Письма Марка Туллия Цицерона

863. От Мар­ка Юния Бру­та Цице­ро­ну, в Рим

Лагерь в Македо­нии, середи­на мая 43 г.

Брут Цице­ро­ну при­вет.

1. Я про­чел при­слан­ный мне Атти­ком отры­вок тво­е­го пись­ма, кото­рое ты послал Окта­вию¹. Твоя пре­дан­ность и забота о моем бла­ге не доста­ви­ли мне ново­го удо­воль­ст­вия; ведь не толь­ко обыч­но, но даже каж­дый день слы­шишь насчет тебя о чем-нибудь, чест­но и с поче­том ска­зан­ном или сде­лан­ном тобой в защи­ту мое­го досто­ин­ства. Но та же часть тво­е­го пись­ма, напи­сан­ная обо мне Окта­вию, вызва­ла у меня силь­ней­шую скорбь, какую я толь­ко могу почув­ст­во­вать; ведь ты так бла­го­да­ришь его за государ­ство, столь сми­рен­но и уни­жен­но — что мне напи­сать? Мне совест­но за поло­же­ние и участь, но все-таки сле­ду­ет напи­сать — пре­по­ру­ча­ешь ему наше спа­се­ние (какой смер­ти не гибель­нее оно?), что ты ясно пока­зы­ва­ешь, что не гос­под­ство устра­не­но, а пере­ме­ни­ли гос­по­ди­на. При­пом­ни свои сло­ва и посмей отри­цать, что это прось­бы раба к царю. По тво­им сло­вам, от него тре­бу­ют и ждут одно­го — согла­сия на то, чтобы те граж­дане, о кото­рых чест­ные мужи и рим­ский народ высо­ко­го мне­ния, оста­лись невреди­мы. Как, если он не хочет, нас не будет? Но луч­ше не быть, неже­ли быть с его согла­сия.

2. Кля­нусь богом вер­но­сти, я не думаю, чтобы все боги были настоль­ко враж­деб­ны спа­се­нию рим­ско­го наро­да, что Окта­вия сле­ду­ет молить о невреди­мо­сти како­го-либо граж­да­ни­на, не ска­жу — за осво­бо­ди­те­лей все­го мира; ведь крас­но­ре­чи­во гово­рить при­ят­но и, во вся­ком слу­чае, подо­ба­ет перед лицом несве­ду­щих, — о том, чего сле­ду­ет отно­си­тель­но каж­до­го боять­ся или чего про­сить у каж­до­го. Ты при­зна­ёшь, Цице­рон, что Окта­вий это может, и явля­ешь­ся ему дру­гом? Или, если я дорог тебе, ты хочешь, чтобы меня виде­ли в Риме, хотя, чтобы иметь воз­мож­ность там быть, я дол­жен был быть пре­по­ру­чен это­му маль­чи­ку?² Поче­му ты выра­жа­ешь ему бла­го­дар­ность, если счи­та­ешь нуж­ным про­сить его согла­сия, чтобы мы оста­лись невреди­мы­ми? Или сле­ду­ет счи­тать мило­стью то, что он пред­по­чел, чтобы он, а не Анто­ний, был тем чело­ве­ком, у кото­ро­го об этом сле­ду­ет про­сить? Кто же умо­ля­ет о согла­сии оста­вить невреди­мы­ми людей, име­ю­щих вели­чай­шие заслу­ги перед государ­ст­вом, осво­бо­ди­те­ля от чужо­го гос­под­ства, а не пре­ем­ни­ка?

3. Но ваше сла­бо­во­лие и отча­я­ние, в кото­рых ты пови­нен не более, чем все дру­гие, и вну­ши­ли Цеза­рю жаж­ду цар­ской вла­сти, и, после его смер­ти, побуди­ли Анто­ния попы­тать­ся занять место уби­то­го, и теперь так воз­нес­ли это­го маль­чи­ка², что спа­се­ния таких мужей, по тво­е­му мне­нию, сле­ду­ет доби­вать­ся прось­ба­ми, и мы будем в без­опас­но­сти не по какой-либо дру­гой при­чине, а бла­го­да­ря мило­сер­дию одно­го, едва ли — даже теперь — взрос­ло­го чело­ве­ка. Если бы мы пом­ни­ли, что мы рим­ляне, то жела­ние гос­под­ст­во­вать не было бы более сме­лым, чем наше сопро­тив­ле­ние это­му, а цар­ская власть Цеза­ря вос­пла­ме­ни­ла бы Анто­ния в мень­шей сте­пе­ни, чем отпуг­ну­ла бы его смерть.

