Письма Марка Туллия Цицерона

72. Квин­ту Тул­лию Цице­ро­ну, в Рим

Фес­са­ло­ни­ка, пер­вая поло­ви­на авгу­ста 58 г.

Марк бра­ту Квин­ту при­вет.

1. Если бла­го­по­лу­чие твое, мой брат, и всех моих род­ных рух­ну­ло от одно­го того, что про­изо­шло со мной, то про­шу тебя при­пи­сы­вать это не моей бес­чест­но­сти и пре­ступ­ле­нию, а ско­рее неосмот­ри­тель­но­сти и несча­стью. Моя вина толь­ко в том, что я пове­рил тем, с чьей сто­ро­ны обман я счи­тал недоз­во­лен­ным, или тем, кому, как я пола­гал, это даже не при­нес­ло бы выго­ды¹. Все самые искрен­ние, бли­жай­шие, самые боль­шие дру­зья либо дро­жа­ли за себя, либо вели себя как недоб­ро­же­ла­те­ли. Таким обра­зом, у меня, несчаст­но­го, не ока­за­лось толь­ко вер­ных дру­зей и осто­рож­но­сти при при­ня­тии реше­ний.

2. Итак, если твоя неви­нов­ность и общее сочув­ст­вие в насто­я­щее вре­мя доста­точ­но ограж­да­ют тебя от непри­ят­но­стей, то тебе, конеч­но, ясно, оста­ет­ся ли для меня какая-нибудь надеж­да на спа­се­ние. Ибо Пом­по­ний, Сестий и наш Писон² до сих пор удер­жи­ва­ли меня в Фес­са­ло­ни­ке, запре­щая ехать даль­ше в надеж­де на неве­до­мые мне дви­же­ния³. Но я ждал их исхо­да боль­ше на осно­ва­нии писем, неже­ли на осно­ва­нии опре­де­лен­ной надеж­ды. И в самом деле, на что мне наде­ять­ся, имея могу­ще­ст­вен­ней­ше­го вра­га⁴, при гос­под­стве хули­те­лей⁵, при невер­но­сти дру­зей и мно­же­стве недоб­ро­же­ла­те­лей?

3. Что каса­ет­ся новых народ­ных три­бу­нов, то Сестий дей­ст­ви­тель­но очень пре­дан мне, как, наде­юсь, и Курий⁶, Милон⁷, Фадий⁸, Гра­ти­дий⁹; но будет силь­но про­ти­вить­ся Кло­дий, кото­рый, даже как част­ный чело­век, смо­жет при помо­щи той же шай­ки вол­но­вать народ на сход­ках; затем будут под­готов­лять и выступ­ле­ние с запре­том¹⁰.

4. Я не пред­став­лял себе это­го при сво­ем отъ­езде; наобо­рот, часто гово­ри­ли, что через три дня я воз­вра­щусь с вели­чай­шей сла­вой. «Ну, и что же, — ска­жешь ты, — в таком слу­чае?». Что? Мно­гое соеди­ни­лось, чтобы сму­тить мой рас­судок: вне­зап­ная изме­на Пом­пея, отчуж­ден­ность кон­су­лов, а так­же пре­то­ров, страх сре­ди откуп­щи­ков, ору­жие. Сле­зы род­ных поме­ша­ли мне пой­ти на смерть, что́ было бы, конеч­но, наи­луч­шим выхо­дом и для сохра­не­ния чести и во избе­жа­ние невы­но­си­мых стра­да­ний. Но об этом я напи­сал тебе в том пись­ме, кото­рое я пере­дал Фае­то­ну¹¹. Теперь, так как ты вверг­нут в такое горе и стра­да­ния, как никто нико­гда, если может помочь наше­му обще­му бед­ст­вию состра­да­ние людей, то ты, конеч­но, достиг­нешь неве­ро­ят­но­го; если же мы окон­ча­тель­но погиб­ли, то — горе мне! — я буду при­чи­ной гибе­ли всех сво­их, кото­рым рань­ше не при­хо­ди­лось сты­дить­ся за меня.

5. Ты все-таки, как я уже писал тебе, выяс­ни все обсто­я­тель­ства, рас­сле­дуй и напи­ши мне всю прав­ду, как того тре­бу­ет мое поло­же­ние, а не твоя любовь ко мне. Я же пока буду счи­тать, что это важ­но для тебя или для сохра­не­ния надеж­ды, буду про­дол­жать жить. Ты убедишь­ся в вели­чай­шей друж­бе ко мне со сто­ро­ны Сестия¹²; верю, что на тво­ей сто­роне и Лен­тул¹³, кото­рый будет кон­су­лом. Впро­чем, сде­лать труд­нее, чем ска­зать. Вооб­ще, ты увидишь, что тре­бу­ет­ся и како­во поло­же­ние. Если никто не отне­сет­ся с пре­зре­ни­ем к тво­е­му оди­но­че­ству и наше­му обще­му бед­ст­вию, то мож­но будет кое-что сде­лать, бла­го­да­ря тебе или уж ника­ким спо­со­бом; если же вра­ги нач­нут пре­сле­до­вать и тебя, не усту­пай: ведь со мной будут бороть­ся не меча­ми, а судеб­ны­ми дела­ми¹⁴. Я все-таки хотел бы, чтобы это­го не про­изо­шло. Молю тебя напи­сать мне обо всем и счи­тать, что я, быть может, менее тверд и разу­мен, чем преж­де, но не мень­ше люб­лю тебя и пре­дан тебе.