Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. II.
Перевод С. П. Маркиша, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1875.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1920/1968.

1. Дед Анто­ния был ора­тор Анто­ний, уби­тый Мари­ем как при­вер­же­нец Сул­лы, отец — Анто­ний Крит­ский, чело­век не слиш­ком вид­ный и мало чем про­сла­вив­ший­ся на государ­ст­вен­ном попри­ще1, но вели­ко­душ­ный, чест­ный и щед­рый, как мож­но убедить­ся хотя бы по одно­му, сле­дую­ще­му при­ме­ру. Он вла­дел весь­ма скром­ным состо­я­ни­ем и пото­му не давал воли сво­ей доб­ро­те — за этим зор­ко следи­ла его супру­га. И вот как-то раз при­хо­дит к нему при­я­тель про­сить денег, денег у Анто­ния нет, и он велит рабу при­не­сти воды в сереб­ря­ной круж­ке, сма­чи­ва­ет под­бо­ро­док, слов­но соби­ра­ясь брить­ся, а затем, еще под каким-то пред­ло­гом выслав раба из ком­на­ты, отда­ет круж­ку дру­гу, чтобы тот рас­по­рядил­ся ею, как захо­чет. Слу­ги хва­ти­лись про­па­жи, нача­лись поис­ки, и, видя, что жена вне себя от гне­ва и хочет пытать всех рабов под­ряд, Анто­ний во всем при­знал­ся и про­сил про­ще­ния.

2. Он был женат на Юлии из дома Цеза­рей, и бла­го­род­ст­вом нату­ры, рав­но как и цело­муд­ри­ем эта жен­щи­на мог­ла поспо­рить с любою из сво­их совре­мен­ниц. Она вырас­ти­ла сына Анто­ния, вый­дя после смер­ти его отца замуж за Кор­не­лия Лен­ту­ла, кото­рый участ­во­вал в заго­во­ре Кати­ли­ны и был каз­нен Цице­ро­ном. Это, воз­мож­но, послу­жи­ло пово­дом и нача­лом лютой враж­ды Анто­ния к Цице­ро­ну. Анто­ний утвер­жда­ет, буд­то даже тело Лен­ту­ла им не жела­ли выдать, пока его мать не обра­ти­лась с моль­бою к супру­ге Цице­ро­на. Но это, по обще­му суж­де­нию, ложь, ибо нико­му из каз­нен­ных тогда Цице­ро­ном в погре­бе­нии отка­за­но не было.

Анто­ний в юно­сти был необы­чай­но кра­сив, и пото­му с ним не замед­лил сбли­зить­ся Кури­он, чья друж­ба ока­за­лась для моло­до­го чело­ве­ка насто­я­щею язвой, чумой. Кури­он и сам не знал удер­жу в наслаж­де­ни­ях, и Анто­ния, чтобы креп­че при­брать его к рукам, при­учил к попой­кам, рас­пут­ству и чудо­вищ­но­му мотов­ству, так что вско­ро­сти на нем повис огром­ный не по летам долг — две­сти пять­де­сят талан­тов. На всю эту сум­му за дру­га пору­чил­ся Кури­он, и когда о поступ­ке сына узнал Кури­он-отец, он запре­тил Анто­нию пере­сту­пать порог его дома. На корот­кое вре­мя Анто­ний ока­зал­ся в чис­ле еди­но­мыш­лен­ни­ков Кло­дия, само­го наг­ло­го и гнус­но­го из тогдаш­них вожа­ков наро­да. Люди Кло­дия при­ве­ли в смя­те­ние все государ­ство, и Анто­ний, быст­ро пре­сы­тив­шись бешен­ст­вом их гла­ва­ря, а к тому же и стра­шась его вра­гов, кото­рые уже соеди­ня­ли свои силы, уехал из Ита­лии в Гре­цию, чтобы там телес­ны­ми упраж­не­ни­я­ми при­гото­вить себя к служ­бе в вой­ске и изу­чить ора­тор­ское искус­ство. Он взял за обра­зец так назы­вае­мое ази­ат­ское направ­ле­ние в крас­но­ре­чии2, кото­рое в ту пору про­цве­та­ло и обна­ру­жи­ва­ло, вдо­ба­вок, боль­шое сход­ство с самою жиз­нью Анто­ния, пол­ною хва­стов­ства и высо­ко­ме­рия, глу­по­го само­мне­ния и непо­мер­но­го често­лю­бия.

3. Быв­ший кон­сул Габи­ний, отплы­вая в Сирию к вой­ску, при­гла­шал Анто­ния с собою, но част­ным лицом Анто­ний ехать не поже­лал и при­со­еди­нил­ся к Габи­нию не преж­де, чем полу­чил назна­че­ние на долж­ность началь­ни­ка кон­ни­цы. Выслан­ный сна­ча­ла про­тив Ари­сто­бу­ла, кото­рый пытал­ся под­нять вос­ста­ние иуде­ев3, он пер­вым взо­шел на сте­ну само­го силь­но­го из укреп­ле­ний вра­га и выбил его из всех осталь­ных кре­по­стей. Затем он завя­зал сра­же­ние, обра­тил в бег­ство непри­я­те­лей, пре­вос­хо­див­ших рим­лян чис­лом в несколь­ко раз, и почти всех уло­жил на поле боя. Сам Ари­сто­бул вме­сте с сыном попал в плен. Вско­ре после это­го Пто­ле­мей стал убеж­дать Габи­ния4 всту­пить в Еги­пет и вер­нуть ему цар­ство, суля в награ­ду десять тысяч талан­тов, но бо́льшая часть началь­ни­ков про­ти­ви­лась это­му пред­при­я­тию, и Габи­ний не решал­ся начать вой­ну, хотя десять тысяч талан­тов без­раздель­но вла­де­ли все­ми его помыс­ла­ми, и тут не кто иной как Анто­ний, кото­рый меч­тал о подви­гах и хотел ока­зать услу­гу Пто­ле­мею, убедил рим­ско­го пол­ко­во­д­ца дви­нуть­ся в поход. Глав­ные опа­се­ния вызы­ва­ла не сама вой­на, а путь до Пелу­сия — по глу­бо­ким, без­вод­ным пес­кам, мимо Про­мо­и­ны и болот Сер­бо­ниды, кото­рые егип­тяне назы­ва­ют «Выдо­хом Тифо­на»5 (веро­ят­но, это про­са­чи­ва­ют­ся воды Крас­но­го моря, в том месте, где оно все­го бли­же под­хо­дит к морю Внут­рен­не­му). Анто­ния отпра­ви­ли с кон­ни­цей впе­ред, и он не толь­ко захва­тил узкие про­хо­ды, но и взял самый Пелу­сий, боль­шой город с кара­уль­ным отрядом, обез­опа­сив путь для вой­ска и вну­шив пол­ко­вод­цу твер­дую надеж­ду на победу. Его често­лю­бие сослу­жи­ло доб­рую служ­бу и непри­я­те­лям, ибо, когда Пто­ле­мей, едва всту­пив в Пелу­сий, в гне­ве и зло­бе хотел было пере­бить всех егип­тян, Анто­ний не поз­во­лил ему испол­нить свое наме­ре­ние. В боль­ших и частых сра­же­ни­ях Анто­ний дал мно­го­чис­лен­ные дока­за­тель­ства и сво­ей отва­ги вои­на, и даль­но­вид­но­сти вое­на­чаль­ни­ка и полу­чил подо­баю­щие награ­ды и отли­чия; осо­бен­но про­сла­ви­ло его одно сра­же­ние, когда, обой­дя про­тив­ни­ка и уда­рив ему в спи­ну, он при­нес победу тем, кто бил­ся с егип­тя­на­ми грудь на грудь. Мно­гие с одоб­ре­ни­ем гово­ри­ли и о бла­го­род­ной доб­ро­те Анто­ния к уби­то­му Архе­лаю: обсто­я­тель­ства вынуди­ли его вое­вать про­тив дру­га и госте­при­им­ца, но, когда тот пал, Анто­ний отыс­кал его тело и с цар­ски­ми поче­стя­ми похо­ро­нил. Таким-то вот обра­зом он оста­вил у алек­сан­дрий­цев гром­кую мол­ву о себе, а рим­ским вои­нам вну­шил убеж­де­ние в бле­стя­щих сво­их каче­ствах.

4. Он обла­дал кра­си­вою и пред­ста­ви­тель­ной внеш­но­стью. Отлич­ной фор­мы боро­да, широ­кий лоб, нос с гор­бин­кой сооб­ща­ли Анто­нию муже­ст­вен­ный вид и неко­то­рое сход­ство с Герак­лом, каким его изо­бра­жа­ют худож­ни­ки и вая­те­ли. Суще­ст­во­ва­ло даже древ­нее пре­да­ние, буд­то Анто­нии ведут свой род от сына Герак­ла — Анто­на. Это пре­да­ние, кото­ро­му, как уже ска­за­но, при­да­ва­ло убеди­тель­ность обли­чие Анто­ния, он ста­рал­ся под­кре­пить и сво­ею одеж­дой: вся­кий раз, как ему пред­сто­я­ло появить­ся перед боль­шим скоп­ле­ни­ем наро­да, он опо­я­сы­вал туни­ку у самых бедер, к поя­су при­сте­ги­вал длин­ный меч и заку­ты­вал­ся в тяже­лый воен­ный плащ. Даже то, что осталь­ным каза­лось пош­лым и неснос­ным, — хва­стов­ство, бес­ко­неч­ные шут­ки, непри­кры­тая страсть к попой­кам, при­выч­ка под­сесть к обедаю­ще­му или жад­но про­гло­тить кусок с сол­дат­ско­го сто­ла, стоя, — все это сол­да­там вну­ша­ло пря­мо-таки уди­ви­тель­ную любовь и при­вя­зан­ность к Анто­нию. И в любов­ных его уте­хах не было ниче­го оттал­ки­ваю­ще­го, — наобо­рот, они созда­ва­ли Анто­нию новых дру­зей и при­вер­жен­цев, ибо он охот­но помо­гал дру­гим в подоб­ных делах и нисколь­ко не сер­дил­ся, когда посме­и­ва­лись над его соб­ст­вен­ны­ми похож­де­ни­я­ми. Щед­рость Анто­ния, широта, с какою он ода­ри­вал вои­нов и дру­зей, спер­ва откры­ла ему бле­стя­щий путь к вла­сти, а затем, когда он уже воз­вы­сил­ся, неиз­мен­но уве­ли­чи­ва­ла его могу­ще­ство, несмот­ря на бес­чис­лен­ные про­ма­хи и заблуж­де­ния, кото­рые под­ры­ва­ли это могу­ще­ство и даже гро­зи­ли опро­ки­нуть. При­ве­ду все­го один при­мер. Он при­ка­зал выдать кому-то из дру­зей две­сти пять­де­сят тысяч дена­ри­ев — эту сум­му рим­ляне обо­зна­ча­ют сло­вом «деки­ес» [de­cies]6. Управ­ля­ю­щий был изум­лен и, чтобы пока­зать хозя­и­ну, как это мно­го, поло­жил день­ги на вид­ном месте. Про­хо­дя мимо, Анто­ний заме­тил их и осве­до­мил­ся, что это такое, управ­ля­ю­щий отве­чал, что это сум­ма, кото­рую он рас­по­рядил­ся выдать, и тогда Анто­ний, раз­га­дав его непри­гляд­ную хит­рость, вос­клик­нул: «Вот уж не думал, что деки­ес — такая малость! При­бавь еще столь­ко же!» 5. Впро­чем, это отно­сит­ся к более позд­не­му вре­ме­ни.

Когда рим­ское государ­ство разде­ли­лось на два враж­деб­ных ста­на и сто­рон­ни­ки ари­сто­кра­тии под­дер­жи­ва­ли Пом­пея, нахо­див­ше­го­ся в Риме, а при­вер­жен­цы демо­кра­тии при­зы­ва­ли Цеза­ря, кото­рый сто­ял с вой­ском в Гал­лии, Кури­он, друг Анто­ния, изме­нил сво­им преж­ним взглядам и при­нял сто­ро­ну Цеза­ря, увлек­ши за собою и Анто­ния. Опыт­ный и силь­ный ора­тор, Кури­он поль­зо­вал­ся огром­ным вли­я­ни­ем сре­ди наро­да, вдо­ба­вок он, не счи­тая, тра­тил день­ги, кото­ры­ми снаб­жал его Цезарь, а пото­му неуди­ви­тель­но, что он сумел доста­вить Анто­нию долж­ность народ­но­го три­бу­на и место сре­ди жре­цов, гадаю­щих по поле­ту птиц и име­ну­е­мых авгу­ра­ми.

Всту­пив в долж­ность, Анто­ний ока­зал дру­зьям Цеза­ря нема­ло важ­ных услуг. Преж­де все­го, когда кон­сул Мар­целл заду­мал пере­дать Пом­пею уже набран­ных вои­нов и раз­ре­шить ему новый набор, Анто­ний поме­шал кон­су­лу испол­нить свой план, пред­ло­жив Собра­нию, чтобы гото­вое к бое­вым дей­ст­ви­ям вой­ско было отправ­ле­но в Сирию, на помощь Бибу­лу, кото­рый вел борь­бу с пар­фя­на­ми, а ново­бран­цы в рас­по­ря­же­ние Пом­пея не посту­па­ли. Затем, поль­зу­ясь вла­стью и пол­но­мо­чи­я­ми три­бу­на, он огла­сил пись­ма Цеза­ря, кото­рые сенат не желал ни слу­шать, ни даже при­ни­мать, и заста­вил мно­гих пере­ме­нить преж­ний образ мыс­лей, ибо, судя по этим пись­мам, Цезарь выдви­гал тре­бо­ва­ния спра­вед­ли­вые и уме­рен­ные. Нако­нец, когда сена­то­рам было пред­ло­же­но два запро­са — угод­но ли им, чтобы Пом­пей рас­пу­стил свое вой­ско, и жела­ют ли они, чтобы это сде­лал Цезарь, — и за пер­вое пред­ло­же­ние выска­за­лись очень немно­гие, а за вто­рое почти все, под­нял­ся Анто­ний и пред­ло­жил тре­тий запрос: угод­но ли гос­по­дам сена­то­рам, чтобы Пом­пей и Цезарь разору­жи­лись и рас­пу­сти­ли вои­нов одно­вре­мен­но? Эти сло­ва были встре­че­ны живей­шим одоб­ре­ни­ем, все гром­ко вос­хва­ля­ли Анто­ния и тре­бо­ва­ли открыть пода­чу голо­сов. Кон­су­лы, одна­ко, не согла­ша­лись, тогда дру­зья Цеза­ря высту­пи­ли с новы­ми и, каза­лось бы, вполне разум­ны­ми усло­ви­я­ми, но после рез­ко­го отво­да, кото­рый дал им Катон, кон­сул Лен­тул выгнал Анто­ния из курии. Выхо­дя, Анто­ний осы́пал сена­то­ров угро­за­ми и про­кля­ти­я­ми, а затем пере­одел­ся в раб­ское пла­тье, нанял вме­сте с Квин­том Кас­си­ем повоз­ку и уехал к Цеза­рю. Едва появив­шись перед ним, оба раз­ра­зи­лись жало­ба­ми, что в Риме нет боль­ше ника­ко­го поряд­ка: даже народ­ные три­бу­ны, кри­ча­ли они, лише­ны пра­ва гово­рить сво­бод­но, и вся­кий, кто ска­жет хоть сло­во в защи­ту спра­вед­ли­во­сти, под­вер­га­ет­ся гоне­ни­ям и дол­жен стра­шить­ся за свою жизнь!

6. После это­го Цезарь с вой­ском вторг­ся в пре­де­лы Ита­лии. Вот поче­му Цице­рон в «Филип­пи­ках»7 пишет, что Тро­ян­скую вой­ну раз­вя­за­ла Еле­на, Меж­до­усоб­ную — Анто­ний. Но он, без вся­ко­го сомне­ния, заблуж­да­ет­ся, ибо не настоль­ко лег­ко­мыс­лен был Гай Цезарь и не так ско­ро терял в гне­ве рас­судок, чтобы вдруг начать вой­ну про­тив оте­че­ства из-за того толь­ко, что увидел Анто­ния и Кас­сия, бежав­ших к нему в жал­ком наряде, на наем­ной повоз­ке. Нет, он дав­но решил­ся на этот шаг и толь­ко ждал слу­чая, удоб­но­го и бла­го­вид­но­го пово­да, кото­рый теперь и пред­ста­вил­ся. Про­тив цело­го све­та его вела, как неко­гда Алек­сандра, а еще рань­ше Кира, нена­сыт­ная любовь к вла­сти и безум­ная, неисто­вая жаж­да пер­вен­ства, достиг­нуть кото­ро­го было невоз­мож­но, пока на пути сто­ял Пом­пей.

Стре­ми­тель­но про­дви­нув­шись впе­ред, Цезарь занял Рим, вытес­нил Пом­пея из Ита­лии и, решив сна­ча­ла сло­мить силы про­тив­ни­ка в Испа­нии, а тем вре­ме­нем собрать флот и тогда уже обра­тить­ся про­тив само­го Пом­пея, пору­чил сто­ли­цу заботам пре­то­ра Лепида, Ита­лию же и вой­ско — народ­но­му три­бу­ну Анто­нию. Сол­да­ты сра­зу полю­би­ли Анто­ния, кото­рый про­во­дил с ними мно­го вре­ме­ни, участ­во­вал в их упраж­не­ни­ях и делал им подар­ки в меру сво­их воз­мож­но­стей, зато мно­гим дру­гим он стал нена­ви­стен. По бес­печ­но­сти он был невни­ма­те­лен[1] к оби­жен­ным, выслу­ши­вая про­си­те­лей, часто сер­дил­ся и поль­зо­вал­ся позор­ною сла­вой пре­лю­бо­дея. Сле­ду­ет вооб­ще заме­тить, что власть Цеза­ря, кото­рая, посколь­ку это зави­се­ло от него само­го, ничем не напо­ми­на­ла тиран­нию, была опо­ро­че­на по вине его дру­зей; боль­ше все­го зло­употреб­ле­ний при­хо­дит­ся, по-види­мо­му, на долю Анто­ния, обле­чен­но­го наи­боль­ши­ми пол­но­мо­чи­я­ми, а пото­му и бре­мя вины ложит­ся, глав­ным обра­зом, на него. 7. Тем не менее Цезарь, когда воз­вра­тил­ся из Испа­нии, про­пу­стил мимо ушей жало­бы на Анто­ния, а позд­нее, поль­зу­ясь его услу­га­ми на войне, ни разу не имел слу­чая разо­ча­ро­вать­ся в пред­при­им­чи­во­сти, муже­стве и пол­ко­вод­че­ских спо­соб­но­стях это­го чело­ве­ка.

Сам Цезарь с незна­чи­тель­ны­ми сила­ми пере­плыл Ионий­ское море и тут же ото­слал суда назад, в Брун­ди­зий, с нака­зом Габи­нию и Анто­нию поско­рее гру­зить вой­ска и отправ­лять в Македо­нию. Но Габи­ний испу­гал­ся тяж­ко­го и опас­но­го в зим­нее вре­мя пла­ва­ния и повел сво­их людей сушею, круж­ным и дол­гим путем, Анто­ний же, стра­шась за Цеза­ря, тес­ни­мо­го мно­го­чис­лен­ны­ми вра­га­ми, отбро­сил Либо­на, кото­рый сто­ял на яко­ре у вхо­да в гавань, окру­жил его три­е­ры целой тучей мел­ких суде­ны­шек и, поса­див на кораб­ли восемь­сот всад­ни­ков и два­дцать тысяч пехо­тин­цев, вышел в море. Вра­ги заме­ти­ли его и пусти­лись в пого­ню, но этой опас­но­сти он бла­го­по­луч­но избе­жал, так как под рез­ким нотом8 на море под­ня­лось силь­ное вол­не­ние и оста­но­ви­ло три­е­ры пре­сле­до­ва­те­лей, одна­ко тот же ветер понес суда Анто­ния на обры­ви­стые ска­лы, под­ле кото­рых невоз­мож­но бро­сить якорь. Вся­кая надеж­да спа­стись была уже поте­ря­на, как вдруг залив дох­нул силь­ным либом9, вол­ны пока­ти­лись в обрат­ном направ­ле­нии, и, выле­тев на их греб­нях дале­ко в море, Анто­ний вско­ре увидел берег, усы­пан­ный облом­ка­ми кораб­ле­кру­ше­ния: сюда выбро­си­ла буря вра­же­ские три­е­ры, и нема­лое чис­ло их погиб­ло. Анто­ний захва­тил бога­тую добы­чу и мно­го плен­ных, взял[2] Лисс и сра­зу при­ба­вил Цеза­рю отва­ги и бод­ро­сти, когда появил­ся столь своевре­мен­но и с такою зна­чи­тель­ной силой.

8. Сра­же­ния сле­до­ва­ли одно за дру­гим, и в каж­дом Анто­ний сумел отли­чить­ся; два­жды оста­нав­ли­вал он бегу­щих без огляд­ки вои­нов Цеза­ря и, застав­ляя их повер­нуть и сно­ва сой­тись с непри­я­те­лем, гнав­шим­ся за ними по пятам, выиг­ры­вал бой. Поэто­му после Цеза­ря наи­боль­шим весом и ува­же­ни­ем в лаге­ре поль­зо­вал­ся Анто­ний, да и сам Цезарь пока­зал, как высо­ко его ценит. Перед бит­вою при Фар­са­ле, кото­рая была послед­нею и решаю­щей, он встал во гла­ве пра­во­го кры­ла, а началь­ство над левым пору­чил Анто­нию как само­му опыт­но­му вои­ну сре­ди сво­их под­чи­нен­ных.

После победы Цезарь был про­воз­гла­шен дик­та­то­ром. Сам он пустил­ся в пого­ню за Пом­пе­ем, Анто­ния же назна­чил началь­ни­ком кон­ни­цы и отпра­вил в Рим. Началь­ник кон­ни­цы — вто­рое лицо рядом с дик­та­то­ром, если же дик­та­тор отлу­ча­ет­ся, его долж­ность пер­вая и почти един­ст­вен­ная, ибо избра­ние дик­та­то­ра пре­кра­ща­ет пол­но­мо­чия всех долж­ност­ных лиц, кро­ме народ­ных три­бу­нов.

9. Один из тогдаш­них три­бу­нов, Дола­бел­ла, чело­век моло­дой и жаж­дав­ший пере­мен в государ­ст­вен­ных поряд­ках, внес пред­ло­же­ние об отмене дол­гов и убеж­дал Анто­ния, кото­рый был его дру­гом и, вдо­ба­вок, все­гда стре­мил­ся уго­дить наро­ду, ока­зать под­держ­ку это­му начи­на­нию. Меж тем как Ази­ний и Тре­бел­лий пыта­лись вну­шить Анто­нию про­ти­во­по­лож­ный образ мыс­лей, у него вне­зап­но заро­ди­лось силь­ное подо­зре­ние, что Дола­бел­ла оскор­бил его супру­же­ские пра­ва. В гне­ве и обиде он выго­ня­ет из дома жену, — она была его род­ст­вен­ни­цей, доче­рью Гая Анто­ния, това­ри­ща Цице­ро­на по кон­суль­ству, — и откры­ва­ет борь­бу про­тив Дола­бел­лы, при­няв­ши сто­ро­ну Ази­ния. Дола­бел­ла занял форум, чтобы про­ве­сти свой зако­но­про­ект силой. Тогда Анто­ний, полу­чив­ший под­держ­ку сена­та, кото­рый поста­но­вил, что Дола­бел­лу сле­ду­ет усми­рить любы­ми сред­ства­ми, не исклю­чая и ору­жие, завя­зал с бун­та­ря­ми насто­я­щее сра­же­ние, неко­то­рых из них убил и сам поте­рял несколь­ко чело­век уби­ты­ми. С тех пор народ про­ник­ся к нему враж­дою, что же каса­ет­ся порядоч­ных и разум­ных граж­дан, то им, как гово­рит Цице­рон10, был про­ти­вен весь образ жиз­ни Анто­ния, — им вну­ша­ло омер­зе­ние и его без­образ­ное пьян­ство, и воз­му­ти­тель­ное рас­то­чи­тель­ство, и нескон­чае­мые заба­вы с про­даж­ны­ми бабен­ка­ми, и то, что днем он спал или бро­дил сам не свой с похме­лья, а ноча­ми сло­нял­ся с буй­ны­ми гуля­ка­ми, устра­и­вал теат­раль­ные пред­став­ле­ния и весе­лил­ся на свадь­бах шутов и мимов.

Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды он пиро­вал на свадь­бе у мима Гип­пия и пил всю ночь напро­лет, а рано поут­ру народ позвал его на форум, и он, явив­шись с пере­пол­нен­ным желуд­ком, вдруг стал бле­вать, и кто-то из дру­зей под­ста­вил ему свой плащ. Сре­ди самых вли­я­тель­ных его при­бли­жен­ных были и мим Сер­гий, и воз­люб­лен­ная Анто­ния — бабен­ка из той же труп­пы, по име­ни Кифе­рида; объ­ез­жая горо­да, Анто­ний возил ее за собою в носил­ках, кото­рые сопро­вож­да­ла сви­та, не мень­шая, чем при носил­ках его мате­ри. Взор рим­лян оскорб­ля­ли и золотые чаши, кото­рые тор­же­ст­вен­но нес­ли за ним, слов­но в свя­щен­ном шест­вии, и рас­ки­ну­тые при доро­ге шат­ры, и рос­кош­ные зав­тра­ки у реки или на опуш­ке рощи, и запря­жен­ные в колес­ни­цу львы, и дома́ достой­ных людей, отведен­ные под квар­ти­ры потас­ку­хам и арфист­кам. И все воз­му­ща­лись и него­до­ва­ли, что тем вре­ме­нем, как сам Цезарь, за пре­де­ла­ми Ита­лии, ночу­ет под откры­тым небом и ценою огром­ных трудов и опас­но­стей гасит послед­ние искры вой­ны, в это самое вре­мя дру­гие, поль­зу­ясь вла­стью, кото­рою их облек Цезарь, уто­па­ют в рос­ко­ши и глу­мят­ся над сограж­да­на­ми.

10. Это, по-види­мо­му, усу­гу­би­ло сму­ту, а вои­нов под­стрек­ну­ло к наг­лым бес­чин­ствам и гра­бе­жам. Поэто­му Цезарь, вер­нув­шись, про­стил Дола­бел­лу и, в тре­тий раз избран­ный кон­су­лом, това­ри­щем по долж­но­сти взял не Анто­ния, а Лепида. Анто­ний купил дом Пом­пея, кото­рый про­да­вал­ся с тор­гов, но был воз­му­щен, когда у него потре­бо­ва­ли назна­чен­ную цену. «Я пото­му толь­ко не пошел за Цеза­рем в афри­кан­ский поход, — ска­зал он, — что не полу­чил ника­кой бла­го­дар­но­сти за преж­ние заслу­ги».

Но все же, сколь­ко мож­но судить, Цезарь не остал­ся рав­но­ду­шен к без­обра­зи­ям Анто­ния и при­нудил его обуздать свое без­рас­суд­ство и рас­пут­ство. Рас­став­шись с преж­нею жиз­нью, Анто­ний решил женить­ся и взял за себя Фуль­вию, вдо­ву народ­но­го вожа­ка Кло­дия, жен­щи­ну, на уме у кото­рой была не пря­жа и не забота о доме — ей мало было дер­жать в под­чи­не­нии скром­но­го и невид­но­го супру­га, но хоте­лось власт­во­вать над вла­сти­те­лем и началь­ст­во­вать над началь­ни­ком. Фуль­вия заме­ча­тель­но выучи­ла Анто­ния пови­но­вать­ся жен­ской воле и была бы впра­ве потре­бо­вать пла­ту за эти уро­ки с Клео­пат­ры, кото­рая полу­чи­ла из ее рук Анто­ния уже совсем смир­ным и при­вык­шим слу­шать­ся жен­щин. Впро­чем, и ее Анто­ний пытал­ся рас­ше­ве­лить сво­и­ми шут­ка­ми и маль­чи­ше­ски­ми выход­ка­ми. Как-то раз, после победы Цеза­ря в Испа­нии11, Анто­ний в чис­ле мно­гих дру­гих выехал ему навстре­чу, но затем по Ита­лии вне­зап­но про­нес­ся слух, буд­то Цезарь убит и вра­ги при­бли­жа­ют­ся, и он повер­нул обрат­но. При­быв­ши в Рим, он пере­одел­ся в раб­ское пла­тье и посреди ночи явил­ся к себе в дом с сооб­ще­ни­ем, что при­вез Фуль­вии пись­мо от Анто­ния. Заку­тан­но­го с ног до голо­вы в плащ, его про­ве­ли к Фуль­вии, и та, вне себя от вол­не­ния, пер­вым делом спро­си­ла, жив ли Анто­ний. В ответ он мол­ча протя­нул ей пись­мо, а когда она рас­пе­ча­та­ла его и нача­ла читать, обнял и поце­ло­вал жену. Сре­ди мно­гих подоб­ных слу­ча­ев это лишь один, кото­рый я при­во­жу для при­ме­ра.

11. Когда Цезарь воз­вра­щал­ся из Испа­нии, все вид­ней­шие люди государ­ства встре­ча­ли его на рас­сто­я­нии мно­гих дней пути от Рима. Анто­ния он отме­тил осо­бен­но высо­кою поче­стью: про­ез­жая по Ита­лии на колес­ни­це, Цезарь поса­дил его рядом с собою, а поза­ди — Бру­та Аль­би­на и Окта­ви­а­на, сына сво­ей пле­мян­ни­цы, кото­рый впо­след­ст­вии полу­чил имя Цеза­ря и дол­гие годы пра­вил рим­ля­на­ми. Избран­ный кон­су­лом в пятый раз, Цезарь това­ри­щем по долж­но­сти немед­лен­но назна­чил Анто­ния, а затем поже­лал сло­жить с себя кон­суль­ское досто­ин­ство и пере­дать его Дола­бел­ле. Когда он изве­стил об этом сенат, Анто­ний высту­пил с рез­ки­ми воз­ра­же­ни­я­ми, осы­пал Дола­бел­лу бра­нью, нема­ло руга­тельств услы­шал и на свой счет, и Цезарь, сму­щен­ный таким бес­чин­ст­вом, вышел из курии. Неко­то­рое вре­мя спу­стя он все же хотел про­воз­гла­сить Дола­бел­лу кон­су­лом, но Анто­ний кри­чал, что гада­ния по пти­цам небла­го­при­ят­ны, зло­ве­щи, и в кон­це кон­цов Цезарь усту­пил — к вели­кой доса­де Дола­бел­лы. Ско­рее все­го, и тот и дру­гой были ему оди­на­ко­во про­тив­ны; рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды, выслу­шав жало­бу на обо­их сра­зу, Цезарь заме­тил, что боит­ся не этих, жир­ных и кра­си­во при­че­сан­ных, а блед­ных и худых — наме­кая на Бру­та и Кас­сия. Поз­же он, дей­ст­ви­тель­но, пал жерт­вою их заго­во­ра.

