Сравнительные жизнеописания

Антоний

1. Дед Анто­ния был ора­тор Анто­ний, уби­тый Мари­ем как при­вер­же­нец Сул­лы, отец — Анто­ний Крит­ский, чело­век не слиш­ком вид­ный и мало чем про­сла­вив­ший­ся на государ­ст­вен­ном попри­ще¹, но вели­ко­душ­ный, чест­ный и щед­рый, как мож­но убедить­ся хотя бы по одно­му, сле­дую­ще­му при­ме­ру. Он вла­дел весь­ма скром­ным состо­я­ни­ем и пото­му не давал воли сво­ей доб­ро­те — за этим зор­ко следи­ла его супру­га. И вот как-то раз при­хо­дит к нему при­я­тель про­сить денег, денег у Анто­ния нет, и он велит рабу при­не­сти воды в сереб­ря­ной круж­ке, сма­чи­ва­ет под­бо­ро­док, слов­но соби­ра­ясь брить­ся, а затем, еще под каким-то пред­ло­гом выслав раба из ком­на­ты, отда­ет круж­ку дру­гу, чтобы тот рас­по­рядил­ся ею, как захо­чет. Слу­ги хва­ти­лись про­па­жи, нача­лись поис­ки, и, видя, что жена вне себя от гне­ва и хочет пытать всех рабов под­ряд, Анто­ний во всем при­знал­ся и про­сил про­ще­ния.

2. Он был женат на Юлии из дома Цеза­рей, и бла­го­род­ст­вом нату­ры, рав­но как и цело­муд­ри­ем эта жен­щи­на мог­ла поспо­рить с любою из сво­их совре­мен­ниц. Она вырас­ти­ла сына Анто­ния, вый­дя после смер­ти его отца замуж за Кор­не­лия Лен­ту­ла, кото­рый участ­во­вал в заго­во­ре Кати­ли­ны и был каз­нен Цице­ро­ном. Это, воз­мож­но, послу­жи­ло пово­дом и нача­лом лютой враж­ды Анто­ния к Цице­ро­ну. Анто­ний утвер­жда­ет, буд­то даже тело Лен­ту­ла им не жела­ли выдать, пока его мать не обра­ти­лась с моль­бою к супру­ге Цице­ро­на. Но это, по обще­му суж­де­нию, ложь, ибо нико­му из каз­нен­ных тогда Цице­ро­ном в погре­бе­нии отка­за­но не было.

Анто­ний в юно­сти был необы­чай­но кра­сив, и пото­му с ним не замед­лил сбли­зить­ся Кури­он, чья друж­ба ока­за­лась для моло­до­го чело­ве­ка насто­я­щею язвой, чумой. Кури­он и сам не знал удер­жу в наслаж­де­ни­ях, и Анто­ния, чтобы креп­че при­брать его к рукам, при­учил к попой­кам, рас­пут­ству и чудо­вищ­но­му мотов­ству, так что вско­ро­сти на нем повис огром­ный не по летам долг — две­сти пять­де­сят талан­тов. На всю эту сум­му за дру­га пору­чил­ся Кури­он, и когда о поступ­ке сына узнал Кури­он-отец, он запре­тил Анто­нию пере­сту­пать порог его дома. На корот­кое вре­мя Анто­ний ока­зал­ся в чис­ле еди­но­мыш­лен­ни­ков Кло­дия, само­го наг­ло­го и гнус­но­го из тогдаш­них вожа­ков наро­да. Люди Кло­дия при­ве­ли в смя­те­ние все государ­ство, и Анто­ний, быст­ро пре­сы­тив­шись бешен­ст­вом их гла­ва­ря, а к тому же и стра­шась его вра­гов, кото­рые уже соеди­ня­ли свои силы, уехал из Ита­лии в Гре­цию, чтобы там телес­ны­ми упраж­не­ни­я­ми при­гото­вить себя к служ­бе в вой­ске и изу­чить ора­тор­ское искус­ство. Он взял за обра­зец так назы­вае­мое ази­ат­ское направ­ле­ние в крас­но­ре­чии², кото­рое в ту пору про­цве­та­ло и обна­ру­жи­ва­ло, вдо­ба­вок, боль­шое сход­ство с самою жиз­нью Анто­ния, пол­ною хва­стов­ства и высо­ко­ме­рия, глу­по­го само­мне­ния и непо­мер­но­го често­лю­бия.

3. Быв­ший кон­сул Габи­ний, отплы­вая в Сирию к вой­ску, при­гла­шал Анто­ния с собою, но част­ным лицом Анто­ний ехать не поже­лал и при­со­еди­нил­ся к Габи­нию не преж­де, чем полу­чил назна­че­ние на долж­ность началь­ни­ка кон­ни­цы. Выслан­ный сна­ча­ла про­тив Ари­сто­бу­ла, кото­рый пытал­ся под­нять вос­ста­ние иуде­ев³, он пер­вым взо­шел на сте­ну само­го силь­но­го из укреп­ле­ний вра­га и выбил его из всех осталь­ных кре­по­стей. Затем он завя­зал сра­же­ние, обра­тил в бег­ство непри­я­те­лей, пре­вос­хо­див­ших рим­лян чис­лом в несколь­ко раз, и почти всех уло­жил на поле боя. Сам Ари­сто­бул вме­сте с сыном попал в плен. Вско­ре после это­го Пто­ле­мей стал убеж­дать Габи­ния⁴ всту­пить в Еги­пет и вер­нуть ему цар­ство, суля в награ­ду десять тысяч талан­тов, но бо́льшая часть началь­ни­ков про­ти­ви­лась это­му пред­при­я­тию, и Габи­ний не решал­ся начать вой­ну, хотя десять тысяч талан­тов без­раздель­но вла­де­ли все­ми его помыс­ла­ми, и тут не кто иной как Анто­ний, кото­рый меч­тал о подви­гах и хотел ока­зать услу­гу Пто­ле­мею, убедил рим­ско­го пол­ко­во­д­ца дви­нуть­ся в поход. Глав­ные опа­се­ния вызы­ва­ла не сама вой­на, а путь до Пелу­сия — по глу­бо­ким, без­вод­ным пес­кам, мимо Про­мо­и­ны и болот Сер­бо­ниды, кото­рые егип­тяне назы­ва­ют «Выдо­хом Тифо­на»⁵ (веро­ят­но, это про­са­чи­ва­ют­ся воды Крас­но­го моря, в том месте, где оно все­го бли­же под­хо­дит к морю Внут­рен­не­му). Анто­ния отпра­ви­ли с кон­ни­цей впе­ред, и он не толь­ко захва­тил узкие про­хо­ды, но и взял самый Пелу­сий, боль­шой город с кара­уль­ным отрядом, обез­опа­сив путь для вой­ска и вну­шив пол­ко­вод­цу твер­дую надеж­ду на победу. Его често­лю­бие сослу­жи­ло доб­рую служ­бу и непри­я­те­лям, ибо, когда Пто­ле­мей, едва всту­пив в Пелу­сий, в гне­ве и зло­бе хотел было пере­бить всех егип­тян, Анто­ний не поз­во­лил ему испол­нить свое наме­ре­ние. В боль­ших и частых сра­же­ни­ях Анто­ний дал мно­го­чис­лен­ные дока­за­тель­ства и сво­ей отва­ги вои­на, и даль­но­вид­но­сти вое­на­чаль­ни­ка и полу­чил подо­баю­щие награ­ды и отли­чия; осо­бен­но про­сла­ви­ло его одно сра­же­ние, когда, обой­дя про­тив­ни­ка и уда­рив ему в спи­ну, он при­нес победу тем, кто бил­ся с егип­тя­на­ми грудь на грудь. Мно­гие с одоб­ре­ни­ем гово­ри­ли и о бла­го­род­ной доб­ро­те Анто­ния к уби­то­му Архе­лаю: обсто­я­тель­ства вынуди­ли его вое­вать про­тив дру­га и госте­при­им­ца, но, когда тот пал, Анто­ний отыс­кал его тело и с цар­ски­ми поче­стя­ми похо­ро­нил. Таким-то вот обра­зом он оста­вил у алек­сан­дрий­цев гром­кую мол­ву о себе, а рим­ским вои­нам вну­шил убеж­де­ние в бле­стя­щих сво­их каче­ствах.

4. Он обла­дал кра­си­вою и пред­ста­ви­тель­ной внеш­но­стью. Отлич­ной фор­мы боро­да, широ­кий лоб, нос с гор­бин­кой сооб­ща­ли Анто­нию муже­ст­вен­ный вид и неко­то­рое сход­ство с Герак­лом, каким его изо­бра­жа­ют худож­ни­ки и вая­те­ли. Суще­ст­во­ва­ло даже древ­нее пре­да­ние, буд­то Анто­нии ведут свой род от сына Герак­ла — Анто­на. Это пре­да­ние, кото­ро­му, как уже ска­за­но, при­да­ва­ло убеди­тель­ность обли­чие Анто­ния, он ста­рал­ся под­кре­пить и сво­ею одеж­дой: вся­кий раз, как ему пред­сто­я­ло появить­ся перед боль­шим скоп­ле­ни­ем наро­да, он опо­я­сы­вал туни­ку у самых бедер, к поя­су при­сте­ги­вал длин­ный меч и заку­ты­вал­ся в тяже­лый воен­ный плащ. Даже то, что осталь­ным каза­лось пош­лым и неснос­ным, — хва­стов­ство, бес­ко­неч­ные шут­ки, непри­кры­тая страсть к попой­кам, при­выч­ка под­сесть к обедаю­ще­му или жад­но про­гло­тить кусок с сол­дат­ско­го сто­ла, стоя, — все это сол­да­там вну­ша­ло пря­мо-таки уди­ви­тель­ную любовь и при­вя­зан­ность к Анто­нию. И в любов­ных его уте­хах не было ниче­го оттал­ки­ваю­ще­го, — наобо­рот, они созда­ва­ли Анто­нию новых дру­зей и при­вер­жен­цев, ибо он охот­но помо­гал дру­гим в подоб­ных делах и нисколь­ко не сер­дил­ся, когда посме­и­ва­лись над его соб­ст­вен­ны­ми похож­де­ни­я­ми. Щед­рость Анто­ния, широта, с какою он ода­ри­вал вои­нов и дру­зей, спер­ва откры­ла ему бле­стя­щий путь к вла­сти, а затем, когда он уже воз­вы­сил­ся, неиз­мен­но уве­ли­чи­ва­ла его могу­ще­ство, несмот­ря на бес­чис­лен­ные про­ма­хи и заблуж­де­ния, кото­рые под­ры­ва­ли это могу­ще­ство и даже гро­зи­ли опро­ки­нуть. При­ве­ду все­го один при­мер. Он при­ка­зал выдать кому-то из дру­зей две­сти пять­де­сят тысяч дена­ри­ев — эту сум­му рим­ляне обо­зна­ча­ют сло­вом «деки­ес» [de­cies]⁶. Управ­ля­ю­щий был изум­лен и, чтобы пока­зать хозя­и­ну, как это мно­го, поло­жил день­ги на вид­ном месте. Про­хо­дя мимо, Анто­ний заме­тил их и осве­до­мил­ся, что это такое, управ­ля­ю­щий отве­чал, что это сум­ма, кото­рую он рас­по­рядил­ся выдать, и тогда Анто­ний, раз­га­дав его непри­гляд­ную хит­рость, вос­клик­нул: «Вот уж не думал, что деки­ес — такая малость! При­бавь еще столь­ко же!» 5. Впро­чем, это отно­сит­ся к более позд­не­му вре­ме­ни.

Когда рим­ское государ­ство разде­ли­лось на два враж­деб­ных ста­на и сто­рон­ни­ки ари­сто­кра­тии под­дер­жи­ва­ли Пом­пея, нахо­див­ше­го­ся в Риме, а при­вер­жен­цы демо­кра­тии при­зы­ва­ли Цеза­ря, кото­рый сто­ял с вой­ском в Гал­лии, Кури­он, друг Анто­ния, изме­нил сво­им преж­ним взглядам и при­нял сто­ро­ну Цеза­ря, увлек­ши за собою и Анто­ния. Опыт­ный и силь­ный ора­тор, Кури­он поль­зо­вал­ся огром­ным вли­я­ни­ем сре­ди наро­да, вдо­ба­вок он, не счи­тая, тра­тил день­ги, кото­ры­ми снаб­жал его Цезарь, а пото­му неуди­ви­тель­но, что он сумел доста­вить Анто­нию долж­ность народ­но­го три­бу­на и место сре­ди жре­цов, гадаю­щих по поле­ту птиц и име­ну­е­мых авгу­ра­ми.

Всту­пив в долж­ность, Анто­ний ока­зал дру­зьям Цеза­ря нема­ло важ­ных услуг. Преж­де все­го, когда кон­сул Мар­целл заду­мал пере­дать Пом­пею уже набран­ных вои­нов и раз­ре­шить ему новый набор, Анто­ний поме­шал кон­су­лу испол­нить свой план, пред­ло­жив Собра­нию, чтобы гото­вое к бое­вым дей­ст­ви­ям вой­ско было отправ­ле­но в Сирию, на помощь Бибу­лу, кото­рый вел борь­бу с пар­фя­на­ми, а ново­бран­цы в рас­по­ря­же­ние Пом­пея не посту­па­ли. Затем, поль­зу­ясь вла­стью и пол­но­мо­чи­я­ми три­бу­на, он огла­сил пись­ма Цеза­ря, кото­рые сенат не желал ни слу­шать, ни даже при­ни­мать, и заста­вил мно­гих пере­ме­нить преж­ний образ мыс­лей, ибо, судя по этим пись­мам, Цезарь выдви­гал тре­бо­ва­ния спра­вед­ли­вые и уме­рен­ные. Нако­нец, когда сена­то­рам было пред­ло­же­но два запро­са — угод­но ли им, чтобы Пом­пей рас­пу­стил свое вой­ско, и жела­ют ли они, чтобы это сде­лал Цезарь, — и за пер­вое пред­ло­же­ние выска­за­лись очень немно­гие, а за вто­рое почти все, под­нял­ся Анто­ний и пред­ло­жил тре­тий запрос: угод­но ли гос­по­дам сена­то­рам, чтобы Пом­пей и Цезарь разору­жи­лись и рас­пу­сти­ли вои­нов одно­вре­мен­но? Эти сло­ва были встре­че­ны живей­шим одоб­ре­ни­ем, все гром­ко вос­хва­ля­ли Анто­ния и тре­бо­ва­ли открыть пода­чу голо­сов. Кон­су­лы, одна­ко, не согла­ша­лись, тогда дру­зья Цеза­ря высту­пи­ли с новы­ми и, каза­лось бы, вполне разум­ны­ми усло­ви­я­ми, но после рез­ко­го отво­да, кото­рый дал им Катон, кон­сул Лен­тул выгнал Анто­ния из курии. Выхо­дя, Анто­ний осы́пал сена­то­ров угро­за­ми и про­кля­ти­я­ми, а затем пере­одел­ся в раб­ское пла­тье, нанял вме­сте с Квин­том Кас­си­ем повоз­ку и уехал к Цеза­рю. Едва появив­шись перед ним, оба раз­ра­зи­лись жало­ба­ми, что в Риме нет боль­ше ника­ко­го поряд­ка: даже народ­ные три­бу­ны, кри­ча­ли они, лише­ны пра­ва гово­рить сво­бод­но, и вся­кий, кто ска­жет хоть сло­во в защи­ту спра­вед­ли­во­сти, под­вер­га­ет­ся гоне­ни­ям и дол­жен стра­шить­ся за свою жизнь!

6. После это­го Цезарь с вой­ском вторг­ся в пре­де­лы Ита­лии. Вот поче­му Цице­рон в «Филип­пи­ках»⁷ пишет, что Тро­ян­скую вой­ну раз­вя­за­ла Еле­на, Меж­до­усоб­ную — Анто­ний. Но он, без вся­ко­го сомне­ния, заблуж­да­ет­ся, ибо не настоль­ко лег­ко­мыс­лен был Гай Цезарь и не так ско­ро терял в гне­ве рас­судок, чтобы вдруг начать вой­ну про­тив оте­че­ства из-за того толь­ко, что увидел Анто­ния и Кас­сия, бежав­ших к нему в жал­ком наряде, на наем­ной повоз­ке. Нет, он дав­но решил­ся на этот шаг и толь­ко ждал слу­чая, удоб­но­го и бла­го­вид­но­го пово­да, кото­рый теперь и пред­ста­вил­ся. Про­тив цело­го све­та его вела, как неко­гда Алек­сандра, а еще рань­ше Кира, нена­сыт­ная любовь к вла­сти и безум­ная, неисто­вая жаж­да пер­вен­ства, достиг­нуть кото­ро­го было невоз­мож­но, пока на пути сто­ял Пом­пей.

Стре­ми­тель­но про­дви­нув­шись впе­ред, Цезарь занял Рим, вытес­нил Пом­пея из Ита­лии и, решив сна­ча­ла сло­мить силы про­тив­ни­ка в Испа­нии, а тем вре­ме­нем собрать флот и тогда уже обра­тить­ся про­тив само­го Пом­пея, пору­чил сто­ли­цу заботам пре­то­ра Лепида, Ита­лию же и вой­ско — народ­но­му три­бу­ну Анто­нию. Сол­да­ты сра­зу полю­би­ли Анто­ния, кото­рый про­во­дил с ними мно­го вре­ме­ни, участ­во­вал в их упраж­не­ни­ях и делал им подар­ки в меру сво­их воз­мож­но­стей, зато мно­гим дру­гим он стал нена­ви­стен. По бес­печ­но­сти он был невни­ма­те­лен^[1] к оби­жен­ным, выслу­ши­вая про­си­те­лей, часто сер­дил­ся и поль­зо­вал­ся позор­ною сла­вой пре­лю­бо­дея. Сле­ду­ет вооб­ще заме­тить, что власть Цеза­ря, кото­рая, посколь­ку это зави­се­ло от него само­го, ничем не напо­ми­на­ла тиран­нию, была опо­ро­че­на по вине его дру­зей; боль­ше все­го зло­употреб­ле­ний при­хо­дит­ся, по-види­мо­му, на долю Анто­ния, обле­чен­но­го наи­боль­ши­ми пол­но­мо­чи­я­ми, а пото­му и бре­мя вины ложит­ся, глав­ным обра­зом, на него. 7. Тем не менее Цезарь, когда воз­вра­тил­ся из Испа­нии, про­пу­стил мимо ушей жало­бы на Анто­ния, а позд­нее, поль­зу­ясь его услу­га­ми на войне, ни разу не имел слу­чая разо­ча­ро­вать­ся в пред­при­им­чи­во­сти, муже­стве и пол­ко­вод­че­ских спо­соб­но­стях это­го чело­ве­ка.

Сам Цезарь с незна­чи­тель­ны­ми сила­ми пере­плыл Ионий­ское море и тут же ото­слал суда назад, в Брун­ди­зий, с нака­зом Габи­нию и Анто­нию поско­рее гру­зить вой­ска и отправ­лять в Македо­нию. Но Габи­ний испу­гал­ся тяж­ко­го и опас­но­го в зим­нее вре­мя пла­ва­ния и повел сво­их людей сушею, круж­ным и дол­гим путем, Анто­ний же, стра­шась за Цеза­ря, тес­ни­мо­го мно­го­чис­лен­ны­ми вра­га­ми, отбро­сил Либо­на, кото­рый сто­ял на яко­ре у вхо­да в гавань, окру­жил его три­е­ры целой тучей мел­ких суде­ны­шек и, поса­див на кораб­ли восемь­сот всад­ни­ков и два­дцать тысяч пехо­тин­цев, вышел в море. Вра­ги заме­ти­ли его и пусти­лись в пого­ню, но этой опас­но­сти он бла­го­по­луч­но избе­жал, так как под рез­ким нотом⁸ на море под­ня­лось силь­ное вол­не­ние и оста­но­ви­ло три­е­ры пре­сле­до­ва­те­лей, одна­ко тот же ветер понес суда Анто­ния на обры­ви­стые ска­лы, под­ле кото­рых невоз­мож­но бро­сить якорь. Вся­кая надеж­да спа­стись была уже поте­ря­на, как вдруг залив дох­нул силь­ным либом⁹, вол­ны пока­ти­лись в обрат­ном направ­ле­нии, и, выле­тев на их греб­нях дале­ко в море, Анто­ний вско­ре увидел берег, усы­пан­ный облом­ка­ми кораб­ле­кру­ше­ния: сюда выбро­си­ла буря вра­же­ские три­е­ры, и нема­лое чис­ло их погиб­ло. Анто­ний захва­тил бога­тую добы­чу и мно­го плен­ных, взял^[2] Лисс и сра­зу при­ба­вил Цеза­рю отва­ги и бод­ро­сти, когда появил­ся столь своевре­мен­но и с такою зна­чи­тель­ной силой.

8. Сра­же­ния сле­до­ва­ли одно за дру­гим, и в каж­дом Анто­ний сумел отли­чить­ся; два­жды оста­нав­ли­вал он бегу­щих без огляд­ки вои­нов Цеза­ря и, застав­ляя их повер­нуть и сно­ва сой­тись с непри­я­те­лем, гнав­шим­ся за ними по пятам, выиг­ры­вал бой. Поэто­му после Цеза­ря наи­боль­шим весом и ува­же­ни­ем в лаге­ре поль­зо­вал­ся Анто­ний, да и сам Цезарь пока­зал, как высо­ко его ценит. Перед бит­вою при Фар­са­ле, кото­рая была послед­нею и решаю­щей, он встал во гла­ве пра­во­го кры­ла, а началь­ство над левым пору­чил Анто­нию как само­му опыт­но­му вои­ну сре­ди сво­их под­чи­нен­ных.

После победы Цезарь был про­воз­гла­шен дик­та­то­ром. Сам он пустил­ся в пого­ню за Пом­пе­ем, Анто­ния же назна­чил началь­ни­ком кон­ни­цы и отпра­вил в Рим. Началь­ник кон­ни­цы — вто­рое лицо рядом с дик­та­то­ром, если же дик­та­тор отлу­ча­ет­ся, его долж­ность пер­вая и почти един­ст­вен­ная, ибо избра­ние дик­та­то­ра пре­кра­ща­ет пол­но­мо­чия всех долж­ност­ных лиц, кро­ме народ­ных три­бу­нов.

9. Один из тогдаш­них три­бу­нов, Дола­бел­ла, чело­век моло­дой и жаж­дав­ший пере­мен в государ­ст­вен­ных поряд­ках, внес пред­ло­же­ние об отмене дол­гов и убеж­дал Анто­ния, кото­рый был его дру­гом и, вдо­ба­вок, все­гда стре­мил­ся уго­дить наро­ду, ока­зать под­держ­ку это­му начи­на­нию. Меж тем как Ази­ний и Тре­бел­лий пыта­лись вну­шить Анто­нию про­ти­во­по­лож­ный образ мыс­лей, у него вне­зап­но заро­ди­лось силь­ное подо­зре­ние, что Дола­бел­ла оскор­бил его супру­же­ские пра­ва. В гне­ве и обиде он выго­ня­ет из дома жену, — она была его род­ст­вен­ни­цей, доче­рью Гая Анто­ния, това­ри­ща Цице­ро­на по кон­суль­ству, — и откры­ва­ет борь­бу про­тив Дола­бел­лы, при­няв­ши сто­ро­ну Ази­ния. Дола­бел­ла занял форум, чтобы про­ве­сти свой зако­но­про­ект силой. Тогда Анто­ний, полу­чив­ший под­держ­ку сена­та, кото­рый поста­но­вил, что Дола­бел­лу сле­ду­ет усми­рить любы­ми сред­ства­ми, не исклю­чая и ору­жие, завя­зал с бун­та­ря­ми насто­я­щее сра­же­ние, неко­то­рых из них убил и сам поте­рял несколь­ко чело­век уби­ты­ми. С тех пор народ про­ник­ся к нему враж­дою, что же каса­ет­ся порядоч­ных и разум­ных граж­дан, то им, как гово­рит Цице­рон¹⁰, был про­ти­вен весь образ жиз­ни Анто­ния, — им вну­ша­ло омер­зе­ние и его без­образ­ное пьян­ство, и воз­му­ти­тель­ное рас­то­чи­тель­ство, и нескон­чае­мые заба­вы с про­даж­ны­ми бабен­ка­ми, и то, что днем он спал или бро­дил сам не свой с похме­лья, а ноча­ми сло­нял­ся с буй­ны­ми гуля­ка­ми, устра­и­вал теат­раль­ные пред­став­ле­ния и весе­лил­ся на свадь­бах шутов и мимов.

Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды он пиро­вал на свадь­бе у мима Гип­пия и пил всю ночь напро­лет, а рано поут­ру народ позвал его на форум, и он, явив­шись с пере­пол­нен­ным желуд­ком, вдруг стал бле­вать, и кто-то из дру­зей под­ста­вил ему свой плащ. Сре­ди самых вли­я­тель­ных его при­бли­жен­ных были и мим Сер­гий, и воз­люб­лен­ная Анто­ния — бабен­ка из той же труп­пы, по име­ни Кифе­рида; объ­ез­жая горо­да, Анто­ний возил ее за собою в носил­ках, кото­рые сопро­вож­да­ла сви­та, не мень­шая, чем при носил­ках его мате­ри. Взор рим­лян оскорб­ля­ли и золотые чаши, кото­рые тор­же­ст­вен­но нес­ли за ним, слов­но в свя­щен­ном шест­вии, и рас­ки­ну­тые при доро­ге шат­ры, и рос­кош­ные зав­тра­ки у реки или на опуш­ке рощи, и запря­жен­ные в колес­ни­цу львы, и дома́ достой­ных людей, отведен­ные под квар­ти­ры потас­ку­хам и арфист­кам. И все воз­му­ща­лись и него­до­ва­ли, что тем вре­ме­нем, как сам Цезарь, за пре­де­ла­ми Ита­лии, ночу­ет под откры­тым небом и ценою огром­ных трудов и опас­но­стей гасит послед­ние искры вой­ны, в это самое вре­мя дру­гие, поль­зу­ясь вла­стью, кото­рою их облек Цезарь, уто­па­ют в рос­ко­ши и глу­мят­ся над сограж­да­на­ми.

10. Это, по-види­мо­му, усу­гу­би­ло сму­ту, а вои­нов под­стрек­ну­ло к наг­лым бес­чин­ствам и гра­бе­жам. Поэто­му Цезарь, вер­нув­шись, про­стил Дола­бел­лу и, в тре­тий раз избран­ный кон­су­лом, това­ри­щем по долж­но­сти взял не Анто­ния, а Лепида. Анто­ний купил дом Пом­пея, кото­рый про­да­вал­ся с тор­гов, но был воз­му­щен, когда у него потре­бо­ва­ли назна­чен­ную цену. «Я пото­му толь­ко не пошел за Цеза­рем в афри­кан­ский поход, — ска­зал он, — что не полу­чил ника­кой бла­го­дар­но­сти за преж­ние заслу­ги».

Но все же, сколь­ко мож­но судить, Цезарь не остал­ся рав­но­ду­шен к без­обра­зи­ям Анто­ния и при­нудил его обуздать свое без­рас­суд­ство и рас­пут­ство. Рас­став­шись с преж­нею жиз­нью, Анто­ний решил женить­ся и взял за себя Фуль­вию, вдо­ву народ­но­го вожа­ка Кло­дия, жен­щи­ну, на уме у кото­рой была не пря­жа и не забота о доме — ей мало было дер­жать в под­чи­не­нии скром­но­го и невид­но­го супру­га, но хоте­лось власт­во­вать над вла­сти­те­лем и началь­ст­во­вать над началь­ни­ком. Фуль­вия заме­ча­тель­но выучи­ла Анто­ния пови­но­вать­ся жен­ской воле и была бы впра­ве потре­бо­вать пла­ту за эти уро­ки с Клео­пат­ры, кото­рая полу­чи­ла из ее рук Анто­ния уже совсем смир­ным и при­вык­шим слу­шать­ся жен­щин. Впро­чем, и ее Анто­ний пытал­ся рас­ше­ве­лить сво­и­ми шут­ка­ми и маль­чи­ше­ски­ми выход­ка­ми. Как-то раз, после победы Цеза­ря в Испа­нии¹¹, Анто­ний в чис­ле мно­гих дру­гих выехал ему навстре­чу, но затем по Ита­лии вне­зап­но про­нес­ся слух, буд­то Цезарь убит и вра­ги при­бли­жа­ют­ся, и он повер­нул обрат­но. При­быв­ши в Рим, он пере­одел­ся в раб­ское пла­тье и посреди ночи явил­ся к себе в дом с сооб­ще­ни­ем, что при­вез Фуль­вии пись­мо от Анто­ния. Заку­тан­но­го с ног до голо­вы в плащ, его про­ве­ли к Фуль­вии, и та, вне себя от вол­не­ния, пер­вым делом спро­си­ла, жив ли Анто­ний. В ответ он мол­ча протя­нул ей пись­мо, а когда она рас­пе­ча­та­ла его и нача­ла читать, обнял и поце­ло­вал жену. Сре­ди мно­гих подоб­ных слу­ча­ев это лишь один, кото­рый я при­во­жу для при­ме­ра.

11. Когда Цезарь воз­вра­щал­ся из Испа­нии, все вид­ней­шие люди государ­ства встре­ча­ли его на рас­сто­я­нии мно­гих дней пути от Рима. Анто­ния он отме­тил осо­бен­но высо­кою поче­стью: про­ез­жая по Ита­лии на колес­ни­це, Цезарь поса­дил его рядом с собою, а поза­ди — Бру­та Аль­би­на и Окта­ви­а­на, сына сво­ей пле­мян­ни­цы, кото­рый впо­след­ст­вии полу­чил имя Цеза­ря и дол­гие годы пра­вил рим­ля­на­ми. Избран­ный кон­су­лом в пятый раз, Цезарь това­ри­щем по долж­но­сти немед­лен­но назна­чил Анто­ния, а затем поже­лал сло­жить с себя кон­суль­ское досто­ин­ство и пере­дать его Дола­бел­ле. Когда он изве­стил об этом сенат, Анто­ний высту­пил с рез­ки­ми воз­ра­же­ни­я­ми, осы­пал Дола­бел­лу бра­нью, нема­ло руга­тельств услы­шал и на свой счет, и Цезарь, сму­щен­ный таким бес­чин­ст­вом, вышел из курии. Неко­то­рое вре­мя спу­стя он все же хотел про­воз­гла­сить Дола­бел­лу кон­су­лом, но Анто­ний кри­чал, что гада­ния по пти­цам небла­го­при­ят­ны, зло­ве­щи, и в кон­це кон­цов Цезарь усту­пил — к вели­кой доса­де Дола­бел­лы. Ско­рее все­го, и тот и дру­гой были ему оди­на­ко­во про­тив­ны; рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды, выслу­шав жало­бу на обо­их сра­зу, Цезарь заме­тил, что боит­ся не этих, жир­ных и кра­си­во при­че­сан­ных, а блед­ных и худых — наме­кая на Бру­та и Кас­сия. Поз­же он, дей­ст­ви­тель­но, пал жерт­вою их заго­во­ра.

