Жизнеописание двенадцати цезарей

1. Мно­гое гово­рит за то, что в ста­ри­ну род Окта­ви­ев играл боль­шую роль в горо­де Велит­рах. Так, одна ули­ца в самой насе­лен­ной части горо­да иско­ни назы­ва­лась Окта­ви­е­вой; пока­зы­ва­ли так­же жерт­вен­ник, посвя­щен­ный одно­му из Окта­ви­ев; этот Окта­вий, коман­дуя вой­ска­ми в войне с соседя­ми, как-то при­но­сил жерт­ву Мар­су; вне­зап­но при­шла весть о набе­ге непри­я­те­ля; Окта­вий схва­тил с оча­га полу­сы­рые жерт­вен­ные внут­рен­но­сти, рас­сек их на части, затем всту­пил в сра­же­ние и вер­нул­ся домой победи­те­лем. Суще­ст­во­ва­ло даже офи­ци­аль­ное поста­нов­ле­ние, чтобы и впредь жерт­вен­ные внут­рен­но­сти таким же обра­зом отда­ва­лись Мар­су, а остат­ки при­но­си­лись Окта­ви­ям.

2. Род этот царем Тарк­ви­ни­ем При­ском был вклю­чен в сенат в груп­пу мень­ших родов¹, затем царем Сер­ви­ем Тул­ли­ем при­чис­лен к пат­ри­ци­ан­ским, но с тече­ни­ем вре­ме­ни пере­шел к плеб­су и сно­ва через боль­шой про­ме­жу­ток вре­ме­ни боже­ст­вен­ным Юли­ем был воз­вра­щен в среду пат­ри­ци­а­та. Из его чле­нов пер­вым полу­чил выбор­ную маги­ст­ра­ту­ру Г. Руф. (2) Будучи кве­сто­ри­ем, он про­из­вел на свет двух сыно­вей, Гнея и Гая, от кото­рых пошли две линии Окта­ви­ев не оди­на­ко­во­го обще­ст­вен­но­го поло­же­ния: Гней и сле­дую­щие за ним все про­чие чле­ны этой линии дости­га­ли выс­ших долж­но­стей, Гай же и его потом­ки, по соб­ст­вен­но­му ли жела­нию, или волею судь­бы, состо­я­ли в сосло­вии всад­ни­ков до отца Авгу­ста вклю­чи­тель­но. Пра­дед Авгу­ста, во вре­мя вто­рой пуни­че­ской вой­ны слу­жил в Сици­лии воен­ным три­бу­ном под коман­дой Эми­лия Папа. Его дед доволь­ст­во­вал­ся город­ски­ми долж­но­стя­ми у себя на родине и соста­рил­ся, наслаж­да­ясь пол­ным достат­ком и спо­кой­ст­ви­ем. (3) Одна­ко все это рас­ска­зы­ва­ли дру­гие; сам же Август пишет о себе толь­ко, что он про­ис­хо­дит из всад­ни­че­ской семьи, древ­ней и бога­той, в кото­рой пер­вым сена­то­ром стал его отец. Марк же Анто­ний упре­ка­ет его тем, что пра­дед его буд­то бы был воль­ноот­пу­щен­ник, канат­ный мастер из Фурий­ско­го окру­га, а дед — меня­ла. Вот все, что я узнал о пред­ках Авгу­ста по отцу.

3. Отец Авгу­ста, Гай Окта­вий, уже в юно­сти обла­дал боль­шим состо­я­ни­ем и был в боль­шой чести; так что мне кажет­ся уди­ви­тель­ным, что неко­то­рые выда­ют его за меня­лу и даже за диви­зо­ра² и аген­та по под­ку­пам в коми­ци­ях. Вырос­ши в богат­стве, он без труда достиг долж­но­стей и отлич­но отправ­лял их. После пре­ту­ры он по жре­бию полу­чил в каче­стве про­вин­ции Македо­нию. Направ­ля­ясь туда, он, дей­ст­вуя в силу чрез­вы­чай­но­го пору­че­ния сена­та, уни­что­жил оста­ток банд Спар­та­ка и Кати­ли­ны — бег­лых рабов, захва­тив­ших область Фурий. (2) В управ­ле­нии сво­ей про­вин­ци­ей он выка­зал столь­ко же спра­вед­ли­во­сти, как и муже­ства. В боль­шом сра­же­нии он раз­бил бес­сов³ и фра­кий­цев, а с союз­ни­ка­ми обра­щал­ся так, что Марк Цице­рон в пись­ме к сво­е­му бра­ту Квин­ту, кото­рый в это же вре­мя пра­вил Ази­ей, но доб­рой сла­вы сво­и­ми дей­ст­ви­я­ми не при­об­рел, вся­че­ски убеж­дал его под­ра­жать сво­е­му соседу Окта­вию в его хло­потах о бла­ге союз­ни­ков.

4. На обрат­ном пути из Македо­нии он вне­зап­но скон­чал­ся, не успев выста­вить сво­ей кан­дида­ту­ры в кон­су­лы и оста­вив после себя детей: Окта­вию-стар­шую от Анха­рии, Окта­вию-млад­шую и Авгу­ста от Атии. Атия же была дочь Мар­ка Атия Баль­ба и Юлии, сест­ры Гая Цеза­ря. Бальб по отцу про­ис­хо­дил из Ари­ции и имел сре­ди пред­ков мно­го сена­то­ров, по мате­ри же был в бли­жай­шем род­стве с Пом­пе­ем Вели­ким; после пре­ту­ры он в каче­стве вигин­ти­ви­ра⁴ зани­мал­ся наде­ле­ни­ем зем­ли плеб­су в Кам­па­нии, соглас­но зако­ну Юлия. (2) И опять же Анто­ний, ста­ра­ясь уни­зить пред­ков Авгу­ста так­же и со сто­ро­ны мате­ри, ста­вит ему в упрек, буд­то пра­дед его был родом афри­ка­нец и дер­жал не то лав­ку с мазя­ми, не то мель­ни­цу в Ари­ции. А Кас­сий из Пар­мы в одном пись­ме в таких выра­же­ни­ях поно­сит Авгу­ста, как вну­ка не толь­ко мель­ни­ка, но и меня­лы: «Мать твоя испе­че­на из муки с самой послед­ней мель­ни­цы в Ари­ции; а заме­сил ее заса­лен­ны­ми от денег рука­ми неруль­ский⁵ меня­ла».

5. Август родил­ся в кон­суль­ство Мар­ка Тул­лия Цице­ро­на и Гая Анто­ния 23 сен­тяб­ря⁶, неза­дол­го до вос­хо­да солн­ца, на Пала­тине, в квар­та­ле, назы­вае­мом «К бычьим голо­вам», где теперь нахо­дит­ся его свя­ти­ли­ще, постро­ен­ное зна­чи­тель­но поз­же его кон­чи­ны. В самом деле, в прото­ко­лах сена­та зна­чит­ся, что моло­дой пат­ри­ций Гай Лето­рий, про­ся о смяг­че­нии тяж­ко­го нака­за­ния за пре­лю­бо­дей­ство, поми­мо сво­ей моло­до­сти и знат­но­го про­ис­хож­де­ния ссы­лал­ся еще и на то, что он явля­ет­ся вла­дель­цем и как бы стра­жем свя­щен­ной поч­вы, кото­рой впер­вые кос­нул­ся ново­рож­ден­ный боже­ст­вен­ный Август, поче­му он и про­сит о поми­ло­ва­нии ради его соб­ст­вен­но­го, как бы осо­бо перед дру­ги­ми ему при­над­ле­жа­ще­го боже­ства. Сенат поста­но­вил пре­вра­тить эту часть дома в храм.

6. Еще и теперь пока­зы­ва­ют ком­нат­ку в дедов­ском под­го­род­ном име­нии под­ле Велитр, где Август рос мла­ден­цем. — кро­хот­ную и похо­жую ско­рее на кла­до­вую, и в тех местах все счи­та­ют, что тут же он и родил­ся. Суще­ст­ву­ет как бы свя­щен­ный завет вхо­дить туда толь­ко по необ­хо­ди­мо­сти и при­том с бла­го­го­ве­ни­ем, при­чем с дав­них пор дер­жит­ся мне­ние, что на празд­ных посе­ти­те­лей напа­да­ет жуть и страх, что и под­твер­ди­лось вско­ре. В самом деле, новый вла­де­лец поме­стья, то ли слу­чай­но, то ли из любо­пыт­ства, отпра­вил­ся туда спать. И что же слу­чи­лось? Не про­шло и несколь­ких часов, как вдруг какая-то неве­до­мая сила выбро­си­ла его оттуда; его нашли затем перед вхо­дом вме­сте с посте­лью, полу­жи­вым.

7. Ребен­ком Август полу­чил про­зви­ще Фурий­ско­го в память про­ис­хож­де­ния пред­ков, либо же пото­му, что его отец вско­ре после его рож­де­ния уни­что­жил в обла­сти Фурий шай­ку бег­лых рабов. Что его про­зва­ли Фурий­цем, для это­го я мог бы пред­ста­вить доста­точ­но вес­кое дока­за­тель­ство: мне посчаст­ли­ви­лось достать малень­кое ста­рин­ное брон­зо­вое его изо­бра­же­ние ребен­ком, с начер­тан­ным на нем этим име­нем желез­ны­ми, почти стер­ши­ми­ся бук­ва­ми. Я при­нес его в дар прин­цеп­су⁷, кото­рый бла­го­го­вей­но поме­стил его сре­ди ларов в сво­ей опо­чи­вальне. Так­же и Марк Анто­ний часто с наме­ре­ни­ем оскор­бить его назы­ва­ет его в пись­мах Фурий­цем, сам же Август в ответ на это толь­ко удив­ля­ет­ся, что преж­нее его имя ему бро­са­ют в виде руга­тель­ства. (2) Впо­след­ст­вии Август при­нял про­зви­ще сна­ча­ла Гая Цеза­ря, а затем Авгу­ста, пер­вое — в силу заве­ща­ния двою­род­но­го деда, вто­рое — по пред­ло­же­нию Муна­ция План­ка. Неко­то­рые были того мне­ния, что его долж­но назвать Рому­лом, ибо и он был как бы осно­ва­те­лем горо­да; одна­ко победи­ло мне­ние Муна­ция, что ему луч­ше назы­вать­ся Авгу­стом; про­зва­ние это было не толь­ко ново, но и более зна­чи­тель­но, так как и свя­щен­ные места, на кото­рых что-либо посвя­ща­ет­ся богам посред­ст­вом гада­ния по пти­цам, назы­ва­ют­ся augus­ta от сло­ва auc­tus (уве­ли­че­ние) или avi­um ges­tus или gus­tus (полет или корм­ле­ние птиц), как и Энний пишет об этом:

По авгу­стей­шем гада­ньи осно­ван был Рим зна­ме­ни­тый.

8. Четы­рех лет Август поте­рял отца. Отро­ком один­на­дца­ти лет он пуб­лич­но про­из­нес похваль­ное сло­во на похо­ро­нах сво­ей баб­ки Юлии. Через четы­ре года, уже обле­чен­ный в тогу взрос­ло­го⁸, он полу­чил по слу­чаю афри­кан­ско­го три­ум­фа Цеза­ря воен­ные награ­ды, хотя по сво­е­му воз­рас­ту еще не участ­во­вал в войне. Вско­ре после это­го, едва опра­вив­шись от тяж­кой болез­ни, он отпра­вил­ся дого­нять сво­его двою­род­но­го деда, высту­пив­ше­го в поход в Испа­нию про­тив сыно­вей Гнея Пом­пея; он про­ехал по доро­гам, небез­опас­ным от непри­я­те­ля, с весь­ма немно­ги­ми спут­ни­ка­ми и даже потер­пел кораб­ле­кру­ше­ние; он в выс­шей сте­пе­ни рас­по­ло­жил к себе Цеза­ря, кото­ро­му вско­ре дока­зал так­же и дру­гие свои спо­соб­но­сти, поми­мо уме­ния быст­ро пере­дви­гать­ся.

(2) Когда после зами­ре­ния Испа­нии Цезарь про­ек­ти­ро­вал поход про­тив даков, а затем про­тив пар­фян, Август был послан в Апол­ло­нию, где пре­дал­ся уче­нию. Узнав об уби­е­нии Цеза­ря и о сво­ем назна­че­нии его наслед­ни­ком, он дол­го коле­бал­ся, не обра­тить­ся ли за помо­щью к близ­сто­яв­шим леги­о­нам. Одна­ко он отка­зал­ся от это­го пла­на, счи­тая его опро­мет­чи­вым и преж­девре­мен­ным. Впро­чем, в Рим он вер­нул­ся и при­нял наслед­ство, хотя мать его была пол­на опа­се­ний, а отчим Мар­ций Филипп, быв­ший кон­сул, реши­тель­но отго­ва­ри­вал его от это­го шага. (3) Набрав себе вой­ско, он с этих пор стал вла­сти­те­лем рес­пуб­ли­ки, сна­ча­ла сов­мест­но с Мар­ком Анто­ни­ем и Мар­ком Лепидом, затем, в тече­ние почти две­на­дца­ти лет, сов­мест­но с одним Анто­ни­ем, а послед­ние сорок четы­ре года — один.

9. Сооб­щив как бы крат­кое резю­ме его жиз­ни, я под­верг­ну рас­смот­ре­нию ее части в отдель­но­сти, не в поряд­ке вре­ме­ни, но по кате­го­ри­ям явле­ний, чтобы их мож­но было нагляд­нее пред­ста­вить себе и луч­ше понять.

Август вел пять граж­дан­ских войн: мутин­скую⁹, филип­пий­скую¹⁰, перу­зин­скую¹¹, сици­лий­скую¹² и актий­скую¹³; первую и послед­нюю он вел про­тив Мар­ка Анто­ния, вто­рую — про­тив Бру­та и Кас­сия, третью — про­тив Люция Анто­ния, бра­та три­ум­ви­ра, чет­вер­тую — про­тив Секс­та Пом­пея, сына Гнея.

10. Нача­лом и при­чи­ной всех этих войн послу­жи­ло его убеж­де­ние в том, что глав­ной его обя­зан­но­стью явля­ет­ся месть за двою­род­но­го деда и сохра­не­ние в силе государ­ст­вен­ных актов послед­не­го. В соот­вет­ст­вии с этим он тот­час же по воз­вра­ще­нии из Апол­ло­нии заду­мал напасть врас­плох на Бру­та и Кас­сия, а так как те, учу­яв опас­ность, скры­лись, то он решил дей­ст­во­вать про­тив них зако­на­ми и осудить их заоч­но. Он сам дал наро­ду игры в честь победы Цеза­ря, ибо маги­ст­ра­ты, на долю кото­рых выпа­ла эта обя­зан­ность, укло­ни­лись от нее. (2) Чтобы иметь воз­мож­ность со всей энер­ги­ей выпол­нить про­чие свои наме­ре­ния, он выстудил кан­дида­том на осво­бо­див­шу­ю­ся долж­ность вне­зап­но умер­ше­го народ­но­го три­бу­на, хотя он был пат­ри­ци­ем и еще не заседал в сена­те. Одна­ко кон­сул Анто­ний, у кото­ро­го он как раз рас­счи­ты­вал встре­тить наи­боль­шее содей­ст­вие, стал мешать всем его начи­на­ни­ям и даже дей­ст­вие обще­го и тра­ди­ци­он­но­го пра­ва во всех делах рас­про­стра­нял на него не ина­че, как выго­во­рив себе весь­ма круп­ную награ­ду. Тогда Август, видя, что опти­ма­ты нена­видят Анто­ния, при­мкнул к их пар­тии; эта нена­висть была вызва­на в осо­бен­но­сти тем, что Анто­ний заду­мал силою выгнать Деци­ма Бру­та из его про­вин­ции, Циз­аль­пий­ской Гал­лии, в свое вре­мя дан­ной ему Цеза­рем и под­твер­жден­ной сена­том, и оса­дил его в Мутине¹⁴. (3) Поэто­му, по насто­я­нию неко­то­рых лиц, Август подо­слал к Анто­нию убийц; но зло­умыш­ле­ние было откры­то, и тогда, боясь подоб­но­го же ответ­но­го поку­ше­ния про­тив себя, Август, чтобы защи­тить себя, а вме­сте и рес­пуб­ли­ку, стал наби­рать вете­ра­нов, разда­вая им день­ги со всей воз­мож­ной для него щед­ро­стью. Сенат поста­вил его во гла­ве набран­но­го им вой­ска с пол­но­мо­чи­я­ми про­пре­то­ра и пору­чил вме­сте с новы­ми кон­су­ла­ми, Гир­ци­ем и Пан­сой, подать помощь Деци­му Бру­ту; эту пору­чен­ную ему вой­ну он кон­чил на тре­тий месяц дву­мя сра­же­ни­я­ми. (4) Анто­ний пишет, буд­то в пер­вом сра­же­нии он бежал и появил­ся сно­ва толь­ко на тре­тий день без пла­ща и коня; во вто­ром же сра­же­нии, как это всем извест­но, он выпол­нял обя­зан­но­сти не толь­ко пол­ко­во­д­ца, но и сол­да­та: когда в самый раз­гар боя зна­ме­но­сец его леги­о­на был тяже­ло ранен, он сам взял зна­мя и дол­го носил его на соб­ст­вен­ном пле­че. 11. В этой войне Гир­ций погиб в бою, а Пан­са немно­го поз­же скон­чал­ся от раны; поэто­му воз­ник и упор­но дер­жал­ся слух, что смерть их была делом его рук; таким обра­зом, теперь, когда Анто­ний был раз­бит, а государ­ство оста­лось без кон­су­лов, он один мог захва­тить коман­до­ва­ние над победо­нос­ны­ми вой­ска­ми. В осо­бен­но­сти смерть Пан­сы каза­лась настоль­ко подо­зри­тель­ной, что врач Гли­кон был поса­жен под стра­жу на том осно­ва­нии, что он отра­вил рану ядом. К это­му Акви­лий Нигер при­бав­ля­ет, что дру­гой кон­сул, Гир­ций, был убит самим Авгу­стом в смя­те­нии и сума­то­хе бит­вы.

12. Когда же он узнал, что Анто­ний после сво­его бег­ства нашел убе­жи­ще у Мар­ка Лепида, а про­чие вожди и армии ста­ли на его сто­ро­ну, он без вся­ко­го коле­ба­ния разо­рвал союз с опти­ма­та­ми. В оправ­да­ние этой изме­ны он лице­мер­но при­во­дил сло­ва и дей­ст­вия неко­то­рых лиц: одни буд­то бы назы­ва­ли его «маль­чиш­кой», дру­гие же гово­ри­ли, что его надо сна­ча­ла облас­кать, а затем спро­ва­дить, чтобы потом не при­шлось награж­дать по заслу­гам его и вете­ра­нов. А чтобы яснее пока­зать, что он рас­ка­и­ва­ет­ся в сво­ем преж­нем сою­зе с опти­ма­та­ми, он жесто­ко нака­зал нур­сий­цев¹⁵ за то, что они на обще­ст­вен­ный счет воз­двиг­ли памят­ник пав­шим в бою с над­пи­сью «Погиб­шим за сво­бо­ду», — сна­ча­ла он нало­жил на них огром­ный штраф, и когда они не смог­ли упла­тить его, изгнал их из их соб­ст­вен­но­го горо­да.

13. Заклю­чив союз с Анто­ни­ем и Лепидом¹⁶, Август вел филип­пий­скую¹⁷ вой­ну, будучи совсем боль­ным, и покон­чил ее в двух сра­же­ни­ях; в пер­вом из них он поте­рял лагерь и с трудом спас­ся бег­ст­вом к кры­лу, кото­рым коман­до­вал Анто­ний. В тор­же­стве по пово­ду победы он не соблюл уме­рен­но­сти; напро­тив, голо­ву Бру­та он послал в Рим, с при­ка­за­ни­ем бро­сить ее к под­но­жию ста­туи Цеза­ря, и сви­ре­по рас­пра­вил­ся с знат­ней­ши­ми плен­ни­ка­ми, при­ба­вив к это­му еще оскорб­ле­ния сло­ва­ми; (2) так, когда один из них умо­лял его дать погре­бе­ние его телу, он, как гово­рят, отве­тил: «Об этом уже похло­по­чут пти­цы»; когда двое плен­ни­ков, отец и сын, про­си­ли его о поща­де, он при­ка­зал им решить дело жре­би­ем или игрою на паль­цах, кому из двух долж­на быть пода­ре­на жизнь; одна­ко он увидел смерть обо­их, ибо вслед за отцом, кото­рый сам отдал себя на казнь, так­же и сын сам нало­жил на себя руки. Поэто­му осталь­ные, и сре­ди них Марк Фаво­ний, извест­ный после­до­ва­тель Като­на, когда их вели на казнь в око­вах, почти­тель­но при­вет­ст­во­ва­ли пол­ко­во­д­ца Анто­ния, Авгу­сту же в лицо бро­са­ли самые жесто­кие оскорб­ле­ния.

(3) После победы Анто­ний и Август поде­ли­ли меж­ду собой обя­зан­но­сти. Анто­ний отпра­вил­ся при­во­дить в порядок отно­ше­ния на Восто­ке, Авгу­сту же доста­лась зада­ча отве­сти вете­ра­нов в Ита­лию и наде­лить их зем­лею в муни­ци­пи­ях. Зада­ча эта не при­нес­ла ему бла­го­дар­но­сти ни тех, ни дру­гих, ибо вла­дель­цы жало­ва­лись, что их сго­ня­ют с земель, а вете­ра­ны — что их воз­на­граж­да­ют дале­ко не сораз­мер­но их заслу­гам.

14. В это вре­мя Люций Анто­ний замыс­лил про­из­ве­сти в Ита­лии пере­во­рот, пола­га­ясь на полу­чен­ную им кон­суль­скую власть и на могу­ще­ство сво­его бра­та; Август при­нудил его укрыть­ся в Перу­зии и, оса­див его в ней, голо­дом заста­вил капи­ту­ли­ро­вать. Одна­ко и перед этой вой­ной и в самой войне ему при­шлось пере­не­сти нема­лые опас­но­сти. Так, одна­жды во вре­мя игр он при­ка­зал при­ста­ву выве­сти из мест, пре­до­став­лен­ных сена­то­рам, усев­ше­го­ся там рядо­во­го сол­да­та; тогда его нена­вист­ни­ки рас­пу­сти­ли слух, буд­то это­го сол­да­та он тут же пре­дал мучи­тель­ной каз­ни, и сбе­жав­ша­я­ся него­дую­щая тол­па сол­дат едва не рас­тер­за­ла его. Его спас­ло то, что сол­дат, кото­ро­го счи­та­ли уби­тым, вдруг появил­ся цел и невредим. А под сте­на­ми Перу­зии он едва не был захва­чен во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния отрядом гла­ди­а­то­ров, сде­лав­ших вылаз­ку из горо­да.

15. После взя­тия Перу­зии он пока­рал мно­гих; их попыт­ки про­сить про­ще­ния или оправ­ды­вать­ся он встре­чал одним лишь сло­вом: «Повин­ны смер­ти». Неко­то­рые пишут, что из сдав­ших­ся в Перу­зии были выбра­ны три­ста чело­век из сосло­вия сена­то­ров и всад­ни­ков и напо­до­бие жерт­вен­ных живот­ных заре­за­ны в мар­тов­ские иды у жерт­вен­ни­ка, воз­двиг­ну­то­го Боже­ст­вен­но­му Юлию. Были и такие, кото­рые пере­да­ва­ли, буд­то он нароч­но под­стро­ил эту вой­ну, в рас­че­те, что тай­ные про­тив­ни­ки и те, кото­рые дер­жа­лись спо­кой­но не по доб­рой воле, а из стра­ха, при воз­мож­но­сти иметь сво­им вождем Люция Анто­ния обна­ру­жат себя и что, победив их и ото­брав иму­ще­ство, он смо­жет упла­тить обе­щан­ные награ­ды вете­ра­нам.

16. Сици­лий­скую вой­ну он пред­при­нял очень рано, но тянул ее дол­го и часто пре­ры­вал, то ради почин­ки сво­их фло­тов, кото­рые два­жды раз­би­ва­ли бури, один раз даже летом, то в силу пере­ми­рия, заклю­чен­но­го им по тре­бо­ва­нию наро­да, вызван­но­му пре­кра­ще­ни­ем под­во­за в Рим и обост­ре­ни­ем голо­да: нако­нец, выстро­ив зано­во кораб­ли и поса­див на вес­ла два­дцать тысяч отпу­щен­ных на волю рабов, он постро­ил воз­ле Бай¹⁸ гавань Юлия, соеди­нив море с озе­ра­ми Лук­рин­ским и Аверн­ским. Целую зиму он упраж­нял в ней флот, а затем одер­жал победу над Пом­пе­ем меж­ду Мила­ми и Нав­ло­хом. Перед самым сра­же­ни­ем он вне­зап­но впал в столь креп­кий сон, что дру­зьям при­шлось будить его для того чтобы он дал знак к бит­ве. (2) Я думаю, что имен­но это дало Анто­нию повод для тако­го упре­ка: «Он не мог даже пря­мо взгля­нуть на выстро­ен­ные вой­ска, но в оце­пе­не­нии лежал на спине и смот­рел в небо, затем под­нял­ся и явил­ся к вой­скам толь­ко после того, как вра­же­ские кораб­ли были обра­ще­ны в бег­ство Мар­ком Агрип­пой». Неко­то­рые осуж­да­ют его сло­ва и посту­пок, а имен­но: когда буря погу­би­ла его флоты, он буд­то бы вос­клик­нул, что «даже про­тив воли Неп­ту­на одер­жит победу», а затем, в день бли­жай­ших игр, он уда­лил из тор­же­ст­вен­ной про­цес­сии изо­бра­же­ние это­го бога. (3) Едва ли в какой-либо дру­гой войне он под­вер­гал­ся более мно­го­чис­лен­ным и более страш­ным опас­но­стям. Когда, пере­пра­вив вой­ско в Сици­лию, он воз­вра­щал­ся в Ита­лию за осталь­ной частью армии, он под­верг­ся вне­зап­но­му напа­де­нию под­чи­нен­ных Пом­пею коман­ди­ров, Демо­ха­ра и Апол­ло­фа­на, и с вели­чай­шим трудом спас­ся на един­ст­вен­ном кораб­ле. Дру­гой раз, идя пеш­ком в Регий мимо Локров, он увидел бире­мы Пом­пея, плыв­шие под­ле само­го бере­га. При­няв их за свои, он спу­стил­ся к воде и едва не был захва­чен в плен. В этот же раз, когда он спа­сал­ся по труд­но­про­хо­ди­мым тро­пам, раб его спут­ни­ка, Эми­лия Пав­ла, скор­бев­ший о смер­ти Пав­ла-отца, неко­гда погиб­ше­го в про­скрип­ци­ях, поль­зу­ясь пред­ста­вив­шим­ся слу­ча­ем для мести, поку­шал­ся убить его.

