Письма Марка Туллия Цицерона

544. Авлу Ман­лию Торк­ва­ту, в Афи­ны

Рим, январь 45 г.

1. Ново­го, о чем я мог бы тебе напи­сать, нет ниче­го; но если бы было что-нибудь, то, я знаю, твои обыч­но сооб­ща­ют тебе. Что же каса­ет­ся буду­ще­го, то хотя о нем все­гда быва­ет труд­но гово­рить, тем не менее ино­гда путем дога­док мож­но подой­ти бли­же, когда дело тако­го рода, что его исход под­да­ет­ся пред­виде­нию. Теперь мы, види­мо, пони­ма­ем толь­ко то, что вой­на¹ не будет про­дол­жи­тель­ной, хотя это самое неко­то­рым пред­став­ля­ет­ся ина­че. Я, со сво­ей сто­ро­ны, когда пишу это, пола­гаю, что кое-что уже совер­ше­но, — не пото­му, чтобы я знал навер­ное, но пото­му, что дога­дать­ся было не труд­но: ведь если во вся­кой войне Марс общий² и исход сра­же­ний все­гда неопре­де­лен­ный, то в насто­я­щее вре­мя, как гово­рят, с той и с дру­гой сто­ро­ны име­ют­ся настоль­ко боль­шие силы, настоль­ко под­готов­лен­ные для решаю­ще­го сра­же­ния, что, кто бы ни победил, это не будет чудом. У людей с каж­дым днем все более и более укреп­ля­ет­ся то мне­ние, что, хотя меж­ду пово­дом для при­ме­не­ния ору­жия и есть неко­то­рое раз­ли­чие, тем не менее меж­ду победой одной и дру­гой сто­ро­ны не будет боль­шо­го раз­ли­чия: одних³ мы уже почти узна­ли на опы­те; что каса­ет­ся дру­го­го⁴, то нет чело­ве­ка, кото­рый не поду­мал бы о том, как силь­но сле­ду­ет опа­сать­ся гне­ва воору­жен­но­го победи­те­ля.

2. Если я в этом месте, по-види­мо­му, уси­ли­ваю твою скорбь, кото­рую я дол­жен был бы облег­чить уте­ше­ни­ем, то при­зна­юсь, что сре­ди общих несча­стий я нахо­жу толь­ко одно уте­ше­ние, кото­рое тем не менее, если ты можешь его при­нять, вели­чай­шее, и я с каж­дым днем боль­ше при­бе­гаю к нему: вели­чай­шее уте­ше­ние сре­ди зло­клю­че­ний — созна­ние чест­но­сти наме­ре­ний, и не суще­ст­ву­ет ника­ко­го вели­ко­го зла, кро­ме вины⁵; так как мы настоль­ко дале­ки от нее, что даже дер­жа­лись чест­ней­ших взглядов, и пори­ца­ет­ся более исход наше­го реше­ния, неже­ли само реше­ние⁶, и так как мы выпол­ни­ли свой долг, пере­не­сем покор­но и то, что про­изо­шло. Тем не менее не берусь уте­шать тебя в общих несча­стьях, кото­рые тре­бу­ют для уте­ше­ния бо́льших спо­соб­но­стей, а для того, чтобы их пере­но­сить, — исклю­чи­тель­ной доб­ле­сти. Кому угод­но лег­ко объ­яс­нить, поче­му осо­бен­но ты отнюдь не дол­жен скор­беть. Ведь для меня несо­мнен­но, что тот, кто, облег­чая твое поло­же­ние, был более мед­ли­те­лен, неже­ли мы рас­счи­ты­ва­ли⁷, решил спа­сти тебя; что же каса­ет­ся дру­гих⁸, то не думаю, чтобы ты ждал, что я выска­жу свое мне­ние.