12. Отлич­ный повод к реши­тель­ным дей­ст­ви­ям дал заго­вор­щи­кам, сам того не подо­зре­вая, Анто­ний. Рим­ляне справ­ля­ли празд­ник Ликеи — кото­рый они зовут Лупер­ка­ли­я­ми¹², — и Цезарь в пыш­ном наряде три­ум­фа­то­ра сидел на фору­ме, на ора­тор­ском воз­вы­ше­нии, и смот­рел на бегу­нов. В этот день мно­гие моло­дые люди из знат­ных домов и даже иные из выс­ших долж­ност­ных лиц бега­ют, натер­шись мас­лом, по горо­ду и в шут­ку хле­щут встреч­ных бича­ми из кос­ма­той, невы­де­лан­ной шку­ры. И вот Анто­ний, кото­рый тоже был сре­ди бегу­нов, нару­ша­ет древ­ний обы­чай, при­бли­жа­ет­ся с уви­тою лав­ром диа­де­мою к воз­вы­ше­нию, те, кто бежит с ним вме­сте, под­ни­ма­ют его высо­ко над зем­лей, и Анто­ний про­тя­ги­ва­ет руку с диа­де­мою к голо­ве Цеза­ря — в знак того, что ему подо­ба­ет цар­ская власть. Цезарь, одна­ко, при­нял стро­гий вид и отки­нул­ся назад, и граж­дане отве­ти­ли на это радост­ны­ми руко­плес­ка­ни­я­ми. Анто­ний сно­ва под­нес ему диа­де­му, Цезарь сно­ва ее отверг, и борь­ба меж­ду ними тяну­лась дол­гое вре­мя, при­чем Анто­нию, кото­рый наста­и­вал на сво­ем, руко­плес­ка­ли вся­кий раз немно­го­чис­лен­ные дру­зья, а Цеза­рю, откло­няв­ше­му венец, — весь народ. Уди­ви­тель­ное дело! Те, что по сути вещей уже нахо­ди­лись под цар­скою вла­стью, стра­ши­лись цар­ско­го титу­ла, точ­но в нем одном была поте­ря сво­бо­ды! Цезарь спу­стил­ся с воз­вы­ше­ния; не в силах сдер­жать гнев, он отки­нул с шеи тогу и кри­чал, что готов под­ста­вить гор­ло любо­му, кто поже­ла­ет лишить его жиз­ни. Венок с диа­де­мой, воз­ло­жен­ный на одну из его ста­туй, несколь­ко народ­ных три­бу­нов сня­ли, и народ, с гром­ки­ми кри­ка­ми одоб­ре­ния, про­во­дил их до дому, зато Цезарь — отре­шил от долж­но­сти.

13. Это собы­тие укре­пи­ло сто­рон­ни­ков Бру­та и Кас­сия в их наме­ре­ни­ях. Выби­рая для заго­во­ра вер­ных дру­зей, они дума­ли и об Анто­нии. Все выска­зы­ва­лись за то, чтобы при­влечь его к делу, и толь­ко Тре­бо­ний был про­тив. Он рас­ска­зал, что в ту пору, когда они встре­ча­ли воз­вра­щав­ше­го­ся из Испа­нии Цеза­ря, он путе­ше­ст­во­вал вме­сте с Анто­ни­ем и жил с ним в одной палат­ке, и еще тогда, со все­ми воз­мож­ны­ми пре­до­сто­рож­но­стя­ми, про­бо­вал узнать его образ мыс­лей. Анто­ний понял, к чему он кло­нит, и никак не ото­звал­ся на его попыт­ку, одна­ко и Цеза­рю ни о чем не донес, но чест­но хра­нил их раз­го­вор втайне. Тогда заго­вор­щи­ки ста­ли сове­щать­ся, не убить ли Анто­ния вме­сте с Цеза­рем. Про­тив это­го реши­тель­но вос­стал Брут, потре­бо­вав, чтобы дело, на кото­рое они отва­жи­ва­ют­ся во имя пра­ва и зако­нов, было без­уко­риз­нен­но чисто от какой бы то ни было неспра­вед­ли­во­сти. Вме­сте с тем, опа­са­ясь боль­шой телес­ной силы Анто­ния и того вли­я­ния, какое дава­ла ему кон­суль­ская долж­ность, заго­вор­щи­ки назна­чи­ли несколь­ких чело­век, кото­рые перед самым поку­ше­ни­ем, когда Цезарь уже вой­дет в курию, долж­ны были важ­ным раз­го­во­ром задер­жать Анто­ния у вхо­да.

14. Все про­изо­шло так, как они и замыш­ля­ли, — Цезарь был убит в зда­нии сена­та, и Анто­ний, в одеж­де раба, немед­лен­но скрыл­ся. Когда же он узнал, что заго­вор­щи­ки, нико­му боль­ше не при­чи­нив ника­ко­го вреда, собра­лись на Капи­то­лии, он убедил их спу­стить­ся и дал в залож­ни­ки соб­ст­вен­но­го сына. В тот же вечер он уго­щал обедом Кас­сия, а Лепид — Бру­та. Созвав сенат, Анто­ний пред­ло­жил пре­дать про­шлое забве­нию и назна­чить Кас­сию и Бру­ту про­вин­ции, сена­то­ры одоб­ри­ли его мысль, а, кро­ме того, поста­но­ви­ли в ука­зах и рас­по­ря­же­ни­ях Цеза­ря ниче­го не изме­нять. В тот день Анто­ний вышел из курии самым зна­ме­ни­тым и про­слав­лен­ным в Риме чело­ве­ком — все счи­та­ли, что он уни­что­жил в заро­ды­ше меж­до­усоб­ную вой­ну и с муд­ро­стью вели­ко­го государ­ст­вен­но­го мужа ула­дил дела, чре­ва­тые небы­ва­лы­ми труд­но­стя­ми и опас­но­стя­ми. Но бла­го­ра­зум­ные замыс­лы ока­за­лись недол­го­веч­ны: сла­ва, кото­рою он поль­зо­вал­ся у тол­пы и кото­рая вну­ша­ла ему надеж­ду, что, сверг­нув и сокру­шив Бру­та, он достигнет неоспо­ри­мо­го пер­вен­ства, — эта сла­ва заста­ви­ла его забыть о преж­них замыс­лах. На погре­бе­нии Цеза­ря, когда остан­ки нес­ли через форум, Анто­ний, в согла­сии с обы­ча­ем, ска­зал похваль­ную речь умер­ше­му. Видя, что народ до край­но­сти взвол­но­ван и увле­чен его сло­ва­ми, он к похва­лам при­ме­шал горест­ные воз­гла­сы, выра­жал него­до­ва­ние про­ис­шед­шим, а под конец, потря­сая одеж­дой Цеза­ря, зали­тою кро­вью и изо­дран­ной меча­ми, назвал тех, кто это сде­лал, душе­гу­ба­ми и под­лы­ми убий­ца­ми. Народ при­шел в такую ярость, что, сло­жив­ши костер из ска­мей и сто­лов, сжег тело Цеза­ря тут же, на фору­ме, а потом, с пылаю­щи­ми голов­ня­ми, ринул­ся к домам заго­вор­щи­ков и пытал­ся в них ворвать­ся.

15. Видя все это, Брут и его сто­рон­ни­ки бежа­ли из Рима, дру­зья же Цеза­ря спло­ти­лись вокруг Анто­ния, а вдо­ва уби­то­го, Каль­пур­ния, про­ник­лась к нему таким дове­ри­ем, что пере­вез­ла в его дом чуть ли не все остав­ши­е­ся после смер­ти супру­га день­ги — в целом око­ло четы­рех тысяч талан­тов. В руках Анто­ния ока­за­лись и все запи­си Цеза­ря, сре­ди кото­рых были наме­чен­ные им замыс­лы и реше­ния. Допол­няя эти запи­си любы­ми име­на­ми по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию, Анто­ний мно­гих назна­чил на выс­шие долж­но­сти, мно­гих вклю­чил в сена­тор­ское сосло­вие, а иных даже вер­нул из ссыл­ки и выпу­стил на сво­бо­ду из заклю­че­ния, неиз­мен­но утвер­ждая, буд­то тако­ва воля Цеза­ря. Всем этим людям рим­ляне дали насмеш­ли­вое про­зви­ще дру­зей Харо­на¹³, пото­му, что, когда их при­вле­ка­ли к отве­ту, они иска­ли спа­се­ния в замет­ках умер­ше­го. И вооб­ще Анто­ний дер­жал себя как само­власт­ный пра­ви­тель, что вполне объ­яс­ни­мо — ведь сам он был кон­су­лом, а двое бра­тьев тоже зани­ма­ли выс­шие долж­но­сти: Гай — пре­то­ра, Луций — народ­но­го три­бу­на.

16. Вот в каком поло­же­нии нахо­дят­ся дела, когда в Рим при­бы­ва­ет моло­дой Цезарь, вну­ча­тый пле­мян­ник умер­ше­го и наслед­ник его состо­я­ния; во вре­мя убий­ства он был в Апол­ло­нии. Сра­зу по при­езде он явля­ет­ся с при­вет­ст­ви­я­ми к Анто­нию — дру­гу сво­его при­ем­но­го отца — и напо­ми­на­ет о день­гах, пере­дан­ных тому на хра­не­ние: заве­ща­ние гла­си­ло, что моло­дой Цезарь дол­жен раздать рим­ля­нам по семи­де­ся­ти пяти дена­ри­ев каж­до­му. Спер­ва Анто­ний, пол­ный пре­не­бре­же­ния к его юным годам, гово­рил ему, что он про­сто не в сво­ем уме и лишен не толь­ко разу­ма, но и доб­рых дру­зей, если хочет при­нять на свои пле­чи такую непо­силь­ную ношу, как наслед­ство Цеза­ря. Одна­ко юно­ша не усту­пал и по-преж­не­му тре­бо­вал денег, и тут Анто­ний при­нял­ся вся­че­ски уни­жать его и сло­вом и делом. Он домо­гал­ся долж­но­сти народ­но­го три­бу­на — Анто­ний встал ему попе­рек доро­ги, он выста­вил в обще­ст­вен­ном месте золо­тое крес­ло сво­его отца — в пол­ном согла­сии с поста­нов­ле­ни­ем сена­та, — Анто­ний при­гро­зил заклю­чить его в тюрь­му, если он не пре­кра­тит заис­ки­вать у наро­да. Но когда он пору­чил себя заботам Цице­ро­на и всех про­чих, кто нена­видел Анто­ния, и через них начал рас­по­ла­гать в свою поль­зу сенат, меж тем как сам ста­рал­ся при­об­ре­сти бла­го­склон­ность наро­да и соби­рал в Рим ста­рых вои­нов из их посе­ле­ний, — Анто­ний испу­гал­ся и, устро­ив встре­чу с Цеза­рем на Капи­то­лии, при­ми­рил­ся с ним. В ту же ночь он увидел страш­ный сон — буд­то в пра­вую его руку уда­ри­ла мол­ния, а через несколь­ко дней раз­нес­ся слух, что Цезарь гото­вит ему гибель. Цезарь оправ­ды­вал­ся, но подо­зре­ний Анто­ния не рас­се­ял, и враж­да заго­ре­лась вновь.

Оба про­тив­ни­ка объ­ез­жа­ли Ита­лию, гром­ки­ми посу­ла­ми под­ни­ма­ли на ноги быв­ших сол­дат, уже наде­лен­ных зем­лею, и напе­ре­бой скло­ня­ли на свою сто­ро­ну вой­ска, еще не выпу­стив­шие из рук ору­жие. 17. Цице­рон, обла­дав­ший в ту пору наи­боль­шим вли­я­ни­ем в Риме, вос­ста­но­вил про­тив Анто­ния всех и вся и, в кон­це кон­цов, убедил сенат объ­явить его вра­гом государ­ства. Осо­бым поста­нов­ле­ни­ем Цеза­рю была отправ­ле­на лик­тор­ская сви­та и осталь­ные зна­ки пре­тор­ско­го досто­ин­ства, а Пан­се и Гир­цию, кон­су­лам того года, пору­че­но изгнать Анто­ния из Ита­лии. Кон­су­лы дали Анто­нию бит­ву близ горо­да Мути­ны, в при­сут­ст­вии и при под­держ­ке Цеза­ря, и раз­би­ли вра­га, но сами оба погиб­ли.

Во вре­мя бег­ства Анто­нию при­шлось выне­сти мно­го тяж­ких испы­та­ний, и самым тяж­ким сре­ди них был голод. Но таков он был от при­ро­ды, что в несча­сти­ях, в беде пре­вос­хо­дил само­го себя и ста­но­вил­ся неот­ли­чи­мо схож с чело­ве­ком, истин­но достой­ным. Прав­да, всем людям свой­ст­вен­но, потер­пев кру­ше­ние, вспо­ми­нать о тре­бо­ва­ни­ях дол­га и чести, но дале­ко не у каж­до­го хва­та­ет при этом силы сле­до­вать тому, что он при­знал достой­ным, и избе­гать того, что осудил, — мно­гие по сла­бо­сти усту­па­ют дав­ним при­выч­кам и не слу­ша­ют­ся голо­са разу­ма. Анто­ний, одна­ко, в те дни был заме­ча­тель­ным при­ме­ром для сво­их вои­нов: после всей рос­ко­ши, все­го вели­ко­ле­пия, кото­рые его окру­жа­ли, он без малей­шей брезг­ли­во­сти пил тух­лую воду и питал­ся дики­ми пло­да­ми и коре­нья­ми. Рас­ска­зы­ва­ют, что, пере­ва­ли­вая через Аль­пы, его люди ели и дре­вес­ную кору, и живот­ных, нико­гда преж­де в пищу не употреб­ляв­ших­ся.

18. Его целью было соеди­нить­ся с вой­ском, сто­яв­шим по ту сто­ро­ну гор под коман­дою Лепида, кото­рый счи­тал­ся дру­гом Анто­ния и с его помо­щью извлек нема­ло выгод из друж­бы с Цеза­рем. Когда же, завер­шив путь и рас­по­ло­жив­шись лаге­рем непо­да­ле­ку, он увидел, что ни малей­ше­го дру­же­ско­го уча­стия в Лепиде не встре­ча­ет, то решил­ся на отча­ян­ный посту­пок. С нече­са­ны­ми воло­са­ми, с длин­ною боро­дой, кото­рая отрос­ла после пора­же­ния, в тем­ном пла­ще он подо­шел к лаге­рю Лепида и заго­во­рил с вои­на­ми. Мно­гие были рас­тро­га­ны его видом и захва­че­ны его речью, и Лепид, испу­гав­шись, при­ка­зал тру­бить во все тру­бы, чтобы заглу­шить сло­ва Анто­ния. Но это лишь уси­ли­ло сочув­ст­вие сол­дат к Анто­нию, и они завя­за­ли с ним тай­ные пере­го­во­ры, отпра­вив Лелия и Кло­дия, пере­оде­тых сол­дат­ски­ми потас­ку­ха­ми. Послан­цы убеж­да­ли Анто­ния сме­ло напасть на лагерь: най­дет­ся, гово­ри­ли они, нема­ло людей, кото­рые при­мут его с рас­про­стер­ты­ми объ­я­ти­я­ми, а Лепида — если он поже­ла­ет, — убьют. Лепида Анто­ний тро­гать не велел, а сам рано поут­ру начал пере­прав­лять­ся через реку. Он вошел в воду пер­вым и дви­нул­ся вброд к про­ти­во­по­лож­но­му бере­гу, где уже тол­пи­лись вои­ны Лепида, про­тя­ги­вая к нему руки, меж тем как дру­гие раз­ру­ша­ли лагер­ный вал. Всту­пив в лагерь и овла­дев­ши им, он обо­шел­ся с Лепидом до край­но­сти мяг­ко — почти­тель­но его при­вет­ст­во­вал, назвал отцом и сохра­нил за ним титул импе­ра­то­ра и все поче­сти, хотя по сути дела без­раздель­ным хозя­и­ном поло­же­ния был теперь он, Анто­ний. Это при­влек­ло на его сто­ро­ну и Муна­тия План­ка, кото­рый нахо­дил­ся вбли­зи со зна­чи­тель­ны­ми сила­ми. Так, сно­ва под­няв­шись на ноги и выпря­мив­шись во весь рост, Анто­ний пере­ва­лил Аль­пы и повел на Ита­лию сем­на­дцать леги­о­нов пехоты и десять тысяч кон­ни­цы. Кро­ме того, в Гал­лии, для сто­ро­же­вой служ­бы, он оста­вил шесть леги­о­нов во гла­ве с Вари­ем, одним из сво­их при­я­те­лей и собу­тыль­ни­ков, извест­ным под про­зви­щем Про­пой­ца.

19. Меж­ду тем Цезарь, видя при­вер­жен­ность Цице­ро­на сво­бо­де, совсем к нему охла­дел и через дру­зей пред­ла­гал Анто­нию и Лепиду мир­ное согла­ше­ние. Втро­ем они встре­ти­лись на малень­ком ост­ров­ке посреди реки и сове­ща­лись три дня под­ряд. Без осо­бо­го труда они дого­во­ри­лись обо всем про­чем и, точ­но отцов­ское наслед­ство, поде­ли­ли меж­ду собою Рим­скую дер­жа­ву, и лишь вокруг осуж­ден­ных на смерть раз­го­рел­ся ярост­ный и мучи­тель­ный спор, ибо каж­дый хотел разде­лать­ся со сво­и­ми вра­га­ми и спа­сти сво­их при­вер­жен­цев. В кон­це кон­цов ува­же­ние к род­ст­вен­ни­кам и любовь к дру­зьям скло­ни­лись перед лютою зло­бой к непри­я­те­лям и Цезарь усту­пил Анто­нию Цице­ро­на, а тот ему — Луция Цеза­ря, сво­его дядю по мате­ри. Лепиду был отдан в жерт­ву Павел, его род­ной брат. Прав­да, неко­то­рые утвер­жда­ют, что смер­ти Пав­ла тре­бо­ва­ли двое осталь­ных, а Лепид лишь усту­пил их тре­бо­ва­ни­ям. Нет и не было, на мой взгляд, ниче­го ужас­нее и бес­че­ло­веч­нее это­го обме­на! За смерть пла­тя смер­тью, они были оди­на­ко­во повин­ны и в убий­стве тех, над кем полу­ча­ли власть, и тех, кого выда­ва­ли сами, хотя боль­шею неспра­вед­ли­во­стью была, разу­ме­ет­ся, рас­пра­ва с дру­зья­ми, ни малей­шей нена­ви­сти к кото­рым они не пита­ли.

20. Когда согла­сие было достиг­ну­то, вои­ны, обсту­пив Цеза­ря, потре­бо­ва­ли, чтобы он скре­пил новую друж­бу бра­ком, взяв­ши за себя Кло­дию, дочь супру­ги Анто­ния — Фуль­вии. Ни Цезарь, ни Анто­ний не воз­ра­жа­ли. Затем были объ­яв­ле­ны вне зако­на и каз­не­ны три­ста чело­век. Цице­ро­ну Анто­ний при­ка­зал отсечь голо­ву и пра­вую руку, кото­рою ора­тор писал свои речи про­тив него. Ему доста­ви­ли эту добы­чу, и он глядел на нее, счаст­ли­вый, и дол­го сме­ял­ся от радо­сти, а потом, наглядев­шись, велел выста­вить на фору­ме, на ора­тор­ском воз­вы­ше­нии. Он-то думал, что глу­мит­ся над умер­шим, но ско­рее, на гла­зах у всех, оскорб­лял Судь­бу и позо­рил свою власть! Его дядя, Цезарь, за кото­рым гна­лись убий­цы, искал убе­жи­ща у сво­ей сест­ры. Когда пала­чи вло­ми­лись в дом и уже гото­вы были ворвать­ся в ее спаль­ню, она вста­ла на поро­ге и, рас­ки­нув руки, вос­клик­ну­ла: «Вам не убить Луция Цеза­ря, пока жива я, мать ваше­го импе­ра­то­ра!» Так она спас­ла бра­та от вер­ной смер­ти.

21. Власть тро­их по мно­гим при­чи­нам тяго­ти­ла рим­лян, но глав­ная доля вины пада­ла на Анто­ния, кото­рый был стар­ше Цеза­ря и могу­ще­ст­вен­нее Лепида и теперь, едва опра­вив­шись от бед­ст­вий, сно­ва с голо­вою ушел в преж­нюю жизнь, раз­нуздан­ную, пол­ную наслаж­де­ний. Вдо­ба­вок к дур­ной мол­ве, все­об­щей и еди­но­глас­ной, нема­лую нена­висть раз­жи­гал самый вид его дома, где преж­де жил Пом­пей Вели­кий, сла­вою сво­ею столь­ко же обя­зан­ный трем три­ум­фам, сколь­ко воз­держ­но­сти и стро­гой про­сто­те: рим­ляне него­до­ва­ли, видя этот дом почти все­гда закры­тым для вое­на­чаль­ни­ков, пол­ко­вод­цев и послов, кото­рых бес­стыд­но гна­ли прочь от две­рей, зато бит­ком наби­тым фокус­ни­ка­ми, мима­ми и пья­ны­ми льсте­ца­ми, на кото­рых ухо­ди­ли чуть ли не все день­ги, добы­вав­ши­е­ся ценою жесто­чай­ших наси­лий. В самом деле, трое вла­сти­те­лей не толь­ко пус­ка­ли с тор­гов иму­ще­ство каз­нен­ных, воз­во­дя при этом кле­вет­ни­че­ские обви­не­ния на их род­ст­вен­ни­ков и жен, не толь­ко вве­ли нало­ги всех видов, — в довер­ше­ние ко все­му, раз­уз­нав, что у жриц Весты хра­нят­ся цен­но­сти, дове­рен­ные им ино­стран­ца­ми и рим­ски­ми граж­да­на­ми, они изъ­яли эти вкла­ды. Но Анто­ний был по-преж­не­му нена­сы­тен, и Цезарь потре­бо­вал поде­лить собран­ные день­ги. Поде­ли­ли они и вой­ско, оба отправ­ля­ясь в Македо­нию про­тив Бру­та и Кас­сия, а Рим вве­рив охране Лепида.

22. Когда, пере­пра­вив­шись за море, они нача­ли воен­ные дей­ст­вия и раз­би­ли лаге­ри вбли­зи непри­я­те­ля, так что Анто­ний стал про­тив Кас­сия, а про­тив Бру­та Цезарь, послед­ний ничем себя не про­сла­вил, у Анто­ния же успех сле­до­вал за успе­хом. В пер­вой бит­ве Брут нанес Цеза­рю реши­тель­ное пора­же­ние, взял его лагерь и во вре­мя пого­ни едва не захва­тил в плен само­го пол­ко­во­д­ца. Впро­чем, Цезарь в сво­их «Вос­по­ми­на­ни­ях» сооб­ща­ет, что нака­нуне бит­вы уехал — по сове­ту одно­го из дру­зей, видев­ше­го дур­ной сон. Анто­ний раз­гро­мил Кас­сия; сле­ду­ет, прав­да, заме­тить, что, по сло­вам неко­то­рых писа­те­лей, сам он в сра­же­нии уча­стия не при­ни­мал и появил­ся лишь после боя, когда уже нача­лось пре­сле­до­ва­ние. Кас­сия, кото­рый не знал о победе Бру­та, убил, под­чи­ня­ясь его жела­нию и при­ка­зу, вер­ный воль­ноот­пу­щен­ник Пин­дар. Немно­го дней спу­стя состо­я­лась новая бит­ва, и Брут, потер­пев пора­же­ние, покон­чил с собой. Почти вся сла­ва победы доста­лась Анто­нию, пото­му что Цезарь был болен. Подой­дя к телу Бру­та, Анто­ний спер­ва поста­вил мерт­во­му в укор смерть сво­его бра­та Гая — Брут каз­нил его в Македо­нии, мстя за гибель Цице­ро­на, — но затем ска­зал, что в убий­стве бра­та винит ско­рее Гор­тен­зия, чем Бру­та, и рас­по­рядил­ся заре­зать Гор­тен­зия на моги­ле Гая, а Бру­та при­крыл сво­им пур­пур­ным пла­щом, кото­рый сто­ил огром­ных денег, и велел одно­му из сво­их воль­ноот­пу­щен­ни­ков поза­бо­тить­ся о его погре­бе­нии. Впо­след­ст­вии выяс­ни­лось, что этот чело­век и плащ на погре­баль­ном кост­ре не сжег, и похи­тил боль­шу́ю часть отпу­щен­ной на похо­ро­ны сум­мы, — и Анто­ний его каз­нил.

23. После это­го Цезарь уехал в Рим — недуг был настоль­ко силен, что, каза­лось, дни его сочте­ны, — Анто­ний же, наме­ре­ва­ясь обло­жить данью восточ­ные про­вин­ции, во гла­ве боль­шо­го вой­ска дви­нул­ся в Гре­цию; трое вла­сти­те­лей обе­ща­ли каж­до­му вои­ну по пяти тысяч дена­ри­ев, и теперь тре­бо­ва­лись реши­тель­ные и кру­тые меры, чтобы добыть необ­хо­ди­мые сум­мы. С гре­ка­ми, одна­ко, он дер­жал­ся — по край­ней мере, сна­ча­ла — без малей­шей стро­го­сти или гру­бо­сти, напро­тив, он слу­шал уче­ных, смот­рел на игры, при­ни­мал посвя­ще­ния в таин­ства, и лишь в этом обна­ру­жи­ва­ла себя его страсть к заба­вам и раз­вле­че­ни­ям; в суде он бывал снис­хо­ди­те­лен и спра­вед­лив, он радо­вал­ся, когда его назы­ва­ли дру­гом гре­ков и еще того более — дру­гом афи­нян, и сде­лал это­му горо­ду мно­го щед­рых даров. Мега­ряне, сопер­ни­чая и сорев­ну­ясь с афи­ня­на­ми, тоже хоте­ли пока­зать Анто­нию что-нибудь заме­ча­тель­ное и при­гла­си­ли его посмот­реть зда­ние Сове­та. Гость все оглядел и на вопрос хозя­ев, каков у них Совет, отве­тил: «Тес­ный и вет­хий». Он при­ка­зал сде­лать обме­ры хра­ма Апол­ло­на Пифий­ско­го с целью дове­сти стро­и­тель­ство¹⁴ до кон­ца. Такое обе­ща­ние дал он сена­ту в Риме.

24. Когда же, оста­вив в Гре­ции Луция Цен­зо­ри­на, Анто­ний пере­пра­вил­ся в Азию и впер­вые ощу­тил вкус тамош­них богатств, когда две­ри его ста­ли оса­ждать цари, а цари­цы напе­ре­бой ста­ра­лись снис­кать его бла­го­склон­ность бога­ты­ми дара­ми и соб­ст­вен­ной кра­сотою, он отдал­ся во власть преж­них стра­стей и вер­нул­ся к при­выч­но­му обра­зу жиз­ни, наслаж­да­ясь миром и без­мя­теж­ным поко­ем, меж тем как Цезарь в Риме выби­вал­ся из сил, изму­чен­ный граж­дан­ски­ми сму­та­ми и вой­ной¹⁵. Вся­кие там кифа­реды Ана­к­се­но­ры, флей­ти­сты Ксуфы, пля­су­ны Мет­ро­до­ры и целая сво­ра раз­ных ази­ат­ских музы­кан­тов, наг­ло­стью и гнус­ным шутов­ст­вом дале­ко пре­вос­хо­див­ших чум­ной сброд, при­ве­зен­ный из Ита­лии, навод­ни­ли и запо­ло­ни­ли двор Анто­ния и всё настро­и­ли на свой лад, всех увлек­ли за собою — это было совер­шен­но непе­ре­но­си­мо! Вся Азия, точ­но город в зна­ме­ни­тых сти­хах Софок­ла¹⁶, была пол­на

Когда Анто­ний въез­жал в Эфес, впе­ре­ди высту­па­ли жен­щи­ны, оде­тые вак­хан­ка­ми, муж­чи­ны и маль­чи­ки в обли­чии панов и сати­ров, весь город был в плю­ще, в тир­сах, повсюду зву­ча­ли псал­те­рии¹⁷, сви­ре­ли, флей­ты, и граж­дане вели­ча­ли Анто­ния Дио­ни­сом — Пода­те­лем радо­стей, Источ­ни­ком мило­сер­дия. Нет спо­ру, он при­но­сил и радость и мило­сер­дие, но — лишь иным, немно­гим, для боль­шин­ства же он был Дио­ни­сом Кро­во­жад­ным и Неисто­вым¹⁸. Он отби­рал иму­ще­ство у людей высо­ко­го про­ис­хож­де­ния и отда­вал него­дя­ям и льсте­цам. Неред­ко у него про­си­ли доб­ро живых — слов­но бы вымо­роч­ное, — и полу­ча­ли про­си­мое. Дом одно­го маг­не­сий­ца он пода­рил пова­ру, кото­рый, как рас­ска­зы­ва­ют, одна­жды уго­дил ему вели­ко­леп­ным обедом. Нако­нец, он обло­жил горо­да нало­гом во вто­рой раз, и тут Гиб­рей, высту­пая в защи­ту Азии, отва­жил­ся про­из­не­сти мет­кие и пре­крас­но рас­счи­тан­ные на вкус Анто­ния сло­ва: «Если ты можешь взыс­кать подать два­жды в тече­ние одно­го года, ты, вер­но, можешь сотво­рить нам и два лета, и две осе­ни!» Реши­тель­но и сме­ло напом­нив, что Азия уже упла­ти­ла две­сти тысяч талан­тов, он вос­клик­нул: «Если ты их не полу­чил, спра­ши­вай с тех, в чьи руки эти день­ги попа­ли, если же, полу­чив, уже издер­жал — мы погиб­ли!» Эта речь про­из­ве­ла на Анто­ния глу­бо­кое впе­чат­ле­ние. Почти ни о чем из того, что тво­ри­лось вокруг, он про­сто не знал — не столь­ко по лег­ко­мыс­лию, сколь­ко по чрез­мер­но­му про­сто­ду­шию, сле­по дове­ряя окру­жаю­щим. Вооб­ще он был про­стак и тяже­ло­дум и поэто­му дол­го не заме­чал сво­их оши­бок, но раз заме­тив и постиг­нув, бур­но рас­ка­и­вал­ся, горя­чо винил­ся перед теми, кого обидел, и уже не знал удер­жу ни в возда­я­ни­ях, ни в карах. Впро­чем, сколь­ко мож­но судить, он лег­че пре­сту­пал меру награж­дая, чем нака­зы­вая. Рав­ным обра­зом его раз­нуздан­ная страсть к насмеш­кам в себе самой заклю­ча­ла и сво­его рода целеб­ное сред­ство, ибо каж­до­му доз­во­ля­лось обо­ро­нять­ся и пла­тить издев­кою за издев­ку, и Анто­ний с таким же удо­воль­ст­ви­ем поте­шал­ся на соб­ст­вен­ный счет, как и на счет дру­гих. Одна­ко же на дела это его каче­ство ока­зы­ва­ло боль­шею частью пагуб­ное воздей­ст­вие. Он и не дога­ды­вал­ся, что люди, кото­рые так сме­лы и воль­ны в шут­ках, спо­соб­ны льстить, ведя беседы пер­во­сте­пен­ной важ­но­сти, и лег­ко попа­дал­ся в сил­ки похвал, не зная, что иные при­ме­ши­ва­ют к лести воль­ность речей, слов­но терп­кую при­пра­ву, раз­жи­гаю­щую аппе­тит, и дерз­кою бол­тов­ней за чашею вина пре­сле­ду­ют вполне опре­де­лен­ную цель — чтобы их неиз­мен­ное согла­сие в делах серь­ез­ных каза­лось не угод­ни­че­ст­вом, но вынуж­ден­ной уступ­кою разу­му, более силь­но­му и высо­ко­му.