(4) После бег­ства Пом­пея он отнял вой­ско у сво­его това­ри­ща по три­ум­ви­ра­ту, Мар­ка Лепида. Его он уже рань­ше вызвал из Афри­ки себе на помощь. Пре­ис­пол­нен­ный гор­до­сти, в надеж­де на под­держ­ку со сто­ро­ны сво­их два­дца­ти леги­о­нов, Лепид с угро­за­ми потре­бо­вал было себе льви­ную долю в три­ум­ви­ра­те. На его моль­бы о поми­ло­ва­нии Август даро­вал ему жизнь и навсе­гда сослал на житель­ство в Цир­цеи.

17. Союз с Мар­ком Анто­ни­ем все­гда был сомни­те­лен и нена­де­жен; кое-как Август подо­гре­вал его раз­лич­ны­ми согла­ше­ни­я­ми, но нако­нец разо­рвал. Чтобы убеди­тель­нее дока­зать, до какой сте­пе­ни Анто­ний забыл свой долг рим­ско­го граж­да­ни­на, он вскрыл остав­лен­ное Анто­ни­ем в Риме заве­ща­ние, в кото­ром тот осме­лил­ся сде­лать сво­и­ми наслед­ни­ка­ми детей Клео­пат­ры, и велел про­честь его на сход­ке граж­дан. (2) Одна­ко, объ­явив Анто­ния вра­гом рим­ско­го наро­да, он всем его род­ст­вен­ни­кам и дру­зьям поз­во­лил уехать к нему и, меж­ду про­чим, Гаю Созию и Титу Доми­цию, кото­рые в то вре­мя еще зани­ма­ли долж­но­сти кон­су­лов. Рав­ным обра­зом он уво­лил от клят­вы на вер­ность, при­не­сен­ной ему всей Ита­ли­ей, жите­лей Боно­нии, как искон­ных кли­ен­тов Анто­ни­е­ва рода. Немно­го вре­ме­ни спу­стя он одер­жал у Акция победу в мор­ском сра­же­нии, кото­рое затя­ну­лось до позд­не­го вече­ра, так что победи­те­лю при­шлось ноче­вать на кораб­ле. (3) От Акция Август отпра­вил­ся было на зимов­ку в Самос, но полу­чил тре­вож­ную весть о мяте­же сол­дат, кото­рых после победы он, выбрав из всей армии, отпра­вил в Брун­ди­зий, — сол­да­ты тре­бо­ва­ли награ­ды и отстав­ки. На обрат­ном пути в Ита­лию он два­жды был застиг­нут бурею, — пер­вый раз меж­ду мыса­ми Пело­пон­не­са и Это­лии, вто­рич­но у Керавн­ских гор; в оба раза часть его либур­ний­ских кораб­лей¹⁹ уто­ну­ла, а на его соб­ст­вен­ном кораб­ле были повреж­де­ны сна­сти и сло­ман руль. Не более два­дца­ти семи дней остал­ся он в Брун­ди­зии, пока ула­жи­ва­лись тре­бо­ва­ния сол­дат; затем, круж­ным путем через Азию и Сирию, он напра­вил­ся в Еги­пет и, оса­див Алек­сан­дрию, куда бежа­ли Анто­ний и Клео­пат­ра, вско­ре овла­дел ею. (4) Анто­ния, кото­рый делал запозда­лые попыт­ки заклю­чить мир, он при­нудил нало­жить на себя руки и затем полю­бо­пыт­ст­во­вал взгля­нуть на его мерт­вое тело. Ему хоте­лось во что бы то ни ста­ло сохра­нить Клео­пат­ру в живых для сво­его три­ум­фа, и так как ее смерть при­пи­сы­ва­ли уку­су випе­ры, то он послал к ней псил­лов²⁰, чтобы высо­сать яд из раны. Обо­им он ока­зал честь сов­мест­но­го погре­бе­ния и при­ка­зал закон­чить нача­тую ими гроб­ни­цу. (5) Юно­шу Анто­ния, стар­ше­го из двух сыно­вей Фуль­вии, он велел умерт­вить, отта­щив от ста­туи Боже­ст­вен­но­го Юлия, у кото­рой тот искал убе­жи­ща, после того как все его моль­бы ока­за­лись тщет­ны. Так­же и Цеза­ри­он, о кото­ром Клео­пат­ра раз­гла­ша­ла, что он был зачат ею от Цеза­ря, был настиг­нут в бег­стве, при­веден назад и каз­нен. Про­чих же детей Анто­ния и цари­цы, слов­но они были ему близ­ки­ми род­ст­вен­ни­ка­ми, Август оста­вил в живых, а впо­след­ст­вии дал им содер­жа­ние и ока­зы­вал мило­сти сооб­раз­но их высо­ко­му поло­же­нию.

18. Сре­ди всех этих собы­тий он осмот­рел гроб и тело Алек­сандра Вели­ко­го, кото­рые при­ка­зал выне­сти из скле­па; свое пре­кло­не­ние перед его памя­тью он выра­зил воз­ло­же­ни­ем золо­то­го вен­ка и цве­тов; когда же его спро­си­ли, не жела­ет ли он посмот­реть так­же гроб­ни­цу Пто­ле­ме­ев, он отве­тил, что «хотел видеть царя, а не мерт­ве­цов». (2) Еги­пет он обра­тил в про­вин­цию; чтобы повы­сить его пло­до­ро­дие и луч­ше исполь­зо­вать для снаб­же­ния Рима про­до­воль­ст­ви­ем, он заста­вил сол­дат про­чи­стить всю сеть кана­лов, при­ни­маю­щих в себя раз­лив Нила, кото­рые от вре­ме­ни занес­ло илом. С целью как мож­но боль­ше про­сла­вить в потом­стве память Актий­ской победы, он осно­вал у Акция город Нико­поль и учредил в нем игры, празд­но­вав­ши­е­ся каж­дые пять лет; древ­ний храм Апол­ло­на он рас­ши­рил, а место, где нахо­дил­ся его соб­ст­вен­ный лагерь, укра­сил тро­фе­я­ми мор­ской победы и посвя­тил Неп­ту­ну и Мар­су.

19. После граж­дан­ских войн ему в раз­ное вре­мя при­хо­ди­лось подав­лять мно­го­чис­лен­ные мяте­жи, попыт­ки пере­во­рота и заго­во­ры, откры­тые бла­го­да­ря доно­су рань­ше, чем они успе­ва­ли рас­про­стра­нить­ся. То были заго­во­ры моло­до­го Лепида, затем Варро­на Муре­ны и Фан­ния Цепи­о­на, далее — Мар­ка Эгна­тия потом Плав­та Руфа и Люция Пав­ла, жена­то­го на Авгу­сто­вой внуч­ке, сверх того Люция Авда­сия, сла­бо­ум­но­го кале­ки, осуж­ден­но­го за под­дел­ку заве­ща­ний, так­же Ази­на Эпи­ка­да, полу­чу­же­стран­ца с при­ме­сью пар­фян­ской кро­ви, нако­нец Теле­фа, раба-номен­кла­то­ра²¹, при­над­ле­жав­ше­го одной жен­щине. Таким обра­зом, и со сто­ро­ны людей само­го низ­ко­го зва­ния угро­жа­ли ему заго­во­ры и опас­но­сти. (2) Авда­сий и Эпи­кад наме­ре­ва­лись похи­тить дочь Авгу­ста Юлию и внуч­ку Агрип­пи­ну^[2] с ост­ро­вов, куда они были сосла­ны, и при­вез­ти в армию; Телеф же, мнив­ший себя пред­на­зна­чен­ным судь­бой во вла­сти­те­ли, заду­мал напасть на само­го Авгу­ста и на сенат. Мало того, — одна­жды ночью рядом с его опо­чи­валь­ней схва­ти­ли како­го-то мар­ки­тан­та из илли­рий­ско­го вой­ска, с охот­ни­чьим ножом за поя­сом; он про­брал­ся туда, обма­нув при­врат­ни­ков; оста­лось невы­яс­нен­ным, был ли он безу­мец или при­тво­рял­ся тако­вым, ибо на допро­се от него нель­зя было добить­ся ни одно­го сло­ва.

20. Из внеш­них войн он само­лич­но вел толь­ко две: еще юно­шей в Дал­ма­ции и после победы над Анто­ни­ем в Кан­та­брии²². В дал­мат­ской войне он был ранен, один раз в пра­вое коле­но кам­нем, дру­гой раз при про­ва­ле моста в голень и обе руки. Осталь­ные вой­ны вели за него лега­ты; одна­ко в неко­то­рых вой­нах в Пан­но­нии²³ и Гер­ма­нии он при­ни­мал и сам извест­ное уча­стие или нахо­дил­ся неда­ле­ко от теат­ра воен­ных дей­ст­вий, выез­жая из Рима до Равен­ны, Мила­на или Акви­леи.

21. В вой­нах этих, коман­дуя частью сам, частью через лега­тов, он поко­рил Кан­та­брию, Акви­та­нию, Пан­но­нию, Дал­ма­цию со всем Илли­ри­ком, а так­же Рецию²⁴, вин­де­ли­ков и салас­сов — пле­ме­на, живу­щие в Аль­пах. Он отра­зил так­же набе­ги даков, уни­что­жив трех их вождей вме­сте с их пол­чи­ща­ми; гер­ман­цев он оттес­нил за реку Эль­бу; отдав­ши­е­ся под его власть пле­ме­на све­вов и сикам­бров он пере­вел в Гал­лию и посе­лил на при­ле­гаю­щих к Рей­ну зем­лях. Рав­ным обра­зом он при­вел к пови­но­ве­нию дру­гие наро­ды, не давав­шие рим­ля­нам покоя. (2) Ни с одним пле­ме­нем не начи­нал он вой­ны, если не имел к тому закон­ной и необ­хо­ди­мой при­чи­ны; жела­ние во что бы то ни ста­ло уве­ли­чить пре­де­лы импе­рии или свою воен­ную сла­ву было ему настоль­ко чуж­до, что он заста­вил неко­то­рых вар­вар­ских кня­зей поклясть­ся в хра­ме Мар­са Мсти­те­ля в том, что про­си­мые ими друж­бу и мир они будут соблюдать с вер­но­стью; от неко­то­рых же пле­мен он про­бо­вал брать залож­ни­ков ново­го рода, а имен­но жен­щин, ибо видел, что муж­чи­на­ми, отда­вая их в залож­ни­ки, они не доро­жат. В то же вре­мя всем вар­ва­рам он все­гда раз­ре­шал брать обрат­но сво­их залож­ни­ков, сколь­ко бы раз они ни поже­ла­ли. Самое боль­шое нака­за­ние, кото­ро­му он под­вер­гал даже те пле­ме­на, кото­рые нару­ша­ли мир слиш­ком часто и веро­лом­но, состо­я­ло в том, что он про­да­вал в раб­ство взя­тых у них плен­ных, под непре­мен­ным усло­ви­ем, чтобы их не остав­ля­ли в обла­сти, сосед­ней с их роди­ной, и не отпус­ка­ли на сво­бо­ду ранее трид­ца­ти лет. (3) Мол­ва о доб­ро­де­те­ли и уме­рен­но­сти Авгу­ста, донес­ша­я­ся даже до инду­сов и ски­фов, побуди­ла их доб­ро­воль­но отпра­вить к нему послов с пред­ло­же­ни­ем друж­бы ему и рим­ско­му наро­ду. Так­же и пар­фяне без труда удо­вле­тво­ри­ли его при­тя­за­ния на Арме­нию и воз­вра­ти­ли по его тре­бо­ва­нию зна­ме­на, в свое вре­мя отня­тые ими у Мар­ка Крас­са и Мар­ка Анто­ния; сверх того они пред­ло­жи­ли ему взять залож­ни­ков, а когда у них под­нял­ся спор меж­ду несколь­ки­ми пре­тен­ден­та­ми на цар­ство, они при­зна­ли лишь того, кого выбрал Август.

22. Храм Яну­са Кви­ри­на, кото­рый за все вре­мя от осно­ва­ния горо­да и до Авгу­ста запи­рал­ся толь­ко два раза, он в гораздо более корот­кий про­ме­жу­ток вре­ме­ни, водво­рив мир на суше и на море, запер три­жды²⁵. Два­жды он всту­пал в Рим с ова­ци­ей²⁶, пер­вый раз после филип­пий­ской, вто­рой раз после сици­лий­ской вой­ны. Насто­я­щие же три­ум­фы он празд­но­вал три­жды — дал­мат­ский, актий­ский и алек­сан­дрий­ский, каж­дый три­умф в тече­ние трех дней^[3].

23. Толь­ко два раза понес он тяж­кое бес­че­стие и пора­же­ние, и не в ином месте, как в Гер­ма­нии; то были пора­же­ния Лол­лия²⁷ и Вара²⁸, пер­вое, при­нес­шее более позо­ра, чем ущер­ба, вто­рое же почти поги­бель­ное, ибо были уни­что­же­ны три леги­о­на вме­сте с пол­ко­вод­цем, лега­та­ми и все­ми вспо­мо­га­тель­ны­ми вой­ска­ми. Полу­чив о нем изве­стие, Август по все­му горо­ду при­ка­зал рас­ста­вить кара­у­лы, дабы пред­у­предить мятеж, а намест­ни­кам про­вин­ций про­длил власть, чтобы с помо­щью людей опыт­ных и при­выч­ных дер­жать союз­ни­ков в под­чи­не­нии. (2) Он дал так­же обет устро­ить в честь Юпи­те­ра Луч­ше­го и Вели­чай­ше­го гран­ди­оз­ные игры, если поло­же­ние рес­пуб­ли­ки изме­нит­ся к луч­ше­му: так уже посту­па­ли неко­гда, во вре­мя войн с ким­вра­ми и мар­са­ми. Гово­рят, собы­тие это поверг­ло его в такое отча­я­ние, что в тече­ние несколь­ких меся­цев он не стриг волос и боро­ды, порою же бил­ся голо­вою о две­ри и вос­кли­цал: «Квин­ти­лий Вар, отдай леги­о­ны!» Годов­щи­на это­го пора­же­ния навсе­гда оста­лась для него днем печа­ли и тра­у­ра.

24. В воен­ном деле Август про­из­вел мно­го пере­мен и ново­введе­ний, а кое в чем вер­нул­ся к ста­рым обы­ча­ям. Дис­ци­пли­ну он соблюдал стро­жай­шую. Даже нико­му из лега­тов он не раз­ре­шал свида­ния с жена­ми, раз­ве толь­ко в зим­ние меся­цы, да и то неохот­но. Одно­го рим­ско­го всад­ни­ка он при­ка­зал про­дать в раб­ство с аук­ци­о­на вме­сте с его иму­ще­ст­вом за то, что тот двум сво­им юным сыно­вьям отру­бил боль­шой палец с целью осво­бо­дить их от воен­ной служ­бы. Одна­ко, когда Август увидел, что пуб­ли­ка­ны наме­ре­ва­ют­ся купить его²⁹, он при­судил его сво­е­му воль­ноот­пу­щен­ни­ку, с тем чтобы тот отпра­вил его в дерев­ню и поз­во­лил ему жить, как сво­бод­но­му чело­ве­ку. (2) Деся­тый леги­он, неохот­но испол­няв­ший при­ка­за­ния, Август рас­пу­стил весь с бес­че­сти­ем; рав­ным обра­зом и дру­гим леги­о­нам, кото­рые, не счи­та­ясь ни с чем, тре­бо­ва­ли уволь­не­ния, он дал отстав­ку, лишив их поло­жен­ных вете­ра­нам наград. Когор­ты, отсту­пив­шие в бою, он, каз­нив в них деся­то­го, пере­вел на доволь­ст­вие ячме­нем вме­сто пше­ни­цы. Цен­ту­ри­о­нов, поки­нув­ших свое место в строю, он карал смер­тью так же, как и рядо­вых сол­дат; за про­ступ­ки же дру­го­го сор­та он под­вер­гал их раз­но­го рода бес­че­стью, напри­мер при­ка­зы­вал целый день сто­ять перед пре­то­ри­ем³⁰, ино­гда в одной туни­ке и без поя­са, иной раз с шеста­ми для обме­ра, или даже с кус­ка­ми дер­на в руках³¹.

25. По окон­ча­нии граж­дан­ских войн Август ни на сход­ках, ни в при­ка­зах не назы­вал сол­дат «това­ри­ща­ми», но «сол­да­та­ми», и не допус­кал, чтобы их назы­ва­ли ина­че так­же его сыно­вья или пасын­ки, зани­мав­шие выс­шие команд­ные посты. Пер­вое же обра­ще­ние он нахо­дил черес­чур заис­ки­ваю­щим и не соот­вет­ст­ву­ю­щим ни поряд­ку воен­ной служ­бы, ни насту­пив­шей устой­чи­во­сти поли­ти­че­ско­го поло­же­ния, ни высо­ко­му ран­гу сво­е­му и сво­его дома. (2) Воль­ноот­пу­щен­ных он брал в сол­да­ты толь­ко для пожар­ной служ­бы в Риме или когда по при­чине доро­го­виз­ны воз­ни­ка­ло опа­се­ние народ­ных вол­не­ний; кро­ме это­го, он взял их лишь два раза: пер­вый раз для защи­ты погра­нич­ных с Илли­ри­ком коло­ний, вто­рой раз для охра­ны бере­га Рей­на; их, как сво­их рабов, выстав­ля­ли по его при­ка­зу вла­дель­цы, бога­тые муж­чи­ны и жен­щи­ны; Август тот­час давал им сво­бо­ду и ста­вил в отдель­ные отряды, не сме­ши­вая с сво­бод­но­рож­ден­ны­ми сол­да­та­ми и воору­жив осо­бым обра­зом.

(3) В каче­стве бое­вых наград Август охот­нее разда­вал фале­ры³² и оже­ре­лья, пред­ме­ты из золота и сереб­ра, неже­ли вен­ки за взя­тие вала или сте­ны, кото­рые как почет­ное отли­чие пре­вос­хо­ди­ли все осталь­ное; эти послед­ние он жало­вал чрез­вы­чай­но ску­по, не в уго­ду, а лишь за дей­ст­ви­тель­ные заслу­ги, и часто оста­нав­ли­вал свой выбор на про­стых сол­да­тах. Мар­ка Агрип­пу, после его мор­ской победы в Сици­лии, он награ­дил зна­ме­нем сине-зеле­но­го цве­та. Одних толь­ко три­ум­фа­то­ров он счи­тал недоз­во­лен­ным награж­дать подар­ка­ми, хотя бы они и были сото­ва­ри­ща­ми его похо­дов и соучаст­ни­ка­ми его побед, ибо они сами име­ли пра­во ода­рять кого угод­но по соб­ст­вен­но­му жела­нию. (4) Ничто не счи­тал он в боль­шей мере непо­до­баю­щим для совер­шен­но­го пол­ко­во­д­ца, как поспеш­ность и опро­мет­чи­вость. Поэто­му его люби­мой пого­вор­кой было:

σπεῦδε βρα­δέως!33 ἀσφαλὴς γάρ ἐστ’ ἀμεί­νων ἢ θρασὺς στρα­τηλά­της34,

а так­же: «Коли что сде­ла­но хоро­шо, то, зна­чит, и ско­ро». Он гово­рил, что всту­пать в сра­же­ние или начи­нать вой­ну сле­ду­ет лишь тогда, когда надеж­да на выго­ду пре­вы­ша­ет страх воз­мож­ной поте­ри. В самом деле, гово­рил он, кто ищет малой поль­зы с боль­шим риском, тот упо­доб­ля­ет­ся чело­ве­ку, удя­ще­му рыбу на золо­той крю­чок, ибо, коль ско­ро крю­чок обо­рвет­ся, поте­рю его не воз­ме­стит ника­кой улов.

26. Государ­ст­вен­ные долж­но­сти и почет­ные отли­чия он при­ни­мал рань­ше нор­маль­но­го сро­ка, при­чем неко­то­рые из них носи­ли необыч­ный харак­тер, а неко­то­рые не были огра­ни­че­ны вре­ме­нем. Кон­суль­ст­вом он завла­дел, имея все­го девят­на­дцать лет от роду, при­чем пред­ва­ри­тель­но при­вел к Риму леги­о­ны³⁵, угро­жая ему напа­де­ни­ем, и отпра­вил к сена­ту посоль­ство, кото­рое, от име­ни армии, потре­бо­ва­ло для него эту долж­ность; когда сенат мед­лил, гла­ва посоль­ства, цен­ту­ри­он Кор­не­лий, рас­пах­нул плащ и, пока­зы­вая на руко­ять меча, посмел заявить в самой курии: «Если вы не дади­те кон­суль­ства, то даст вот этот». (2) Вто­рич­но он был кон­су­лом через девять лет, в тре­тий раз еще через год, а сле­дую­щие кон­суль­ства, вплоть до один­на­дца­то­го, он зани­мал непре­рыв­но; затем он мно­го раз отка­зы­вал­ся от пред­ло­же­ний занять его сно­ва и лишь через боль­шой про­ме­жу­ток вре­ме­ни, а имен­но через сем­на­дцать лет, полу­чил его в две­на­дца­тый раз; три­на­дца­то­го кон­суль­ства он искал сам через два года, чтобы в каче­стве выс­ше­го долж­ност­но­го лица выве­сти на форум сво­их сыно­вей, Гая и Люция, для обле­че­ния их в тогу совер­шен­но­лет­них. (3) Пять про­ме­жу­точ­ных кон­сульств, от шесто­го по деся­тое, он зани­мал каж­дое в тече­ние цело­го года, про­чие же — в тече­ние девя­ти, шести, четы­рех или трех меся­цев, вто­рое же кон­суль­ство — в тече­ние все­го несколь­ких часов. В самом деле, утром 1 янва­ря, нена­дол­го заняв куруль­ное крес­ло перед хра­мом Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го, он сло­жил с себя долж­ность, поста­вив вза­мен себя дру­гое лицо. Кро­ме того, не все­гда он всту­пал в долж­ность в Риме: чет­вер­тое кон­суль­ство он при­нял в Азии, пятое — на ост­ро­ве Само­се, вось­мое и девя­тое — в Тарра­коне.

27. Пост три­ум­ви­ра по устро­е­нию государ­ства он зани­мал в тече­ние деся­ти лет. Став три­ум­ви­ром, он доволь­но дол­го не давал сво­им това­ри­щам согла­сия на объ­яв­ле­ние про­скрип­ций; но когда про­скрип­ции нача­лись, он при­ме­нял их с боль­шей жесто­ко­стью, чем Анто­ний и Лепид. Меж­ду тем как оба они, в уго­ду кому-либо или усту­пая прось­бам, дава­ли себя уми­ло­сти­вить в отно­ше­нии мно­гих опаль­ных, Август при­ла­гал все уси­лия к тому, чтобы никто не полу­чил поща­ды; он под­верг про­скрип­ци­ям даже сво­его опе­ку­на Кая Тора­ния, кото­рый неко­гда был това­ри­щем его отца Окта­вия по эдиль­ству. (2) Мало того, — Юлий Сатур­нин рас­ска­зы­ва­ет, что по окон­ча­нии про­скрип­ций Марк Лепид ста­рал­ся оправ­дать про­ис­шед­шее и подал в буду­щем надеж­ду на более мило­серд­ное отно­ше­ние со сто­ро­ны три­ум­ви­ров, ибо нака­за­ние при­ме­не­но уже в доста­точ­ной сте­пе­ни. Напро­тив, Август заявил, что он «согла­сил­ся поло­жить пре­дел про­скрип­ци­ям, лишь имея в виду сохра­нить за собою для буду­ще­го пол­ную сво­бо­ду дей­ст­вий». Одна­ко впо­след­ст­вии, желая загла­дить свое упор­ство, он воз­вел во всад­ни­че­ское досто­ин­ство Тита Виния Фило­пе­ме­на за то, что тот, как гово­ри­ли, в свое вре­мя дал убе­жи­ще сво­е­му опаль­но­му патро­ну. (3) Будучи три­ум­ви­ром, он сво­и­ми поступ­ка­ми во мно­гих воз­будил к себе нена­висть. Так, он при­ка­зал в сво­ем при­сут­ст­вии зако­лоть рим­ско­го всад­ни­ка Пина­рия, при­ня­то­го им за шпи­о­на, ибо он заме­тил, как тот поти­хонь­ку запи­сы­вал что-то для себя во вре­мя речи, кото­рую Август дер­жал на сход­ке сол­дат в при­сут­ст­вии тол­пы посто­рон­них. Тедия Афра, выбран­но­го в кон­су­лы, кото­рый дур­но гово­рил о каком-то его поступ­ке, Август так терро­ри­зи­ро­вал угро­за­ми, что тот бро­сил­ся с высоты и раз­бил­ся насмерть. (4) Когда пре­тор Квинт Гал­лий явил­ся для обыч­но­го при­вет­ст­вия, он запо­до­зрил, что тот име­ет при себе меч, ибо он скры­то дер­жал под одеж­дой двой­ные таб­лич­ки; одна­ко обыс­кать его тут же он не решил­ся, боясь, что у него ока­жет­ся что-либо дру­гое; но немно­го спу­стя он при­ка­зал цен­ту­ри­о­нам и сол­да­там ста­щить его с три­бу­на­ла и под­верг пыт­кам, слов­но раба; когда же тот ни в чем не сознал­ся, он все же при­ка­зал его убить, при­чем сна­ча­ла соб­ст­вен­но­руч­но выко­лол ему гла­за. Одна­ко сам Август пишет, что Гал­лий, испро­сив себе ауди­ен­цию, пытал­ся про­из­ве­сти на него поку­ше­ние, за что был заклю­чен в тюрь­му. Затем он был отпу­щен, с запре­том жить в Риме, и погиб либо в кораб­ле­кру­ше­нии, либо под­верг­шись напа­де­нию раз­бой­ни­ков. (5) Август облек себя бес­сроч­ной три­бун­скою вла­стью, во вре­мя кото­рой два­жды брал себе това­ри­ща по долж­но­сти, вся­кий раз на пять лет. Он взял на себя так­же над­зор за нра­ва­ми и выпол­не­ни­ем зако­нов, тоже на не огра­ни­чен­ное сро­ком вре­мя; в силу это­го пол­но­мо­чия он, не будучи соб­ст­вен­но цен­зо­ром, три раза про­из­во­дил все­на­род­ную пере­пись, в пер­вый и тре­тий раз сов­мест­но с кол­ле­гой, во вто­рой раз — один.