4. А ты, кон­су­ляр и кара­тель за столь тяж­кие пре­ступ­ле­ния, — боюсь, что после их пре­се­че­ния поги­бель отсро­че­на тобой на корот­кое вре­мя, — как можешь ты взи­рать на то, что ты совер­шил, и в то же вре­мя либо одоб­рять, либо тер­петь это поло­же­ние дел так сми­рен­но и лег­ко, что ты похож на чело­ве­ка, кото­рый одоб­ря­ет его? Но какая у тебя лич­ная враж­да с Анто­ни­ем? Конеч­но, ты счел нуж­ным взять­ся за ору­жие, чтобы поме­шать ему гос­под­ст­во­вать, так как он потре­бо­вал сле­дую­ще­го: чтобы его про­си­ли о спа­се­нии, чтобы мы, от кото­рых сам он полу­чил сво­бо­ду, были невреди­мы по его мило­сти, чтобы он решил вопрос о государ­ст­вен­ном строе; — и, зна­чит, толь­ко для того, чтобы, не допу­стив его, мы ста­ли про­сить дру­го­го, кото­рый поз­во­лил бы поста­вить себя на его³ место, — или же для того, чтобы государ­ство само рас­по­ря­жа­лось и вла­де­ло собой? — раз­ве толь­ко мы слу­чай­но отверг­ли не раб­ство, но усло­вия раб­ства. А меж­ду тем мы не толь­ко мог­ли пере­но­сить свою участь при доб­ром гос­по­дине Анто­нии, но так­же, в каче­стве участ­ни­ков, наслаж­дать­ся мило­стя­ми и поче­стя­ми, каки­ми бы мы поже­ла­ли. В самом деле, в чем бы он отка­зал тем, в чьей тер­пе­ли­во­сти он видел вели­чай­ший оплот сво­его гос­под­ства? Но ничто не пред­став­ля­ло такой цен­но­сти, чтобы мы про­да­ли свою вер­ность⁴ и сво­бо­ду.

5. Что каса­ет­ся это­го само­го маль­чи­ка², кото­ро­го имя Цеза­ря, види­мо, воз­буж­да­ет про­тив убийц Цеза­ря, то какое зна­че­ние, если есть воз­мож­ность для сдел­ки, может он при­да­вать тому, чтобы, имея нас совет­чи­ка­ми, быть в такой силе, в какой он, конеч­но, будет, так как мы хотим жить и вла­деть иму­ще­ст­вом и назы­вать­ся кон­су­ля­ра­ми? Впро­чем, не пона­прас­ну ли погиб тот, чьей гибе­ли мы обра­до­ва­лись⁵, если после его смер­ти мы нисколь­ко не менее долж­ны быть раба­ми. Ведь дру­гие не при­ла­га­ют ника­кой заботы, но у меня пусть боги и боги­ни ско­рее вырвут всё, чем ту точ­ку зре­ния, в силу кото­рой я не толь­ко наслед­ни­ку того, кого я убил⁵, не поз­во­лил бы того, чего я не пере­но­сил в том, но даже сво­е­му отцу, если бы он ожил, — чтобы он, с мое­го согла­сия, был силь­нее зако­нов и сена­та. Или ты уве­рен в том, что про­чие ста­нут сво­бод­ны­ми бла­го­да­ря тому, вопре­ки воле кото­ро­го для нас не может быть места в этом государ­стве? Далее, как воз­мож­но, чтобы ты добил­ся того, чего ты домо­га­ешь­ся? Ведь ты про­сишь его согла­сия оста­вить нас невреди­мы­ми. Итак, тебе кажет­ся, что мы при­мем невреди­мость, если мы при­мем жизнь? Как можем мы при­нять ее, если мы сна­ча­ла отка­зы­ваем­ся от досто­ин­ства и сво­бо­ды?