12. Отлич­ный повод к реши­тель­ным дей­ст­ви­ям дал заго­вор­щи­кам, сам того не подо­зре­вая, Анто­ний. Рим­ляне справ­ля­ли празд­ник Ликеи — кото­рый они зовут Лупер­ка­ли­я­ми12, — и Цезарь в пыш­ном наряде три­ум­фа­то­ра сидел на фору­ме, на ора­тор­ском воз­вы­ше­нии, и смот­рел на бегу­нов. В этот день мно­гие моло­дые люди из знат­ных домов и даже иные из выс­ших долж­ност­ных лиц бега­ют, натер­шись мас­лом, по горо­ду и в шут­ку хле­щут встреч­ных бича­ми из кос­ма­той, невы­де­лан­ной шку­ры. И вот Анто­ний, кото­рый тоже был сре­ди бегу­нов, нару­ша­ет древ­ний обы­чай, при­бли­жа­ет­ся с уви­тою лав­ром диа­де­мою к воз­вы­ше­нию, те, кто бежит с ним вме­сте, под­ни­ма­ют его высо­ко над зем­лей, и Анто­ний про­тя­ги­ва­ет руку с диа­де­мою к голо­ве Цеза­ря — в знак того, что ему подо­ба­ет цар­ская власть. Цезарь, одна­ко, при­нял стро­гий вид и отки­нул­ся назад, и граж­дане отве­ти­ли на это радост­ны­ми руко­плес­ка­ни­я­ми. Анто­ний сно­ва под­нес ему диа­де­му, Цезарь сно­ва ее отверг, и борь­ба меж­ду ними тяну­лась дол­гое вре­мя, при­чем Анто­нию, кото­рый наста­и­вал на сво­ем, руко­плес­ка­ли вся­кий раз немно­го­чис­лен­ные дру­зья, а Цеза­рю, откло­няв­ше­му венец, — весь народ. Уди­ви­тель­ное дело! Те, что по сути вещей уже нахо­ди­лись под цар­скою вла­стью, стра­ши­лись цар­ско­го титу­ла, точ­но в нем одном была поте­ря сво­бо­ды! Цезарь спу­стил­ся с воз­вы­ше­ния; не в силах сдер­жать гнев, он отки­нул с шеи тогу и кри­чал, что готов под­ста­вить гор­ло любо­му, кто поже­ла­ет лишить его жиз­ни. Венок с диа­де­мой, воз­ло­жен­ный на одну из его ста­туй, несколь­ко народ­ных три­бу­нов сня­ли, и народ, с гром­ки­ми кри­ка­ми одоб­ре­ния, про­во­дил их до дому, зато Цезарь — отре­шил от долж­но­сти.

13. Это собы­тие укре­пи­ло сто­рон­ни­ков Бру­та и Кас­сия в их наме­ре­ни­ях. Выби­рая для заго­во­ра вер­ных дру­зей, они дума­ли и об Анто­нии. Все выска­зы­ва­лись за то, чтобы при­влечь его к делу, и толь­ко Тре­бо­ний был про­тив. Он рас­ска­зал, что в ту пору, когда они встре­ча­ли воз­вра­щав­ше­го­ся из Испа­нии Цеза­ря, он путе­ше­ст­во­вал вме­сте с Анто­ни­ем и жил с ним в одной палат­ке, и еще тогда, со все­ми воз­мож­ны­ми пре­до­сто­рож­но­стя­ми, про­бо­вал узнать его образ мыс­лей. Анто­ний понял, к чему он кло­нит, и никак не ото­звал­ся на его попыт­ку, одна­ко и Цеза­рю ни о чем не донес, но чест­но хра­нил их раз­го­вор втайне. Тогда заго­вор­щи­ки ста­ли сове­щать­ся, не убить ли Анто­ния вме­сте с Цеза­рем. Про­тив это­го реши­тель­но вос­стал Брут, потре­бо­вав, чтобы дело, на кото­рое они отва­жи­ва­ют­ся во имя пра­ва и зако­нов, было без­уко­риз­нен­но чисто от какой бы то ни было неспра­вед­ли­во­сти. Вме­сте с тем, опа­са­ясь боль­шой телес­ной силы Анто­ния и того вли­я­ния, какое дава­ла ему кон­суль­ская долж­ность, заго­вор­щи­ки назна­чи­ли несколь­ких чело­век, кото­рые перед самым поку­ше­ни­ем, когда Цезарь уже вой­дет в курию, долж­ны были важ­ным раз­го­во­ром задер­жать Анто­ния у вхо­да.

14. Все про­изо­шло так, как они и замыш­ля­ли, — Цезарь был убит в зда­нии сена­та, и Анто­ний, в одеж­де раба, немед­лен­но скрыл­ся. Когда же он узнал, что заго­вор­щи­ки, нико­му боль­ше не при­чи­нив ника­ко­го вреда, собра­лись на Капи­то­лии, он убедил их спу­стить­ся и дал в залож­ни­ки соб­ст­вен­но­го сына. В тот же вечер он уго­щал обедом Кас­сия, а Лепид — Бру­та. Созвав сенат, Анто­ний пред­ло­жил пре­дать про­шлое забве­нию и назна­чить Кас­сию и Бру­ту про­вин­ции, сена­то­ры одоб­ри­ли его мысль, а, кро­ме того, поста­но­ви­ли в ука­зах и рас­по­ря­же­ни­ях Цеза­ря ниче­го не изме­нять. В тот день Анто­ний вышел из курии самым зна­ме­ни­тым и про­слав­лен­ным в Риме чело­ве­ком — все счи­та­ли, что он уни­что­жил в заро­ды­ше меж­до­усоб­ную вой­ну и с муд­ро­стью вели­ко­го государ­ст­вен­но­го мужа ула­дил дела, чре­ва­тые небы­ва­лы­ми труд­но­стя­ми и опас­но­стя­ми. Но бла­го­ра­зум­ные замыс­лы ока­за­лись недол­го­веч­ны: сла­ва, кото­рою он поль­зо­вал­ся у тол­пы и кото­рая вну­ша­ла ему надеж­ду, что, сверг­нув и сокру­шив Бру­та, он достигнет неоспо­ри­мо­го пер­вен­ства, — эта сла­ва заста­ви­ла его забыть о преж­них замыс­лах. На погре­бе­нии Цеза­ря, когда остан­ки нес­ли через форум, Анто­ний, в согла­сии с обы­ча­ем, ска­зал похваль­ную речь умер­ше­му. Видя, что народ до край­но­сти взвол­но­ван и увле­чен его сло­ва­ми, он к похва­лам при­ме­шал горест­ные воз­гла­сы, выра­жал него­до­ва­ние про­ис­шед­шим, а под конец, потря­сая одеж­дой Цеза­ря, зали­тою кро­вью и изо­дран­ной меча­ми, назвал тех, кто это сде­лал, душе­гу­ба­ми и под­лы­ми убий­ца­ми. Народ при­шел в такую ярость, что, сло­жив­ши костер из ска­мей и сто­лов, сжег тело Цеза­ря тут же, на фору­ме, а потом, с пылаю­щи­ми голов­ня­ми, ринул­ся к домам заго­вор­щи­ков и пытал­ся в них ворвать­ся.

15. Видя все это, Брут и его сто­рон­ни­ки бежа­ли из Рима, дру­зья же Цеза­ря спло­ти­лись вокруг Анто­ния, а вдо­ва уби­то­го, Каль­пур­ния, про­ник­лась к нему таким дове­ри­ем, что пере­вез­ла в его дом чуть ли не все остав­ши­е­ся после смер­ти супру­га день­ги — в целом око­ло четы­рех тысяч талан­тов. В руках Анто­ния ока­за­лись и все запи­си Цеза­ря, сре­ди кото­рых были наме­чен­ные им замыс­лы и реше­ния. Допол­няя эти запи­си любы­ми име­на­ми по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию, Анто­ний мно­гих назна­чил на выс­шие долж­но­сти, мно­гих вклю­чил в сена­тор­ское сосло­вие, а иных даже вер­нул из ссыл­ки и выпу­стил на сво­бо­ду из заклю­че­ния, неиз­мен­но утвер­ждая, буд­то тако­ва воля Цеза­ря. Всем этим людям рим­ляне дали насмеш­ли­вое про­зви­ще дру­зей Харо­на13, пото­му, что, когда их при­вле­ка­ли к отве­ту, они иска­ли спа­се­ния в замет­ках умер­ше­го. И вооб­ще Анто­ний дер­жал себя как само­власт­ный пра­ви­тель, что вполне объ­яс­ни­мо — ведь сам он был кон­су­лом, а двое бра­тьев тоже зани­ма­ли выс­шие долж­но­сти: Гай — пре­то­ра, Луций — народ­но­го три­бу­на.

16. Вот в каком поло­же­нии нахо­дят­ся дела, когда в Рим при­бы­ва­ет моло­дой Цезарь, вну­ча­тый пле­мян­ник умер­ше­го и наслед­ник его состо­я­ния; во вре­мя убий­ства он был в Апол­ло­нии. Сра­зу по при­езде он явля­ет­ся с при­вет­ст­ви­я­ми к Анто­нию — дру­гу сво­его при­ем­но­го отца — и напо­ми­на­ет о день­гах, пере­дан­ных тому на хра­не­ние: заве­ща­ние гла­си­ло, что моло­дой Цезарь дол­жен раздать рим­ля­нам по семи­де­ся­ти пяти дена­ри­ев каж­до­му. Спер­ва Анто­ний, пол­ный пре­не­бре­же­ния к его юным годам, гово­рил ему, что он про­сто не в сво­ем уме и лишен не толь­ко разу­ма, но и доб­рых дру­зей, если хочет при­нять на свои пле­чи такую непо­силь­ную ношу, как наслед­ство Цеза­ря. Одна­ко юно­ша не усту­пал и по-преж­не­му тре­бо­вал денег, и тут Анто­ний при­нял­ся вся­че­ски уни­жать его и сло­вом и делом. Он домо­гал­ся долж­но­сти народ­но­го три­бу­на — Анто­ний встал ему попе­рек доро­ги, он выста­вил в обще­ст­вен­ном месте золо­тое крес­ло сво­его отца — в пол­ном согла­сии с поста­нов­ле­ни­ем сена­та, — Анто­ний при­гро­зил заклю­чить его в тюрь­му, если он не пре­кра­тит заис­ки­вать у наро­да. Но когда он пору­чил себя заботам Цице­ро­на и всех про­чих, кто нена­видел Анто­ния, и через них начал рас­по­ла­гать в свою поль­зу сенат, меж тем как сам ста­рал­ся при­об­ре­сти бла­го­склон­ность наро­да и соби­рал в Рим ста­рых вои­нов из их посе­ле­ний, — Анто­ний испу­гал­ся и, устро­ив встре­чу с Цеза­рем на Капи­то­лии, при­ми­рил­ся с ним. В ту же ночь он увидел страш­ный сон — буд­то в пра­вую его руку уда­ри­ла мол­ния, а через несколь­ко дней раз­нес­ся слух, что Цезарь гото­вит ему гибель. Цезарь оправ­ды­вал­ся, но подо­зре­ний Анто­ния не рас­се­ял, и враж­да заго­ре­лась вновь.

Оба про­тив­ни­ка объ­ез­жа­ли Ита­лию, гром­ки­ми посу­ла­ми под­ни­ма­ли на ноги быв­ших сол­дат, уже наде­лен­ных зем­лею, и напе­ре­бой скло­ня­ли на свою сто­ро­ну вой­ска, еще не выпу­стив­шие из рук ору­жие. 17. Цице­рон, обла­дав­ший в ту пору наи­боль­шим вли­я­ни­ем в Риме, вос­ста­но­вил про­тив Анто­ния всех и вся и, в кон­це кон­цов, убедил сенат объ­явить его вра­гом государ­ства. Осо­бым поста­нов­ле­ни­ем Цеза­рю была отправ­ле­на лик­тор­ская сви­та и осталь­ные зна­ки пре­тор­ско­го досто­ин­ства, а Пан­се и Гир­цию, кон­су­лам того года, пору­че­но изгнать Анто­ния из Ита­лии. Кон­су­лы дали Анто­нию бит­ву близ горо­да Мути­ны, в при­сут­ст­вии и при под­держ­ке Цеза­ря, и раз­би­ли вра­га, но сами оба погиб­ли.

Во вре­мя бег­ства Анто­нию при­шлось выне­сти мно­го тяж­ких испы­та­ний, и самым тяж­ким сре­ди них был голод. Но таков он был от при­ро­ды, что в несча­сти­ях, в беде пре­вос­хо­дил само­го себя и ста­но­вил­ся неот­ли­чи­мо схож с чело­ве­ком, истин­но достой­ным. Прав­да, всем людям свой­ст­вен­но, потер­пев кру­ше­ние, вспо­ми­нать о тре­бо­ва­ни­ях дол­га и чести, но дале­ко не у каж­до­го хва­та­ет при этом силы сле­до­вать тому, что он при­знал достой­ным, и избе­гать того, что осудил, — мно­гие по сла­бо­сти усту­па­ют дав­ним при­выч­кам и не слу­ша­ют­ся голо­са разу­ма. Анто­ний, одна­ко, в те дни был заме­ча­тель­ным при­ме­ром для сво­их вои­нов: после всей рос­ко­ши, все­го вели­ко­ле­пия, кото­рые его окру­жа­ли, он без малей­шей брезг­ли­во­сти пил тух­лую воду и питал­ся дики­ми пло­да­ми и коре­нья­ми. Рас­ска­зы­ва­ют, что, пере­ва­ли­вая через Аль­пы, его люди ели и дре­вес­ную кору, и живот­ных, нико­гда преж­де в пищу не употреб­ляв­ших­ся.

18. Его целью было соеди­нить­ся с вой­ском, сто­яв­шим по ту сто­ро­ну гор под коман­дою Лепида, кото­рый счи­тал­ся дру­гом Анто­ния и с его помо­щью извлек нема­ло выгод из друж­бы с Цеза­рем. Когда же, завер­шив путь и рас­по­ло­жив­шись лаге­рем непо­да­ле­ку, он увидел, что ни малей­ше­го дру­же­ско­го уча­стия в Лепиде не встре­ча­ет, то решил­ся на отча­ян­ный посту­пок. С нече­са­ны­ми воло­са­ми, с длин­ною боро­дой, кото­рая отрос­ла после пора­же­ния, в тем­ном пла­ще он подо­шел к лаге­рю Лепида и заго­во­рил с вои­на­ми. Мно­гие были рас­тро­га­ны его видом и захва­че­ны его речью, и Лепид, испу­гав­шись, при­ка­зал тру­бить во все тру­бы, чтобы заглу­шить сло­ва Анто­ния. Но это лишь уси­ли­ло сочув­ст­вие сол­дат к Анто­нию, и они завя­за­ли с ним тай­ные пере­го­во­ры, отпра­вив Лелия и Кло­дия, пере­оде­тых сол­дат­ски­ми потас­ку­ха­ми. Послан­цы убеж­да­ли Анто­ния сме­ло напасть на лагерь: най­дет­ся, гово­ри­ли они, нема­ло людей, кото­рые при­мут его с рас­про­стер­ты­ми объ­я­ти­я­ми, а Лепида — если он поже­ла­ет, — убьют. Лепида Анто­ний тро­гать не велел, а сам рано поут­ру начал пере­прав­лять­ся через реку. Он вошел в воду пер­вым и дви­нул­ся вброд к про­ти­во­по­лож­но­му бере­гу, где уже тол­пи­лись вои­ны Лепида, про­тя­ги­вая к нему руки, меж тем как дру­гие раз­ру­ша­ли лагер­ный вал. Всту­пив в лагерь и овла­дев­ши им, он обо­шел­ся с Лепидом до край­но­сти мяг­ко — почти­тель­но его при­вет­ст­во­вал, назвал отцом и сохра­нил за ним титул импе­ра­то­ра и все поче­сти, хотя по сути дела без­раздель­ным хозя­и­ном поло­же­ния был теперь он, Анто­ний. Это при­влек­ло на его сто­ро­ну и Муна­тия План­ка, кото­рый нахо­дил­ся вбли­зи со зна­чи­тель­ны­ми сила­ми. Так, сно­ва под­няв­шись на ноги и выпря­мив­шись во весь рост, Анто­ний пере­ва­лил Аль­пы и повел на Ита­лию сем­на­дцать леги­о­нов пехоты и десять тысяч кон­ни­цы. Кро­ме того, в Гал­лии, для сто­ро­же­вой служ­бы, он оста­вил шесть леги­о­нов во гла­ве с Вари­ем, одним из сво­их при­я­те­лей и собу­тыль­ни­ков, извест­ным под про­зви­щем Про­пой­ца.

19. Меж­ду тем Цезарь, видя при­вер­жен­ность Цице­ро­на сво­бо­де, совсем к нему охла­дел и через дру­зей пред­ла­гал Анто­нию и Лепиду мир­ное согла­ше­ние. Втро­ем они встре­ти­лись на малень­ком ост­ров­ке посреди реки и сове­ща­лись три дня под­ряд. Без осо­бо­го труда они дого­во­ри­лись обо всем про­чем и, точ­но отцов­ское наслед­ство, поде­ли­ли меж­ду собою Рим­скую дер­жа­ву, и лишь вокруг осуж­ден­ных на смерть раз­го­рел­ся ярост­ный и мучи­тель­ный спор, ибо каж­дый хотел разде­лать­ся со сво­и­ми вра­га­ми и спа­сти сво­их при­вер­жен­цев. В кон­це кон­цов ува­же­ние к род­ст­вен­ни­кам и любовь к дру­зьям скло­ни­лись перед лютою зло­бой к непри­я­те­лям и Цезарь усту­пил Анто­нию Цице­ро­на, а тот ему — Луция Цеза­ря, сво­его дядю по мате­ри. Лепиду был отдан в жерт­ву Павел, его род­ной брат. Прав­да, неко­то­рые утвер­жда­ют, что смер­ти Пав­ла тре­бо­ва­ли двое осталь­ных, а Лепид лишь усту­пил их тре­бо­ва­ни­ям. Нет и не было, на мой взгляд, ниче­го ужас­нее и бес­че­ло­веч­нее это­го обме­на! За смерть пла­тя смер­тью, они были оди­на­ко­во повин­ны и в убий­стве тех, над кем полу­ча­ли власть, и тех, кого выда­ва­ли сами, хотя боль­шею неспра­вед­ли­во­стью была, разу­ме­ет­ся, рас­пра­ва с дру­зья­ми, ни малей­шей нена­ви­сти к кото­рым они не пита­ли.

20. Когда согла­сие было достиг­ну­то, вои­ны, обсту­пив Цеза­ря, потре­бо­ва­ли, чтобы он скре­пил новую друж­бу бра­ком, взяв­ши за себя Кло­дию, дочь супру­ги Анто­ния — Фуль­вии. Ни Цезарь, ни Анто­ний не воз­ра­жа­ли. Затем были объ­яв­ле­ны вне зако­на и каз­не­ны три­ста чело­век. Цице­ро­ну Анто­ний при­ка­зал отсечь голо­ву и пра­вую руку, кото­рою ора­тор писал свои речи про­тив него. Ему доста­ви­ли эту добы­чу, и он глядел на нее, счаст­ли­вый, и дол­го сме­ял­ся от радо­сти, а потом, наглядев­шись, велел выста­вить на фору­ме, на ора­тор­ском воз­вы­ше­нии. Он-то думал, что глу­мит­ся над умер­шим, но ско­рее, на гла­зах у всех, оскорб­лял Судь­бу и позо­рил свою власть! Его дядя, Цезарь, за кото­рым гна­лись убий­цы, искал убе­жи­ща у сво­ей сест­ры. Когда пала­чи вло­ми­лись в дом и уже гото­вы были ворвать­ся в ее спаль­ню, она вста­ла на поро­ге и, рас­ки­нув руки, вос­клик­ну­ла: «Вам не убить Луция Цеза­ря, пока жива я, мать ваше­го импе­ра­то­ра!» Так она спас­ла бра­та от вер­ной смер­ти.

21. Власть тро­их по мно­гим при­чи­нам тяго­ти­ла рим­лян, но глав­ная доля вины пада­ла на Анто­ния, кото­рый был стар­ше Цеза­ря и могу­ще­ст­вен­нее Лепида и теперь, едва опра­вив­шись от бед­ст­вий, сно­ва с голо­вою ушел в преж­нюю жизнь, раз­нуздан­ную, пол­ную наслаж­де­ний. Вдо­ба­вок к дур­ной мол­ве, все­об­щей и еди­но­глас­ной, нема­лую нена­висть раз­жи­гал самый вид его дома, где преж­де жил Пом­пей Вели­кий, сла­вою сво­ею столь­ко же обя­зан­ный трем три­ум­фам, сколь­ко воз­держ­но­сти и стро­гой про­сто­те: рим­ляне него­до­ва­ли, видя этот дом почти все­гда закры­тым для вое­на­чаль­ни­ков, пол­ко­вод­цев и послов, кото­рых бес­стыд­но гна­ли прочь от две­рей, зато бит­ком наби­тым фокус­ни­ка­ми, мима­ми и пья­ны­ми льсте­ца­ми, на кото­рых ухо­ди­ли чуть ли не все день­ги, добы­вав­ши­е­ся ценою жесто­чай­ших наси­лий. В самом деле, трое вла­сти­те­лей не толь­ко пус­ка­ли с тор­гов иму­ще­ство каз­нен­ных, воз­во­дя при этом кле­вет­ни­че­ские обви­не­ния на их род­ст­вен­ни­ков и жен, не толь­ко вве­ли нало­ги всех видов, — в довер­ше­ние ко все­му, раз­уз­нав, что у жриц Весты хра­нят­ся цен­но­сти, дове­рен­ные им ино­стран­ца­ми и рим­ски­ми граж­да­на­ми, они изъ­яли эти вкла­ды. Но Анто­ний был по-преж­не­му нена­сы­тен, и Цезарь потре­бо­вал поде­лить собран­ные день­ги. Поде­ли­ли они и вой­ско, оба отправ­ля­ясь в Македо­нию про­тив Бру­та и Кас­сия, а Рим вве­рив охране Лепида.

22. Когда, пере­пра­вив­шись за море, они нача­ли воен­ные дей­ст­вия и раз­би­ли лаге­ри вбли­зи непри­я­те­ля, так что Анто­ний стал про­тив Кас­сия, а про­тив Бру­та Цезарь, послед­ний ничем себя не про­сла­вил, у Анто­ния же успех сле­до­вал за успе­хом. В пер­вой бит­ве Брут нанес Цеза­рю реши­тель­ное пора­же­ние, взял его лагерь и во вре­мя пого­ни едва не захва­тил в плен само­го пол­ко­во­д­ца. Впро­чем, Цезарь в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях» сооб­ща­ет, что нака­нуне бит­вы уехал — по сове­ту одно­го из дру­зей, видев­ше­го дур­ной сон. Анто­ний раз­гро­мил Кас­сия; сле­ду­ет, прав­да, заме­тить, что, по сло­вам неко­то­рых писа­те­лей, сам он в сра­же­нии уча­стия не при­ни­мал и появил­ся лишь после боя, когда уже нача­лось пре­сле­до­ва­ние. Кас­сия, кото­рый не знал о победе Бру­та, убил, под­чи­ня­ясь его жела­нию и при­ка­зу, вер­ный воль­ноот­пу­щен­ник Пин­дар. Немно­го дней спу­стя состо­я­лась новая бит­ва, и Брут, потер­пев пора­же­ние, покон­чил с собой. Почти вся сла­ва победы доста­лась Анто­нию, пото­му что Цезарь был болен. Подой­дя к телу Бру­та, Анто­ний спер­ва поста­вил мерт­во­му в укор смерть сво­его бра­та Гая — Брут каз­нил его в Македо­нии, мстя за гибель Цице­ро­на, — но затем ска­зал, что в убий­стве бра­та винит ско­рее Гор­тен­зия, чем Бру­та, и рас­по­рядил­ся заре­зать Гор­тен­зия на моги­ле Гая, а Бру­та при­крыл сво­им пур­пур­ным пла­щом, кото­рый сто­ил огром­ных денег, и велел одно­му из сво­их воль­ноот­пу­щен­ни­ков поза­бо­тить­ся о его погре­бе­нии. Впо­след­ст­вии выяс­ни­лось, что этот чело­век и плащ на погре­баль­ном кост­ре не сжег, и похи­тил боль­шу́ю часть отпу­щен­ной на похо­ро­ны сум­мы, — и Анто­ний его каз­нил.

23. После это­го Цезарь уехал в Рим — недуг был настоль­ко силен, что, каза­лось, дни его сочте­ны, — Анто­ний же, наме­ре­ва­ясь обло­жить данью восточ­ные про­вин­ции, во гла­ве боль­шо­го вой­ска дви­нул­ся в Гре­цию; трое вла­сти­те­лей обе­ща­ли каж­до­му вои­ну по пяти тысяч дена­ри­ев, и теперь тре­бо­ва­лись реши­тель­ные и кру­тые меры, чтобы добыть необ­хо­ди­мые сум­мы. С гре­ка­ми, одна­ко, он дер­жал­ся — по край­ней мере, сна­ча­ла — без малей­шей стро­го­сти или гру­бо­сти, напро­тив, он слу­шал уче­ных, смот­рел на игры, при­ни­мал посвя­ще­ния в таин­ства, и лишь в этом обна­ру­жи­ва­ла себя его страсть к заба­вам и раз­вле­че­ни­ям; в суде он бывал снис­хо­ди­те­лен и спра­вед­лив, он радо­вал­ся, когда его назы­ва­ли дру­гом гре­ков и еще того более — дру­гом афи­нян, и сде­лал это­му горо­ду мно­го щед­рых даров. Мега­ряне, сопер­ни­чая и сорев­ну­ясь с афи­ня­на­ми, тоже хоте­ли пока­зать Анто­нию что-нибудь заме­ча­тель­ное и при­гла­си­ли его посмот­реть зда­ние Сове­та. Гость все оглядел и на вопрос хозя­ев, каков у них Совет, отве­тил: «Тес­ный и вет­хий». Он при­ка­зал сде­лать обме­ры хра­ма Апол­ло­на Пифий­ско­го с целью дове­сти стро­и­тель­ство14 до кон­ца. Такое обе­ща­ние дал он сена­ту в Риме.

24. Когда же, оста­вив в Гре­ции Луция Цен­зо­ри­на, Анто­ний пере­пра­вил­ся в Азию и впер­вые ощу­тил вкус тамош­них богатств, когда две­ри его ста­ли оса­ждать цари, а цари­цы напе­ре­бой ста­ра­лись снис­кать его бла­го­склон­ность бога­ты­ми дара­ми и соб­ст­вен­ной кра­сотою, он отдал­ся во власть преж­них стра­стей и вер­нул­ся к при­выч­но­му обра­зу жиз­ни, наслаж­да­ясь миром и без­мя­теж­ным поко­ем, меж тем как Цезарь в Риме выби­вал­ся из сил, изму­чен­ный граж­дан­ски­ми сму­та­ми и вой­ной15. Вся­кие там кифа­реды Ана­к­се­но­ры, флей­ти­сты Ксуфы, пля­су­ны Мет­ро­до­ры и целая сво­ра раз­ных ази­ат­ских музы­кан­тов, наг­ло­стью и гнус­ным шутов­ст­вом дале­ко пре­вос­хо­див­ших чум­ной сброд, при­ве­зен­ный из Ита­лии, навод­ни­ли и запо­ло­ни­ли двор Анто­ния и всё настро­и­ли на свой лад, всех увлек­ли за собою — это было совер­шен­но непе­ре­но­си­мо! Вся Азия, точ­но город в зна­ме­ни­тых сти­хах Софок­ла16, была пол­на


Куре­ний слад­ких, пес­но­пе­ний, сто­нов, слез.

Когда Анто­ний въез­жал в Эфес, впе­ре­ди высту­па­ли жен­щи­ны, оде­тые вак­хан­ка­ми, муж­чи­ны и маль­чи­ки в обли­чии панов и сати­ров, весь город был в плю­ще, в тир­сах, повсюду зву­ча­ли псал­те­рии17, сви­ре­ли, флей­ты, и граж­дане вели­ча­ли Анто­ния Дио­ни­сом — Пода­те­лем радо­стей, Источ­ни­ком мило­сер­дия. Нет спо­ру, он при­но­сил и радость и мило­сер­дие, но — лишь иным, немно­гим, для боль­шин­ства же он был Дио­ни­сом Кро­во­жад­ным и Неисто­вым18. Он отби­рал иму­ще­ство у людей высо­ко­го про­ис­хож­де­ния и отда­вал него­дя­ям и льсте­цам. Неред­ко у него про­си­ли доб­ро живых — слов­но бы вымо­роч­ное, — и полу­ча­ли про­си­мое. Дом одно­го маг­не­сий­ца он пода­рил пова­ру, кото­рый, как рас­ска­зы­ва­ют, одна­жды уго­дил ему вели­ко­леп­ным обедом. Нако­нец, он обло­жил горо­да нало­гом во вто­рой раз, и тут Гиб­рей, высту­пая в защи­ту Азии, отва­жил­ся про­из­не­сти мет­кие и пре­крас­но рас­счи­тан­ные на вкус Анто­ния сло­ва: «Если ты можешь взыс­кать подать два­жды в тече­ние одно­го года, ты, вер­но, можешь сотво­рить нам и два лета, и две осе­ни!» Реши­тель­но и сме­ло напом­нив, что Азия уже упла­ти­ла две­сти тысяч талан­тов, он вос­клик­нул: «Если ты их не полу­чил, спра­ши­вай с тех, в чьи руки эти день­ги попа­ли, если же, полу­чив, уже издер­жал — мы погиб­ли!» Эта речь про­из­ве­ла на Анто­ния глу­бо­кое впе­чат­ле­ние. Почти ни о чем из того, что тво­ри­лось вокруг, он про­сто не знал — не столь­ко по лег­ко­мыс­лию, сколь­ко по чрез­мер­но­му про­сто­ду­шию, сле­по дове­ряя окру­жаю­щим. Вооб­ще он был про­стак и тяже­ло­дум и поэто­му дол­го не заме­чал сво­их оши­бок, но раз заме­тив и постиг­нув, бур­но рас­ка­и­вал­ся, горя­чо винил­ся перед теми, кого обидел, и уже не знал удер­жу ни в возда­я­ни­ях, ни в карах. Впро­чем, сколь­ко мож­но судить, он лег­че пре­сту­пал меру награж­дая, чем нака­зы­вая. Рав­ным обра­зом его раз­нуздан­ная страсть к насмеш­кам в себе самой заклю­ча­ла и сво­его рода целеб­ное сред­ство, ибо каж­до­му доз­во­ля­лось обо­ро­нять­ся и пла­тить издев­кою за издев­ку, и Анто­ний с таким же удо­воль­ст­ви­ем поте­шал­ся на соб­ст­вен­ный счет, как и на счет дру­гих. Одна­ко же на дела это его каче­ство ока­зы­ва­ло боль­шею частью пагуб­ное воздей­ст­вие. Он и не дога­ды­вал­ся, что люди, кото­рые так сме­лы и воль­ны в шут­ках, спо­соб­ны льстить, ведя беседы пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти, и лег­ко попа­дал­ся в сил­ки похвал, не зная, что иные при­ме­ши­ва­ют к лести воль­ность речей, слов­но терп­кую при­пра­ву, раз­жи­гаю­щую аппе­тит, и дерз­кою бол­тов­ней за чашею вина пре­сле­ду­ют вполне опре­де­лен­ную цель — чтобы их неиз­мен­ное согла­сие в делах серь­ез­ных каза­лось не угод­ни­че­ст­вом, но вынуж­ден­ной уступ­кою разу­му, более силь­но­му и высо­ко­му.