28. Два раза он помыш­лял о вос­ста­нов­ле­нии рес­пуб­ли­ки; в пер­вый раз — непо­сред­ст­вен­но после победы над Анто­ни­ем, ибо он пом­нил, что тот часто упре­кал его, буд­то пре­пят­ст­ви­ем к ее вос­ста­нов­ле­нию явля­ет­ся един­ст­вен­но он, Август. Вто­рой раз при­чи­ной яви­лось невы­но­си­мое душев­ное состо­я­ние, вызван­ное дол­гой болез­нью; в этот раз он даже при­звал к себе на дом маги­ст­ра­тов и сенат и пере­дал им пол­ный реестр состо­я­ния государ­ства. Одна­ко, при­ни­мая во вни­ма­ние, что, с одной сто­ро­ны, вер­нув­шись в поло­же­ние част­но­го лица, ему нель­зя будет жить в без­опас­но­сти, а с дру­гой — было бы опро­мет­чи­во пре­до­ста­вить рес­пуб­ли­ку в рас­по­ря­же­ние мно­гих, он решил по-преж­не­му оста­вить власть за собою, и труд­но ска­зать, что ока­за­лось луч­ше: само ли наме­ре­ние или его резуль­тат. (2) Это наме­ре­ние он выка­зы­вал неод­но­крат­но и объ­явил его в одном эдик­те в сле­дую­щих сло­вах: «Да будет мне дано уста­но­вить государ­ство на его осно­ве целым и невреди­мым и полу­чить желае­мый мною плод это­го дея­ния — быть назван­ным твор­цом наи­луч­ше­го поряд­ка и уне­сти с собой в моги­лу надеж­ду, что зало­жен­ные мною осно­ва­ния государ­ства проч­но оста­нут­ся на сво­ем месте». Осу­щест­вле­ния сво­его обе­та он достиг, вся­че­ски стре­мясь к тому, чтобы ни один чело­век не имел пово­да пожа­ло­вать­ся на новый порядок вещей.

(3) Город Рим, не отве­чаю­щий сво­им внеш­ним видом вели­чию импе­рии и под­вер­жен­ный навод­не­ни­ям и пожа­рам, он так укра­сил, что по спра­вед­ли­во­сти мог хва­лить­ся, что, «при­няв его кир­пич­ным, остав­ля­ет мра­мор­ным». Насколь­ко ум чело­ве­че­ский в силах пред­у­смат­ри­вать, Август обес­пе­чил ему без­опас­ность так­же на буду­щее вре­мя.

29. Он выстро­ил мно­же­ство обще­ст­вен­ных зда­ний, из коих важ­ней­ши­ми явля­ют­ся, бес­спор­но, сле­дую­щие: форум с хра­мом Мар­са Мсти­те­ля, храм Апол­ло­на на Пала­тине, храм Юпи­те­ра Гро­мо­верж­ца на Капи­то­лии. Построй­ка ново­го фору­ма была вызва­на мно­го­чис­лен­но­стью посе­щав­шей его пуб­ли­ки и совер­шав­ших­ся на нем судеб­ных про­цес­сов, так что двух преж­них фору­мов каза­лось недо­ста­точ­но и тре­бо­вал­ся тре­тий. Поэто­му он был открыт спеш­но, до окон­ча­ния хра­ма Мар­са, при­чем было объ­яв­ле­но, что он пре­до­став­ля­ет­ся спе­ци­аль­но для про­цес­сов обще­ст­вен­но­го харак­те­ра и для жере­бьев­ки судей. (2) Храм Мар­су Август постро­ил соглас­но обе­ту, кото­рый при­нес в филип­пий­ской войне, пред­при­ня­той с целью ото­мстить за отца. Поэто­му он поста­но­вил, чтобы в нем про­ис­хо­ди­ли сове­ща­ния сена­та о вой­нах и три­ум­фах, чтобы отсюда отправ­ля­лись в свои про­вин­ции намест­ни­ки и чтобы воз­вра­щав­ши­е­ся в Рим победи­те­ля­ми при­но­си­ли сюда укра­ше­ния сво­их три­ум­фов. (3) Храм Апол­ло­на он воз­двиг в той части сво­его пала­тин­ско­го дома, кото­рая, по тол­ко­ва­нию гаруспи­ков, была избра­на бога­ми посред­ст­вом уда­ра мол­нии. К нему он при­стро­ил пор­тик с биб­лио­те­кой латин­ских и гре­че­ских книг; уже в ста­ро­сти он часто созы­вал сюда заседа­ния сена­та и про­ве­рял здесь деку­рии³⁶ судей. Храм Юпи­те­ру Гро­мо­верж­цу он посвя­тил в память сво­его избав­ле­ния от опас­но­сти, когда в кан­табр­ском похо­де во вре­мя ноч­но­го мар­ша мол­ния уда­ри­ла совсем рядом с его носил­ка­ми и уби­ла раба, шед­ше­го впе­ре­ди с факе­лом. (4) Неко­то­рые зда­ния он воз­двиг не от сво­его име­ни, а от име­ни сво­их вну­ков, супру­ги и сест­ры; это были пор­тик и бази­ли­ка Гая и Люция, пор­ти­ки Ливии и Окта­вии и театр Мар­цел­ла. Так­же и дру­гих пер­вен­ст­ву­ю­щих лиц в государ­стве он часто уго­ва­ри­вал укра­шать город сораз­мер­но их сред­ствам и с этой целью либо стро­ить новые памят­ни­ки, либо вос­ста­нав­ли­вать и укра­шать ста­рые. (5) Мно­гие лица постро­и­ли в то вре­мя мно­же­ство зда­ний; так, Мар­ций Филипп постро­ил храм Гер­ку­ле­са Муса­ге­та, Люций Кор­ни­фи­ций — храм Диа­ны, Ази­ний Пол­ли­он — атрий³⁷ Сво­бо­ды, Муна­ций Планк — храм Сатур­на, Кор­не­лий Бальб — театр, Ста­ти­лий Тавр — амфи­те­атр. Марк же Агрип­па воз­двиг мно­же­ство вели­ко­леп­ных зда­ний.

30. Все про­стран­ство Рима он разде­лил на части и улич­ные квар­та­лы; над пер­вы­ми, соглас­но его уста­нов­ле­нию, над­зи­ра­ли еже­год­ные маги­ст­ра­ты, рас­пре­де­ляв­шие меж­ду собой обя­зан­но­сти по жре­бию, над вто­ры­ми — осо­бые долж­ност­ные лица, изби­рав­ши­е­ся из обы­ва­те­лей каж­до­го квар­та­ла. Как сред­ство про­тив пожа­ров он завел ноч­ные кара­у­лы и дозо­ры. Для про­ти­во­дей­ст­вия навод­не­ни­ям Тиб­ра он велел рас­ши­рить и очи­стить его рус­ло, засо­рен­ное щеб­нем и сужен­ное раз­ва­ли­на­ми зда­ний. Чтобы сде­лать более лег­ким сооб­ще­ние Рима с внеш­ним миром, он взял лич­но на себя шос­си­ро­ва­ние Фла­ми­ни­е­вой доро­ги до Ари­ми­на, про­чие же доро­ги рас­пре­де­лил меж­ду быв­ши­ми три­ум­фа­то­ра­ми для шос­си­ро­ва­ния их на день­ги, выру­чен­ные ими от про­да­жи добы­чи.

(2) Август зано­во отстро­ил хра­мы, при­шед­шие в раз­ру­ше­ние от вет­хо­сти или уни­что­жен­ные пожа­ром, и сде­лал весь­ма щед­рые пожерт­во­ва­ния для укра­ше­ния как этих хра­мов, так и дру­гих. Так, в один раз он при­нес в дар свя­ти­ли­щу Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го сем­на­дцать тысяч фун­тов золота и кро­ме того на пять­де­сят мил­ли­о­нов сестер­ци­ев дра­го­цен­ных кам­ней и жем­чу­гов.

31. Когда после смер­ти Лепида, кото­ро­го при его жиз­ни Август ни за что не хотел лишить сана вели­ко­го пон­ти­фи­ка, он воз­ло­жил, нако­нец, на себя этот сан, то он при­ка­зал ото­всюду собрать ходив­шие в пуб­ли­ке гре­че­ские и латин­ские про­ро­че­ские кни­ги, ано­ним­ные или при­над­ле­жав­шие неком­пе­тент­ным авто­рам, и все их, чис­лом свы­ше двух тысяч, пре­дать огню. Он сохра­нил толь­ко сивил­лин­ские кни­ги, да и те по пред­ва­ри­тель­но­му выбо­ру; он при­ка­зал хра­нить их в двух золо­че­ных лар­цах под пьеде­ста­лом ста­туи Пала­тин­ско­го Апол­ло­на^[4].

(2) Кален­дар­ный год, упо­рядо­чен­ный Юли­ем Цеза­рем, но в после­дую­щее вре­мя бла­го­да­ря небреж­но­сти сно­ва при­веден­ный в рас­строй­ство, Август вос­ста­но­вил на преж­них пра­виль­ных осно­ва­ни­ях; при этом он по сво­е­му про­зви­щу дал имя меся­цу секс­ти­лию, пред­по­чти­тель­но перед меся­цем сво­его рож­де­ния — сен­тяб­рем, ибо и пер­вое его кон­суль­ство, и важ­ней­шие его победы пада­ли имен­но на выше­на­зван­ный месяц.

(3) Август уве­ли­чил чис­ло жре­че­ских долж­но­стей, под­нял их пре­стиж и умно­жил выго­ды; в осо­бен­но­сти поста­рал­ся он для дев-веста­лок. Когда над­ле­жа­ло на место умер­шей вестал­ки избрать новую и мно­гие хода­тай­ст­во­ва­ли перед ним об изъ­я­тии их доче­рей от уча­стия в жере­бьев­ке, он клят­вен­но заявил, что, если бы хоть одна из его вну­чек под­хо­ди­ла по воз­рас­ту, он сам пред­ло­жил бы ее в вестал­ки. (4) Он вос­ста­но­вил так­же нема­ло древ­них рели­ги­оз­ных учреж­де­ний и обрядов, посте­пен­но при­шед­ших в забве­ние, как то: обы­чай про­из­во­дить гада­ние о спа­се­нии государ­ства, долж­ность фла­ми­на Юпи­те­ра, Лупер­ка­лии, Секу­ляр­ные³⁸ и Ком­пи­таль­ные³⁹ игры. Он запре­тил юно­шам, еще не имев­шим боро­ды, участ­во­вать в беге во вре­мя Лупер­ка­лий, а моло­де­жи обо­е­го пола раз­ре­шил посе­ще­ние ноч­ных зре­лищ во вре­мя Секу­ляр­ных игр толь­ко в сопро­вож­де­нии кого-либо из стар­ших род­ст­вен­ни­ков. Укра­ше­ние цве­та­ми ларов улич­ных пере­крест­ков он пред­пи­сал про­из­во­дить два раза в год: вес­ною и летом. (5) На вто­ром месте после бес­смерт­ных богов окру­жил он поче­том память вождей, кото­рые из ничто­же­ства пре­вра­ти­ли Рим в вели­чай­шую дер­жа­ву. Поэто­му он вос­ста­но­вил их соору­же­ния, сохра­няя на них над­пи­си, а в обо­их пор­ти­ках сво­его фору­ма поста­вил ста­туи их всех в три­ум­фаль­ном оде­я­нии и кро­ме того объ­явил в эдик­те, что он «при­ду­мал это для того, чтобы дея­те­ли про­шло­го слу­жи­ли граж­да­нам мери­лом для суж­де­ния как о нем самом, пока он жив, так и о пер­вен­ст­ву­ю­щих людях гряду­щих вре­мен». Так­же ста­тую Пом­пея он вынес из курии, в кото­рой был убит Цезарь, и поста­вил на мра­мор­ной арке про­тив рос­кош­но­го пор­ти­ка его теат­ра.

32. В обще­ст­вен­ной жиз­ни оста­ва­лось еще мно­го самых отри­ца­тель­ных явле­ний, либо уна­сле­до­ван­ных от обы­ча­ев и рас­пу­щен­но­сти граж­дан­ских войн, либо воз­ник­ших в годы мира. Дей­ст­ви­тель­но, мно­же­ство бан­ди­тов бро­ди­ло откры­то с ору­жи­ем у поя­са, буд­то бы для само­за­щи­ты; в полях хва­та­ли пут­ни­ков без раз­бо­ра, сво­бод­ных и рабов, и заклю­ча­ли в эрга­сту­лы⁴⁰ поме­стий; в боль­шом чис­ле состав­ля­лись так­же шай­ки под име­нем новых кол­ле­гий в целях совер­ше­ния все­воз­мож­ных пре­ступ­ле­ний. Ввиду все­го это­го Август сми­рил раз­бой­ни­ков, рас­ста­вив повсюду в удоб­ных местах сто­ро­же­вые посты; он про­из­вел так­же реви­зию эрга­сту­лов, а кол­ле­гии, за исклю­че­ни­ем раз­ре­шен­ных уже с дав­них пор, рас­пу­стил. (2) Спис­ки дав­ниш­них недо­им­щи­ков каз­ны, быв­шие источ­ни­ком вся­ко­го рода судеб­ных при­тес­не­ний, он велел сжечь. Казен­ные город­ские участ­ки, пра­во­вое поло­же­ние кото­рых было спор­но, он при­судил част­ным вла­дель­цам. Он пре­кра­тил дела всех обви­ня­е­мых, коих про­цес­сы поче­му-либо затя­ну­лись и коих тра­ур достав­лял толь­ко радость их вра­гам, при­чем объ­явил, что, если кто взду­ма­ет воз­об­но­вить про­тив кого-либо из них обви­не­ние, тот сам рис­ку­ет навлечь на себя оди­на­ко­вое с ними нака­за­ние. А чтобы какое-либо зло­де­я­ние или судеб­ное дело не оста­лось без нака­за­ния и не затя­ну­лось, он посвя­тил судеб­ным раз­би­ра­тель­ствам трид­цать с лиш­ним дней, в тече­ние кото­рых празд­но­ва­лись почет­ные игры. (3) К трем деку­ри­ям судей Август при­со­еди­нил чет­вер­тую, из лиц с более низ­ким иму­ще­ст­вен­ным цен­зом; она назы­ва­лась деку­ри­ей дуце­на­ри­ев⁴¹ и раз­би­ра­ла иски на срав­ни­тель­но неболь­шие сум­мы. В чис­ло судей он при­ни­мал с трид­ца­ти­лет­не­го воз­рас­та, т. е. на пять лет рань­ше, чем то было обыч­но. А так как мно­же­ство лиц ста­ра­лось изба­вить­ся от испол­не­ния судеб­ных обя­зан­но­стей, то в кон­це кон­цов он согла­сил­ся, чтобы каж­дая деку­рия име­ла пооче­ред­но годо­вой отпуск и чтобы в нояб­ре и декаб­ре меся­цах судеб­ных раз­би­ра­тельств вооб­ще не про­из­во­ди­лось.

33. Суд тво­рил он так­же само­лич­но, с боль­шим вни­ма­ни­ем, заси­жи­ва­ясь ино­гда даже до ночи; а когда чув­ст­во­вал себя нездо­ро­вым, то оста­вал­ся при этом в посте­ли, постав­лен­ной перед три­бу­на­лом, или даже судил, лежа у себя дома. Он тво­рил суд не толь­ко чрез­вы­чай­но тща­тель­но, но и весь­ма снис­хо­ди­тель­но. Так, напри­мер, явно ули­чен­но­го в отце­убий­стве он, гово­рят, спро­сил: «Ты, конеч­но, не убил тво­е­го отца?» Этим он хотел изба­вить его от каз­ни меш­ком⁴², кото­рая при­ме­ня­лась лишь к откры­то сознав­шим­ся в таком пре­ступ­ле­нии. (2) Дру­гой раз, когда раз­би­ра­лось дело о под­лож­ном заве­ща­нии, при­чем, все под­пи­сав­ши­е­ся, соглас­но зако­ну Кор­не­лия, под­ле­жа­ли нака­за­нию, он роздал судьям не толь­ко обыч­ные две таб­лич­ки с над­пи­ся­ми «обви­няю» и «оправ­ды­ваю», но еще и третью, кото­рую мож­но было подать за про­ще­ние вины тем, кото­рые, как выяс­ни­лось на суде, дали свои под­пи­си, будучи введе­ны в обман или по ошиб­ке. (3) Апел­ля­ци­он­ные жало­бы от тяжу­щих­ся в самом Риме он еже­год­но направ­лял к город­ско­му пре­то­ру, а жало­бы из про­вин­ций — к тому из кон­су­ля­ров, кото­ро­му им же было пору­че­но заве­до­ва­ние дела­ми дан­ной про­вин­ции.

34. Август под­верг пере­смот­ру суще­ст­ву­ю­щие зако­ны и неко­то­рым цели­ком вер­нул их преж­нюю силу; тако­вы зако­ны про­тив рос­ко­ши, пре­лю­бо­де­я­ния, раз­вра­та, под­ку­пов в коми­ци­ях, о поощ­ре­нии бра­ков лиц суще­ст­ву­ю­щих сосло­вий. Этот послед­ний закон был состав­лен гораздо стро­же, неже­ли про­чие, и Август смог пре­одо­леть бур­ные про­те­сты и про­ве­сти его, толь­ко уни­что­жив или смяг­чив часть нака­за­ний, раз­ре­шив трех­лет­нюю сво­бо­ду от бра­ка и уве­ли­чив награ­ды. (2) Но когда и после этих смяг­че­ний всад­ни­ки на одном обще­ст­вен­ном спек­так­ле ста­ли настой­чи­во тре­бо­вать его отме­ны, то он подо­звал к себе детей Гер­ма­ни­ка, поса­дил их частью к себе на коле­ни, частью на коле­ни к их отцу и затем жеста­ми и выра­же­ни­ем лица ста­рал­ся пока­зать всад­ни­кам, что они не долж­ны отка­зы­вать­ся сле­до­вать при­ме­ру это­го моло­до­го чело­ве­ка. Когда же он убедил­ся в том, что закон обхо­дят посред­ст­вом обру­че­ний с слиш­ком юны­ми неве­ста­ми и посред­ст­вом частых раз­во­дов, он сокра­тил срок состо­я­ния в обру­че­нии и коли­че­ство доз­во­лен­ных раз­во­дов.

35. Чис­ло сена­то­ров необы­чай­но уве­ли­чи­лось вслед­ст­вие при­ня­тия мас­сы пре­зрен­ных и негод­ных эле­мен­тов: их чис­ли­лось свы­ше тыся­чи, и были сре­ди них недо­стой­ней­шие лица, назна­чен­ные после гибе­ли Цеза­ря Анто­ни­ем по про­тек­ции или за взят­ку, кото­рых народ про­звал «замо­гиль­ны­ми». Август вер­нул сена­ту его блеск и преж­ний чис­лен­ный состав, для чего два­жды про­из­вел пере­смотр его спис­ков: в пер­вый раз реше­ние было пре­до­став­ле­но самим сена­то­рам таким обра­зом, что один сена­тор назна­чал дру­го­го; во вто­рой же раз пере­смотр про­из­во­дил сам Август сов­мест­но с Агрип­пой. Дума­ют, что в этот раз он заседал в сена­те, имея под одеж­дой пан­цирь и меч, а вокруг его крес­ла ста­ли десять его дру­зей сена­то­ров, отли­чав­ших­ся огром­ной физи­че­ской силой. (2) Кре­му­ций Корд пишет, что при этом никто из сена­то­ров не мог подой­ти к нему ина­че, как в оди­ноч­ку и пред­ва­ри­тель­но под­верг­шись обыс­ку. В неко­то­рых слу­ча­ях он апел­ли­ро­вал к чув­ству скром­но­сти самих сена­то­ров, реко­мен­дуя им доб­ро­воль­ный отказ, при­чем и после отка­за сохра­нял за ними пра­во носить сена­тор­ское пла­тье, в теат­ре зани­мать место в орхе­ст­ре и участ­во­вать в пуб­лич­ных пир­ше­ствах. (3) Что же каса­ет­ся тех сена­то­ров, кото­рые были при­зна­ны достой­ны­ми и остав­ле­ны в их зва­нии, то, с целью заста­вить их про­ник­нуть­ся созна­ни­ем свя­щен­но­го зна­че­ния сво­их обя­зан­но­стей и не тяго­тить­ся ими, он поста­но­вил, чтобы каж­дый, рань­ше чем занять свое место в заседа­нии, при­но­сил жерт­ву лада­ном и вином на алта­ре бога, в хра­ме кото­ро­го заседа­ние про­ис­хо­ди­ло. Он поста­но­вил так­же, чтобы еже­ме­сяч­но было не более двух регу­ляр­ных собра­ний сена­та, в кален­ды и иды⁴³, далее — чтобы в сен­тяб­ре и октяб­ре в сена­те при­сут­ст­во­ва­ли толь­ко спе­ци­аль­но избран­ные жре­би­ем, кото­рых было бы доста­точ­но для состав­ле­ния декре­тов. Себе в помощь он поста­но­вил каж­дые шесть меся­цев выби­рать по жре­бию совет, с кото­рым он мог бы пред­ва­ри­тель­но обсуж­дать вопро­сы, пред­ла­гае­мые затем обще­му собра­нию сена­то­ров. (4) При обсуж­де­нии более важ­ных дел он опра­ши­вал сена­то­ров о мне­нии не в пред­пи­сан­ном обы­ча­ем поряд­ке их ран­гов, но по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию, чтобы каж­дый с оди­на­ко­вым вни­ма­ни­ем отнес­ся к вопро­су и дей­ст­ви­тель­но выска­зы­вал соб­ст­вен­ные мыс­ли, а не огра­ни­чи­вал­ся при­со­еди­не­ни­ем к мне­нию дру­гих.

36. Ему при­над­ле­жат так­же и дру­гие меро­при­я­тия, как то: пре­кра­ще­ние пуб­ли­ка­ции сена­тор­ских прото­ко­лов; уста­нов­ле­ние неко­то­ро­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни меж­ду сло­же­ни­ем маги­ст­ра­та­ми сво­их пол­но­мо­чий в Риме и их отъ­ездом на долж­ность в про­вин­цию; ассиг­нов­ка про­кон­су­лам опре­де­лен­ных сумм для покуп­ки мулов и пала­ток, постав­ка кото­рых рань­ше обыч­но сда­ва­лась каз­ной в под­ряд; изъ­я­тие каз­на­чей­ских обя­зан­но­стей от город­ских кве­сто­ров и пере­да­ча их быв­шим или насто­я­щим пре­то­рам; пере­не­се­ние с быв­ших кве­сто­ров на децем­ви­ров обя­зан­но­сти соби­рать цен­тум­ви­раль­ный суд⁴⁴.

37. Для того чтобы боль­шее коли­че­ство лиц при­ня­ло уча­стие в управ­ле­нии государ­ст­вом, он создал ряд новых ведомств: заве­до­ва­ние обще­ст­вен­ны­ми построй­ка­ми, доро­га­ми, водо­снаб­же­ни­ем, хлеб­ны­ми разда­ча­ми наро­ду, над­зор за исправ­но­стью рус­ла Тиб­ра, долж­ность город­ско­го пре­фек­та, комис­сию три­ум­ви­ров для попол­не­ния лич­но­го соста­ва сена­та и дру­гую такую же комис­сию для смот­ров всад­ни­че­ских турм вся­кий раз, как это пона­до­бит­ся. При нем после дол­го­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни вновь были выбра­ны цен­зо­ры. Чис­ло пре­то­ров было уве­ли­че­но. Он потре­бо­вал так­же, чтобы вся­кий раз, когда он будет избран в кон­су­лы, в кол­ле­ги ему давал­ся бы не один кон­сул, а два; его пред­ло­же­ние, одна­ко, не про­шло, ибо все запро­те­сто­ва­ли, что уже и так его досто­ин­ство слиш­ком ума­ля­ет­ся тем, что почет­ные обя­зан­но­сти кон­су­ла он несет не один, но делит их с дру­гим лицом.

38. Не ску­пил­ся Август так­же и на ока­за­ние поче­стей воин­ским доб­ле­стям. По его пред­ло­же­нию более трид­ца­ти пол­ко­во­д­цам было раз­ре­ше­но отпразд­но­вать пол­ные три­ум­фы и еще боль­ше­му их коли­че­ству были при­суж­де­ны три­ум­фаль­ные отли­чия.

(2) Для того чтобы дети сена­то­ров быст­рее при­уча­лись к заня­ти­ям государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, он раз­ре­шил им немед­лен­но по совер­шен­но­ле­тии носить широ­ко­ка­ем­ча­тую тогу и при­сут­ст­во­вать на заседа­ни­ях сена­та; при вступ­ле­нии же их на воен­ную служ­бу он назна­чал их на долж­ность не толь­ко три­бу­нов леги­о­нов, но и пре­фек­тов кон­ни­цы; а чтобы все они на прак­ти­ке позна­ко­ми­лись с воен­ной служ­бой, он ста­вил их по двое в началь­ни­ки каж­до­го кон­но­го отряда.

