Издательство Академии Наук СССР, Москва—Ленинград, 1950.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна.
335. Титу Помпонию Аттику, в Рим
Формийская усадьба, 22 февраля 49 г.
1. Дионисий, право, более твой, нежели наш (хотя я и достаточно познакомился с его нравом, тем не менее более руководствовался твоим мнением, нежели своим), не считаясь даже с твоими заверениями, которые ты часто высказывал мне о нем, проявил себя гордым в судьбе, которая, как он решил, ожидает меня. Ходом этой судьбы я, насколько это будет осуществимо человеческим разумом, буду управлять с помощью кое-какого рассудка. Какого почета не оказал я ему, какой снисходительности, как не препоручал я прочим какого-то презренного человека, предпочитая, чтобы брат Квинт и все прочие порицали мое суждение, лишь бы я превозносил его похвалами, и чтобы наши Цицероны скорее подучивались благодаря занятиям со мной, лишь бы мне не искать для них другого наставника! Что за письмо, о бессмертные боги! я ему послал, сколько в нем было выражено почета, сколько любви! Клянусь, можно было бы сказать, что приглашают Дикеарха1 или Аристоксена2, а не человека болтливее всех и менее всего способного к преподаванию.
2. «Но у него хорошая память». У меня, скажет он, лучше. На это письмо он ответил так, как я не отвечал никому, за чье дело я не брался. Ведь я всегда: «Если смогу, если не помешает ранее принятое дело». Ни одному обвиняемому, каким бы незначительным, каким бы бедным, каким бы преступным, каким бы посторонним он ни был, никогда не отказывал я так резко, как он отрезал мне совсем без всякой оговорки. Ничего более неблагодарного я не знал, — а в этом пороке заключены все виды зла. Но об этом слишком много.
3. Корабль я приготовил. Тем не менее жду твоего письма, чтобы знать, что оно ответит на мои вопросы. Как ты знаешь, в Сульмоне Гай Аций Пелигн открыл ворота Антонию, хотя у него было пять когорт; Квинт Лукреций оттуда бежал; Гней направляется в Брундисий; Домиций покинут. Свершилось.
ПРИМЕЧАНИЯ