25. Ко всем этим при­род­ным сла­бо­стям Анто­ния при­ба­ви­лась послед­няя напасть — любовь к Клео­пат­ре, — раз­будив и при­ведя в неисто­вое вол­не­ние мно­гие стра­сти, до той поры скры­тые и недви­жи­мые, и пода­вив, уни­что­жив все здра­вые и доб­рые нача­ла, кото­рые пыта­лись ей про­ти­во­сто­ять. И вот как запу­тал­ся он в этих сетях. Гото­вясь к борь­бе с Пар­фи­ей, он отпра­вил к Клео­пат­ре гон­ца с при­ка­зом явить­ся в Кили­кию и дать ответ на обви­не­ния, кото­рые про­тив нее воз­во­ди­лись: гово­ри­ли, что во вре­мя вой­ны цари­ца мно­го помог­ла Кас­сию и день­га­ми, и ины­ми сред­ства­ми. Увидев Клео­пат­ру, узнав ее хит­рость и ред­кое мастер­ство речей, гонец рим­ско­го пол­ко­во­д­ца Дел­лий сра­зу же сооб­ра­зил, что такой жен­щине Анто­ний ниче­го дур­но­го не сде­ла­ет, напро­тив, сам пол­но­стью под­па­дет ее вли­я­нию, а пото­му при­нял­ся вся­че­ски обха­жи­вать егип­тян­ку, убеж­дал ее ехать в Кили­кию, как ска­за­но у Гоме­ра19 — «убран­ст­вом себя изу­кра­сив», и совер­шен­но не боять­ся Анто­ния, сре­ди всех вое­на­чаль­ни­ков само­го любез­но­го и снис­хо­ди­тель­но­го. Клео­пат­ра после­до­ва­ла сове­ту Дел­лия и, пом­ня о впе­чат­ле­нии, кото­рое в преж­ние годы про­из­ве­ла ее кра­сота на Цеза­ря и Гнея, сына Пом­пея, рас­счи­ты­ва­ла лег­ко поко­рить Анто­ния. Ведь те двое зна­ли ее совсем юной и неис­ку­шен­ной в жиз­ни, а перед Анто­ни­ем она пред­станет в том воз­расте, когда и кра­сота жен­щи­ны в пол­ном рас­цве­те и разум ее все­го ост­рей и силь­нее. Итак, при­гото­вив щед­рые дары, взяв мно­го денег, рос­кош­ные наряды и укра­ше­ния, — какие и подо­ба­ло вез­ти с собою вла­ды­чи­це несмет­ных богатств и бла­го­ден­ст­ву­ю­ще­го цар­ства, — но глав­ные надеж­ды воз­ла­гая на себя самоё, на свою пре­лесть и свои чары, она пусти­лась в путь.

26. Хотя Клео­пат­ра успе­ла полу­чить мно­го писем и от само­го Анто­ния, и от его дру­зей, она отно­си­лась к этим при­гла­ше­ни­ям с таким высо­ко­ме­ри­ем и насмеш­кой, что поплы­ла вверх по Кид­ну20 на ладье с вызо­ло­чен­ной кор­мою, пур­пур­ны­ми пару­са­ми и посе­реб­рен­ны­ми вес­ла­ми, кото­рые дви­га­лись под напев флей­ты, строй­но соче­тав­ший­ся со сви­стом сви­ре­лей и бря­ца­ни­ем кифар. Цари­ца поко­и­лась под рас­ши­тою золо­том сенью в убо­ре Афро­ди­ты, какою изо­бра­жа­ют ее живо­пис­цы, а по обе сто­ро­ны ложа сто­я­ли маль­чи­ки с опа­ха­ла­ми — буд­то эроты на кар­ти­нах. Подоб­ным же обра­зом и самые кра­си­вые рабы­ни были пере­оде­ты нере­ида­ми и хари­та­ми и сто­я­ли кто у кор­мо­вых весел, кто у кана­тов. Див­ные бла­го­во­ния вос­хо­ди­ли из бес­чис­лен­ных куриль­ниц и рас­те­ка­лись по бере­гам. Тол­пы людей про­во­жа­ли ладью по обе­им сто­ро­нам реки, от само­го устья, дру­гие тол­пы дви­ну­лись навстре­чу ей из горо­да, мало-пома­лу нача­ла пустеть и пло­щадь, и в кон­це кон­цов Анто­ний остал­ся на сво­ем воз­вы­ше­нии один. И повсюду раз­нес­лась мол­ва, что Афро­ди­та шест­ву­ет к Дио­ни­су на бла­го Азии.

Анто­ний послал Клео­пат­ре при­гла­ше­ние к обеду. Цари­ца про­си­ла его прий­ти луч­ше к ней. Желая сра­зу же пока­зать ей свою обхо­ди­тель­ность и доб­ро­же­ла­тель­ство, Анто­ний испол­нил ее волю. Пыш­ность убран­ства, кото­рую он увидел, не под­да­ет­ся опи­са­нию, но все­го более его пора­зи­ло оби­лие огней. Они свер­ка­ли и лили свой блеск ото­всюду и так затей­ли­во соеди­ня­лись и спле­та­лись в пря­мо­уголь­ни­ки и кру­ги, что труд­но было ото­рвать взгляд или пред­ста­вить себе зре­ли­ще пре­крас­нее. 27. На дру­гой день Анто­ний при­ни­мал егип­тян­ку и при­ло­жил все уси­лия к тому, чтобы пре­взой­ти ее рос­ко­шью и изыс­кан­но­стью, но, видя себя побеж­ден­ным и в том и в дру­гом, пер­вый при­нял­ся насме­хать­ся над убо­же­ст­вом и отсут­ст­ви­ем вку­са, царив­ши­ми в его пир­ше­ст­вен­ной зале. Уга­дав­ши в Анто­нии по его шут­кам гру­бо­го и пошло­го сол­да­фо­на, Клео­пат­ра и сама заго­во­ри­ла в подоб­ном же тоне — сме­ло и без вся­ких стес­не­ний. Ибо кра­сота этой жен­щи­ны была не тою, что зовет­ся несрав­нен­ною и пора­жа­ет с пер­во­го взгляда, зато обра­ще­ние ее отли­ча­лось неот­ра­зи­мою пре­ле­стью, и пото­му ее облик, соче­тав­ший­ся с ред­кою убеди­тель­но­стью речей, с огром­ным оба­я­ни­ем, скво­зив­шим в каж­дом сло­ве, в каж­дом дви­же­нии, накреп­ко вре­зал­ся в душу. Самые зву­ки ее голо­са лас­ка­ли и радо­ва­ли слух, а язык был точ­но мно­го­струн­ный инстру­мент, лег­ко настра­и­ваю­щий­ся на любой лад, — на любое наре­чие, так что лишь с очень немно­ги­ми вар­ва­ра­ми она гово­ри­ла через пере­вод­чи­ка, а чаще все­го сама бесе­до­ва­ла с чуже­зем­ца­ми — эфи­о­па­ми, тро­гло­ди­та­ми, евре­я­ми, ара­ба­ми, сирий­ца­ми, мидий­ца­ми, пар­фя­на­ми… Гово­рят, что она изу­чи­ла и мно­гие язы­ки, тогда как цари, пра­вив­шие до нее, не зна­ли даже еги­пет­ско­го, а неко­то­рые забы­ли и македон­ский.

28. Анто­ний был увле­чен до такой сте­пе­ни, что поз­во­лил Клео­пат­ре увез­ти себя в Алек­сан­дрию — и это в то самое вре­мя, когда в Риме супру­га его Фуль­вия, отста­и­вая его дело, вела вой­ну с Цеза­рем, а пар­фян­ское вой­ско дей­ст­во­ва­ло в Месо­пота­мии, и пол­ко­вод­цы царя уже объ­яви­ли Лаби­е­на пар­фян­ским намест­ни­ком этой стра­ны и гото­ви­лись захва­тить Сирию. В Алек­сан­дрии он вел жизнь маль­чиш­ки-без­дель­ни­ка и за пусты­ми заба­ва­ми рас­тра­чи­вал и про­ма­ты­вал самое дра­го­цен­ное, как гово­рит Анти­фонт, досто­я­ние — вре­мя. Соста­вил­ся сво­его рода союз, кото­рый они зва­ли «Сою­зом непо­д­ра­жае­мых», и что ни день они зада­ва­ли друг дру­гу пиры, про­ма­ты­вая совер­шен­но бас­но­слов­ные день­ги. Врач Филот, родом из Амфис­сы, рас­ска­зы­вал мое­му деду Лам­прию, что как раз в ту пору он изу­чал меди­ци­ну в Алек­сан­дрии и позна­ко­мил­ся с одним из пова­ров цари­цы, кото­рый уго­во­рил его поглядеть, с какою рос­ко­шью гото­вит­ся у них обед. Его при­ве­ли на кух­ню, и сре­ди про­че­го изоби­лия он увидел восемь каба­нов, кото­рых зажа­ри­ли разом, и уди­вил­ся мно­го­люд­но­сти пред­сто­я­ще­го пира. Его зна­ко­мец засме­ял­ся и отве­тил: «Гостей будет немно­го, чело­век две­на­дцать, но каж­дое блюдо надо пода­вать в тот миг, когда оно вкус­нее все­го, а про­пу­стить этот миг про­ще про­сто­го. Ведь Анто­ний может потре­бо­вать обед и сра­зу, а слу­ча­ет­ся, и отло­жит нена­дол­го — при­ка­жет при­не­сти спер­ва кубок или увле­чет­ся раз­го­во­ром и не захо­чет его пре­рвать. Выхо­дит, — закон­чил повар, — гото­вит­ся не один, а мно­го обедов, пото­му что вре­мя никак не уга­да­ешь». Так рас­ска­зы­вал Филот. Немно­го спу­стя он ока­зал­ся в чис­ле при­бли­жен­ных стар­ше­го сына Анто­ния от Фуль­вии и вме­сте с осталь­ны­ми дру­зья­ми посто­ян­но у него обедал, — кро­ме тех дней, когда маль­чик обедал у отца. Одна­жды за сто­лом какой-то врач дер­жал себя крайне вызы­ваю­ще и был в тягость всем при­сут­ст­ву­ю­щим, пока Филот не зажал ему рта таким хит­ро­ум­ным рас­суж­де­ни­ем: «Кому жар­ко, тому надо дать холод­ной воды. Но всем, у кого жар, жар­ко. Ста­ло быть, каж­до­го, у кого жар, надо поить холод­ной водой»21. В пол­ной рас­те­рян­но­сти наг­лец замол­чал, а маль­чик весе­ло засме­ял­ся и крик­нул: «Все, что здесь есть, дарю тебе, Филот!» — и с эти­ми сло­ва­ми ука­зал на стол, тес­но устав­лен­ный вме­сти­тель­ны­ми куб­ка­ми. Филот горя­чо бла­го­да­рил, но был далек от мыс­ли, что тако­му юно­му маль­чи­ку дано пра­во делать столь доро­гие подар­ки. Одна­ко, спу­стя корот­кое вре­мя, явля­ет­ся один из рабов, при­но­сит кор­зи­ну с куб­ка­ми и велит ему скре­пить сво­ею печа­тью рас­пис­ку. Филот стал было отка­зы­вать­ся и боял­ся оста­вить куб­ки у себя, но раб ему ска­зал: «Чего ты тру­сишь, дурак? Не зна­ешь раз­ве, кто тебе это посы­ла­ет? Сын Анто­ния, а он может пода­рить и золотых куб­ков столь­ко же! Но луч­ше послу­шай­ся меня и отдай нам все это обрат­но, а вза­мен возь­ми день­ги, а то как бы отец не хва­тил­ся какой-нибудь из вещей — ведь сре­ди них есть ста­рин­ные и тон­кой работы». Эту исто­рию, гово­рил мне мой дед, Филот любил повто­рять при вся­ком удоб­ном слу­чае.

29. Клео­пат­ра, меж­ду тем, исхит­ри­лась разде­лить лесть не на четы­ре, как ска­за­но у Пла­то­на22, а на мно­го частей и, вся­кий раз сооб­щая все новую сла­дость и пре­лесть любо­му делу или раз­вле­че­нию, за какое ни брал­ся Анто­ний, ни на шаг не отпус­кая его ни днем ни ночью, креп­че и креп­че при­ко­вы­ва­ла к себе рим­ля­ни­на. Вме­сте с ним она игра­ла в кости, вме­сте пила, вме­сте охо­ти­лась, быва­ла в чис­ле зри­те­лей, когда он упраж­нял­ся с ору­жи­ем, а по ночам, когда, в пла­тье раба, он бро­дил и сло­нял­ся по горо­ду, оста­нав­ли­ва­ясь у две­рей и окон домов и осы­пая обыч­ны­ми сво­и­ми шут­ка­ми хозя­ев — людей про­сто­го зва­ния, Клео­пат­ра и тут была рядом с Анто­ни­ем, оде­тая ему под стать. Неред­ко он и сам слы­шал в ответ злые насмеш­ки и даже воз­вра­щал­ся домой помя­тый кула­ка­ми алек­сан­дрий­цев, хотя боль­шин­ство и дога­ды­ва­лось, с кем име­ет дело. Тем не менее шутов­ство Анто­ния было по душе горо­жа­нам, они с охотою и со вку­сом участ­во­ва­ли в этой игре и гово­ри­ли, что для рим­лян он наде­ва­ет тра­ги­че­скую мас­ку, для них же — коми­че­скую.

Пере­ска­зы­вать все его мно­го­чис­лен­ные выход­ки и про­ка­зы было бы пустою бол­тов­ней, доста­точ­но одно­го при­ме­ра. Как-то раз он удил рыбу, клев был пло­хой, и Анто­ний огор­чал­ся, отто­го что Клео­пат­ра сиде­ла рядом и была свиде­тель­ни­цей его неуда­чи. Тогда он велел рыба­кам неза­мет­но под­плы­вать под водою и наса­жи­вать добы­чу ему на крю­чок и так выта­щил две или три рыбы. Егип­тян­ка раз­га­да­ла его хит­рость, но при­ки­ну­лась изум­лен­ной, рас­ска­зы­ва­ла об этом заме­ча­тель­ном лове дру­зьям и при­гла­ша­ла их поглядеть, что будет на дру­гой день. Назав­тра лод­ки были пол­ны наро­ду, Анто­ний заки­нул лесу, и тут Клео­пат­ра веле­ла одно­му из сво­их людей ныр­нуть и, упредив­ши рыба­ков Анто­ния, поти­хонь­ку наса­дить на крю­чок пон­тий­скую вяле­ную рыбу. В уве­рен­но­сти, что снасть не пуста, Анто­ний вытя­нул лесу и под общий хохот, кото­рым, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, встре­ти­ли «добы­чу» все при­сут­ст­ву­ю­щие, Клео­пат­ра про­мол­ви­ла: «Удоч­ки, импе­ра­тор, оставь нам, госуда­рям фарос­ским и каноп­ским23. Твой улов — горо­да, цари и мате­ри­ки».

30. Сре­ди подоб­но­го рода глу­пей­ших маль­чи­ше­ских забав Анто­ния засти­га­ют два сооб­ще­ния: одно из Рима — что его брат Луций и супру­га Фуль­вия, спер­ва боров­ши­е­ся друг с дру­гом, а потом вме­сте вое­вав­шие про­тив Цеза­ря, потер­пе­ли пол­ное пора­же­ние и бежа­ли из Ита­лии, и дру­гое, ничуть не более отрад­ное, — что пар­фяне во гла­ве с Лаби­е­ном поко­ря­ют Азию от Евфра­та и Сирии до Лидии и Ионии. Наси­лу про­будив­шись и стрях­нув с себя хмель, он дви­нул­ся про­тив пар­фян и уже дошел до Фини­кии, когда полу­чил пол­ное жалоб пись­мо от Фуль­вии, пре­кра­тил поход и с дву­мя­ста­ми судов вышел в море, взяв направ­ле­ние на Ита­лию. По пути он при­нял на борт бежав­ших из Рима дру­зей, кото­рые рас­ска­за­ли ему, что винов­ни­цей вой­ны была Фуль­вия: бес­по­кой­ная и дерз­кая от при­ро­ды, она вдо­ба­вок наде­я­лась, раздув бес­по­ряд­ки в Ита­лии, ото­рвать Анто­ния от Клео­пат­ры.

Как раз в это вре­мя Фуль­вия, кото­рая плы­ла к мужу, забо­ле­ла и в Сики­оне умер­ла, что силь­но помог­ло Анто­нию достиг­нуть согла­сия с Цеза­рем. Дей­ст­ви­тель­но, когда Анто­ний выса­дил­ся в Ита­лии и ока­за­лось, что Цезарь ни в чем его не обви­ня­ет, а все вины, какие про­тив­ни­ки воз­во­ди­ли на него само­го, воз­ла­га­ет на Фуль­вию, дру­зья не дали обо­им углуб­лять­ся в объ­яс­не­ния, но при­ми­ри­ли их и помог­ли разде­лить вер­хов­ное вла­ды­че­ство. Гра­ни­цею было сде­ла­но Ионий­ское море, и вла­де­ния к восто­ку от него полу­чил Анто­ний, к запа­ду Цезарь, Афри­ку усту­пи­ли Лепиду; кон­суль­скую долж­ность реши­ли зани­мать пооче­ред­но или, пооче­ред­но же, назна­чать на нее сво­их дру­зей.

31. Сколь ни уда­чен казал­ся этот дого­вор, обе­им сто­ро­нам хоте­лось зару­чить­ся более надеж­ным обес­пе­че­ни­ем, и судь­ба пред­ста­ви­ла к тому счаст­ли­вую воз­мож­ность. У Цеза­ря была стар­шая сест­ра Окта­вия, не род­ная, а еди­но­кров­ная (ее роди­ла Анха­рия, а Цеза­ря, поз­же, — Атия). Цезарь горя­чо любил сест­ру, кото­рая была, как гово­рит­ся, насто­я­щим чудом сре­ди жен­щин. Гай Мар­целл, ее супруг, неза­дол­го до того умер, и она вдо­ве­ла. После кон­чи­ны Фуль­вии вдо­вел, по-види­мо­му, и Анто­ний, кото­рый сожи­тель­ства с Клео­патрой не отри­цал, но при­знать свою связь бра­ком отка­зы­вал­ся — разум его еще борол­ся с любо­вью к егип­тян­ке. Итак, все хло­пота­ли о бра­ке Анто­ния и Окта­вии в надеж­де, что эта жен­щи­на, соче­тав­шись с Анто­ни­ем и при­об­ре­тя ту любовь, какой не мог­ла не вызвать ее заме­ча­тель­ная кра­сота, соеди­нив­ша­я­ся с досто­ин­ст­вом и умом, при­не­сет государ­ству бла­го­ден­ст­вие и спло­че­ние. Когда обе сто­ро­ны изъ­яви­ли свое согла­сие, все съе­ха­лись в Риме и отпразд­но­ва­ли свадь­бу, хотя закон и запре­щал вдо­ве всту­пать в новый брак рань­ше, чем по исте­че­нии деся­ти меся­цев со дня смер­ти преж­не­го мужа; одна­ко сенат осо­бым поста­нов­ле­ни­ем сокра­тил для Окта­вии этот срок.

32. Сици­лия нахо­ди­лась под вла­стью Секс­та Пом­пея, кото­рый опу­сто­шал бере­га Ита­лии и, собрав боль­шой раз­бой­ни­чий флот с Мене­кра­том и пира­том Меном во гла­ве, сде­лал море несудо­ход­ным, одна­ко во вни­ма­ние к его заслу­гам перед Анто­ни­ем — Секст ока­зал госте­при­им­ство мате­ри Анто­ния, бежав­шей из Рима вме­сте с Фуль­ви­ей, — реше­но было и с ним заклю­чить мир. Собра­лись под­ле Мисен­ско­го мыса и мола, кораб­ли Пом­пея ста­ли у бере­га на якорь, а напро­тив раз­би­ли лагерь вой­ска Анто­ния и Цеза­ря. После того, как дого­во­ри­лись, что Пом­пей полу­ча­ет Сар­ди­нию и Сици­лию, но обя­зу­ет­ся очи­стить море от раз­бой­ни­ков и отпра­вить в Рим извест­ное коли­че­ство хле­ба, все трое ста­ли при­гла­шать друг дру­га в гости. Бро­си­ли жре­бий, и быть хозя­и­ном пер­во­му доста­лось Пом­пею. На вопрос Анто­ния, где они будут обедать, Секст про­мол­вил: «Там, — и ука­зал на флаг­ман­ское суд­но с шестью ряда­ми весел. — Вот отцов­ский дом, кото­рый остал­ся Пом­пею», — при­ба­вил он, метя в Анто­ния, вла­дев­ше­го домом, кото­рый преж­де при­над­ле­жал Пом­пею-отцу. Корабль бро­сил яко­ря побли­же к суше, наве­ли что-то вро­де моста, и Пом­пей радуш­но при­нял сво­их гостей. В самый раз­гар уго­ще­ния, когда гра­дом сыпа­лись шут­ки насчет Клео­пат­ры и Анто­ния, к Пом­пею подо­шел пират Мен и шеп­нул ему на ухо: «Хочешь, я обруб­лю якор­ные кана­ты и сде­лаю тебя вла­ды­кою не Сици­лии и Сар­ди­нии, но Рим­ской дер­жа­вы?» Услы­хав эти сло­ва, Пом­пей после недол­го­го разду­мья отве­чал: «Что бы тебе испол­нить это, не пред­у­предив­ши меня, Мен! А теперь при­хо­дит­ся доволь­ст­во­вать­ся тем, что есть, — нару­шать клят­ву не в моем обы­чае». Побы­вав, в свою оче­редь, на ответ­ных пирах у Анто­ния и Цеза­ря, Секст отплыл в Сици­лию.

33. После заклю­че­ния мира Анто­ний отпра­вил в Азию Вен­ти­дия, чтобы оста­но­вить пар­фян, а сам, усту­пая жела­нию Цеза­ря, при­нял зва­ние и долж­ность жре­ца стар­ше­го Цеза­ря24. И вооб­ще они соглас­но и друж­но реша­ли важ­ней­шие государ­ст­вен­ные дела, и лишь игры и заба­вы достав­ля­ли Анто­нию огор­че­ния, пото­му что Цезарь неиз­мен­но брал над ним верх. В сви­те Анто­ния был один еги­пет­ский про­ри­ца­тель, состав­ляв­ший горо­ско­пы, и, то ли в уго­ду Клео­пат­ре, то ли без вся­кой зад­ней мыс­ли, он пря­мо, не стес­ня­ясь, гово­рил Анто­нию, что его сча­стье, как бы вели­ко и бли­ста­тель­но оно ни было, Цеза­рем затме­ва­ет­ся, и сове­то­вал дер­жать­ся как мож­но даль­ше от это­го юно­ши. «Твой гений, — гово­рил егип­тя­нин, — боит­ся его гения25, сам по себе он высо­ко­ме­рен и кич­лив, но вбли­зи от него впа­да­ет в сми­ре­ние и уны­ние». И, сколь­ко мож­но судить, про­ис­хо­див­шее под­твер­жда­ло сло­ва егип­тя­ни­на. В самом деле, пере­да­ют, что когда они в шут­ку мета­ли о чем-нибудь жре­бий или игра­ли в кости, в про­иг­ры­ше все­гда оста­вал­ся Анто­ний. Вся­кий раз, как они страв­ли­ва­ли пету­хов или бое­вых пере­пе­лов, победа доста­ва­лась Цеза­рю, Анто­ний втайне об этом сокру­шал­ся; все чаще и чаще при­слу­ши­вал­ся он к речам егип­тя­ни­на и нако­нец поки­нул Ита­лию, домаш­ние свои заботы пере­дав Цеза­рю. Окта­вия, кото­рая тем вре­ме­нем роди­ла доч­ку, про­во­ди­ла его до самой Гре­ции.

Зимуя в Афи­нах, Анто­ний полу­чил изве­стие о пер­вых успе­хах Вен­ти­дия, кото­рый раз­бил пар­фян, при­чем в сра­же­нии пали Лаби­ен и луч­ший из пол­ко­вод­цев царя Гиро­да — Фра­ни­пат. На радо­стях Анто­ний зада­вал гре­кам пиры и испол­нял обя­зан­но­сти афин­ско­го гим­на­си­ар­ха. Остав­ляя дома зна­ки сво­ей высо­чай­шей вла­сти, он появ­лял­ся на людях в гре­че­ском пла­ще, в фека­дах, с тро­стью гим­на­си­ар­ха26 и, схва­ты­ва­ясь с моло­ды­ми бор­ца­ми, лов­ким при­е­мом валил их наземь. 34. Гото­вясь выехать к месту воен­ных дей­ст­вий, он укра­сил себя вен­ком из вет­вей свя­щен­ной мас­ли­ны и, пови­ну­ясь како­му-то ора­ку­лу, набрал в мех воды из Клеп­сид­ры27 и повез с собою.

Меж­ду тем Вен­ти­дий встре­тил в Кирре­сти­ке цар­ско­го сына Пако­ра, сно­ва насту­пав­ше­го на Сирию с огром­ным вой­ском, и раз­гро­мил вра­га, нане­ся ему страш­ные поте­ри. Одним из пер­вых был убит сам Пакор. Победою этой — одною из самых про­слав­лен­ных сво­их побед — рим­ляне пол­но­стью ото­мсти­ли за гибель Крас­са и сно­ва загна­ли пар­фян, потер­пев­ших под­ряд три тяже­лых пора­же­ния, в пре­де­лы Мидии и Месо­пота­мии. Пре­сле­до­вать пар­фян далее рубе­жей Месо­пота­мии Вен­ти­дий не захо­тел — он боял­ся зави­сти Анто­ния, — но обра­тил­ся про­тив изме­нив­ших рим­ля­нам горо­дов, при­вел их к покор­но­сти и оса­дил в Само­са­те Антио­ха, царя Ком­ма­ге­ны. Антиох был согла­сен упла­тить тыся­чу талан­тов и впредь под­чи­нять­ся рас­по­ря­же­ни­ям Анто­ния, но Вен­ти­дий при­ка­зал ему отпра­вить послов к само­му Анто­нию, кото­рый был уже близ­ко и не поз­во­лял сво­е­му пол­ко­вод­цу заклю­чать мир, желая хоть это един­ст­вен­ное дело обо­зна­чить сво­им соб­ст­вен­ным име­нем, чтобы не каза­лось, буд­то все дости­же­ния на Восто­ке — заслу­га одно­го Вен­ти­дия. Оса­да, одна­ко ж, затя­ги­ва­лась, непри­я­те­ли за сте­на­ми Само­са­ты отка­за­лись от надеж­ды на пере­ми­рие и ста­ли защи­щать­ся с удво­ен­ной силой, и Анто­ний, ниче­го не достиг­нув, в сты­де и рас­ка­я­нии, был рад при­ми­рить­ся с Антиохом, полу­чив от него три­ста талан­тов.

Про­из­ведя кое-какие незна­чи­тель­ные пере­ме­ны в Сирии, Анто­ний воз­вра­тил­ся в Афи­ны и послал Вен­ти­дия празд­но­вать три­умф, пред­ва­ри­тель­но сам ока­зав ему заслу­жен­ные поче­сти. Вплоть до наше­го вре­ме­ни Вен­ти­дий оста­ет­ся един­ст­вен­ным, кому дове­лось спра­вить три­умф над пар­фя­на­ми. Он был чело­век незнат­но­го про­ис­хож­де­ния, но друж­ба с Анто­ни­ем откры­ла ему путь к вели­ким подви­гам, и, со сла­вою прой­дя этот путь до кон­ца, он под­твер­дил уже и без того рас­про­стра­нен­ное мне­ние, что Анто­ний и Цезарь более удач­ли­вы в вой­нах, кото­рые ведут не сами, но рука­ми и разу­мом сво­их под­чи­нен­ных. И вер­но, пол­ко­во­дец Анто­ния Сос­сий бле­стя­ще дей­ст­во­вал в Сирии, а Канидий, кото­ро­го он оста­вил в Арме­нии, одер­жал верх и над армя­на­ми, и над царя­ми ибе­ров и аль­ба­нов и про­дви­нул­ся до Кав­ка­за, так что имя Анто­ния и мол­ва об его могу­ще­стве про­гре­ме­ли сре­ди вар­ва­ров с новою силою.

35. Сам Анто­ний меж­ду тем из-за каких-то наве­тов, про­ник­ся к Цеза­рю новой враж­дою и отплыл в Ита­лию с фло­том из трех­сот судов. Брун­ди­зий отка­зал­ся его при­нять, и он при­стал в Тарен­те. Отсюда, согла­ша­ясь на прось­бы Окта­вии, он отправ­ля­ет ее к бра­ту (супру­га, родив­шая Анто­нию еще одну дочь и бере­мен­ная в тре­тий раз, плы­ла вме­сте с ним из Гре­ции). Она встре­ти­лась с Цеза­рем в пути и, зару­чив­шись под­держ­кою дво­их из его дру­зей — Агрип­пы и Меце­на­та, умо­ля­ла и закли­на­ла не допу­стить, чтобы из самой счаст­ли­вой жен­щи­ны она сде­ла­лась самою несчаст­ною. Теперь, гово­ри­ла Окта­вия, все взо­ры с надеж­дою обра­ще­ны на нее — сест­ру одно­го импе­ра­то­ра и супру­гу дру­го­го. «Но если зло вос­тор­же­ст­ву­ет и дело дой­дет до вой­ны, кому из вас дво­их суж­де­но победить, а кому остать­ся побеж­ден­ным, — еще неиз­вест­но, я же буду несчаст­на в любом слу­чае». Рас­тро­ган­ный ее реча­ми, Цезарь всту­пил в Тарент вполне миро­лю­би­во, и все, кто был тогда в горо­де, увиде­ли несрав­нен­ной кра­соты зре­ли­ще — огром­ное вой­ско, спо­кой­но рас­по­ло­жив­ше­е­ся на суше, огром­ный флот, недвиж­но сто­я­щий у бере­га, дру­же­ские при­вет­ст­вия вла­сти­те­лей и их при­бли­жен­ных. Анто­ний пер­вым при­ни­мал у себя Цеза­ря, кото­рый ради сест­ры пошел и на эту уступ­ку. Уже после того, как была достиг­ну­та дого­во­рен­ность, что Цезарь даст Анто­нию для вой­ны с Пар­фи­ей два леги­о­на, а Анто­ний Цеза­рю — сто кораб­лей с мед­ны­ми тара­на­ми, Окта­вия выпро­си­ла у бра­та для мужа еще тыся­чу вои­нов, а у мужа для бра­та — два­дцать лег­ких судов, на каких обык­но­вен­но ходят пира­ты. На этом они рас­ста­лись, и Цезарь немед­лен­но начал вой­ну про­тив Пом­пея, желая овла­деть Сици­ли­ей, тогда как Анто­ний, вве­рив охране и заботам Цеза­ря Окта­вию со все­ми детьми — и от самой Окта­вии и от Фуль­вии — вер­нул­ся в Азию.