(3) Смот­ры всад­ни­че­ских турм он про­из­во­дил часто и после дол­го­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни сно­ва ввел в обы­чай их тор­же­ст­вен­ный про­езд. Одна­ко он не раз­ре­шал, чтобы при этом кто-либо схо­дил с лоша­ди по тре­бо­ва­нию сво­его обви­ни­те­ля, — обы­чай, прак­ти­ко­вав­ший­ся преж­де. Лицам пре­ста­ре­лым или стра­дав­шим каким-либо физи­че­ским недо­стат­ком он поз­во­лил, про­ведя сво­его коня в общем строю, являть­ся на вызов началь­ства пеш­ком. Поз­же он раз­ре­шал сда­вать коней тем из всад­ни­ков, кото­рые, будучи стар­ше трид­ца­ти пяти лет, не поже­ла­ли бы про­дол­жать кон­ную служ­бу.

39. Август про­сил сенат дать ему десять помощ­ни­ков и сов­мест­но с ними при­влек всех всад­ни­ков пооче­ред­но к отче­ту в их обра­зе жиз­ни; на про­ви­нив­ших­ся в чем-нибудь он нало­жил либо нака­за­ние, либо бес­че­стие; боль­шин­ство же он под­верг выго­во­ру, но не оди­на­ко­во стро­го­му. Самая лег­кая фор­ма выго­во­ра состо­я­ла в том, что всад­ни­ку в при­сут­ст­вии дру­гих лиц пере­да­ва­лась таб­лич­ка, кото­рую он дол­жен был тут же про­честь про себя. Неко­то­рых лиц Август под­верг взыс­ка­нию так­же за то, что они, беря взай­мы день­ги под низ­кий про­цент, сами дава­ли их в ссу­ду под высо­кий.

40. Когда кан­дида­тов в народ­ные три­бу­ны из чис­ла сена­то­ров ока­зы­ва­лось непол­ное чис­ло, Август выби­рал три­бу­нов из рим­ских всад­ни­ков, с тем усло­ви­ем, что по отбы­тии три­бун­ской долж­но­сти им пре­до­став­ля­лось либо оста­вать­ся в сво­ем сосло­вии, либо пере­хо­дить в сена­тор­ское. Состо­я­ние мно­гих всад­ни­ков силь­но умень­ши­лось по при­чине граж­дан­ских войн, вслед­ст­вие чего они из бояз­ни теат­раль­но­го штра­фа не реша­лись на пред­став­ле­ни­ях зани­мать места в четыр­на­дца­ти рядах, пре­до­став­лен­ных их сосло­вию. Тогда Август объ­явил, что штраф не рас­про­стра­ня­ет­ся на тех, кото­рые либо сами обла­да­ли, либо чьи роди­те­ли неко­гда обла­да­ли всад­ни­че­ским цен­зом.

(2) Народ­ную пере­пись Август про­из­вел по улич­ным квар­та­лам. Чтобы не отры­вать народ от его заня­тий ради хлеб­ных раздач, он назна­чил выда­чу марок на полу­че­ние хле­ба три раза в год, каж­дый раз за четы­ре меся­ца; одна­ко он сно­ва усту­пил при­выч­ке наро­да к преж­не­му обы­чаю, чтобы выда­ча про­из­во­ди­лась еже­ме­сяч­но. Он вос­ста­но­вил так­же древ­ние пра­ва коми­ций и мно­го­об­раз­ны­ми нака­за­ни­я­ми ста­рал­ся сдер­жи­вать попыт­ки под­ку­па при выбо­рах. Сво­им же род­ным три­бам, Фаби­е­вой и Скап­ти­е­вой, в день выбо­ров он разда­вал по тыся­че сестер­ци­ев на чело­ве­ка из соб­ст­вен­ных денег, дабы они не тре­бо­ва­ли чего-нибудь от како­го-либо кан­дида­та.

(3) Август при­да­вал боль­шое зна­че­ние тому, чтобы рим­ский народ сохра­нял чистоту сво­его соста­ва и не при­ме­ши­вал к сво­ей кро­ви кровь чуже­стран­цев и рабов. Поэто­му он весь­ма ску­по давал рим­ское граж­дан­ство и огра­ни­чил пра­во отпус­ка рабов на волю. Тибе­рию, про­сив­ше­му пра­ва граж­дан­ства для одно­го гре­ка, сво­его кли­ен­та, он пись­мен­но отве­тил, что удо­вле­тво­рит прось­бу толь­ко в том слу­чае, если Тибе­рий лич­но убедит его в осно­ва­тель­но­сти моти­вов сво­ей прось­бы; Когда Ливия про­си­ла о том же для како­го-то гал­ла, дан­ни­ка рим­ско­го наро­да, он отка­зал гал­лу в пра­ве граж­дан­ства, но осво­бо­дил его от пода­ти, заявив, что ему лег­че лишить каз­ну неко­то­ро­го дохо­да, неже­ли уро­нить пре­стиж рим­ско­го граж­дан­ства.

(4) Август не доволь­ст­во­вал­ся тем, что мно­же­ст­вом пре­пят­ст­вий затруд­нил рабам выход на сво­бо­ду и еще боль­ше затруд­нил им полу­че­ние пол­ной сво­бо­ды, ибо он тща­тель­но ого­во­рил чис­ло, состо­я­ние и раз­ли­чия под­ле­жа­щих отпус­ку на волю, — он сверх того еще поста­но­вил что раб, когда-либо под­верг­нув­ший­ся заклю­че­нию и пыт­ке, ника­ким спо­со­бом отпус­ка на волю не может стать рим­ским граж­да­ни­ном.

(5) Август ста­рал­ся так­же сно­ва вве­сти в употреб­ле­ние ста­рин­ную рим­скую одеж­ду. Увидев одна­жды на сход­ке тол­пу людей, оде­тых в тем­ные пла­щи, он с него­до­ва­ни­ем вос­клик­нул: «Гляди: вот рим­ский народ, вла­ды­ки все­лен­ной, носи­те­ли тоги»⁴⁵.

После это­го он пору­чил эди­лам наблюдать впредь за тем, чтобы все нахо­дя­щи­е­ся на фору­ме или близ него обя­за­тель­но сни­ма­ли верх­ние пла­щи и оста­ва­лись в тогах.

41. По мно­го­об­раз­ным пово­дам про­яв­лял он свою щед­рость ко всем сосло­ви­ям. Дей­ст­ви­тель­но, когда в Рим в свя­зи с алек­сан­дрий­ским три­ум­фом была при­ве­зе­на еги­пет­ская цар­ская каз­на, то здесь ока­за­лось такое огром­ное коли­че­ство налич­ных денег, что ссуд­ный про­цент упал, а цены на зем­лю необы­чай­но воз­рос­ли; так­же и после это­го, в слу­ча­ях изоби­лия денег, выру­чен­ных от про­да­жи иму­ществ осуж­ден­ных, Август раз­ре­шал бес­про­цент­ные ссуды на опре­де­лен­ный срок тем лицам, кото­рые пред­став­ля­ли под них залог двой­ной сто­и­мо­сти. Он повы­сил иму­ще­ст­вен­ный ценз сена­то­ров, с 800000 сестер­ци­ев, доведя его до 1200000, и попол­нил сред­ства тех сена­то­ров, иму­ще­ство кото­рых не дости­га­ло этой сум­мы.

(2) Он неод­но­крат­но делал денеж­ные подар­ки наро­ду, вся­кий раз неоди­на­ко­вой цен­но­сти: то 400, то 300, ино­гда же 250 сестер­ци­ев; при этом он не исклю­чал и мало­лет­них маль­чи­ков, хотя дети обыч­но полу­ча­ли подар­ки лишь начи­ная с один­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та. В слу­ча­ях про­до­воль­ст­вен­ных затруд­не­ний он часто про­да­вал жите­лям Рима хлеб за ничтож­ную цену, ино­гда же разда­вал его про­сто даром, а денеж­ные выда­чи удва­и­вал.

42. Одна­ко во всех этих поступ­ках он про­яв­лял себя как доб­ро­же­ла­тель­ный к наро­ду гла­ва государ­ства, а не как често­лю­бец. Это вид­но из одно­го слу­чая, когда народ жало­вал­ся на недо­ста­ток и доро­го­виз­ну вина. На эти жало­бы Август дал весь­ма суро­вую отпо­ведь, что-де, «зять его Агрип­па, соорудив­ший в Риме мно­го водо­про­во­дов, доста­точ­но поза­бо­тил­ся о том, чтобы насе­ле­ние не ощу­ща­ло жаж­ды». (2) В дру­гой раз, когда тот же народ тре­бо­вал от него подар­ка, прав­да, уже обе­щан­но­го им, он отве­тил, что он «уме­ет дер­жать свое сло­во». Когда же одна­жды народ стал тре­бо­вать того, что ему вовсе не было обе­ща­но, Август в эдик­те назвал такое поведе­ние гнус­но­стью и бес­стыд­ст­вом и заявил, что он «не даст наро­ду ниче­го, хотя уже соби­рал­ся дать». Ту же стро­гость и твёр­дость про­явил он, узнав, что в ожи­да­нии подар­ка в чис­ло граж­дан про­ве­ли мно­же­ство наро­чи­то отпу­щен­ных на волю рабов; он заявил, что те, кому ниче­го не было обе­ща­но, ниче­го и не полу­чат, а про­чим он дал мень­ше обе­щан­но­го, дабы пред­по­ло­жен­ной сум­мы денег хва­ти­ло на всех. (3) Одна­жды во вре­мя неуро­жая и зна­чи­тель­ных про­до­воль­ст­вен­ных затруд­не­ний Август высе­лил из Рима рабо­тор­гов­цев с их раба­ми и ланист с их гла­ди­а­то­ра­ми, кро­ме того всех ино­стран­цев, за исклю­че­ни­ем вра­чей и пре­по­да­ва­те­лей, а так­же часть рабов. По это­му пово­ду он пишет, что после пре­кра­ще­ния доро­го­виз­ны он «решил было навсе­гда отме­нить разда­чи хле­ба каз­ной, ибо в рас­че­те на них пере­ста­ют зани­мать­ся зем­леде­ли­ем; этот про­ект, одна­ко, он оста­вил, в уве­рен­но­сти, что в буду­щем кто-либо ради попу­ляр­но­сти, навер­ное, вос­ста­но­вит хлеб­ные разда­чи». Впо­след­ст­вии он уре­гу­ли­ро­вал эти разда­чи в видах рав­но­мер­но­го соблюде­ния инте­ре­сов, с одной сто­ро­ны — город­ско­го насе­ле­ния, а с дру­гой — зем­ледель­цев и хле­бо­тор­гов­цев.

43. Коли­че­ст­вом, раз­но­об­ра­зи­ем и вели­ко­ле­пи­ем зре­лищ, кото­рые он давал, он пре­взо­шел все быв­шие до тех пор. Как сооб­ща­ет он сам, он «четы­ре раза давал игры от сво­его соб­ст­вен­но­го име­ни и два­дцать три раза от име­ни дру­гих маги­ст­ра­тов, кото­рые либо отсут­ст­во­ва­ли, либо не име­ли для это­го доста­точ­ных средств». Спек­так­ли он устра­и­вал ино­гда по город­ским квар­та­лам, при­чем одно­вре­мен­но на мно­гих сце­нах акте­ры разыг­ры­ва­ли пье­сы на все­воз­мож­ных язы­ках. Гла­ди­а­тор­ские бои он давал не толь­ко на фору­ме и в амфи­те­ат­ре, но так­же в цир­ке и в Огра­дах⁴⁶ Мар­со­ва поля; часто игры состо­я­ли толь­ко из трав­ли диких зве­рей. Он устра­и­вал так­же состя­за­ния атле­тов на Мар­со­вом поле, где для зри­те­лей соору­жа­лись дере­вян­ные ска­мьи. Дал он и мор­ское сра­же­ние, для кото­ро­го был выко­пан бас­сейн у Тиб­ра, там, где теперь нахо­дит­ся роща Цеза­рей. В дни игр и пред­став­ле­ний по горо­ду рас­став­ля­лись кара­у­лы, дабы вслед­ст­вие ничтож­но­го коли­че­ства оста­вав­ших­ся дома жите­лей иму­ще­ство их не ста­ло лег­кой добы­чей гра­би­те­лей. (2) В цир­ке высту­па­ли воз­ни­цы, бегу­ны и зве­робои, при­чем ино­гда эти роли бра­ли на себя моло­дые люди знат­ней­ших фами­лий. Нахо­дя соот­вет­ст­ву­ю­щим ста­рин­но­му похваль­но­му обы­чаю давать знат­ной моло­де­жи слу­чаи пока­зы­вать наро­ду свою лов­кость, Август весь­ма часто устра­и­вал так­же Тро­ян­скую игру, в кото­рой участ­во­ва­ли отро­ки и юно­ши. На этих играх он одна­жды награ­дил золотым оже­ре­льем Нония Аспре­на­та, нанес­ше­го себе уве­чье при паде­нии, и раз­ре­шил ему и его потом­кам при­нять про­зви­ще Торк­ва­та⁴⁷. Вско­ре одна­ко он пре­кра­тил эти игры, после того как ора­тор Ази­ний Пол­ли­он рез­ко и оже­сто­чен­но напал на них в сена­те по пово­ду несчаст­но­го слу­чая со сво­им вну­ком Эзер­ни­ном, кото­рый тоже сло­мал себе голень.

(3) К уча­стию в теат­раль­ных пред­став­ле­ни­ях и гла­ди­а­тор­ских боях он при­вле­кал ино­гда так­же рим­ских всад­ни­ков; прав­да, он делал это до спе­ци­аль­но­го сенат­ско­го запре­ще­ния. После же него он в этом роде устро­ил толь­ко одно пуб­лич­ное выступ­ле­ние неко­е­го Люция, моло­до­го чело­ве­ка из почтен­ной семьи, кото­рый при росте менее двух футов и весе в сем­на­дцать фун­тов отли­чал­ся огром­ной силы голо­сом. (4) Одна­жды в день гла­ди­а­тор­ско­го боя он при­ка­зал про­ве­сти по арене напо­каз пуб­ли­ке пар­фян­ских залож­ни­ков, толь­ко что им полу­чен­ных, и затем поса­дил их во вто­ром ряду поза­ди себя. Если в Рим при­во­зи­ли что-либо необы­чай­ное и заслу­жи­ваю­щее инте­ре­са, он, так­же и вне назна­чен­ных для зре­лищ дней выстав­лял эти вещи напо­каз в каком-либо месте, как, напри­мер, носо­ро­га в Огра­дах на Мар­со­вом поле, тиг­ра на теат­раль­ной сцене, змею, дли­ной в пять­де­сят лок­тей, перед коми­ци­ем.

(5) Одна­жды во вре­мя цир­ко­вых игр, дан­ных им во испол­не­ние обе­та, ему по болез­ни при­шлось вести про­цес­сию колес­ниц с бога­ми, лежа на носил­ках; дру­гой слу­чай был с ним во вре­мя игр при освя­ще­нии теат­ра Мар­цел­ла: свя­зи его куруль­но­го крес­ла раз­ня­лись, и он упал навз­ничь. Во вре­мя пред­став­ле­ния, кото­рое дава­ли его вну­ки, пуб­ли­ку вдруг охва­тил страх, что театр обру­шит­ся. Все ста­ра­ния Авгу­ста успо­ко­ить зри­те­лей и удер­жать их на местах ока­за­лись тщет­ны; тогда он поки­нул свое место и сел в той части зда­ния, кото­рая каза­лась осо­бен­но нена­деж­ной.

44. Он уни­что­жил обы­чай зани­мать места на зре­ли­щах про­из­воль­но, как кому забла­го­рас­судит­ся, и уста­но­вил для это­го опре­де­лен­ные пра­ви­ла; пово­дом ему послу­жи­ло оскор­би­тель­ное обра­ще­ние с одним сена­то­ром, кото­ро­му в Путе­о­лах при мно­го­люд­ных играх и чрез­вы­чай­ной тес­но­те никто не захо­тел дать места. По его пред­ло­же­нию сенат издал декрет, чтобы на вся­ких зре­ли­щах, где бы они ни дава­лись, пер­вый ряд мест был пре­до­став­ля­ем исклю­чи­тель­но для сена­то­ров; в Риме же Август запре­тил сидеть в орхе­ст­ре послам сво­бод­ных и союз­ных государств, ибо, как он обна­ру­жил, сре­ди них ино­гда ока­зы­ва­лись воль­ноот­пу­щен­ни­ки. Воен­ным он отвел места отдель­но от наро­да: (2) жена­тым людям из про­сто­го наро­да пре­до­ста­вил осо­бые ряды, а моло­дым людям, еще не достиг­шим совер­шен­но­ле­тия, спе­ци­аль­ный сек­тор и побли­зо­сти от них поса­дил педа­го­гов. Про­сто­на­ро­дью он запре­тил зани­мать в теат­ре сред­ние места. Жен­щи­нам он раз­ре­шил при­сут­ст­во­вать на зре­ли­щах исклю­чи­тель­но в верх­них рядах, даже на гла­ди­а­тор­ских боях, где рань­ше они по тра­ди­ции сади­лись впе­ре­меж­ку с муж­чи­на­ми. (3) Толь­ко девам-вестал­кам он дал в теат­ре осо­бое место насу­про­тив три­бу­на­ла пре­то­ра. Все­му жен­ско­му полу доступ на состя­за­ния атле­тов был вос­пре­щен, и при­том настоль­ко стро­го, что одна­жды на играх, дан­ных им в каче­стве вели­ко­го пон­ти­фи­ка, он пере­нес на сле­дую­щий день состя­за­ние двух кулач­ных бой­цов, кото­ро­го у него потре­бо­вал народ, назна­чив его на ран­нее утро, и нароч­но объ­явил пуб­лич­но, что «жен­щи­нам вход в театр ранее пято­го часа вос­пре­ща­ет­ся».

45. Сам Август любил смот­реть цир­ко­вые игры, сидя в верх­нем эта­же домов сво­их дру­зей или воль­ноот­пу­щен­ных, ино­гда же из пуль­ви­на­ра⁴⁸, имея с собою супру­гу и детей. Ино­гда он покидал спек­такль на несколь­ко часов, порою на целый день, при­чем про­сил у пуб­ли­ки изви­не­ния и пору­чал кому-либо заме­нить его в пред­седа­тель­стве. Но уж если он при­сут­ст­во­вал на спек­так­ле, то не поз­во­лял себе зани­мать­ся чем-либо иным: то ли он хотел избе­жать неодоб­ри­тель­ных о себе раз­го­во­ров, как о сво­ем отце, Цеза­ре, кото­ро­го, как он пом­нил, упре­ка­ли за то, что во вре­мя спек­так­ля он зани­мал­ся чте­ни­ем писем и бумаг и отве­та­ми на них, то ли его захва­ты­ва­ла страсть к зре­ли­щам и испы­ты­вае­мое наслаж­де­ние, кото­рых он нико­гда не скры­вал и в кото­рых часто созна­вал­ся откры­то. (2) Поэто­му и на тех гла­ди­а­тор­ских боях и играх, кото­рые устра­и­ва­ли дру­гие, он часто жало­вал щед­рые подар­ки и награ­ды из соб­ст­вен­ных средств и ни разу не при­сут­ст­во­вал на гре­че­ских состя­за­ни­ях без того, чтобы не отли­чить по заслу­гам кого-либо из участ­ни­ков. С вели­чай­шим удо­воль­ст­ви­ем смот­рел он кулач­ных бой­цов, осо­бен­но латин­ских, при­том не толь­ко про­фес­сио­на­лов, деру­щих­ся по пра­ви­лам, кото­рых он любил выстав­лять про­тив гре­че­ских бой­цов, но так­же и люби­те­лей из горо­жан, кото­рые дра­лись стен­кой в тес­но­те улиц, как попа­ло и без вся­ких пра­вил искус­ства. (3) Нако­нец он удо­сто­ил сво­его попе­че­ния всех лиц, так или ина­че при­част­ных к устрой­ству пуб­лич­ных зре­лищ; так, он сохра­нил в силе и даже умно­жил при­ви­ле­гии атле­тов, осво­бо­дил гла­ди­а­то­ров от обя­зан­но­сти сра­жать­ся до послед­не­го изды­ха­ния, лишил маги­ст­ра­тов при­над­ле­жав­ше­го им издрев­ле пра­ва в любое вре­мя и в любом месте нала­гать на акте­ров дис­ци­пли­нар­ные взыс­ка­ния, огра­ни­чив его при­ме­не­ние толь­ко вре­ме­нем игр и спек­так­лей. (4) Все это одна­ко не поме­ша­ло ему и состя­за­ния атле­тов и бои гла­ди­а­то­ров под­чи­нить само­му стро­го­му над­зо­ру. Рас­пу­щен­ность акте­ров он нака­зы­вал весь­ма суро­во; так, узнав, что один коми­че­ский актер, Сте­фа­ни­он, име­ет у себя в услу­же­нии рим­скую мат­ро­ну, остри­жен­ную как маль­чик, он при­ка­зал три раза под­ряд высечь его в теат­ре и отпра­вить в ссыл­ку; мими­че­ско­го акте­ра Гилу он по жало­бе пре­то­ра пуб­лич­но нака­зал роз­га­ми в атрии сво­его дома, а акте­ра Пила­да выслал из Рима и Ита­лии за то, что тот со сце­ны ука­зал паль­цем и напра­вил вни­ма­ние пуб­ли­ки на зри­те­ля, его осви­став­ше­го.

46. Тако­вы были его меро­при­я­тия, отно­ся­щи­е­ся к горо­ду Риму и город­ской жиз­ни. Что каса­ет­ся Ита­лии, то он уве­ли­чил ее насе­ле­ние осно­ва­ни­ем два­дца­ти вось­ми коло­ний и обо­га­тил раз­но­об­раз­ны­ми обще­ст­вен­ны­ми соору­же­ни­я­ми и дохо­да­ми от пода­тей; в извест­ном отно­ше­нии он до неко­то­рой сте­пе­ни срав­нял ее в пра­вах и зна­че­нии со сто­ли­цей бла­го­да­ря введе­нию осо­бо­го спо­со­ба пода­чи голо­сов, в силу кото­ро­го деку­ри­о­ны⁴⁹ коло­ний, каж­дый у себя дома, пода­ва­ли голо­са за тех или дру­гих кан­дида­тов на долж­но­сти в Риме и ко дню выбо­ров послед­них отсы­ла­ли в Рим в запе­ча­тан­ных паке­тах⁵⁰. Он при­ни­мал меры к тому, чтобы повсюду не убы­ва­ло чис­ло граж­дан более высо­ко­го ран­га, и чтобы в наро­де под­рас­та­ло доста­точ­но мно­го­чис­лен­ное моло­дое поко­ле­ние; для пер­вой цели он жало­вал всад­ни­че­ское досто­ин­ство лицам, про­сив­шим о назна­че­нии на команд­ные долж­но­сти в кон­ни­це, если они пред­став­ля­ли реко­мен­да­цию вла­стей сво­его горо­да; для вто­рой цели он во вре­мя сво­их поездок по Ита­лии награж­дал тех людей из наро­да, кото­рые, пред­став­ляя ему сво­их сыно­вей и доче­рей, дока­зы­ва­ли их бла­го­нра­вие; на каж­до­го из детей он давал по тыся­че сестер­ци­ев.

47. Более важ­ные про­вин­ции, управ­лять кото­ры­ми через еже­год­но сме­ня­ю­щих­ся маги­ст­ра­тов было нелег­ко и небез­опас­но, он взял в соб­ст­вен­ное веде­ние; осталь­ные же пре­до­ста­вил веде­нию про­кон­су­лов, рас­пре­де­ляв­ших их меж­ду собою по жре­бию. Впро­чем, по вре­ме­нам он про­из­во­дил обмен неко­то­рых про­вин­ций и неод­но­крат­но посе­щал лич­но мно­гие про­вин­ции обе­их кате­го­рий. Неко­то­рые горо­да, нахо­див­ши­е­ся с Римом в феде­ра­тив­ном сою­зе, но по вине соб­ст­вен­ной рас­пу­щен­но­сти быст­ро шед­шие к упад­ку, он лишил авто­но­мии; наобо­рот, дру­гим, стра­дав­шим под бре­ме­нем дол­гов, он при­шел на помощь; неко­то­рые он зано­во выстро­ил после зем­ле­тря­се­ния, а иным, дока­зав­шим свои заслу­ги перед рим­ским наро­дом, даро­вал пра­во латин­ско­го⁵¹ или рим­ско­го граж­дан­ства. Я думаю, не было про­вин­ции, за исклю­че­ни­ем Афри­ки и Сар­ди­нии, кото­рую он не посе­тил бы лич­но. Когда он сна­ря­жал­ся для пере­пра­вы в эти про­вин­ции после бег­ства Секс­та Пом­пея, ему поме­ша­ли непре­рыв­ные и чрез­вы­чай­но силь­ные бури, а поз­же для поезд­ки туда не пред­ста­ви­лось ни пред­ло­га, ни при­чи­ны.

48. Из государств, при­над­ле­жав­ших царям, кото­ры­ми он овла­дел по пра­ву вой­ны, он лишь немно­гие сохра­нил за Римом, боль­шин­ство же либо вер­нул их преж­ним вла­де­те­лям, либо отдал чуже­зем­ным пра­ви­те­лям. Царей, состо­яв­ших с ним в сою­зе, он соеди­нил меж­ду собою вза­им­ны­ми уза­ми род­ства, как и вооб­ще он охот­но созда­вал и брал под свое покро­ви­тель­ство род­ст­вен­ные и дру­же­ские свя­зи. На всех этих царей он рас­про­стра­нял свое попе­че­ние как на чле­ны и части Рим­ской импе­рии; к мало­лет­ним или заболев­шим пси­хи­че­ски он обыч­но при­став­ляя реген­тов до той поры, пока они не вырас­та­ли или не выздо­рав­ли­ва­ли; детям мно­гих из них он давал вос­пи­та­ние и обра­зо­ва­ние вме­сте с сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми детьми.