25. Ко всем этим при­род­ным сла­бо­стям Анто­ния при­ба­ви­лась послед­няя напасть — любовь к Клео­пат­ре, — раз­будив и при­ведя в неисто­вое вол­не­ние мно­гие стра­сти, до той поры скры­тые и недви­жи­мые, и пода­вив, уни­что­жив все здра­вые и доб­рые нача­ла, кото­рые пыта­лись ей про­ти­во­сто­ять. И вот как запу­тал­ся он в этих сетях. Гото­вясь к борь­бе с Пар­фи­ей, он отпра­вил к Клео­пат­ре гон­ца с при­ка­зом явить­ся в Кили­кию и дать ответ на обви­не­ния, кото­рые про­тив нее воз­во­ди­лись: гово­ри­ли, что во вре­мя вой­ны цари­ца мно­го помог­ла Кас­сию и день­га­ми, и ины­ми сред­ства­ми. Увидев Клео­пат­ру, узнав ее хит­рость и ред­кое мастер­ство речей, гонец рим­ско­го пол­ко­во­д­ца Дел­лий сра­зу же сооб­ра­зил, что такой жен­щине Анто­ний ниче­го дур­но­го не сде­ла­ет, напро­тив, сам пол­но­стью под­па­дет ее вли­я­нию, а пото­му при­нял­ся вся­че­ски обха­жи­вать егип­тян­ку, убеж­дал ее ехать в Кили­кию, как ска­за­но у Гоме­ра¹⁹ — «убран­ст­вом себя изу­кра­сив», и совер­шен­но не боять­ся Анто­ния, сре­ди всех вое­на­чаль­ни­ков само­го любез­но­го и снис­хо­ди­тель­но­го. Клео­пат­ра после­до­ва­ла сове­ту Дел­лия и, пом­ня о впе­чат­ле­нии, кото­рое в преж­ние годы про­из­ве­ла ее кра­сота на Цеза­ря и Гнея, сына Пом­пея, рас­счи­ты­ва­ла лег­ко поко­рить Анто­ния. Ведь те двое зна­ли ее совсем юной и неис­ку­шен­ной в жиз­ни, а перед Анто­ни­ем она пред­станет в том воз­расте, когда и кра­сота жен­щи­ны в пол­ном рас­цве­те и разум ее все­го ост­рей и силь­нее. Итак, при­гото­вив щед­рые дары, взяв мно­го денег, рос­кош­ные наряды и укра­ше­ния, — какие и подо­ба­ло вез­ти с собою вла­ды­чи­це несмет­ных богатств и бла­го­ден­ст­ву­ю­ще­го цар­ства, — но глав­ные надеж­ды воз­ла­гая на себя самоё, на свою пре­лесть и свои чары, она пусти­лась в путь.

26. Хотя Клео­пат­ра успе­ла полу­чить мно­го писем и от само­го Анто­ния, и от его дру­зей, она отно­си­лась к этим при­гла­ше­ни­ям с таким высо­ко­ме­ри­ем и насмеш­кой, что поплы­ла вверх по Кид­ну²⁰ на ладье с вызо­ло­чен­ной кор­мою, пур­пур­ны­ми пару­са­ми и посе­реб­рен­ны­ми вес­ла­ми, кото­рые дви­га­лись под напев флей­ты, строй­но соче­тав­ший­ся со сви­стом сви­ре­лей и бря­ца­ни­ем кифар. Цари­ца поко­и­лась под рас­ши­тою золо­том сенью в убо­ре Афро­ди­ты, какою изо­бра­жа­ют ее живо­пис­цы, а по обе сто­ро­ны ложа сто­я­ли маль­чи­ки с опа­ха­ла­ми — буд­то эроты на кар­ти­нах. Подоб­ным же обра­зом и самые кра­си­вые рабы­ни были пере­оде­ты нере­ида­ми и хари­та­ми и сто­я­ли кто у кор­мо­вых весел, кто у кана­тов. Див­ные бла­го­во­ния вос­хо­ди­ли из бес­чис­лен­ных куриль­ниц и рас­те­ка­лись по бере­гам. Тол­пы людей про­во­жа­ли ладью по обе­им сто­ро­нам реки, от само­го устья, дру­гие тол­пы дви­ну­лись навстре­чу ей из горо­да, мало-пома­лу нача­ла пустеть и пло­щадь, и в кон­це кон­цов Анто­ний остал­ся на сво­ем воз­вы­ше­нии один. И повсюду раз­нес­лась мол­ва, что Афро­ди­та шест­ву­ет к Дио­ни­су на бла­го Азии.

Анто­ний послал Клео­пат­ре при­гла­ше­ние к обеду. Цари­ца про­си­ла его прий­ти луч­ше к ней. Желая сра­зу же пока­зать ей свою обхо­ди­тель­ность и доб­ро­же­ла­тель­ство, Анто­ний испол­нил ее волю. Пыш­ность убран­ства, кото­рую он увидел, не под­да­ет­ся опи­са­нию, но все­го более его пора­зи­ло оби­лие огней. Они свер­ка­ли и лили свой блеск ото­всюду и так затей­ли­во соеди­ня­лись и спле­та­лись в пря­мо­уголь­ни­ки и кру­ги, что труд­но было ото­рвать взгляд или пред­ста­вить себе зре­ли­ще пре­крас­нее. 27. На дру­гой день Анто­ний при­ни­мал егип­тян­ку и при­ло­жил все уси­лия к тому, чтобы пре­взой­ти ее рос­ко­шью и изыс­кан­но­стью, но, видя себя побеж­ден­ным и в том и в дру­гом, пер­вый при­нял­ся насме­хать­ся над убо­же­ст­вом и отсут­ст­ви­ем вку­са, царив­ши­ми в его пир­ше­ст­вен­ной зале. Уга­дав­ши в Анто­нии по его шут­кам гру­бо­го и пошло­го сол­да­фо­на, Клео­пат­ра и сама заго­во­ри­ла в подоб­ном же тоне — сме­ло и без вся­ких стес­не­ний. Ибо кра­сота этой жен­щи­ны была не тою, что зовет­ся несрав­нен­ною и пора­жа­ет с пер­во­го взгляда, зато обра­ще­ние ее отли­ча­лось неот­ра­зи­мою пре­ле­стью, и пото­му ее облик, соче­тав­ший­ся с ред­кою убеди­тель­но­стью речей, с огром­ным оба­я­ни­ем, скво­зив­шим в каж­дом сло­ве, в каж­дом дви­же­нии, накреп­ко вре­зал­ся в душу. Самые зву­ки ее голо­са лас­ка­ли и радо­ва­ли слух, а язык был точ­но мно­го­струн­ный инстру­мент, лег­ко настра­и­ваю­щий­ся на любой лад, — на любое наре­чие, так что лишь с очень немно­ги­ми вар­ва­ра­ми она гово­ри­ла через пере­вод­чи­ка, а чаще все­го сама бесе­до­ва­ла с чуже­зем­ца­ми — эфи­о­па­ми, тро­гло­ди­та­ми, евре­я­ми, ара­ба­ми, сирий­ца­ми, мидий­ца­ми, пар­фя­на­ми… Гово­рят, что она изу­чи­ла и мно­гие язы­ки, тогда как цари, пра­вив­шие до нее, не зна­ли даже еги­пет­ско­го, а неко­то­рые забы­ли и македон­ский.

28. Анто­ний был увле­чен до такой сте­пе­ни, что поз­во­лил Клео­пат­ре увез­ти себя в Алек­сан­дрию — и это в то самое вре­мя, когда в Риме супру­га его Фуль­вия, отста­и­вая его дело, вела вой­ну с Цеза­рем, а пар­фян­ское вой­ско дей­ст­во­ва­ло в Месо­пота­мии, и пол­ко­вод­цы царя уже объ­яви­ли Лаби­е­на пар­фян­ским намест­ни­ком этой стра­ны и гото­ви­лись захва­тить Сирию. В Алек­сан­дрии он вел жизнь маль­чиш­ки-без­дель­ни­ка и за пусты­ми заба­ва­ми рас­тра­чи­вал и про­ма­ты­вал самое дра­го­цен­ное, как гово­рит Анти­фонт, досто­я­ние — вре­мя. Соста­вил­ся сво­его рода союз, кото­рый они зва­ли «Сою­зом непо­д­ра­жае­мых», и что ни день они зада­ва­ли друг дру­гу пиры, про­ма­ты­вая совер­шен­но бас­но­слов­ные день­ги. Врач Филот, родом из Амфис­сы, рас­ска­зы­вал мое­му деду Лам­прию, что как раз в ту пору он изу­чал меди­ци­ну в Алек­сан­дрии и позна­ко­мил­ся с одним из пова­ров цари­цы, кото­рый уго­во­рил его поглядеть, с какою рос­ко­шью гото­вит­ся у них обед. Его при­ве­ли на кух­ню, и сре­ди про­че­го изоби­лия он увидел восемь каба­нов, кото­рых зажа­ри­ли разом, и уди­вил­ся мно­го­люд­но­сти пред­сто­я­ще­го пира. Его зна­ко­мец засме­ял­ся и отве­тил: «Гостей будет немно­го, чело­век две­на­дцать, но каж­дое блюдо надо пода­вать в тот миг, когда оно вкус­нее все­го, а про­пу­стить этот миг про­ще про­сто­го. Ведь Анто­ний может потре­бо­вать обед и сра­зу, а слу­ча­ет­ся, и отло­жит нена­дол­го — при­ка­жет при­не­сти спер­ва кубок или увле­чет­ся раз­го­во­ром и не захо­чет его пре­рвать. Выхо­дит, — закон­чил повар, — гото­вит­ся не один, а мно­го обедов, пото­му что вре­мя никак не уга­да­ешь». Так рас­ска­зы­вал Филот. Немно­го спу­стя он ока­зал­ся в чис­ле при­бли­жен­ных стар­ше­го сына Анто­ния от Фуль­вии и вме­сте с осталь­ны­ми дру­зья­ми посто­ян­но у него обедал, — кро­ме тех дней, когда маль­чик обедал у отца. Одна­жды за сто­лом какой-то врач дер­жал себя крайне вызы­ваю­ще и был в тягость всем при­сут­ст­ву­ю­щим, пока Филот не зажал ему рта таким хит­ро­ум­ным рас­суж­де­ни­ем: «Кому жар­ко, тому надо дать холод­ной воды. Но всем, у кого жар, жар­ко. Ста­ло быть, каж­до­го, у кого жар, надо поить холод­ной водой»²¹. В пол­ной рас­те­рян­но­сти наг­лец замол­чал, а маль­чик весе­ло засме­ял­ся и крик­нул: «Все, что здесь есть, дарю тебе, Филот!» — и с эти­ми сло­ва­ми ука­зал на стол, тес­но устав­лен­ный вме­сти­тель­ны­ми куб­ка­ми. Филот горя­чо бла­го­да­рил, но был далек от мыс­ли, что тако­му юно­му маль­чи­ку дано пра­во делать столь доро­гие подар­ки. Одна­ко, спу­стя корот­кое вре­мя, явля­ет­ся один из рабов, при­но­сит кор­зи­ну с куб­ка­ми и велит ему скре­пить сво­ею печа­тью рас­пис­ку. Филот стал было отка­зы­вать­ся и боял­ся оста­вить куб­ки у себя, но раб ему ска­зал: «Чего ты тру­сишь, дурак? Не зна­ешь раз­ве, кто тебе это посы­ла­ет? Сын Анто­ния, а он может пода­рить и золотых куб­ков столь­ко же! Но луч­ше послу­шай­ся меня и отдай нам все это обрат­но, а вза­мен возь­ми день­ги, а то как бы отец не хва­тил­ся какой-нибудь из вещей — ведь сре­ди них есть ста­рин­ные и тон­кой работы». Эту исто­рию, гово­рил мне мой дед, Филот любил повто­рять при вся­ком удоб­ном слу­чае.

29. Клео­пат­ра, меж­ду тем, исхит­ри­лась разде­лить лесть не на четы­ре, как ска­за­но у Пла­то­на²², а на мно­го частей и, вся­кий раз сооб­щая все новую сла­дость и пре­лесть любо­му делу или раз­вле­че­нию, за какое ни брал­ся Анто­ний, ни на шаг не отпус­кая его ни днем ни ночью, креп­че и креп­че при­ко­вы­ва­ла к себе рим­ля­ни­на. Вме­сте с ним она игра­ла в кости, вме­сте пила, вме­сте охо­ти­лась, быва­ла в чис­ле зри­те­лей, когда он упраж­нял­ся с ору­жи­ем, а по ночам, когда, в пла­тье раба, он бро­дил и сло­нял­ся по горо­ду, оста­нав­ли­ва­ясь у две­рей и окон домов и осы­пая обыч­ны­ми сво­и­ми шут­ка­ми хозя­ев — людей про­сто­го зва­ния, Клео­пат­ра и тут была рядом с Анто­ни­ем, оде­тая ему под стать. Неред­ко он и сам слы­шал в ответ злые насмеш­ки и даже воз­вра­щал­ся домой помя­тый кула­ка­ми алек­сан­дрий­цев, хотя боль­шин­ство и дога­ды­ва­лось, с кем име­ет дело. Тем не менее шутов­ство Анто­ния было по душе горо­жа­нам, они с охотою и со вку­сом участ­во­ва­ли в этой игре и гово­ри­ли, что для рим­лян он наде­ва­ет тра­ги­че­скую мас­ку, для них же — коми­че­скую.

Пере­ска­зы­вать все его мно­го­чис­лен­ные выход­ки и про­ка­зы было бы пустою бол­тов­ней, доста­точ­но одно­го при­ме­ра. Как-то раз он удил рыбу, клев был пло­хой, и Анто­ний огор­чал­ся, отто­го что Клео­пат­ра сиде­ла рядом и была свиде­тель­ни­цей его неуда­чи. Тогда он велел рыба­кам неза­мет­но под­плы­вать под водою и наса­жи­вать добы­чу ему на крю­чок и так выта­щил две или три рыбы. Егип­тян­ка раз­га­да­ла его хит­рость, но при­ки­ну­лась изум­лен­ной, рас­ска­зы­ва­ла об этом заме­ча­тель­ном лове дру­зьям и при­гла­ша­ла их поглядеть, что будет на дру­гой день. Назав­тра лод­ки были пол­ны наро­ду, Анто­ний заки­нул лесу, и тут Клео­пат­ра веле­ла одно­му из сво­их людей ныр­нуть и, упредив­ши рыба­ков Анто­ния, поти­хонь­ку наса­дить на крю­чок пон­тий­скую вяле­ную рыбу. В уве­рен­но­сти, что снасть не пуста, Анто­ний вытя­нул лесу и под общий хохот, кото­рым, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, встре­ти­ли «добы­чу» все при­сут­ст­ву­ю­щие, Клео­пат­ра про­мол­ви­ла: «Удоч­ки, импе­ра­тор, оставь нам, госуда­рям фарос­ским и каноп­ским²³. Твой улов — горо­да, цари и мате­ри­ки».

30. Сре­ди подоб­но­го рода глу­пей­ших маль­чи­ше­ских забав Анто­ния засти­га­ют два сооб­ще­ния: одно из Рима — что его брат Луций и супру­га Фуль­вия, спер­ва боров­ши­е­ся друг с дру­гом, а потом вме­сте вое­вав­шие про­тив Цеза­ря, потер­пе­ли пол­ное пора­же­ние и бежа­ли из Ита­лии, и дру­гое, ничуть не более отрад­ное, — что пар­фяне во гла­ве с Лаби­е­ном поко­ря­ют Азию от Евфра­та и Сирии до Лидии и Ионии. Наси­лу про­будив­шись и стрях­нув с себя хмель, он дви­нул­ся про­тив пар­фян и уже дошел до Фини­кии, когда полу­чил пол­ное жалоб пись­мо от Фуль­вии, пре­кра­тил поход и с дву­мя­ста­ми судов вышел в море, взяв направ­ле­ние на Ита­лию. По пути он при­нял на борт бежав­ших из Рима дру­зей, кото­рые рас­ска­за­ли ему, что винов­ни­цей вой­ны была Фуль­вия: бес­по­кой­ная и дерз­кая от при­ро­ды, она вдо­ба­вок наде­я­лась, раздув бес­по­ряд­ки в Ита­лии, ото­рвать Анто­ния от Клео­пат­ры.

Как раз в это вре­мя Фуль­вия, кото­рая плы­ла к мужу, забо­ле­ла и в Сики­оне умер­ла, что силь­но помог­ло Анто­нию достиг­нуть согла­сия с Цеза­рем. Дей­ст­ви­тель­но, когда Анто­ний выса­дил­ся в Ита­лии и ока­за­лось, что Цезарь ни в чем его не обви­ня­ет, а все вины, какие про­тив­ни­ки воз­во­ди­ли на него само­го, воз­ла­га­ет на Фуль­вию, дру­зья не дали обо­им углуб­лять­ся в объ­яс­не­ния, но при­ми­ри­ли их и помог­ли разде­лить вер­хов­ное вла­ды­че­ство. Гра­ни­цею было сде­ла­но Ионий­ское море, и вла­де­ния к восто­ку от него полу­чил Анто­ний, к запа­ду Цезарь, Афри­ку усту­пи­ли Лепиду; кон­суль­скую долж­ность реши­ли зани­мать пооче­ред­но или, пооче­ред­но же, назна­чать на нее сво­их дру­зей.

31. Сколь ни уда­чен казал­ся этот дого­вор, обе­им сто­ро­нам хоте­лось зару­чить­ся более надеж­ным обес­пе­че­ни­ем, и судь­ба пред­ста­ви­ла к тому счаст­ли­вую воз­мож­ность. У Цеза­ря была стар­шая сест­ра Окта­вия, не род­ная, а еди­но­кров­ная (ее роди­ла Анха­рия, а Цеза­ря, поз­же, — Атия). Цезарь горя­чо любил сест­ру, кото­рая была, как гово­рит­ся, насто­я­щим чудом сре­ди жен­щин. Гай Мар­целл, ее супруг, неза­дол­го до того умер, и она вдо­ве­ла. После кон­чи­ны Фуль­вии вдо­вел, по-види­мо­му, и Анто­ний, кото­рый сожи­тель­ства с Клео­патрой не отри­цал, но при­знать свою связь бра­ком отка­зы­вал­ся — разум его еще борол­ся с любо­вью к егип­тян­ке. Итак, все хло­пота­ли о бра­ке Анто­ния и Окта­вии в надеж­де, что эта жен­щи­на, соче­тав­шись с Анто­ни­ем и при­об­ре­тя ту любовь, какой не мог­ла не вызвать ее заме­ча­тель­ная кра­сота, соеди­нив­ша­я­ся с досто­ин­ст­вом и умом, при­не­сет государ­ству бла­го­ден­ст­вие и спло­че­ние. Когда обе сто­ро­ны изъ­яви­ли свое согла­сие, все съе­ха­лись в Риме и отпразд­но­ва­ли свадь­бу, хотя закон и запре­щал вдо­ве всту­пать в новый брак рань­ше, чем по исте­че­нии деся­ти меся­цев со дня смер­ти преж­не­го мужа; одна­ко сенат осо­бым поста­нов­ле­ни­ем сокра­тил для Окта­вии этот срок.

32. Сици­лия нахо­ди­лась под вла­стью Секс­та Пом­пея, кото­рый опу­сто­шал бере­га Ита­лии и, собрав боль­шой раз­бой­ни­чий флот с Мене­кра­том и пира­том Меном во гла­ве, сде­лал море несудо­ход­ным, одна­ко во вни­ма­ние к его заслу­гам перед Анто­ни­ем — Секст ока­зал госте­при­им­ство мате­ри Анто­ния, бежав­шей из Рима вме­сте с Фуль­ви­ей, — реше­но было и с ним заклю­чить мир. Собра­лись под­ле Мисен­ско­го мыса и мола, кораб­ли Пом­пея ста­ли у бере­га на якорь, а напро­тив раз­би­ли лагерь вой­ска Анто­ния и Цеза­ря. После того, как дого­во­ри­лись, что Пом­пей полу­ча­ет Сар­ди­нию и Сици­лию, но обя­зу­ет­ся очи­стить море от раз­бой­ни­ков и отпра­вить в Рим извест­ное коли­че­ство хле­ба, все трое ста­ли при­гла­шать друг дру­га в гости. Бро­си­ли жре­бий, и быть хозя­и­ном пер­во­му доста­лось Пом­пею. На вопрос Анто­ния, где они будут обедать, Секст про­мол­вил: «Там, — и ука­зал на флаг­ман­ское суд­но с шестью ряда­ми весел. — Вот отцов­ский дом, кото­рый остал­ся Пом­пею», — при­ба­вил он, метя в Анто­ния, вла­дев­ше­го домом, кото­рый преж­де при­над­ле­жал Пом­пею-отцу. Корабль бро­сил яко­ря побли­же к суше, наве­ли что-то вро­де моста, и Пом­пей радуш­но при­нял сво­их гостей. В самый раз­гар уго­ще­ния, когда гра­дом сыпа­лись шут­ки насчет Клео­пат­ры и Анто­ния, к Пом­пею подо­шел пират Мен и шеп­нул ему на ухо: «Хочешь, я обруб­лю якор­ные кана­ты и сде­лаю тебя вла­ды­кою не Сици­лии и Сар­ди­нии, но Рим­ской дер­жа­вы?» Услы­хав эти сло­ва, Пом­пей после недол­го­го разду­мья отве­чал: «Что бы тебе испол­нить это, не пред­у­предив­ши меня, Мен! А теперь при­хо­дит­ся доволь­ст­во­вать­ся тем, что есть, — нару­шать клят­ву не в моем обы­чае». Побы­вав, в свою оче­редь, на ответ­ных пирах у Анто­ния и Цеза­ря, Секст отплыл в Сици­лию.

33. После заклю­че­ния мира Анто­ний отпра­вил в Азию Вен­ти­дия, чтобы оста­но­вить пар­фян, а сам, усту­пая жела­нию Цеза­ря, при­нял зва­ние и долж­ность жре­ца стар­ше­го Цеза­ря²⁴. И вооб­ще они соглас­но и друж­но реша­ли важ­ней­шие государ­ст­вен­ные дела, и лишь игры и заба­вы достав­ля­ли Анто­нию огор­че­ния, пото­му что Цезарь неиз­мен­но брал над ним верх. В сви­те Анто­ния был один еги­пет­ский про­ри­ца­тель, состав­ляв­ший горо­ско­пы, и, то ли в уго­ду Клео­пат­ре, то ли без вся­кой зад­ней мыс­ли, он пря­мо, не стес­ня­ясь, гово­рил Анто­нию, что его сча­стье, как бы вели­ко и бли­ста­тель­но оно ни было, Цеза­рем затме­ва­ет­ся, и сове­то­вал дер­жать­ся как мож­но даль­ше от это­го юно­ши. «Твой гений, — гово­рил егип­тя­нин, — боит­ся его гения²⁵, сам по себе он высо­ко­ме­рен и кич­лив, но вбли­зи от него впа­да­ет в сми­ре­ние и уны­ние». И, сколь­ко мож­но судить, про­ис­хо­див­шее под­твер­жда­ло сло­ва егип­тя­ни­на. В самом деле, пере­да­ют, что когда они в шут­ку мета­ли о чем-нибудь жре­бий или игра­ли в кости, в про­иг­ры­ше все­гда оста­вал­ся Анто­ний. Вся­кий раз, как они страв­ли­ва­ли пету­хов или бое­вых пере­пе­лов, победа доста­ва­лась Цеза­рю, Анто­ний втайне об этом сокру­шал­ся; все чаще и чаще при­слу­ши­вал­ся он к речам егип­тя­ни­на и нако­нец поки­нул Ита­лию, домаш­ние свои заботы пере­дав Цеза­рю. Окта­вия, кото­рая тем вре­ме­нем роди­ла доч­ку, про­во­ди­ла его до самой Гре­ции.

Зимуя в Афи­нах, Анто­ний полу­чил изве­стие о пер­вых успе­хах Вен­ти­дия, кото­рый раз­бил пар­фян, при­чем в сра­же­нии пали Лаби­ен и луч­ший из пол­ко­вод­цев царя Гиро­да — Фра­ни­пат. На радо­стях Анто­ний зада­вал гре­кам пиры и испол­нял обя­зан­но­сти афин­ско­го гим­на­си­ар­ха. Остав­ляя дома зна­ки сво­ей высо­чай­шей вла­сти, он появ­лял­ся на людях в гре­че­ском пла­ще, в фека­дах, с тро­стью гим­на­си­ар­ха²⁶ и, схва­ты­ва­ясь с моло­ды­ми бор­ца­ми, лов­ким при­е­мом валил их наземь. 34. Гото­вясь выехать к месту воен­ных дей­ст­вий, он укра­сил себя вен­ком из вет­вей свя­щен­ной мас­ли­ны и, пови­ну­ясь како­му-то ора­ку­лу, набрал в мех воды из Клеп­сид­ры²⁷ и повез с собою.

Меж­ду тем Вен­ти­дий встре­тил в Кирре­сти­ке цар­ско­го сына Пако­ра, сно­ва насту­пав­ше­го на Сирию с огром­ным вой­ском, и раз­гро­мил вра­га, нане­ся ему страш­ные поте­ри. Одним из пер­вых был убит сам Пакор. Победою этой — одною из самых про­слав­лен­ных сво­их побед — рим­ляне пол­но­стью ото­мсти­ли за гибель Крас­са и сно­ва загна­ли пар­фян, потер­пев­ших под­ряд три тяже­лых пора­же­ния, в пре­де­лы Мидии и Месо­пота­мии. Пре­сле­до­вать пар­фян далее рубе­жей Месо­пота­мии Вен­ти­дий не захо­тел — он боял­ся зави­сти Анто­ния, — но обра­тил­ся про­тив изме­нив­ших рим­ля­нам горо­дов, при­вел их к покор­но­сти и оса­дил в Само­са­те Антио­ха, царя Ком­ма­ге­ны. Антиох был согла­сен упла­тить тыся­чу талан­тов и впредь под­чи­нять­ся рас­по­ря­же­ни­ям Анто­ния, но Вен­ти­дий при­ка­зал ему отпра­вить послов к само­му Анто­нию, кото­рый был уже близ­ко и не поз­во­лял сво­е­му пол­ко­вод­цу заклю­чать мир, желая хоть это един­ст­вен­ное дело обо­зна­чить сво­им соб­ст­вен­ным име­нем, чтобы не каза­лось, буд­то все дости­же­ния на Восто­ке — заслу­га одно­го Вен­ти­дия. Оса­да, одна­ко ж, затя­ги­ва­лась, непри­я­те­ли за сте­на­ми Само­са­ты отка­за­лись от надеж­ды на пере­ми­рие и ста­ли защи­щать­ся с удво­ен­ной силой, и Анто­ний, ниче­го не достиг­нув, в сты­де и рас­ка­я­нии, был рад при­ми­рить­ся с Антиохом, полу­чив от него три­ста талан­тов.

Про­из­ведя кое-какие незна­чи­тель­ные пере­ме­ны в Сирии, Анто­ний воз­вра­тил­ся в Афи­ны и послал Вен­ти­дия празд­но­вать три­умф, пред­ва­ри­тель­но сам ока­зав ему заслу­жен­ные поче­сти. Вплоть до наше­го вре­ме­ни Вен­ти­дий оста­ет­ся един­ст­вен­ным, кому дове­лось спра­вить три­умф над пар­фя­на­ми. Он был чело­век незнат­но­го про­ис­хож­де­ния, но друж­ба с Анто­ни­ем откры­ла ему путь к вели­ким подви­гам, и, со сла­вою прой­дя этот путь до кон­ца, он под­твер­дил уже и без того рас­про­стра­нен­ное мне­ние, что Анто­ний и Цезарь более удач­ли­вы в вой­нах, кото­рые ведут не сами, но рука­ми и разу­мом сво­их под­чи­нен­ных. И вер­но, пол­ко­во­дец Анто­ния Сос­сий бле­стя­ще дей­ст­во­вал в Сирии, а Канидий, кото­ро­го он оста­вил в Арме­нии, одер­жал верх и над армя­на­ми, и над царя­ми ибе­ров и аль­ба­нов и про­дви­нул­ся до Кав­ка­за, так что имя Анто­ния и мол­ва об его могу­ще­стве про­гре­ме­ли сре­ди вар­ва­ров с новою силою.