36. Но любовь к Клео­пат­ре, — эта страш­ная напасть, так дол­го дре­мав­шая и, каза­лось, окон­ча­тель­но усып­лен­ная и успо­ко­ен­ная здра­вы­ми рас­суж­де­ни­я­ми, — вспых­ну­ла вновь и раз­го­ра­лась все жар­че, по мере того как Анто­ний при­бли­жал­ся к Сирии. И в кон­це кон­цов, — как гово­рит Пла­тон о строп­ти­вом и без­удерж­ном коне души28, — отбрык­нув­шись от все­го пре­крас­но­го и спа­си­тель­но­го, он пору­ча­ет Фон­тею Капи­то­ну при­вез­ти Клео­пат­ру в Сирию. Она при­еха­ла, и он тут же сде­лал ей пода­рок, не ску­пой и не малый — к ее вла­де­ни­ям при­ба­ви­лись Фини­кия, Келе­си­рия, Кипр, зна­чи­тель­ная часть Кили­кии, а кро­ме того рож­даю­щая баль­зам область Иудеи и та поло­ви­на Наба­тей­ской Ара­вии, что обра­ще­на к Внеш­не­му морю29. Эти дары оскор­би­ли рим­лян как ничто иное. Анто­ний и преж­де мно­гим част­ным лицам жало­вал тет­рар­хии и целые цар­ства и у мно­гих отби­рал пре­сто­лы, как, напри­мер, у иудей­ско­го царя Анти­го­на (кото­ро­го, по его при­ка­зу, поз­же обез­гла­ви­ли на гла­зах у тол­пы, хотя до того никто из царей тако­му нака­за­нию не под­вер­гал­ся). Но в награ­дах, кото­ры­ми он осы­пал Клео­пат­ру, совер­шен­но непе­ре­но­си­мой была позор­ная при­чи­на его щед­ро­сти. Все­об­щее него­до­ва­ние Анто­ний усу­гу­бил еще и тем, что откры­то при­знал сво­и­ми детьми близ­не­цов, кото­рых роди­ла от него Клео­пат­ра. Маль­чи­ка он назвал Алек­сан­дром, девоч­ку Клео­патрой и сыну дал про­зви­ще «Солн­це», а доче­ри — «Луна». Мало того, пре­крас­но умея нахо­дить бла­го­вид­ные пово­ды для самых небла­го­вид­ных поступ­ков, он гово­рил, что вели­чие рим­ской дер­жа­вы обна­ру­жи­ва­ет себя не в стя­жа­ни­ях, но в даре­ни­ях и что мно­го­чис­лен­ное потом­ство и появ­ле­ние на свет буду­щих царей умно­жа­ет знать. Так, дескать, появил­ся на свет и его пред­ок — от Герак­ла, кото­рый не свя­зы­вал всех надежд на потом­ство с одною-един­ст­вен­ной жен­щи­ной и не стра­шил­ся ни зако­нов Соло­на, ни зача­тия, гро­зив­ше­го ему жесто­ки­ми кара­ми, но давал пол­ную волю сво­ей нату­ре, чтобы поло­жить нача­ло и осно­ва­ние мно­гим новым родам.

37. Когда Фра­ат умерт­вил сво­его отца Гиро­да и овла­дел цар­скою вла­стью, мно­гие пар­фяне бежа­ли из оте­че­ства и сре­ди них — Монес, чело­век вид­ный и могу­ще­ст­вен­ный. Он искал при­бе­жи­ща у Анто­ния, кото­рый, упо­до­бив его судь­бу судь­бе Феми­сток­ла, а соб­ст­вен­ную власть и вели­ко­ду­шие — вели­ко­ду­шию и вла­сти пер­сид­ских царей, даро­вал ему три горо­да — Лариссу, Аре­ту­су и Гиера­поль, кото­рый преж­де назы­ва­ли Бам­би­кой. Но затем пар­фян­ский царь при­слал Моне­су заве­ре­ния в сво­ей бла­го­склон­но­сти, и Анто­ний охот­но его отпу­стил с тай­ною целью обма­нуть Фра­ата. Анто­ний про­сил пере­дать ему, что согла­сен заклю­чить мир, если пар­фяне вер­нут зна­ме­на, захва­чен­ные при раз­гро­ме Крас­са, и уцелев­ших с того вре­ме­ни плен­ных, но сам, отпра­вив Клео­пат­ру назад, в Еги­пет, высту­пил через Ара­вию в Арме­нию, где рим­ское вой­ско встре­ти­лось с союз­ны­ми царя­ми, кото­рых было вели­кое мно­же­ство, и пер­вое место сре­ди них при­над­ле­жа­ло Арта­ба­зу Армян­ско­му, выста­вив­ше­му шесть тысяч кон­ни­цы и семь пехоты. Анто­ний устро­ил смотр. Рим­ской пехоты было шесть­де­сят тысяч, ее под­дер­жи­ва­ла испан­ская и кельт­ская кон­ни­ца, чис­лом десять тысяч, всех осталь­ных союз­ни­ков — вме­сте с кон­ни­ка­ми и лег­ко­во­ору­жен­ны­ми — набра­лось трид­цать тысяч. И такая испо­лин­ская сила, испу­гав­шая даже индий­цев за Бак­три­а­ной и поверг­нув­шая в тре­пет всю Азию, про­па­ла даром, как гово­рят — из-за Клео­пат­ры. И вер­но, думая лишь об одном — как бы про­ве­сти зиму с нею вме­сте, Анто­ний начал поход рань­ше сро­ка и далее дей­ст­во­вал, ни в чем не соблюдая долж­но­го поряд­ка, ибо уже не вла­дел сво­им рас­суд­ком, но, во вла­сти како­го-то кол­дов­ства или же при­во­рот­но­го зелья, посто­ян­но устрем­лял взо­ры к Егип­ту и в мыс­лях дер­жал не победу над вра­га­ми, но ско­рей­шее воз­вра­ще­ние.

38. Преж­де все­го, ему сле­до­ва­ло пере­зи­мо­вать в Арме­нии и дать пере­дыш­ку вой­ску, изну­рен­но­му пере­хо­дом в восемь тысяч ста­ди­ев, а в нача­ле вес­ны, преж­де чем пар­фяне сни­мут­ся с зим­них квар­тир, занять Мидию; но Анто­ний не выждал над­ле­жа­ще­го сро­ка, а немед­лен­но дви­нул­ся даль­ше, оста­вив Арме­нию по левую руку, и, достиг­нув Атро­па­те­ны, стал разо­рять стра­ну. На трех­стах повоз­ках вез­ли осад­ные маши­ны, в том чис­ле вось­ми­де­ся­ти­фу­то­вый таран, но если какая-нибудь из них полу­ча­ла повреж­де­ния, почи­нить ее было невоз­мож­но, пото­му что во внут­рен­ней Азии нет леса нуж­ной твер­до­сти и дли­ны, и Анто­ний, кото­ро­го этот обоз толь­ко обре­ме­нял и задер­жи­вал, оста­вил его под охра­ною сто­ро­же­во­го отряда во гла­ве со Ста­ти­а­ном, сам же оса­дил боль­шой город Фра­аты30, в кото­ром нахо­ди­лись дети и жены мидий­ско­го царя. В самом непро­дол­жи­тель­ном вре­ме­ни обна­ру­жи­лось, какую гро­мад­ную ошиб­ку он совер­шил, бро­сив маши­ны, и тогда, под­сту­пив к горо­ду почти вплот­ную, Анто­ний начал насы­пать вал, но работа шла мед­лен­но и очень труд­но. Фра­ат с боль­шим вой­ском уже шел на выруч­ку оса­жден­ным и, узнав об остав­лен­ных повоз­ках с маши­на­ми, выслал силь­ный отряд кон­ни­цы, кото­рая зажа­ла Ста­ти­а­на в коль­цо и пере­би­ла десять тысяч рим­ских сол­дат. Сам Ста­ти­ан тоже погиб, маши­ны вар­ва­ры изло­ма­ли и раз­би­ли. Кро­ме машин, в их руках ока­за­лись мно­же­ство плен­ных, и сре­ди них — царь Поле­мон.

39. Эта неожи­дан­ная неуда­ча в самом нача­ле, разу­ме­ет­ся, при­ве­ла в глу­бо­чай­шее уны­ние Анто­ния и его людей, а царь Арме­нии Арта­баз счел дело рим­лян про­иг­ран­ным и, забрав всех сво­их, уда­лил­ся, хотя глав­ным винов­ни­ком вой­ны был имен­но он. Вско­ре появи­лись гор­дые победой пар­фяне. Они глу­ми­лись над оса­ждаю­щи­ми и осы­па́ли их угро­за­ми, и Анто­ний опа­сал­ся, как бы вой­ско, томясь без­дей­ст­ви­ем, не пало духом окон­ча­тель­но, а пото­му с деся­тью леги­о­на­ми, тре­мя пре­тор­ски­ми когор­та­ми31 и всею кон­ни­цей отпра­вил­ся добы­вать про­до­воль­ст­вие и корм для лоша­дей — в надеж­де, что так ско­рее все­го вынудит вра­гов при­нять откры­тый бой. После пер­во­го днев­но­го пере­хо­да, наут­ро, Анто­ний увидел, что пар­фяне окру­жа­ют рас­по­ло­же­ние рим­лян и гото­вят­ся напасть на вра­га в пути, и под­нял в лаге­ре сиг­нал к бит­ве, но, в то же самое вре­мя, свер­нул палат­ки, слов­но наме­ре­ва­ясь отсту­пать, а не сра­жать­ся, и дви­нул­ся мимо вар­ва­ров, выстро­ив­ших­ся полу­ме­ся­цем. Рим­ская кон­ни­ца полу­чи­ла при­каз, как толь­ко тяже­лая пехота при­бли­зит­ся к пер­вым рядам пар­фян на полет стре­лы, — немед­лен­но гнать коней на вра­га. Пар­фян, сто­яв­ших при доро­ге, постро­е­ние рим­лян до край­но­сти изу­ми­ло, и они насто­ро­жен­но следи­ли за непри­я­тель­ски­ми вои­на­ми, кото­рые шли мол­ча, спо­кой­но, хра­ня рав­ные про­ме­жут­ки меж­ду ряда­ми, и толь­ко потря­са­ли на ходу копья­ми. Когда же про­зву­ча­ла тру­ба и рим­ские кон­ни­ки повер­ну­ли и с шумом рину­лись в напа­де­ние, их натиск пар­фяне выдер­жа­ли (хотя луки сра­зу ока­за­лись и бес­по­лез­ны и бес­силь­ны — вра­ги были слиш­ком близ­ко), но сле­дом в дело всту­пи­ла пехота, изда­вая оглу­ши­тель­ные кри­ки и гро­хо­ча ору­жи­ем; тут и пар­фян­ские кони испу­га­лись, и сами всад­ни­ки обра­ти­лись в бег­ство, не дожи­да­ясь руко­паш­ной. Анто­ний с жаром пре­сле­до­вал бегу­щих, питая нема­лые надеж­ды этим сра­же­ни­ем завер­шить вой­ну пол­но­стью или, по край­ней мере, в основ­ном. Пехо­тин­цы гна­лись за пар­фя­на­ми пять­де­сят ста­ди­ев, кон­ни­ца — втрое боль­ше, но, под­счи­тав вра­же­ские поте­ри, обна­ру­жи­ли, что плен­ны­ми про­тив­ник поте­рял трид­цать чело­век, а уби­ты­ми восемь­де­сят; и всех охва­ти­ло чув­ство бес­си­лия и отча­я­ния, всех угне­та­ла страш­ная мысль, что победа дает им выиг­рыш, столь ничтож­ный, а пора­же­ние может сно­ва отнять столь­ко же, сколь­ко отня­ло побо­и­ще у пово­зок.

На дру­гой день рим­ляне вер­ну­лись в свой лагерь под Фра­ата­ми. По пути они встре­ча­ют сна­ча­ла неболь­шой вра­же­ский отряд, потом вра­гов ста­но­вит­ся боль­ше, и вот уже перед ними все пар­фян­ское вой­ско — пол­ное бод­ро­сти, слов­но бы и не ведаю­щее, что такое неуда­ча, оно вызы­ва­ет непри­я­те­ля на бит­ву, нале­тая то с одной, то с дру­гой сто­ро­ны, так что рим­ляне наси­лу доби­ра­ют­ся до сво­его лаге­ря. После это­го мидий­цы, совер­шив набег на лагер­ные укреп­ле­ния, рас­пу­га­ли и отбро­си­ли пере­до­вых бой­цов, и Анто­ний, в гне­ве, при­ме­нил к мало­душ­ным так назы­вае­мую «деся­тин­ную казнь». Он раз­бил их на десят­ки и из каж­до­го десят­ка одно­го — кому выпал жре­бий — пре­дал смер­ти, осталь­ным же рас­по­рядил­ся вме­сто пше­ни­цы выда­вать ячмень.

40. Впро­чем вой­на была нелег­кой для обе­их сто­рон, а буду­щее пред­став­ля­лось еще более гроз­ным. Анто­ний ждал голо­да, пото­му что уже тогда любая вылаз­ка за про­до­воль­ст­ви­ем сто­и­ла рим­ля­нам мно­гих ране­ных и уби­тых. А Фра­ат, зная, что для пар­фян нет страш­нее муче­ния, как зимо­вать под откры­тым небом, опа­сал­ся, что его люди про­сто-напро­сто раз­бе­гут­ся, если рим­ляне про­явят твер­дость и оста­нут­ся на месте, — ведь осен­нее рав­но­ден­ст­вие было уже поза­ди и пого­да начи­на­ла пор­тить­ся.

И вот какую при­ду­мы­ва­ет он хит­рость. Во вре­мя столк­но­ве­ний с непри­я­те­лем, пытав­шим­ся запа­стись хле­бом или выхо­див­шим из лаге­ря за иной какой-либо надоб­но­стью, знат­ней­шие из пар­фян уже не выка­зы­ва­ли преж­ней враж­деб­но­сти, не ста­ра­лись отбить у вра­га все до послед­не­го зер­на, но рас­хва­ли­ва­ли рим­лян за храб­рость и несрав­нен­ное муже­ство, кото­ры­ми по досто­ин­ству вос­хи­ща­ет­ся даже их — пар­фян­ский — государь. Мало-пома­лу они ста­ли подъ­ез­жать бли­же, пус­ка­ли коней шагом и бра­ни­ли Анто­ния: Фра­ат, дескать, жаж­дет заклю­чить пере­ми­рие и спа­сти жизнь столь мно­гим и столь отваж­ным вои­нам, а Анто­ний не дает ему к это­му ни малей­шей воз­мож­но­сти и упор­но ждет появ­ле­ния двух лютых и могу­чих вра­гов — голо­да и зимы, от кото­рых нелег­ко будет ускольз­нуть даже с помо­щью и под води­тель­ст­вом пар­фян. Анто­нию часто доно­си­ли об этих раз­го­во­рах, и хотя новые надеж­ды уже согре­ва­ли его душу, он отпра­вил послов к царю не преж­де, чем рас­спро­сил тех, дру­же­ски рас­по­ло­жен­ных вар­ва­ров, отве­ча­ют ли их сло­ва наме­ре­ни­ям Фра­ата. Те утвер­жда­ли, что имен­но так оно и есть, про­си­ли оста­вить вся­кий страх и недо­ве­рие и, в кон­це кон­цов, Анто­ний посы­ла­ет несколь­ких дру­зей с преж­ним тре­бо­ва­ни­ем вер­нуть зна­ме­на и плен­ных, — чтобы его не мог­ли упрек­нуть, буд­то он удо­воль­ст­во­вал­ся одним лишь бла­го­по­луч­ным бег­ст­вом. Обсуж­дать это тре­бо­ва­ние пар­фя­нин отка­зал­ся, но обе­щал Анто­нию мир и без­опас­ность, если он без про­мед­ле­ний отсту­пит, и после сбо­ров, кото­рые заня­ли несколь­ко дней, Анто­ний снял­ся с лаге­ря. И хотя он умел и убеди­тель­но гово­рить с наро­дом и увле­кать вой­ско зажи­га­тель­ной речью, как мало кто из его совре­мен­ни­ков, на этот раз стыд и сокру­ше­ние не дали ему ска­зать ни сло­ва, и он пору­чил обо­д­рить вои­нов Доми­цию Аге­но­бар­бу. Иные него­до­ва­ли, усмот­рев в этом знак неува­же­ния, но боль­шин­ство сочув­ст­во­ва­ло Анто­нию, вер­но его пони­ма­ло и пото­му счи­та­ло сво­им дол­гом бес­пре­ко­слов­но ему пови­но­вать­ся.

41. Анто­ний решил было воз­вра­щать­ся тем же путем — без­лес­ным и рав­нин­ным, но один из его людей, родом мард32, до тон­ко­стей зна­ко­мый с обы­ча­я­ми и нра­ва­ми пар­фян и уже дока­зав­ший рим­ля­нам свою вер­ность в бит­ве под­ле осад­ных машин, при­шел к нему с сове­том дер­жать­ся бли­же к горам, кото­рые под­ни­ма­лись по пра­вую руку, и не под­став­лять тяже­лую пехоту на откры­той рав­нине под удар огром­ной кон­ни­цы и ее луков, ибо это как раз и замыш­лял Фра­ат, когда мяг­ки­ми усло­ви­я­ми пере­ми­рия побудил Анто­ния снять оса­ду. Мард при­ба­вил, что поведет рим­лян сам, более корот­кою доро­гой и таки­ми места­ми, где будет лег­че раздо­быть необ­хо­ди­мые при­па­сы. Выслу­шав все это, Анто­ний заду­мал­ся. Ему не хоте­лось обна­ру­жи­вать перед пар­фя­на­ми свое недо­ве­рие теперь, когда дого­вор всту­пил в силу, но крат­кость пути, про­ле­гав­ше­го, к тому же, мимо насе­лен­ных дере­вень, заслу­жи­ва­ла вся­че­ско­го пред­по­чте­ния, и он потре­бо­вал у мар­да зало­га или пору­чи­тель­ства. Тот пред­ло­жил дер­жать его в око­вах, пока вой­ско не всту­пит в пре­де­лы Арме­нии. Анто­ний согла­сил­ся, и два дня рим­ляне шли в пол­ном спо­кой­ст­вии. На тре­тий день, когда мысль о пар­фя­нах уже пере­ста­ла тре­во­жить Анто­ния и, вос­пря­нув духом, он отме­нил меры пре­до­сто­рож­но­сти на похо­де, мард, заме­тив недав­но раз­ру­шен­ную запру­ду и убедив­шись затем, что воды реки, хлы­нув­шие в про­лом, зато­пи­ли доро­гу, кото­рою им пред­сто­я­ло идти, понял, что это дело рук пар­фян — это они выпу­сти­ли реку, чтобы затруд­нить и замед­лить дви­же­ние рим­лян. Про­вод­ник сове­то­вал Анто­нию быть насто­ро­же, пото­му что непри­я­тель где-то совсем рядом. Анто­ний еще стро­ил тяже­лую пехоту в бое­вой порядок, остав­ляя в рядах бре­ши для выла­зок копей­щи­ков и пращ­ни­ков, как уже появи­лись пар­фяне и ста­ли раз­вер­ты­вать­ся, чтобы окру­жить вра­га и напасть со всех сто­рон сра­зу. Им навстре­чу выбе­жа­ли лег­ко­во­ору­жен­ные, и хотя мно­гих сра­зи­ли стре­лы, не мень­ши­ми были поте­ри и у пар­фян. Под гра­дом копий и свин­цо­вых ядер они отсту­пи­ли, затем сно­ва бро­си­лись впе­ред, но тут кельт­ские всад­ни­ки рас­се­я­ли их, уда­рив плот­но сомкну­тым кли­ном, и боль­ше в тот день они не пока­зы­ва­лись.

42. Это научи­ло Анто­ния, как нуж­но дей­ст­во­вать, и, уси­лив мно­же­ст­вом копей­щи­ков и пращ­ни­ков не толь­ко тыл, но и оба флан­га, он выстро­ил поход­ную колон­ну пря­мо­уголь­ни­ком, а кон­ни­це дал при­каз завя­зы­вать бои с про­тив­ни­ком, но, обра­щая его в бег­ство, дале­ко не пре­сле­до­вать, так что пар­фяне, в про­дол­же­ние четы­рех сле­дую­щих дней не имев­шие над рим­ля­на­ми ника­ко­го пере­ве­са, — поте­ри с обе­их сто­рон были рав­ны, — при­уны­ли и, под пред­ло­гом надви­гаю­щей­ся зимы, уже сами поду­мы­ва­ли об отступ­ле­нии.

На пятый день к Анто­нию явил­ся один из началь­ни­ков, Фла­вий Галл, чело­век реши­тель­ный и опыт­ный воин, и попро­сил дать ему поболь­ше лег­ко­во­ору­жен­ных пехо­тин­цев из тыло­во­го охра­не­ния и сколь­ко-нибудь всад­ни­ков из голов­но­го отряда, чтобы испол­нить мно­го­обе­щаю­щий, как ему каза­лось, замы­сел, Анто­ний согла­сил­ся, и Галл, отбив оче­ред­ное напа­де­ние пар­фян, не вер­нул­ся сра­зу же под при­кры­тие тяже­лой пехоты, как посту­па­ли рим­ляне все послед­ние дни, но завя­зал дерз­кую руко­паш­ную. Началь­ни­ки тыла, видя, что он теря­ет связь с глав­ной колон­ной, посы­ла­ли к нему и зва­ли назад, но без­успеш­но. Кве­стор Титий, как пере­да­ют, пытал­ся даже повер­ты­вать зна­ме­на силой и бра­нил Гал­ла, кри­ча, что он губит попу­сту мно­го храб­рых вои­нов. Галл тоже отве­чал бра­нью и при­зы­вал сво­их оста­вать­ся на местах. Тогда Титий уда­лил­ся, а Галл, ведя оже­сто­чен­ный бой с вра­гом грудь на грудь, не заме­тил, как зна­чи­тель­ные силы пар­фян зашли ему за спи­ну. Осы­пае­мый стре­ла­ми ото­всюду, он посы­лал про­сить помо­щи. Тут началь­ни­ки тяже­лой пехоты, сре­ди кото­рых был и Канидий, один из дру­зей Анто­ния, имев­ший на него гро­мад­ное вли­я­ние, совер­ши­ли, сколь­ко мож­но судить, гру­бую ошиб­ку. Надо было сомкнуть ряды и дви­нуть про­тив непри­я­те­ля всю бое­вую линию разом, а они отправ­ля­ли под­мо­гу мел­ки­ми отряда­ми, кото­рые, один за дру­гим, тер­пе­ли пора­же­ние, и мало-пома­лу ужас и бег­ство охва­ти­ли чуть ли не все вой­ско, но в послед­ний миг подо­спел из голо­вы колон­ны сам Анто­ний с вои­на­ми, и тре­тий леги­он, стре­ми­тель­но про­бив­шись сквозь тол­пу бегу­щих, встре­тил­ся с про­тив­ни­ком и оста­но­вил пре­сле­до­ва­ние. 43. Уби­тых было не менее трех тысяч, и пять тысяч ране­ных това­ри­щи при­нес­ли в лагерь. При­нес­ли и Гал­ла — с про­би­тою четырь­мя стре­ла­ми гру­дью, но он уже не опра­вил­ся от ран. Осталь­ных же Анто­ний, со сле­за­ми на гла­зах, пытал­ся обо­д­рить, обхо­дя палат­ки. Ране­ные радост­но при­ни­ма­ли его руко­по­жа­тия, про­си­ли идти к себе, поза­бо­тить­ся о соб­ст­вен­ном здо­ро­вье, не сокру­шать­ся так горь­ко, назы­ва­ли его сво­им импе­ра­то­ром и в один голос гово­ри­ли, что пока он цел и невредим — их спа­се­ние обес­пе­че­но.

Вооб­ще мож­но утвер­ждать, что ни один из пол­ко­вод­цев в те вре­ме­на не соби­рал вой­ска креп­че, вынос­ли­вее и моло­же. Что же каса­ет­ся глу­бо­ко­го почте­ния к сво­е­му импе­ра­то­ру и соеди­нен­но­го с любо­вью послу­ша­ния, что каса­ет­ся общей для всех — знат­ных и незнат­ных, началь­ни­ков и рядо­вых бой­цов — при­выч­ки ста­вить бла­го­склон­ность Анто­ния и его похва­лу выше соб­ст­вен­но­го спа­се­ния и без­опас­но­сти, то в этом его люди не усту­па­ли и древним рим­ля­нам. К тому было мно­го осно­ва­ний, как уже гово­ри­лось рань­ше: знат­ное про­ис­хож­де­ние, сила сло­ва, про­стота, широ­кая и щед­рая нату­ра, ост­ро­умие, лег­кость в обхож­де­нии. А тогда сочув­ст­ви­ем к стра­даю­щим и отзыв­чи­вой готов­но­стью помочь каж­до­му в его нуж­де он вдох­нул в боль­ных и ране­ных столь­ко бод­ро­сти, что впо­ру было поде­лить­ся и со здо­ро­вы­ми.

44. Но вра­гам, кото­рые уже уста­ли и гото­вы были отка­зать­ся от борь­бы, победа вну­ши­ла новое муже­ство и бес­ко­неч­ное пре­зре­ние к рим­ля­нам. Всю ночь они про­ве­ли под­ле лаге­ря, под откры­тым небом, в ожи­да­нии, что палат­ки вот-вот опу­сте­ют и они смо­гут раз­гра­бить иму­ще­ство бежав­ших. Наут­ро чис­ло пар­фян ста­ло замет­но рас­ти, и в кон­це кон­цов собра­лось не мень­ше соро­ка тысяч всад­ни­ков, ибо царь, на этот раз твер­до уве­рен­ный в победе, при­слал даже тех вои­нов, кото­рые нес­ли посто­ян­ную служ­бу при его осо­бе; сам он ни в одной бит­ве уча­стия не при­ни­мал. Анто­ний решил высту­пить перед сол­да­та­ми и потре­бо­вал тем­ный плащ, чтобы видом сво­им вызвать боль­ше жало­сти. Но дру­зья отго­во­ри­ли его, и он вышел в пур­пур­ном пла­ще пол­ко­во­д­ца и ска­зал речь, в кото­рой хва­лил победи­те­лей и сра­мил бежав­ших. Пер­вые кри­ча­ли в ответ, чтобы он не падал духом, вто­рые оправ­ды­ва­лись и выра­жа­ли готов­ность под­верг­нуть­ся любой каре, какую он ни назна­чит, даже деся­тин­ной каз­ни — лишь бы толь­ко Анто­ний пере­стал гне­вать­ся и печа­лить­ся. Тогда Анто­ний воздел руки к небу и взмо­лил­ся богам: если сле­дом за быва­лым его сча­сти­ем идет злая рас­пла­та, пусть падет она на него одно­го, а вой­ску да будет даро­ва­на победа и спа­се­ние.

45. На дру­гой день, уси­лив охра­ну еще более, рим­ляне про­дол­жа­ли путь, и для пар­фян, кото­рые воз­об­но­ви­ли напа­де­ние, собы­тия при­ня­ли совер­шен­но неожи­дан­ный обо­рот. Они дума­ли, что идут за добы­чею, на гра­беж, а не на бит­ву, но были встре­че­ны тучею стрел, дро­ти­ков и свин­цо­вых ядер и, увидев­ши вра­га пол­ным вооду­шев­ле­ния и све­жих сил, сно­ва утра­ти­ли недав­нюю реши­мость. Когда рим­ляне спус­ка­лись с какой-то кру­той высоты, пар­фяне уда­ри­ли на них и рази­ли стре­ла­ми, меж тем как они мед­лен­но схо­ди­ли вниз, но затем впе­ред выдви­ну­лись щито­нос­цы, при­ня­ли лег­ко­во­ору­жен­ных под свою защи­ту, а сами опу­сти­лись на одно коле­но и выста­ви­ли щиты. Нахо­див­ши­е­ся во вто­ром ряду сво­и­ми щита­ми при­кры­ли их свер­ху, подоб­ным же обра­зом посту­пи­ли и вои­ны в сле­дую­щих рядах. Это постро­е­ние, схо­жее с чере­пич­ною кров­лей33, напо­ми­на­ет отча­сти теат­раль­ное зре­ли­ще, но слу­жит надеж­ней­шею защи­той от стрел, кото­рые соскаль­зы­ва­ют с поверх­но­сти щитов. Видя, что непри­я­тель пре­кло­ня­ет коле­но, пар­фяне сочли это зна­ком уста­ло­сти и изне­мо­же­ния, отло­жи­ли луки, взя­лись за копья и подъ­е­ха­ли почти вплот­ную, но тут рим­ляне, издав бое­вой клич, вне­зап­но вско­чи­ли на ноги и, дей­ст­вуя мета­тель­ным копьем слов­но пикой, пере­д­них уло­жи­ли на месте, а всех про­чих обра­ти­ли в бег­ство.

То же повто­ря­лось и в сле­дую­щие дни, зато пере­хо­ды ста­ли гораздо коро­че, и начал­ся голод: непре­рыв­ные столк­но­ве­ния с про­тив­ни­ком меша­ли добы­вать про­до­воль­ст­вие, а, с дру­гой сто­ро­ны, не хва­та­ло орудий для помо­ла — боль­шую часть их бро­си­ли, ибо мно­же­ство вьюч­ных живот­ных пало, осталь­ные же вез­ли боль­ных и ране­ных. Гово­рят, что за один атти­че­ский хеник пше­ни­цы дава­ли пять­де­сят драхм, а ячмен­ный хлеб был на вес сереб­ра. Вои­ны иска­ли трав и коре­ньев, но зна­ко­мых почти не нахо­ди­ли и, поне­во­ле про­буя незна­ко­мые, натолк­ну­лись на какую-то трав­ку, вызы­ваю­щую спер­ва безу­мие, а затем и смерть. Вся­кий, кто ел ее, забы­вал обо всем на све­те, терял рас­судок и толь­ко пере­во­ра­чи­вал каж­дый камень, кото­рый попа­дал­ся ему на гла­за, слов­но бы испол­няя зада­чу вели­чай­шей важ­но­сти. Рав­ни­на чер­не­ла людь­ми, кото­рые, скло­нясь к зем­ле, выка­пы­ва­ли кам­ни и пере­тас­ки­ва­ли их с места на место. Потом их начи­на­ло рвать жел­чью, и они уми­ра­ли, пото­му что един­ст­вен­но­го про­ти­во­ядия — вина — не оста­лось ни кап­ли. Рим­ляне поги­ба­ли без чис­ла, а пар­фяне все шли за ними сле­дом; и рас­ска­зы­ва­ют, что у Анто­ния неод­но­крат­но сры­ва­лось с уст: «О, десять тысяч!» — это он дивил­ся Ксе­но­фон­ту и его това­ри­щам34, кото­рые, отсту­пая из Вави­ло­нии, про­де­ла­ли путь, еще более дол­гий, бились с непри­я­те­лем, пре­вос­хо­див­шим их силою во мно­го раз, и, одна­ко, спас­лись.

46. Итак, пар­фяне ока­за­лись не в силах ни рас­се­ять вой­ско рим­лян, ни хотя бы рас­стро­ить его бое­вой порядок, сами же не раз тер­пе­ли пора­же­ние в боях и обра­ща­лись в бег­ство, а пото­му сно­ва ста­ли при­бли­жать­ся с мир­ны­ми реча­ми к тем, кто выхо­дил на поис­ки хле­ба или кор­ма для скота, и, пока­зы­вая луки со спу­щен­ны­ми тети­ва­ми, гово­ри­ли, что сами они воз­вра­ща­ют­ся и на этом кла­дут конец сво­ей мести, но что неболь­шой отряд мидян будет про­во­жать рим­лян еще два или три дня — не с враж­деб­ны­ми наме­ре­ни­я­ми, но един­ст­вен­но для защи­ты отда­лен­ных дере­вень. К таким речам при­со­еди­ня­лись лас­ко­вые при­вет­ст­вия и заве­ре­ния в дру­же­ских чув­ствах, так что рим­ляне сно­ва осме­ле­ли и Анто­ний заду­мал спу­стить­ся бли­же к рав­нине, пото­му что путь через горы, как все гово­ри­ли, был до край­но­сти беден водою. Он уже готов был испол­нить заду­ман­ное, когда к лаге­рю с непри­я­тель­ской сто­ро­ны при­ска­кал какой-то чело­век по име­ни Мит­ри­дат; это был двою­род­ный брат того Моне­са, кото­рый поль­зо­вал­ся госте­при­им­ст­вом Анто­ния и полу­чил от него в дар три горо­да. Он про­сил, чтобы к нему вышел кто-нибудь, знаю­щий по-пар­фян­ски или по-сирий­ски. Вышел Алек­сандр из Антио­хии, близ­кий друг Анто­ния, и пар­фя­нин, назвав­ши себя и объ­яс­нив, что бла­го­дар­но­стью за этот его при­езд рим­ляне обя­за­ны Моне­су, спро­сил Алек­сандра, видит ли он высо­кую цепь хол­мов вда­ле­ке. Алек­сандр отве­чал, что видит, и Мит­ри­дат про­дол­жал: «За эти­ми хол­ма­ми вас под­жида­ет все пар­фян­ское вой­ско. У их под­но­жия начи­на­ет­ся обшир­ная рав­ни­на, и пар­фяне рас­счи­ты­ва­ют, что вы на нее свер­не­те, пове­рив лжи­вым уго­во­рам и оста­вив гор­ную доро­гу. Что вер­но, то вер­но — горы встре­тят вас жаж­дою и дру­ги­ми, — уже при­выч­ны­ми для вас, — лише­ни­я­ми, но если Анто­ний пой­дет рав­ни­ною, пусть зна­ет, что там ему не мино­вать уча­сти Крас­са».