6. Или ты счи­та­ешь, что жить в Риме зна­чит быть невреди­мым? Обсто­я­тель­ства, не место, долж­ны обес­пе­чи­вать мне это: я и при жиз­ни Цеза­ря был невреди­мым толь­ко после того, как совер­шил то дея­ние⁶, и не могу быть изгнан­ни­ком где бы то ни было, пока буду нена­видеть раб­ство и сми­ре­ние перед бес­че­сти­ем силь­нее, чем все дру­гие виды зла. Раз­ве это не озна­ча­ет сно­ва ока­зать­ся попав­шим в тот же мрак, если у того, кто при­сво­ил себе имя тира­на, — в то вре­мя как в гре­че­ских государ­ствах дети тира­нов, после свер­же­ния послед­них, под­вер­га­ют­ся той же каз­ни, — про­сят, чтобы осво­бо­див­шие от гос­под­ства и уни­что­жив­шие его были невреди­мы­ми? Желать ли мне видеть это государ­ство или вооб­ще счи­тать государ­ст­вом то, кото­рое не может воз­вра­тить себе даже пере­дан­ной и навя­зан­ной сво­бо­ды и боль­ше боит­ся в маль­чи­ке име­ни устра­нен­но­го царя⁵, неже­ли уве­ре­но в себе, хотя и видит, что имен­но тот, кто обла­дал вели­чай­ши­ми сред­ства­ми, устра­нен бла­го­да­ря доб­ле­сти немно­гих? Меня же впредь не пре­по­ру­чай сво­е­му Цеза­рю² и даже себя само­го, если послу­ша­ешь­ся меня; ты очень доро­го оце­ни­ва­ешь то коли­че­ство лет, какое допус­ка­ет этот твой воз­раст⁷, если по этой при­чине наме­рен ты умо­лять это­го сво­его маль­чи­ка².

7. Затем, смот­ри, как бы то, что ты пре­крас­ней­ше сде­лал и дела­ешь по отно­ше­нию к Анто­нию, не изме­ни­лось и как бы хва­ла за вели­чай­шее при­сут­ст­вие духа не пре­вра­ти­лась в при­зна­ние бояз­ни: ведь если тебе нра­вит­ся Окта­вий, так что от него сле­ду­ет доби­вать­ся нашей невреди­мо­сти, то будет казать­ся, что ты не бежал от гос­по­ди­на, но искал более дру­же­ст­вен­но­го гос­по­ди­на. Что ты хва­лишь его за то, что он совер­шил до сего вре­ме­ни, вполне одоб­ряю: ведь это достой­но похвал, если толь­ко он пред­при­нял те дей­ст­вия про­тив могу­ще­ства дру­го­го⁸, а не ради сво­его. Но раз ты при­зна­ешь, что ему не толь­ко доз­во­ля­ет­ся так мно­го, но и долж­но быть возда­но тобой самим с тем, чтобы его сле­до­ва­ло про­сить согла­сить­ся оста­вить нас невреди­мы­ми, то ты назна­ча­ешь слиш­ком боль­шую награ­ду — ведь ты дару­ешь ему то самое, чем бла­го­да­ря ему, каза­лось, обла­да­ло государ­ство, и тебе не при­хо­дит на ум сле­дую­щее: если Окта­вий досто­ин этих поче­стей, так как он ведет вой­ну с Анто­ни­ем, то тем, кто отру­бил то зло⁹, остат­ки кото­ро­го теперь име­ют­ся, рим­ский народ, если он даже собе­рет все вме­сте, нико­гда не воздаст в пол­ную меру их заслуг.

8. И посмот­ри, насколь­ко люди боль­ше во вла­сти опа­се­ний, неже­ли во вла­сти вос­по­ми­на­ний: так как Анто­ний жив и взял­ся за ору­жие, а по отно­ше­нию к Цеза­рю то, что мог­ло и долж­но было совер­шить­ся, совер­ше­но и это­го уже не вер­нуть¹⁰, то Окта­вий — тот чело­век, чье­го суж­де­ния о нас ждет рим­ский народ, а мы — те люди, о чьей невреди­мо­сти, по-види­мо­му, сле­ду­ет про­сить одно­го чело­ве­ка¹¹. Я же, в вопро­се о воз­вра­ще­нии туда к вам, не толь­ко не скло­нен умо­лять, но даже скло­нен обузды­вать тре­бу­ю­щих, чтобы их умо­ля­ли, или же буду вда­ле­ке от рабо­леп­ст­ву­ю­щих и приз­на́ю для себя Римом вся­кое место, где толь­ко мож­но будет быть сво­бод­ным, и буду жалеть вас, для кото­рых ни воз­раст, ни поче­сти, ни чужая доб­лесть¹² не мог­ли умень­шить сла­до­сти жиз­ни.