35. Сам Анто­ний меж­ду тем из-за каких-то наве­тов, про­ник­ся к Цеза­рю новой враж­дою и отплыл в Ита­лию с фло­том из трех­сот судов. Брун­ди­зий отка­зал­ся его при­нять, и он при­стал в Тарен­те. Отсюда, согла­ша­ясь на прось­бы Окта­вии, он отправ­ля­ет ее к бра­ту (супру­га, родив­шая Анто­нию еще одну дочь и бере­мен­ная в тре­тий раз, плы­ла вме­сте с ним из Гре­ции). Она встре­ти­лась с Цеза­рем в пути и, зару­чив­шись под­держ­кою дво­их из его дру­зей — Агрип­пы и Меце­на­та, умо­ля­ла и закли­на­ла не допу­стить, чтобы из самой счаст­ли­вой жен­щи­ны она сде­ла­лась самою несчаст­ною. Теперь, гово­ри­ла Окта­вия, все взо­ры с надеж­дою обра­ще­ны на нее — сест­ру одно­го импе­ра­то­ра и супру­гу дру­го­го. «Но если зло вос­тор­же­ст­ву­ет и дело дой­дет до вой­ны, кому из вас дво­их суж­де­но победить, а кому остать­ся побеж­ден­ным, — еще неиз­вест­но, я же буду несчаст­на в любом слу­чае». Рас­тро­ган­ный ее реча­ми, Цезарь всту­пил в Тарент вполне миро­лю­би­во, и все, кто был тогда в горо­де, увиде­ли несрав­нен­ной кра­соты зре­ли­ще — огром­ное вой­ско, спо­кой­но рас­по­ло­жив­ше­е­ся на суше, огром­ный флот, недвиж­но сто­я­щий у бере­га, дру­же­ские при­вет­ст­вия вла­сти­те­лей и их при­бли­жен­ных. Анто­ний пер­вым при­ни­мал у себя Цеза­ря, кото­рый ради сест­ры пошел и на эту уступ­ку. Уже после того, как была достиг­ну­та дого­во­рен­ность, что Цезарь даст Анто­нию для вой­ны с Пар­фи­ей два леги­о­на, а Анто­ний Цеза­рю — сто кораб­лей с мед­ны­ми тара­на­ми, Окта­вия выпро­си­ла у бра­та для мужа еще тыся­чу вои­нов, а у мужа для бра­та — два­дцать лег­ких судов, на каких обык­но­вен­но ходят пира­ты. На этом они рас­ста­лись, и Цезарь немед­лен­но начал вой­ну про­тив Пом­пея, желая овла­деть Сици­ли­ей, тогда как Анто­ний, вве­рив охране и заботам Цеза­ря Окта­вию со все­ми детьми — и от самой Окта­вии и от Фуль­вии — вер­нул­ся в Азию.

36. Но любовь к Клео­пат­ре, — эта страш­ная напасть, так дол­го дре­мав­шая и, каза­лось, окон­ча­тель­но усып­лен­ная и успо­ко­ен­ная здра­вы­ми рас­суж­де­ни­я­ми, — вспых­ну­ла вновь и раз­го­ра­лась все жар­че, по мере того как Анто­ний при­бли­жал­ся к Сирии. И в кон­це кон­цов, — как гово­рит Пла­тон о строп­ти­вом и без­удерж­ном коне души²⁸, — отбрык­нув­шись от все­го пре­крас­но­го и спа­си­тель­но­го, он пору­ча­ет Фон­тею Капи­то­ну при­вез­ти Клео­пат­ру в Сирию. Она при­еха­ла, и он тут же сде­лал ей пода­рок, не ску­пой и не малый — к ее вла­де­ни­ям при­ба­ви­лись Фини­кия, Келе­си­рия, Кипр, зна­чи­тель­ная часть Кили­кии, а кро­ме того рож­даю­щая баль­зам область Иудеи и та поло­ви­на Наба­тей­ской Ара­вии, что обра­ще­на к Внеш­не­му морю²⁹. Эти дары оскор­би­ли рим­лян как ничто иное. Анто­ний и преж­де мно­гим част­ным лицам жало­вал тет­рар­хии и целые цар­ства и у мно­гих отби­рал пре­сто­лы, как, напри­мер, у иудей­ско­го царя Анти­го­на (кото­ро­го, по его при­ка­зу, поз­же обез­гла­ви­ли на гла­зах у тол­пы, хотя до того никто из царей тако­му нака­за­нию не под­вер­гал­ся). Но в награ­дах, кото­ры­ми он осы­пал Клео­пат­ру, совер­шен­но непе­ре­но­си­мой была позор­ная при­чи­на его щед­ро­сти. Все­об­щее него­до­ва­ние Анто­ний усу­гу­бил еще и тем, что откры­то при­знал сво­и­ми детьми близ­не­цов, кото­рых роди­ла от него Клео­пат­ра. Маль­чи­ка он назвал Алек­сан­дром, девоч­ку Клео­патрой и сыну дал про­зви­ще «Солн­це», а доче­ри — «Луна». Мало того, пре­крас­но умея нахо­дить бла­го­вид­ные пово­ды для самых небла­го­вид­ных поступ­ков, он гово­рил, что вели­чие рим­ской дер­жа­вы обна­ру­жи­ва­ет себя не в стя­жа­ни­ях, но в даре­ни­ях и что мно­го­чис­лен­ное потом­ство и появ­ле­ние на свет буду­щих царей умно­жа­ет знать. Так, дескать, появил­ся на свет и его пред­ок — от Герак­ла, кото­рый не свя­зы­вал всех надежд на потом­ство с одною-един­ст­вен­ной жен­щи­ной и не стра­шил­ся ни зако­нов Соло­на, ни зача­тия, гро­зив­ше­го ему жесто­ки­ми кара­ми, но давал пол­ную волю сво­ей нату­ре, чтобы поло­жить нача­ло и осно­ва­ние мно­гим новым родам.

37. Когда Фра­ат умерт­вил сво­его отца Гиро­да и овла­дел цар­скою вла­стью, мно­гие пар­фяне бежа­ли из оте­че­ства и сре­ди них — Монес, чело­век вид­ный и могу­ще­ст­вен­ный. Он искал при­бе­жи­ща у Анто­ния, кото­рый, упо­до­бив его судь­бу судь­бе Феми­сток­ла, а соб­ст­вен­ную власть и вели­ко­ду­шие — вели­ко­ду­шию и вла­сти пер­сид­ских царей, даро­вал ему три горо­да — Лариссу, Аре­ту­су и Гиера­поль, кото­рый преж­де назы­ва­ли Бам­би­кой. Но затем пар­фян­ский царь при­слал Моне­су заве­ре­ния в сво­ей бла­го­склон­но­сти, и Анто­ний охот­но его отпу­стил с тай­ною целью обма­нуть Фра­ата. Анто­ний про­сил пере­дать ему, что согла­сен заклю­чить мир, если пар­фяне вер­нут зна­ме­на, захва­чен­ные при раз­гро­ме Крас­са, и уцелев­ших с того вре­ме­ни плен­ных, но сам, отпра­вив Клео­пат­ру назад, в Еги­пет, высту­пил через Ара­вию в Арме­нию, где рим­ское вой­ско встре­ти­лось с союз­ны­ми царя­ми, кото­рых было вели­кое мно­же­ство, и пер­вое место сре­ди них при­над­ле­жа­ло Арта­ба­зу Армян­ско­му, выста­вив­ше­му шесть тысяч кон­ни­цы и семь пехоты. Анто­ний устро­ил смотр. Рим­ской пехоты было шесть­де­сят тысяч, ее под­дер­жи­ва­ла испан­ская и кельт­ская кон­ни­ца, чис­лом десять тысяч, всех осталь­ных союз­ни­ков — вме­сте с кон­ни­ка­ми и лег­ко­во­ору­жен­ны­ми — набра­лось трид­цать тысяч. И такая испо­лин­ская сила, испу­гав­шая даже индий­цев за Бак­три­а­ной и поверг­нув­шая в тре­пет всю Азию, про­па­ла даром, как гово­рят — из-за Клео­пат­ры. И вер­но, думая лишь об одном — как бы про­ве­сти зиму с нею вме­сте, Анто­ний начал поход рань­ше сро­ка и далее дей­ст­во­вал, ни в чем не соблюдая долж­но­го поряд­ка, ибо уже не вла­дел сво­им рас­суд­ком, но, во вла­сти како­го-то кол­дов­ства или же при­во­рот­но­го зелья, посто­ян­но устрем­лял взо­ры к Егип­ту и в мыс­лях дер­жал не победу над вра­га­ми, но ско­рей­шее воз­вра­ще­ние.

38. Преж­де все­го, ему сле­до­ва­ло пере­зи­мо­вать в Арме­нии и дать пере­дыш­ку вой­ску, изну­рен­но­му пере­хо­дом в восемь тысяч ста­ди­ев, а в нача­ле вес­ны, преж­де чем пар­фяне сни­мут­ся с зим­них квар­тир, занять Мидию; но Анто­ний не выждал над­ле­жа­ще­го сро­ка, а немед­лен­но дви­нул­ся даль­ше, оста­вив Арме­нию по левую руку, и, достиг­нув Атро­па­те­ны, стал разо­рять стра­ну. На трех­стах повоз­ках вез­ли осад­ные маши­ны, в том чис­ле вось­ми­де­ся­ти­фу­то­вый таран, но если какая-нибудь из них полу­ча­ла повреж­де­ния, почи­нить ее было невоз­мож­но, пото­му что во внут­рен­ней Азии нет леса нуж­ной твер­до­сти и дли­ны, и Анто­ний, кото­ро­го этот обоз толь­ко обре­ме­нял и задер­жи­вал, оста­вил его под охра­ною сто­ро­же­во­го отряда во гла­ве со Ста­ти­а­ном, сам же оса­дил боль­шой город Фра­аты³⁰, в кото­ром нахо­ди­лись дети и жены мидий­ско­го царя. В самом непро­дол­жи­тель­ном вре­ме­ни обна­ру­жи­лось, какую гро­мад­ную ошиб­ку он совер­шил, бро­сив маши­ны, и тогда, под­сту­пив к горо­ду почти вплот­ную, Анто­ний начал насы­пать вал, но работа шла мед­лен­но и очень труд­но. Фра­ат с боль­шим вой­ском уже шел на выруч­ку оса­жден­ным и, узнав об остав­лен­ных повоз­ках с маши­на­ми, выслал силь­ный отряд кон­ни­цы, кото­рая зажа­ла Ста­ти­а­на в коль­цо и пере­би­ла десять тысяч рим­ских сол­дат. Сам Ста­ти­ан тоже погиб, маши­ны вар­ва­ры изло­ма­ли и раз­би­ли. Кро­ме машин, в их руках ока­за­лись мно­же­ство плен­ных, и сре­ди них — царь Поле­мон.

39. Эта неожи­дан­ная неуда­ча в самом нача­ле, разу­ме­ет­ся, при­ве­ла в глу­бо­чай­шее уны­ние Анто­ния и его людей, а царь Арме­нии Арта­баз счел дело рим­лян про­иг­ран­ным и, забрав всех сво­их, уда­лил­ся, хотя глав­ным винов­ни­ком вой­ны был имен­но он. Вско­ре появи­лись гор­дые победой пар­фяне. Они глу­ми­лись над оса­ждаю­щи­ми и осы­па́ли их угро­за­ми, и Анто­ний опа­сал­ся, как бы вой­ско, томясь без­дей­ст­ви­ем, не пало духом окон­ча­тель­но, а пото­му с деся­тью леги­о­на­ми, тре­мя пре­тор­ски­ми когор­та­ми³¹ и всею кон­ни­цей отпра­вил­ся добы­вать про­до­воль­ст­вие и корм для лоша­дей — в надеж­де, что так ско­рее все­го вынудит вра­гов при­нять откры­тый бой. После пер­во­го днев­но­го пере­хо­да, наут­ро, Анто­ний увидел, что пар­фяне окру­жа­ют рас­по­ло­же­ние рим­лян и гото­вят­ся напасть на вра­га в пути, и под­нял в лаге­ре сиг­нал к бит­ве, но, в то же самое вре­мя, свер­нул палат­ки, слов­но наме­ре­ва­ясь отсту­пать, а не сра­жать­ся, и дви­нул­ся мимо вар­ва­ров, выстро­ив­ших­ся полу­ме­ся­цем. Рим­ская кон­ни­ца полу­чи­ла при­каз, как толь­ко тяже­лая пехота при­бли­зит­ся к пер­вым рядам пар­фян на полет стре­лы, — немед­лен­но гнать коней на вра­га. Пар­фян, сто­яв­ших при доро­ге, постро­е­ние рим­лян до край­но­сти изу­ми­ло, и они насто­ро­жен­но следи­ли за непри­я­тель­ски­ми вои­на­ми, кото­рые шли мол­ча, спо­кой­но, хра­ня рав­ные про­ме­жут­ки меж­ду ряда­ми, и толь­ко потря­са­ли на ходу копья­ми. Когда же про­зву­ча­ла тру­ба и рим­ские кон­ни­ки повер­ну­ли и с шумом рину­лись в напа­де­ние, их натиск пар­фяне выдер­жа­ли (хотя луки сра­зу ока­за­лись и бес­по­лез­ны и бес­силь­ны — вра­ги были слиш­ком близ­ко), но сле­дом в дело всту­пи­ла пехота, изда­вая оглу­ши­тель­ные кри­ки и гро­хо­ча ору­жи­ем; тут и пар­фян­ские кони испу­га­лись, и сами всад­ни­ки обра­ти­лись в бег­ство, не дожи­да­ясь руко­паш­ной. Анто­ний с жаром пре­сле­до­вал бегу­щих, питая нема­лые надеж­ды этим сра­же­ни­ем завер­шить вой­ну пол­но­стью или, по край­ней мере, в основ­ном. Пехо­тин­цы гна­лись за пар­фя­на­ми пять­де­сят ста­ди­ев, кон­ни­ца — втрое боль­ше, но, под­счи­тав вра­же­ские поте­ри, обна­ру­жи­ли, что плен­ны­ми про­тив­ник поте­рял трид­цать чело­век, а уби­ты­ми восемь­де­сят; и всех охва­ти­ло чув­ство бес­си­лия и отча­я­ния, всех угне­та­ла страш­ная мысль, что победа дает им выиг­рыш, столь ничтож­ный, а пора­же­ние может сно­ва отнять столь­ко же, сколь­ко отня­ло побо­и­ще у пово­зок.

На дру­гой день рим­ляне вер­ну­лись в свой лагерь под Фра­ата­ми. По пути они встре­ча­ют сна­ча­ла неболь­шой вра­же­ский отряд, потом вра­гов ста­но­вит­ся боль­ше, и вот уже перед ними все пар­фян­ское вой­ско — пол­ное бод­ро­сти, слов­но бы и не ведаю­щее, что такое неуда­ча, оно вызы­ва­ет непри­я­те­ля на бит­ву, нале­тая то с одной, то с дру­гой сто­ро­ны, так что рим­ляне наси­лу доби­ра­ют­ся до сво­его лаге­ря. После это­го мидий­цы, совер­шив набег на лагер­ные укреп­ле­ния, рас­пу­га­ли и отбро­си­ли пере­до­вых бой­цов, и Анто­ний, в гне­ве, при­ме­нил к мало­душ­ным так назы­вае­мую «деся­тин­ную казнь». Он раз­бил их на десят­ки и из каж­до­го десят­ка одно­го — кому выпал жре­бий — пре­дал смер­ти, осталь­ным же рас­по­рядил­ся вме­сто пше­ни­цы выда­вать ячмень.

40. Впро­чем вой­на была нелег­кой для обе­их сто­рон, а буду­щее пред­став­ля­лось еще более гроз­ным. Анто­ний ждал голо­да, пото­му что уже тогда любая вылаз­ка за про­до­воль­ст­ви­ем сто­и­ла рим­ля­нам мно­гих ране­ных и уби­тых. А Фра­ат, зная, что для пар­фян нет страш­нее муче­ния, как зимо­вать под откры­тым небом, опа­сал­ся, что его люди про­сто-напро­сто раз­бе­гут­ся, если рим­ляне про­явят твер­дость и оста­нут­ся на месте, — ведь осен­нее рав­но­ден­ст­вие было уже поза­ди и пого­да начи­на­ла пор­тить­ся.

И вот какую при­ду­мы­ва­ет он хит­рость. Во вре­мя столк­но­ве­ний с непри­я­те­лем, пытав­шим­ся запа­стись хле­бом или выхо­див­шим из лаге­ря за иной какой-либо надоб­но­стью, знат­ней­шие из пар­фян уже не выка­зы­ва­ли преж­ней враж­деб­но­сти, не ста­ра­лись отбить у вра­га все до послед­не­го зер­на, но рас­хва­ли­ва­ли рим­лян за храб­рость и несрав­нен­ное муже­ство, кото­ры­ми по досто­ин­ству вос­хи­ща­ет­ся даже их — пар­фян­ский — государь. Мало-пома­лу они ста­ли подъ­ез­жать бли­же, пус­ка­ли коней шагом и бра­ни­ли Анто­ния: Фра­ат, дескать, жаж­дет заклю­чить пере­ми­рие и спа­сти жизнь столь мно­гим и столь отваж­ным вои­нам, а Анто­ний не дает ему к это­му ни малей­шей воз­мож­но­сти и упор­но ждет появ­ле­ния двух лютых и могу­чих вра­гов — голо­да и зимы, от кото­рых нелег­ко будет ускольз­нуть даже с помо­щью и под води­тель­ст­вом пар­фян. Анто­нию часто доно­си­ли об этих раз­го­во­рах, и хотя новые надеж­ды уже согре­ва­ли его душу, он отпра­вил послов к царю не преж­де, чем рас­спро­сил тех, дру­же­ски рас­по­ло­жен­ных вар­ва­ров, отве­ча­ют ли их сло­ва наме­ре­ни­ям Фра­ата. Те утвер­жда­ли, что имен­но так оно и есть, про­си­ли оста­вить вся­кий страх и недо­ве­рие и, в кон­це кон­цов, Анто­ний посы­ла­ет несколь­ких дру­зей с преж­ним тре­бо­ва­ни­ем вер­нуть зна­ме­на и плен­ных, — чтобы его не мог­ли упрек­нуть, буд­то он удо­воль­ст­во­вал­ся одним лишь бла­го­по­луч­ным бег­ст­вом. Обсуж­дать это тре­бо­ва­ние пар­фя­нин отка­зал­ся, но обе­щал Анто­нию мир и без­опас­ность, если он без про­мед­ле­ний отсту­пит, и после сбо­ров, кото­рые заня­ли несколь­ко дней, Анто­ний снял­ся с лаге­ря. И хотя он умел и убеди­тель­но гово­рить с наро­дом и увле­кать вой­ско зажи­га­тель­ной речью, как мало кто из его совре­мен­ни­ков, на этот раз стыд и сокру­ше­ние не дали ему ска­зать ни сло­ва, и он пору­чил обо­д­рить вои­нов Доми­цию Аге­но­бар­бу. Иные него­до­ва­ли, усмот­рев в этом знак неува­же­ния, но боль­шин­ство сочув­ст­во­ва­ло Анто­нию, вер­но его пони­ма­ло и пото­му счи­та­ло сво­им дол­гом бес­пре­ко­слов­но ему пови­но­вать­ся.

41. Анто­ний решил было воз­вра­щать­ся тем же путем — без­лес­ным и рав­нин­ным, но один из его людей, родом мард³², до тон­ко­стей зна­ко­мый с обы­ча­я­ми и нра­ва­ми пар­фян и уже дока­зав­ший рим­ля­нам свою вер­ность в бит­ве под­ле осад­ных машин, при­шел к нему с сове­том дер­жать­ся бли­же к горам, кото­рые под­ни­ма­лись по пра­вую руку, и не под­став­лять тяже­лую пехоту на откры­той рав­нине под удар огром­ной кон­ни­цы и ее луков, ибо это как раз и замыш­лял Фра­ат, когда мяг­ки­ми усло­ви­я­ми пере­ми­рия побудил Анто­ния снять оса­ду. Мард при­ба­вил, что поведет рим­лян сам, более корот­кою доро­гой и таки­ми места­ми, где будет лег­че раздо­быть необ­хо­ди­мые при­па­сы. Выслу­шав все это, Анто­ний заду­мал­ся. Ему не хоте­лось обна­ру­жи­вать перед пар­фя­на­ми свое недо­ве­рие теперь, когда дого­вор всту­пил в силу, но крат­кость пути, про­ле­гав­ше­го, к тому же, мимо насе­лен­ных дере­вень, заслу­жи­ва­ла вся­че­ско­го пред­по­чте­ния, и он потре­бо­вал у мар­да зало­га или пору­чи­тель­ства. Тот пред­ло­жил дер­жать его в око­вах, пока вой­ско не всту­пит в пре­де­лы Арме­нии. Анто­ний согла­сил­ся, и два дня рим­ляне шли в пол­ном спо­кой­ст­вии. На тре­тий день, когда мысль о пар­фя­нах уже пере­ста­ла тре­во­жить Анто­ния и, вос­пря­нув духом, он отме­нил меры пре­до­сто­рож­но­сти на похо­де, мард, заме­тив недав­но раз­ру­шен­ную запру­ду и убедив­шись затем, что воды реки, хлы­нув­шие в про­лом, зато­пи­ли доро­гу, кото­рою им пред­сто­я­ло идти, понял, что это дело рук пар­фян — это они выпу­сти­ли реку, чтобы затруд­нить и замед­лить дви­же­ние рим­лян. Про­вод­ник сове­то­вал Анто­нию быть насто­ро­же, пото­му что непри­я­тель где-то совсем рядом. Анто­ний еще стро­ил тяже­лую пехоту в бое­вой порядок, остав­ляя в рядах бре­ши для выла­зок копей­щи­ков и пращ­ни­ков, как уже появи­лись пар­фяне и ста­ли раз­вер­ты­вать­ся, чтобы окру­жить вра­га и напасть со всех сто­рон сра­зу. Им навстре­чу выбе­жа­ли лег­ко­во­ору­жен­ные, и хотя мно­гих сра­зи­ли стре­лы, не мень­ши­ми были поте­ри и у пар­фян. Под гра­дом копий и свин­цо­вых ядер они отсту­пи­ли, затем сно­ва бро­си­лись впе­ред, но тут кельт­ские всад­ни­ки рас­се­я­ли их, уда­рив плот­но сомкну­тым кли­ном, и боль­ше в тот день они не пока­зы­ва­лись.

42. Это научи­ло Анто­ния, как нуж­но дей­ст­во­вать, и, уси­лив мно­же­ст­вом копей­щи­ков и пращ­ни­ков не толь­ко тыл, но и оба флан­га, он выстро­ил поход­ную колон­ну пря­мо­уголь­ни­ком, а кон­ни­це дал при­каз завя­зы­вать бои с про­тив­ни­ком, но, обра­щая его в бег­ство, дале­ко не пре­сле­до­вать, так что пар­фяне, в про­дол­же­ние четы­рех сле­дую­щих дней не имев­шие над рим­ля­на­ми ника­ко­го пере­ве­са, — поте­ри с обе­их сто­рон были рав­ны, — при­уны­ли и, под пред­ло­гом надви­гаю­щей­ся зимы, уже сами поду­мы­ва­ли об отступ­ле­нии.

На пятый день к Анто­нию явил­ся один из началь­ни­ков, Фла­вий Галл, чело­век реши­тель­ный и опыт­ный воин, и попро­сил дать ему поболь­ше лег­ко­во­ору­жен­ных пехо­тин­цев из тыло­во­го охра­не­ния и сколь­ко-нибудь всад­ни­ков из голов­но­го отряда, чтобы испол­нить мно­го­обе­щаю­щий, как ему каза­лось, замы­сел, Анто­ний согла­сил­ся, и Галл, отбив оче­ред­ное напа­де­ние пар­фян, не вер­нул­ся сра­зу же под при­кры­тие тяже­лой пехоты, как посту­па­ли рим­ляне все послед­ние дни, но завя­зал дерз­кую руко­паш­ную. Началь­ни­ки тыла, видя, что он теря­ет связь с глав­ной колон­ной, посы­ла­ли к нему и зва­ли назад, но без­успеш­но. Кве­стор Титий, как пере­да­ют, пытал­ся даже повер­ты­вать зна­ме­на силой и бра­нил Гал­ла, кри­ча, что он губит попу­сту мно­го храб­рых вои­нов. Галл тоже отве­чал бра­нью и при­зы­вал сво­их оста­вать­ся на местах. Тогда Титий уда­лил­ся, а Галл, ведя оже­сто­чен­ный бой с вра­гом грудь на грудь, не заме­тил, как зна­чи­тель­ные силы пар­фян зашли ему за спи­ну. Осы­пае­мый стре­ла­ми ото­всюду, он посы­лал про­сить помо­щи. Тут началь­ни­ки тяже­лой пехоты, сре­ди кото­рых был и Канидий, один из дру­зей Анто­ния, имев­ший на него гро­мад­ное вли­я­ние, совер­ши­ли, сколь­ко мож­но судить, гру­бую ошиб­ку. Надо было сомкнуть ряды и дви­нуть про­тив непри­я­те­ля всю бое­вую линию разом, а они отправ­ля­ли под­мо­гу мел­ки­ми отряда­ми, кото­рые, один за дру­гим, тер­пе­ли пора­же­ние, и мало-пома­лу ужас и бег­ство охва­ти­ли чуть ли не все вой­ско, но в послед­ний миг подо­спел из голо­вы колон­ны сам Анто­ний с вои­на­ми, и тре­тий леги­он, стре­ми­тель­но про­бив­шись сквозь тол­пу бегу­щих, встре­тил­ся с про­тив­ни­ком и оста­но­вил пре­сле­до­ва­ние. 43. Уби­тых было не менее трех тысяч, и пять тысяч ране­ных това­ри­щи при­нес­ли в лагерь. При­нес­ли и Гал­ла — с про­би­тою четырь­мя стре­ла­ми гру­дью, но он уже не опра­вил­ся от ран. Осталь­ных же Анто­ний, со сле­за­ми на гла­зах, пытал­ся обо­д­рить, обхо­дя палат­ки. Ране­ные радост­но при­ни­ма­ли его руко­по­жа­тия, про­си­ли идти к себе, поза­бо­тить­ся о соб­ст­вен­ном здо­ро­вье, не сокру­шать­ся так горь­ко, назы­ва­ли его сво­им импе­ра­то­ром и в один голос гово­ри­ли, что пока он цел и невредим — их спа­се­ние обес­пе­че­но.

Вооб­ще мож­но утвер­ждать, что ни один из пол­ко­вод­цев в те вре­ме­на не соби­рал вой­ска креп­че, вынос­ли­вее и моло­же. Что же каса­ет­ся глу­бо­ко­го почте­ния к сво­е­му импе­ра­то­ру и соеди­нен­но­го с любо­вью послу­ша­ния, что каса­ет­ся общей для всех — знат­ных и незнат­ных, началь­ни­ков и рядо­вых бой­цов — при­выч­ки ста­вить бла­го­склон­ность Анто­ния и его похва­лу выше соб­ст­вен­но­го спа­се­ния и без­опас­но­сти, то в этом его люди не усту­па­ли и древним рим­ля­нам. К тому было мно­го осно­ва­ний, как уже гово­ри­лось рань­ше: знат­ное про­ис­хож­де­ние, сила сло­ва, про­стота, широ­кая и щед­рая нату­ра, ост­ро­умие, лег­кость в обхож­де­нии. А тогда сочув­ст­ви­ем к стра­даю­щим и отзыв­чи­вой готов­но­стью помочь каж­до­му в его нуж­де он вдох­нул в боль­ных и ране­ных столь­ко бод­ро­сти, что впо­ру было поде­лить­ся и со здо­ро­вы­ми.

44. Но вра­гам, кото­рые уже уста­ли и гото­вы были отка­зать­ся от борь­бы, победа вну­ши­ла новое муже­ство и бес­ко­неч­ное пре­зре­ние к рим­ля­нам. Всю ночь они про­ве­ли под­ле лаге­ря, под откры­тым небом, в ожи­да­нии, что палат­ки вот-вот опу­сте­ют и они смо­гут раз­гра­бить иму­ще­ство бежав­ших. Наут­ро чис­ло пар­фян ста­ло замет­но рас­ти, и в кон­це кон­цов собра­лось не мень­ше соро­ка тысяч всад­ни­ков, ибо царь, на этот раз твер­до уве­рен­ный в победе, при­слал даже тех вои­нов, кото­рые нес­ли посто­ян­ную служ­бу при его осо­бе; сам он ни в одной бит­ве уча­стия не при­ни­мал. Анто­ний решил высту­пить перед сол­да­та­ми и потре­бо­вал тем­ный плащ, чтобы видом сво­им вызвать боль­ше жало­сти. Но дру­зья отго­во­ри­ли его, и он вышел в пур­пур­ном пла­ще пол­ко­во­д­ца и ска­зал речь, в кото­рой хва­лил победи­те­лей и сра­мил бежав­ших. Пер­вые кри­ча­ли в ответ, чтобы он не падал духом, вто­рые оправ­ды­ва­лись и выра­жа­ли готов­ность под­верг­нуть­ся любой каре, какую он ни назна­чит, даже деся­тин­ной каз­ни — лишь бы толь­ко Анто­ний пере­стал гне­вать­ся и печа­лить­ся. Тогда Анто­ний воздел руки к небу и взмо­лил­ся богам: если сле­дом за быва­лым его сча­сти­ем идет злая рас­пла­та, пусть падет она на него одно­го, а вой­ску да будет даро­ва­на победа и спа­се­ние.