47. С эти­ми сло­ва­ми Мит­ри­дат уехал. Анто­ний, выслу­шав доне­се­ние Алек­сандра, в силь­ной тре­во­ге созвал дру­зей и велел при­ве­сти про­вод­ни­ка-мар­да, кото­рый и сам дер­жал­ся того же мне­ния, что посла­нец Моне­са. Даже вне вся­кой зави­си­мо­сти от непри­я­те­ля, гово­рил он, идти рав­ни­ною тяже­ло, пото­му что хоже­ной доро­ги нет, направ­ле­ние едва обо­зна­че­но и, сле­до­ва­тель­но, ниче­го не сто­ит сбить­ся, в горах же ника­кие осо­бые труд­но­сти их не ждут, и толь­ко на про­тя­же­нии одно­го днев­но­го пере­хо­да не будет воды. Итак, Анто­ний в ту же ночь повер­нул к горам, рас­по­рядив­шись взять с собою воды, но у боль­шин­ства вои­нов ника­кой посуды не было, и они нес­ли воду в шле­мах, а неко­то­рые — в кожа­ных меш­ках.

Когда вой­ско было уже в дви­же­нии, об этом узнаю́т пар­фяне, тут же, не дождав­шись, вопре­ки сво­е­му обык­но­ве­нию, рас­све­та, пус­ка­ют­ся вдо­гон­ку и с пер­вы­ми луча­ми солн­ца насти­га­ют хвост вра­же­ской колон­ны. Рим­ляне были истом­ле­ны бес­сон­ной ночью и уста­ло­стью — они уже успе­ли прой­ти две­сти сорок ста­ди­ев, — и появ­ле­ние вра­га, кото­ро­го они не жда­ли так ско­ро, поверг­ло их в заме­ша­тель­ство. Отби­ва­ясь, они про­дол­жа­ли путь, и бит­ва уси­ли­ва­ла их жаж­ду. Пере­до­вые меж­ду тем вышли к какой-то реке. Вода в ней была студе­ная и про­зрач­ная, но соле­ная, негод­ная для питья: она мгно­вен­но вызы­ва­ла схват­ки в живо­те и еще силь­нее рас­па­ля­ла жаж­ду. Мард пред­у­преж­дал об этом зара­нее, но вои­ны, оттолк­нув выстав­лен­ный кара­ул, при­па­ли к воде. Под­бе­гая то к одно­му, то к дру­го­му, Анто­ний умо­лял потер­петь еще совсем немно­го, ибо невда­ле­ке дру­гая река, со слад­кой водой, и мест­ность даль­ше силь­но пере­се­чен­ная, недо­ступ­ная для кон­ни­цы, так что враг окон­ча­тель­но оста­вит их в покое. Вме­сте с тем он подал знак пре­кра­тить сра­же­ние и рас­по­рядил­ся ста­вить палат­ки, чтобы сол­да­ты хотя бы пере­дох­ну­ли в тени.

48. Рим­ляне раз­би­ва­ли лагерь, а пар­фяне, как все­гда в подоб­ных обсто­я­тель­ствах, быст­ро отхо­ди­ли, когда сно­ва появил­ся Мит­ри­дат и, через Алек­сандра, кото­рый вышел к лагер­ным воротам, сове­то­вал Анто­нию не меш­кать, но сра­зу же после корот­ко­го отды­ха вести вой­ско к реке: ее берег, гово­рил Мит­ри­дат, послед­ний рубеж пре­сле­до­ва­ния, пере­прав­лять­ся пар­фяне не будут. Пере­ска­зав это Анто­нию, Алек­сандр при­нес от него Мит­ри­да­ту мно­же­ство золотых куб­ков и чаш, а тот спря­тал, сколь­ко мог, под одеж­дою и уехал.

Еще засвет­ло рим­ляне сня­лись с лаге­ря и тро­ну­лись даль­ше, и вра­ги не тре­во­жи­ли их, но они сами сде­ла­ли для себя эту ночь самою труд­ною и опас­ною изо всех ночей похо­да. Сол­да­ты ста­ли уби­вать и гра­бить тех, у кого было сереб­ро или золо­то, рас­хи­ща­ли вью­ки с покла­жей, а, в кон­це кон­цов, набро­си­лись на обоз­ных Анто­ния, лома­ли на части дра­го­цен­ные сто­лы и сосуды для вина и дели­ли меж­ду собою. Страш­ное смя­те­ние и тре­во­га разом охва­ти­ли вой­ско — каж­дый думал, что напа­ли вра­ги и нача­лось все­об­щее бег­ство, — и тогда Анто­ний, подо­звав одно­го из сво­их воль­ноот­пу­щен­ни­ков и тело­хра­ни­те­лей, по име­ни Рамн, взял с него клят­ву, что, услы­шав при­каз, он немед­ля прон­зит сво­его гос­по­ди­на мечом и отру­бит ему голо­ву — не толь­ко попасть в руки пар­фян живым, но даже быть опо­знан­ным после смер­ти пред­став­ля­лось невы­но­си­мым рим­ско­му пол­ко­вод­цу. Дру­зья зали­лись сле­за­ми, но мард убеж­дал Анто­ния не отча­и­вать­ся, ибо река уже близ­ко. И вер­но, потя­нул влаж­ный вете­рок, воздух сде­лал­ся про­хлад­нее, ста­но­ви­лось лег­че дышать, и затем, как гово­рил мард, само вре­мя пока­зы­ва­ло, что конец пути неда­лек: ночь была на исхо­де. Тут Анто­нию доло­жи­ли, что заме­ша­тель­ство вызва­но алч­но­стью и без­за­кон­ны­ми дей­ст­ви­я­ми сво­их же сол­дат, и, чтобы вос­ста­но­вить порядок и вновь обра­тить нестрой­ную, раз­бу­ше­вав­шу­ю­ся тол­пу в вой­ско, он подал сиг­нал устра­и­вать лагерь. 49. Уже све­та­ло, сол­да­ты поне­мно­гу успо­ка­и­ва­лись, и водво­ря­лась тиши­на. В это вре­мя стре­лы пар­фян вновь обру­ши­лись на замы­каю­щих, и лег­кая пехота полу­чи­ла рас­по­ря­же­ние всту­пить в бой, а тяже­ло­во­ору­жен­ные опять при­кры­ли друг дру­га щита­ми и тем един­ст­вен­но отра­жа­ли напа­де­ние луч­ни­ков, кото­рые на ближ­ний бой не отва­жи­ва­лись. Меж­ду тем голо­ва колон­ны мед­лен­но дви­ну­лась даль­ше, и, нако­нец, впе­ре­ди блес­ну­ла река. Раз­вер­нув кон­ни­ков лицом к непри­я­те­лю, Анто­ний начал пере­прав­лять боль­ных и ране­ных. Теперь, одна­ко, бой­цы мог­ли спо­кой­но и не торо­пясь уто­лить жаж­ду, ибо пар­фяне, едва завидев реку, спу­сти­ли тети­вы у луков и, на все лады вос­хва­ляя муже­ство рим­лян, при­зы­ва­ли их ниче­го боль­ше не опа­сать­ся. Итак, бес­пре­пят­ст­вен­но перей­дя реку и собрав­шись с сила­ми, они про­дол­жа­ли поход, одна­ко ж пове­рить пар­фя­нам до кон­ца все еще не реша­лись.

На шестой день после заклю­чи­тель­но­го сра­же­ния рим­ляне при­шли к реке Ара­к­су, отде­ля­ю­щей Мидию от Арме­нии. Она была с виду глу­бо­кой и бур­ной, а вдо­ба­вок раз­нес­ся слух, буд­то вра­ги укры­лись в заса­де, чтобы уда­рить на них во вре­мя пере­пра­вы. Когда же, бла­го­по­луч­но достиг­нув про­ти­во­по­лож­но­го бере­га, они сту­пи­ли на армян­скую зем­лю, то, слов­но бы впер­вые увидев­ши сушу после дол­гих ски­та­ний в откры­том море, они цело­ва­ли кам­ни и песок, и пла­ка­ли от радо­сти, обни­мая друг дру­га. Идя затем бога­тою, про­цве­таю­щею стра­ною, они слиш­ком мно­го ели и пили после такой жесто­кой нуж­ды и заболе­ва­ли водян­кою и поно­сом.

50. Здесь Анто­ний устро­ил смотр сво­е­му вой­ску и уста­но­вил, что поте­ря­но два­дцать тысяч пехоты и четы­ре тыся­чи кон­ни­цы. Не все пали в боях — боль­ше поло­ви­ны унес­ли болез­ни. Высту­пив из лаге­ря под Фра­ата­ми, рим­ляне нахо­ди­лись в пути два­дцать семь дней и одер­жа­ли над пар­фя­на­ми восем­на­дцать побед, но все это были невер­ные, нена­деж­ные победы, — из-за того что пре­сле­до­вать раз­би­то­го непри­я­те­ля по-насто­я­ще­му Анто­ний не мог. Послед­нее свиде­тель­ст­ву­ет осо­бен­но убеди­тель­но, что неудач­ным завер­ше­ни­ем похо­да он обя­зан был Арта­ба­зу Армян­ско­му. Если бы в его рас­по­ря­же­нии оста­ва­лись те шест­на­дцать тысяч всад­ни­ков, кото­рых при­вел из Мидии Арта­баз, воору­жен­ных почти так же, как пар­фяне, и при­вык­ших бороть­ся с ними, то рим­ляне раз­би­ва­ли бы непри­я­те­ля в откры­том бою, а армяне истреб­ля­ли бегу­щих, и вра­ги были бы уже не в силах столь­ко раз оправ­лять­ся после пора­же­ний. Есте­ствен­но, что все были пол­ны яро­сти и побуж­да­ли Анто­ния рас­пра­вить­ся с армян­ским царем. Но Анто­ний хоро­шо пони­мал, что вой­ско его осла­бе­ло и нуж­да­ет­ся в самом необ­хо­ди­мом, а пото­му при­слу­шал­ся к голо­су рас­суд­ка и ни сло­вом не упрек­нул Арта­ба­за в пре­да­тель­стве, по-преж­не­му был любе­зен и ока­зы­вал царю подо­баю­щие поче­сти. Впо­след­ст­вии, одна­ко, сно­ва всту­пив в Арме­нию, он мно­го­чис­лен­ны­ми обе­ща­ни­я­ми и заве­ре­ни­я­ми побудил Арта­ба­за отдать­ся в его руки, но затем заклю­чил под стра­жу, в око­вах при­вез в Алек­сан­дрию и про­вел в три­ум­фаль­ном шест­вии. Этим он жесто­ко оскор­бил рим­лян, видев­ших, что в уго­ду Клео­пат­ре он отдал егип­тя­нам пре­крас­ное и высо­кое тор­же­ство, по пра­ву при­над­ле­жав­шее оте­че­ству. Но это, как уже ска­за­но, слу­чи­лось позд­нее.

51. А тогда несмот­ря на суро­вую зиму и бес­пре­стан­ные сне­го­па­ды он поспе­шил даль­ше и поте­рял в пути еще восемь тысяч. Рас­став­шись с основ­ны­ми сила­ми, Анто­ний, в сопро­вож­де­нии неболь­шо­го отряда, спу­стил­ся к морю и в деревне под назва­ни­ем Белое селе­ние — она лежит меж­ду Бери­том и Сидо­ном — ждал Клео­пат­ру. Цари­ца задер­жи­ва­лась, и Анто­ний, тер­зае­мый мучи­тель­ной тре­во­гой, часто и помно­гу пил, но даже хмель­ной не мог уле­жать за сто­лом — посреди попой­ки он, быва­ло, вска­ки­вал и выбе­гал на берег, поглядеть не плы­вет ли егип­тян­ка, пока нако­нец она не при­бы­ла, везя с собою мно­го денег и одеж­ды для вои­нов. Неко­то­рые, прав­да, утвер­жда­ют, буд­то одеж­ду Анто­ний полу­чил от нее, а день­ги сол­да­там роздал из соб­ст­вен­ных средств, но ска­зал, что это пода­рок Клео­пат­ры.

52. Тем вре­ме­нем вспых­нул раздор меж­ду царем Мидии и Фра­атом Пар­фян­ским, начав­ший­ся, как рас­ска­зы­ва­ют, из-за рим­ской добы­чи и вну­шив­ший мидий­цу подо­зре­ние и страх, что Фра­ат поку­ша­ет­ся на его пре­стол. Поэто­му он при­сы­ла­ет послов к Анто­нию и зовет его к себе, обе­щая высту­пить на сто­роне рим­лян со всем сво­им вой­ском. Новые и самые радуж­ные надеж­ды откры­ва­лись Анто­нию (если в про­шлый раз, чтобы одо­леть пар­фян, ему недо­ста­ло, по-види­мо­му, лишь одно­го — мно­го­чис­лен­ной кон­ни­цы, воору­жен­ной лука­ми и стре­ла­ми, то теперь она была в его рас­по­ря­же­нии, и вдо­ба­вок без вся­ких просьб с его сто­ро­ны, напро­тив, он еще ока­зы­вал услу­гу дру­го­му), и он уже гото­вил­ся еще раз прой­ти через Арме­нию, чтобы, соеди­нив­шись с мидий­цем у реки Ара­к­са, открыть воен­ные дей­ст­вия.

53. Окта­вия в Риме хоте­ла ехать к мужу, и Цезарь согла­сил­ся, как гово­рит боль­шин­ство писа­те­лей, — не из жела­ния уго­дить сест­ре, но рас­счи­ты­вая, что она будет встре­че­на самым недо­стой­ным и оскор­би­тель­ным обра­зом и он тогда полу­чит пре­крас­ный повод к войне. В Афи­нах ей вру­чи­ли пись­мо Анто­ния, кото­рый про­сил ждать его в Гре­ции и сооб­щал о пред­сто­я­щем похо­де. Хотя Окта­вия пони­ма­ла, что это не более, чем отго­вор­ка, и горь­ко сокру­ша­лась, она напи­са­ла мужу, спра­ши­вая, куда отпра­вить груз, кото­рый с нею был. Она вез­ла мно­го пла­тья для сол­дат, мно­го вьюч­но­го скота, день­ги, подар­ки для пол­ко­вод­цев и дру­зей Анто­ния; кро­ме того, с нею вме­сте при­бы­ли две тыся­чи отбор­ных вои­нов в вели­ко­леп­ном воору­же­нии, уже раз­би­тые на пре­тор­ские когор­ты. Об этом рас­ска­зал Анто­нию один из его дру­зей по име­ни Нигер, при­слан­ный Окта­ви­ей, и к рас­ска­зу сво­е­му при­со­во­ку­пил подо­баю­щие и заслу­жен­ные похва­лы щед­рой дари­тель­ни­це.

Чув­ст­вуя, что Окта­вия всту­па­ет с нею в борь­бу, Клео­пат­ра испу­га­лась, как бы эта жен­щи­на, с достой­ною скром­но­стью соб­ст­вен­но­го нра­ва и могу­ще­ст­вом Цеза­ря соеди­нив­шая теперь твер­дое наме­ре­ние во всем угож­дать мужу, не сде­ла­лась совер­шен­но неодо­ли­мою и окон­ча­тель­но не под­чи­ни­ла Анто­ния сво­ей воле. Поэто­му она при­киды­ва­ет­ся без памя­ти в него влюб­лен­ной и, чтобы исто­щить себя, почти ниче­го не ест. Когда Анто­ний вхо­дит, гла­за ее заго­ра­ют­ся, он выхо­дит — и взор цари­цы тем­не­ет, зату­ма­ни­ва­ет­ся. Она при­ла­га­ет все уси­лия к тому, чтобы он поча­ще видел ее пла­чу­щей, но тут же ути­ра­ет, пря­чет свои сле­зы, слов­но бы желая скрыть их от Анто­ния. Все это она про­де­лы­ва­ла в то вре­мя, когда Анто­ний гото­вил­ся дви­нуть­ся из Сирии к мидий­ской гра­ни­це. Окру­жав­шие его льсте­цы горя­чо сочув­ст­во­ва­ли егип­тян­ке и бра­ни­ли Анто­ния, твер­дя ему, что он жесто­кий и бес­чув­ст­вен­ный, что он губит жен­щи­ну, кото­рая лишь им одним и живет. Окта­вия, гово­ри­ли они, соче­та­лась с ним бра­ком из государ­ст­вен­ных надоб­но­стей, под­чи­ня­ясь воле бра­та, — и наслаж­да­ет­ся сво­им зва­ни­ем закон­ной супру­ги. Клео­пат­ра, вла­ды­чи­ца огром­но­го цар­ства, зовет­ся любов­ни­цей Анто­ния и не сты­дит­ся, не отвер­га­ет это­го име­ни — лишь бы толь­ко видеть Анто­ния и быть с ним рядом, но если отнять у нее и это, послед­нее, она умрет. В кон­це кон­цов, Анто­ний до такой сте­пе­ни раз­жа­ло­бил­ся и по-бабьи рас­тро­гал­ся, что уехал в Алек­сан­дрию, всерь­ез опа­са­ясь, как бы Клео­пат­ра не лиши­ла себя жиз­ни, а мидий­цу велел подо­ждать до сле­дую­щей вес­ны, хотя ему и доно­си­ли, что Пар­фян­ская дер­жа­ва охва­че­на вол­не­ни­я­ми и мяте­жом. Несколь­ко поз­же он все-таки посе­тил Мидию, заклю­чил с царем дру­же­ст­вен­ный дого­вор, помол­вил одну его дочь, еще совсем малень­кую, за одно­го из сво­их сыно­вей от Клео­пат­ры и воз­вра­тил­ся назад, уже цели­ком заня­тый мыс­ля­ми о меж­до­усоб­ной войне.

54. Когда Окта­вия вер­ну­лась из Афин, Цезарь, счи­тая, что ей нане­се­но тяж­кое оскорб­ле­ние, пред­ло­жил сест­ре посе­лить­ся отдель­но, в соб­ст­вен­ном доме. Но Окта­вия отка­за­лась поки­нуть дом мужа и, сверх того, про­си­ла Цеза­ря, если толь­ко он не решил начать вой­ну с Анто­ни­ем из-за чего-либо ино­го, не при­ни­мать в рас­суж­де­ние при­чи­нен­ную ей обиду, ибо даже слы­шать ужас­но, что два вели­чай­ших импе­ра­то­ра ввер­га­ют рим­лян в бед­ст­вия меж­до­усоб­ной вой­ны один — из люб­ви к жен­щине, дру­гой — из оскорб­лен­но­го само­лю­бия. Свои сло­ва она под­кре­пи­ла делом. Она по-преж­не­му жила в доме Анто­ния, как если бы и сам он нахо­дил­ся в Риме, и пре­крас­но, с вели­ко­душ­ною широтою про­дол­жа­ла забо­тить­ся не толь­ко о сво­их детях, но и о детях Анто­ния от Фуль­вии. Дру­зей Анто­ния, кото­рые при­ез­жа­ли от него по делам или же чтобы занять одну из выс­ших долж­но­стей, она при­ни­ма­ла с неиз­мен­ной любез­но­стью и была за них хода­та­ем перед Цеза­рем. Но тем самым она неволь­но вреди­ла Анто­нию, воз­буж­дая нена­висть к чело­ве­ку, кото­рый пла­тит чер­ной небла­го­дар­но­стью такой заме­ча­тель­ной жен­щине.

Еще одну вол­ну нена­ви­сти Анто­ний вызвал разде­лом земель меж­ду сво­и­ми детьми, устро­ен­ным в Алек­сан­дрии и пол­ным показ­но­го блес­ка, гор­ды­ни и враж­ды ко все­му рим­ско­му. Напол­нив­ши тол­пою гим­на­сий и водру­зив на сереб­ря­ном воз­вы­ше­нии два золотых тро­на, для себя и для Клео­пат­ры, и дру­гие, попро­ще и пони­же, для сыно­вей, он преж­де все­го объ­явил Клео­пат­ру цари­цею Егип­та, Кип­ра, Афри­ки и Келе­си­рии при сопра­ви­тель­стве Цеза­ри­о­на, счи­тав­ше­го­ся сыном стар­ше­го Цеза­ря, кото­рый, как гово­ри­ли, оста­вил Клео­пат­ру бере­мен­ной; затем сыно­вей, кото­рых Клео­пат­ра роди­ла от него, он про­воз­гла­сил царя­ми царей и Алек­сан­дру назна­чил Арме­нию, Мидию и Пар­фию (как толь­ко эта стра­на будет заво­е­ва­на), а Пто­ле­мею — Фини­кию, Сирию и Кили­кию. Алек­сандра Анто­ний вывел в пол­ном мидий­ском убо­ре, с тиа­рою и пря­мою кита­рой, Пто­ле­мея — в сапо­гах, македон­ском пла­ще и укра­шен­ной диа­де­мою кав­сии. Это был наряд пре­ем­ни­ков Алек­сандра, а тот, пер­вый, — царей Мидии и Арме­нии. Маль­чи­ки при­вет­ст­во­ва­ли роди­те­лей, и одно­го окру­жи­ли тело­хра­ни­те­ли-армяне, дру­го­го — македо­няне. Клео­пат­ра в тот день, как все­гда, когда появ­ля­лась на людях, была в свя­щен­ном оде­я­нии Иси­ды; она и зва­ла себя новою Иси­дой.

55. Доно­ся об этом сена­ту и часто высту­пая перед наро­дом, Цезарь оже­сто­чил рим­лян про­тив Анто­ния. Не оста­ва­ясь в дол­гу, Анто­ний посы­лал сво­их людей с ответ­ны­ми обви­не­ни­я­ми. Важ­ней­шие из них были тако­вы. Во-пер­вых, отняв у Пом­пея Сици­лию, Цезарь не выде­лил части ост­ро­ва ему, Анто­нию. Во-вто­рых, он не вер­нул суда, кото­рые занял у Анто­ния для вой­ны с Пом­пе­ем. В-третьих, лишил вла­сти и граж­дан­ско­го досто­ин­ства их обще­го сопра­ви­те­ля Лепида и ныне сам рас­по­ря­жа­ет­ся его вой­ском, его про­вин­ци­ей и назна­чен­ны­ми ему дохо­да­ми. И, нако­нец, чуть ли не все зем­ли в Ита­лии он поде­лил меж­ду сво­и­ми вои­на­ми, сол­да­там же Анто­ния не оста­вил ниче­го. Оправ­ды­ва­ясь, Цезарь заяв­лял, что Лепида он отре­шил от вла­сти за наг­лые бес­чин­ства, что воен­ною добы­чею готов поде­лить­ся с Анто­ни­ем, если и тот поде­лит­ся с ним сво­им заво­е­ва­ни­ем — Арме­ни­ей, а что на Ита­лию у сол­дат Анто­ния ника­ких при­тя­за­ний быть не может: ведь в их рас­по­ря­же­нии Мидия и Пар­фия, зем­ли, кото­рые они при­со­еди­ни­ли к Рим­ской дер­жа­ве, отваж­но сра­жа­ясь под началь­ст­вом сво­его импе­ра­то­ра.

56. Этот ответ Анто­ний полу­чил в Арме­нии и немед­лен­но отдал рас­по­ря­же­ние Канидию спус­кать­ся во гла­ве шест­на­дца­ти леги­о­нов к морю, а сам вме­сте с Клео­патрою отпра­вил­ся в Эфес. Туда со всех сто­рон соби­рал­ся его флот, чис­лом восемь­сот кораб­лей (вклю­чая гру­зо­вые), из кото­рых две­сти выста­ви­ла Клео­пат­ра. От нее же Анто­ний полу­чил две тыся­чи талан­тов и про­до­воль­ст­вие для все­го вой­ска. По сове­ту Доми­ция и неко­то­рых иных Анто­ний при­ка­зал Клео­пат­ре плыть в Еги­пет и там дожи­дать­ся исхо­да вой­ны. Но, опа­са­ясь, как бы Окта­вия сно­ва не при­ми­ри­ла враж­дую­щих, цари­ца, под­ку­пив­ши Канидия боль­шою сум­мою денег, веле­ла ему ска­зать Анто­нию, что, преж­де все­го, неспра­вед­ли­во силою дер­жать вда­ли от воен­ных дей­ст­вий жен­щи­ну, кото­рая столь мно­гим пожерт­во­ва­ла для этой вой­ны, а затем, вред­но лишать муже­ства егип­тян, состав­ля­ю­щих зна­чи­тель­ную долю мор­ских сил. И вооб­ще, заклю­чил Канидий, он не может назвать ни еди­но­го из царей, участ­ву­ю­щих в похо­де, кото­ро­му Клео­пат­ра усту­па­ла бы разу­мом, — ведь она дол­гое вре­мя само­сто­я­тель­но пра­ви­ла таким обшир­ным цар­ст­вом, а потом дол­гое вре­мя жила бок о бок с ним, Анто­ни­ем, и учи­лась вер­шить дела­ми боль­шой важ­но­сти. Эти сооб­ра­же­ния взя­ли верх, — все долж­но было устро­ить­ся наи­вы­год­ней­шим для Цеза­ря обра­зом, — и меж тем как вой­ска про­дол­жа­ли соби­рать­ся, Анто­ний с Клео­патрой отплы­ли на Самос и там про­во­ди­ли все дни в раз­вле­че­ни­ях и удо­воль­ст­ви­ях. Подоб­но тому как все цари, вла­сти­те­ли и тет­рар­хи, все наро­ды и горо­да меж­ду Сири­ей и Мэо­ти­дой, Илли­ри­ей и Арме­ни­ей полу­чи­ли при­каз посы­лать и вез­ти воен­ное сна­ря­же­ние, так же точ­но всем акте­рам было стро­го пред­пи­са­но немед­лен­но отправ­лять­ся на Самос.

Чуть ли не целая все­лен­ная гуде­ла от сто­нов и рыда­ний, а в это самое вре­мя один-един­ст­вен­ный ост­ров мно­го дней под­ряд огла­шал­ся зву­ка­ми флейт и кифар, теат­ры были пол­ны зри­те­лей, и хоры усерд­но боро­лись за пер­вен­ство. Каж­дый город посы­лал быка, чтобы при­нять уча­стие в тор­же­ст­вен­ных жерт­во­при­но­ше­ни­ях, а цари ста­ра­лись пре­взой­ти друг дру­га пыш­но­стью при­е­мов и даров, так что в наро­де с недо­уме­ни­ем гово­ри­ли: како­вы же будут у них побед­ные празд­не­ства, если они с таким вели­ко­ле­пи­ем празд­ну­ют при­готов­ле­ния к войне?!

57. Затем Анто­ний назна­чил акте­рам для житель­ства город При­е­ну, а сам уехал в Афи­ны, и сно­ва непре­рыв­ною чере­дой потя­ну­лись зре­ли­ща и заба­вы. Рев­нуя к поче­стям, кото­рые город ока­зал Окта­вии, — афи­няне горя­чо полю­би­ли супру­гу Анто­ния, — Клео­пат­ра щед­ры­ми подар­ка­ми ста­ра­лась при­об­ре­сти бла­го­склон­ность наро­да. Назна­чив поче­сти и Клео­пат­ре, афи­няне отпра­ви­ли к ней домой послов с поста­нов­ле­ни­ем Собра­ния, и одним из этих послов был Анто­ний — в каче­стве афин­ско­го граж­да­ни­на; он про­из­нес и речь от име­ни горо­да. В Рим он послал сво­их людей с при­ка­зом выдво­рить Окта­вию из его дома, и она ушла, гово­рят, ведя за собою всех детей Анто­ния (кро­ме стар­ше­го сына от Фуль­вии, кото­рый был с отцом), пла­ча и кля­ня судь­бу, за то что и ее будут чис­лить сре­ди винов­ни­ков гряду­щей вой­ны. Но рим­ляне сожа­ле­ли не столь­ко о ней, сколь­ко об Анто­нии, и в осо­бен­но­сти те из них, кото­рые виде­ли Клео­пат­ру и зна­ли, что она и не кра­си­вее и не моло­же Окта­вии.

58. Узнав о стре­ми­тель­но­сти и раз­ме­рах вра­же­ских при­готов­ле­ний, Цезарь был в тре­во­ге. Он опа­сал­ся, как бы не при­шлось начать воен­ные дей­ст­вия в то же лето; меж­ду тем ему еще мно­го­го недо­ста­ва­ло для вой­ны, а вдо­ба­вок повсюду зву­чал ропот, вызван­ный высо­ки­ми нало­га­ми. Сво­бод­но­рож­ден­ные долж­ны были вне­сти в каз­ну чет­верть сво­их дохо­дов, а воль­ноот­пу­щен­ни­ки — вось­мую долю все­го иму­ще­ства, и каж­дый гнев­но взы­вал к Цеза­рю, вся Ита­лия вол­но­ва­лась. Поэто­му одной из вели­чай­ших оши­бок Анто­ния счи­та­ют про­мед­ле­ние: он дал Цеза­рю вре­мя при­гото­вить­ся, а вол­не­ни­ям — улечь­ся, ибо пока шли взыс­ка­ния, люди него­до­ва­ли, но запла­тив, успо­ко­и­лись.