9. Я же буду казать­ся себе счаст­ли­вым при том усло­вии, если толь­ко я буду неиз­мен­но и посто­ян­но удо­вле­тво­рен убеж­де­ни­ем, что моя пре­дан­ность государ­ству воз­на­граж­де­на. Ведь что луч­ше, неже­ли пре­не­бре­гать чело­ве­че­ским, когда ты дово­лен памя­тью о чест­ных поступ­ках и сво­бо­дой? Но я, во вся­ком слу­чае, не под­дам­ся под­даю­щим­ся и не буду побеж­ден теми, кто хочет быть побеж­ден, и испы­таю и испро­бую всё, и не пере­ста­ну отвра­щать наших граж­дан от раб­ства; если после­ду­ет сча­стье, кото­рое долж­но после­до­вать, то все мы будем радо­вать­ся; если нет — я все-таки буду радо­вать­ся: и в самом деле, в каких же поступ­ках и помыс­лах сле­ду­ет про­ве­сти эту жизнь, как не в таких, кото­рые направ­ле­ны на осво­бож­де­ние моих сограж­дан?

10. Про­шу и сове­тую тебе, Цице­рон, — не изну­ряй себя и не теряй веры; пред­от­вра­щая насто­я­щие несча­стия, все­гда выяс­няй так­же буду­щие, если зара­нее не было при­ня­то мер про­тив их про­ник­но­ве­ния, и счи­тай, что сме­лый и сво­бод­ный дух, бла­го­да­ря кото­ро­му ты, и как кон­сул и ныне как кон­су­ляр защи­тил государ­ство, без посто­ян­ства и спра­вед­ли­во­сти — ничто. Ведь я при­знаю, что поло­же­ние про­яв­лен­ной доб­ле­сти более тяже­лое, чем поло­же­ние неузнан­ной. Мы тре­бу­ем чест­ных дей­ст­вий, как долж­но­го; то, что окан­чи­ва­ет­ся ина­че, мы, как бы обма­ну­тые в этом, пори­ца­ем с непри­яз­нен­ным чув­ст­вом. Поэто­му, когда Цице­рон ока­зы­ва­ет про­ти­во­дей­ст­вие Анто­нию, хотя это и достой­но вели­чай­шей сла­вы, — никто не удив­ля­ет­ся, так как кажет­ся, что преж­ний кон­сул пре­вос­хо­дит сво­и­ми заслу­га­ми нынеш­не­го кон­су­ля­ра.

11. Тот же Цице­рон, если он обра­тит про­тив дру­гих свое суж­де­ние, кото­рое он с такой стой­ко­стью и вели­чи­ем духа направ­лял на то, чтобы изгнать Анто­ния, не толь­ко заво­ю­ет себе сла­ву на буду­щее вре­мя, но и заста­вит потуск­неть про­шлое (ведь ничто не слав­но само по себе, кро­ме того, что обос­но­ва­но суж­де­ни­ем), так как нико­му более не при­ста­ло любить государ­ство и быть защит­ни­ком сво­бо­ды либо умом, либо дея­ни­я­ми, либо рве­ни­ем и по все­об­ще­му насто­я­тель­но­му тре­бо­ва­нию. Поэто­му не Окта­вия сле­ду­ет про­сить о согла­сии оста­вить нас невреди­мы­ми; сам ты заставь себя думать, что то государ­ство, в кото­ром ты совер­шил вели­чай­шие дея­ния¹³, будет сво­бод­ным и чти­мым, если толь­ко у наро­да есть вожди для про­ти­во­дей­ст­вия замыс­лам бес­чест­ных.