45. На дру­гой день, уси­лив охра­ну еще более, рим­ляне про­дол­жа­ли путь, и для пар­фян, кото­рые воз­об­но­ви­ли напа­де­ние, собы­тия при­ня­ли совер­шен­но неожи­дан­ный обо­рот. Они дума­ли, что идут за добы­чею, на гра­беж, а не на бит­ву, но были встре­че­ны тучею стрел, дро­ти­ков и свин­цо­вых ядер и, увидев­ши вра­га пол­ным вооду­шев­ле­ния и све­жих сил, сно­ва утра­ти­ли недав­нюю реши­мость. Когда рим­ляне спус­ка­лись с какой-то кру­той высоты, пар­фяне уда­ри­ли на них и рази­ли стре­ла­ми, меж тем как они мед­лен­но схо­ди­ли вниз, но затем впе­ред выдви­ну­лись щито­нос­цы, при­ня­ли лег­ко­во­ору­жен­ных под свою защи­ту, а сами опу­сти­лись на одно коле­но и выста­ви­ли щиты. Нахо­див­ши­е­ся во вто­ром ряду сво­и­ми щита­ми при­кры­ли их свер­ху, подоб­ным же обра­зом посту­пи­ли и вои­ны в сле­дую­щих рядах. Это постро­е­ние, схо­жее с чере­пич­ною кров­лей³³, напо­ми­на­ет отча­сти теат­раль­ное зре­ли­ще, но слу­жит надеж­ней­шею защи­той от стрел, кото­рые соскаль­зы­ва­ют с поверх­но­сти щитов. Видя, что непри­я­тель пре­кло­ня­ет коле­но, пар­фяне сочли это зна­ком уста­ло­сти и изне­мо­же­ния, отло­жи­ли луки, взя­лись за копья и подъ­е­ха­ли почти вплот­ную, но тут рим­ляне, издав бое­вой клич, вне­зап­но вско­чи­ли на ноги и, дей­ст­вуя мета­тель­ным копьем слов­но пикой, пере­д­них уло­жи­ли на месте, а всех про­чих обра­ти­ли в бег­ство.

То же повто­ря­лось и в сле­дую­щие дни, зато пере­хо­ды ста­ли гораздо коро­че, и начал­ся голод: непре­рыв­ные столк­но­ве­ния с про­тив­ни­ком меша­ли добы­вать про­до­воль­ст­вие, а, с дру­гой сто­ро­ны, не хва­та­ло орудий для помо­ла — боль­шую часть их бро­си­ли, ибо мно­же­ство вьюч­ных живот­ных пало, осталь­ные же вез­ли боль­ных и ране­ных. Гово­рят, что за один атти­че­ский хеник пше­ни­цы дава­ли пять­де­сят драхм, а ячмен­ный хлеб был на вес сереб­ра. Вои­ны иска­ли трав и коре­ньев, но зна­ко­мых почти не нахо­ди­ли и, поне­во­ле про­буя незна­ко­мые, натолк­ну­лись на какую-то трав­ку, вызы­ваю­щую спер­ва безу­мие, а затем и смерть. Вся­кий, кто ел ее, забы­вал обо всем на све­те, терял рас­судок и толь­ко пере­во­ра­чи­вал каж­дый камень, кото­рый попа­дал­ся ему на гла­за, слов­но бы испол­няя зада­чу вели­чай­шей важ­но­сти. Рав­ни­на чер­не­ла людь­ми, кото­рые, скло­нясь к зем­ле, выка­пы­ва­ли кам­ни и пере­тас­ки­ва­ли их с места на место. Потом их начи­на­ло рвать жел­чью, и они уми­ра­ли, пото­му что един­ст­вен­но­го про­ти­во­ядия — вина — не оста­лось ни кап­ли. Рим­ляне поги­ба­ли без чис­ла, а пар­фяне все шли за ними сле­дом; и рас­ска­зы­ва­ют, что у Анто­ния неод­но­крат­но сры­ва­лось с уст: «О, десять тысяч!» — это он дивил­ся Ксе­но­фон­ту и его това­ри­щам³⁴, кото­рые, отсту­пая из Вави­ло­нии, про­де­ла­ли путь, еще более дол­гий, бились с непри­я­те­лем, пре­вос­хо­див­шим их силою во мно­го раз, и, одна­ко, спас­лись.

46. Итак, пар­фяне ока­за­лись не в силах ни рас­се­ять вой­ско рим­лян, ни хотя бы рас­стро­ить его бое­вой порядок, сами же не раз тер­пе­ли пора­же­ние в боях и обра­ща­лись в бег­ство, а пото­му сно­ва ста­ли при­бли­жать­ся с мир­ны­ми реча­ми к тем, кто выхо­дил на поис­ки хле­ба или кор­ма для скота, и, пока­зы­вая луки со спу­щен­ны­ми тети­ва­ми, гово­ри­ли, что сами они воз­вра­ща­ют­ся и на этом кла­дут конец сво­ей мести, но что неболь­шой отряд мидян будет про­во­жать рим­лян еще два или три дня — не с враж­деб­ны­ми наме­ре­ни­я­ми, но един­ст­вен­но для защи­ты отда­лен­ных дере­вень. К таким речам при­со­еди­ня­лись лас­ко­вые при­вет­ст­вия и заве­ре­ния в дру­же­ских чув­ствах, так что рим­ляне сно­ва осме­ле­ли и Анто­ний заду­мал спу­стить­ся бли­же к рав­нине, пото­му что путь через горы, как все гово­ри­ли, был до край­но­сти беден водою. Он уже готов был испол­нить заду­ман­ное, когда к лаге­рю с непри­я­тель­ской сто­ро­ны при­ска­кал какой-то чело­век по име­ни Мит­ри­дат; это был двою­род­ный брат того Моне­са, кото­рый поль­зо­вал­ся госте­при­им­ст­вом Анто­ния и полу­чил от него в дар три горо­да. Он про­сил, чтобы к нему вышел кто-нибудь, знаю­щий по-пар­фян­ски или по-сирий­ски. Вышел Алек­сандр из Антио­хии, близ­кий друг Анто­ния, и пар­фя­нин, назвав­ши себя и объ­яс­нив, что бла­го­дар­но­стью за этот его при­езд рим­ляне обя­за­ны Моне­су, спро­сил Алек­сандра, видит ли он высо­кую цепь хол­мов вда­ле­ке. Алек­сандр отве­чал, что видит, и Мит­ри­дат про­дол­жал: «За эти­ми хол­ма­ми вас под­жида­ет все пар­фян­ское вой­ско. У их под­но­жия начи­на­ет­ся обшир­ная рав­ни­на, и пар­фяне рас­счи­ты­ва­ют, что вы на нее свер­не­те, пове­рив лжи­вым уго­во­рам и оста­вив гор­ную доро­гу. Что вер­но, то вер­но — горы встре­тят вас жаж­дою и дру­ги­ми, — уже при­выч­ны­ми для вас, — лише­ни­я­ми, но если Анто­ний пой­дет рав­ни­ною, пусть зна­ет, что там ему не мино­вать уча­сти Крас­са».

47. С эти­ми сло­ва­ми Мит­ри­дат уехал. Анто­ний, выслу­шав доне­се­ние Алек­сандра, в силь­ной тре­во­ге созвал дру­зей и велел при­ве­сти про­вод­ни­ка-мар­да, кото­рый и сам дер­жал­ся того же мне­ния, что посла­нец Моне­са. Даже вне вся­кой зави­си­мо­сти от непри­я­те­ля, гово­рил он, идти рав­ни­ною тяже­ло, пото­му что хоже­ной доро­ги нет, направ­ле­ние едва обо­зна­че­но и, сле­до­ва­тель­но, ниче­го не сто­ит сбить­ся, в горах же ника­кие осо­бые труд­но­сти их не ждут, и толь­ко на про­тя­же­нии одно­го днев­но­го пере­хо­да не будет воды. Итак, Анто­ний в ту же ночь повер­нул к горам, рас­по­рядив­шись взять с собою воды, но у боль­шин­ства вои­нов ника­кой посуды не было, и они нес­ли воду в шле­мах, а неко­то­рые — в кожа­ных меш­ках.

Когда вой­ско было уже в дви­же­нии, об этом узнаю́т пар­фяне, тут же, не дождав­шись, вопре­ки сво­е­му обык­но­ве­нию, рас­све­та, пус­ка­ют­ся вдо­гон­ку и с пер­вы­ми луча­ми солн­ца насти­га­ют хвост вра­же­ской колон­ны. Рим­ляне были истом­ле­ны бес­сон­ной ночью и уста­ло­стью — они уже успе­ли прой­ти две­сти сорок ста­ди­ев, — и появ­ле­ние вра­га, кото­ро­го они не жда­ли так ско­ро, поверг­ло их в заме­ша­тель­ство. Отби­ва­ясь, они про­дол­жа­ли путь, и бит­ва уси­ли­ва­ла их жаж­ду. Пере­до­вые меж­ду тем вышли к какой-то реке. Вода в ней была студе­ная и про­зрач­ная, но соле­ная, негод­ная для питья: она мгно­вен­но вызы­ва­ла схват­ки в живо­те и еще силь­нее рас­па­ля­ла жаж­ду. Мард пред­у­преж­дал об этом зара­нее, но вои­ны, оттолк­нув выстав­лен­ный кара­ул, при­па­ли к воде. Под­бе­гая то к одно­му, то к дру­го­му, Анто­ний умо­лял потер­петь еще совсем немно­го, ибо невда­ле­ке дру­гая река, со слад­кой водой, и мест­ность даль­ше силь­но пере­се­чен­ная, недо­ступ­ная для кон­ни­цы, так что враг окон­ча­тель­но оста­вит их в покое. Вме­сте с тем он подал знак пре­кра­тить сра­же­ние и рас­по­рядил­ся ста­вить палат­ки, чтобы сол­да­ты хотя бы пере­дох­ну­ли в тени.

48. Рим­ляне раз­би­ва­ли лагерь, а пар­фяне, как все­гда в подоб­ных обсто­я­тель­ствах, быст­ро отхо­ди­ли, когда сно­ва появил­ся Мит­ри­дат и, через Алек­сандра, кото­рый вышел к лагер­ным воротам, сове­то­вал Анто­нию не меш­кать, но сра­зу же после корот­ко­го отды­ха вести вой­ско к реке: ее берег, гово­рил Мит­ри­дат, послед­ний рубеж пре­сле­до­ва­ния, пере­прав­лять­ся пар­фяне не будут. Пере­ска­зав это Анто­нию, Алек­сандр при­нес от него Мит­ри­да­ту мно­же­ство золотых куб­ков и чаш, а тот спря­тал, сколь­ко мог, под одеж­дою и уехал.

Еще засвет­ло рим­ляне сня­лись с лаге­ря и тро­ну­лись даль­ше, и вра­ги не тре­во­жи­ли их, но они сами сде­ла­ли для себя эту ночь самою труд­ною и опас­ною изо всех ночей похо­да. Сол­да­ты ста­ли уби­вать и гра­бить тех, у кого было сереб­ро или золо­то, рас­хи­ща­ли вью­ки с покла­жей, а, в кон­це кон­цов, набро­си­лись на обоз­ных Анто­ния, лома­ли на части дра­го­цен­ные сто­лы и сосуды для вина и дели­ли меж­ду собою. Страш­ное смя­те­ние и тре­во­га разом охва­ти­ли вой­ско — каж­дый думал, что напа­ли вра­ги и нача­лось все­об­щее бег­ство, — и тогда Анто­ний, подо­звав одно­го из сво­их воль­ноот­пу­щен­ни­ков и тело­хра­ни­те­лей, по име­ни Рамн, взял с него клят­ву, что, услы­шав при­каз, он немед­ля прон­зит сво­его гос­по­ди­на мечом и отру­бит ему голо­ву — не толь­ко попасть в руки пар­фян живым, но даже быть опо­знан­ным после смер­ти пред­став­ля­лось невы­но­си­мым рим­ско­му пол­ко­вод­цу. Дру­зья зали­лись сле­за­ми, но мард убеж­дал Анто­ния не отча­и­вать­ся, ибо река уже близ­ко. И вер­но, потя­нул влаж­ный вете­рок, воздух сде­лал­ся про­хлад­нее, ста­но­ви­лось лег­че дышать, и затем, как гово­рил мард, само вре­мя пока­зы­ва­ло, что конец пути неда­лек: ночь была на исхо­де. Тут Анто­нию доло­жи­ли, что заме­ша­тель­ство вызва­но алч­но­стью и без­за­кон­ны­ми дей­ст­ви­я­ми сво­их же сол­дат, и, чтобы вос­ста­но­вить порядок и вновь обра­тить нестрой­ную, раз­бу­ше­вав­шу­ю­ся тол­пу в вой­ско, он подал сиг­нал устра­и­вать лагерь. 49. Уже све­та­ло, сол­да­ты поне­мно­гу успо­ка­и­ва­лись, и водво­ря­лась тиши­на. В это вре­мя стре­лы пар­фян вновь обру­ши­лись на замы­каю­щих, и лег­кая пехота полу­чи­ла рас­по­ря­же­ние всту­пить в бой, а тяже­ло­во­ору­жен­ные опять при­кры­ли друг дру­га щита­ми и тем един­ст­вен­но отра­жа­ли напа­де­ние луч­ни­ков, кото­рые на ближ­ний бой не отва­жи­ва­лись. Меж­ду тем голо­ва колон­ны мед­лен­но дви­ну­лась даль­ше, и, нако­нец, впе­ре­ди блес­ну­ла река. Раз­вер­нув кон­ни­ков лицом к непри­я­те­лю, Анто­ний начал пере­прав­лять боль­ных и ране­ных. Теперь, одна­ко, бой­цы мог­ли спо­кой­но и не торо­пясь уто­лить жаж­ду, ибо пар­фяне, едва завидев реку, спу­сти­ли тети­вы у луков и, на все лады вос­хва­ляя муже­ство рим­лян, при­зы­ва­ли их ниче­го боль­ше не опа­сать­ся. Итак, бес­пре­пят­ст­вен­но перей­дя реку и собрав­шись с сила­ми, они про­дол­жа­ли поход, одна­ко ж пове­рить пар­фя­нам до кон­ца все еще не реша­лись.

На шестой день после заклю­чи­тель­но­го сра­же­ния рим­ляне при­шли к реке Ара­к­су, отде­ля­ю­щей Мидию от Арме­нии. Она была с виду глу­бо­кой и бур­ной, а вдо­ба­вок раз­нес­ся слух, буд­то вра­ги укры­лись в заса­де, чтобы уда­рить на них во вре­мя пере­пра­вы. Когда же, бла­го­по­луч­но достиг­нув про­ти­во­по­лож­но­го бере­га, они сту­пи­ли на армян­скую зем­лю, то, слов­но бы впер­вые увидев­ши сушу после дол­гих ски­та­ний в откры­том море, они цело­ва­ли кам­ни и песок, и пла­ка­ли от радо­сти, обни­мая друг дру­га. Идя затем бога­тою, про­цве­таю­щею стра­ною, они слиш­ком мно­го ели и пили после такой жесто­кой нуж­ды и заболе­ва­ли водян­кою и поно­сом.

50. Здесь Анто­ний устро­ил смотр сво­е­му вой­ску и уста­но­вил, что поте­ря­но два­дцать тысяч пехоты и четы­ре тыся­чи кон­ни­цы. Не все пали в боях — боль­ше поло­ви­ны унес­ли болез­ни. Высту­пив из лаге­ря под Фра­ата­ми, рим­ляне нахо­ди­лись в пути два­дцать семь дней и одер­жа­ли над пар­фя­на­ми восем­на­дцать побед, но все это были невер­ные, нена­деж­ные победы, — из-за того что пре­сле­до­вать раз­би­то­го непри­я­те­ля по-насто­я­ще­му Анто­ний не мог. Послед­нее свиде­тель­ст­ву­ет осо­бен­но убеди­тель­но, что неудач­ным завер­ше­ни­ем похо­да он обя­зан был Арта­ба­зу Армян­ско­му. Если бы в его рас­по­ря­же­нии оста­ва­лись те шест­на­дцать тысяч всад­ни­ков, кото­рых при­вел из Мидии Арта­баз, воору­жен­ных почти так же, как пар­фяне, и при­вык­ших бороть­ся с ними, то рим­ляне раз­би­ва­ли бы непри­я­те­ля в откры­том бою, а армяне истреб­ля­ли бегу­щих, и вра­ги были бы уже не в силах столь­ко раз оправ­лять­ся после пора­же­ний. Есте­ствен­но, что все были пол­ны яро­сти и побуж­да­ли Анто­ния рас­пра­вить­ся с армян­ским царем. Но Анто­ний хоро­шо пони­мал, что вой­ско его осла­бе­ло и нуж­да­ет­ся в самом необ­хо­ди­мом, а пото­му при­слу­шал­ся к голо­су рас­суд­ка и ни сло­вом не упрек­нул Арта­ба­за в пре­да­тель­стве, по-преж­не­му был любе­зен и ока­зы­вал царю подо­баю­щие поче­сти. Впо­след­ст­вии, одна­ко, сно­ва всту­пив в Арме­нию, он мно­го­чис­лен­ны­ми обе­ща­ни­я­ми и заве­ре­ни­я­ми побудил Арта­ба­за отдать­ся в его руки, но затем заклю­чил под стра­жу, в око­вах при­вез в Алек­сан­дрию и про­вел в три­ум­фаль­ном шест­вии. Этим он жесто­ко оскор­бил рим­лян, видев­ших, что в уго­ду Клео­пат­ре он отдал егип­тя­нам пре­крас­ное и высо­кое тор­же­ство, по пра­ву при­над­ле­жав­шее оте­че­ству. Но это, как уже ска­за­но, слу­чи­лось позд­нее.

51. А тогда несмот­ря на суро­вую зиму и бес­пре­стан­ные сне­го­па­ды он поспе­шил даль­ше и поте­рял в пути еще восемь тысяч. Рас­став­шись с основ­ны­ми сила­ми, Анто­ний, в сопро­вож­де­нии неболь­шо­го отряда, спу­стил­ся к морю и в деревне под назва­ни­ем Белое селе­ние — она лежит меж­ду Бери­том и Сидо­ном — ждал Клео­пат­ру. Цари­ца задер­жи­ва­лась, и Анто­ний, тер­зае­мый мучи­тель­ной тре­во­гой, часто и помно­гу пил, но даже хмель­ной не мог уле­жать за сто­лом — посреди попой­ки он, быва­ло, вска­ки­вал и выбе­гал на берег, поглядеть не плы­вет ли егип­тян­ка, пока нако­нец она не при­бы­ла, везя с собою мно­го денег и одеж­ды для вои­нов. Неко­то­рые, прав­да, утвер­жда­ют, буд­то одеж­ду Анто­ний полу­чил от нее, а день­ги сол­да­там роздал из соб­ст­вен­ных средств, но ска­зал, что это пода­рок Клео­пат­ры.

52. Тем вре­ме­нем вспых­нул раздор меж­ду царем Мидии и Фра­атом Пар­фян­ским, начав­ший­ся, как рас­ска­зы­ва­ют, из-за рим­ской добы­чи и вну­шив­ший мидий­цу подо­зре­ние и страх, что Фра­ат поку­ша­ет­ся на его пре­стол. Поэто­му он при­сы­ла­ет послов к Анто­нию и зовет его к себе, обе­щая высту­пить на сто­роне рим­лян со всем сво­им вой­ском. Новые и самые радуж­ные надеж­ды откры­ва­лись Анто­нию (если в про­шлый раз, чтобы одо­леть пар­фян, ему недо­ста­ло, по-види­мо­му, лишь одно­го — мно­го­чис­лен­ной кон­ни­цы, воору­жен­ной лука­ми и стре­ла­ми, то теперь она была в его рас­по­ря­же­нии, и вдо­ба­вок без вся­ких просьб с его сто­ро­ны, напро­тив, он еще ока­зы­вал услу­гу дру­го­му), и он уже гото­вил­ся еще раз прой­ти через Арме­нию, чтобы, соеди­нив­шись с мидий­цем у реки Ара­к­са, открыть воен­ные дей­ст­вия.

53. Окта­вия в Риме хоте­ла ехать к мужу, и Цезарь согла­сил­ся, как гово­рит боль­шин­ство писа­те­лей, — не из жела­ния уго­дить сест­ре, но рас­счи­ты­вая, что она будет встре­че­на самым недо­стой­ным и оскор­би­тель­ным обра­зом и он тогда полу­чит пре­крас­ный повод к войне. В Афи­нах ей вру­чи­ли пись­мо Анто­ния, кото­рый про­сил ждать его в Гре­ции и сооб­щал о пред­сто­я­щем похо­де. Хотя Окта­вия пони­ма­ла, что это не более, чем отго­вор­ка, и горь­ко сокру­ша­лась, она напи­са­ла мужу, спра­ши­вая, куда отпра­вить груз, кото­рый с нею был. Она вез­ла мно­го пла­тья для сол­дат, мно­го вьюч­но­го скота, день­ги, подар­ки для пол­ко­вод­цев и дру­зей Анто­ния; кро­ме того, с нею вме­сте при­бы­ли две тыся­чи отбор­ных вои­нов в вели­ко­леп­ном воору­же­нии, уже раз­би­тые на пре­тор­ские когор­ты. Об этом рас­ска­зал Анто­нию один из его дру­зей по име­ни Нигер, при­слан­ный Окта­ви­ей, и к рас­ска­зу сво­е­му при­со­во­ку­пил подо­баю­щие и заслу­жен­ные похва­лы щед­рой дари­тель­ни­це.

Чув­ст­вуя, что Окта­вия всту­па­ет с нею в борь­бу, Клео­пат­ра испу­га­лась, как бы эта жен­щи­на, с достой­ною скром­но­стью соб­ст­вен­но­го нра­ва и могу­ще­ст­вом Цеза­ря соеди­нив­шая теперь твер­дое наме­ре­ние во всем угож­дать мужу, не сде­ла­лась совер­шен­но неодо­ли­мою и окон­ча­тель­но не под­чи­ни­ла Анто­ния сво­ей воле. Поэто­му она при­киды­ва­ет­ся без памя­ти в него влюб­лен­ной и, чтобы исто­щить себя, почти ниче­го не ест. Когда Анто­ний вхо­дит, гла­за ее заго­ра­ют­ся, он выхо­дит — и взор цари­цы тем­не­ет, зату­ма­ни­ва­ет­ся. Она при­ла­га­ет все уси­лия к тому, чтобы он поча­ще видел ее пла­чу­щей, но тут же ути­ра­ет, пря­чет свои сле­зы, слов­но бы желая скрыть их от Анто­ния. Все это она про­де­лы­ва­ла в то вре­мя, когда Анто­ний гото­вил­ся дви­нуть­ся из Сирии к мидий­ской гра­ни­це. Окру­жав­шие его льсте­цы горя­чо сочув­ст­во­ва­ли егип­тян­ке и бра­ни­ли Анто­ния, твер­дя ему, что он жесто­кий и бес­чув­ст­вен­ный, что он губит жен­щи­ну, кото­рая лишь им одним и живет. Окта­вия, гово­ри­ли они, соче­та­лась с ним бра­ком из государ­ст­вен­ных надоб­но­стей, под­чи­ня­ясь воле бра­та, — и наслаж­да­ет­ся сво­им зва­ни­ем закон­ной супру­ги. Клео­пат­ра, вла­ды­чи­ца огром­но­го цар­ства, зовет­ся любов­ни­цей Анто­ния и не сты­дит­ся, не отвер­га­ет это­го име­ни — лишь бы толь­ко видеть Анто­ния и быть с ним рядом, но если отнять у нее и это, послед­нее, она умрет. В кон­це кон­цов, Анто­ний до такой сте­пе­ни раз­жа­ло­бил­ся и по-бабьи рас­тро­гал­ся, что уехал в Алек­сан­дрию, всерь­ез опа­са­ясь, как бы Клео­пат­ра не лиши­ла себя жиз­ни, а мидий­цу велел подо­ждать до сле­дую­щей вес­ны, хотя ему и доно­си­ли, что Пар­фян­ская дер­жа­ва охва­че­на вол­не­ни­я­ми и мяте­жом. Несколь­ко поз­же он все-таки посе­тил Мидию, заклю­чил с царем дру­же­ст­вен­ный дого­вор, помол­вил одну его дочь, еще совсем малень­кую, за одно­го из сво­их сыно­вей от Клео­пат­ры и воз­вра­тил­ся назад, уже цели­ком заня­тый мыс­ля­ми о меж­до­усоб­ной войне.

54. Когда Окта­вия вер­ну­лась из Афин, Цезарь, счи­тая, что ей нане­се­но тяж­кое оскорб­ле­ние, пред­ло­жил сест­ре посе­лить­ся отдель­но, в соб­ст­вен­ном доме. Но Окта­вия отка­за­лась поки­нуть дом мужа и, сверх того, про­си­ла Цеза­ря, если толь­ко он не решил начать вой­ну с Анто­ни­ем из-за чего-либо ино­го, не при­ни­мать в рас­суж­де­ние при­чи­нен­ную ей обиду, ибо даже слы­шать ужас­но, что два вели­чай­ших импе­ра­то­ра ввер­га­ют рим­лян в бед­ст­вия меж­до­усоб­ной вой­ны один — из люб­ви к жен­щине, дру­гой — из оскорб­лен­но­го само­лю­бия. Свои сло­ва она под­кре­пи­ла делом. Она по-преж­не­му жила в доме Анто­ния, как если бы и сам он нахо­дил­ся в Риме, и пре­крас­но, с вели­ко­душ­ною широтою про­дол­жа­ла забо­тить­ся не толь­ко о сво­их детях, но и о детях Анто­ния от Фуль­вии. Дру­зей Анто­ния, кото­рые при­ез­жа­ли от него по делам или же чтобы занять одну из выс­ших долж­но­стей, она при­ни­ма­ла с неиз­мен­ной любез­но­стью и была за них хода­та­ем перед Цеза­рем. Но тем самым она неволь­но вреди­ла Анто­нию, воз­буж­дая нена­висть к чело­ве­ку, кото­рый пла­тит чер­ной небла­го­дар­но­стью такой заме­ча­тель­ной жен­щине.

Еще одну вол­ну нена­ви­сти Анто­ний вызвал разде­лом земель меж­ду сво­и­ми детьми, устро­ен­ным в Алек­сан­дрии и пол­ным показ­но­го блес­ка, гор­ды­ни и враж­ды ко все­му рим­ско­му. Напол­нив­ши тол­пою гим­на­сий и водру­зив на сереб­ря­ном воз­вы­ше­нии два золотых тро­на, для себя и для Клео­пат­ры, и дру­гие, попро­ще и пони­же, для сыно­вей, он преж­де все­го объ­явил Клео­пат­ру цари­цею Егип­та, Кип­ра, Афри­ки и Келе­си­рии при сопра­ви­тель­стве Цеза­ри­о­на, счи­тав­ше­го­ся сыном стар­ше­го Цеза­ря, кото­рый, как гово­ри­ли, оста­вил Клео­пат­ру бере­мен­ной; затем сыно­вей, кото­рых Клео­пат­ра роди­ла от него, он про­воз­гла­сил царя­ми царей и Алек­сан­дру назна­чил Арме­нию, Мидию и Пар­фию (как толь­ко эта стра­на будет заво­е­ва­на), а Пто­ле­мею — Фини­кию, Сирию и Кили­кию. Алек­сандра Анто­ний вывел в пол­ном мидий­ском убо­ре, с тиа­рою и пря­мою кита­рой, Пто­ле­мея — в сапо­гах, македон­ском пла­ще и укра­шен­ной диа­де­мою кав­сии. Это был наряд пре­ем­ни­ков Алек­сандра, а тот, пер­вый, — царей Мидии и Арме­нии. Маль­чи­ки при­вет­ст­во­ва­ли роди­те­лей, и одно­го окру­жи­ли тело­хра­ни­те­ли-армяне, дру­го­го — македо­няне. Клео­пат­ра в тот день, как все­гда, когда появ­ля­лась на людях, была в свя­щен­ном оде­я­нии Иси­ды; она и зва­ла себя новою Иси­дой.

55. Доно­ся об этом сена­ту и часто высту­пая перед наро­дом, Цезарь оже­сто­чил рим­лян про­тив Анто­ния. Не оста­ва­ясь в дол­гу, Анто­ний посы­лал сво­их людей с ответ­ны­ми обви­не­ни­я­ми. Важ­ней­шие из них были тако­вы. Во-пер­вых, отняв у Пом­пея Сици­лию, Цезарь не выде­лил части ост­ро­ва ему, Анто­нию. Во-вто­рых, он не вер­нул суда, кото­рые занял у Анто­ния для вой­ны с Пом­пе­ем. В-третьих, лишил вла­сти и граж­дан­ско­го досто­ин­ства их обще­го сопра­ви­те­ля Лепида и ныне сам рас­по­ря­жа­ет­ся его вой­ском, его про­вин­ци­ей и назна­чен­ны­ми ему дохо­да­ми. И, нако­нец, чуть ли не все зем­ли в Ита­лии он поде­лил меж­ду сво­и­ми вои­на­ми, сол­да­там же Анто­ния не оста­вил ниче­го. Оправ­ды­ва­ясь, Цезарь заяв­лял, что Лепида он отре­шил от вла­сти за наг­лые бес­чин­ства, что воен­ною добы­чею готов поде­лить­ся с Анто­ни­ем, если и тот поде­лит­ся с ним сво­им заво­е­ва­ни­ем — Арме­ни­ей, а что на Ита­лию у сол­дат Анто­ния ника­ких при­тя­за­ний быть не может: ведь в их рас­по­ря­же­нии Мидия и Пар­фия, зем­ли, кото­рые они при­со­еди­ни­ли к Рим­ской дер­жа­ве, отваж­но сра­жа­ясь под началь­ст­вом сво­его импе­ра­то­ра.