К Цеза­рю бежа­ли Титий и Планк, дру­зья Анто­ния и быв­шие кон­су­лы, жесто­ко оскорб­лен­ные Клео­патрою, за то что самым реши­тель­ным обра­зом воз­ра­жа­ли про­тив ее уча­стия в похо­де, и осве­до­ми­ли Цеза­ря о заве­ща­нии Анто­ния, кото­рое было им извест­но. Оно хра­ни­лось у дев­ст­вен­ных жриц боги­ни Весты. Цезарь потре­бо­вал выдать заве­ща­ние, но вестал­ки отка­за­лись, заявив, что коль ско­ро Цезарь жела­ет полу­чить заве­ща­ние Анто­ния, пусть при­дет сам. Он и при­шел, и забрал его, и спер­ва про­глядел сам, поме­чая все места, достав­ляв­шие оче­вид­ные пово­ды для обви­не­ний, а затем огла­сил в заседа­нии сена­та — при явном неодоб­ре­нии боль­шин­ства при­сут­ст­во­вав­ших: им пред­став­ля­лось неслы­хан­ным без­за­ко­ни­ем тре­бо­вать отве­та с живо­го за то, чему, в согла­сии с волею заве­ща­те­ля, над­ле­жа­ло свер­шить­ся после его смер­ти. С осо­бою непри­ми­ри­мо­стью обру­ши­вал­ся Цезарь на рас­по­ря­же­ния, касав­ши­е­ся похо­рон. Анто­ний заве­щал, чтобы его тело, если он умрет в Риме, про­нес­ли в погре­баль­ном шест­вии через форум, а затем отпра­ви­ли в Алек­сан­дрию, к Клео­пат­ре. Друг Цеза­ря Каль­ви­зий вме­нял в вину Анто­нию сле­дую­щие про­ступ­ки, так­же сопря­жен­ные с Клео­патрой: он пода­рил еги­пет­ской цари­це пер­гам­ские кни­го­хра­ни­ли­ща с дву­мя­ста­ми тысяч свит­ков; испол­няя усло­вия како­го-то про­иг­ран­но­го им спо­ра, он на пиру, на гла­зах у мно­гих гостей, под­нял­ся с места и рас­ти­рал ей ноги; он ни сло­вом не воз­ра­зил, когда эфе­сяне в его при­сут­ст­вии вели­ча­ли ее гос­по­жою и вла­ды­чи­цей; неод­но­крат­но, раз­би­рая дела тет­рар­хов и царей, он при­ни­мал оник­со­вые и хру­сталь­ные таб­лич­ки с ее любов­ны­ми посла­ни­я­ми и тут же, на судей­ском воз­вы­ше­нии, их про­чи­ты­вал; когда Фур­ний, чело­век глу­бо­ко ува­жае­мый и пре­вос­ход­ный ора­тор, гово­рил одна­жды речь, а в это вре­мя через пло­щадь нес­ли Клео­пат­ру, он, едва завидел ее, вско­чил, не дослу­шав дела, и отпра­вил­ся про­во­жать цари­цу, бук­валь­но при­лип­нув к носил­кам. Впро­чем, как тогда пола­га­ли, бо́льшая часть этих обви­не­ний была Каль­ви­зи­ем вымыш­ле­на.

59. И все же дру­зья Анто­ния в Риме умо­ля­ли народ о мило­сти, а к Анто­нию отпра­ви­ли одно­го из сво­ей среды, неко­е­го Геми­ния, про­ся, чтобы он не дал про­тив­ни­кам бес­пре­пят­ст­вен­но отре­шить его от вла­сти и объ­явить вра­гом оте­че­ства. При­ехав в Гре­цию, Геми­ний сра­зу же попал в неми­лость к Клео­пат­ре, подо­зре­вав­шей в нем при­вер­жен­ца Окта­вии, а пото­му его посто­ян­но высме­и­ва­ли за обедом и отво­ди­ли оскор­би­тель­но низ­кие места в пир­ше­ст­вен­ной зале. Геми­ний все сно­сил, тер­пе­ли­во ожи­дая при­е­ма у Анто­ния, но, в кон­це кон­цов, ему было пред­ло­же­но выска­зать­ся, не выхо­дя из-за сто­ла, и тут посла­нец объ­явил, что обо всем осталь­ном сле­ду­ет гово­рить на трез­вую голо­ву, но одно он зна­ет навер­ное, пья­ный не хуже, чем трез­вый: все пой­дет на лад, если Клео­пат­ра вер­нет­ся в Еги­пет. Анто­ний был в яро­сти, а Клео­пат­ра про­мол­ви­ла: «Умни­ца, Геми­ний, что ска­зал прав­ду без пыт­ки». Спу­стя несколь­ко дней Геми­ний бежал и бла­го­по­луч­но отплыл в Рим. Льсте­цы Клео­пат­ры заста­ви­ли уехать и мно­гих иных дру­зей Анто­ния, до отвра­ще­ния пре­сы­тив­ших­ся шутов­ст­вом и пья­ным раз­гу­лом. Сре­ди них были Марк Силан и исто­рик Дел­лий, кото­рый, как он сам рас­ска­зы­ва­ет, кро­ме все­го про­че­го, опа­сал­ся за свою жизнь: лекарь Главк пред­у­преж­дал его, что Клео­пат­ра гото­вит ему гибель, за то что раз, во вре­мя обеда, он задел ее, заме­тив, что, дескать, их пот­чу­ют про­кис­шею бур­дой, а Сар­мент в Риме пьет фалерн­ское. Сар­мент был у Цеза­ря один из маль­чи­шек-любим­чи­ков, кото­рых рим­ляне зовут «дили­киа» [de­li­ciae].

60. Когда Цезарь счел свои при­готов­ле­ния доста­точ­ны­ми, было поста­нов­ле­но начать вой­ну про­тив Клео­пат­ры и лишить Анто­ния пол­но­мо­чий, кото­рые он усту­пил и пере­дал жен­щине. К это­му Цезарь при­ба­вил, что Анто­ний отрав­лен ядо­ви­ты­ми зелья­ми и уже не вла­де­ет ни чув­ства­ми, ни рас­суд­ком, и что вой­ну пове­дут евнух Мар­ди­он, Потин, рабы­ня Клео­пат­ры Ира­да, уби­раю­щая воло­сы сво­ей гос­по­же, и Хар­ми­он — вот кто вер­шит важ­ней­ши­ми дела­ми прав­ле­ния.

Войне, как сооб­ща­ют, пред­ше­ст­во­ва­ли сле­дую­щие зна­ме­ния. Выведен­ная Анто­ни­ем коло­ния Пизавр на бере­гу Адри­а­ти­че­ско­го моря была про­гло­че­на пучи­ной во вре­мя зем­ле­тря­се­ния. В Аль­бе с мра­мор­ной ста­туи Анто­ния стру­ил­ся пот, и несколь­ко дней под­ряд ста­туя не про­сы­ха­ла, как ее ни выти­ра­ли. Когда Анто­ний нахо­дил­ся в Пат­рах, мол­ния сожгла тамош­ний храм Герак­ла, а из «Бит­вы с гиган­та­ми»35 в Афи­нах порыв вет­ра вырвал изо­бра­же­ние Дио­ни­са и забро­сил в театр. Меж­ду тем Анто­ний, как уже гово­ри­лось выше, про­ис­хож­де­ние свое воз­во­дил к Герак­лу, а укла­дом жиз­ни под­ра­жал Дио­ни­су и даже име­но­вал­ся «новым Дио­ни­сом». Та же буря, обру­шив­шись на Афи­ны, из мно­гих гигант­ских ста­туй опро­ки­ну­ла толь­ко две — Эвме­на и Атта­ла, кото­рые, по над­пи­сям на цоко­лях, были извест­ны под назва­ни­ем «Анто­ни­е­вых». Флаг­ман­ское суд­но Клео­пат­ры зва­лось «Анто­ни­а­да», и на нем слу­чи­лось вот како­го рода зло­ве­щее про­ис­ше­ст­вие: ласточ­ки сви­ли под кор­мою гнездо, но при­ле­те­ли дру­гие ласточ­ки, выгна­ли пер­вых и уби­ли птен­цов.

61. Когда про­тив­ни­ки дви­ну­лись друг про­тив дру­га, под началь­ст­вом Анто­ния нахо­ди­лось не менее пяти­сот бое­вых кораб­лей, — в том чис­ле мно­го судов с восе­мью и деся­тью ряда­ми весел, укра­шен­ных пыш­но и бога­то, — сто тысяч пехоты и две­на­дцать тысяч кон­ни­цы. На его сто­роне высту­па­ли под­власт­ные цари Бокх Афри­кан­ский, Тар­хон­дем — вла­сти­тель Верх­ней Кили­кии, Архе­лай Кап­па­до­кий­ский, Фила­дельф Пафла­гон­ский, Мит­ри­дат Ком­ма­ген­ский и царь Фра­кии Садал. Это лишь те, что яви­лись сами, а вой­ска при­сла­ли Поле­мон, царь Пон­та, Малх, царь Ара­вии, и царь Иудей­ский Ирод, а так­же Аминт, царь Лика­о­нии и Гала­тии. При­шел вспо­мо­га­тель­ный отряд и от царя Мидий­ско­го. У Цеза­ря было две­сти пять­де­сят судов, пехо­тин­цев восемь­де­сят тысяч, а кон­ни­цы при­мер­но столь­ко же, сколь­ко у про­тив­ни­ка. Анто­ний пра­вил зем­ля­ми от Евфра­та и Арме­нии до Ионий­ско­го моря и Илли­рии, Цезарь — от Илли­рии до Запад­но­го оке­а­на и от Оке­а­на до Тиррен­ско­го и Сици­лий­ско­го морей. Частью Афри­ки, лежа­щею про­тив Ита­лии, Гал­лии и Испа­нии, вплоть до Герак­ло­вых стол­пов, вла­дел Цезарь, от Кире­ны до Эфи­о­пии — Анто­ний.

62. Но Анто­ний уже до такой сте­пе­ни пре­вра­тил­ся в бабье­го при­хвост­ня, что, вопре­ки боль­шо­му пре­иму­ще­ству на суше, желал решить вой­ну победою на море — в уго­ду Клео­пат­ре! А ведь он видел, что на судах не хва­та­ет людей и что началь­ни­ки три­ер по всей и без того «мно­го­стра­даль­ной» Гре­ции36 ловят пут­ни­ков на доро­гах, погон­щи­ков ослов, жне­цов, без­усых маль­чи­шек, но даже и так не могут вос­пол­нить недо­ста­чу, и суда боль­шею частью полу­пу­сты и пото­му тяже­лы, непо­во­рот­ли­вы на пла­ву! Напро­тив, Цезарь сосре­дото­чил в Тарен­те и Брун­ди­зии флот, отли­чав­ший­ся не хваст­ли­вою высотою или гро­мад­ны­ми раз­ме­ра­ми кораб­лей, но удо­бо­управ­ля­е­мо­стью, быст­ро­той и без­упреч­ной осна­щен­но­стью каж­до­го суд­на, и отпра­вил к Анто­нию гон­цов с тре­бо­ва­ни­ем не терять вре­ме­ни даром, а немед­лен­но выхо­дить с бое­вы­ми сила­ми в море. Он, Цезарь, готов пре­до­ста­вить вра­же­ско­му флоту над­ле­жа­щие якор­ные сто­ян­ки и гава­ни, а сам отсту­пит от бере­га на день пути вер­хом, пока Анто­ний не закон­чит высад­ку и не разо­бьет лагерь. В ответ на этот хваст­ли­вый вызов Анто­ний, столь же хваст­ли­во, пред­ла­гал Цеза­рю поеди­нок, хотя был стар­ше года­ми, а в слу­чае отка­за — сра­же­ние у Фар­са­ла, там же, где неко­гда встре­ти­лись вой­ска Цеза­ря и Пом­пея. Опе­ре­див Анто­ния, кото­рый сто­ял с фло­том у Актия, — как раз про­тив нынеш­не­го Нико­по­ля, — Цезарь пер­вым пере­се­ка­ет Ионий­ское море и захва­ты­ва­ет мест­ность в Эпи­ре, назы­вае­мую Тори­на, что озна­ча­ет «мешал­ка». Анто­ний был в тре­во­ге — его сухо­пут­ные силы запазды­ва­ли, — но Клео­пат­ра, сме­ясь, гово­ри­ла: «Ниче­го страш­но­го! Пусть себе сидит на мешал­ке!»

63. Рано поут­ру вра­ги дви­ну­лись впе­ред, и Анто­ний, опа­са­ясь, как бы они не захва­ти­ли его кораб­ли, на кото­рых не было вои­нов, воору­жил для вида греб­цов и рас­ста­вил их на палу­бе, вес­ла с обе­их сто­рон рас­по­рядил­ся под­нять и закре­пить и раз­ме­стил суда, носом к про­тив­ни­ку, в гор­ле зали­ва — так, слов­но бы они пол­но­стью снаб­же­ны греб­ца­ми и гото­вы к обо­роне. Цезарь вдал­ся в обман и отсту­пил. Затем с помо­щью искус­но воз­веден­ных запруд Анто­ний лишил непри­я­те­ля воды, кото­рой повсюду в тех кра­ях немно­го, да и та, что есть, — нехо­ро­ша на вкус. С Доми­ци­ем, вопре­ки сове­там Клео­пат­ры, Анто­ний обо­шел­ся вели­ко­душ­но и бла­го­род­но. Когда тот, уже в жару, в лихо­рад­ке, бежал к Цеза­рю, Анто­ний, хотя и был раздо­са­до­ван, ото­слал ему все его вещи, отпу­стил его дру­зей и рабов. Но Доми­ций вско­ре умер, види­мо, стра­дая от того, что его пре­да­тель­ство и изме­на не оста­лись в тайне. К Цеза­рю пере­мет­ну­лись так­же двое из царей — Дейотар и Аминт.

Убедив­шись, что флот ни в чем не име­ет уда­чи и никуда не поспе­ва­ет своевре­мен­но, Анто­ний, волей-нево­лей, сно­ва обра­тил глав­ные свои надеж­ды на сухо­пут­ные силы. Их началь­ник, Канидий, пред лицом опас­но­сти тоже пере­ме­нил свое преж­нее мне­ние: теперь он сове­то­вал отпра­вить Клео­пат­ру обрат­но и, отсту­пив во Фра­кию или в Македо­нию, дать сухо­пут­ное сра­же­ние, кото­рое и опре­де­лит исход все­го дела. Царь гетов Диком, убеж­дал Анто­ния Канидий, обе­ща­ет силь­ную под­мо­гу, и нет ника­ко­го позо­ра в том, чтобы усту­пить море Цеза­рю, кото­рый при­об­рел навык в мор­ских боях, отво­е­вы­вая у Пом­пея Сици­лию, — гораздо хуже будет, если Анто­ний, не знаю­щий себе рав­ных в искус­стве борь­бы на суше, не вос­поль­зу­ет­ся мощью и бое­вой готов­но­стью столь мно­го­чис­лен­ной пехоты, но рас­пре­де­лит всю эту силу по кораб­лям и, тем самым, рас­тра­тит ее впу­стую. Одна­ко ж верх взя­ла Клео­пат­ра, насто­яв­шая, чтобы вой­ну реши­ла бит­ва на море. Она уже высмат­ри­ва­ла себе доро­гу для бег­ства и дума­ла не о том, где при­не­сет боль­ше все­го поль­зы, спо­соб­ст­вуя победе, но откуда лег­че все­го смо­жет ускольз­нуть в слу­чае пора­же­ния.

Лагерь был соеди­нен с якор­ною сто­ян­кой длин­ны­ми сте­на­ми, под защи­тою кото­рых Анто­ний часто ходил, не стра­шась ника­кой опас­но­сти. Какой-то раб открыл Цеза­рю, что Анто­ния мож­но захва­тить, когда он спус­ка­ет­ся к бере­гу этой доро­гой, и Цезарь послал людей, чтобы его под­ка­ра­у­лить. И дело чуть было не завер­ши­лось успе­хом, да толь­ко кара­уль­щи­ки выско­чи­ли из заса­ды рань­ше сро­ка, и в руки им попал­ся воин, кото­рый шел впе­ре­ди Анто­ния, сам же он, хотя и с трудом, но бежал.

64. При­няв реше­ние дать мор­ской бой, Анто­ний рас­по­рядил­ся все еги­пет­ские суда, кро­ме шести­де­ся­ти, сжечь, а луч­шие и самые боль­шие из сво­их — от три­ер до кораб­лей с деся­тью ряда­ми весел — снаб­дил греб­ца­ми и раз­ме­стил на палу­бах два­дцать тысяч тяже­лой пехоты и две тыся­чи луч­ни­ков. Гово­рят, что один началь­ник когор­ты, весь иссе­чен­ный в бес­чис­лен­ных сра­же­ни­ях под коман­дою Анто­ния, увидев­ши его, запла­кал и про­мол­вил: «Ах, импе­ра­тор, ты боль­ше не веришь этим шра­мам и это­му мечу и все упо­ва­ния свои воз­ла­га­ешь на ковар­ные брев­на и дос­ки! Пусть на море бьют­ся егип­тяне и фини­кий­цы, а нам дай зем­лю, на кото­рой мы при­вык­ли сто­ять твер­до, обе­и­ми нога­ми, и либо уми­рать, либо побеж­дать вра­га!» На это Анто­ний ниче­го не отве­тил и, толь­ко взглядом и дви­же­ни­ем руки при­звав ста­ро­го вои­на мужать­ся, про­шел мимо. Он уже и сам не верил в успех, и когда корм­чие хоте­ли оста­вить пару­са на бере­гу, при­ка­зал погру­зить их на борт и взять с собой — под тем пред­ло­гом, что ни один из непри­я­те­лей не дол­жен ускольз­нуть от пого­ни.

65. В тот день и еще три дня силь­ный ветер и бур­ные вол­ны не дава­ли начать сра­же­ние, но на пятый день насту­пи­ло зати­шье, море сде­ла­лось ров­ным, как зер­ка­ло, и про­тив­ни­ки нако­нец сошлись. Анто­ний и Попли­ко­ла вели пра­вое кры­ло, Целий — левое, середи­ною коман­до­ва­ли Марк Окта­вий и Марк Инстей, Цезарь левое кры­ло пору­чил Агрип­пе, а себе оста­вил пра­вое. Началь­ни­ки сухо­пут­ных сил, со сто­ро­ны Анто­ния — Канидий, со сто­ро­ны Цеза­ря — Тавр, выстро­и­ли сво­их под­чи­нен­ных вдоль бере­га и ожи­да­ли исхо­да борь­бы. Что каса­ет­ся самих импе­ра­то­ров, то Анто­ний, объ­ез­жая на лод­ке свои кораб­ли, при­зы­вал вои­нов сра­жать­ся уве­рен­но, слов­но на суше, пола­га­ясь на боль­шую тяжесть судов, а корм­чим нака­зы­вал, при­ни­мая уда­ры вра­же­ских тара­нов, удер­жи­вать суда на месте, так слов­но бы они сто­ят на яко­рях, и осте­ре­гать­ся силь­но­го тече­ния в гор­ле зали­ва. Цезарь еще до рас­све­та вышел из палат­ки и обход­ною доро­гой напра­вил­ся к судам, и тут, как рас­ска­зы­ва­ют, навстре­чу ему попал­ся какой-то чело­век, кото­рый гнал осла. На вопрос, как его зовут, погон­щик, узнав­ши Цеза­ря, отве­чал: «Меня зовут Эвтих-Счаст­ли­вец, а мое­го осла — Никон-Победи­тель». Вот поче­му впо­след­ст­вии, воз­дви­гая на этом месте тро­фей, укра­шен­ный носа­ми вра­же­ских судов, Цезарь поста­вил рядом брон­зо­вое изо­бра­же­ние осла с погон­щи­ком.

Оглядев с бор­та три­е­ры весь бое­вой порядок, Цезарь при­был на пра­вое кры­ло и изу­мил­ся, увидев, как непо­движ­но сто­ит непри­я­тель в узком про­ли­ве, — каза­лось, буд­то кораб­ли бро­си­ли яко­ря. Доволь­но дол­го он был уве­рен, что так оно и есть, и пото­му удер­жи­вал сво­их при­мер­но в вось­ми ста­ди­ях от про­тив­ни­ка. В шестом часу37 под­нял­ся ветер с моря, и люди Анто­ния, наску­чив ожи­да­ни­ем и наде­ясь на высоту и гро­мад­ные раз­ме­ры сво­их судов, по их мне­нию — неодо­ли­мых, при­ве­ли в дви­же­ние левое кры­ло. Заме­тив это, Цезарь обра­до­вал­ся и при­ка­зал пра­во­му кры­лу дать зад­ний ход, чтобы еще даль­ше выма­нить вра­га из зали­ва, а потом окру­жить его и сво­и­ми отлич­но сна­ря­жен­ны­ми суда­ми уда­рить по кораб­лям, кото­рые дела­ла неук­лю­жи­ми и непо­во­рот­ли­вы­ми чрез­мер­ная тяжесть и недо­ста­ча в греб­цах.

66. Нако­нец завя­зал­ся ближ­ний бой, но ни уда­ров тара­ном, ни про­бо­ин не было, пото­му что груз­ные кораб­ли Анто­ния не мог­ли набрать раз­гон, от кото­ро­го глав­ным обра­зом и зави­сит сила тара­на, а суда Цеза­ря не толь­ко избе­га­ли лобо­вых столк­но­ве­ний, стра­шась непро­би­вае­мой мед­ной обшив­ки носа, но не реша­лись бить и в бор­та, ибо таран раз­ла­мы­вал­ся в кус­ки, наты­ка­ясь на тол­стые, четы­рех­гран­ные бал­ки кузо­ва, свя­зан­ные желез­ны­ми ско­ба­ми. Борь­ба похо­ди­ла на сухо­пут­ный бой или, гово­ря точ­нее, на бой у кре­пост­ных стен. Три, а не то и четы­ре суд­на разом нале­та­ли на один непри­я­тель­ский корабль, и в дело шли осад­ные наве­сы, мета­тель­ные копья, рога­ти­ны и огне­ме­ты, а с кораб­лей Анто­ния даже стре­ля­ли из ката­пульт, уста­нов­лен­ных в дере­вян­ных баш­нях. Когда Агрип­па при­нял­ся рас­тя­ги­вать свое кры­ло с рас­че­том зай­ти вра­гу в тыл, Попли­ко­ла был вынуж­ден повто­рить его дви­же­ние и ото­рвал­ся от сре­ди­ны, где тут же воз­ник­ло заме­ша­тель­ство, кото­рым вос­поль­зо­вал­ся для напа­де­ния Аррун­тий38. Бит­ва сде­ла­лась все­об­щей, одна­ко исход ее еще дале­ко не опре­де­лил­ся, как вдруг, у всех на виду, шесть­де­сят кораб­лей Клео­пат­ры под­ня­ли пару­са к отплы­тию и обра­ти­лись в бег­ство, про­кла­ды­вая себе путь сквозь гущу сра­жаю­щих­ся, а так как они были раз­ме­ще­ны поза­ди боль­ших судов, то теперь, про­ры­ва­ясь через их строй, сея­ли смя­те­ние. А вра­ги толь­ко диви­лись, видя, как они, с попу­т­ным вет­ром, ухо­дят к Пело­пон­не­су.

Вот когда Анто­ний яснее все­го обна­ру­жил, что не вла­де­ет ни разу­мом пол­ко­во­д­ца, ни разу­мом мужа, и вооб­ще не вла­де­ет соб­ст­вен­ным разу­мом, но — если вспом­нить чью-то шут­ку, что душа влюб­лен­но­го живет в чужом теле39, — слов­но бы срос­ся с этою жен­щи­ной и дол­жен сле­до­вать за нею везде и повсюду. Сто­и­ло ему заме­тить, что корабль Клео­пат­ры уплы­ва­ет, как он забыл обо всем на све­те, пре­дал и бро­сил на про­из­вол судь­бы людей, кото­рые за него сра­жа­лись и уми­ра­ли, и, перей­дя на пен­те­ру, в сопро­вож­де­нии лишь сирий­ца Алек­са и Сцел­лия, погнал­ся за тою, что уже погиб­ла сама и вме­сте с собой гото­ви­лась сгу­бить и его.

67. Узнав­ши Анто­ния, Клео­пат­ра при­ка­за­ла под­нять сиг­нал на сво­ем кораб­ле. Пен­те­ра подо­шла к нему вплот­ную, и Анто­ния при­ня­ли на борт, но Клео­пат­ру он не видел, и сам не пока­зал­ся ей на гла­за. В пол­ном оди­но­че­стве он сел на носу и мол­чал, охва­тив голо­ву рука­ми. Тут появи­лись либур­ны40 Цеза­ря. Анто­ний велел повер­нуть суд­но носом к вра­гу и ото­гнал пре­сле­до­ва­те­лей, толь­ко лако­нец Эврикл неукро­ти­мо рвал­ся впе­ред, потря­сая копьем и ста­ра­ясь попасть в Анто­ния с палу­бы сво­его суде­ныш­ка. Тогда Анто­ний выпря­мил­ся на носу во весь рост и спро­сил: «Кто это там так упор­но гонит­ся за Анто­ни­ем?» — «Я, сын Лаха­ра Эврикл, кото­ро­му сча­стье Цеза­ря доста­ви­ло слу­чай ото­мстить за смерть отца!» — после­до­вал ответ. Этот Лахар был обви­нен в мор­ском раз­бое и, по при­го­во­ру Анто­ния, обез­глав­лен. Впро­чем, корабль Анто­ния Эврикл оста­вил в покое и, напав­ши на дру­гое флаг­ман­ское суд­но (все­го их было два), тара­нил его, лишил управ­ле­ния и, зай­дя с бор­та, взял в плен вме­сте с еще одним суд­ном, на кото­ром вез­ли дра­го­цен­ную сто­ло­вую посу­ду.

Когда Эврикл отстал, Анто­ний сно­ва застыл в преж­ней позе и так про­вел на носу три дня один, то ли гне­ва­ясь на Клео­пат­ру, то ли сты­дясь ее. На чет­вер­тый день при­ча­ли­ли у Тена­ра, и здесь жен­щи­ны из сви­ты цари­цы спер­ва све­ли их для раз­го­во­ра, а потом убеди­ли разде­лить стол и постель.

Туда же, к Тена­ру, уже соби­ра­лись в нема­лом чис­ле гру­зо­вые суда, нача­ли при­бы­вать и дру­зья, спас­ши­е­ся после пора­же­ния: они сооб­ща­ли, что флот погиб, но сухо­пут­ные силы, по их мне­нию, еще дер­жа­лись. Анто­ний отпра­вил к Канидию гон­ца с при­ка­зом, не теряя вре­ме­ни, отсту­пать через Македо­нию в Азию, а сам, соби­ра­ясь пере­пра­вить­ся в Афри­ку, выбрал один корабль с боль­шим гру­зом денег и дра­го­цен­ной, сереб­ря­ной и золо­той утва­ри из цар­ских кла­до­вых и пере­дал дру­зьям, чтобы они разде­ли­ли всё меж­ду собою и не дума­ли боль­ше ни о чем, кро­ме соб­ст­вен­но­го спа­се­ния. Дру­зья не согла­ша­лись и пла­ка­ли, но он лас­ко­во и мяг­ко уго­во­рил их под­чи­нить­ся и они уеха­ли, уво­зя пись­мо Анто­ния, в кото­ром он нака­зы­вал Фео­фи­лу, сво­е­му управ­ля­ю­ще­му в Корин­фе, пре­до­ста­вить им без­опас­ное убе­жи­ще до той поры, пока они не вымо­лят про­ще­ние у Цеза­ря. Этот Фео­фил при­хо­дил­ся отцом Гип­пар­ху, кото­рый зани­мал самое высо­кое поло­же­ние сре­ди при­бли­жен­ных Анто­ния и, одна­ко, пер­вым из воль­ноот­пу­щен­ни­ков пере­бе­жал на сто­ро­ну Цеза­ря; впо­след­ст­вии он жил в Корин­фе.

68. Но рас­ста­нем­ся на вре­мя с Анто­ни­ем. Флот при Актии дол­го сопро­тив­лял­ся и, несмот­ря на тяже­лые повреж­де­ния, кото­рые нано­си­ли судам высо­кие встреч­ные валы, пре­кра­тил борь­бу лишь в деся­том часу. Уби­тых насчи­та­ли не более пяти тысяч, зато в плен взя­то было три­ста судов, как рас­ска­зы­ва­ет сам Цезарь. Немно­гие виде­ли бег­ство Анто­ния соб­ст­вен­ны­ми гла­за­ми, а те, кто об этом узна­вал, спер­ва не жела­ли верить — им пред­став­ля­лось неве­ро­ят­ным, чтобы он мог бро­сить девят­на­дцать нетро­ну­тых леги­о­нов и две­на­дцать тысяч кон­ни­цы, он, столь­ко раз испы­тав­ший на себе и милость и неми­лость судь­бы и в бес­чис­лен­ных бит­вах и похо­дах узнав­ший каприз­ную пере­мен­чи­вость воен­но­го сча­стья. Вои­ны тос­ко­ва­ли по Анто­нию и всё наде­я­лись, что он вне­зап­но появит­ся, и выка­за­ли при этом столь­ко вер­но­сти и муже­ства, что даже после того, как бег­ство их пол­ко­во­д­ца не вызы­ва­ло уже ни малей­ших сомне­ний, целых семь дней не покида­ли сво­его лаге­ря, отвер­гая все пред­ло­же­ния, какие ни делал им Цезарь. Но в кон­це кон­цов одна­жды ночью скрыл­ся и Канидий, и, остав­шись совсем одни, пре­дан­ные сво­и­ми началь­ни­ка­ми, они пере­шли на сто­ро­ну победи­те­ля.

После это­го Цезарь поплыл в Афи­ны, при­ми­рил­ся с гре­ка­ми и разде­лил остат­ки сде­лан­ных для вой­ны хлеб­ных запа­сов меж­ду горо­да­ми, кото­рые тер­пе­ли жесто­чай­шую нуж­ду — ограб­лен­ные, лишив­ши­е­ся всех сво­их денег, скота и рабов. Мой пра­дед Никарх рас­ска­зы­вал, что всех граж­дан Херо­неи заста­ви­ли на соб­ст­вен­ных пле­чах пере­не­сти к морю близ Анти­ки­ры сколь­ко-то пше­ни­цы, да еще под­го­ня­ли их при этом плетьми, а когда они вер­ну­лись, им отме­ри­ли еще столь­ко же и уже гото­вы были взва­лить им на пле­чи, когда при­шла весть о пора­же­нии Анто­ния, и это спас­ло город: упра­ви­те­ли Анто­ния и сол­да­ты тут же бежа­ли, и хлеб граж­дане поде­ли­ли меж­ду собою.

69. Выса­див­шись в Афри­ке, Анто­ний отпра­вил Клео­пат­ру из Паре­то­ния в Еги­пет, а сам бро­дил с места на место в подав­лен­но­сти и глу­бо­ком уеди­не­нии, кото­рое с ним разде­ля­ли лишь двое дру­зей — гре­че­ский ора­тор Ари­сто­крат и рим­ля­нин Луци­лий. (Об этом послед­нем мы уже рас­ска­зы­ва­ли в дру­гом месте41: при Филип­пах, чтобы помочь Бру­ту бежать, он выдал себя за него и отдал­ся в руки пре­сле­до­ва­те­лей, а потом был поми­ло­ван Анто­ни­ем и, в бла­го­дар­ность, оста­вал­ся непо­ко­ле­би­мо верен ему вплоть до послед­не­го мига). Когда же пол­ко­во­дец, кото­ро­му он пору­чил свои силы в Афри­ке, сам скло­нил это вой­ско к измене42, Анто­ний хотел покон­чить с собой, но дру­зья поме­ша­ли ему и увез­ли в Алек­сан­дрию, где он встре­тил­ся с Клео­патрою, заня­той боль­шим и отча­ян­но сме­лым начи­на­ни­ем. В этом месте, где пере­ше­ек, отде­ля­ю­щий Крас­ное море от Еги­пет­ско­го и счи­таю­щий­ся гра­ни­цею меж­ду Ази­ей и Афри­кой, все­го силь­нее стис­нут обо­и­ми моря­ми и у́же все­го — не более трех­сот ста­ди­ев, — в этом самом месте цари­ца заду­ма­ла пере­та­щить суда воло­ком, нагру­зить их сокро­ви­ща­ми и вой­ска­ми и вый­ти в Ара­вий­ский залив, чтобы, спас­шись от раб­ства и вой­ны, искать ново­го оте­че­ства в даль­них кра­ях. Но пер­вые же суда сожгли на суше, во вре­мя пере­воз­ки, пет­рей­ские ара­бы, а вдо­ба­вок Анто­ний выра­жал надеж­ду, что сухо­пут­ные силы при Актии еще дер­жат­ся, и Клео­пат­ра отка­за­лась от сво­его замыс­ла и выста­ви­ла силь­ные сто­ро­же­вые отряды на глав­ных под­хо­дах к Егип­ту43.