49. Из воен­ных сил импе­рии леги­о­ны и вспо­мо­га­тель­ные отряды он рас­пре­де­лил по про­вин­ци­ям, а флот поста­вил частью у Мизе­на, частью у Равен­ны для охра­ны Верх­не­го и Ниж­не­го морей⁵². Извест­ное чис­ло сол­дат он назна­чил для охра­ны как горо­да Рима, так и сво­ей соб­ст­вен­ной осо­бы. Отряды кала­гурри­та­нов и гер­ман­цев он рас­пу­стил. В каче­стве тело­хра­ни­те­лей пер­вые слу­жи­ли ему до победы над Анто­ни­ем, вто­рые — до пора­же­ния Вара. Он нико­гда не дер­жал в горо­де более трех пре­то­ри­ан­ских когорт⁵³, да и те не име­ли сво­его лаге­ря; про­чие же когор­ты он обыч­но и на зиму и на лето рас­сы­лал по сосед­ним горо­дам. (2) Всех воен­но­слу­жа­щих, где бы и сколь­ко бы их ни было, он в отно­ше­нии служ­бы и наград под­чи­нил точ­но­му регла­мен­ту, в кото­ром, сооб­раз­но чину каж­до­го, были опре­де­ле­ны срок служ­бы и мате­ри­аль­ное обес­пе­че­ние при уволь­не­нии в отстав­ку, дабы воз­раст или нуж­да после отстав­ки не сде­ла­ли их склон­ны­ми к мяте­жу. А чтобы обес­пе­чить посто­ян­ный и бес­пе­ре­бой­ный при­ток средств на рас­хо­ды по их содер­жа­нию и обес­пе­че­нию, Август учредил воен­ную каз­ну с новы­ми источ­ни­ка­ми дохо­да.

(3) Дабы воз­мож­но быст­рее и без затруд­не­ний полу­чать изве­стия и сведе­ния о том, что про­ис­хо­дит в каж­дой про­вин­ции, Август рас­по­ло­жил по воен­ным доро­гам, на неболь­ших про­ме­жут­ках, сна­ча­ла моло­дых людей, а поз­же спе­ци­аль­ные повоз­ки. Каза­лось пред­по­чти­тель­нее иметь воз­мож­ность так­же и лич­но рас­спро­сить о чем-либо нуж­ном лиц, при­вез­ших откуда-либо пись­ма.

50. Для запе­ча­ты­ва­ния дипло­мов, бумаг и писем Август поль­зо­вал­ся печа­тью, сна­ча­ла с изо­бра­же­ни­ем сфинк­са, поз­же — Алек­сандра Македон­ско­го, а под конец — с сво­им соб­ст­вен­ным изо­бра­же­ни­ем, резан­ным рукою Дио­с­ку­рида; этой печа­тью люби­ли поль­зо­вать­ся так­же и после­дую­щие прин­цеп­сы. Все свои пись­ма он снаб­жал помет­кой не толь­ко часа дня, но так­же и ночи, в кото­ром они были напи­са­ны.

51. Есть мно­го фак­тов, дока­зы­ваю­щих его мило­сер­дие и тер­пи­мость в отно­ше­нии граж­дан. Не гово­ря уже о том, сколь­ким и каким лицам враж­деб­но­го лаге­ря он даро­вал про­ще­ние и без­опас­ность и сверх того поз­во­лил занять пер­во­сте­пен­ное поло­же­ние в государ­стве, двух про­стых пле­бе­ев, Юния Нова­та и Кас­сия Пата­ви­на, он почел доста­точ­ным нака­зать, одно­го — денеж­ным штра­фом, дру­го­го — изгна­ни­ем на лег­ких усло­ви­ях; а меж­ду тем, пер­вый, под име­нем юно­ши Агрип­пы, опуб­ли­ко­вал в выс­шей сте­пе­ни гру­бое пись­мо о нем, вто­рой же на мно­го­люд­ном пир­ше­стве объ­явил во все­услы­ша­ние, что он чув­ст­ву­ет в себе доста­точ­но жела­ния и муже­ства, чтобы зако­лоть Авгу­ста. (2) На одном судеб­ном след­ст­вии неко­е­му Эми­лию Эли­а­ну, уро­жен­цу Кор­до­вы, сре­ди про­чих пре­ступ­ле­ний вме­ня­лось в вину в осо­бен­но­сти то, что он имел обык­но­ве­ние дур­но гово­рить о Цеза­ре; тогда, обра­тясь к обви­ни­те­лю в силь­ном вол­не­нии, Август ска­зал: «Я хотел бы, чтобы ты дока­зал мне это; пусть Эли­ан зна­ет, что и у меня есть язык, ибо я наго­во­рю о нем еще боль­ше». И с сво­ей сто­ро­ны он не стал более про­из­во­дить след­ст­вия, ни тогда, ни поз­же. (3) Когда Тибе­рий в пись­ме к нему тоже выра­жал свое него­до­ва­ние по это­му же делу в более силь­ной фор­ме, он отве­тил: «Не давай воли, доро­гой мой Тибе­рий, тво­е­му пыл­ко­му воз­рас­ту в этом деле и не слиш­ком воз­му­щай­ся тем, что кто-то дур­но отзы­ва­ет­ся обо мне; с нас уже доста­точ­но, если мы в состо­я­нии не допу­стить, чтобы кто-нибудь при­чи­нил нам зло».

52. Хотя Август знал, что суще­ст­ву­ет обык­но­ве­ние посвя­щать хра­мы даже про­стым про­кон­су­лам, одна­ко ни в одной про­вин­ции он не согла­сил­ся на посвя­ще­ние себе хра­ма ина­че, как сов­мест­но с боги­ней Ромой. В самом же Риме он упор­но отвер­гал все попыт­ки ока­зать ему эту почесть. Он при­ка­зал рас­пла­вить неко­гда постав­лен­ные ему сереб­ря­ные ста­туи и на выру­чен­ные за них день­ги посвя­тил Пала­тин­ско­му Апол­ло­ну золотые тре­нож­ни­ки. Август отверг дик­та­ту­ру, пред­ло­жен­ную ему наро­дом; при этом ему при­шлось умо­лять народ на коле­нях, сбро­сив с плеч тогу и обна­жив грудь.

53. Вели­ча­ние его «гос­по­ди­ном» в обра­ще­нии к нему все­гда коро­би­ло его, слов­но оскор­би­тель­ное и бран­ное сло­во. На одном спек­так­ле, когда актер в его при­сут­ст­вии ска­зал фра­зу: «О, гос­по­дин, спра­вед­ли­вый и доб­рый!», вся пуб­ли­ка, слов­но это было ска­за­но о нем, вос­тор­жен­но выра­зи­ла свое одоб­ре­ние; он же немед­лен­но жеста­ми и выра­же­ни­ем лица пре­кра­тил эту неумест­ную лесть, а на сле­дую­щий день в эдик­те выска­зал рез­кое пори­ца­ние тако­му поведе­нию наро­да. После это­го слу­чая он не тер­пел, чтобы даже дети или вну­ки всерь­ез или в шут­ку назы­ва­ли его гос­по­ди­ном; мало того, — даже в их тес­ном кру­гу он запре­тил употреб­ле­ние подоб­ных лест­ных обра­ще­ний. (2) Для въезда в Рим или иные горо­да и выезда из них он обыч­но наро­чи­то выби­рал вечер­нее или ноч­ное вре­мя, чтобы нико­го не бес­по­ко­ить про­во­да­ми и встре­ча­ми. Будучи кон­су­лом, он боль­шею частью ходил по ули­цам пеш­ком, когда же не отправ­лял этой долж­но­сти, то часто пока­зы­вал­ся в пуб­ли­ке в откры­тых носил­ках. Во вре­мя общих при­е­мов он допус­кал к себе так­же и людей низ­ко­го зва­ния, при­чем был чрез­вы­чай­но обхо­ди­те­лен со все­ми обра­щав­ши­ми­ся к нему; так, напри­мер, он одна­жды шут­ли­во уко­рял одно­го посе­ти­те­ля за то, что тот пода­вал ему про­ше­ние так роб­ко, «слов­но моне­ту сло­ну». (3) В дни сенат­ских заседа­ний он все­гда при­вет­ст­во­вал сена­то­ров не ина­че, как в самой курии, при­чем они оста­ва­лись сидеть, он же назы­вал каж­до­го по име­ни без под­ска­зы­ва­ния, но по памя­ти. Рав­ным обра­зом, когда он, ухо­дя, про­щал­ся с ними, они не вста­ва­ли с мест. Со мно­ги­ми лица­ми он имел обык­но­ве­ние обме­ни­вать­ся поздра­ви­тель­ны­ми визи­та­ми, и он пере­стал посе­щать семей­ные празд­ни­ки сво­их зна­ко­мых, толь­ко когда уже совсем соста­рил­ся, в осо­бен­но­сти после того, как одна­жды, попав на обру­че­ние, был силь­но утом­лен тол­пою гостей. Когда сена­тор Гай Церри­ний, с кото­рым он не был осо­бен­но бли­зок, вне­зап­но лишил­ся зре­ния и наме­ре­вал­ся воз­дер­жа­ни­ем от пищи лишить себя жиз­ни, Август явил­ся к нему, лич­но и уте­ше­ни­я­ми вер­нул ему охоту к жиз­ни.

54. Когда одна­жды он про­из­но­сил речь в сена­те, кто-то ска­зал ему: «Я не понял», а еще кто-то: «Я бы воз­ра­зил тебе, если бы это было воз­мож­но». Ино­гда, когда он, раз­дра­жен­ный чрез­мер­ны­ми пре­ре­ка­ни­я­ми спо­ря­щих, покидал курию, неко­то­рые кри­ча­ли ему вслед, что «сена­то­рам до́лжно поз­во­лить сво­бод­но гово­рить о государ­ст­вен­ных делах». Во вре­мя пере­смот­ра лич­но­го соста­ва сена­та, когда один сена­тор назна­чал дру­го­го, Анти­стий Лабе­он назна­чил Мар­ка Лепида, неко­гда быв­ше­го вра­гом Авгу­ста, а в то вре­мя жив­ше­го в изгна­нии. На вопрос Авгу­ста, не най­дет­ся ли дру­гих, более достой­ных кан­дида­тов в сенат, он отве­тил, что «каж­дый судит по-сво­е­му». Таким обра­зом, ни неза­ви­си­мость, ни строп­ти­вость ни на кого не навле­ка­ли опас­но­сти.

55. Его не сму­ти­ли так­же рас­про­стра­нен­ные в сена­те направ­лен­ные про­тив него паск­ви­ли. Он не дал себе труда опро­вер­гать их или доис­ки­вать­ся их авто­ров и огра­ни­чил­ся поста­нов­ле­ни­ем, чтобы впредь про­из­во­ди­лось след­ст­вие о лицах, под чужим име­нем издаю­щих позо­ря­щие кого-либо паск­ви­ли или сти­хи.

56. Будучи раз­дра­жен язви­тель­ны­ми и дерз­ки­ми насмеш­ка­ми неко­то­рых лиц, он отве­тил на них в эдик­те. Одна­ко он запре­тил сде­лать какое-либо поста­нов­ле­ние про­тив сво­бо­ды, выра­жен­ной в заве­ща­ни­ях⁵⁴. Вся­кий раз, когда он при­ни­мал уча­стие в изби­ра­тель­ных коми­ци­ях, он обхо­дил три­бы вме­сте с реко­мен­ду­е­мы­ми им кан­дида­та­ми и с тор­же­ст­вен­ным видом про­сил изби­ра­те­лей об их под­держ­ке. Он и сам пода­вал голос в сво­ей три­бе, как про­стой граж­да­нин. Высту­пая свиде­те­лем в суде, он с вели­чай­шим тер­пе­ни­ем отве­чал на зада­вае­мые вопро­сы и выслу­ши­вал опро­вер­же­ние сво­их пока­за­ний. (2) Свой форум он сде­лал менее про­стор­ным, чем ему хоте­лось, ибо не решил­ся ото­брать участ­ки у сосед­них домо­вла­дель­цев. Нико­гда он не реко­мен­до­вал наро­ду сво­их сыно­вей, без того чтобы не при­ба­вить: «если они ока­жут­ся достой­ны­ми». Он выска­зал рез­кое пори­ца­ние по пово­ду того, что одна­жды, когда они носи­ли еще отро­че­скую тогу, при их появ­ле­нии в теат­ре вся пуб­ли­ка под­ня­лась и встре­ти­ла их руко­плес­ка­ни­я­ми. Он желал, чтобы его дру­зья были людь­ми зна­чи­тель­ны­ми и могу­ще­ст­вен­ны­ми в государ­стве, но чтобы в то же вре­мя они име­ли рав­ные пра­ва с про­чи­ми и наравне со все­ми под­ле­жа­ли суду. (3) Когда Ноний Аспре­нат, его близ­кий друг, защи­щал­ся в суде про­тив Кас­сия Севе­ра по обви­не­нию в отрав­ле­нии, Август запро­сил сенат, «как пони­ма­ет он его, Авгу­ста, обя­зан­ность в этом слу­чае, ибо сам он нахо­дит­ся в нере­ши­тель­но­сти, так как в слу­чае его вме­ша­тель­ства в про­цесс могут поду­мать, что он изба­вил винов­но­го от кары зако­на, а в слу­чае его воз­дер­жа­ния ска­жут, что он оста­вил дру­га без защи­ты и обрек его на осуж­де­ние». С обще­го согла­сия он в тече­ние несколь­ких часов про­сидел в суде на ска­мье, одна­ко все вре­мя мол­чал и не дал даже обыч­но­го пока­за­ния в поль­зу обви­ня­е­мо­го. (4) Так­же и сво­им кли­ен­там он ока­зы­вал помощь в суде, как, напри­мер, обви­нен­но­му в бес­чин­стве Ску­та­рию, кото­рый в свое вре­мя слу­жил у него сверх­уроч­ным доб­ро­воль­цем. Толь­ко одна­жды он изба­вил винов­но­го от суда, да и то лич­ны­ми прось­ба­ми уми­ло­стив обви­ни­те­ля в при­сут­ст­вии судей. Обви­ня­е­мый этот был Каст­ри­ций, кото­рый донес ему о заго­во­ре Муре­ны.

57. Лег­ко понять, какую любовь снис­кал он себе таким достой­ным поведе­ни­ем. Я остав­ляю в сто­роне сена­тус­кон­суль­ты⁵⁵, ибо они могут пока­зать­ся вынуж­ден­ны­ми либо обсто­я­тель­ства­ми, либо чрез­мер­ной уго­д­ли­во­стью. Но рим­ские всад­ни­ки доб­ро­воль­но и по обще­му уго­во­ру празд­но­ва­ли его рож­де­ние все­гда два дня под­ряд. Еже­год­но все сосло­вия по обе­ту за его здо­ро­вье бро­са­ли моне­ты в Кур­ци­е­во озе­ро⁵⁶; рав­ным обра­зом в день ново­го года ему при­но­си­ли юби­лей­ный пода­рок на Капи­то­лий, даже если он отсут­ст­во­вал. Из нако­пив­шей­ся таким обра­зом сум­мы он поку­пал весь­ма цен­ные ста­туи богов, кото­рые ста­вил на раз­лич­ных ули­цах. Тако­вы ста­туи Апол­ло­на Сан­да­ли­а­рия, Юпи­те­ра Тра­геда и дру­гие. (2) На вос­ста­нов­ле­ние его пала­тин­ско­го дома, уни­что­жен­но­го пожа­ром, вете­ра­ны, деку­рии⁵⁷, три­бы и, кро­ме того, отдель­ные жерт­во­ва­те­ли из про­чих сосло­вий охот­но сно­си­ли день­ги, кто сколь­ко мог. Одна­ко он толь­ко при­кос­нул­ся к этим грудам денег и ни от кого не при­нял боль­ше дена­рия⁵⁸. Когда он воз­вра­щал­ся из поездок в про­вин­ции, его сопро­вож­да­ли не толь­ко счаст­ли­вы­ми поже­ла­ни­я­ми, но так­же пени­ем гим­нов в его честь. Соблюдал­ся так­же обы­чай, что вся­кий раз, как он при­ез­жал в Рим, в этот день нико­го не под­вер­га­ли каз­ни.

58. Почет­ный титул «отца оте­че­ства» был под­не­сен ему всем наро­дом по еди­но­душ­но­му согла­сию, воз­ник­ше­му как-то вне­зап­но; с пред­ло­же­ни­ем это­го титу­ла плебс сна­ча­ла отпра­вил посоль­ство в Анций; затем, так как Август отка­зал­ся от него, пред­ло­же­ние было повто­ре­но мас­сой укра­шен­но­го лав­ра­ми наро­да при появ­ле­нии Авгу­ста в Риме на теат­раль­ном пред­став­ле­нии; нако­нец, то же было сде­ла­но в сена­те, не по декре­ту и не общим кри­ком, а через Вале­рия Мес­са­лу. По обще­му пору­че­нию он обра­тил­ся к Авгу­сту с таки­ми сло­ва­ми: «Да будет во спа­се­ние и бла­гое поспе­ше­ние тебе и тво­е­му дому, Цезарь Август! Это то же, что поже­лать веч­но­го бла­го­по­лу­чия рес­пуб­ли­ке и радо­сти это­му горо­ду; сенат в согла­сии с наро­дом рим­ским при­вет­ст­ву­ет тебя, как отца оте­че­ства». Август со сле­за­ми на гла­зах отве­тил на это таки­ми сло­ва­ми, — я при­во­жу их под­лин­но­стью, как и сло­ва Мес­са­лы: «Достиг­нув испол­не­ния моих жела­ний, сена­то­ры, о чем ином могу я про­сить бес­смерт­ных богов, как не о том, чтобы мне было суж­де­но это ваше согла­сие доне­сти до послед­не­го пре­де­ла моей жиз­ни?»

59. В честь вра­ча Анто­ния Музы, выле­чив­ше­го Авгу­ста от опас­ной болез­ни, была постав­ле­на на доб­ро­воль­но пожерт­во­ван­ные день­ги ста­туя рядом со ста­ту­ей Эску­ла­па. Неко­то­рые отцы семейств в заве­ща­ни­ях пред­пи­са­ли наслед­ни­кам отве­сти на Капи­то­лий жерт­вен­ных живот­ных и, соглас­но обе­ту, зако­лоть их там в бла­го­дар­ность богам за то, что Август их пере­жил; при этом перед жерт­вен­ны­ми живот­ны­ми долж­ны были нести пла­ка­ты с опо­ве­ще­ни­ем о про­ис­хо­дя­щем. Неко­то­рые горо­да Ита­лии ста­ли вести счет годов с того дня, когда он впер­вые посе­тил их. Мно­гие из про­вин­ций, поми­мо хра­мов и алта­рей, почти в каж­дом горо­де учреди­ли в его честь игры, празд­ну­е­мые через каж­дые пять лет.

60. Каж­дый из дру­же­ст­вен­ных и союз­ных Риму царей осно­вал в сво­ем цар­стве город Цеза­рею, а все вме­сте поста­но­ви­ли на общие сред­ства достро­ить храм Зев­са Олим­пий­ско­го в Афи­нах, нача­тый в отда­лен­ной древ­но­сти, и посвя­тить его гению Авгу­ста. Часто эти цари, поки­нув свои вла­де­ния, сопро­вож­да­ли его не толь­ко в Риме, но и в поезд­ках по про­вин­ци­ям, и, сняв свои цар­ские рега­лии, в про­стых тогах, еже­днев­но ока­зы­ва­ли ему раз­лич­ные услу­ги, слов­но его кли­ен­ты.

61. Я рас­ска­зал, каков был Август как пол­ко­во­дец и маги­ст­рат, как пра­вил он государ­ст­вом на всем его про­стран­стве во вре­мя вой­ны и мира. Теперь я изло­жу его интим­ную, семей­ную жизнь, како­вы были его нра­вы и судь­ба в домаш­нем кру­гу сво­их, от ран­ней юно­сти до послед­не­го дня жиз­ни.

(2) Мате­ри он лишил­ся во вре­мя пер­во­го сво­его кон­суль­ства, а сест­ры Окта­вии — на пять­де­сят чет­вер­том году жиз­ни. Как при их жиз­ни он отно­сил­ся к ним с чрез­вы­чай­но почти­тель­ной забот­ли­во­стью, так и после смер­ти он ока­зал им вели­чай­шие поче­сти.

62. Еще юно­шей он был обру­чен с доче­рью Пуб­лия Сер­ви­лия Исав­ри­ка. Одна­ко, когда после пер­вой рас­при с Анто­ни­ем меж­ду ними про­изо­шло при­ми­ре­ние, то по тре­бо­ва­нию сол­дат их обо­их, желав­ших свя­зать их уза­ми род­ства, он женил­ся на Анто­ни­е­вой пад­че­ри­це — Клав­дии, доче­ри Фуль­вии от Пуб­лия Кло­дия, едва достиг­шей брач­но­го воз­рас­та. Одна­ко после начав­ших­ся раздо­ров с тещей Фуль­ви­ей он отпу­стил Клав­дию, не кос­нув­шись ее и оста­вив дев­ст­вен­ни­цей. (2) Поз­же он всту­пил в брак со Скри­бо­ни­ей, уже имев­шей рань­ше двух мужей кон­су­ля­ров, а от одно­го из них и детей. С этой женой он тоже раз­вел­ся, «будучи не в силах, — как он пишет, — пере­но­сить ее раз­вра­щен­ность». Тот­час после раз­во­да он женил­ся на Ливии Дру­зил­ле, кото­рую бере­мен­ной отнял у ее мужа Тибе­рия Неро­на; ее он любил и ценил так, как нико­го, и с неиз­мен­ным посто­ян­ст­вом.

63. От Скри­бо­нии он имел дочь Юлию; Ливия же, от кото­рой ему все­го более хоте­лось иметь детей, не при­нес­ла ему ни одно­го ребен­ка. Зача­тый ею плод появил­ся на свет незре­лым. Юлию он сна­ча­ла выдал замуж за Мар­цел­ла, сына сво­ей сест­ры Окта­вии, едва вышед­ше­го из отро­че­ско­го воз­рас­та, а затем, после его смер­ти, за Мар­ка Агрип­пу, для чего упро­сил сест­ру усту­пить ему зятя; дело в том, что Агрип­па был уже женат на Мар­цел­ле, одной из доче­рей Окта­вии, и имел от нее детей. (2) Когда этот муж тоже скон­чал­ся, Август дол­го и мно­го раз подыс­ки­вал для доче­ри под­хо­дя­щую пар­тию, так­же и сре­ди лиц всад­ни­че­ско­го сосло­вия, и, нако­нец, оста­но­вил выбор на сво­ем пасын­ке Тибе­рии, при­чем при­нудил его дать раз­вод сво­ей жене, бере­мен­ной уже вто­рым ребен­ком. Марк Анто­ний пишет, что Август в пер­вый раз обе­щал Юлию его сыну, а затем Коти­зо­ну, царю гетов, при­чем, в свою оче­редь, про­сил у царя руку его доче­ри.

64. От Агрип­пы и Юлии у Авгу­ста было три вну­ка: Гай, Люций и Агрип­па, и две внуч­ки: Юлия и Агрип­пи­на. Юлию он помол­вил за Люция Пав­ла, сына цен­зо­ра, а Агрип­пи­ну — за Гер­ма­ни­ка, вну­ка сво­ей сест­ры. Гая и Люция он усы­но­вил у себя дома, купив их у отца через асс и весы⁵⁹, и с ран­ней юно­сти стал при­учать к заня­ти­ям государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, а затем, в каче­стве назна­чен­ных кон­су­лов, отпра­вил осмат­ри­вать про­вин­ции и вой­ска. (2) Вос­пи­та­ние, дан­ное им доче­ри и внуч­кам, было тако­во, что в круг их заня­тий вхо­ди­ло даже уме­ние ткать шерсть; он раз­ре­шал им гово­рить и делать толь­ко то, чего им не при­шлось бы скры­вать и что мог­ло бы быть зане­се­но в еже­днев­ные ведо­мо­сти⁶⁰; он до того обе­ре­гал их от обще­ния с посто­рон­ни­ми, что одна­жды напи­сал Люцию Вини­цию, знат­но­му и бла­го­нрав­но­му моло­до­му чело­ве­ку, что «с его сто­ро­ны было нескром­но­стью явить­ся с визи­том к его доче­ри в Бай­ях». (3) Вну­ков он боль­шей частью сам учил чте­нию, пись­му и нача­лам про­чих зна­ний и в осо­бен­но­сти ста­рал­ся, чтобы они под­ра­жа­ли его почер­ку. Если он обедал вме­сте с ними, то они сиде­ли непре­мен­но на ниж­нем кон­це его ложа; а если брал их с собой путе­ше­ст­во­вать, то они либо еха­ли впе­ре­ди в эки­па­же, либо вер­хом рядом с ним.

65. Одна­ко его семей­ные радо­сти и веру в буду­щее сво­его потом­ства и нрав­ст­вен­ные устои сво­его дома обма­ну­ла судь­ба. Обе­их Юлий, дочь и внуч­ку, запят­нав­ших себя вся­че­ским раз­вра­том, он отпра­вил в ссыл­ку. Гая и Люция, он поте­рял обо­их в про­ме­жут­ке восем­на­дца­ти меся­цев: пер­вый умер в Ликии, вто­рой — в Мас­си­лии. Третье­го сво­его вну­ка, Агрип­пу, а так­же пасын­ка Тибе­рия он усы­но­вил на фору­ме в силу кури­ат­но­го зако­на⁶¹; одна­ко Агрип­пу, по при­чине низ­мен­ных его наклон­но­стей и дико­го нра­ва, он вско­ре отверг и сослал в Соррент.