56. Этот ответ Анто­ний полу­чил в Арме­нии и немед­лен­но отдал рас­по­ря­же­ние Канидию спус­кать­ся во гла­ве шест­на­дца­ти леги­о­нов к морю, а сам вме­сте с Клео­патрою отпра­вил­ся в Эфес. Туда со всех сто­рон соби­рал­ся его флот, чис­лом восемь­сот кораб­лей (вклю­чая гру­зо­вые), из кото­рых две­сти выста­ви­ла Клео­пат­ра. От нее же Анто­ний полу­чил две тыся­чи талан­тов и про­до­воль­ст­вие для все­го вой­ска. По сове­ту Доми­ция и неко­то­рых иных Анто­ний при­ка­зал Клео­пат­ре плыть в Еги­пет и там дожи­дать­ся исхо­да вой­ны. Но, опа­са­ясь, как бы Окта­вия сно­ва не при­ми­ри­ла враж­дую­щих, цари­ца, под­ку­пив­ши Канидия боль­шою сум­мою денег, веле­ла ему ска­зать Анто­нию, что, преж­де все­го, неспра­вед­ли­во силою дер­жать вда­ли от воен­ных дей­ст­вий жен­щи­ну, кото­рая столь мно­гим пожерт­во­ва­ла для этой вой­ны, а затем, вред­но лишать муже­ства егип­тян, состав­ля­ю­щих зна­чи­тель­ную долю мор­ских сил. И вооб­ще, заклю­чил Канидий, он не может назвать ни еди­но­го из царей, участ­ву­ю­щих в похо­де, кото­ро­му Клео­пат­ра усту­па­ла бы разу­мом, — ведь она дол­гое вре­мя само­сто­я­тель­но пра­ви­ла таким обшир­ным цар­ст­вом, а потом дол­гое вре­мя жила бок о бок с ним, Анто­ни­ем, и учи­лась вер­шить дела­ми боль­шой важ­но­сти. Эти сооб­ра­же­ния взя­ли верх, — все долж­но было устро­ить­ся наи­вы­год­ней­шим для Цеза­ря обра­зом, — и меж тем как вой­ска про­дол­жа­ли соби­рать­ся, Анто­ний с Клео­патрой отплы­ли на Самос и там про­во­ди­ли все дни в раз­вле­че­ни­ях и удо­воль­ст­ви­ях. Подоб­но тому как все цари, вла­сти­те­ли и тет­рар­хи, все наро­ды и горо­да меж­ду Сири­ей и Мэо­ти­дой, Илли­ри­ей и Арме­ни­ей полу­чи­ли при­каз посы­лать и вез­ти воен­ное сна­ря­же­ние, так же точ­но всем акте­рам было стро­го пред­пи­са­но немед­лен­но отправ­лять­ся на Самос.

Чуть ли не целая все­лен­ная гуде­ла от сто­нов и рыда­ний, а в это самое вре­мя один-един­ст­вен­ный ост­ров мно­го дней под­ряд огла­шал­ся зву­ка­ми флейт и кифар, теат­ры были пол­ны зри­те­лей, и хоры усерд­но боро­лись за пер­вен­ство. Каж­дый город посы­лал быка, чтобы при­нять уча­стие в тор­же­ст­вен­ных жерт­во­при­но­ше­ни­ях, а цари ста­ра­лись пре­взой­ти друг дру­га пыш­но­стью при­е­мов и даров, так что в наро­де с недо­уме­ни­ем гово­ри­ли: како­вы же будут у них побед­ные празд­не­ства, если они с таким вели­ко­ле­пи­ем празд­ну­ют при­готов­ле­ния к войне?!

57. Затем Анто­ний назна­чил акте­рам для житель­ства город При­е­ну, а сам уехал в Афи­ны, и сно­ва непре­рыв­ною чере­дой потя­ну­лись зре­ли­ща и заба­вы. Рев­нуя к поче­стям, кото­рые город ока­зал Окта­вии, — афи­няне горя­чо полю­би­ли супру­гу Анто­ния, — Клео­пат­ра щед­ры­ми подар­ка­ми ста­ра­лась при­об­ре­сти бла­го­склон­ность наро­да. Назна­чив поче­сти и Клео­пат­ре, афи­няне отпра­ви­ли к ней домой послов с поста­нов­ле­ни­ем Собра­ния, и одним из этих послов был Анто­ний — в каче­стве афин­ско­го граж­да­ни­на; он про­из­нес и речь от име­ни горо­да. В Рим он послал сво­их людей с при­ка­зом выдво­рить Окта­вию из его дома, и она ушла, гово­рят, ведя за собою всех детей Анто­ния (кро­ме стар­ше­го сына от Фуль­вии, кото­рый был с отцом), пла­ча и кля­ня судь­бу, за то что и ее будут чис­лить сре­ди винов­ни­ков гряду­щей вой­ны. Но рим­ляне сожа­ле­ли не столь­ко о ней, сколь­ко об Анто­нии, и в осо­бен­но­сти те из них, кото­рые виде­ли Клео­пат­ру и зна­ли, что она и не кра­си­вее и не моло­же Окта­вии.

58. Узнав о стре­ми­тель­но­сти и раз­ме­рах вра­же­ских при­готов­ле­ний, Цезарь был в тре­во­ге. Он опа­сал­ся, как бы не при­шлось начать воен­ные дей­ст­вия в то же лето; меж­ду тем ему еще мно­го­го недо­ста­ва­ло для вой­ны, а вдо­ба­вок повсюду зву­чал ропот, вызван­ный высо­ки­ми нало­га­ми. Сво­бод­но­рож­ден­ные долж­ны были вне­сти в каз­ну чет­верть сво­их дохо­дов, а воль­ноот­пу­щен­ни­ки — вось­мую долю все­го иму­ще­ства, и каж­дый гнев­но взы­вал к Цеза­рю, вся Ита­лия вол­но­ва­лась. Поэто­му одной из вели­чай­ших оши­бок Анто­ния счи­та­ют про­мед­ле­ние: он дал Цеза­рю вре­мя при­гото­вить­ся, а вол­не­ни­ям — улечь­ся, ибо пока шли взыс­ка­ния, люди него­до­ва­ли, но запла­тив, успо­ко­и­лись.

К Цеза­рю бежа­ли Титий и Планк, дру­зья Анто­ния и быв­шие кон­су­лы, жесто­ко оскорб­лен­ные Клео­патрою, за то что самым реши­тель­ным обра­зом воз­ра­жа­ли про­тив ее уча­стия в похо­де, и осве­до­ми­ли Цеза­ря о заве­ща­нии Анто­ния, кото­рое было им извест­но. Оно хра­ни­лось у дев­ст­вен­ных жриц боги­ни Весты. Цезарь потре­бо­вал выдать заве­ща­ние, но вестал­ки отка­за­лись, заявив, что коль ско­ро Цезарь жела­ет полу­чить заве­ща­ние Анто­ния, пусть при­дет сам. Он и при­шел, и забрал его, и спер­ва про­глядел сам, поме­чая все места, достав­ляв­шие оче­вид­ные пово­ды для обви­не­ний, а затем огла­сил в заседа­нии сена­та — при явном неодоб­ре­нии боль­шин­ства при­сут­ст­во­вав­ших: им пред­став­ля­лось неслы­хан­ным без­за­ко­ни­ем тре­бо­вать отве­та с живо­го за то, чему, в согла­сии с волею заве­ща­те­ля, над­ле­жа­ло свер­шить­ся после его смер­ти. С осо­бою непри­ми­ри­мо­стью обру­ши­вал­ся Цезарь на рас­по­ря­же­ния, касав­ши­е­ся похо­рон. Анто­ний заве­щал, чтобы его тело, если он умрет в Риме, про­нес­ли в погре­баль­ном шест­вии через форум, а затем отпра­ви­ли в Алек­сан­дрию, к Клео­пат­ре. Друг Цеза­ря Каль­ви­зий вме­нял в вину Анто­нию сле­дую­щие про­ступ­ки, так­же сопря­жен­ные с Клео­патрой: он пода­рил еги­пет­ской цари­це пер­гам­ские кни­го­хра­ни­ли­ща с дву­мя­ста­ми тысяч свит­ков; испол­няя усло­вия како­го-то про­иг­ран­но­го им спо­ра, он на пиру, на гла­зах у мно­гих гостей, под­нял­ся с места и рас­ти­рал ей ноги; он ни сло­вом не воз­ра­зил, когда эфе­сяне в его при­сут­ст­вии вели­ча­ли ее гос­по­жою и вла­ды­чи­цей; неод­но­крат­но, раз­би­рая дела тет­рар­хов и царей, он при­ни­мал оник­со­вые и хру­сталь­ные таб­лич­ки с ее любов­ны­ми посла­ни­я­ми и тут же, на судей­ском воз­вы­ше­нии, их про­чи­ты­вал; когда Фур­ний, чело­век глу­бо­ко ува­жае­мый и пре­вос­ход­ный ора­тор, гово­рил одна­жды речь, а в это вре­мя через пло­щадь нес­ли Клео­пат­ру, он, едва завидел ее, вско­чил, не дослу­шав дела, и отпра­вил­ся про­во­жать цари­цу, бук­валь­но при­лип­нув к носил­кам. Впро­чем, как тогда пола­га­ли, бо́льшая часть этих обви­не­ний была Каль­ви­зи­ем вымыш­ле­на.

59. И все же дру­зья Анто­ния в Риме умо­ля­ли народ о мило­сти, а к Анто­нию отпра­ви­ли одно­го из сво­ей среды, неко­е­го Геми­ния, про­ся, чтобы он не дал про­тив­ни­кам бес­пре­пят­ст­вен­но отре­шить его от вла­сти и объ­явить вра­гом оте­че­ства. При­ехав в Гре­цию, Геми­ний сра­зу же попал в неми­лость к Клео­пат­ре, подо­зре­вав­шей в нем при­вер­жен­ца Окта­вии, а пото­му его посто­ян­но высме­и­ва­ли за обедом и отво­ди­ли оскор­би­тель­но низ­кие места в пир­ше­ст­вен­ной зале. Геми­ний все сно­сил, тер­пе­ли­во ожи­дая при­е­ма у Анто­ния, но, в кон­це кон­цов, ему было пред­ло­же­но выска­зать­ся, не выхо­дя из-за сто­ла, и тут посла­нец объ­явил, что обо всем осталь­ном сле­ду­ет гово­рить на трез­вую голо­ву, но одно он зна­ет навер­ное, пья­ный не хуже, чем трез­вый: все пой­дет на лад, если Клео­пат­ра вер­нет­ся в Еги­пет. Анто­ний был в яро­сти, а Клео­пат­ра про­мол­ви­ла: «Умни­ца, Геми­ний, что ска­зал прав­ду без пыт­ки». Спу­стя несколь­ко дней Геми­ний бежал и бла­го­по­луч­но отплыл в Рим. Льсте­цы Клео­пат­ры заста­ви­ли уехать и мно­гих иных дру­зей Анто­ния, до отвра­ще­ния пре­сы­тив­ших­ся шутов­ст­вом и пья­ным раз­гу­лом. Сре­ди них были Марк Силан и исто­рик Дел­лий, кото­рый, как он сам рас­ска­зы­ва­ет, кро­ме все­го про­че­го, опа­сал­ся за свою жизнь: лекарь Главк пред­у­преж­дал его, что Клео­пат­ра гото­вит ему гибель, за то что раз, во вре­мя обеда, он задел ее, заме­тив, что, дескать, их пот­чу­ют про­кис­шею бур­дой, а Сар­мент в Риме пьет фалерн­ское. Сар­мент был у Цеза­ря один из маль­чи­шек-любим­чи­ков, кото­рых рим­ляне зовут «дили­киа» [de­li­ciae].

60. Когда Цезарь счел свои при­готов­ле­ния доста­точ­ны­ми, было поста­нов­ле­но начать вой­ну про­тив Клео­пат­ры и лишить Анто­ния пол­но­мо­чий, кото­рые он усту­пил и пере­дал жен­щине. К это­му Цезарь при­ба­вил, что Анто­ний отрав­лен ядо­ви­ты­ми зелья­ми и уже не вла­де­ет ни чув­ства­ми, ни рас­суд­ком, и что вой­ну пове­дут евнух Мар­ди­он, Потин, рабы­ня Клео­пат­ры Ира­да, уби­раю­щая воло­сы сво­ей гос­по­же, и Хар­ми­он — вот кто вер­шит важ­ней­ши­ми дела­ми прав­ле­ния.

Войне, как сооб­ща­ют, пред­ше­ст­во­ва­ли сле­дую­щие зна­ме­ния. Выведен­ная Анто­ни­ем коло­ния Пизавр на бере­гу Адри­а­ти­че­ско­го моря была про­гло­че­на пучи­ной во вре­мя зем­ле­тря­се­ния. В Аль­бе с мра­мор­ной ста­туи Анто­ния стру­ил­ся пот, и несколь­ко дней под­ряд ста­туя не про­сы­ха­ла, как ее ни выти­ра­ли. Когда Анто­ний нахо­дил­ся в Пат­рах, мол­ния сожгла тамош­ний храм Герак­ла, а из «Бит­вы с гиган­та­ми»³⁵ в Афи­нах порыв вет­ра вырвал изо­бра­же­ние Дио­ни­са и забро­сил в театр. Меж­ду тем Анто­ний, как уже гово­ри­лось выше, про­ис­хож­де­ние свое воз­во­дил к Герак­лу, а укла­дом жиз­ни под­ра­жал Дио­ни­су и даже име­но­вал­ся «новым Дио­ни­сом». Та же буря, обру­шив­шись на Афи­ны, из мно­гих гигант­ских ста­туй опро­ки­ну­ла толь­ко две — Эвме­на и Атта­ла, кото­рые, по над­пи­сям на цоко­лях, были извест­ны под назва­ни­ем «Анто­ни­е­вых». Флаг­ман­ское суд­но Клео­пат­ры зва­лось «Анто­ни­а­да», и на нем слу­чи­лось вот како­го рода зло­ве­щее про­ис­ше­ст­вие: ласточ­ки сви­ли под кор­мою гнездо, но при­ле­те­ли дру­гие ласточ­ки, выгна­ли пер­вых и уби­ли птен­цов.

61. Когда про­тив­ни­ки дви­ну­лись друг про­тив дру­га, под началь­ст­вом Анто­ния нахо­ди­лось не менее пяти­сот бое­вых кораб­лей, — в том чис­ле мно­го судов с восе­мью и деся­тью ряда­ми весел, укра­шен­ных пыш­но и бога­то, — сто тысяч пехоты и две­на­дцать тысяч кон­ни­цы. На его сто­роне высту­па­ли под­власт­ные цари Бокх Афри­кан­ский, Тар­хон­дем — вла­сти­тель Верх­ней Кили­кии, Архе­лай Кап­па­до­кий­ский, Фила­дельф Пафла­гон­ский, Мит­ри­дат Ком­ма­ген­ский и царь Фра­кии Садал. Это лишь те, что яви­лись сами, а вой­ска при­сла­ли Поле­мон, царь Пон­та, Малх, царь Ара­вии, и царь Иудей­ский Ирод, а так­же Аминт, царь Лика­о­нии и Гала­тии. При­шел вспо­мо­га­тель­ный отряд и от царя Мидий­ско­го. У Цеза­ря было две­сти пять­де­сят судов, пехо­тин­цев восемь­де­сят тысяч, а кон­ни­цы при­мер­но столь­ко же, сколь­ко у про­тив­ни­ка. Анто­ний пра­вил зем­ля­ми от Евфра­та и Арме­нии до Ионий­ско­го моря и Илли­рии, Цезарь — от Илли­рии до Запад­но­го оке­а­на и от Оке­а­на до Тиррен­ско­го и Сици­лий­ско­го морей. Частью Афри­ки, лежа­щею про­тив Ита­лии, Гал­лии и Испа­нии, вплоть до Герак­ло­вых стол­пов, вла­дел Цезарь, от Кире­ны до Эфи­о­пии — Анто­ний.

62. Но Анто­ний уже до такой сте­пе­ни пре­вра­тил­ся в бабье­го при­хвост­ня, что, вопре­ки боль­шо­му пре­иму­ще­ству на суше, желал решить вой­ну победою на море — в уго­ду Клео­пат­ре! А ведь он видел, что на судах не хва­та­ет людей и что началь­ни­ки три­ер по всей и без того «мно­го­стра­даль­ной» Гре­ции³⁶ ловят пут­ни­ков на доро­гах, погон­щи­ков ослов, жне­цов, без­усых маль­чи­шек, но даже и так не могут вос­пол­нить недо­ста­чу, и суда боль­шею частью полу­пу­сты и пото­му тяже­лы, непо­во­рот­ли­вы на пла­ву! Напро­тив, Цезарь сосре­дото­чил в Тарен­те и Брун­ди­зии флот, отли­чав­ший­ся не хваст­ли­вою высотою или гро­мад­ны­ми раз­ме­ра­ми кораб­лей, но удо­бо­управ­ля­е­мо­стью, быст­ро­той и без­упреч­ной осна­щен­но­стью каж­до­го суд­на, и отпра­вил к Анто­нию гон­цов с тре­бо­ва­ни­ем не терять вре­ме­ни даром, а немед­лен­но выхо­дить с бое­вы­ми сила­ми в море. Он, Цезарь, готов пре­до­ста­вить вра­же­ско­му флоту над­ле­жа­щие якор­ные сто­ян­ки и гава­ни, а сам отсту­пит от бере­га на день пути вер­хом, пока Анто­ний не закон­чит высад­ку и не разо­бьет лагерь. В ответ на этот хваст­ли­вый вызов Анто­ний, столь же хваст­ли­во, пред­ла­гал Цеза­рю поеди­нок, хотя был стар­ше года­ми, а в слу­чае отка­за — сра­же­ние у Фар­са­ла, там же, где неко­гда встре­ти­лись вой­ска Цеза­ря и Пом­пея. Опе­ре­див Анто­ния, кото­рый сто­ял с фло­том у Актия, — как раз про­тив нынеш­не­го Нико­по­ля, — Цезарь пер­вым пере­се­ка­ет Ионий­ское море и захва­ты­ва­ет мест­ность в Эпи­ре, назы­вае­мую Тори­на, что озна­ча­ет «мешал­ка». Анто­ний был в тре­во­ге — его сухо­пут­ные силы запазды­ва­ли, — но Клео­пат­ра, сме­ясь, гово­ри­ла: «Ниче­го страш­но­го! Пусть себе сидит на мешал­ке!»

63. Рано поут­ру вра­ги дви­ну­лись впе­ред, и Анто­ний, опа­са­ясь, как бы они не захва­ти­ли его кораб­ли, на кото­рых не было вои­нов, воору­жил для вида греб­цов и рас­ста­вил их на палу­бе, вес­ла с обе­их сто­рон рас­по­рядил­ся под­нять и закре­пить и раз­ме­стил суда, носом к про­тив­ни­ку, в гор­ле зали­ва — так, слов­но бы они пол­но­стью снаб­же­ны греб­ца­ми и гото­вы к обо­роне. Цезарь вдал­ся в обман и отсту­пил. Затем с помо­щью искус­но воз­веден­ных запруд Анто­ний лишил непри­я­те­ля воды, кото­рой повсюду в тех кра­ях немно­го, да и та, что есть, — нехо­ро­ша на вкус. С Доми­ци­ем, вопре­ки сове­там Клео­пат­ры, Анто­ний обо­шел­ся вели­ко­душ­но и бла­го­род­но. Когда тот, уже в жару, в лихо­рад­ке, бежал к Цеза­рю, Анто­ний, хотя и был раздо­са­до­ван, ото­слал ему все его вещи, отпу­стил его дру­зей и рабов. Но Доми­ций вско­ре умер, види­мо, стра­дая от того, что его пре­да­тель­ство и изме­на не оста­лись в тайне. К Цеза­рю пере­мет­ну­лись так­же двое из царей — Дейотар и Аминт.

Убедив­шись, что флот ни в чем не име­ет уда­чи и никуда не поспе­ва­ет своевре­мен­но, Анто­ний, волей-нево­лей, сно­ва обра­тил глав­ные свои надеж­ды на сухо­пут­ные силы. Их началь­ник, Канидий, пред лицом опас­но­сти тоже пере­ме­нил свое преж­нее мне­ние: теперь он сове­то­вал отпра­вить Клео­пат­ру обрат­но и, отсту­пив во Фра­кию или в Македо­нию, дать сухо­пут­ное сра­же­ние, кото­рое и опре­де­лит исход все­го дела. Царь гетов Диком, убеж­дал Анто­ния Канидий, обе­ща­ет силь­ную под­мо­гу, и нет ника­ко­го позо­ра в том, чтобы усту­пить море Цеза­рю, кото­рый при­об­рел навык в мор­ских боях, отво­е­вы­вая у Пом­пея Сици­лию, — гораздо хуже будет, если Анто­ний, не знаю­щий себе рав­ных в искус­стве борь­бы на суше, не вос­поль­зу­ет­ся мощью и бое­вой готов­но­стью столь мно­го­чис­лен­ной пехоты, но рас­пре­де­лит всю эту силу по кораб­лям и, тем самым, рас­тра­тит ее впу­стую. Одна­ко ж верх взя­ла Клео­пат­ра, насто­яв­шая, чтобы вой­ну реши­ла бит­ва на море. Она уже высмат­ри­ва­ла себе доро­гу для бег­ства и дума­ла не о том, где при­не­сет боль­ше все­го поль­зы, спо­соб­ст­вуя победе, но откуда лег­че все­го смо­жет ускольз­нуть в слу­чае пора­же­ния.

Лагерь был соеди­нен с якор­ною сто­ян­кой длин­ны­ми сте­на­ми, под защи­тою кото­рых Анто­ний часто ходил, не стра­шась ника­кой опас­но­сти. Какой-то раб открыл Цеза­рю, что Анто­ния мож­но захва­тить, когда он спус­ка­ет­ся к бере­гу этой доро­гой, и Цезарь послал людей, чтобы его под­ка­ра­у­лить. И дело чуть было не завер­ши­лось успе­хом, да толь­ко кара­уль­щи­ки выско­чи­ли из заса­ды рань­ше сро­ка, и в руки им попал­ся воин, кото­рый шел впе­ре­ди Анто­ния, сам же он, хотя и с трудом, но бежал.

64. При­няв реше­ние дать мор­ской бой, Анто­ний рас­по­рядил­ся все еги­пет­ские суда, кро­ме шести­де­ся­ти, сжечь, а луч­шие и самые боль­шие из сво­их — от три­ер до кораб­лей с деся­тью ряда­ми весел — снаб­дил греб­ца­ми и раз­ме­стил на палу­бах два­дцать тысяч тяже­лой пехоты и две тыся­чи луч­ни­ков. Гово­рят, что один началь­ник когор­ты, весь иссе­чен­ный в бес­чис­лен­ных сра­же­ни­ях под коман­дою Анто­ния, увидев­ши его, запла­кал и про­мол­вил: «Ах, импе­ра­тор, ты боль­ше не веришь этим шра­мам и это­му мечу и все упо­ва­ния свои воз­ла­га­ешь на ковар­ные брев­на и дос­ки! Пусть на море бьют­ся егип­тяне и фини­кий­цы, а нам дай зем­лю, на кото­рой мы при­вык­ли сто­ять твер­до, обе­и­ми нога­ми, и либо уми­рать, либо побеж­дать вра­га!» На это Анто­ний ниче­го не отве­тил и, толь­ко взглядом и дви­же­ни­ем руки при­звав ста­ро­го вои­на мужать­ся, про­шел мимо. Он уже и сам не верил в успех, и когда корм­чие хоте­ли оста­вить пару­са на бере­гу, при­ка­зал погру­зить их на борт и взять с собой — под тем пред­ло­гом, что ни один из непри­я­те­лей не дол­жен ускольз­нуть от пого­ни.

65. В тот день и еще три дня силь­ный ветер и бур­ные вол­ны не дава­ли начать сра­же­ние, но на пятый день насту­пи­ло зати­шье, море сде­ла­лось ров­ным, как зер­ка­ло, и про­тив­ни­ки нако­нец сошлись. Анто­ний и Попли­ко­ла вели пра­вое кры­ло, Целий — левое, середи­ною коман­до­ва­ли Марк Окта­вий и Марк Инстей, Цезарь левое кры­ло пору­чил Агрип­пе, а себе оста­вил пра­вое. Началь­ни­ки сухо­пут­ных сил, со сто­ро­ны Анто­ния — Канидий, со сто­ро­ны Цеза­ря — Тавр, выстро­и­ли сво­их под­чи­нен­ных вдоль бере­га и ожи­да­ли исхо­да борь­бы. Что каса­ет­ся самих импе­ра­то­ров, то Анто­ний, объ­ез­жая на лод­ке свои кораб­ли, при­зы­вал вои­нов сра­жать­ся уве­рен­но, слов­но на суше, пола­га­ясь на боль­шую тяжесть судов, а корм­чим нака­зы­вал, при­ни­мая уда­ры вра­же­ских тара­нов, удер­жи­вать суда на месте, так слов­но бы они сто­ят на яко­рях, и осте­ре­гать­ся силь­но­го тече­ния в гор­ле зали­ва. Цезарь еще до рас­све­та вышел из палат­ки и обход­ною доро­гой напра­вил­ся к судам, и тут, как рас­ска­зы­ва­ют, навстре­чу ему попал­ся какой-то чело­век, кото­рый гнал осла. На вопрос, как его зовут, погон­щик, узнав­ши Цеза­ря, отве­чал: «Меня зовут Эвтих-Счаст­ли­вец, а мое­го осла — Никон-Победи­тель». Вот поче­му впо­след­ст­вии, воз­дви­гая на этом месте тро­фей, укра­шен­ный носа­ми вра­же­ских судов, Цезарь поста­вил рядом брон­зо­вое изо­бра­же­ние осла с погон­щи­ком.

Оглядев с бор­та три­е­ры весь бое­вой порядок, Цезарь при­был на пра­вое кры­ло и изу­мил­ся, увидев, как непо­движ­но сто­ит непри­я­тель в узком про­ли­ве, — каза­лось, буд­то кораб­ли бро­си­ли яко­ря. Доволь­но дол­го он был уве­рен, что так оно и есть, и пото­му удер­жи­вал сво­их при­мер­но в вось­ми ста­ди­ях от про­тив­ни­ка. В шестом часу³⁷ под­нял­ся ветер с моря, и люди Анто­ния, наску­чив ожи­да­ни­ем и наде­ясь на высоту и гро­мад­ные раз­ме­ры сво­их судов, по их мне­нию — неодо­ли­мых, при­ве­ли в дви­же­ние левое кры­ло. Заме­тив это, Цезарь обра­до­вал­ся и при­ка­зал пра­во­му кры­лу дать зад­ний ход, чтобы еще даль­ше выма­нить вра­га из зали­ва, а потом окру­жить его и сво­и­ми отлич­но сна­ря­жен­ны­ми суда­ми уда­рить по кораб­лям, кото­рые дела­ла неук­лю­жи­ми и непо­во­рот­ли­вы­ми чрез­мер­ная тяжесть и недо­ста­ча в греб­цах.

66. Нако­нец завя­зал­ся ближ­ний бой, но ни уда­ров тара­ном, ни про­бо­ин не было, пото­му что груз­ные кораб­ли Анто­ния не мог­ли набрать раз­гон, от кото­ро­го глав­ным обра­зом и зави­сит сила тара­на, а суда Цеза­ря не толь­ко избе­га­ли лобо­вых столк­но­ве­ний, стра­шась непро­би­вае­мой мед­ной обшив­ки носа, но не реша­лись бить и в бор­та, ибо таран раз­ла­мы­вал­ся в кус­ки, наты­ка­ясь на тол­стые, четы­рех­гран­ные бал­ки кузо­ва, свя­зан­ные желез­ны­ми ско­ба­ми. Борь­ба похо­ди­ла на сухо­пут­ный бой или, гово­ря точ­нее, на бой у кре­пост­ных стен. Три, а не то и четы­ре суд­на разом нале­та­ли на один непри­я­тель­ский корабль, и в дело шли осад­ные наве­сы, мета­тель­ные копья, рога­ти­ны и огне­ме­ты, а с кораб­лей Анто­ния даже стре­ля­ли из ката­пульт, уста­нов­лен­ных в дере­вян­ных баш­нях. Когда Агрип­па при­нял­ся рас­тя­ги­вать свое кры­ло с рас­че­том зай­ти вра­гу в тыл, Попли­ко­ла был вынуж­ден повто­рить его дви­же­ние и ото­рвал­ся от сре­ди­ны, где тут же воз­ник­ло заме­ша­тель­ство, кото­рым вос­поль­зо­вал­ся для напа­де­ния Аррун­тий³⁸. Бит­ва сде­ла­лась все­об­щей, одна­ко исход ее еще дале­ко не опре­де­лил­ся, как вдруг, у всех на виду, шесть­де­сят кораб­лей Клео­пат­ры под­ня­ли пару­са к отплы­тию и обра­ти­лись в бег­ство, про­кла­ды­вая себе путь сквозь гущу сра­жаю­щих­ся, а так как они были раз­ме­ще­ны поза­ди боль­ших судов, то теперь, про­ры­ва­ясь через их строй, сея­ли смя­те­ние. А вра­ги толь­ко диви­лись, видя, как они, с попу­т­ным вет­ром, ухо­дят к Пело­пон­не­су.

Вот когда Анто­ний яснее все­го обна­ру­жил, что не вла­де­ет ни разу­мом пол­ко­во­д­ца, ни разу­мом мужа, и вооб­ще не вла­де­ет соб­ст­вен­ным разу­мом, но — если вспом­нить чью-то шут­ку, что душа влюб­лен­но­го живет в чужом теле³⁹, — слов­но бы срос­ся с этою жен­щи­ной и дол­жен сле­до­вать за нею везде и повсюду. Сто­и­ло ему заме­тить, что корабль Клео­пат­ры уплы­ва­ет, как он забыл обо всем на све­те, пре­дал и бро­сил на про­из­вол судь­бы людей, кото­рые за него сра­жа­лись и уми­ра­ли, и, перей­дя на пен­те­ру, в сопро­вож­де­нии лишь сирий­ца Алек­са и Сцел­лия, погнал­ся за тою, что уже погиб­ла сама и вме­сте с собой гото­ви­лась сгу­бить и его.

67. Узнав­ши Анто­ния, Клео­пат­ра при­ка­за­ла под­нять сиг­нал на сво­ем кораб­ле. Пен­те­ра подо­шла к нему вплот­ную, и Анто­ния при­ня­ли на борт, но Клео­пат­ру он не видел, и сам не пока­зал­ся ей на гла­за. В пол­ном оди­но­че­стве он сел на носу и мол­чал, охва­тив голо­ву рука­ми. Тут появи­лись либур­ны⁴⁰ Цеза­ря. Анто­ний велел повер­нуть суд­но носом к вра­гу и ото­гнал пре­сле­до­ва­те­лей, толь­ко лако­нец Эврикл неукро­ти­мо рвал­ся впе­ред, потря­сая копьем и ста­ра­ясь попасть в Анто­ния с палу­бы сво­его суде­ныш­ка. Тогда Анто­ний выпря­мил­ся на носу во весь рост и спро­сил: «Кто это там так упор­но гонит­ся за Анто­ни­ем?» — «Я, сын Лаха­ра Эврикл, кото­ро­му сча­стье Цеза­ря доста­ви­ло слу­чай ото­мстить за смерть отца!» — после­до­вал ответ. Этот Лахар был обви­нен в мор­ском раз­бое и, по при­го­во­ру Анто­ния, обез­глав­лен. Впро­чем, корабль Анто­ния Эврикл оста­вил в покое и, напав­ши на дру­гое флаг­ман­ское суд­но (все­го их было два), тара­нил его, лишил управ­ле­ния и, зай­дя с бор­та, взял в плен вме­сте с еще одним суд­ном, на кото­ром вез­ли дра­го­цен­ную сто­ло­вую посу­ду.