3. Нако­нец, тебя угне­та­ет, что ты так дол­го раз­лу­чен со сво­и­ми; огор­чи­тель­но, осо­бен­но — что ты раз­лу­чен с эти­ми маль­чи­ка­ми, милее кото­рых ничто не может быть; но, как я писал тебе ранее, вре­мя тако­во, что каж­дый счи­та­ет самым несчаст­ным свое поло­же­ние и каж­дый менее все­го хочет быть там, где он нахо­дит­ся. Я, со сво­ей сто­ро­ны, нахо­дясь в Риме, счи­таю себя несчаст­ней­шим не толь­ко пото­му, что сре­ди всех зол гор­ше видеть, неже­ли слы­шать, но и пото­му, что во всех слу­ча­ях вне­зап­ной опас­но­сти мы в более угро­жае­мом поло­же­нии, чем если бы мы отсут­ст­во­ва­ли. Впро­чем, меня само­го, тво­е­го уте­ши­те­ля, успо­ко­и­ла не столь­ко лите­ра­ту­ра, кото­рой я все­гда рев­ност­но зани­мал­ся, сколь­ко дли­тель­ное вре­мя.

4. Как силь­но я скор­бел, ты пом­нишь; при этом пер­вое уте­ше­ние — в том, что я пред­видел боль­ше, чем про­чие, когда я жаж­дал мира хотя бы на неспра­вед­ли­вых усло­ви­ях; хотя это и про­изо­шло слу­чай­но, не по мое­му пред­ска­за­нию, тем не менее я нахо­жу удо­воль­ст­вие в этой пустой сла­ве про­ни­ца­тель­но­сти. Затем — это у меня с тобой общий повод для уте­ше­ния — если бы меня теперь при­зва­ли окон­чить жизнь, я не был бы ото­рван от того государ­ства, утра­та кото­ро­го мне при­чи­ни­ла бы боль, осо­бен­но если бы это про­изо­шло без како­го-либо ощу­ще­ния. Помо­га­ет так­же воз­раст и уже прой­ден­ная жизнь, кото­рая и раду­ет сво­им чест­но завер­шен­ным тече­ни­ем и запре­ща­ет боять­ся наси­лия в том, к чему нас уже почти при­ве­ла сама при­ро­да⁹. Нако­нец, в этой войне пал такой муж и даже такие мужи¹⁰, что кажет­ся бес­со­вест­но­стью отверг­нуть ту же участь, если обсто­я­тель­ства заста­вят. Со сво­ей сто­ро­ны, я пред­став­ляю себе всё, и нет ни одно­го тако­го зла, како­го я не счи­тал бы угро­жаю­щим; но так как в бояз­ни боль­ше зла, неже­ли в том самом, чего стра­шишь­ся, пере­стаю боять­ся, осо­бен­но раз угро­жа­ет то, в чем не толь­ко не будет ника­кой скор­би, но даже будет окон­ча­ние скор­би. Но это ска­за­но доста­точ­но подроб­но или, луч­ше, более подроб­но, неже­ли было необ­хо­ди­мо. Одна­ко не моя болт­ли­вость, а при­язнь застав­ля­ет меня писать более длин­ные пись­ма.

5. Отъ­езд Сер­вия из Афин¹¹ огор­чил меня; ведь я не сомне­ва­юсь, что для тебя слу­жи­ли боль­шим облег­че­ни­ем еже­днев­ное обще­ние и беседы как с таким близ­ким чело­ве­ком, так и с пре­крас­ным и разум­ней­шим мужем. Что же каса­ет­ся тебя, пожа­луй­ста, по сво­е­му дол­гу и обык­но­ве­нию, под­дер­жи­вай себя соб­ст­вен­ной доб­ле­стью. Я же буду рев­ност­но и тща­тель­но забо­тить­ся обо всем, чего ты, по мое­му мне­нию, захо­чешь и что будет отно­сить­ся к тебе и к тво­им; делая это, я буду под­ра­жать тво­е­му рас­по­ло­же­нию ко мне, но в услу­гах не срав­ня­юсь. Будь здо­ров.