(2) Он гораздо тер­пе­ли­вее пере­но­сил утра­ту сво­их близ­ких, неже­ли их бес­че­стие. Смерть Гая и Люция не сло­ми­ла его в такой сте­пе­ни, как раз­врат доче­ри; о послед­нем он опо­ве­стил сенат не лич­но, а пись­мен­но, через кве­сто­ра, и потом, мучи­мый сты­дом, дол­го отка­зы­вал­ся видеть людей и даже помыш­лял о нака­за­нии доче­ри смер­тью. По край­ней мере, когда око­ло это­го же вре­ме­ни воль­ноот­пу­щен­ни­ца Феба, одна из соучаст­ниц раз­вра­та Юлии, пове­си­лась, он ска­зал, что «пред­по­чел бы быть отцом Фебы». (3) В ссыл­ке он запре­тил Юлии употреб­ле­ние вина и вся­кий намек на ком­форт, а чей-либо доступ к ней, будь то раб или сво­бод­ный, раз­ре­шал лишь при том усло­вии, чтобы пред­ва­ри­тель­но испра­ши­ва­лось его поз­во­ле­ние; при этом его долж­ны были уве­дом­лять о воз­расте, росте, цве­те лица это­го чело­ве­ка, вплоть до осо­бых при­мет и шра­мов на теле. Толь­ко через пять лет он пере­вел Юлию с ост­ро­ва на мате­рик и несколь­ко смяг­чил ее режим. Но вымо­лить у него пол­ное ее осво­бож­де­ние было совер­шен­но невоз­мож­но, и мно­го раз, когда народ неот­ступ­но про­сил его об этом, он в ответ, на сход­ках, желал про­си­те­лям таких же доче­рей и жен. (4) Когда у его внуч­ки Юлии уже после ее осуж­де­ния родил­ся ребе­нок, он запре­тил при­зна­вать и кор­мить его. Агрип­пу, кото­ро­го нака­за­ние ничуть не укро­ти­ло и кото­рый, напро­тив, с каж­дым днем все более терял рас­судок, он пере­вел на ост­ров и сверх того дер­жал под воен­ным кара­у­лом. Спе­ци­аль­ным поста­нов­ле­ни­ем сена­та, он назна­чил ему навсе­гда одно и то же место заклю­че­ния. Когда же при нем упо­ми­на­ли об Агрип­пе или о Юли­ях, он скорб­но взды­хал и обыч­но про­из­но­сил стих Гоме­ра:

αἴθ’ ὄφε­λον ἄγα­μός τ’ ἔμε­ναι ἄγο­νός τ’ ἀπο­λέσ­θαι62

Он не назы­вал их ина­че, как тре­мя сво­и­ми чири­я­ми и рако­вы­ми опу­хо­ля­ми.

66. Друж­бу Август завя­зы­вал нелег­ко, но зато был в ней в выс­шей сте­пе­ни посто­я­нен. Он не толь­ко достой­но воз­на­граж­дал доб­ро­де­те­ли и заслу­ги сво­их дру­зей, но так­же пере­но­сил недо­стат­ки и про­ступ­ки — разу­ме­ет­ся, если они не пере­хо­ди­ли извест­ных гра­ниц. Из всех его дру­зей едва ли най­дет­ся кто-либо, кого бы он под­верг опа­ле, за исклю­че­ни­ем двух людей, взя­тых им из низ­ко­го зва­ния: Саль­види­е­на Руфа, кото­ро­го он воз­вы­сил до кон­суль­ства, и Кор­не­лия Гал­ла, кото­ро­го поста­вил пре­фек­том Егип­та. (2) Пер­во­го, замыш­ляв­ше­го государ­ст­вен­ный пере­во­рот, он пере­дал на осуж­де­ние сена­ту, вто­ро­му же за его небла­го­дар­ность и зло­же­ла­тель­ство он запре­тил доступ в свой дом и в свои про­вин­ции. Когда доно­сы обви­ни­те­лей и поста­нов­ле­ния сена­та дове­ли Гал­ла до само­убий­ства, Август, прав­да, одоб­рил вер­ность лиц, с таким усер­ди­ем всту­пив­ших­ся за него, но в то же вре­мя про­сле­зил­ся и посе­то­вал на свою долю, ска­зав, что «лишь ему не раз­ре­ша­ет­ся в гне­ве на сво­их дру­зей соблюдать меру соб­ст­вен­но­го жела­ния». (3) Про­чие же его дру­зья до кон­ца жиз­ни про­цве­та­ли в могу­ще­стве и богат­стве в каче­стве пер­вых лиц сосло­вий, к кото­рым каж­дый из них при­над­ле­жал, хотя в вза­и­моот­но­ше­ни­ях его с ними и не обхо­ди­лось без обид. Остав­лю в сто­роне мно­гое и ска­жу толь­ко, что Август хотел бы видеть в Мар­ке Агрип­пе боль­ше поклад­ли­во­сти, а в Меце­на­те — боль­ше сдер­жан­но­сти на язык; дей­ст­ви­тель­но, Агрип­па, без доста­точ­но­го пово­да запо­до­зрив Авгу­ста в охлаж­де­нии к себе и огор­ча­ясь пред­по­чте­ни­ем, ока­зан­ным Мар­цел­лу, поки­нул всех и все и уда­лил­ся в Мити­ле­ну, а Меце­нат рас­крыл сво­ей жене Терен­ции дер­жав­ше­е­ся в тайне раз­об­ла­че­ние заго­во­ра Муре­ны.

(4) В свою оче­редь, он тре­бо­вал от дру­зей вза­им­ной при­вя­зан­но­сти, при­том при смер­ти их в такой же сте­пе­ни, как и при жиз­ни. До полу­че­ния наследств Август был, прав­да, отнюдь не жаден и нико­гда не поз­во­лял себе при­нять что-либо по заве­ща­нию лица, ему неиз­вест­но­го. Но к посмерт­но­му суду сво­их дру­зей он отно­сил­ся с рев­ни­вой щепе­тиль­но­стью и не скры­вал сво­его огор­че­ния, если кто-либо из них поми­нал его в заве­ща­нии сухо или с недо­ста­точ­ным ува­же­ни­ем; напро­тив, не скры­вал радо­сти, если о нем гово­ри­ли с бла­го­дар­но­стью и бла­го­го­ве­ни­ем. Когда же свое иму­ще­ство или часть его заве­ща­ли ему люди семей­ные, он либо немед­лен­но отка­зы­вал­ся от него в поль­зу их детей, либо, если дети состо­я­ли еще под опе­кой, обыч­но воз­вра­щал им это иму­ще­ство в день совер­шен­но­ле­тия или свадь­бы, да еще и с добав­ле­ни­ем от себя.

67. Как патрон и гос­по­дин он был столь же строг, сколь досту­пен и мило­стив. Мно­гих из сво­их воль­ноот­пу­щен­ных он дер­жал в чести и в тес­ней­шей к себе бли­зо­сти, как, напри­мер, Лици­на, Кела­да и дру­гих. Сво­его раба Кос­ма, гово­рив­ше­го о нем весь­ма враж­деб­но, он нака­зал толь­ко тем, что заклю­чил в око­вы. Его управ­ля­ю­щий, Дио­мед, на про­гул­ке в испу­ге бро­сил его на про­из­вол судь­бы, когда на них вне­зап­но наско­чил дикий кабан; Август пред­по­чел обви­нить его в робо­сти, чем в злом умыс­ле, и все это дело, весь­ма опас­ное для про­ви­нив­ше­го­ся, обра­тил в забав­ное про­ис­ше­ст­вие, так как в поступ­ке Дио­меда не было зло­же­ла­тель­ства. Одна­ко тот же Август одно­го из люби­мых сво­их воль­ноот­пу­щен­ных, Пола, при­нудил лишить себя жиз­ни, когда узнал, что тот соблаз­нял рим­ских мат­рон. Сво­е­му пис­цу Тал­лу он велел пере­бить голе­ни за то, что тот за взят­ку в 500 дена­ри­ев выдал содер­жа­ние его пись­ма. Вос­пи­та­тель и слу­ги его сына Гая во вре­мя болез­ни и смер­ти послед­не­го поз­во­ли­ли себе при­тес­не­ния и хище­ния в про­вин­ции; он при­ка­зал навя­зать им на шею тяже­лый груз и уто­пить в реке.

68. В ран­ней юно­сти о нем ходи­ли раз­лич­ные позо­ря­щие его слу­хи. Секст Пом­пей гово­рил, буд­то он про­сти­туи­ро­вал себя, как жен­щи­на; Марк Анто­ний утвер­ждал, что усы­нов­ле­ние Юли­ем Цеза­рем он купил имен­но этой ценой. Брат же Анто­ния, Люций, рас­ска­зы­вал, буд­то он был лишен невин­но­сти Юли­ем Цеза­рем, а потом в Испа­нии отдал­ся Авлу Гир­цию за три­ста тысяч сестер­ци­ев, а чтобы иметь на голе­нях мяг­кие воло­сы, буд­то бы опа­лял их горя­щей оре­хо­вой скор­лу­пой. Более того, — одна­жды в день спек­так­ля на сцене был про­из­не­сен стих о бив­шем в тим­пан жре­це Вели­кой Мате­ри:

Зришь, как муже­лож­ник паль­цем пра­вит миром?

И весь народ при­нял этот стих с шум­ны­ми одоб­ре­ни­я­ми, как оскор­би­тель­ный намек на Авгу­ста.

69. Даже его дру­зья не отри­ца­ют, что он соблаз­нял чужих жен, хотя и оправ­ды­ва­ют его тем, что он делал это не из сла­сто­лю­бия, но из поли­ти­че­ско­го рас­че­та, желая через жен лег­че раз­уз­на­вать о замыс­лах мужей. Поми­мо слиш­ком поспеш­но­го бра­ка с Ливи­ей, Марк Анто­ний упре­кал его еще в том, что он одна­жды увел жену кон­су­ля­ра из сто­ло­вой ее мужа, в его при­сут­ст­вии, в спаль­ню, а затем сно­ва при­вел ее на пир­ше­ство, крас­ную до ушей и с рас­тре­пан­ной при­чес­кой; Скри­бо­нии он дал раз­вод буд­то бы отто­го, что она поз­во­ля­ла себе слиш­ком откро­вен­но жало­вать­ся на вли­я­ние его налож­ни­цы; буд­то бы для него зани­ма­лись свод­ни­че­ст­вом дру­зья, кото­рые застав­ля­ли разде­вать­ся дого­ла и осмат­ри­ва­ли мате­рей семейств и взрос­лых деву­шек, слов­но их про­да­вал рабо­тор­го­вец Тора­ний^[5].

70. Гово­ри­ли так­же об устро­ен­ном им в стро­гой тайне ужине, кото­рый в пуб­ли­ке назы­ва­ли δω­δεκά­θεος (ужи­ном две­на­дца­ти богов). На нем гости воз­ле­жа­ли костю­ми­ро­ван­ные бога­ми и боги­ня­ми, сам же Август — в виде Апол­ло­на. В этом его не толь­ко упре­ка­ет в сво­ем пись­ме Анто­ний, язви­тель­но назы­ваю­щий так­же име­на отдель­ных участ­ни­ков, но и сле­дую­щие обще­из­вест­ные ано­ним­ные сти­хи:

Как толь­ко участ­ни­ки пира подыс­ка­ли себе деко­ра­то­ра. Пред Мал­ли­ей тот­час, же пред­ста­ли шесть богов и шесть богинь. И в то вре­мя, как Цезарь кощун­ст­вен­но при­ни­ма­ет Фаль­ши­вый образ Апол­ло­на и вво­дит новую моду Изо­бра­жать за ужи­ном любо­де­я­ния богов, все боги Отвра­ща­ют свои взо­ры от зем­ли, и сам Юпи­тер покида­ет свой золо­че­ный трон.

(2) Тол­ки об этом ужине дер­жа­лись тем упор­нее, что в то вре­мя насе­ле­ние Рима по при­чине недо­стат­ка хле­ба стра­да­ло от голо­да, а на сле­дую­щий день разда­ва­лись кри­ки, что «весь хлеб съе­ли боги» и что «Цезарь — впрямь Апол­лон, но Апол­лон Мучи­тель». Под таким про­зви­щем чти­ли это­го бога в одной части горо­да.

Авгу­ста пори­ца­ли так­же за его чрез­мер­ное при­стра­стие к дра­го­цен­ной утва­ри и коринф­ским вазам, а так­же за его страсть к игре в кости. Так, во вре­мя про­скрип­ций под его ста­ту­ей кто-то напи­сал: «Отец мой меня­ла, а я коринф­ских ваз люби­тель». Это был намек на то, что он внес в про­скрип­ци­он­ные спис­ки неко­то­рых лиц, буд­то бы доби­ва­ясь при­над­ле­жав­ших им коринф­ских ваз. А позд­нее, во вре­мя сици­лий­ской вой­ны, ходи­ла эпи­грам­ма:

На море в бит­ве два­жды побеж­ден­ный, Флот поте­ряв, усерд­но мечет кости он, Чтобы хоть в чем-нибудь победу одер­жать.

71. Из всех этих обви­не­ний, обос­но­ван­ных или лжи­вых, он все­го лег­че опро­верг обви­не­ние в муже­лож­стве бла­го­да­ря чисто­те сво­ей жиз­ни, и тогдаш­ней, и после­дую­щей. Рав­ным обра­зом опро­верг он и обви­не­ние в при­стра­стии к рос­ко­ши, ибо и при взя­тии Алек­сан­дрии он из всей цар­ской утва­ри удер­жал у себя толь­ко один мурри­но­вый⁶³ кубок и вско­ре обра­тил затем в слит­ки золотую посу­ду, нахо­див­шу­ю­ся в повсе­днев­ном употреб­ле­нии. Сла­сто­лю­бию же он пре­да­вал­ся так­же и поз­же, осо­бен­но, как гово­рят, любил лишать невин­но­сти деву­шек, кото­рых ему достав­ля­ли ото­всюду, и даже ста­ра­ни­я­ми его соб­ст­вен­ной жены. Раз­го­во­ры об его стра­сти к игре в кости не сму­ща­ли его ничуть, и он, ничто­же сум­ня­ше­ся, откры­то играл в свое удо­воль­ст­вие даже в ста­ро­сти, не толь­ко в декаб­ре меся­це⁶⁴, но и в дру­гие дни, будь то празд­ник или нет. (2) Сомне­вать­ся в этом не при­хо­дит­ся, ибо в одном соб­ст­вен­но­руч­ном пись­ме к Тибе­рию он гово­рит; «Обедал я, доро­гой мой Тибе­рий, все с теми же лица­ми. К обеду при­шли еще Вини­ций и Силий-отец. За обедом мы по-ста­ри­ков­ски игра­ли и вче­ра и сего­дня; мета­ли талы, и кто выбра­сы­вал соба­ку или шестер­ку, тот за каж­дый тал клал в общую кучу один дена­рий, а кто выбра­сы­вал Вене­ру, тот заби­рал их себе»⁶⁵. (3) В дру­гом пись­ме он пишет: «Празд­ник Квин­кватр, доро­гой Тибе­рий, мы про­ве­ли недур­но. Все дни мы сиде­ли за игрой и изряд­но нагре­ли игор­ную дос­ку. За игрой брат твой таки задал кри­ку. Впро­чем, он про­иг­рал, в общем, не так уж мно­го, но сверх ожи­да­ния мало-пома­лу выбрал­ся из круп­но­го про­иг­ры­ша. Что до меня, то я поте­рял 20000 сестер­ци­ев, но лишь по той при­чине, что по сво­е­му обык­но­ве­нию про­яв­лял в игре широ­кую щед­рость. В самом деле, если бы я истре­бо­вал про­щен­ные мною про­иг­ры­ши или если бы оста­вил у себя то, что дал дру­гим, я бы выиг­рал до пяти­де­ся­ти тысяч. Но пусть будет луч­ше так. Ибо моя щед­рость воз­не­сет меня до небес». (4) Сво­ей доче­ри он пишет: «Я послал тебе две­сти пять­де­сят дена­ри­ев; столь­ко я дал каж­до­му из гостей, если бы они поже­ла­ли за обедом сыг­рать в кости или в чет и нечет».

72. В дру­гих отно­ше­ни­ях его образ жиз­ни был, как извест­но, в выс­шей сте­пе­ни воз­дер­жан и без­уко­риз­нен. Сна­ча­ла он жил близ ста­ро­го фору­ма, над Лест­ни­цей золотых дел масте­ров, в быв­шем доме ора­то­ра Каль­ва. Поз­же он жил на Пала­тине, но все же в скром­ном доме Гор­тен­зия, кото­рый не отли­чал­ся ни раз­ме­ра­ми, ни отдел­кой, а имел корот­кие пор­ти­ки из колонн аль­бан­ско­го кам­ня и про­стые ком­на­ты, не укра­шен­ные мра­мо­ром или моза­ич­ным полом. Более соро­ка лет про­жил он в той же опо­чи­вальне, зимою и летом, хотя убедил­ся на опы­те, что зимою город непо­ле­зен для его здо­ро­вья и, тем не менее, посто­ян­но про­во­дил зиму в Риме. (2) Когда он пред­по­ла­гал занять­ся каким-либо делом, так, чтобы соблю­сти его в тайне или не быть потре­во­жен­ным, то у него была осо­бая ком­на­та навер­ху, кото­рую он назы­вал Сира­ку­за­ми⁶⁶ или лабо­ра­то­ри­ей. Он отправ­лял­ся туда или в под­го­род­ное име­ние кого-либо из воль­ноот­пу­щен­ных. Когда он бывал болен, он лежи­вал так­же в доме Меце­на­та. Из заго­род­ных мест он в осо­бен­но­сти часто про­во­дил вре­мя на мор­ском бере­гу и на ост­ро­вах Кам­па­нии или в близ­ких к Риму горо­дах, — Лану­вии, Пре­не­сте, Тибу­ре, где часто тво­рил суд в пор­ти­ке хра­ма Гер­ку­ле­са. (3) Август не любил обшир­ных и рос­кош­ных заго­род­ных домов. Он даже велел сло­мать до осно­ва­ния дом, выстро­ен­ный с боль­ши­ми издерж­ка­ми его внуч­кой Юли­ей. Свои заго­род­ные дома, при всей их скром­но­сти, он не столь­ко укра­шал ста­ту­я­ми и кар­ти­на­ми, сколь­ко устра­и­вал при них гале­реи для про­гу­лок и рощи и соби­рал в них пред­ме­ты, заме­ча­тель­ные древ­но­стью и ред­ко­стью; тако­вы в его доме на Капри огром­ные чле­ны мор­ских чудищ и зве­рей, кото­рые счи­та­ют костя­ми гиган­тов, а так­же ору­жи­ем геро­ев.

73. О скром­но­сти его обста­нов­ки и домаш­ней утва­ри еще и теперь гово­рят сохра­нив­ши­е­ся после него ложа и сто­лы, из кото­рых мно­гие едва ли удо­вле­тво­ри­ли бы вкус сред­не­го обы­ва­те­ля. Гово­рят, что и спал он на низ­кой кро­ва­ти с про­стым мат­ра­цем. Он избе­гал носить иную одеж­ду, чем сши­тую из домаш­ней мате­рии, изготов­лен­ной рука­ми сест­ры, жены, доче­ри и вну­чек. Тогу он носил ни узко, ни широ­ко, кай­му имел сред­ней шири­ны, а обувь его была с доволь­но высо­ки­ми каб­лу­ка­ми, дабы уве­ли­чить его насто­я­щий рост. Долж­ност­ную одеж­ду и баш­ма­ки он дер­жал все­гда в сво­ей опо­чи­вальне, чтобы иметь их под рукой для вне­зап­но­го и непред­виден­но­го слу­чая.

74. Зва­ные обеды устра­и­вал он посто­ян­но, все­гда пол­ные⁶⁷, а при под­бо­ре гостей весь­ма счи­тал­ся с их ран­гом и лич­ны­ми каче­ства­ми. Вале­рий Мес­са­ла сооб­ща­ет, что к его сто­лу нико­гда не допус­ка­лись воль­ноот­пу­щен­ные, за исклю­че­ни­ем одно­го Мены; впро­чем, этот послед­ний за выда­чу им флота Секс­та Пом­пея полу­чил все пра­ва сво­бод­но­рож­ден­но­го. Сам же Август пишет, что одна­жды, соби­ра­ясь оста­но­вить­ся в дере­вен­ском доме одно­го чело­ве­ка, слу­жив­ше­го у него рань­ше тело­хра­ни­те­лем, он при­гла­сил его к сво­е­му сто­лу. К сто­лу он ино­гда являл­ся с запозда­ни­ем, а ино­гда покидал его рано, при­чем гости в этих слу­ча­ях сади­лись кушать до его при­бы­тия и оста­ва­лись после его ухо­да. Обед он обыч­но давал из трех блюд, самое боль­шее — из шести, и хотя с не слиш­ком боль­ши­ми издерж­ка­ми, зато с вели­чай­шим раду­ши­ем. Так, если кто из гостей сидел мол­ча или тихо раз­го­ва­ри­вал с соседя­ми, он вовле­кал его в общую бесе­ду, а так­же уве­се­лял гостей выступ­ле­ни­ем чте­цов, музы­кан­тов, акте­ров или же народ­ных пая­цев, а чаще все­го аре­та­ло­гов⁶⁸.

75. Дни празд­ни­ков и тор­жеств он справ­лял, не жалея рас­хо­дов, ино­гда же празд­но­ва­ние их заклю­ча­лось в одних забав­ных раз­вле­че­ни­ях. В Сатур­на­лии, да и в дру­гие празд­ни­ки, когда ему при­хо­ди­ла охота, он разда­вал либо подар­ки, как то одеж­ду, золотые и сереб­ря­ные вещи, либо моне­ты все­воз­мож­но­го чека­на, в том чис­ле и ста­рин­ные цар­ские и ино­стран­ные, ино­гда же все­го толь­ко гру­бые мате­рии из козьей шер­сти, губ­ки, кочер­ги и щип­цы для ками­на или что-либо иное в этом роде, обыч­но с зага­доч­ны­ми и дву­смыс­лен­ны­ми над­пи­ся­ми⁶⁹. На пирах он устра­и­вал так­же лоте­реи с выиг­ры­ша­ми весь­ма нерав­ной цен­но­сти, или про­да­вал гостям кар­ти­ны, обра­тив их зад­ней сто­ро­ной, и такою игрою слу­чая либо обма­ны­вал, либо испол­нял ожи­да­ния поку­па­те­лей, при­чем гости участ­во­ва­ли в аук­ци­оне груп­па­ми за каж­дым отдель­ным сто­лом, а затем дели­ли поров­ну про­иг­рыш или выиг­рыш.

76. Ел Август, — чтобы не обой­ти мол­ча­ни­ем и эту тему, — чрез­вы­чай­но мало и был на этот счет невзыс­ка­те­лен. Боль­ше все­го он любил про­стой хлеб, мел­кую рыбу, прес­со­ван­ный рука­ми коро­вий сыр и све­жие фиги с дере­вьев, при­но­ся­щих в году дву­крат­ный сбор. Ел он и до обеда, не счи­та­ясь с часа­ми и местом, когда чув­ст­во­вал аппе­тит. Его под­лин­ные сло­ва в пись­мах гла­сят: «В повоз­ке я поел хле­ба и фини­ков». (2) И опять: «Воз­вра­ща­ясь в носил­ках домой из регии⁷⁰, я съел немно­го хле­ба и несколь­ко твер­до­ко­жих вино­гра­дин». И еще: «Даже еврей не соблюда­ет так стро­го суб­бот­не­го поста, доро­гой Тибе­рий, как я соблюдал его сего­дня: толь­ко в бане, через час после захо­да солн­ца, я кро­хот­ку поже­вал перед рас­ти­ра­ни­ем». Таким обра­зом, не соблюдая опре­де­лен­ных часов для еды, он ино­гда либо заку­сы­вал до нача­ла общей тра­пезы и во вре­мя нее не при­ка­сал­ся ни к одно­му блюду, либо кушал один, уже после ухо­да гостей.

77. Вина он пил чрез­вы­чай­но мало по при­род­но­му к нему рав­но­ду­шию. Кор­не­лий Непот рас­ска­зы­ва­ет, что в лаге­ре под Мути­ной он за обедом при­кла­ды­вал­ся к ста­ка­ну не более трех раз; поз­же, даже когда он поз­во­лял себе пить осо­бен­но мно­го, он огра­ни­чи­вал­ся толь­ко шестью секс­та­ри­я­ми⁷¹, в про­тив­ном же слу­чае при­ни­мал затем рвот­ное⁷². Все­го более любил он ретий­ское вино; впро­чем, не за едой пил вооб­ще ред­ко. Вме­сто вина он глотал либо кусоч­ки хле­ба, намо­чив их в холод­ной воде, либо лом­тик огур­ца, либо сте­бе­лек лату­ка, либо све­жее или суше­ное ябло­ко, сок кото­ро­го отзы­вал­ся вином.

78. После пол­дни­ка Август имел обык­но­ве­ние немно­го при­лечь, не разде­ва­ясь, в баш­ма­ках, покрыв ноги и засло­нив гла­за ладо­нью. После же обеда он укла­ды­вал­ся на кушет­ку, слу­жив­шую ему для ноч­ной работы, и оста­вал­ся на ней до глу­бо­кой ночи, пока не закан­чи­вал теку­щие дела, либо пол­но­стью, либо в глав­ном. Отсюда он пере­би­рал­ся в свою постель, но спал боль­шею частью не доль­ше семи часов, да и то не кряду, но про­сы­па­ясь в тече­ние все­го это­го вре­ме­ни раза три-четы­ре. (2) Если после тако­го пере­ры­ва он, как это порой слу­ча­лось, не мог сно­ва заснуть, то при­зы­вал чте­ца или рас­сказ­чи­ка и тогда сно­ва засы­пал, часто до рас­све­та. Впотьмах он не мог бодр­ст­во­вать один, но все­гда воз­ле него сидел кто-нибудь. Он очень не любил вста­вать рано, и если ему при­хо­ди­лось слиш­ком рано быть при испол­не­нии какой-либо обя­зан­но­сти или рели­ги­оз­но­го обряда, то он, чтобы себя не бес­по­ко­ить, ноче­вал по сосед­ству у кого-либо из близ­ких лиц. Все же и в этом слу­чае его кло­ни­ло ко сну, и пока его нес­ли по ули­цам или ста­ви­ли носил­ки на зем­лю он от вре­ме­ни до вре­ме­ни сно­ва засы­пал.