Когда Эврикл отстал, Анто­ний сно­ва застыл в преж­ней позе и так про­вел на носу три дня один, то ли гне­ва­ясь на Клео­пат­ру, то ли сты­дясь ее. На чет­вер­тый день при­ча­ли­ли у Тена­ра, и здесь жен­щи­ны из сви­ты цари­цы спер­ва све­ли их для раз­го­во­ра, а потом убеди­ли разде­лить стол и постель.

Туда же, к Тена­ру, уже соби­ра­лись в нема­лом чис­ле гру­зо­вые суда, нача­ли при­бы­вать и дру­зья, спас­ши­е­ся после пора­же­ния: они сооб­ща­ли, что флот погиб, но сухо­пут­ные силы, по их мне­нию, еще дер­жа­лись. Анто­ний отпра­вил к Канидию гон­ца с при­ка­зом, не теряя вре­ме­ни, отсту­пать через Македо­нию в Азию, а сам, соби­ра­ясь пере­пра­вить­ся в Афри­ку, выбрал один корабль с боль­шим гру­зом денег и дра­го­цен­ной, сереб­ря­ной и золо­той утва­ри из цар­ских кла­до­вых и пере­дал дру­зьям, чтобы они разде­ли­ли всё меж­ду собою и не дума­ли боль­ше ни о чем, кро­ме соб­ст­вен­но­го спа­се­ния. Дру­зья не согла­ша­лись и пла­ка­ли, но он лас­ко­во и мяг­ко уго­во­рил их под­чи­нить­ся и они уеха­ли, уво­зя пись­мо Анто­ния, в кото­ром он нака­зы­вал Фео­фи­лу, сво­е­му управ­ля­ю­ще­му в Корин­фе, пре­до­ста­вить им без­опас­ное убе­жи­ще до той поры, пока они не вымо­лят про­ще­ние у Цеза­ря. Этот Фео­фил при­хо­дил­ся отцом Гип­пар­ху, кото­рый зани­мал самое высо­кое поло­же­ние сре­ди при­бли­жен­ных Анто­ния и, одна­ко, пер­вым из воль­ноот­пу­щен­ни­ков пере­бе­жал на сто­ро­ну Цеза­ря; впо­след­ст­вии он жил в Корин­фе.

68. Но рас­ста­нем­ся на вре­мя с Анто­ни­ем. Флот при Актии дол­го сопро­тив­лял­ся и, несмот­ря на тяже­лые повреж­де­ния, кото­рые нано­си­ли судам высо­кие встреч­ные валы, пре­кра­тил борь­бу лишь в деся­том часу. Уби­тых насчи­та­ли не более пяти тысяч, зато в плен взя­то было три­ста судов, как рас­ска­зы­ва­ет сам Цезарь. Немно­гие виде­ли бег­ство Анто­ния соб­ст­вен­ны­ми гла­за­ми, а те, кто об этом узна­вал, спер­ва не жела­ли верить — им пред­став­ля­лось неве­ро­ят­ным, чтобы он мог бро­сить девят­на­дцать нетро­ну­тых леги­о­нов и две­на­дцать тысяч кон­ни­цы, он, столь­ко раз испы­тав­ший на себе и милость и неми­лость судь­бы и в бес­чис­лен­ных бит­вах и похо­дах узнав­ший каприз­ную пере­мен­чи­вость воен­но­го сча­стья. Вои­ны тос­ко­ва­ли по Анто­нию и всё наде­я­лись, что он вне­зап­но появит­ся, и выка­за­ли при этом столь­ко вер­но­сти и муже­ства, что даже после того, как бег­ство их пол­ко­во­д­ца не вызы­ва­ло уже ни малей­ших сомне­ний, целых семь дней не покида­ли сво­его лаге­ря, отвер­гая все пред­ло­же­ния, какие ни делал им Цезарь. Но в кон­це кон­цов одна­жды ночью скрыл­ся и Канидий, и, остав­шись совсем одни, пре­дан­ные сво­и­ми началь­ни­ка­ми, они пере­шли на сто­ро­ну победи­те­ля.

После это­го Цезарь поплыл в Афи­ны, при­ми­рил­ся с гре­ка­ми и разде­лил остат­ки сде­лан­ных для вой­ны хлеб­ных запа­сов меж­ду горо­да­ми, кото­рые тер­пе­ли жесто­чай­шую нуж­ду — ограб­лен­ные, лишив­ши­е­ся всех сво­их денег, скота и рабов. Мой пра­дед Никарх рас­ска­зы­вал, что всех граж­дан Херо­неи заста­ви­ли на соб­ст­вен­ных пле­чах пере­не­сти к морю близ Анти­ки­ры сколь­ко-то пше­ни­цы, да еще под­го­ня­ли их при этом плетьми, а когда они вер­ну­лись, им отме­ри­ли еще столь­ко же и уже гото­вы были взва­лить им на пле­чи, когда при­шла весть о пора­же­нии Анто­ния, и это спас­ло город: упра­ви­те­ли Анто­ния и сол­да­ты тут же бежа­ли, и хлеб граж­дане поде­ли­ли меж­ду собою.

69. Выса­див­шись в Афри­ке, Анто­ний отпра­вил Клео­пат­ру из Паре­то­ния в Еги­пет, а сам бро­дил с места на место в подав­лен­но­сти и глу­бо­ком уеди­не­нии, кото­рое с ним разде­ля­ли лишь двое дру­зей — гре­че­ский ора­тор Ари­сто­крат и рим­ля­нин Луци­лий. (Об этом послед­нем мы уже рас­ска­зы­ва­ли в дру­гом месте⁴¹: при Филип­пах, чтобы помочь Бру­ту бежать, он выдал себя за него и отдал­ся в руки пре­сле­до­ва­те­лей, а потом был поми­ло­ван Анто­ни­ем и, в бла­го­дар­ность, оста­вал­ся непо­ко­ле­би­мо верен ему вплоть до послед­не­го мига). Когда же пол­ко­во­дец, кото­ро­му он пору­чил свои силы в Афри­ке, сам скло­нил это вой­ско к измене⁴², Анто­ний хотел покон­чить с собой, но дру­зья поме­ша­ли ему и увез­ли в Алек­сан­дрию, где он встре­тил­ся с Клео­патрою, заня­той боль­шим и отча­ян­но сме­лым начи­на­ни­ем. В этом месте, где пере­ше­ек, отде­ля­ю­щий Крас­ное море от Еги­пет­ско­го и счи­таю­щий­ся гра­ни­цею меж­ду Ази­ей и Афри­кой, все­го силь­нее стис­нут обо­и­ми моря­ми и у́же все­го — не более трех­сот ста­ди­ев, — в этом самом месте цари­ца заду­ма­ла пере­та­щить суда воло­ком, нагру­зить их сокро­ви­ща­ми и вой­ска­ми и вый­ти в Ара­вий­ский залив, чтобы, спас­шись от раб­ства и вой­ны, искать ново­го оте­че­ства в даль­них кра­ях. Но пер­вые же суда сожгли на суше, во вре­мя пере­воз­ки, пет­рей­ские ара­бы, а вдо­ба­вок Анто­ний выра­жал надеж­ду, что сухо­пут­ные силы при Актии еще дер­жат­ся, и Клео­пат­ра отка­за­лась от сво­его замыс­ла и выста­ви­ла силь­ные сто­ро­же­вые отряды на глав­ных под­хо­дах к Егип­ту⁴³.

Анто­ний меж­ду тем поки­нул город, рас­стал­ся с дру­зья­ми и устро­ил себе жили­ще сре­ди волн, протя­нув­ши от Фаро­са в море длин­ную дам­бу. Там он про­во­дил свои дни, бег­ле­цом от людей, гово­ря, что избрал за обра­зец жизнь Тимо­на, ибо судь­бы их сход­ны: ведь и ему, Анто­нию, дру­зья отпла­ти­ли неспра­вед­ли­во­стью и небла­го­дар­но­стью, и ни еди­но­му чело­ве­ку он боль­ше не верит, но ко всем испы­ты­ва­ет отвра­ще­ние и нена­висть.

70. Тимон этот был афи­ня­нин и жил при­мер­но в годы Пело­пон­нес­ской вой­ны, сколь­ко мож­но судить по комеди­ям Ари­сто­фа­на и Пла­то­на, в кото­рых он осме­и­ва­ет­ся как враг и нена­вист­ник людей. Не желая встре­чать­ся ни с кем, он дру­же­люб­но при­ве­чал одно­го лишь Алки­ви­а­да, в ту пору — еще наг­ло­го юнца. Как-то раз Апе­мант, недо­уме­вая, спро­сил его о при­чине тако­го стран­но­го пред­по­чте­ния, и Тимон отве­чал, что любит это­го маль­чиш­ку, пред­чув­ст­вуя, сколь­ко зла при­чи­нит он афи­ня­нам. Апе­мант, такой же чело­ве­ко­не­на­вист­ник и рев­ност­ный под­ра­жа­тель Тимо­на, был един­ст­вен­ным, кого он изред­ка допус­кал в свое обще­ство. В Празд­ник кув­ши­нов⁴⁴ они сиде­ли вдво­ем за обедом, и Апе­мант ска­зал: «Какой слав­ный у нас пир! Вер­но, Тимон?» — «Да, если бы еще тебя здесь не было…» — отве­чал Тимон. Рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды в Собра­нии он под­нял­ся на ора­тор­ское воз­вы­ше­ние, и, когда все замолк­ли, до край­но­сти изум­лен­ные, про­из­нес сле­дую­щие сло­ва: «Есть у меня, гос­по­да афи­няне, участо­чек зем­ли под­ле дома, и там рас­тет смо­ков­ни­ца, на кото­рой уже нема­ло из моих любез­ных сограж­дан пове­си­лось. Так вот, я соби­ра­юсь это место застро­ить и решил всех вас пред­у­предить — на тот слу­чай, если кто жела­ет уда­вить­ся: пусть при­хо­дит поско­рее, пока дере­во еще не сруб­ле­но». Когда он умер, его схо­ро­ни­ли в Галах, у моря, но берег перед моги­лою осел и ее окру­жи­ли вол­ны, сде­лав совер­шен­но недо­ступ­ною для чело­ве­ка. На памят­ни­ке было начер­та­но:

Гово­рят, что эту над­гроб­ную над­пись Тимон сочи­нил себе сам. Дру­гая, извест­ная каж­до­му, при­над­ле­жит Кал­ли­ма­ху:

Вот немно­гие из бес­чис­лен­ных рас­ска­зов о Тимоне.

71. С сооб­ще­ни­ем о поте­ре вой­ска, сто­яв­ше­го при Актии, к Анто­нию при­был сам Канидий. Одно­вре­мен­но Анто­ний узнал, что Ирод, царь Иудей­ский, с несколь­ки­ми леги­о­на­ми и когор­та­ми пере­шел к Цеза­рю, что при­ме­ру это­му сле­ду­ют и осталь­ные вла­сти­те­ли и что кро­ме Егип­та за ним уже ниче­го не оста­ет­ся. Но ни одна из этих вестей нима­ло его не опе­ча­ли­ла, напро­тив — слов­но раду­ясь, отрек­ся он от вся­кой надеж­ды, чтобы вме­сте поло­жить конец и заботам, бро­сил свое мор­ское при­ста­ни­ще, кото­рое назы­вал Тимо­но­вым хра­мом, и, при­ня­тый Клео­патрою в цар­ском двор­це, при­нял­ся уве­се­лять город нескон­чае­мы­ми пира­ми, попой­ка­ми и денеж­ны­ми разда­ча­ми. Сына Клео­пат­ры и Цеза­ря он запи­сал в эфе­бы, а сво­его сына от Фуль­вии, Антул­ла, одел в муж­скую тогу без кай­мы⁴⁵, и по это­му слу­чаю вся Алек­сан­дрия мно­го дней под­ряд пьян­ст­во­ва­ла, гуля­ла, весе­ли­лась. Вме­сте с Клео­патрой они рас­пу­сти­ли преж­ний «Союз непо­д­ра­жае­мых» и соста­ви­ли новый, ничуть не усту­пав­ший пер­во­му в рос­ко­ши и рас­то­чи­тель­но­сти, и назва­ли его «Сою­зом смерт­ни­ков». В него запи­сы­ва­лись дру­зья, решив­ши­е­ся уме­реть вме­сте с ними, а пока жизнь их обер­ну­лась чере­дою радост­ных празд­неств, кото­рые они зада­ва­ли по оче­реди. Тем вре­ме­нем Клео­пат­ра соби­ра­ла все­воз­мож­ные смер­то­нос­ные зелья и, желая узнать, насколь­ко без­бо­лез­нен­но каж­дое из них, испы­ты­ва­ла на пре­ступ­ни­ках, содер­жав­ших­ся под стра­жею в ожи­да­нии каз­ни. Убедив­шись, что силь­ные яды при­но­сят смерть в муках, а более сла­бые не обла­да­ют жела­тель­ною быст­ро­тою дей­ст­вия, она при­ня­лась за опы­ты над живот­ны­ми, кото­рых страв­ли­ва­ли или же напус­ка­ли одно на дру­гое в ее при­сут­ст­вии. Этим она тоже зани­ма­лась изо дня в день и, нако­нец, при­шла к выво­ду, что, пожа­луй, лишь укус аспида вызы­ва­ет схо­жее с дре­мотою забы­тье и оце­пе­не­ние, без сто­нов и судо­рог: на лице высту­па­ет лег­кий пот, чув­ства при­туп­ля­ют­ся, и чело­век мало-пома­лу сла­бе­ет, с недо­воль­ст­вом откло­няя вся­кую попыт­ку рас­ше­ве­лить его и под­нять, слов­но бы спя­щий глу­бо­ким сном.

72. Вме­сте с тем они отпра­ви­ли к Цеза­рю в Азию послов. Клео­пат­ра про­си­ла пере­дать власть над Егип­том ее детям, а Анто­ний — раз­ре­шить ему про­ве­сти оста­ток сво­их дней если не в Егип­те, то хотя бы в Афи­нах, част­ным лицом. По недо­стат­ку в дру­зьях и по недо­ве­рию к ним — ведь кто толь­ко не пере­бе­жал на сто­ро­ну вра­га! — послом был отправ­лен Эвфро­ний, учи­тель детей цари­цы. В самом деле, когда Алекс из Лаоди­кии, кото­рый позна­ко­мил­ся с Анто­ни­ем в Риме через Тима­ге­на и поль­зо­вал­ся у него таким вли­я­ни­ем, как ни один из гре­ков, а впо­след­ст­вии был силь­ней­шим оруди­ем в руках Клео­пат­ры и с успе­хом подав­лял в душе Анто­ния все остат­ки его доб­рых чувств к Окта­вии, — когда, повто­ряю, этот Алекс поехал по пору­че­нию Анто­ния к царю Иро­ду, чтобы удер­жать его от изме­ны, он там и остал­ся и затем, пола­га­ясь на Иро­да, дерз­нул еще явить­ся на гла­за Цеза­рю. Но заступ­ни­че­ство Иро­да не помог­ло — его тут же схва­ти­ли, в око­вах отвез­ли в Лаоди­кию и там, испол­няя при­каз Цеза­ря, каз­ни­ли. Так еще при жиз­ни Анто­ния попла­тил­ся Алекс за свое веро­лом­ство.

73. Прось­бу Анто­ния Цезарь отверг, а Клео­пат­ре отве­чал, что ей будет ока­за­но пол­ное снис­хож­де­ние при одном усло­вии — если она умерт­вит или изго­нит Анто­ния. Этот ответ повез в Алек­сан­дрию один из воль­ноот­пу­щен­ни­ков Цеза­ря, Фирс, чело­век весь­ма смыш­ле­ный и сумев­ший самым убеди­тель­ным обра­зом гово­рить от име­ни моло­до­го импе­ра­то­ра с над­мен­ною и непо­мер­но гор­див­шей­ся сво­ей кра­сотою жен­щи­ной. Клео­пат­ра про­яв­ля­ла к нему осо­бое ува­же­ние и бесе­до­ва­ла с ним доль­ше и охот­нее, неже­ли с осталь­ны­ми; это вну­ши­ло Анто­нию подо­зре­ния, и он высек Фир­са плетьми, а затем отпу­стил назад, к Цеза­рю, напи­сав, что несча­стья сде­ла­ли его вспыль­чи­вым и раз­дра­жи­тель­ным, а Фирс дер­жал себя слиш­ком занос­чи­во и высо­ко­мер­но. «Впро­чем, — при­бав­лял он, — если ты сочтешь это оскорб­ле­ни­ем, то у тебя мой отпу­щен­ник Гип­парх — высе­ки его как сле­ду­ет, и мы будем кви­ты». Желая рас­се­ять его подо­зре­ния, Клео­пат­ра после это­го слу­чая уха­жи­ва­ла за ним с удво­ен­ным усер­ди­ем. Соб­ст­вен­ный день рож­де­ния она спра­ви­ла скром­но и сооб­раз­но обсто­я­тель­ствам, но в день рож­де­ния Анто­ния зада­ла празд­не­ство такое бле­стя­щее и пыш­ное, что мно­гие из при­гла­шен­ных, явив­шись на пир бед­ня­ка­ми, ушли бога­ты­ми.

Меж­ду тем Агрип­па посы­лал Цеза­рю пись­мо за пись­мом, сооб­щая, что поло­же­ние дел в Риме тре­бу­ет его при­сут­ст­вия. 74. Поход был отло­жен. Но когда зима мино­ва­ла, Цезарь сно­ва дви­нул­ся на Еги­пет через Сирию, а его пол­ко­вод­цы — через Афри­ку. После взя­тия Пелу­сия рас­про­стра­нил­ся слух, что Селевк впу­стил непри­я­те­ля в город не без согла­сия Клео­пат­ры. Но Клео­пат­ра выда­ла Анто­нию на казнь жену и детей измен­ни­ка, а сама при­ка­за­ла пере­не­сти все наи­бо­лее цен­ное из цар­ской сокро­вищ­ни­цы — золо­то, сереб­ро, сма­рагды, жем­чуг, чер­ное дере­во, сло­но­вую кость, кори­цу — к себе в усы­паль­ни­цу; это было высо­кое и вели­ко­леп­ное зда­ние, кото­рое она уже дав­но воз­двиг­ла близ хра­ма Иси­ды. Там же нава­ли­ли гру­ду пак­ли и смо­ли­стой лучи­ны, так что Цезарь, испу­гав­шись, как бы эта жен­щи­на в поры­ве отча­я­ния не сожгла и не уни­что­жи­ла такое гро­мад­ное богат­ство, все вре­мя, пока подви­гал­ся с вой­ском к Алек­сан­дрии, посы­лал ей гон­цов с дру­же­люб­ны­ми и обна­де­жи­ваю­щи­ми пись­ма­ми.

Когда вра­ги рас­по­ло­жи­лись нако­нец под­ле само­го Кон­ско­го риста­ли­ща, Анто­ний дал Цеза­рю бой, сра­жал­ся с боль­шим успе­хом и, обра­тив непри­я­тель­скую кон­ни­цу в бег­ство, гнал ее до само­го лаге­ря. Гор­дый победою, он воз­вра­тил­ся во дво­рец, поце­ло­вал, не сни­мая доспе­хов, Клео­пат­ру и пред­ста­вил ей вои­на, отли­чив­ше­го­ся боль­ше всех. Цари­ца награ­ди­ла его золотым пан­ци­рем и шле­мом. А награж­ден­ный, захва­тив свою награ­ду, в ту же ночь пере­бе­жал к Цеза­рю.

75. Сно­ва Анто­ний послал Цеза­рю вызов на поеди­нок. Тот отве­чал, что Анто­нию откры­то мно­го дорог к смер­ти, и Анто­ний понял, что нет для него пре­крас­нее кон­чи­ны, неже­ли гибель в сра­же­нии, и решил напасть на про­тив­ни­ка и на суше и на море разом. Пере­да­ют, что за обедом он велел рабам нали­вать ему пол­нее и накла­ды­вать кус­ки получ­ше, пото­му что, дескать, неиз­вест­но, будут ли они пот­че­вать его зав­тра или ста­нут при­слу­жи­вать новым гос­по­дам, меж­ду тем как он ляжет тру­пом и обра­тит­ся в ничто. Видя, что дру­зья его пла­чут, он ска­зал, что не поведет их за собою в эту бит­ву, от кото­рой ждет не спа­се­ния и победы, но слав­ной смер­ти.

Око­ло полу­но­чи, как рас­ска­зы­ва­ют, сре­ди уны­лой тиши­ны, в кото­рую погру­зи­ли Алек­сан­дрию страх и напря­жен­ное ожи­да­ние гряду­ще­го, вне­зап­но разда­лись строй­ные, соглас­ные зву­ки все­воз­мож­ных инстру­мен­тов, лику­ю­щие кри­ки тол­пы и гром­кий топот буй­ных, сати­ров­ских прыж­ков, слов­но дви­га­лось шум­ное шест­вие в честь Дио­ни­са. Тол­па, каза­лось, про­шла чрез середи­ну горо­да к воротам, обра­щен­ным в сто­ро­ну непри­я­те­ля, и здесь шум, достиг­нув наи­боль­шей силы, смолк. Люди, пытав­ши­е­ся тол­ко­вать уди­ви­тель­ное зна­ме­ние, выска­зы­ва­ли догад­ку, что это покидал Анто­ния тот бог, кото­ро­му он в тече­ние всей жиз­ни под­ра­жал и ста­рал­ся упо­до­бить­ся с осо­бен­ным рве­ни­ем.

76. С пер­вы­ми луча­ми солн­ца Анто­ний рас­по­ло­жил вой­ско на хол­мах перед горо­дом и стал наблюдать, как выхо­дят навстре­чу вра­гу его кораб­ли. В ожи­да­нии, что моря­ки про­явят и доб­лесть, и упор­ство, он спо­кой­но смот­рел вниз. Но едва толь­ко сбли­зи­лись они с непри­я­те­лем, как, под­няв вес­ла, при­вет­ст­во­ва­ли суда Цеза­ря и, полу­чив ответ­ное при­вет­ст­вие, сме­ша­лись с ними, так что из двух фло­тов воз­ник один, кото­рый поплыл пря­мо на город. Пока Анто­ний глядел на это зре­ли­ще, успе­ла пере­мет­нуть­ся и кон­ни­ца; а когда потер­пе­ла пора­же­ние пехота, Анто­ний воз­вра­тил­ся в город, кри­ча, что Клео­пат­ра пре­да­ла его в руки тех, с кем он вое­вал ради нее.

Пол­ная ужа­са пред его гне­вом и отча­я­ни­ем, цари­ца укры­лась в сво­ей усы­паль­ни­це и веле­ла опу­стить подъ­ем­ные две­ри с надеж­ны­ми засо­ва­ми и зам­ка­ми. К Анто­нию она отпра­ви­ла сво­их людей, кото­рые долж­ны были изве­стить его, что Клео­пат­ра мерт­ва. Анто­ний пове­рил и, обра­ща­ясь к само­му себе, вос­клик­нул: «Что же ты еще мед­лишь, Анто­ний? Ведь судь­ба отня­ла у тебя послед­ний и един­ст­вен­ный повод доро­жить жиз­нью и цеп­лять­ся за нее!» Он вошел в спаль­ню, рас­стег­нул и сбро­сил пан­цирь и про­дол­жал так: «Ах, Клео­пат­ра, не раз­лу­ка с тобою меня сокру­ша­ет, ибо ско­ро я буду в том же месте, где ты, но как мог я, вели­кий пол­ко­во­дец, поз­во­лить жен­щине пре­взой­ти меня реши­мо­стью?!» У него был вер­ный раб по име­ни Эрот, кото­ро­го Анто­ний уже дав­но уго­во­рил убить его, если при­дет нуж­да. Теперь он потре­бо­вал, чтобы Эрот испол­нил свое сло­во. Раб взмах­нул мечом, слов­но гото­вясь пора­зить хозя­и­на, но, когда тот отвер­нул лицо, нанес смер­тель­ный удар себе и упал к ногам Анто­ния. «Спа­си­бо, Эрот, — про­мол­вил Анто­ний, — за то, что учишь меня, как быть, раз уже сам не можешь испол­нить, что тре­бу­ет­ся». С эти­ми сло­ва­ми он вон­зил меч себе в живот и опу­стил­ся на кро­вать. Но рана ока­за­лась недо­ста­точ­но глу­бо­ка, и пото­му, когда он лег, кровь оста­но­ви­лась. Анто­ний очнул­ся и при­нял­ся молить окру­жаю­щих при­кон­чить его, но все выбе­жа­ли из спаль­ни, и он кри­чал и кор­чил­ся в муках, пока от Клео­пат­ры не явил­ся писец Дио­мед, кото­ро­му цари­ца веле­ла доста­вить Анто­ния к ней в усы­паль­ни­цу.

77. Услы­хав, что она жива, Анто­ний с жаром при­ка­зал слу­гам немед­лен­но под­нять его с ложа, и те на руках отнес­ли хозя­и­на к две­рям усы­паль­ни­цы. Две­рей, одна­ко, Клео­пат­ра не откры­ла, но, появив­шись в окне, спу­сти­ла на зем­лю верев­ки, кото­ры­ми обмота­ли ране­но­го, и цари­ца еще с дву­мя жен­щи­на­ми⁴⁶ — нико­го, кро­ме них она с собою внутрь не взя­ла — соб­ст­вен­ны­ми рука­ми втя­ну­ла его наверх. Эти жен­щи­ны — един­ст­вен­ные свиде­тель­ни­цы про­ис­хо­див­ше­го — гово­ри­ли, что невоз­мож­но пред­ста­вить себе зре­ли­ще жалост­нее и горест­нее. Зали­то­го кро­вью, упор­но борю­ще­го­ся со смер­тью, под­ни­ма­ли его на верев­ках, а он про­сти­рал руки к цари­це, бес­по­мощ­но вися в возду­хе, ибо нелег­кое то было дело для жен­щин, и Клео­пат­ра, с иска­зив­шим­ся от напря­же­ния лицом, едва пере­хва­ты­ва­ла снасть, вцеп­ля­ясь в нее что было сил, под обо­д­ря­ю­щие кри­ки тех, кто сто­ял вни­зу и разде­лял с нею ее мучи­тель­ную тре­во­гу.

Нако­нец Анто­ний очу­тил­ся навер­ху, и, уло­жив его на постель и скло­нив­шись над ним, Клео­пат­ра рас­тер­за­ла на себе одеж­ду, била себя в грудь и разди­ра­ла ее ног­тя­ми, лицом оти­ра­ла кровь с его раны и зва­ла его сво­им гос­по­ди­ном, супру­гом и импе­ра­то­ром. Про­ник­шись состра­да­ни­ем к его бедам, она почти что забы­ла о сво­их соб­ст­вен­ных. Ути­шив ее жало­бы, Анто­ний попро­сил вина — то ли пото­му, что дей­ст­ви­тель­но хотел пить, то ли наде­ясь, что это уско­рит его конец. Напив­шись, он уве­щал ее поду­мать о сво­ем спа­се­нии и бла­го­по­лу­чии, если толь­ко при этом ока­жет­ся воз­мож­ным избе­жать позо­ра, и сре­ди дру­зей Цеза­ря сове­то­вал боль­ше все­го дове­рять Про­ку­лею. А его, про­дол­жал он, пусть не опла­ки­ва­ет из-за послед­них тяж­ких пре­врат­но­стей, пусть луч­ше пола­га­ет его счаст­ли­вым из-за все­го пре­крас­но­го, что выпа­ло на его долю — ведь он был самым зна­ме­ни­тым чело­ве­ком на све­те, обла­дал вели­чай­шим в мире могу­ще­ст­вом и даже про­иг­рал свое дело не без сла­вы, чтобы погиб­нуть смер­тью рим­ля­ни­на, побеж­ден­но­го рим­ля­ни­ном.

78. Едва толь­ко Анто­ний испу­стил дух, как явил­ся при­слан­ный Цеза­рем Про­ку­лей. Слу­чи­лось так, что когда ране­но­го Анто­ния понес­ли к Клео­пат­ре, один из его тело­хра­ни­те­лей, Дер­ке­тей, подо­брал меч Анто­ния, тай­ком выскольз­нул из дому и побе­жал к Цеза­рю, чтобы пер­вым сооб­щить о кон­чине Анто­ния и пока­зать окро­вав­лен­ное ору­жие. Услы­хав эту весть, Цезарь ушел в глу­би­ну палат­ки и запла­кал, горюя о чело­ве­ке, кото­рый был его свой­ст­вен­ни­ком, сопра­ви­те­лем и това­ри­щем во мно­гих делах и бит­вах. Потом, достав пись­ма, он клик­нул дру­зей и при­нял­ся им читать, чтобы они убеди­лись, как дру­же­люб­но и спра­вед­ли­во писал он и с какою гру­бо­стью, с каким высо­ко­ме­ри­ем все­гда отве­чал Анто­ний. Затем он отправ­ля­ет Про­ку­лея с нака­зом употре­бить все сред­ства к тому, чтобы взять Клео­пат­ру живой: Цезарь и опа­сал­ся за судь­бу сокро­вищ, и счи­тал, что, про­ведя Клео­пат­ру в три­ум­фаль­ном шест­вии, намно­го уве­ли­чит блеск и сла­ву сво­его три­ум­фа. Встре­тить­ся с Про­ку­ле­ем лицом к лицу Клео­пат­ра не поже­ла­ла, одна­ко меж­ду ними про­изо­шел раз­го­вор, во вре­мя кото­ро­го Про­ку­лей сто­ял сна­ру­жи у две­рей, хотя и креп­ко запер­тых, но про­пус­кав­ших голо­са. Клео­пат­ра про­си­ла оста­вить ее цар­ство детям, а Про­ку­лей убеж­дал ее не падать духом и во всем пола­гать­ся на Цеза­ря.