Анто­ний меж­ду тем поки­нул город, рас­стал­ся с дру­зья­ми и устро­ил себе жили­ще сре­ди волн, протя­нув­ши от Фаро­са в море длин­ную дам­бу. Там он про­во­дил свои дни, бег­ле­цом от людей, гово­ря, что избрал за обра­зец жизнь Тимо­на, ибо судь­бы их сход­ны: ведь и ему, Анто­нию, дру­зья отпла­ти­ли неспра­вед­ли­во­стью и небла­го­дар­но­стью, и ни еди­но­му чело­ве­ку он боль­ше не верит, но ко всем испы­ты­ва­ет отвра­ще­ние и нена­висть.

70. Тимон этот был афи­ня­нин и жил при­мер­но в годы Пело­пон­нес­ской вой­ны, сколь­ко мож­но судить по комеди­ям Ари­сто­фа­на и Пла­то­на, в кото­рых он осме­и­ва­ет­ся как враг и нена­вист­ник людей. Не желая встре­чать­ся ни с кем, он дру­же­люб­но при­ве­чал одно­го лишь Алки­ви­а­да, в ту пору — еще наг­ло­го юнца. Как-то раз Апе­мант, недо­уме­вая, спро­сил его о при­чине тако­го стран­но­го пред­по­чте­ния, и Тимон отве­чал, что любит это­го маль­чиш­ку, пред­чув­ст­вуя, сколь­ко зла при­чи­нит он афи­ня­нам. Апе­мант, такой же чело­ве­ко­не­на­вист­ник и рев­ност­ный под­ра­жа­тель Тимо­на, был един­ст­вен­ным, кого он изред­ка допус­кал в свое обще­ство. В Празд­ник кув­ши­нов44 они сиде­ли вдво­ем за обедом, и Апе­мант ска­зал: «Какой слав­ный у нас пир! Вер­но, Тимон?» — «Да, если бы еще тебя здесь не было…» — отве­чал Тимон. Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды в Собра­нии он под­нял­ся на ора­тор­ское воз­вы­ше­ние, и, когда все замолк­ли, до край­но­сти изум­лен­ные, про­из­нес сле­дую­щие сло­ва: «Есть у меня, гос­по­да афи­няне, участо­чек зем­ли под­ле дома, и там рас­тет смо­ков­ни­ца, на кото­рой уже нема­ло из моих любез­ных сограж­дан пове­си­лось. Так вот, я соби­ра­юсь это место застро­ить и решил всех вас пред­у­предить — на тот слу­чай, если кто жела­ет уда­вить­ся: пусть при­хо­дит поско­рее, пока дере­во еще не сруб­ле­но». Когда он умер, его схо­ро­ни­ли в Галах, у моря, но берег перед моги­лою осел и ее окру­жи­ли вол­ны, сде­лав совер­шен­но недо­ступ­ною для чело­ве­ка. На памят­ни­ке было начер­та­но:


Здесь я лежу, раз­лу­чась со сво­ею зло­счаст­ной душою.
Име­ни вам не узнать. Ско­рей поды­хай­те, мер­зав­цы!

Гово­рят, что эту над­гроб­ную над­пись Тимон сочи­нил себе сам. Дру­гая, извест­ная каж­до­му, при­над­ле­жит Кал­ли­ма­ху:


Здесь я, Тимон Мизан­троп, оби­таю. Уйди же ско­рее!
Можешь меня обру­гать — толь­ко ско­рей ухо­ди!

Вот немно­гие из бес­чис­лен­ных рас­ска­зов о Тимоне.

71. С сооб­ще­ни­ем о поте­ре вой­ска, сто­яв­ше­го при Актии, к Анто­нию при­был сам Канидий. Одно­вре­мен­но Анто­ний узнал, что Ирод, царь Иудей­ский, с несколь­ки­ми леги­о­на­ми и когор­та­ми пере­шел к Цеза­рю, что при­ме­ру это­му сле­ду­ют и осталь­ные вла­сти­те­ли и что кро­ме Егип­та за ним уже ниче­го не оста­ет­ся. Но ни одна из этих вестей нима­ло его не опе­ча­ли­ла, напро­тив — слов­но раду­ясь, отрек­ся он от вся­кой надеж­ды, чтобы вме­сте поло­жить конец и заботам, бро­сил свое мор­ское при­ста­ни­ще, кото­рое назы­вал Тимо­но­вым хра­мом, и, при­ня­тый Клео­патрою в цар­ском двор­це, при­нял­ся уве­се­лять город нескон­чае­мы­ми пира­ми, попой­ка­ми и денеж­ны­ми разда­ча­ми. Сына Клео­пат­ры и Цеза­ря он запи­сал в эфе­бы, а сво­его сына от Фуль­вии, Антул­ла, одел в муж­скую тогу без кай­мы45, и по это­му слу­чаю вся Алек­сан­дрия мно­го дней под­ряд пьян­ст­во­ва­ла, гуля­ла, весе­ли­лась. Вме­сте с Клео­патрой они рас­пу­сти­ли преж­ний «Союз непо­д­ра­жае­мых» и соста­ви­ли новый, ничуть не усту­пав­ший пер­во­му в рос­ко­ши и рас­то­чи­тель­но­сти, и назва­ли его «Сою­зом смерт­ни­ков». В него запи­сы­ва­лись дру­зья, решив­ши­е­ся уме­реть вме­сте с ними, а пока жизнь их обер­ну­лась чере­дою радост­ных празд­неств, кото­рые они зада­ва­ли по оче­реди. Тем вре­ме­нем Клео­пат­ра соби­ра­ла все­воз­мож­ные смер­то­нос­ные зелья и, желая узнать, насколь­ко без­бо­лез­нен­но каж­дое из них, испы­ты­ва­ла на пре­ступ­ни­ках, содер­жав­ших­ся под стра­жею в ожи­да­нии каз­ни. Убедив­шись, что силь­ные яды при­но­сят смерть в муках, а более сла­бые не обла­да­ют жела­тель­ною быст­ро­тою дей­ст­вия, она при­ня­лась за опы­ты над живот­ны­ми, кото­рых страв­ли­ва­ли или же напус­ка­ли одно на дру­гое в ее при­сут­ст­вии. Этим она тоже зани­ма­лась изо дня в день и, нако­нец, при­шла к выво­ду, что, пожа­луй, лишь укус аспида вызы­ва­ет схо­жее с дре­мотою забы­тье и оце­пе­не­ние, без сто­нов и судо­рог: на лице высту­па­ет лег­кий пот, чув­ства при­туп­ля­ют­ся, и чело­век мало-пома­лу сла­бе­ет, с недо­воль­ст­вом откло­няя вся­кую попыт­ку рас­ше­ве­лить его и под­нять, слов­но бы спя­щий глу­бо­ким сном.

72. Вме­сте с тем они отпра­ви­ли к Цеза­рю в Азию послов. Клео­пат­ра про­си­ла пере­дать власть над Егип­том ее детям, а Анто­ний — раз­ре­шить ему про­ве­сти оста­ток сво­их дней если не в Егип­те, то хотя бы в Афи­нах, част­ным лицом. По недо­стат­ку в дру­зьях и по недо­ве­рию к ним — ведь кто толь­ко не пере­бе­жал на сто­ро­ну вра­га! — послом был отправ­лен Эвфро­ний, учи­тель детей цари­цы. В самом деле, когда Алекс из Лаоди­кии, кото­рый позна­ко­мил­ся с Анто­ни­ем в Риме через Тима­ге­на и поль­зо­вал­ся у него таким вли­я­ни­ем, как ни один из гре­ков, а впо­след­ст­вии был силь­ней­шим оруди­ем в руках Клео­пат­ры и с успе­хом подав­лял в душе Анто­ния все остат­ки его доб­рых чувств к Окта­вии, — когда, повто­ряю, этот Алекс поехал по пору­че­нию Анто­ния к царю Иро­ду, чтобы удер­жать его от изме­ны, он там и остал­ся и затем, пола­га­ясь на Иро­да, дерз­нул еще явить­ся на гла­за Цеза­рю. Но заступ­ни­че­ство Иро­да не помог­ло — его тут же схва­ти­ли, в око­вах отвез­ли в Лаоди­кию и там, испол­няя при­каз Цеза­ря, каз­ни­ли. Так еще при жиз­ни Анто­ния попла­тил­ся Алекс за свое веро­лом­ство.

73. Прось­бу Анто­ния Цезарь отверг, а Клео­пат­ре отве­чал, что ей будет ока­за­но пол­ное снис­хож­де­ние при одном усло­вии — если она умерт­вит или изго­нит Анто­ния. Этот ответ повез в Алек­сан­дрию один из воль­ноот­пу­щен­ни­ков Цеза­ря, Фирс, чело­век весь­ма смыш­ле­ный и сумев­ший самым убеди­тель­ным обра­зом гово­рить от име­ни моло­до­го импе­ра­то­ра с над­мен­ною и непо­мер­но гор­див­шей­ся сво­ей кра­сотою жен­щи­ной. Клео­пат­ра про­яв­ля­ла к нему осо­бое ува­же­ние и бесе­до­ва­ла с ним доль­ше и охот­нее, неже­ли с осталь­ны­ми; это вну­ши­ло Анто­нию подо­зре­ния, и он высек Фир­са плетьми, а затем отпу­стил назад, к Цеза­рю, напи­сав, что несча­стья сде­ла­ли его вспыль­чи­вым и раз­дра­жи­тель­ным, а Фирс дер­жал себя слиш­ком занос­чи­во и высо­ко­мер­но. «Впро­чем, — при­бав­лял он, — если ты сочтешь это оскорб­ле­ни­ем, то у тебя мой отпу­щен­ник Гип­парх — высе­ки его как сле­ду­ет, и мы будем кви­ты». Желая рас­се­ять его подо­зре­ния, Клео­пат­ра после это­го слу­чая уха­жи­ва­ла за ним с удво­ен­ным усер­ди­ем. Соб­ст­вен­ный день рож­де­ния она спра­ви­ла скром­но и сооб­раз­но обсто­я­тель­ствам, но в день рож­де­ния Анто­ния зада­ла празд­не­ство такое бле­стя­щее и пыш­ное, что мно­гие из при­гла­шен­ных, явив­шись на пир бед­ня­ка­ми, ушли бога­ты­ми.

Меж­ду тем Агрип­па посы­лал Цеза­рю пись­мо за пись­мом, сооб­щая, что поло­же­ние дел в Риме тре­бу­ет его при­сут­ст­вия. 74. Поход был отло­жен. Но когда зима мино­ва­ла, Цезарь сно­ва дви­нул­ся на Еги­пет через Сирию, а его пол­ко­вод­цы — через Афри­ку. После взя­тия Пелу­сия рас­про­стра­нил­ся слух, что Селевк впу­стил непри­я­те­ля в город не без согла­сия Клео­пат­ры. Но Клео­пат­ра выда­ла Анто­нию на казнь жену и детей измен­ни­ка, а сама при­ка­за­ла пере­не­сти все наи­бо­лее цен­ное из цар­ской сокро­вищ­ни­цы — золо­то, сереб­ро, сма­рагды, жем­чуг, чер­ное дере­во, сло­но­вую кость, кори­цу — к себе в усы­паль­ни­цу; это было высо­кое и вели­ко­леп­ное зда­ние, кото­рое она уже дав­но воз­двиг­ла близ хра­ма Иси­ды. Там же нава­ли­ли гру­ду пак­ли и смо­ли­стой лучи­ны, так что Цезарь, испу­гав­шись, как бы эта жен­щи­на в поры­ве отча­я­ния не сожгла и не уни­что­жи­ла такое гро­мад­ное богат­ство, все вре­мя, пока подви­гал­ся с вой­ском к Алек­сан­дрии, посы­лал ей гон­цов с дру­же­люб­ны­ми и обна­де­жи­ваю­щи­ми пись­ма­ми.

Когда вра­ги рас­по­ло­жи­лись нако­нец под­ле само­го Кон­ско­го риста­ли­ща, Анто­ний дал Цеза­рю бой, сра­жал­ся с боль­шим успе­хом и, обра­тив непри­я­тель­скую кон­ни­цу в бег­ство, гнал ее до само­го лаге­ря. Гор­дый победою, он воз­вра­тил­ся во дво­рец, поце­ло­вал, не сни­мая доспе­хов, Клео­пат­ру и пред­ста­вил ей вои­на, отли­чив­ше­го­ся боль­ше всех. Цари­ца награ­ди­ла его золотым пан­ци­рем и шле­мом. А награж­ден­ный, захва­тив свою награ­ду, в ту же ночь пере­бе­жал к Цеза­рю.

75. Сно­ва Анто­ний послал Цеза­рю вызов на поеди­нок. Тот отве­чал, что Анто­нию откры­то мно­го дорог к смер­ти, и Анто­ний понял, что нет для него пре­крас­нее кон­чи­ны, неже­ли гибель в сра­же­нии, и решил напасть на про­тив­ни­ка и на суше и на море разом. Пере­да­ют, что за обедом он велел рабам нали­вать ему пол­нее и накла­ды­вать кус­ки получ­ше, пото­му что, дескать, неиз­вест­но, будут ли они пот­че­вать его зав­тра или ста­нут при­слу­жи­вать новым гос­по­дам, меж­ду тем как он ляжет тру­пом и обра­тит­ся в ничто. Видя, что дру­зья его пла­чут, он ска­зал, что не поведет их за собою в эту бит­ву, от кото­рой ждет не спа­се­ния и победы, но слав­ной смер­ти.

Око­ло полу­но­чи, как рас­ска­зы­ва­ют, сре­ди уны­лой тиши­ны, в кото­рую погру­зи­ли Алек­сан­дрию страх и напря­жен­ное ожи­да­ние гряду­ще­го, вне­зап­но разда­лись строй­ные, соглас­ные зву­ки все­воз­мож­ных инстру­мен­тов, лику­ю­щие кри­ки тол­пы и гром­кий топот буй­ных, сати­ров­ских прыж­ков, слов­но дви­га­лось шум­ное шест­вие в честь Дио­ни­са. Тол­па, каза­лось, про­шла чрез середи­ну горо­да к воротам, обра­щен­ным в сто­ро­ну непри­я­те­ля, и здесь шум, достиг­нув наи­боль­шей силы, смолк. Люди, пытав­ши­е­ся тол­ко­вать уди­ви­тель­ное зна­ме­ние, выска­зы­ва­ли догад­ку, что это покидал Анто­ния тот бог, кото­ро­му он в тече­ние всей жиз­ни под­ра­жал и ста­рал­ся упо­до­бить­ся с осо­бен­ным рве­ни­ем.

76. С пер­вы­ми луча­ми солн­ца Анто­ний рас­по­ло­жил вой­ско на хол­мах перед горо­дом и стал наблюдать, как выхо­дят навстре­чу вра­гу его кораб­ли. В ожи­да­нии, что моря­ки про­явят и доб­лесть, и упор­ство, он спо­кой­но смот­рел вниз. Но едва толь­ко сбли­зи­лись они с непри­я­те­лем, как, под­няв вес­ла, при­вет­ст­во­ва­ли суда Цеза­ря и, полу­чив ответ­ное при­вет­ст­вие, сме­ша­лись с ними, так что из двух фло­тов воз­ник один, кото­рый поплыл пря­мо на город. Пока Анто­ний глядел на это зре­ли­ще, успе­ла пере­мет­нуть­ся и кон­ни­ца; а когда потер­пе­ла пора­же­ние пехота, Анто­ний воз­вра­тил­ся в город, кри­ча, что Клео­пат­ра пре­да­ла его в руки тех, с кем он вое­вал ради нее.

Пол­ная ужа­са пред его гне­вом и отча­я­ни­ем, цари­ца укры­лась в сво­ей усы­паль­ни­це и веле­ла опу­стить подъ­ем­ные две­ри с надеж­ны­ми засо­ва­ми и зам­ка­ми. К Анто­нию она отпра­ви­ла сво­их людей, кото­рые долж­ны были изве­стить его, что Клео­пат­ра мерт­ва. Анто­ний пове­рил и, обра­ща­ясь к само­му себе, вос­клик­нул: «Что же ты еще мед­лишь, Анто­ний? Ведь судь­ба отня­ла у тебя послед­ний и един­ст­вен­ный повод доро­жить жиз­нью и цеп­лять­ся за нее!» Он вошел в спаль­ню, рас­стег­нул и сбро­сил пан­цирь и про­дол­жал так: «Ах, Клео­пат­ра, не раз­лу­ка с тобою меня сокру­ша­ет, ибо ско­ро я буду в том же месте, где ты, но как мог я, вели­кий пол­ко­во­дец, поз­во­лить жен­щине пре­взой­ти меня реши­мо­стью?!» У него был вер­ный раб по име­ни Эрот, кото­ро­го Анто­ний уже дав­но уго­во­рил убить его, если при­дет нуж­да. Теперь он потре­бо­вал, чтобы Эрот испол­нил свое сло­во. Раб взмах­нул мечом, слов­но гото­вясь пора­зить хозя­и­на, но, когда тот отвер­нул лицо, нанес смер­тель­ный удар себе и упал к ногам Анто­ния. «Спа­си­бо, Эрот, — про­мол­вил Анто­ний, — за то, что учишь меня, как быть, раз уже сам не можешь испол­нить, что тре­бу­ет­ся». С эти­ми сло­ва­ми он вон­зил меч себе в живот и опу­стил­ся на кро­вать. Но рана ока­за­лась недо­ста­точ­но глу­бо­ка, и пото­му, когда он лег, кровь оста­но­ви­лась. Анто­ний очнул­ся и при­нял­ся молить окру­жаю­щих при­кон­чить его, но все выбе­жа­ли из спаль­ни, и он кри­чал и кор­чил­ся в муках, пока от Клео­пат­ры не явил­ся писец Дио­мед, кото­ро­му цари­ца веле­ла доста­вить Анто­ния к ней в усы­паль­ни­цу.

77. Услы­хав, что она жива, Анто­ний с жаром при­ка­зал слу­гам немед­лен­но под­нять его с ложа, и те на руках отнес­ли хозя­и­на к две­рям усы­паль­ни­цы. Две­рей, одна­ко, Клео­пат­ра не откры­ла, но, появив­шись в окне, спу­сти­ла на зем­лю верев­ки, кото­ры­ми обмота­ли ране­но­го, и цари­ца еще с дву­мя жен­щи­на­ми46 — нико­го, кро­ме них она с собою внутрь не взя­ла — соб­ст­вен­ны­ми рука­ми втя­ну­ла его наверх. Эти жен­щи­ны — един­ст­вен­ные свиде­тель­ни­цы про­ис­хо­див­ше­го — гово­ри­ли, что невоз­мож­но пред­ста­вить себе зре­ли­ще жалост­нее и горест­нее. Зали­то­го кро­вью, упор­но борю­ще­го­ся со смер­тью, под­ни­ма­ли его на верев­ках, а он про­сти­рал руки к цари­це, бес­по­мощ­но вися в возду­хе, ибо нелег­кое то было дело для жен­щин, и Клео­пат­ра, с иска­зив­шим­ся от напря­же­ния лицом, едва пере­хва­ты­ва­ла снасть, вцеп­ля­ясь в нее что было сил, под обо­д­ря­ю­щие кри­ки тех, кто сто­ял вни­зу и разде­лял с нею ее мучи­тель­ную тре­во­гу.

Нако­нец Анто­ний очу­тил­ся навер­ху, и, уло­жив его на постель и скло­нив­шись над ним, Клео­пат­ра рас­тер­за­ла на себе одеж­ду, била себя в грудь и разди­ра­ла ее ног­тя­ми, лицом оти­ра­ла кровь с его раны и зва­ла его сво­им гос­по­ди­ном, супру­гом и импе­ра­то­ром. Про­ник­шись состра­да­ни­ем к его бедам, она почти что забы­ла о сво­их соб­ст­вен­ных. Ути­шив ее жало­бы, Анто­ний попро­сил вина — то ли пото­му, что дей­ст­ви­тель­но хотел пить, то ли наде­ясь, что это уско­рит его конец. Напив­шись, он уве­щал ее поду­мать о сво­ем спа­се­нии и бла­го­по­лу­чии, если толь­ко при этом ока­жет­ся воз­мож­ным избе­жать позо­ра, и сре­ди дру­зей Цеза­ря сове­то­вал боль­ше все­го дове­рять Про­ку­лею. А его, про­дол­жал он, пусть не опла­ки­ва­ет из-за послед­них тяж­ких пре­врат­но­стей, пусть луч­ше пола­га­ет его счаст­ли­вым из-за все­го пре­крас­но­го, что выпа­ло на его долю — ведь он был самым зна­ме­ни­тым чело­ве­ком на све­те, обла­дал вели­чай­шим в мире могу­ще­ст­вом и даже про­иг­рал свое дело не без сла­вы, чтобы погиб­нуть смер­тью рим­ля­ни­на, побеж­ден­но­го рим­ля­ни­ном.

78. Едва толь­ко Анто­ний испу­стил дух, как явил­ся при­слан­ный Цеза­рем Про­ку­лей. Слу­чи­лось так, что когда ране­но­го Анто­ния понес­ли к Клео­пат­ре, один из его тело­хра­ни­те­лей, Дер­ке­тей, подо­брал меч Анто­ния, тай­ком выскольз­нул из дому и побе­жал к Цеза­рю, чтобы пер­вым сооб­щить о кон­чине Анто­ния и пока­зать окро­вав­лен­ное ору­жие. Услы­хав эту весть, Цезарь ушел в глу­би­ну палат­ки и запла­кал, горюя о чело­ве­ке, кото­рый был его свой­ст­вен­ни­ком, сопра­ви­те­лем и това­ри­щем во мно­гих делах и бит­вах. Потом, достав пись­ма, он клик­нул дру­зей и при­нял­ся им читать, чтобы они убеди­лись, как дру­же­люб­но и спра­вед­ли­во писал он и с какою гру­бо­стью, с каким высо­ко­ме­ри­ем все­гда отве­чал Анто­ний. Затем он отправ­ля­ет Про­ку­лея с нака­зом употре­бить все сред­ства к тому, чтобы взять Клео­пат­ру живой: Цезарь и опа­сал­ся за судь­бу сокро­вищ, и счи­тал, что, про­ведя Клео­пат­ру в три­ум­фаль­ном шест­вии, намно­го уве­ли­чит блеск и сла­ву сво­его три­ум­фа. Встре­тить­ся с Про­ку­ле­ем лицом к лицу Клео­пат­ра не поже­ла­ла, одна­ко меж­ду ними про­изо­шел раз­го­вор, во вре­мя кото­ро­го Про­ку­лей сто­ял сна­ру­жи у две­рей, хотя и креп­ко запер­тых, но про­пус­кав­ших голо­са. Клео­пат­ра про­си­ла оста­вить ее цар­ство детям, а Про­ку­лей убеж­дал ее не падать духом и во всем пола­гать­ся на Цеза­ря.

79. Вни­ма­тель­но осмот­рев место кру­гом усы­паль­ни­цы, Про­ку­лей доло­жил Цеза­рю, и туда был отря­жен Галл, чтобы про­дол­жать пере­го­во­ры. Он подо­шел к две­рям, всту­пил в бесе­ду и умыш­лен­но ее затя­ги­вал, а тем вре­ме­нем Про­ку­лей, при­ста­вив лест­ни­цу, забрал­ся внутрь через окно, в кото­рое жен­щи­ны до того втя­ну­ли Анто­ния. Не теряя ни мгно­ве­ния, он вме­сте с дву­мя слу­га­ми помчал­ся к две­рям, где сто­я­ла Клео­пат­ра, погло­щен­ная раз­го­во­ром с Гал­лом. Одна из жен­щин, замкнув­ших­ся с цари­цею в усы­паль­ни­це, вос­клик­ну­ла: «Клео­пат­ра, несчаст­ная, ты попа­лась!» Клео­пат­ра обер­ну­лась, увиде­ла Про­ку­лея и, выхва­тив пират­ский кин­жал, висев­ший у поя­са, хоте­ла убить себя. Но рим­ля­нин успел под­бе­жать, стис­нул ее обе­и­ми рука­ми и ска­зал: «Клео­пат­ра, ты неспра­вед­ли­ва и к самой себе, и к Цеза­рю, лишая его слу­чая во всем блес­ке выка­зать свою доб­роту и навле­кая на мило­серд­ней­ше­го из пол­ко­вод­цев лож­ное обви­не­ние в веро­лом­стве и жесто­кой непре­клон­но­сти». С эти­ми сло­ва­ми он ото­брал у егип­тян­ки ору­жие и рез­ко отрях­нул на ней пла­тье, чтобы узнать, не спря­тан ли где яд. Цезарь при­слал еще сво­его воль­ноот­пу­щен­ни­ка Эпа­ф­ро­ди­та, пору­чив ему зор­ко и неот­ступ­но кара­у­лить Клео­пат­ру, чтобы она не лиши­ла себя жиз­ни, в осталь­ном же обхо­дить­ся с нею самым любез­ным обра­зом и испол­нять все ее жела­ния.

80. Сам Цезарь всту­пил в город, бесе­дуя с фило­со­фом Ари­ем и дер­жа его за руку, чтобы таким свиде­тель­ст­вом осо­бо­го ува­же­ния сра­зу же воз­вы­сить фило­со­фа в гла­зах сограж­дан. Он вошел в гим­на­сий, под­нял­ся на воз­двиг­ну­тое там воз­вы­ше­ние и, когда люди, в стра­хе, упа­ли ниц, велел им встать и объ­явил, что осво­бож­да­ет город от вся­кой вины — во-пер­вых, ради осно­ва­те­ля его, Алек­сандра, во-вто­рых, пото­му что вос­хи­щен кра­сотою и вели­чи­ной Алек­сан­дрии, и в-третьих, чтобы уго­дить сво­е­му дру­гу Арию. Вот какою честью был взыс­кан Арий, и его заступ­ни­че­ство спас­ло мно­гих и мно­гих. Сре­ди спа­сен­ных им был и Фило­страт, софист, не знав­ший себе рав­ных в искус­стве гово­рить без под­готов­ки, но совер­шен­но без­осно­ва­тель­но при­чис­ляв­ший себя к Ака­де­мии. Цеза­рю его само­на­де­ян­ность вну­ша­ла отвра­ще­ние, и он откло­нил все прось­бы Фило­стра­та. Тогда софист, с небри­тою седою боро­дой, в тем­ном пла­ще, стал ходить сле­дом за Ари­ем, твер­дя один и тот же стих47:


Муд­рец помо­жет муд­рым, если сам он мудр.

Узнав об этом, Цезарь поми­ло­вал его, не столь­ко желая изба­вить Фило­стра­та от стра­ха, сколь­ко Ария от зави­сти.

81. Сына Анто­ния от Фуль­вии, Антул­ла, Цезарь каз­нил. Маль­чи­ка выдал его дядь­ка Фео­дор и, когда сол­да­ты отру­би­ли ему голо­ву, украд­кою снял с шеи каз­нен­но­го гро­мад­ной цен­но­сти камень и зашил себе в пояс. Несмот­ря на все запи­ра­тель­ства Фео­дор был изоб­ли­чен и рас­пят. Что каса­ет­ся детей, кото­рых Анто­нию роди­ла Клео­пат­ра, то они вме­сте со сво­и­ми вос­пи­та­те­ля­ми содер­жа­лись хотя и под стра­жей, но вполне достой­но их зва­ния. Цеза­ри­о­на же, слыв­ше­го сыном Цеза­ря, мать снаб­ди­ла боль­шою сум­мою денег и через Эфи­о­пию отпра­ви­ла в Индию, но дру­гой дядь­ка, Родон, такой же него­дяй, как Фео­дор, уго­во­рил юно­шу вер­нуть­ся, уве­рив, буд­то Цезарь зовет его на цар­ство. Гово­рят, что, когда Цезарь разду­мы­вал, как с ним посту­пить, Арий про­из­нес:


Нет в мно­го­це­зар­стве бла­га…48 

И позд­нее, после кон­чи­ны Клео­пат­ры, Цезарь его умерт­вил.

82. Мно­гие цари и пол­ко­вод­цы вызы­ва­лись и хоте­ли похо­ро­нить Анто­ния, но Цезарь оста­вил тело Клео­пат­ре, кото­рая погреб­ла его соб­ст­вен­ны­ми рука­ми, с цар­ским вели­ко­ле­пи­ем, полу­чив для это­го все, что толь­ко ни поже­ла­ла. Нестер­пи­мое горе и телес­ные стра­да­ния — грудь ее под жесто­ки­ми уда­ра­ми вос­па­ли­лась и покры­лась язва­ми — при­ве­ли за собою лихо­рад­ку, и цари­ца радо­ва­лась болез­ни, кото­рая откры­ва­ла ей воз­мож­ность бес­пре­пят­ст­вен­но уме­реть, отка­зы­ва­ясь от пищи. В чис­ле ее при­бли­жен­ных был врач Олимп, кото­ро­му она откры­ла свое истин­ное наме­ре­ние и поль­зо­ва­лась его помо­щью и сове­та­ми, как пишет сам Олимп, издав­ший рас­сказ об этих собы­ти­ях. Но Цезарь, запо­до­зрив нелад­ное, стал угро­жать ей рас­пра­вою с детьми, и угро­зы эти, слов­но осад­ные маши­ны, сокру­ши­ли волю Клео­пат­ры, и она под­чи­ни­лась заботам и ухо­ду тех, кто хотел сохра­нить ей жизнь.

83. Немно­ги­ми дня­ми поз­же Цезарь наве­стил Клео­пат­ру и сам, чтобы сколь­ко-нибудь ее уте­шить. Она лежа­ла на посте­ли, подав­лен­ная, удру­чен­ная, и когда Цезарь появил­ся в две­рях, вско­чи­ла в одном хитоне и бро­си­лась ему в ноги. Ее дав­но не при­бран­ные воло­сы висе­ли кло­чья­ми, лицо оди­ча­ло, голос дро­жал, гла­за потух­ли, всю грудь покры­ва­ли еще стру­пья и кро­во­под­те­ки, — одним сло­вом, телес­ное ее состо­я­ние, каза­лось, было ничуть не луч­ше душев­но­го. И одна­ко ее пре­лесть, ее чару­ю­щее оба­я­ние не угас­ли окон­ча­тель­но, но как бы про­блес­ки­ва­ли изнут­ри даже сквозь жал­кое это обли­чие и обна­ру­жи­ва­лись в игре лица. Цезарь про­сил ее лечь, сел под­ле, и Клео­пат­ра при­ня­лась оправ­ды­вать­ся, все свои дей­ст­вия объ­яс­няя стра­хом перед Анто­ни­ем или при­нуж­де­ни­я­ми с его сто­ро­ны, но Цезарь опро­верг один за дру­гим каж­дый из ее дово­дов, и тогда она тот­час обра­ти­лась к моль­бам о состра­да­нии, слов­но обу­ян­ная жаж­дою жить во что бы то ни ста­ло. Под конец она выну­ла опись сво­их сокро­вищ и пере­да­ла Цеза­рю. Селевк, один из ее управ­ля­ю­щих, стал было ули­чать цари­цу в том, что какие-то вещи она похи­ти­ла и ута­и­ла, но Клео­пат­ра набро­си­лась на него, вце­пи­лась ему в воло­сы, била по лицу и, когда Цезарь, улы­ба­ясь, пытал­ся ее унять, вскри­ча­ла: «Но ведь это про­сто неслы­хан­но, Цезарь! Ты, в моих жал­ких обсто­я­тель­ствах, удо­сто­ил меня посе­ще­ния и беседы, а мои же рабы меня обви­ня­ют, и за что? За то, что я отло­жи­ла какие-то жен­ские без­де­луш­ки — не для себя, несчаст­ной, нет, но чтобы под­не­сти Окта­вии и тво­ей Ливии и через них смяг­чить тебя и уми­ло­сти­вить!» Эти сло­ва окон­ча­тель­но убеди­ли Цеза­ря, что Клео­пат­ра хочет жить, чему он нема­ло радо­вал­ся. Он ска­зал, что охот­но остав­ля­ет ей эти укра­ше­ния и что все вооб­ще обер­нет­ся для нее гораздо луч­ше, чем она ожи­да­ет, а затем уда­лил­ся с мыс­лью, что обма­нул егип­тян­ку, но в дей­ст­ви­тель­но­сти — обма­ну­тый ею.