79. Был он очень хорош собою и во все воз­рас­ты жиз­ни весь­ма при­вле­ка­те­лен, хотя вовсе не зани­мал­ся сво­ей наруж­но­стью; в ухо­де за воло­са­ми был столь небре­жен, что давал их спеш­ным поряд­ком стричь сра­зу несколь­ким цирюль­ни­кам, а боро­ду то стриг, то брил, и одно­вре­мен­но с этим делом либо читал что-нибудь, либо даже писал. Гово­рил ли он или мол­чал, лицо его сохра­ня­ло выра­же­ние тако­го спо­кой­ст­вия и ясно­сти, что один галль­ский маг­нат, как он сам сознал­ся сво­им сооте­че­ст­вен­ни­кам, под невы­ра­зи­мым впе­чат­ле­ни­ем это­го спо­кой­ст­вия отка­зал­ся от сво­его наме­ре­ния столк­нуть его в про­пасть; дело про­ис­хо­ди­ло при пере­хо­де через Аль­пы, при­чем галл под вымыш­лен­ным пред­ло­гом раз­го­во­ра с Авгу­стом шел с ним рядом. (2) Гла­за у него были свет­лые и бле­стя­щие, и ему хоте­лось, чтобы в их выра­же­нии нахо­ди­ли какую-то сверхъ­есте­ствен­ную силу; так что он радо­вал­ся, когда кто-либо под его прон­зи­тель­ным взо­ром, слов­но под осле­пи­тель­ны­ми луча­ми солн­ца, опус­кал свой взгляд. Одна­ко в ста­ро­сти левый глаз его стал видеть хуже. Зубы у него были ред­кие, мел­кие и нечи­стые, воло­сы — слег­ка вью­щи­е­ся и рыже­ва­тые, бро­ви — срос­ши­е­ся, уши — неболь­шие, нос — с гор­бин­кой и вни­зу доволь­но ост­рый, цвет лица — смуг­ло­ва­тый. Ростом он был мал (впро­чем, воль­ноот­пу­щен­ный Юлий Марат в сво­их мему­а­рах опре­де­ля­ет его в пять и три чет­вер­ти футов), но этот недо­ста­ток скры­ва­ла строй­ность и сораз­мер­ность его чле­нов, так что заме­тить его мож­но было толь­ко по срав­не­нию с рядом сто­я­щим более рос­лым чело­ве­ком.

80. Тело, как пере­да­ют, было у него в пят­ныш­ках, по груди и животу было покры­то родин­ка­ми, видом, рас­по­ло­же­ни­ем и чис­лом напо­ми­нав­ши­ми созвездие Мед­веди­цы, а так­же загру­бе­ни­я­ми кожи, обра­зо­вав­ши­ми­ся от зуда на теле и вслед­ст­вие посто­ян­но­го и усерд­но­го употреб­ле­ния скреб­ка во мно­гих местах пре­вра­тив­ши­ми­ся в рас­че­сы, напо­ми­наю­щие лишаи⁷³. Тазо­бед­рен­ный сустав, бед­ро и голень его левой ноги были сла­бее, чем пра­вой, так что часто он даже при­хра­мы­вал; в каче­стве лечеб­но­го сред­ства для укреп­ле­ния их он употреб­лял горя­чие песоч­ные ван­ны и кор­се­ты из трост­ни­ка. Кро­ме того, в ука­за­тель­ном паль­це пра­вой руки он чув­ст­во­вал ино­гда такую сла­бость, что, когда этот палец от холо­да зако­че­не­вал и скрю­чи­вал­ся, он с трудом мог писать им, вста­вив его в рого­вое коль­цо. Жало­вал­ся он так­же на боли в моче­вом пузы­ре, кото­рые исче­за­ли толь­ко после выхо­да мел­ких камеш­ков при моче­ис­пус­ка­нии.

81. В тече­ние сво­ей жиз­ни Август несколь­ко раз пере­но­сил тяж­кие и опас­ные болез­ни. Осо­бен­но серь­ез­но хво­рал он после поко­ре­ния Кан­та­брии, когда, доведен­ный до отча­я­ния про­са­чи­ва­ни­я­ми⁷⁴ в пече­ни вслед­ст­вие ее пора­же­ния он по необ­хо­ди­мо­сти при­ме­нил обрат­ный и рис­ко­ван­ный спо­соб лече­ния, а имен­но: так как горя­чие ком­прес­сы не помо­га­ли, то он, по пред­пи­са­нию вра­ча Анто­ния Музы, стал употреб­лять холод­ные.

(2) Неко­то­рые его неду­ги повто­ря­лись еже­год­но в опре­де­лен­ное вре­мя: око­ло дня рож­де­ния он боль­шею частью чув­ст­во­вал недо­мо­га­ние, в нача­ле вес­ны стра­дал от взду­тия живота, а в пери­од южных вет­ров — от насмор­ка. При столь рас­стро­ен­ном здо­ро­вье он с трудом пере­но­сил холод и жару.

82. Зимою он поми­мо плот­ной тоги кутал­ся еще в четы­ре туни­ки, шер­стя­ные нагруд­ник и фуфай­ку, на голе­нях и бед­рах носил обмот­ки напо­до­бие шта­нов и чулок. Летом он спал в опо­чи­вальне с откры­ты­ми настежь дверь­ми, а часто и в пери­сти­ле⁷⁵ под­ле фон­та­на, и вдо­ба­вок его обма­хи­ва­ли опа­ха­лом. Солн­ца он не пере­но­сил даже зимою, а пото­му так­же и дома гулял на откры­том возду­хе толь­ко в шля­пе. Свои путе­ше­ст­вия он совер­шал в носил­ках боль­шею частью по ночам, мед­лен­но и корот­ки­ми пере­хо­да­ми, так что до Пре­не­сте или Тибу­ра доби­рал­ся в целых два дня. Если же куда-нибудь мож­но было попасть мор­ским путем, то пред­по­чи­тал его. (2) При сво­ем сла­бом здо­ро­вье он все же под­дер­жи­вал его, и осо­бен­но тем, что ред­ко мыл­ся в бане; зато чаще нати­рал тело и потел у огня, затем обли­вал­ся теп­лой или нагре­той на силь­ном солн­це водой. Когда же для лече­ния нер­вов тре­бо­ва­лись горя­чие мор­ские или аль­буль­ские ван­ны⁷⁶, он огра­ни­чи­вал­ся тем, что, сидя в дере­вян­ной ванне, кото­рую сам назы­вал испан­ским тер­ми­ном «дуре­та», попе­ре­мен­но делал дви­же­ния рука­ми и нога­ми.

83. Поле­вые упраж­не­ния в езде вер­хом и вла­де­нии ору­жи­ем он пре­кра­тил тот­час после окон­ча­ния граж­дан­ских войн и сна­ча­ла пере­шел на игру в мяч, при­чем играл как плот­ным мячом, так и наду­тым, а потом толь­ко про­гу­ли­вал­ся вер­хом или пеш­ком, при­чем, прой­дя опре­де­лен­ное рас­сто­я­ние, вся­кий раз делал несколь­ко прыж­ков, завер­нув­шись в кожа­ное или полот­ня­ное покры­ва­ло. Для отды­ха от умст­вен­ной работы он либо зани­мал­ся уже­ни­ем рыбы, либо играл в кости, в камеш­ки или оре­хи с ребя­тиш­ка­ми-раба­ми, коих дет­ский лепет и хоро­шень­кие лица достав­ля­ли ему боль­шое удо­воль­ст­вие; таких он наби­рал ото­всюду, осо­бен­но сре­ди мав­ров и сирий­цев; напро­тив, к кар­ли­кам, гор­бу­нам и про­чим в этом роде он питал отвра­ще­ние, как к како­му-то посме­ши­щу при­ро­ды и чему-то зло­ве­ще­му.

84. Заня­тию крас­но­ре­чи­ем и сво­бод­ны­ми нау­ка­ми он с ран­ней юно­сти пре­да­вал­ся с вели­чай­шей рев­но­стью и при­ле­жа­ни­ем. Гово­рят, что во вре­мя мутин­ской вой­ны, несмот­ря на подав­ля­ю­щее коли­че­ство дел, он еже­днев­но читал, писал и упраж­нял­ся в декла­ма­ции. Начи­ная с это­го вре­ме­ни, он ни к сена­ту, ни к наро­ду, ни к сол­да­там нико­гда не обра­щал­ся ина­че, как с зара­нее обду­ман­ной и состав­лен­ной речью, хотя и не был лишен спо­соб­но­сти гово­рить без под­готов­ки в непред­виден­ных слу­ча­ях. (2) А чтобы не зави­сеть от капри­за сво­ей памя­ти и не терять вре­ме­ни на заучи­ва­ние, он взял за пра­ви­ло гово­рить речи по запис­ке. Так­же и раз­го­во­ры с отдель­ны­ми лица­ми, даже со сво­ей женой Ливи­ей на более важ­ные темы, он вел, пред­ва­ри­тель­но запи­сав свои сло­ва и читая их по запис­ке, дабы в зави­си­мо­сти от обсто­я­тельств не ска­зать слиш­ком мно­го или слиш­ком мало. Он гово­рил при­ят­ным, каким-то осо­бен­ным голо­сом и усерд­но зани­мал­ся с учи­те­лем пра­виль­но­го про­из­но­ше­ния; но вре­ме­на­ми, когда чув­ст­во­вал сла­бость в гор­ле, обра­щал­ся к наро­ду с реча­ми через гла­ша­тая.

85. Он напи­сал мно­го про­за­и­че­ских про­из­веде­ний раз­лич­но­го содер­жа­ния, из коих неко­то­рые читал в кру­гу близ­ких лиц, как бы перед ауди­то­ри­ей, напри­мер «Ответ Бру­ту о Катоне». Это сочи­не­ние он про­чи­тал уже ста­ри­ком и, закон­чив зна­чи­тель­ную его часть, утом­лен­ный, пере­дал для даль­ней­ше­го чте­ния Тибе­рию. Дру­гие его про­из­веде­ния — «Поощ­ре­ние к заня­тию фило­со­фи­ей» и нечто «О сво­ей жиз­ни»; послед­нее он напи­сал в три­на­дца­ти кни­гах и довел толь­ко до кан­табр­ской вой­ны. (2) Поэ­зи­ей Август зани­мал­ся лишь слег­ка. Он напи­сал толь­ко одну кни­гу гекза­мет­ром; ее тема — Сици­лия, како­вое назва­ние она и носит. Есть еще дру­гая, тоже неболь­шая кни­га — «Эпи­грам­мы», кото­рую он почти всю сочи­нил во вре­мя мытья в бане. Он с боль­шим рве­ни­ем при­нял­ся было еще за тра­гедию «Аякс», одна­ко уни­что­жил ее, так как стиль ему не уда­вал­ся, и когда дру­зья спра­ши­ва­ли, как обсто­ят дела с «Аяк­сом», он отве­чал, что «его Аякс пал на губ­ку»⁷⁷.

86. В мане­ре речи он при­дер­жи­вал­ся изя­ще­ства и про­стоты, избе­гая пустых и бле­стя­щих фраз и «про­тив­но­го запа­ха, — как он выра­жал­ся, — уста­ре­лых выра­же­ний». Осо­бен­но ста­рал­ся он как мож­но яснее выра­жать свои мыс­ли. Чтобы лег­че достиг­нуть это­го и не запу­ты­вать или задер­жи­вать вни­ма­ние чита­те­ля или слу­ша­те­ля, он, не колеб­лясь, ста­вил перед сло­ва­ми пред­ло­ги и умно­жал сою­зы, ибо, если их не ста­вить, то слог, хотя и выиг­ры­ва­ет в глад­ко­сти, зато дела­ет­ся несколь­ко тем­нее. (2) Сти­ли­стов напы­щен­ных и под­ра­жа­те­лей ста­рине он рав­но пре­зи­рал за их раз­но­род­ные недо­стат­ки, а ино­гда и про­би­рал их, в осо­бен­но­сти сво­его дру­га Меце­на­та, кое­го «наду­шен­ные зави­туш­ки», как он выра­жа­ет­ся, он посто­ян­но пре­сле­ду­ет и высме­и­ва­ет, шут­ли­во их паро­ди­руя. Не щадил он и Тибе­рия, искав­ше­го ино­гда вышед­ших из употреб­ле­ния и забы­тых выра­же­ний. А Мар­ка Анто­ния он пори­ца­ет, как сума­сбро­да, кото­рый пишет так, чтобы люди более удив­ля­лись ему, неже­ли его пони­ма­ли. Затем, высме­и­вая его дур­ную и при­хот­ли­вую в выбо­ре выра­же­ний мане­ру, он при­бав­ля­ет: (3) «И ты колеб­лешь­ся, кому тебе под­ра­жать: Цим­бе­ру ли Аннию или Вера­нию Флак­ку, чтобы поль­зо­вать­ся выра­же­ни­я­ми, взя­ты­ми Сал­лю­сти­ем Кри­спом из Като­но­вых “Начал”?⁷⁸ Или луч­ше тебе сле­ду­ет пере­не­сти в нашу речь бес­смыс­лен­ное пусто­сло­вие ази­ат­ских ора­то­ров?» Вос­хва­ляя в одном пись­ме хоро­шие задат­ки сво­ей внуч­ки Агрип­пи­ны, он гово­рит: «Тебе над­ле­жит ста­рать­ся гово­рить и писать вра­зу­ми­тель­но».

87. В обыч­ной речи, как вид­но из его писем, неко­то­рые выра­же­ния он употреб­лял осо­бен­но часто, дру­гие же — свое­об­раз­но: так, наме­кая на лиц, от кото­рых нече­го ждать упла­ты дол­га, он часто гово­рит, что «они запла­тят в гре­че­ские кален­ды⁷⁹»; убеж­дая доволь­ст­во­вать­ся насто­я­щим, како­во бы оно ни было, он гово­рит: «будем доволь­ны этим Като­ном⁸⁰»; желая выра­зить, с какою поспеш­но­стью что-либо сде­ла­но, он гово­рит: «быст­рее, чем спар­жа сва­ри­лась». (2) Вме­сто «дурак» он посто­ян­но гово­рит «бол­ван», вме­сто «чер­ный» — «тем­ный», вме­сто «рех­нув­ший­ся» — «без вин­та в голо­ве», вме­сто «пло­хо себя чув­ст­во­вать» — «кис­нуть», вме­сто «быть вялым» — он гово­рит «глядеть свек­лой», а не «ска­пу­стить­ся», как при­ня­то в про­сто­ре­чии. Рав­ным обра­зом он гово­рит si­mus вме­сто su­mus и в роди­тель­ном паде­же един­ст­вен­но­го чис­ла — do­mos вме­сто do­mus. Эти две фор­мы он нико­гда не употреб­лял ина­че, дабы кто-либо не поду­мал, что это ошиб­ка, а не при­выч­ка.

(3) Так­же и в его почер­ке я заме­тил сле­дую­щую осо­бен­ность: он не разде­ля­ет слов и не уме­стив­ши­е­ся на кон­це стро­ки бук­вы не пере­но­сит на нача­ло сле­дую­щей стро­ки, но под­пи­сы­ва­ет тут же и обво­дит чер­тою.

88. Орфо­гра­фию, т. е. уста­нов­лен­ные грам­ма­ти­ка­ми нор­му и спо­соб писа­ния, он соблюдал не слиш­ком и, по-види­мо­му, сле­до­вал мне­нию тех, кото­рые счи­та­ют, что писать нуж­но так, как гово­рить. Ибо, если он зача­стую изме­ня­ет или выпус­ка­ет не бук­вы толь­ко, но и целые сло­ги, то это явля­ет­ся ошиб­кой, свой­ст­вен­ной вооб­ще людям. Я не обра­тил бы на это вни­ма­ния, если бы мне не пока­за­лось уди­ви­тель­ным то, что рас­ска­зы­ва­ли о нем неко­то­рые, а имен­но, что он отста­вил одно­го лега­та, быв­ше­го кон­су­ла, за его неве­же­ст­вен­ность и без­гра­мот­ность, ибо заме­тил, что тот вме­сто ip­si напи­сал ixi. Когда Август писал шиф­ром, то вме­сто A писал B, а вме­сто B — C и так далее, по это­му же пра­ви­лу; вме­сто же X он ста­вил двой­ное A.

89. Он имел так­же боль­шую склон­ность к гре­че­ско­му язы­ку и лите­ра­ту­ре и в заня­ти­ях ими обна­ру­жил боль­шие успе­хи под руко­вод­ст­вом учи­те­ля крас­но­ре­чия Апол­ло­до­ра Пер­гам­ско­го, кото­ро­го, несмот­ря на его пре­клон­ные годы, еще юно­шей взял с собою так­же и в Апол­ло­нию. Затем он при­об­рел раз­но­об­раз­ные позна­ния бла­го­да­ря близ­ко­му обще­нию с фило­со­фом Аре­ем и его сыно­вья­ми, Дио­ни­си­ем и Ника­но­ром. Все же он не достиг уме­ния бег­ло гово­рить по-гре­че­ски и не решал­ся само­сто­я­тель­но писать на этом язы­ке; в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти он писал сна­ча­ла по-латы­ни и затем давал кому-либо сде­лать пере­вод. Тем не менее, он был хоро­шо зна­ком с гре­че­ской поэ­зи­ей, ценил в осо­бен­но­сти древ­нюю комедию и застав­лял часто ста­вить ее на сцене. (2) При чте­нии гре­че­ских и латин­ских авто­ров ничто не инте­ре­со­ва­ло его в такой сте­пе­ни, как настав­ле­ния и при­ме­ры, полез­ные для обще­ст­вен­ной и част­ной жиз­ни; он делал соот­вет­ст­ву­ю­щие дослов­ные выпис­ки из тек­ста и сооб­раз­но тому, кому какое над­ле­жа­ло сде­лать напо­ми­на­ние, посы­лал их сво­им домаш­ним, а так­же коман­ди­рам войск, пра­ви­те­лям про­вин­ций и город­ским маги­ст­ра­там. Даже целые про­из­веде­ния про­чи­ты­вал он сена­ту, а наро­ду делал ссыл­ки на них в эдик­те, как, напри­мер, на речи Квин­та Метел­ла о раз­мно­же­нии потом­ства и Рути­лия о пра­ви­лах домо­стро­е­ния; этим он хотел дока­зать, что не он пер­вый воз­буж­да­ет вни­ма­ние к обо­им вопро­сам, но что уже для древ­них они были пред­ме­том попе­че­ния.

(3) Он вся­че­ски поощ­рял лите­ра­тур­ные талан­ты сво­его века; с сочув­ст­ви­ем и неослаб­ным вни­ма­ни­ем выслу­ши­вал их чте­ние сво­их про­из­веде­ний, не толь­ко поэ­ти­че­ских и исто­ри­че­ских сочи­не­ний, но так­же речей и диа­ло­гов. Одна­ко он не любил, чтобы ему посвя­ща­ли хва­леб­ные про­из­веде­ния, раз­ре­шал это толь­ко самым выдаю­щим­ся поэтам, по серь­ез­ным пово­дам, и про­сил пре­то­ров не поз­во­лять на состя­за­ни­ях поэтов тре­пать его имя.

90. В обла­сти рели­гии и суе­ве­рия Август, как рас­ска­зы­ва­ют, про­яв­лял себя сле­дую­щим обра­зом. Гром и мол­ния наго­ня­ли на него такой страх, что про­тив них он все­гда и всюду имел при себе шку­ру мор­ско­го телен­ка, а при малей­ших при­зна­ках при­бли­же­ния силь­ной гро­зы уда­лял­ся в укры­тое поме­ще­ние со сво­да­ми. Этот страх был след­ст­ви­ем потря­се­ния, пере­жи­то­го при ноч­ном уда­ре мол­нии, о кото­ром мы рас­ска­зы­ва­ли выше⁸¹.

91. Он при­да­вал боль­шое зна­че­ние снам, как сво­им, так и чужим, посколь­ку они отно­си­лись к нему. В бит­ве при Филип­пах он, будучи болен, решил было не выхо­дить из сво­ей палат­ки, одна­ко, под вли­я­ни­ем сна сво­его дру­га, все же вышел. То было его сча­стье, ибо по взя­тии лаге­ря вра­ги, думая, что он все еще лежит в посте­ли, иско­ло­ли и изру­би­ли палат­ку в кус­ки. Сам он обык­но­вен­но каж­дой вес­ной неод­но­крат­но видел страш­ные сны, впро­чем лож­ные и несбы­вав­ши­е­ся, в осталь­ные же вре­ме­на года сны быва­ли реже, зато сбы­ва­лись чаще. (2) Когда он стал часто посе­щать им же посвя­щен­ный на Капи­то­лии храм Юпи­те­ра Гро­мо­во­го, ему при­сни­лось, буд­то дру­гой Юпи­тер, Капи­то­лий­ский, жало­вал­ся, что он лиша­ет его почи­та­те­лей, и буд­то он, Август, отве­чал ему, что Юпи­те­ра Гро­мо­во­го он назна­чил ему в при­врат­ни­ки. Поэто­му он вско­ре при­ка­зал пове­сить на фрон­тоне ново­го хра­ма коло­коль­чи­ки, ибо они обыч­но висе­ли у вход­ных две­рей. Под вли­я­ни­ем одно­го ноч­но­го сно­виде­ния он еже­год­но в опре­де­лен­ный день даже стал про­сить мило­сты­ню у рим­ско­го наро­да, про­тя­ги­вая пустую руку за пода­вае­мы­ми ему асса­ми.

92. Неко­то­рые при­ме­ты и пред­зна­ме­но­ва­ния он счи­тал без­услов­но вер­ны­ми; если утром баш­мак наде­ва­ли ему не на ту ногу, т. е. левый вме­сто пра­во­го, то в его гла­зах это пред­ве­ща­ло что-нибудь недоб­рое; если в день, назна­чен­ный им для даль­не­го путе­ше­ст­вия по суше или по морю, выпа­да­ла роса, это счи­та­лось у него при­зна­ком ско­ро­го и бла­го­по­луч­но­го воз­вра­ще­ния. В осо­бен­но­сти же про­из­во­ди­ли на него впе­чат­ле­ние необы­чай­ные явле­ния при­ро­ды. Когда перед его домом из щели в соеди­не­нии двух кам­ней появил­ся росток паль­мы, он пере­нес его в ком­плу­вий⁸² к богам-пена­там и вся­че­ски забо­тил­ся, чтобы росток при­нял­ся. (2) На ост­ро­ве Капри усы­хав­шие и опу­стив­ши­е­ся к зем­ле вет­ви древ­не­го ясе­ня при его при­бы­тии вне­зап­но ожи­ли; он так обра­до­вал­ся это­му собы­тию, что выме­нял у Неа­по­ли­тан­ской рес­пуб­ли­ки этот ост­ров на ост­ров Эна­рию. Он соблюдал так­же дни извест­ные и осте­ре­гал­ся отправ­лять­ся в доро­гу на дру­гой день после нун­дин⁸³ или начи­нать серь­ез­ное дело в ноны⁸⁴; в послед­нем слу­чае, как он гово­рит в пись­ме к Тибе­рию, его удер­жи­ва­ло от это­го небла­го­звуч­ное назва­ние дня.

93. Что каса­ет­ся ино­зем­ных рели­ги­оз­ных обрядов, то, посколь­ку древ­ние и дав­но уста­нов­лен­ные он почи­тал, постоль­ку же к про­чим отно­сил­ся с пре­зре­ни­ем. Полу­чив в Афи­нах посвя­ще­ние в мисте­рии, он впо­след­ст­вии про­из­во­дил в Риме судеб­ное раз­би­ра­тель­ство о при­ви­ле­гии жре­цов Атти­че­ской Цере­ры; при этом речь зашла о неко­то­рых вещах, дер­жав­ших­ся в тайне; тогда Август уда­лил судей и пуб­ли­ку и выслу­шал спо­ря­щие сто­ро­ны один. Напро­тив, во вре­мя поезд­ки по Егип­ту он не поже­лал сде­лать в пути неболь­шой крюк ради того, чтобы увидеть Апи­са, а впо­след­ст­вии похва­лил сво­его вну­ка Гая за то, что тот, про­ез­жая по Иудее, не совер­шил жерт­во­при­но­ше­ния в Иеру­са­ли­ме.

94. Раз уж я заго­во­рил на эту тему, то я кста­ти рас­ска­жу о про­ис­ше­ст­ви­ях, имев­ших место как задол­го до его рож­де­ния, так и в самый его день и непо­сред­ст­вен­но после, из чего мож­но было усмот­реть буду­щее его вели­чие и неиз­мен­ное сча­стье. (2) Еще в древ­но­сти в Велит­рах мол­ния уда­ри­ла в сте­ну, и по пово­ду это­го было дано объ­яс­не­ние, что граж­да­нин это­го горо­да со вре­ме­нем станет вла­ды­кой мира. Пола­га­ясь на это пред­ска­за­ние, велит­рин­цы сей­час же вслед за ним, а так­же и поз­же, ста­ли вести вой­ны с рим­ским наро­дом почти до пол­ной сво­ей поги­бе­ли; лишь впо­след­ст­вии резуль­тат пока­зал, что выше­на­зван­ное явле­ние при­ро­ды пред­ве­ща­ло могу­ще­ство Авгу­ста.

(3) По сло­вам Юлия Мара­та, за несколь­ко меся­цев до рож­де­ния Авгу­ста в Риме на ули­це про­изо­шло чудес­ное явле­ние, кото­рое воз­ве­ща­ло, что при­ро­да про­из­ведет на свет царя рим­ско­му наро­ду; сенат в стра­хе поста­но­вил, чтобы нико­му из родив­ших­ся в этот год не было дано над­ле­жа­ще­го вос­пи­та­ния; одна­ко лица, жены кото­рых были бере­мен­ны, в надеж­де, что пред­ска­за­ние отно­сит­ся к ним, поста­ра­лись, чтобы поста­нов­ле­ние сена­та не всту­пи­ло в силу.

(4) В кни­гах «О богах» Аскле­пи­а­да из Мен­де­са я про­чел, что одна­жды Атия для при­сут­ст­вия на тор­же­ст­вен­ном бого­слу­же­нии Апол­ло­ну вошла в пол­ночь в его храм; поста­вив в нем носил­ки, она засну­ла, пока про­чие мат­ро­ны тоже спа­ли; вне­зап­но к ней вполз дра­кон и немно­го спу­стя выполз и скрыл­ся; она же, проснув­шись, омы­лась, слов­но после сно­ше­ния с мужем. Тот­час же на ее теле появи­лось пят­ныш­ко, похо­жее на рису­нок дра­ко­на; Атия ничем не мог­ла вытра­вить его, так что, в кон­це кон­цов, совсем пере­ста­ла посе­щать пуб­лич­ные бани. На деся­том меся­це у нее родил­ся Август, и пото­му он счи­тал­ся сыном Апол­ло­на. Той же Атии перед рода­ми при­сни­лось, слов­но ее внут­рен­но­сти воз­но­сят­ся до небес­ных све­тил и раз­вер­ты­ва­ют­ся по все­му про­стран­ству зем­ли и неба. Так­же и отец Авгу­ста, Окта­вий, видел во сне, что из чре­ва Атии появил­ся луч солн­ца.