79. Вни­ма­тель­но осмот­рев место кру­гом усы­паль­ни­цы, Про­ку­лей доло­жил Цеза­рю, и туда был отря­жен Галл, чтобы про­дол­жать пере­го­во­ры. Он подо­шел к две­рям, всту­пил в бесе­ду и умыш­лен­но ее затя­ги­вал, а тем вре­ме­нем Про­ку­лей, при­ста­вив лест­ни­цу, забрал­ся внутрь через окно, в кото­рое жен­щи­ны до того втя­ну­ли Анто­ния. Не теряя ни мгно­ве­ния, он вме­сте с дву­мя слу­га­ми помчал­ся к две­рям, где сто­я­ла Клео­пат­ра, погло­щен­ная раз­го­во­ром с Гал­лом. Одна из жен­щин, замкнув­ших­ся с цари­цею в усы­паль­ни­це, вос­клик­ну­ла: «Клео­пат­ра, несчаст­ная, ты попа­лась!» Клео­пат­ра обер­ну­лась, увиде­ла Про­ку­лея и, выхва­тив пират­ский кин­жал, висев­ший у поя­са, хоте­ла убить себя. Но рим­ля­нин успел под­бе­жать, стис­нул ее обе­и­ми рука­ми и ска­зал: «Клео­пат­ра, ты неспра­вед­ли­ва и к самой себе, и к Цеза­рю, лишая его слу­чая во всем блес­ке выка­зать свою доб­роту и навле­кая на мило­серд­ней­ше­го из пол­ко­вод­цев лож­ное обви­не­ние в веро­лом­стве и жесто­кой непре­клон­но­сти». С эти­ми сло­ва­ми он ото­брал у егип­тян­ки ору­жие и рез­ко отрях­нул на ней пла­тье, чтобы узнать, не спря­тан ли где яд. Цезарь при­слал еще сво­его воль­ноот­пу­щен­ни­ка Эпа­ф­ро­ди­та, пору­чив ему зор­ко и неот­ступ­но кара­у­лить Клео­пат­ру, чтобы она не лиши­ла себя жиз­ни, в осталь­ном же обхо­дить­ся с нею самым любез­ным обра­зом и испол­нять все ее жела­ния.

80. Сам Цезарь всту­пил в город, бесе­дуя с фило­со­фом Ари­ем и дер­жа его за руку, чтобы таким свиде­тель­ст­вом осо­бо­го ува­же­ния сра­зу же воз­вы­сить фило­со­фа в гла­зах сограж­дан. Он вошел в гим­на­сий, под­нял­ся на воз­двиг­ну­тое там воз­вы­ше­ние и, когда люди, в стра­хе, упа­ли ниц, велел им встать и объ­явил, что осво­бож­да­ет город от вся­кой вины — во-пер­вых, ради осно­ва­те­ля его, Алек­сандра, во-вто­рых, пото­му что вос­хи­щен кра­сотою и вели­чи­ной Алек­сан­дрии, и в-третьих, чтобы уго­дить сво­е­му дру­гу Арию. Вот какою честью был взыс­кан Арий, и его заступ­ни­че­ство спас­ло мно­гих и мно­гих. Сре­ди спа­сен­ных им был и Фило­страт, софист, не знав­ший себе рав­ных в искус­стве гово­рить без под­готов­ки, но совер­шен­но без­осно­ва­тель­но при­чис­ляв­ший себя к Ака­де­мии. Цеза­рю его само­на­де­ян­ность вну­ша­ла отвра­ще­ние, и он откло­нил все прось­бы Фило­стра­та. Тогда софист, с небри­тою седою боро­дой, в тем­ном пла­ще, стал ходить сле­дом за Ари­ем, твер­дя один и тот же стих⁴⁷:

Узнав об этом, Цезарь поми­ло­вал его, не столь­ко желая изба­вить Фило­стра­та от стра­ха, сколь­ко Ария от зави­сти.

81. Сына Анто­ния от Фуль­вии, Антул­ла, Цезарь каз­нил. Маль­чи­ка выдал его дядь­ка Фео­дор и, когда сол­да­ты отру­би­ли ему голо­ву, украд­кою снял с шеи каз­нен­но­го гро­мад­ной цен­но­сти камень и зашил себе в пояс. Несмот­ря на все запи­ра­тель­ства Фео­дор был изоб­ли­чен и рас­пят. Что каса­ет­ся детей, кото­рых Анто­нию роди­ла Клео­пат­ра, то они вме­сте со сво­и­ми вос­пи­та­те­ля­ми содер­жа­лись хотя и под стра­жей, но вполне достой­но их зва­ния. Цеза­ри­о­на же, слыв­ше­го сыном Цеза­ря, мать снаб­ди­ла боль­шою сум­мою денег и через Эфи­о­пию отпра­ви­ла в Индию, но дру­гой дядь­ка, Родон, такой же него­дяй, как Фео­дор, уго­во­рил юно­шу вер­нуть­ся, уве­рив, буд­то Цезарь зовет его на цар­ство. Гово­рят, что, когда Цезарь разду­мы­вал, как с ним посту­пить, Арий про­из­нес:

И позд­нее, после кон­чи­ны Клео­пат­ры, Цезарь его умерт­вил.

82. Мно­гие цари и пол­ко­вод­цы вызы­ва­лись и хоте­ли похо­ро­нить Анто­ния, но Цезарь оста­вил тело Клео­пат­ре, кото­рая погреб­ла его соб­ст­вен­ны­ми рука­ми, с цар­ским вели­ко­ле­пи­ем, полу­чив для это­го все, что толь­ко ни поже­ла­ла. Нестер­пи­мое горе и телес­ные стра­да­ния — грудь ее под жесто­ки­ми уда­ра­ми вос­па­ли­лась и покры­лась язва­ми — при­ве­ли за собою лихо­рад­ку, и цари­ца радо­ва­лась болез­ни, кото­рая откры­ва­ла ей воз­мож­ность бес­пре­пят­ст­вен­но уме­реть, отка­зы­ва­ясь от пищи. В чис­ле ее при­бли­жен­ных был врач Олимп, кото­ро­му она откры­ла свое истин­ное наме­ре­ние и поль­зо­ва­лась его помо­щью и сове­та­ми, как пишет сам Олимп, издав­ший рас­сказ об этих собы­ти­ях. Но Цезарь, запо­до­зрив нелад­ное, стал угро­жать ей рас­пра­вою с детьми, и угро­зы эти, слов­но осад­ные маши­ны, сокру­ши­ли волю Клео­пат­ры, и она под­чи­ни­лась заботам и ухо­ду тех, кто хотел сохра­нить ей жизнь.

83. Немно­ги­ми дня­ми поз­же Цезарь наве­стил Клео­пат­ру и сам, чтобы сколь­ко-нибудь ее уте­шить. Она лежа­ла на посте­ли, подав­лен­ная, удру­чен­ная, и когда Цезарь появил­ся в две­рях, вско­чи­ла в одном хитоне и бро­си­лась ему в ноги. Ее дав­но не при­бран­ные воло­сы висе­ли кло­чья­ми, лицо оди­ча­ло, голос дро­жал, гла­за потух­ли, всю грудь покры­ва­ли еще стру­пья и кро­во­под­те­ки, — одним сло­вом, телес­ное ее состо­я­ние, каза­лось, было ничуть не луч­ше душев­но­го. И одна­ко ее пре­лесть, ее чару­ю­щее оба­я­ние не угас­ли окон­ча­тель­но, но как бы про­блес­ки­ва­ли изнут­ри даже сквозь жал­кое это обли­чие и обна­ру­жи­ва­лись в игре лица. Цезарь про­сил ее лечь, сел под­ле, и Клео­пат­ра при­ня­лась оправ­ды­вать­ся, все свои дей­ст­вия объ­яс­няя стра­хом перед Анто­ни­ем или при­нуж­де­ни­я­ми с его сто­ро­ны, но Цезарь опро­верг один за дру­гим каж­дый из ее дово­дов, и тогда она тот­час обра­ти­лась к моль­бам о состра­да­нии, слов­но обу­ян­ная жаж­дою жить во что бы то ни ста­ло. Под конец она выну­ла опись сво­их сокро­вищ и пере­да­ла Цеза­рю. Селевк, один из ее управ­ля­ю­щих, стал было ули­чать цари­цу в том, что какие-то вещи она похи­ти­ла и ута­и­ла, но Клео­пат­ра набро­си­лась на него, вце­пи­лась ему в воло­сы, била по лицу и, когда Цезарь, улы­ба­ясь, пытал­ся ее унять, вскри­ча­ла: «Но ведь это про­сто неслы­хан­но, Цезарь! Ты, в моих жал­ких обсто­я­тель­ствах, удо­сто­ил меня посе­ще­ния и беседы, а мои же рабы меня обви­ня­ют, и за что? За то, что я отло­жи­ла какие-то жен­ские без­де­луш­ки — не для себя, несчаст­ной, нет, но чтобы под­не­сти Окта­вии и тво­ей Ливии и через них смяг­чить тебя и уми­ло­сти­вить!» Эти сло­ва окон­ча­тель­но убеди­ли Цеза­ря, что Клео­пат­ра хочет жить, чему он нема­ло радо­вал­ся. Он ска­зал, что охот­но остав­ля­ет ей эти укра­ше­ния и что все вооб­ще обер­нет­ся для нее гораздо луч­ше, чем она ожи­да­ет, а затем уда­лил­ся с мыс­лью, что обма­нул егип­тян­ку, но в дей­ст­ви­тель­но­сти — обма­ну­тый ею.

84. Сре­ди дру­зей Цеза­ря был знат­ный юно­ша Кор­не­лий Дола­бел­ла. Он не остал­ся нечув­ст­ви­те­лен к чарам Клео­пат­ры и, желая ока­зать ей услу­гу, тай­но изве­стил цари­цу, что Цезарь высту­па­ет в обрат­ный путь через Сирию, а ее с детьми решил на тре­тий день отпра­вить в Рим морем. Тогда Клео­пат­ра, преж­де все­го, упро­си­ла Цеза­ря, чтобы ей раз­ре­ши­ли совер­шить воз­ли­я­ние в честь умер­ше­го. Со сво­и­ми дове­рен­ны­ми слу­жан­ка­ми она при­шла к моги­ле Анто­ния и, упав на его гроб­ни­цу, про­мол­ви­ла: «О, мой Анто­ний, еще так недав­но я погре­ба­ла тебя сво­бод­ною, а сего­дня тво­рю воз­ли­я­ние рука­ми плен­ни­цы, кото­рую зор­ко сте­ре­гут, чтобы пла­чем и уда­ра­ми в грудь она не при­чи­ни­ла вреда это­му телу рабы, сбе­ре­гае­мой для три­ум­фа над тобою! Не жди иных поче­стей, иных воз­ли­я­ний — это послед­ние, какие при­но­сит тебе Клео­пат­ра. При жиз­ни нас не смог­ло раз­лу­чить ничто, но в смер­ти нам гро­зит опас­ность обме­нять­ся места­ми, ибо ты, рим­ля­нин, поко­ишь­ся здесь, а я, зло­счаст­ная, лягу в зем­лю Ита­лии и чрез это — но толь­ко чрез это одно! — при­об­щусь к тво­е­му оте­че­ству. Одна­ко ж, если хоть один из тамош­них богов вла­де­ет силою и могу­ще­ст­вом (ибо наши, еги­пет­ские боги, от нас отвер­ну­лись) — не выда­вай свою супру­гу живою, не допу­сти, чтобы во мне три­ум­фа­тор повел за сво­ею колес­ни­цею тебя, но укрой, схо­ро­ни меня здесь, рядом с собою: ведь изо всех неис­чис­ли­мых бед­ст­вий, выпав­ших на мою долю, не было гор­ше и тяже­лее, чем этот корот­кий срок, что я живу без тебя».

85. Так она сето­ва­ла и сокру­ша­лась, а затем укра­си­ла гроб­ни­цу вен­ком и вер­ну­лась во дво­рец. Она веле­ла при­гото­вить себе купа­ние, иску­па­лась, лег­ла к сто­лу. Пода­ли бога­тый, обиль­ный зав­трак. В это вре­мя к две­рям явил­ся какой-то кре­стья­нин с кор­зи­ною. Кара­уль­ные спро­си­ли, что он несет. Открыв кор­зи­ну и раз­дви­нув листья, он пока­зал гор­шок, пол­ный спе­лых смокв. Сол­да­ты поди­ви­лись, какие они круп­ные и кра­си­вые, и кре­стья­нин, улыб­нув­шись, пред­ло­жил им отведать. Тогда они про­пу­сти­ли его, отки­нув­ши вся­кие подо­зре­ния. После зав­тра­ка, достав таб­лич­ку с зара­нее напи­сан­ным и запе­ча­тан­ным пись­мом, Клео­пат­ра отпра­ви­ла ее Цеза­рю, высла­ла из ком­на­ты всех, кро­ме обе­их жен­щин, кото­рые были с нею в усы­паль­ни­це, и запер­лась. Цезарь рас­пе­ча­тал пись­мо, увидел жало­бы и моль­бы похо­ро­нить ее вме­сте с Анто­ни­ем и тут же понял, что про­изо­шло. Спер­ва он хотел бро­сить­ся на помощь сам, но потом, со всею поспеш­но­стью, рас­по­рядил­ся выяс­нить, како­во поло­же­ние дела. Все, одна­ко, совер­ши­лось очень ско­ро, ибо когда послан­ные под­бе­жа­ли ко двор­цу и, застав кара­уль­ных в пол­ном неведе­нии, взло­ма­ли две­ри, Клео­пат­ра в цар­ском убо­ре лежа­ла на золо­том ложе мерт­вой. Одна из двух жен­щин, Ира­да, уми­ра­ла у ее ног, дру­гая, Хар­ми­он, уже шата­ясь и уро­нив голо­ву на грудь, поправ­ля­ла диа­де­му в воло­сах сво­ей гос­по­жи. Кто-то в яро­сти вос­клик­нул: «Пре­крас­но, Хар­ми­он!» — «Да, поис­ти­не пре­крас­но и достой­но пре­ем­ни­цы столь­ких царей», — вымол­ви­ла жен­щи­на и, не про­ро­нив боль­ше ни зву­ка, упа­ла под­ле ложа.

86. Гово­рят, что аспида при­нес­ли вме­сте со смок­ва­ми, спря­тан­ным под яго­да­ми и листья­ми, чтобы он ужа­лил цари­цу неожи­дан­но для нее, — так рас­по­ряди­лась она сама. Но, вынув­ши часть ягод, Клео­пат­ра заме­ти­ла змею и ска­за­ла: «Так вот она где была…» — обна­жи­ла руку и под­ста­ви­ла под укус. Дру­гие сооб­ща­ют, что змею дер­жа­ли в закры­том сосуде для воды и Клео­пат­ра дол­го выма­ни­ва­ла и драз­ни­ла ее золотым вере­те­ном, покуда она не выполз­ла и не впи­лась ей в руку повы­ше лок­тя. Впро­чем, исти­ны не зна­ет никто — есть даже сооб­ще­ние, буд­то она пря­та­ла яд в полой голов­ной шпиль­ке, кото­рая посто­ян­но была у нее в воло­сах. Одна­ко ж ни еди­но­го пят­на на теле не высту­пи­ло, и вооб­ще ника­ких при­зна­ков отрав­ле­ния не обна­ру­жи­ли. Впро­чем, и змеи в ком­на­те не нашли, но неко­то­рые утвер­жда­ли, буд­то виде­ли зме­и­ный след на мор­ском бере­гу, куда выхо­ди­ли окна. Нако­нец, по сло­вам несколь­ких писа­те­лей, на руке Клео­пат­ры вид­не­лись два лег­ких, чуть замет­ных уко­ла. Это, веро­ят­но, убеди­ло и Цеза­ря, пото­му что в три­ум­фаль­ном шест­вии нес­ли изо­бра­же­ние Клео­пат­ры с при­льнув­шим к ее руке аспидом. Тако­вы обсто­я­тель­ства ее кон­чи­ны.

Цезарь, хотя и был раздо­са­до­ван смер­тью Клео­пат­ры, не мог не поди­вить­ся ее бла­го­род­ству и велел с над­ле­жа­щей пыш­но­стью похо­ро­нить тело рядом с Анто­ни­ем. Почет­но­го погре­бе­ния были удо­сто­е­ны, по его при­ка­зу, и обе дове­рен­ные слу­жан­ки.

Клео­пат­ра умер­ла трид­ца­ти девя­ти лет; два­дцать два года она зани­ма­ла цар­ский пре­стол и более четыр­на­дца­ти пра­ви­ла сов­мест­но с Анто­ни­ем. Анто­ний про­жил, по одним сведе­ни­ям, пять­де­сят шесть, по дру­гим — пять­де­сят три года. Изо­бра­же­ния Анто­ния были сбро­ше­ны с цоко­лей, а за то, чтобы эта участь не постиг­ла и ста­туи Клео­пат­ры, один из ее дру­зей, Архи­бий, запла­тил Цеза­рю две тыся­чи талан­тов.

87. Анто­ний оста­вил семе­рых детей от трех жен, и лишь самый стар­ший из них, Антулл, был каз­нен Цеза­рем. Всех про­чих при­ня­ла к себе Окта­вия и вырас­ти­ла наравне с соб­ст­вен­ны­ми детьми. Клео­пат­ру, дочь Клео­пат­ры, она выда­ла замуж за Юбу, само­го уче­но­го и обра­зо­ван­но­го сре­ди царей, Анто­ния же, сына Фуль­вии, воз­вы­си­ла настоль­ко, что если пер­вое место при Цеза­ре при­над­ле­жа­ло Агрип­пе, а вто­рое сыно­вьям Ливии⁴⁹, третьим и был и счи­тал­ся Анто­ний. От Мар­цел­ла Окта­вия роди­ла двух доче­рей и одно­го сына, Мар­цел­ла, кото­ро­го Цезарь сде­лал сво­им сыном и зятем, а одну из его сестер отдал за Агрип­пу. Но когда Мар­целл вско­ро­сти после свадь­бы умер и Цеза­рю ока­за­лось нелег­ко выбрать достой­но­го дове­рия зятя из чис­ла сво­их дру­зей, Окта­вия пред­ло­жи­ла, чтобы Агрип­па раз­вел­ся с ее доче­рью и взял в супру­ги дочь Цеза­ря. Сна­ча­ла ей уда­лось уго­во­рить Цеза­ря, потом Агрип­пу, и ее дочь, вер­нув­шись в дом мате­ри, вышла замуж за Анто­ния, а Агрип­па женил­ся на доче­ри Цеза­ря. Из двух доче­рей Анто­ния и Окта­вии одну взял Доми­ций Аге­но­барб, дру­гую — зна­ме­ни­тую сво­им цело­муд­ри­ем и кра­сотой Анто­нию — Друз, сын Ливии и пасы­нок Цеза­ря. От это­го бра­ка роди­лись Гер­ма­ник и Клав­дий; вто­рой из них впо­след­ст­вии пра­вил Рим­скою дер­жа­вой. Сын Гер­ма­ни­ка, Гай, после недол­го­го, но гром­ко­го прав­ле­ния был убит вме­сте с доче­рью и супру­гой, а дочь Агрип­пи­на, у кото­рой от Аге­но­бар­ба был сын Луций Доми­ций, вышла замуж за Клав­дия Цеза­ря; Клав­дий усы­но­вил маль­чи­ка и дал ему имя Неро­на Гер­ма­ни­ка. Нерон пра­вил уже на нашей памя­ти. Он умерт­вил род­ную мать и сво­им без­рас­суд­ст­вом и безу­ми­ем едва не погу­бил рим­скую дер­жа­ву. Он был потом­ком Анто­ния в пятом колене.

[Сопо­став­ле­ние]

88 [1]. Итак, мы убеди­лись, что и Демет­рий и Анто­ний испы­та­ли тяж­кие пре­врат­но­сти судь­бы, а пото­му рас­смот­рим сна­ча­ла при­ро­ду могу­ще­ства и сла­вы обо­их. Пер­вый и то и дру­гое полу­чил из рук отца, ибо сре­ди пре­ем­ни­ков Алек­сандра Анти­гон был силь­ней­шим и еще до того, как Демет­рий воз­му­жал, про­шел с боя­ми и поко­рил чуть ли не всю Азию. Анто­ний же был сыном чело­ве­ка хотя и вполне достой­но­го, но отнюдь не воин­ст­вен­но­го и не оста­вив­ше­го ему гром­ко­го име­ни, а все-таки отва­жил­ся захва­тить власть Цеза­ря, при­тя­зать на кото­рую по пра­ву пре­ем­ства никак не мог, и сам сде­лал себя наслед­ни­ком досто­я­ния, создан­но­го труда­ми Цеза­ря. Пола­га­ясь лишь на соб­ст­вен­ные силы и спо­соб­но­сти, он под­нял­ся так высо­ко, что, разде­лив всю Рим­скую дер­жа­ву на две части, выбрал и взял себе луч­шую и рука­ми сво­их помощ­ни­ков и заме­сти­те­лей, сам нахо­дясь дале­ко от теат­ра вой­ны, мно­го раз побеж­дал пар­фян и отбро­сил при­кав­каз­ских вар­ва­ров к само­му Кас­пий­ско­му морю. О вели­чии Анто­ния свиде­тель­ст­ву­ют даже те поступ­ки, кото­рые ста­ви­лись ему в укор. И вер­но, отец Демет­рия радо­вал­ся, когда ему уда­лось женить сына на Филе, доче­ри Анти­па­тра, хоть она и была стар­ше года­ми, Анто­ния же сра­ми­ли бра­ком с Клео­патрой — жен­щи­ною, кото­рая могу­ще­ст­вом и блес­ком пре­вос­хо­ди­ла всех царей сво­его вре­ме­ни, исклю­чая лишь Арса­ка⁵⁰. Но тако­го вели­чия достиг этот чело­век, что дру­гие счи­та­ли его достой­ным боль­ше­го и луч­ше­го, неже­ли то, чего желал он сам.

89 [2]. Цель, кото­рую ста­ви­ли себе тот и дру­гой, при­об­ре­тая власть, у Демет­рия пово­дов к упре­кам не дает, ибо он наме­ре­вал­ся пра­вить и цар­ст­во­вать над людь­ми, при­вык­ши­ми пови­но­вать­ся царю. Наобо­рот, наме­ре­ния Анто­ния были злы­ми и тиран­ни­че­ски­ми — он хотел пора­бо­тить рим­ский народ, толь­ко что изба­вив­ший­ся от еди­но­вла­стия Цеза­ря, и самое извест­ное, самое зна­чи­тель­ное из его дея­ний — вой­на про­тив Кас­сия и Бру­та, кото­рую он вел, чтобы лишить сво­бо­ды оте­че­ство и сограж­дан. Демет­рий, пока обсто­я­тель­ства ему бла­го­при­ят­ст­во­ва­ли, неиз­мен­но стре­мил­ся к осво­бож­де­нию Гре­ции и изго­нял вра­же­ские сто­ро­же­вые отряды из гре­че­ских горо­дов — в про­ти­во­по­лож­ность Анто­нию, кото­рый гор­дил­ся тем, что пере­бил в Македо­нии осво­бо­ди­те­лей Рима. Одно в Анто­нии, во вся­ком слу­чае, заслу­жи­ва­ет похва­лы, — его щед­рость и широта, но здесь Демет­рий обла­да­ет неиз­ме­ри­мым пре­вос­ход­ством: он дарил вра­гам столь­ко, сколь­ко Анто­ний не давал и дру­зьям. Прав­да, Анто­нию дела­ет честь, что он при­ка­зал достой­но похо­ро­нить Бру­та, но Демет­рий пре­дал погре­бе­нию всех уби­тых непри­я­те­лей, а захва­чен­ных в плен вер­нул Пто­ле­мею, бога­то их ода­рив.

90 [3]. В пору удач оба быва­ли раз­нузда­ны и наг­лы, оба без удер­жа пре­да­ва­лись наслаж­де­ни­ям. Но никто не может ска­зать, буд­то Демет­рий, за удо­воль­ст­ви­я­ми и рас­пут­ст­вом, хоть раз упу­стил слу­чай и вре­мя дей­ст­во­вать, — нет, все­воз­мож­ные уте­хи он все­гда соеди­нял с оби­ли­ем и избыт­ком досу­га, и со сво­ею зна­ме­ни­тою Лами­ей, слов­но она, и в самом деле, вышла из сказ­ки⁵¹, раз­вле­кал­ся лишь игра­ю­чи, как бы в лени­вой дре­ме. Когда же начи­на­лись при­готов­ле­ния к войне, копье его не было уви­то плю­щом и шлем не бла­го­ухал души­сты­ми при­ти­ра­ни­я­ми, он не выхо­дил на бит­ву сия­ю­щим и упо­ен­ным, пря­мо из жен­ской спаль­ни, но пре­кра­щал весе­лые сбо­ри­ща, пола­гал конец вак­хи­че­ско­му неистов­ству и ста­но­вил­ся, гово­ря сло­ва­ми Эври­пида, слу­гою нече­сти­во­го Арея, так что нико­гда реши­тель­но не совер­шал оши­бок по лег­ко­мыс­лию или же из-за люб­ви к наслаж­де­ни­ям. Дру­гое дело Анто­ний: подоб­но тому, как на кар­ти­нах мы видим Омфа­лу, кото­рая отби­ра­ет у Герак­ла пали­цу или сбра­сы­ва­ет с его плеч льви­ную шку­ру, так и Анто­ний, обез­ору­жен­ный и окол­до­ван­ный Клео­патрой, не раз остав­лял важ­ней­шие дела и откла­ды­вал неот­лож­ные похо­ды, чтобы раз­гу­ли­вать и раз­вле­кать­ся с нею на мор­ском бере­гу близ Кано­па или Тафо­си­риды. А под конец он, слов­но Парис⁵², бежал из сра­же­ния и спря­тал­ся у ее ног, толь­ко Парис-то бежал в опо­чи­валь­ню Еле­ны побеж­ден­ный, а Анто­ний, поспе­шая за Клео­патрой, упу­стил победу из рук.

91 [4]. Далее, Демет­рий не про­сто бес­пре­пят­ст­вен­но, но в пря­мом соот­вет­ст­вии с обы­ча­ем, уко­ре­нив­шим­ся сре­ди македон­ских царей со вре­мен Филип­па и Алек­сандра, заклю­чил несколь­ко брач­ных сою­зов, точ­но так же, как Лиси­мах и Пто­ле­мей, и всем сво­им супру­гам ока­зы­вал подо­баю­щее ува­же­ние. Анто­ний сна­ча­ла имел двух жен сра­зу, на что не отва­жи­вал­ся ни один из рим­лян, а потом, ради чуже­зем­ки, с кото­рою состо­ял в неза­кон­ном сожи­тель­стве, про­гнал рим­скую граж­дан­ку, соеди­нен­ную с ним уза­ми бра­ка. Вот поче­му для одно­го связь с жен­щи­ной нико­гда не была источ­ни­ком несча­стья, дру­го­му — при­нес­ла вели­чай­шие бед­ст­вия. Но того чудо­вищ­но­го кощун­ства, к кото­ро­му при­во­дил Демет­рия раз­врат, жизнь Анто­ния не веда­ет. В самом деле, как пишут исто­ри­ки, афи­няне не пус­ка­ли на Акро­поль собак, пото­му что эти живот­ные менее всех дру­гих склон­ны таить­ся во вре­мя сои­тия, а Демет­рий в самом Пар­фе­ноне спал со сво­и­ми потас­ку­ха­ми и обес­че­стил мно­гих горо­жа­нок. Жесто­кость — тот порок, кото­рый, сколь­ко мож­но судить, до край­но­сти ред­ко соче­та­ет­ся с подоб­ны­ми радо­стя­ми и уте­ха­ми, но любо­стра­стию Демет­рия была при­су­ща и жесто­кость: он допу­стил, или, гово­ря вер­нее, все сде­лал для того, чтобы самый кра­си­вый и цело­муд­рен­ный из афи­нян погиб ужас­ною смер­тью, спа­сая себя от наси­лия. В общем мож­но ска­зать, что сво­ею невоз­дер­жан­но­стью Демет­рий нано­сил вред дру­гим, Анто­ний — само­му себе.

92 [5]. По отно­ше­нию к роди­чам Демет­рий был совер­шен­но без­упре­чен. Анто­ний отдал на смерть бра­та сво­ей мате­ри, ради того чтобы убить Цице­ро­на, — зло­дей­ство и само по себе настоль­ко гнус­ное и кро­ва­вое, что Анто­ний едва ли заслу­жи­вал бы снис­хож­де­ния, даже если бы смерть Цице­ро­на была пла­тою за жизнь дяди. Что каса­ет­ся клят­во­пре­ступ­ле­ния, то в нем были повин­ны и тот, и дру­гой: Анто­ний веро­лом­но захва­тил Арта­ба­за, Демет­рий — убил Алек­сандра. Но Анто­ний, в свое оправ­да­ние, может сослать­ся на пре­да­тель­ство Арта­ба­за, кото­рый бро­сил его в Мидий­ской зем­ле, тогда как Демет­рий, по сло­вам мно­гих писа­те­лей, при­во­дил вымыш­лен­ные, лож­ные при­чи­ны сво­его поступ­ка с Алек­сан­дром и винил во всем жерт­ву наси­лия, вме­сто того, чтобы само­му защи­щать­ся от спра­вед­ли­вых обви­не­ний.

Зато свои подви­ги Демет­рий совер­шал сам, а наи­бо­лее круп­ные и пре­крас­ные из побед Анто­ния были одер­жа­ны его пол­ко­во­д­ца­ми в отсут­ст­вие глав­но­ко­ман­дую­ще­го.

93 [6]. Оба поте­ря­ли власть и гос­под­ство по соб­ст­вен­ной вине, но неоди­на­ко­вым обра­зом: один был бро­шен на про­из­вол судь­бы — македо­няне от него отсту­пи­лись, — дру­гой бежал и бро­сил на про­из­вол судь­бы тех, кто сра­жал­ся и поги­бал за него. И пер­во­му ста­вят в вину то, что он вну­шил сво­им вои­нам такую нена­висть к себе, дру­го­му — что пре­дал такую любовь и вер­ность.

И нако­нец — смерть обо­их. И тот и дру­гой умер­ли недо­стой­но, одна­ко боль­ше­го пори­ца­ния заслу­жи­ва­ет Демет­рий, кото­рый согла­сил­ся стать плен­ни­ком и рад был выга­дать еще три года, чтобы пьян­ст­во­вать и обжи­рать­ся в нево­ле — слов­но пой­ман­ный и при­ру­чен­ный зверь. Анто­ний покон­чил сче­ты с жиз­нью трус­ли­во, жал­ко и бес­слав­но, но, по край­ней мере, в руки вра­гов не дал­ся.