84. Сре­ди дру­зей Цеза­ря был знат­ный юно­ша Кор­не­лий Дола­бел­ла. Он не остал­ся нечув­ст­ви­те­лен к чарам Клео­пат­ры и, желая ока­зать ей услу­гу, тай­но изве­стил цари­цу, что Цезарь высту­па­ет в обрат­ный путь через Сирию, а ее с детьми решил на тре­тий день отпра­вить в Рим морем. Тогда Клео­пат­ра, преж­де все­го, упро­си­ла Цеза­ря, чтобы ей раз­ре­ши­ли совер­шить воз­ли­я­ние в честь умер­ше­го. Со сво­и­ми дове­рен­ны­ми слу­жан­ка­ми она при­шла к моги­ле Анто­ния и, упав на его гроб­ни­цу, про­мол­ви­ла: «О, мой Анто­ний, еще так недав­но я погре­ба­ла тебя сво­бод­ною, а сего­дня тво­рю воз­ли­я­ние рука­ми плен­ни­цы, кото­рую зор­ко сте­ре­гут, чтобы пла­чем и уда­ра­ми в грудь она не при­чи­ни­ла вреда это­му телу рабы, сбе­ре­гае­мой для три­ум­фа над тобою! Не жди иных поче­стей, иных воз­ли­я­ний — это послед­ние, какие при­но­сит тебе Клео­пат­ра. При жиз­ни нас не смог­ло раз­лу­чить ничто, но в смер­ти нам гро­зит опас­ность обме­нять­ся места­ми, ибо ты, рим­ля­нин, поко­ишь­ся здесь, а я, зло­счаст­ная, лягу в зем­лю Ита­лии и чрез это — но толь­ко чрез это одно! — при­об­щусь к тво­е­му оте­че­ству. Одна­ко ж, если хоть один из тамош­них богов вла­де­ет силою и могу­ще­ст­вом (ибо наши, еги­пет­ские боги, от нас отвер­ну­лись) — не выда­вай свою супру­гу живою, не допу­сти, чтобы во мне три­ум­фа­тор повел за сво­ею колес­ни­цею тебя, но укрой, схо­ро­ни меня здесь, рядом с собою: ведь изо всех неис­чис­ли­мых бед­ст­вий, выпав­ших на мою долю, не было гор­ше и тяже­лее, чем этот корот­кий срок, что я живу без тебя».

85. Так она сето­ва­ла и сокру­ша­лась, а затем укра­си­ла гроб­ни­цу вен­ком и вер­ну­лась во дво­рец. Она веле­ла при­гото­вить себе купа­ние, иску­па­лась, лег­ла к сто­лу. Пода­ли бога­тый, обиль­ный зав­трак. В это вре­мя к две­рям явил­ся какой-то кре­стья­нин с кор­зи­ною. Кара­уль­ные спро­си­ли, что он несет. Открыв кор­зи­ну и раз­дви­нув листья, он пока­зал гор­шок, пол­ный спе­лых смокв. Сол­да­ты поди­ви­лись, какие они круп­ные и кра­си­вые, и кре­стья­нин, улыб­нув­шись, пред­ло­жил им отведать. Тогда они про­пу­сти­ли его, отки­нув­ши вся­кие подо­зре­ния. После зав­тра­ка, достав таб­лич­ку с зара­нее напи­сан­ным и запе­ча­тан­ным пись­мом, Клео­пат­ра отпра­ви­ла ее Цеза­рю, высла­ла из ком­на­ты всех, кро­ме обе­их жен­щин, кото­рые были с нею в усы­паль­ни­це, и запер­лась. Цезарь рас­пе­ча­тал пись­мо, увидел жало­бы и моль­бы похо­ро­нить ее вме­сте с Анто­ни­ем и тут же понял, что про­изо­шло. Спер­ва он хотел бро­сить­ся на помощь сам, но потом, со всею поспеш­но­стью, рас­по­рядил­ся выяс­нить, како­во поло­же­ние дела. Все, одна­ко, совер­ши­лось очень ско­ро, ибо когда послан­ные под­бе­жа­ли ко двор­цу и, застав кара­уль­ных в пол­ном неведе­нии, взло­ма­ли две­ри, Клео­пат­ра в цар­ском убо­ре лежа­ла на золо­том ложе мерт­вой. Одна из двух жен­щин, Ира­да, уми­ра­ла у ее ног, дру­гая, Хар­ми­он, уже шата­ясь и уро­нив голо­ву на грудь, поправ­ля­ла диа­де­му в воло­сах сво­ей гос­по­жи. Кто-то в яро­сти вос­клик­нул: «Пре­крас­но, Хар­ми­он!» — «Да, поис­ти­не пре­крас­но и достой­но пре­ем­ни­цы столь­ких царей», — вымол­ви­ла жен­щи­на и, не про­ро­нив боль­ше ни зву­ка, упа­ла под­ле ложа.

86. Гово­рят, что аспида при­нес­ли вме­сте со смок­ва­ми, спря­тан­ным под яго­да­ми и листья­ми, чтобы он ужа­лил цари­цу неожи­дан­но для нее, — так рас­по­ряди­лась она сама. Но, вынув­ши часть ягод, Клео­пат­ра заме­ти­ла змею и ска­за­ла: «Так вот она где была…» — обна­жи­ла руку и под­ста­ви­ла под укус. Дру­гие сооб­ща­ют, что змею дер­жа­ли в закры­том сосуде для воды и Клео­пат­ра дол­го выма­ни­ва­ла и драз­ни­ла ее золотым вере­те­ном, покуда она не выполз­ла и не впи­лась ей в руку повы­ше лок­тя. Впро­чем, исти­ны не зна­ет никто — есть даже сооб­ще­ние, буд­то она пря­та­ла яд в полой голов­ной шпиль­ке, кото­рая посто­ян­но была у нее в воло­сах. Одна­ко ж ни еди­но­го пят­на на теле не высту­пи­ло, и вооб­ще ника­ких при­зна­ков отрав­ле­ния не обна­ру­жи­ли. Впро­чем, и змеи в ком­на­те не нашли, но неко­то­рые утвер­жда­ли, буд­то виде­ли зме­и­ный след на мор­ском бере­гу, куда выхо­ди­ли окна. Нако­нец, по сло­вам несколь­ких писа­те­лей, на руке Клео­пат­ры вид­не­лись два лег­ких, чуть замет­ных уко­ла. Это, веро­ят­но, убеди­ло и Цеза­ря, пото­му что в три­ум­фаль­ном шест­вии нес­ли изо­бра­же­ние Клео­пат­ры с при­льнув­шим к ее руке аспидом. Тако­вы обсто­я­тель­ства ее кон­чи­ны.

Цезарь, хотя и был раздо­са­до­ван смер­тью Клео­пат­ры, не мог не поди­вить­ся ее бла­го­род­ству и велел с над­ле­жа­щей пыш­но­стью похо­ро­нить тело рядом с Анто­ни­ем. Почет­но­го погре­бе­ния были удо­сто­е­ны, по его при­ка­зу, и обе дове­рен­ные слу­жан­ки.

Клео­пат­ра умер­ла трид­ца­ти девя­ти лет; два­дцать два года она зани­ма­ла цар­ский пре­стол и более четыр­на­дца­ти пра­ви­ла сов­мест­но с Анто­ни­ем. Анто­ний про­жил, по одним сведе­ни­ям, пять­де­сят шесть, по дру­гим — пять­де­сят три года. Изо­бра­же­ния Анто­ния были сбро­ше­ны с цоко­лей, а за то, чтобы эта участь не постиг­ла и ста­туи Клео­пат­ры, один из ее дру­зей, Архи­бий, запла­тил Цеза­рю две тыся­чи талан­тов.

87. Анто­ний оста­вил семе­рых детей от трех жен, и лишь самый стар­ший из них, Антулл, был каз­нен Цеза­рем. Всех про­чих при­ня­ла к себе Окта­вия и вырас­ти­ла наравне с соб­ст­вен­ны­ми детьми. Клео­пат­ру, дочь Клео­пат­ры, она выда­ла замуж за Юбу, само­го уче­но­го и обра­зо­ван­но­го сре­ди царей, Анто­ния же, сына Фуль­вии, воз­вы­си­ла настоль­ко, что если пер­вое место при Цеза­ре при­над­ле­жа­ло Агрип­пе, а вто­рое сыно­вьям Ливии49, третьим и был и счи­тал­ся Анто­ний. От Мар­цел­ла Окта­вия роди­ла двух доче­рей и одно­го сына, Мар­цел­ла, кото­ро­го Цезарь сде­лал сво­им сыном и зятем, а одну из его сестер отдал за Агрип­пу. Но когда Мар­целл вско­ро­сти после свадь­бы умер и Цеза­рю ока­за­лось нелег­ко выбрать достой­но­го дове­рия зятя из чис­ла сво­их дру­зей, Окта­вия пред­ло­жи­ла, чтобы Агрип­па раз­вел­ся с ее доче­рью и взял в супру­ги дочь Цеза­ря. Сна­ча­ла ей уда­лось уго­во­рить Цеза­ря, потом Агрип­пу, и ее дочь, вер­нув­шись в дом мате­ри, вышла замуж за Анто­ния, а Агрип­па женил­ся на доче­ри Цеза­ря. Из двух доче­рей Анто­ния и Окта­вии одну взял Доми­ций Аге­но­барб, дру­гую — зна­ме­ни­тую сво­им цело­муд­ри­ем и кра­сотой Анто­нию — Друз, сын Ливии и пасы­нок Цеза­ря. От это­го бра­ка роди­лись Гер­ма­ник и Клав­дий; вто­рой из них впо­след­ст­вии пра­вил Рим­скою дер­жа­вой. Сын Гер­ма­ни­ка, Гай, после недол­го­го, но гром­ко­го прав­ле­ния был убит вме­сте с доче­рью и супру­гой, а дочь Агрип­пи­на, у кото­рой от Аге­но­бар­ба был сын Луций Доми­ций, вышла замуж за Клав­дия Цеза­ря; Клав­дий усы­но­вил маль­чи­ка и дал ему имя Неро­на Гер­ма­ни­ка. Нерон пра­вил уже на нашей памя­ти. Он умерт­вил род­ную мать и сво­им без­рас­суд­ст­вом и безу­ми­ем едва не погу­бил рим­скую дер­жа­ву. Он был потом­ком Анто­ния в пятом колене.

[Сопо­став­ле­ние]

88 [1]. Итак, мы убеди­лись, что и Демет­рий и Анто­ний испы­та­ли тяж­кие пре­врат­но­сти судь­бы, а пото­му рас­смот­рим сна­ча­ла при­ро­ду могу­ще­ства и сла­вы обо­их. Пер­вый и то и дру­гое полу­чил из рук отца, ибо сре­ди пре­ем­ни­ков Алек­сандра Анти­гон был силь­ней­шим и еще до того, как Демет­рий воз­му­жал, про­шел с боя­ми и поко­рил чуть ли не всю Азию. Анто­ний же был сыном чело­ве­ка хотя и вполне достой­но­го, но отнюдь не воин­ст­вен­но­го и не оста­вив­ше­го ему гром­ко­го име­ни, а все-таки отва­жил­ся захва­тить власть Цеза­ря, при­тя­зать на кото­рую по пра­ву пре­ем­ства никак не мог, и сам сде­лал себя наслед­ни­ком досто­я­ния, создан­но­го труда­ми Цеза­ря. Пола­га­ясь лишь на соб­ст­вен­ные силы и спо­соб­но­сти, он под­нял­ся так высо­ко, что, разде­лив всю Рим­скую дер­жа­ву на две части, выбрал и взял себе луч­шую и рука­ми сво­их помощ­ни­ков и заме­сти­те­лей, сам нахо­дясь дале­ко от теат­ра вой­ны, мно­го раз побеж­дал пар­фян и отбро­сил при­кав­каз­ских вар­ва­ров к само­му Кас­пий­ско­му морю. О вели­чии Анто­ния свиде­тель­ст­ву­ют даже те поступ­ки, кото­рые ста­ви­лись ему в укор. И вер­но, отец Демет­рия радо­вал­ся, когда ему уда­лось женить сына на Филе, доче­ри Анти­па­тра, хоть она и была стар­ше года­ми, Анто­ния же сра­ми­ли бра­ком с Клео­патрой — жен­щи­ною, кото­рая могу­ще­ст­вом и блес­ком пре­вос­хо­ди­ла всех царей сво­его вре­ме­ни, исклю­чая лишь Арса­ка50. Но тако­го вели­чия достиг этот чело­век, что дру­гие счи­та­ли его достой­ным боль­ше­го и луч­ше­го, неже­ли то, чего желал он сам.

89 [2]. Цель, кото­рую ста­ви­ли себе тот и дру­гой, при­об­ре­тая власть, у Демет­рия пово­дов к упре­кам не дает, ибо он наме­ре­вал­ся пра­вить и цар­ст­во­вать над людь­ми, при­вык­ши­ми пови­но­вать­ся царю. Наобо­рот, наме­ре­ния Анто­ния были злы­ми и тиран­ни­че­ски­ми — он хотел пора­бо­тить рим­ский народ, толь­ко что изба­вив­ший­ся от еди­но­вла­стия Цеза­ря, и самое извест­ное, самое зна­чи­тель­ное из его дея­ний — вой­на про­тив Кас­сия и Бру­та, кото­рую он вел, чтобы лишить сво­бо­ды оте­че­ство и сограж­дан. Демет­рий, пока обсто­я­тель­ства ему бла­го­при­ят­ст­во­ва­ли, неиз­мен­но стре­мил­ся к осво­бож­де­нию Гре­ции и изго­нял вра­же­ские сто­ро­же­вые отряды из гре­че­ских горо­дов — в про­ти­во­по­лож­ность Анто­нию, кото­рый гор­дил­ся тем, что пере­бил в Македо­нии осво­бо­ди­те­лей Рима. Одно в Анто­нии, во вся­ком слу­чае, заслу­жи­ва­ет похва­лы, — его щед­рость и широта, но здесь Демет­рий обла­да­ет неиз­ме­ри­мым пре­вос­ход­ством: он дарил вра­гам столь­ко, сколь­ко Анто­ний не давал и дру­зьям. Прав­да, Анто­нию дела­ет честь, что он при­ка­зал достой­но похо­ро­нить Бру­та, но Демет­рий пре­дал погре­бе­нию всех уби­тых непри­я­те­лей, а захва­чен­ных в плен вер­нул Пто­ле­мею, бога­то их ода­рив.

90 [3]. В пору удач оба быва­ли раз­нузда­ны и наг­лы, оба без удер­жа пре­да­ва­лись наслаж­де­ни­ям. Но никто не может ска­зать, буд­то Демет­рий, за удо­воль­ст­ви­я­ми и рас­пут­ст­вом, хоть раз упу­стил слу­чай и вре­мя дей­ст­во­вать, — нет, все­воз­мож­ные уте­хи он все­гда соеди­нял с оби­ли­ем и избыт­ком досу­га, и со сво­ею зна­ме­ни­тою Лами­ей, слов­но она, и в самом деле, вышла из сказ­ки51, раз­вле­кал­ся лишь игра­ю­чи, как бы в лени­вой дре­ме. Когда же начи­на­лись при­готов­ле­ния к войне, копье его не было уви­то плю­щом и шлем не бла­го­ухал души­сты­ми при­ти­ра­ни­я­ми, он не выхо­дил на бит­ву сия­ю­щим и упо­ен­ным, пря­мо из жен­ской спаль­ни, но пре­кра­щал весе­лые сбо­ри­ща, пола­гал конец вак­хи­че­ско­му неистов­ству и ста­но­вил­ся, гово­ря сло­ва­ми Эври­пида, слу­гою нече­сти­во­го Арея, так что нико­гда реши­тель­но не совер­шал оши­бок по лег­ко­мыс­лию или же из-за люб­ви к наслаж­де­ни­ям. Дру­гое дело Анто­ний: подоб­но тому, как на кар­ти­нах мы видим Омфа­лу, кото­рая отби­ра­ет у Герак­ла пали­цу или сбра­сы­ва­ет с его плеч льви­ную шку­ру, так и Анто­ний, обез­ору­жен­ный и окол­до­ван­ный Клео­патрой, не раз остав­лял важ­ней­шие дела и откла­ды­вал неот­лож­ные похо­ды, чтобы раз­гу­ли­вать и раз­вле­кать­ся с нею на мор­ском бере­гу близ Кано­па или Тафо­си­риды. А под конец он, слов­но Парис52, бежал из сра­же­ния и спря­тал­ся у ее ног, толь­ко Парис-то бежал в опо­чи­валь­ню Еле­ны побеж­ден­ный, а Анто­ний, поспе­шая за Клео­патрой, упу­стил победу из рук.

91 [4]. Далее, Демет­рий не про­сто бес­пре­пят­ст­вен­но, но в пря­мом соот­вет­ст­вии с обы­ча­ем, уко­ре­нив­шим­ся сре­ди македон­ских царей со вре­мен Филип­па и Алек­сандра, заклю­чил несколь­ко брач­ных сою­зов, точ­но так же, как Лиси­мах и Пто­ле­мей, и всем сво­им супру­гам ока­зы­вал подо­баю­щее ува­же­ние. Анто­ний сна­ча­ла имел двух жен сра­зу, на что не отва­жи­вал­ся ни один из рим­лян, а потом, ради чуже­зем­ки, с кото­рою состо­ял в неза­кон­ном сожи­тель­стве, про­гнал рим­скую граж­дан­ку, соеди­нен­ную с ним уза­ми бра­ка. Вот поче­му для одно­го связь с жен­щи­ной нико­гда не была источ­ни­ком несча­стья, дру­го­му — при­нес­ла вели­чай­шие бед­ст­вия. Но того чудо­вищ­но­го кощун­ства, к кото­ро­му при­во­дил Демет­рия раз­врат, жизнь Анто­ния не веда­ет. В самом деле, как пишут исто­ри­ки, афи­няне не пус­ка­ли на Акро­поль собак, пото­му что эти живот­ные менее всех дру­гих склон­ны таить­ся во вре­мя сои­тия, а Демет­рий в самом Пар­фе­ноне спал со сво­и­ми потас­ку­ха­ми и обес­че­стил мно­гих горо­жа­нок. Жесто­кость — тот порок, кото­рый, сколь­ко мож­но судить, до край­но­сти ред­ко соче­та­ет­ся с подоб­ны­ми радо­стя­ми и уте­ха­ми, но любо­стра­стию Демет­рия была при­су­ща и жесто­кость: он допу­стил, или, гово­ря вер­нее, все сде­лал для того, чтобы самый кра­си­вый и цело­муд­рен­ный из афи­нян погиб ужас­ною смер­тью, спа­сая себя от наси­лия. В общем мож­но ска­зать, что сво­ею невоз­дер­жан­но­стью Демет­рий нано­сил вред дру­гим, Анто­ний — само­му себе.

92 [5]. По отно­ше­нию к роди­чам Демет­рий был совер­шен­но без­упре­чен. Анто­ний отдал на смерть бра­та сво­ей мате­ри, ради того чтобы убить Цице­ро­на, — зло­дей­ство и само по себе настоль­ко гнус­ное и кро­ва­вое, что Анто­ний едва ли заслу­жи­вал бы снис­хож­де­ния, даже если бы смерть Цице­ро­на была пла­тою за жизнь дяди. Что каса­ет­ся клят­во­пре­ступ­ле­ния, то в нем были повин­ны и тот, и дру­гой: Анто­ний веро­лом­но захва­тил Арта­ба­за, Демет­рий — убил Алек­сандра. Но Анто­ний, в свое оправ­да­ние, может сослать­ся на пре­да­тель­ство Арта­ба­за, кото­рый бро­сил его в Мидий­ской зем­ле, тогда как Демет­рий, по сло­вам мно­гих писа­те­лей, при­во­дил вымыш­лен­ные, лож­ные при­чи­ны сво­его поступ­ка с Алек­сан­дром и винил во всем жерт­ву наси­лия, вме­сто того, чтобы само­му защи­щать­ся от спра­вед­ли­вых обви­не­ний.

Зато свои подви­ги Демет­рий совер­шал сам, а наи­бо­лее круп­ные и пре­крас­ные из побед Анто­ния были одер­жа­ны его пол­ко­во­д­ца­ми в отсут­ст­вие глав­но­ко­ман­дую­ще­го.

93 [6]. Оба поте­ря­ли власть и гос­под­ство по соб­ст­вен­ной вине, но неоди­на­ко­вым обра­зом: один был бро­шен на про­из­вол судь­бы — македо­няне от него отсту­пи­лись, — дру­гой бежал и бро­сил на про­из­вол судь­бы тех, кто сра­жал­ся и поги­бал за него. И пер­во­му ста­вят в вину то, что он вну­шил сво­им вои­нам такую нена­висть к себе, дру­го­му — что пре­дал такую любовь и вер­ность.

И нако­нец — смерть обо­их. И тот и дру­гой умер­ли недо­стой­но, одна­ко боль­ше­го пори­ца­ния заслу­жи­ва­ет Демет­рий, кото­рый согла­сил­ся стать плен­ни­ком и рад был выга­дать еще три года, чтобы пьян­ст­во­вать и обжи­рать­ся в нево­ле — слов­но пой­ман­ный и при­ру­чен­ный зверь. Анто­ний покон­чил сче­ты с жиз­нью трус­ли­во, жал­ко и бес­слав­но, но, по край­ней мере, в руки вра­гов не дал­ся.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Анто­ний Крит­скиймало чем про­сла­вив­ший­ся… — Само про­зви­ще Крит­ский было ему дано в насмеш­ку после пора­же­ния от крит­ских пира­тов в 74 г.
  • 2ази­ат­ское направ­ле­ние в крас­но­ре­чии… — В про­ти­во­по­лож­ность кон­сер­ва­тив­но­му «атти­че­ско­му», «ази­ат­ское» крас­но­ре­чие стре­ми­лось к блес­ку и эффек­ту путем нагне­та­ния пыш­ных рито­ри­че­ских фигур и наро­чи­то­го рит­ма фраз.
  • 3вос­ста­ние иуде­ев… — Име­ет­ся в виду меж­до­усоб­ная вой­на бра­тьев Ари­сто­бу­ла и (под­дер­жи­вае­мо­го рим­ля­на­ми) Гир­ка­на из дина­стии Мак­ка­ве­ев (57 г.).
  • 4Пто­ле­мейГаби­ния — См.: КМл., 35.
  • 5мимо Про­мо­и­ны… — Речь идет о соле­ных лагу­нах на Суэц­ком пере­шей­ке; Тифон — сын Зем­ли, боров­ший­ся с Зев­сом и бро­шен­ный им в Тар­тар.
  • 6De­cies — сокра­ще­ние от de­cies cen­te­na mi­lia, т. е. 1000000 сестер­ци­ев (монет в чет­верть дена­рия).
  • 7Цице­рон в «Филип­пи­ках»… — «II филип­пи­ка», 22, 55.
  • 8под рез­ким нотом… — Т. е. южным вет­ром.
  • 9силь­ным либом… — Т. е. юго-запад­ным вет­ром (дув­шим от Ита­лии в Адри­а­ти­ку).
  • 10как гово­рит Цице­рон… — Об этом гово­рит­ся в раз­ных местах уже упо­ми­нав­шей­ся «II филип­пи­ки».
  • 11после победы Цеза­ря в Испа­нии… — Победа при Мун­де в 45 г., над сыно­вья­ми Пом­пея.
  • 12Лупер­ка­ли­я­ми… — См.: Ром., 21.
  • 13дру­зей Харо­на… — Лат. or­ci­ni: так же назы­ва­лись рабы, осво­бож­ден­ные по хозяй­ско­му заве­ща­нию. Харон — пере­воз­чик в под­зем­ном цар­стве мерт­вых.
  • 14Стро­и­тель­ство… — Речь идет о хра­ме Апол­ло­на в Дель­фах, за несколь­ко деся­ти­ле­тий до того постра­дав­шем от пожа­ра.
  • 15сму­та­ми и вой­ной… — Речь идет о «Перу­зин­ской войне» — вос­ста­нии, под­ня­том Луци­ем, бра­том Анто­ния, и Фуль­ви­ей, его женой.
  • 16всти­хах Софок­ла… — «Царь Эдип», 4 (о Фивах, стра­даю­щих от чумы и воз­но­ся­щих уми­ло­сти­ви­тель­ные моль­бы к богам).
  • 17Псал­те­рий — струн­ный щип­ко­вый инстру­мент восточ­но­го про­ис­хож­де­ния, похо­жий на лук с натя­ну­ты­ми стру­на­ми.
  • 18Пода­тель радо­сти, Источ­ник мило­сер­дия, Кро­во­жад­ный, Неисто­вый — раз­лич­ные куль­то­вые про­зви­ща Дио­ни­са.
  • 19ска­за­но у Гоме­ра… — «Или­а­да», XIV, 162 (о Гере, обо­льщаю­щей Зев­са).
  • 20Кидн — река в Кили­кии, на кото­рой лежал Тарс.
  • 21поить холод­ной водой… — Пить холод­ную воду как раз недо­пу­сти­мо при лихо­рад­ке; это рас­суж­де­ние — обра­зец люби­мой гре­че­ской игры в софизм (в дан­ном слу­чае — с дву­смыс­лен­но­стью сло­ва «жар»).
  • 22ска­за­но у Пла­то­на — «Гор­гий», 464c—465c (повар­ское и кос­ме­ти­че­ское дело — «лесть» телу, софи­сти­ка и рито­ри­ка — «лесть» душе).
  • 23фарос­ским и каноп­ским… — Фарос, пор­то­вая часть Алек­сан­дрии; Каноп, сосед­ний с Алек­сан­дри­ей город, место раз­вле­че­ний для алек­сан­дрий­цев.
  • 24долж­ность жре­ца стар­ше­го Цеза­ря… — Вско­ре после смер­ти Юлий Цезарь был объ­яв­лен богом, а явив­ша­я­ся в небе коме­та — его воз­не­сен­ной душой; в честь ново­го бога был учреж­ден осо­бый культ.
  • 25Гений (греч. «демон») — боже­ство-хра­ни­тель, спут­ник каж­до­го чело­ве­ка.
  • 26фека­ды — белые баш­ма­ки, знак досто­ин­ства гим­на­си­ар­ха; Гим­на­си­арх — см. Фем., при­меч. 10.
  • 27Клеп­сид­ра — свя­щен­ный источ­ник на акро­по­ле; там же рос­ла и свя­щен­ная мас­ли­на, сотво­рен­ная буд­то бы самой боги­ней Афи­ной.
  • 28гово­рит Пла­тон оконе души… — «Федр», 253—256 (где две части влюб­лен­ной души срав­ни­ва­ют­ся с дву­мя коня­ми, бла­го­род­ным и норо­ви­стым).
  • 29Внеш­нее море (в про­ти­во­по­лож­ность Внут­рен­не­му, Сре­ди­зем­но­му) — Крас­ное море, залив миро­во­го оке­а­на.
  • 30Фра­аты — место­по­ло­же­ние это­го горо­да неиз­вест­но.
  • 31Пре­тор­ская когор­та — лич­ная охра­на коман­дую­ще­го.
  • 32Мард — пле­мя мар­дов оби­та­ло в южной Арме­нии.
  • 33схо­жее с чере­пич­ною кров­лей… — Сами рим­ляне назы­ва­ли такое постро­е­ние, исполь­зо­вав­ше­е­ся пре­иму­ще­ст­вен­но при штур­ме высо­ких укреп­ле­ний, «чере­па­хой».
  • 34Ксе­но­фон­ту и его това­ри­щам… — См.: Арт., 4—20.
  • 35«Бит­ва с гиган­та­ми» — скульп­тур­ная груп­па, укра­шав­шая акро­поль.
  • 36«мно­го­стра­даль­ной» Гре­ции… — Реми­нис­цен­ция из Эври­пида, «Геракл», 1250.
  • 37В шестом часу… — Т. е. перед полу­днем.
  • 38Аррун­тий — коман­до­вал цен­тром Окта­виа­но­ва флота.
  • 39чью-то шут­ку… и далее. — См.: КСт., 9, Плу­тарх при­пи­сы­ва­ет эту шут­ку Като­ну.
  • 40Либур­ны — быст­ро­ход­ные гале­ры по образ­цу лодок илли­рий­ско­го пле­ме­ни либур­нов (ср.: КМл., 54).
  • 41в дру­гом месте… — См.: Брут, 50.
  • 42пол­ко­во­децк измене… — Это был Л. Пина­рий Карп, дер­жав­ший для Анто­ния Кире­ну.
  • 43на глав­ных под­хо­дах к Егип­ту. — Т. е. на запа­де у Паре­то­ния и на восто­ке у Пелу­сия.
  • 44Празд­ник кув­ши­нов — справ­лял­ся на вто­рой день мар­тов­ских Анфе­сте­рий в честь Дио­ни­са: моло­дое вино раз­ли­ва­ли по круж­кам и пили вза­пус­ки.
  • 45запи­сал в эфе­бы… — Гре­че­ский акт совер­шен­но­ле­тия; …одел в муж­скую тогу без кай­мы… — Знак рим­ско­го совер­шен­но­ле­тия.
  • 46с дву­мя жен­щи­на­ми… — Ира­дой и Хар­ми­он, ср. гл. 60 и 85.
  • 47стих… — Из неиз­вест­ной тра­гедии.
  • 48Нет в мно­го­це­зар­стве бла­га… — Пере­дел­ка зна­ме­ни­то­го места из «Или­а­ды» (II, 204), сло­ва Одис­сея бун­тов­щи­ку Фер­си­ту:


    Нет в мно­го­вла­стии бла­га, да будет еди­ный вла­сти­тель
    Царь нам да будет еди­ный…

  • 49Сыно­вья Ливии — (от пер­во­го ее мужа, Тиб. Клав­дия Неро­на) — Тибе­рий, буду­щий импе­ра­тор, и Друз, рано умер­ший пол­ко­во­дец, упо­ми­нае­мый ниже.
  • 50Арсак — т. е. пар­фян­ский царь.
  • 51вышла из сказ­ки… — См. Дем., при­меч. 27.
  • 52слов­но Парис… — см. «Или­а­да» III, 340—448, где Пари­са, побеж­ден­но­го Мене­ла­ем, Афро­ди­та спас­ла с поля боя и пере­нес­ла в терем Еле­ны.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1964: «был невни­ма­те­лен», в изд. 1994: «был вни­ма­те­лен». В ори­ги­на­ле: καὶ γὰρ ἀδι­κουμέ­νων ὑπὸ ῥᾳθυ­μίας ὠλι­γώρει, «и по бес­печ­но­сти был невни­ма­те­лен к оби­жен­ным». ИСПРАВЛЕНО.
  • [2]В изд. 1964: «взял», в изд. 1994: «взяв». В ори­ги­на­ле: καὶ Λίσ­σον εἷλε, «и взял Лисс». ИСПРАВЛЕНО.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004323 1364004404 1364004409 1439004300 1439004400 1439004500