(5) В день его рож­де­ния в сена­те шли деба­ты о заго­во­ре Кати­ли­ны, и Окта­вий, задер­жан­ный рода­ми жены, несколь­ко опоздал на заседа­ние; тогда, как извест­но, Пуб­лий Нигидий, узнав о при­чине его про­мед­ле­ния и о том, в какой час про­изо­шли роды, заявил, что родил­ся буду­щий вла­ды­ка все­лен­ной. Позд­нее, когда Окта­вий вел вой­ско по глу­хим местам Фра­кии, то в свя­щен­ной роще Вак­ха с помо­щью мест­ных обрядов он ста­рал­ся узнать буду­щую судь­бу сво­его сына. Жре­цы под­твер­ди­ли ему пред­ска­за­ние Нигидия на том осно­ва­нии, что, когда на алтарь было нали­то чистое вино, то вспых­ну­ло такое силь­ное пла­мя, что, под­няв­шись выше фрон­то­на хра­ма, оно устре­ми­лось до само­го неба. Подоб­ное зна­ме­ние было посла­но толь­ко Алек­сан­дру Македон­ско­му, когда, он при­но­сил жерт­ву на этом же алта­ре. (6) Так­же и в сле­дую­щую ночь он увидел во сне сво­его сына ростом более чело­ве­че­ско­го, с мол­нией и ски­пет­ром и в обла­че­нии Луч­ше­го и Вели­чай­ше­го Юпи­те­ра, в короне из лучей, сидя­ще­го на увен­чан­ной лав­ра­ми колес­ни­це, везо­мой шестью пара­ми лоша­дей осле­пи­тель­ной белиз­ны. А у Гая Дру­за мы чита­ем, что еще во мла­ден­че­стве кор­ми­ли­ца поло­жи­ла его одна­жды вече­ром в колы­бе­ли на ров­ном месте; на сле­дую­щее утро его не нашли на этом месте, и толь­ко после дол­гих поис­ков он был, нако­нец, най­ден на очень высо­кой башне лежа­щим лицом к сол­неч­но­му вос­хо­ду.

(7) Когда он толь­ко еще начал гово­рить, он одна­жды в под­го­род­ном име­нии сво­его деда при­ка­зал замол­чать лягуш­кам, и с тех пор, как гово­рят, лягуш­ки там не ква­ка­ют. Одна­жды он зав­тра­кал в роще у чет­вер­то­го миль­но­го кам­ня Кам­пан­ской доро­ги. Вне­зап­но орел выхва­тил у него из руки хлеб и, под­няв­шись на огром­ную высоту, а затем, так же вне­зап­но спу­стив­шись мед­лен­но вниз, вер­нул ему хлеб.

(8) Квинт Катул после посвя­ще­ния им Капи­то­лия две ночи под­ряд видел сны: в первую ночь ему чуди­лось, что Луч­ший и Вели­чай­ший Юпи­тер, вокруг алта­ря кото­ро­го игра­ло несколь­ко отро­ков, выбрал одно­го из них и в его пазу­ху поло­жил печать рес­пуб­ли­ки, кото­рую дер­жал в руке; в сле­дую­щую ночь Катул увидел на коле­нях у Капи­то­лий­ско­го Юпи­те­ра того же маль­чи­ка; когда он при­ка­зал снять его с колен, то бог вос­пре­тил ему, ска­зав, что маль­чик вос­пи­ты­ва­ет­ся у него как буду­щий попе­чи­тель рим­ской рес­пуб­ли­ки. На сле­дую­щий день Катул встре­тил Авгу­ста, кото­ро­го вооб­ще не знал; вглядев­шись в него, он с удив­ле­ни­ем заявил, что он име­ет чрез­вы­чай­ное сход­ство с при­снив­шим­ся ему маль­чи­ком. Пер­вый сон Кату­ла неко­то­рые рас­ска­зы­ва­ют ина­че, а имен­но: буд­то бы мно­го отро­ков про­си­ли себе у Юпи­те­ра опе­ку­на; Юпи­тер ука­зал на одно­го из них и велел им обра­щать­ся к это­му маль­чи­ку с сво­и­ми поже­ла­ни­я­ми; затем, погла­див маль­чи­ка по лицу, он поце­ло­вал его.

(9) Одна­жды Марк Цице­рон, сопро­вож­дая Цеза­ря на Капи­то­лий, рас­ска­зы­вал при­сут­ст­во­вав­шим тут же дру­зьям сон, кото­рый он видел в пред­ше­ст­ву­ю­щую ночь: маль­чик с бла­го­род­ны­ми чер­та­ми лица был на золо­той цепи спу­щен с неба и стал у ворот Капи­то­лия, а Юпи­тер пере­дал ему бич; затем вне­зап­но появил­ся Август, кото­ро­го до тех пор почти никто не знал и кото­ро­му его дед Цезарь велел явить­ся к жерт­во­при­но­ше­нию. Тогда Цице­рон объ­явил, что это тот самый маль­чик, кото­ро­го он видел во сне.

(10) Когда Август в пер­вый раз наде­вал тогу взрос­ло­го, то его туни­ка с широ­кой кай­мой рас­стег­ну­лась на обо­их пле­чах и упа­ла к его ногам. Нашлись лица, кото­рые объ­яс­ни­ли, что этот слу­чай озна­ча­ет не что иное, как то, что сосло­вие, отли­чи­ем кото­ро­го явля­ет­ся широ­кая кай­ма⁸⁵, когда-нибудь попа­дет к нему в под­чи­не­ние.

(11) Боже­ст­вен­ный Цезарь, раз­би­вая лагерь близ Мун­ды, выру­бал лес; он при­ка­зал оста­вить в цело­сти най­ден­ное в лесу паль­мо­вое дере­во как пред­зна­ме­но­ва­ние победы. От паль­мы тот­час же пошел отро­сток и в несколь­ко дней так вырос, что не толь­ко срав­нял­ся со ста­рой паль­мой, но и покрыл ее сво­и­ми вет­вя­ми; на нем заве­лось так­же мно­же­ство голу­би­ных гнезд, хотя этот вид пти­цы вооб­ще избе­га­ет дере­вьев с жест­кой и гру­бой лист­вой. Гово­рят, что в осо­бен­но­сти это пред­зна­ме­но­ва­ние побуди­ло Цеза­ря выбрать себе в пре­ем­ни­ки не кого ино­го, как вну­ка сво­ей сест­ры.

(12) Во вре­мя сво­его уеди­нен­но­го пре­бы­ва­ния в Апол­ло­нии Август сов­мест­но с Агрип­пой посе­тил обсер­ва­то­рию аст­ро­ло­га Тео­ге­на. Когда Агрип­па, кото­рый пер­вый спра­ши­вал о себе, полу­чил мно­го­обе­щаю­щие и почти неве­ро­ят­ные пред­ска­за­ния, Август скрыл час сво­его рож­де­ния и ни за что не хотел его ска­зать, из само­лю­би­во­го опа­се­ния, как бы ему не ока­зать­ся незна­чи­тель­нее Агрип­пы. Когда одна­ко после мно­гих уве­ща­ний он неохот­но и нере­ши­тель­но дал о себе сведе­ния, Тео­ген вско­чил и с бла­го­го­ве­ни­ем скло­нил­ся перед ним. После это­го Август возы­мел такую веру в свою судь­бу, что раз­гла­сил небес­ные зна­ки, сопро­вож­дав­шие его рож­де­ние, и выпу­стил сереб­ря­ную моне­ту с изо­бра­же­ни­ем Козе­ро­га, под кото­рым он был рож­ден.

95. Когда после убий­ства Цеза­ря Август воз­вра­тил­ся из Апол­ло­нии, то при вступ­ле­нии его в Рим, при ясном и чистом небе, вокруг солн­ца появил­ся круг напо­до­бие раду­ги и тот­час вслед за тем в гроб­ни­цу Цеза­ре­вой доче­ри Юлии уда­ри­ла мол­ния. Когда он при вступ­ле­нии в пер­вое кон­суль­ство, соглас­но обы­чаю, наблюдал вещий полет птиц, то ему, как неко­гда Рому­лу, яви­лись две­на­дцать кор­шу­нов, а во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния у всех живот­ных пече­ни ока­за­лись в ниж­ней части завер­ну­ты­ми кнут­ри, так что все све­ду­щие люди сошлись меж­ду собою в том, что это озна­ча­ло счаст­ли­вые и вели­кие пред­зна­ме­но­ва­ния.

96. Так же и исход всех войн узна­вал он зара­нее. Когда вой­ска три­ум­ви­ров были собра­ны у Боно­нии, то орел, сев­ший на его палат­ку, пора­зил и поверг на зем­лю двух воро­нов, напав­ших на него с обе­их сто­рон. Отсюда все вой­ско поня­ло, что когда-нибудь меж­ду кол­ле­га­ми про­изой­дет раздор, како­вой на самом деле и после­до­вал, и уже теперь уга­да­ло его исход. При Филип­пах пред­сто­я­щую победу пред­ска­зал некий фес­са­ли­ец, изве­щен­ный об этом боже­ст­вен­ным Цеза­рем, кото­рый появил­ся ему на глу­хой и без­люд­ной дорог.

(2) Во вре­мя оса­ды Перу­зии жерт­во­при­но­ше­ния одна­жды ока­за­лись небла­го­при­ят­ны­ми, и Август велел при­ве­сти новых живот­ных; вра­ги, сде­лав вне­зап­ную вылаз­ку, унес­ли с собою все при­над­леж­но­сти жерт­во­при­но­ше­ния; тогда гаруспи­ки при­шли к соглас­но­му реше­нию, что все опас­ное и несчаст­ли­вое, что было воз­ве­ще­но тому, кто при­но­сил жерт­ву, долж­но теперь обра­тить­ся на тех, кто захва­тил внут­рен­но­сти. Так имен­но и вышло. Нака­нуне мор­ско­го сра­же­ния в Сици­лии, когда он про­гу­ли­вал­ся по бере­гу, из моря выпрыг­ну­ла рыба и оста­лась лежать у его ног. Когда он шел к вой­скам перед самым сра­же­ни­ем при Акции, ему навстре­чу попал­ся осел с погон­щи­ком; имя погон­щи­ка ока­за­лось Евти­хий, а осла — Никон⁸⁶. После победы Август поста­вил брон­зо­вое изо­бра­же­ние их обо­их в хра­ме, кото­рый соорудил на преж­нем месте сво­его лаге­ря.

97. Так­же и его смерть, о кото­рой речь будет потом, а рав­но и его обо­жест­вле­ние после смер­ти ста­ли извест­ны зара­нее бла­го­да­ря оче­вид­ным зна­ме­ни­ям. Когда он при огром­ном сте­че­нии наро­да совер­шал на Мар­со­вом поле тор­же­ст­вен­ные очи­сти­тель­ные жерт­вы, то вокруг него несколь­ко раз обле­тел орел и затем, пере­ле­тев на сосед­нее зда­ние, сел над пер­вой бук­вой име­ни Агрип­пы. Заме­тив это, он пору­чил сво­е­му това­ри­щу по долж­но­сти⁸⁷, Тибе­рию про­из­не­сти по обы­чаю обет на сле­дую­щее пяти­ле­тие; ибо, хотя этот обет уже был напи­сан на таб­лич­ках и мог быть про­из­не­сен им, одна­ко, он отка­зал­ся взять на себя то, чего ему не суж­де­но было выпол­нить. (2) Око­ло это­го же вре­ме­ни уда­ром мол­нии была уни­что­же­на пер­вая бук­ва его име­ни в над­пи­си на его ста­туе; это было истол­ко­ва­но так, что ему оста­ет­ся жить толь­ко сто дней, — ибо имен­но это чис­ло озна­ча­ет бук­ва C, — и что после это­го он будет при­нят в чис­ло богов, ибо «aesar» (т. е: остав­ша­я­ся в над­пи­си часть его име­ни) озна­ча­ет по-этрус­ски «бог».

(3) Он наме­ре­вал­ся отпу­стить Тибе­рия в Илли­рик, а сам хотел про­во­дить его до Бене­вен­та, но мно­гие лица, обра­щав­ши­е­ся к нему за реше­ни­ем все новых судеб­ных про­цес­сов, задер­жи­ва­ли его этим судо­про­из­вод­ст­вом. Тогда он вос­клик­нул, что «если даже все станет его задер­жи­вать, он более не оста­нет­ся в Риме». Так­же и эти сло­ва поз­же были при­ня­ты за пред­ве­ща­ние. Отпра­вив­шись в путь, он дое­хал до Асту­ры. Отсюда, вопре­ки сво­е­му обык­но­ве­нию, он еще с ночи выехал на кораб­ле, чтобы не упу­стить попу­т­но­го вет­ра. Тут он забо­лел поно­сом, кото­рый явил­ся нача­лом его послед­не­го неду­га.

98. Объ­е­хав берег Кам­па­нии и бли­жай­ших ост­ро­вов, он про­вел четы­ре дня на Капри, в настро­е­нии духа, склон­ном к покою и весе­ло­му вре­мя­пре­про­вож­де­нию.

(2) Слу­чай­но он плыл вдоль Путе­оль­ско­го зали­ва как раз в тот момент, когда туда толь­ко что при­был корабль из Алек­сан­дрии. Пас­са­жи­ры и мат­ро­сы в белых одеж­дах и с вен­ка­ми на голо­вах при­но­си­ли в жерт­ву ладан, осы­па­ли его бла­го­по­же­ла­ни­я­ми и пре­воз­но­си­ли до небес: толь­ко-де, по его мило­сти они живут, по его мило­сти путе­ше­ст­ву­ют по морю, по его мило­сти поль­зу­ют­ся сво­бо­дой и сво­им иму­ще­ст­вом. В выс­шей сте­пе­ни обра­до­ван­ный этим, Август роздал сво­им спут­ни­кам по сорок золотых и взял со всех и каж­до­го клят­ву и руча­тель­ство, что полу­чен­ные день­ги они истра­тят толь­ко на покуп­ку алек­сан­дрий­ских това­ров. (3) Но и потом несколь­ко дней под­ряд он делал раз­лич­ные подар­ки и, меж­ду про­чим, дарил тоги и пла­щи, при­чем было услов­ле­но, чтобы рим­ляне оде­ва­лись и гово­ри­ли по-гре­че­ски, а гре­ки — по-рим­ски. Он усерд­но посе­щал так­же упраж­не­ния гре­че­ских юно­шей, раз­ные виды кото­рых еще сохра­ня­лись на ост­ро­ве Капри как ста­рин­ный гре­че­ский обы­чай. Он устро­ил для них так­же уго­ще­ние, на кото­ром при­сут­ст­во­вал сам, при­чем не толь­ко была допу­ще­на, но и поощ­ря­лась сво­бо­да весе­лых шуток, рас­хи­ще­ние фрук­тов, лакомств и дру­гих бро­сае­мых гостям подар­ков. Сло­вом, Август пре­да­вал­ся всем видам удо­воль­ст­вий.

(4) Сосед­ний с Капри ост­ров он назы­вал Апра­го­по­лем (город празд­ных), на том осно­ва­нии, что его спут­ни­ки пре­да­ва­лись на нем ниче­го­неде­ла­нию. Одно­го из сво­их любим­цев, Мас­га­бу, он еще рань­ше имел обык­но­ве­ние назы­вать по-гре­че­ски «Кти­стом», т. е. осно­ва­те­лем это­го ост­ро­ва. Когда он увидел из сво­его три­кли­ния⁸⁸, что боль­шая тол­па со мно­же­ст­вом све­тиль­ни­ков нахо­дит­ся у моги­лы Мас­га­бы, умер­ше­го за год перед тем, он гром­ким голо­сом про­из­нес тут же сло­жен­ный им по-гре­че­ски стих:

κτίσ­του δὲ τύμ­βον εἰσο­ρῶ πυ­ρούμε­νον89

При этом, обра­тив­шись к одно­му из сви­ты Тибе­рия, по име­ни Тра­зил­лу, воз­ле­жав­ше­му за сто­лом про­тив него и не посвя­щен­но­му в суть дела, он спро­сил его, како­му поэту, по его мне­нию, при­над­ле­жит этот стих. Когда тот затруд­нял­ся отве­тить, он при­ба­вил еще один стих:

ὁρᾷς φάεσ­σι Μασ­γά­βαν τι­μώμε­νον90

и спро­сил его так­же и об этом сти­хе. Когда тот в ответ ска­зал толь­ко, что, чьи бы эти сти­хи ни были, они вели­ко­леп­ны, Август гром­ко захо­хотал и рас­сы­пал­ся в шут­ках. (5) Потом он пере­ехал в Неа­поль, хотя уже тогда болел животом, при­чем болезнь то уси­ли­ва­лась, то осла­бе­ва­ла. Тем не менее, он до кон­ца досмот­рел гим­на­сти­че­ские состя­за­ния, давав­ши­е­ся каж­дые пять лет в его честь, и сопро­вож­дал Тибе­рия до назна­чен­но­го места. Но на обрат­ном пути вслед­ст­вие ухуд­ше­ния болез­ни он, нако­нец, слег в постель в Ноле. Он ото­звал Тибе­рия назад и дол­го про­был с ним наедине в тай­ной беседе, а после это­го уже не зани­мал­ся ника­ким серь­ез­ным делом.

99. В день сво­ей кон­чи­ны он неод­но­крат­но спра­ши­вал, замет­на ли уже тре­во­га за него в наро­де. Он потре­бо­вал зер­ка­ло и велел при­че­сать себе воло­сы и при­ве­сти в при­лич­ный вид свое исхудав­шее лицо. Затем он спро­сил при­шед­ших к нему дру­зей, «как дума­ют они, хоро­шо ли он про­вел свою роль в комедии жиз­ни» и при­ба­вил тут же заклю­чи­тель­ный стих:

Ἐπεὶ δὲ πά­νυ κα­λῶς πέ­παισ­ται, δό­τε κρό­τον καὶ πάν­τες ἡμᾶς με­τὰ χα­ρᾶς προ­πέμ­ψα­τε91.

Затем он отпу­стил всех. В это вре­мя кто-то при­был из Рима; он спро­сил о здо­ро­вье боль­ной доче­ри Дру­за и в этот момент испу­стил дух на руках у Ливии со сло­ва­ми: «Ливия, помни о нашей общей жиз­ни и про­сти».

Судь­ба посла­ла ему лег­кую кон­чи­ну, какую он все­гда себе желал. (2) Ибо вся­кий почти раз, когда он слы­шал, что кто-либо умер быст­ро и без стра­да­ний, он выска­зы­вал и себе и сво­им близ­ким поже­ла­ние такой же εὐθα­νασίαν⁹² — он и сло­во обыч­но употреб­лял имен­но такое. Толь­ко один раз перед кон­чи­ной обна­ру­жи­лись у него при­зна­ки помра­че­ния рас­суд­ка: он вне­зап­но почув­ст­во­вал страх и стал жало­вать­ся, что его тащат какие-то сорок юно­шей. Так­же и это было ско­рее пред­чув­ст­ви­ем, неже­ли ослаб­ле­ни­ем рас­суд­ка, поели­ку его дей­ст­ви­тель­но вынес­ли к наро­ду сорок пре­то­ри­ан­цев.

100. Август скон­чал­ся в той же спальне, что и его отец Окта­вий, в кон­суль­ство Пом­пея и Аппу­лея, кото­рые оба носи­ли имя Секст, 19 авгу­ста⁹³, в девя­том часу дня, имея от роду без трид­ца­ти пяти дней семь­де­сят шесть лет.

(2) Его тело деку­ри­о­ны муни­ци­пи­ев и коло­ний пере­нес­ли из Нолы до самых Бовилл; по при­чине жар­ко­го вре­ме­ни года его нес­ли по ночам, а на день ста­ви­ли в бази­ли­ке или в глав­ном хра­ме каж­до­го лежав­ше­го по пути горо­да. В Бовил­лах его тело при­ня­ли всад­ни­ки всем сосло­ви­ем, внес­ли в Рим и поста­ви­ли в вести­бю­ле его дома.

По пово­ду его тор­же­ст­вен­ных похо­рон и уве­ко­ве­че­ния памя­ти сена­то­ры во вза­им­ном сорев­но­ва­нии дошли до тако­го усер­дия, что сре­ди про­чих пред­ло­же­ний неко­то­рые пола­га­ли необ­хо­ди­мым, чтобы погре­баль­ная про­цес­сия шла через три­ум­фаль­ные ворота, чтобы впе­ре­ди нес­ли взя­тую из курии ста­тую Победы, а тра­ур­ные пес­ни пели маль­чи­ки и девоч­ки из знат­ней­ших фами­лий; дру­гие пред­ло­жи­ли, чтобы в день похо­рон сена­то­ры и всад­ни­ки сня­ли золотые коль­ца и наде­ли желез­ные, а неко­то­рые счи­та­ли необ­хо­ди­мым, чтобы после сожже­ния тела кости были собра­ны жре­ца­ми выс­ших кол­ле­гий. (3) Нашел­ся сена­тор, кото­рый сове­то­вал пере­не­сти назва­ние меся­ца в его честь с авгу­ста на сен­тябрь, ибо в послед­нем меся­це он родил­ся, а в пер­вом — умер. Дру­гой сена­тор пред­ло­жил, чтобы весь пери­од вре­ме­ни от дня его рож­де­ния и до кон­чи­ны был назван веком Авгу­ста и под таким име­нем был вне­сен в фасты⁹⁴. Одна­ко в поче­стях, ему ока­зан­ных, была соблюде­на извест­ная мера. Похваль­ное сло­во ему было про­из­не­се­но два­жды: во-пер­вых, Тибе­ри­ем перед хра­мом Боже­ст­вен­но­го Юлия и, во-вто­рых, Дру­зом, сыном Тибе­рия, перед ста­ры­ми рост­ра­ми. Выне­сен был он на Мар­со­во поле на пле­чах сена­то­ров, и ими же сожжен. (4) Нашел­ся некий быв­ший пре­тор, кото­рый клят­вен­но заявил, что видел, как образ сожжен­но­го Авгу­ста воз­нес­ся к небе­сам. Прах его собра­ли пер­вые лица всад­ни­че­ско­го сосло­вия, босые и оде­тые в одни туни­ки без поя­са, и похо­ро­ни­ли его в Мав­зо­лее. Август воз­двиг это зда­ние в год сво­его шесто­го кон­суль­ства меж­ду Фла­ми­ни­е­вой доро­гой и бере­гом Тиб­ра и уже в то вре­мя пере­дал государ­ству окру­жаю­щие рощи и место про­гу­лок, пред­на­зна­чен­ные для поль­зо­ва­ния наро­да.

101. Заве­ща­ние было состав­ле­но им 3 апре­ля, в кон­суль­ство Люция План­ка и Кая Силия, за год и четы­ре меся­ца до смер­ти; оно состо­я­ло из двух частей, напи­сан­ных частью его соб­ст­вен­ной рукой, частью рукою воль­ноот­пу­щен­ных, Поли­бия и Ила­ри­о­на, и было поло­же­но на хра­не­ние у дев-веста­лок. Они пред­ста­ви­ли его вме­сте с тре­мя дру­ги­ми таким же обра­зом запе­ча­тан­ны­ми свит­ка­ми. Все это было вскры­то и про­чте­но в сена­те. (2) Пер­вы­ми наслед­ни­ка­ми он назна­чил: Тибе­рия — в поло­вин­ной и шестой частях, Ливию — в третьей части. Обо­им он при­ка­зал при­нять свое имя⁹⁵. Вто­ры­ми наслед­ни­ка­ми — Тибе­ри­е­ва сына Дру­за, в третьей части, а в осталь­ных частях — Гер­ма­ни­ка и трех его детей муж­ско­го пола. Наслед­ни­ка­ми третьей сте­пе­ни он назна­чил мно­гих род­ст­вен­ни­ков и дру­зей. Рим­ско­му наро­ду он заве­щал сорок мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, три­бам — три с поло­ви­ной мил­ли­о­на, пре­то­ри­ан­цам — на каж­до­го по тыся­че сестер­ци­ев, сол­да­там город­ских когорт — по пяти­сот, леги­о­не­рам — по три­ста. Эту сум­му он при­ка­зал выпла­тить налич­но­стью, ибо она была отло­же­на отдель­но, и все­гда хра­ни­лась в его казне. (3) Про­чие сум­мы он заве­щал в раз­ном раз­ме­ре и неко­то­рые довел до 20000, для упла­ты кото­рых назна­чил годо­вой срок; в изви­не­ние отсроч­ки он ссы­лал­ся на неболь­шой раз­мер сво­его состо­я­ния и объ­яв­лял, что его наслед­ни­кам доста­нет­ся толь­ко 150 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, хотя за послед­ние два­дцать лет он, по заве­ща­ни­ям дру­зей, полу­чил 1400 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев. Почти всю эту сум­му, вме­сте с обо­и­ми отцов­ски­ми име­ни­я­ми и про­чи­ми наслед­ства­ми, он истра­тил на государ­ство. Обе­их Юлий, дочь и внуч­ку, он после их смер­ти запре­тил хоро­нить в сво­ей гроб­ни­це. (4) Из трех упо­мя­ну­тых выше свит­ков один содер­жал пред­пи­са­ния каса­тель­но его похо­рон, дру­гой — пере­чень его дея­ний, кото­рый он пору­чил выре­зать на мед­ных дос­ках и поста­вить перед Мав­зо­ле­ем, тре­тий — ведо­мость всей импе­рии, сколь­ко и где сто­я­ло войск, сколь­ко име­лось денег в эра­рии, фис­ке⁹⁶ и в недо­бо­рах пода­тей. Он при­ба­вил так­же име­на воль­ноот­пу­щен­ных и рабов, от кото­рых мож­но было потре­бо­вать отче­та.