Письма Марка Туллия Цицерона

346. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

Фор­мий­ская усадь­ба, 2 мар­та 49 г.

1. Не сомне­ва­юсь, что тебе нена­вист­ны еже­днев­ные пись­ма, осо­бен­но когда я не изве­щаю тебя ни о чем новом и вооб­ще уже не нахо­жу ново­го содер­жа­ния для пись­ма. Но если бы я, затра­тив труд, когда нет ника­ких осно­ва­ний, посы­лал к тебе пись­мо­нос­цев с пусты­ми пись­ма­ми, я посту­пал бы глу­по; но тем, кто отправ­ля­ет­ся в путь, осо­бен­но домо­чад­цам, не могу не давать писем к тебе; в то же вре­мя, верь мне, я несколь­ко успо­ка­и­ва­юсь сре­ди этих несча­стий, когда как бы гово­рю с тобой; когда же читаю твои пись­ма, то даже еще боль­ше. Вполне пони­маю, что после это­го бег­ства и моих стра­хов не было вре­ме­ни, кото­рое долж­но было бы быть более немо в смыс­ле писем, пото­му что ни в Риме не слыш­но ниче­го ново­го, ни в этой мест­но­сти, кото­рая к Брун­ди­сию бли­же, чем ты, на рас­сто­я­ние двух­днев­но­го или трех­днев­но­го пути, а вся борь­ба это­го пер­во­го вре­ме­ни про­ис­хо­дит в Брун­ди­сии; имен­но этим ожи­да­ни­ем я и мучусь. Но мы будем все знать до нон. Цезарь, как я вижу, отпра­вил­ся из Кор­фи­ния после полу­дня в тот же день, в кото­рый Пом­пей утром выехал из Кану­сия, то есть в день Фера­лий¹. Но Цезарь дви­жет­ся так и побуж­да­ет сол­дат к быст­ро­те таки­ми выда­ча­ми, что я боюсь, как бы он не под­сту­пил к Брун­ди­сию ско­рее, чем нуж­но.

2. Ты ска­жешь: «В чем же твой успех, если ты пред­вос­хи­ща­ешь огор­че­ние от того собы­тия, о кото­ром будешь знать через три дня?». Дей­ст­ви­тель­но, ни в чем; но, как я ска­зал рань­ше, я гово­рю с тобой очень охот­но и в то же вре­мя знай — то мое реше­ние, кото­рое каза­лось уже доволь­но твер­дым, сла­бе­ет. Для меня недо­ста­точ­но под­хо­дят те вер­ши­те­ли, кото­рых ты одоб­ря­ешь². И в самом деле, какой посту­пок их по отно­ше­нию к государ­ству когда-либо слу­чай­но оста­вил след, и кто ожи­да­ет от них чего-либо, достой­но­го похва­лы? Кля­нусь, я не счи­таю заслу­жи­ваю­щи­ми похва­лы тех, кто ради под­готов­ки вой­ны отпра­вил­ся за море, хотя это­го и нель­зя было пере­не­сти; ведь я вижу, сколь вели­кая это будет вой­на и сколь губи­тель­ная. Но меня при­вле­ка­ет один чело­век³, кото­ро­му я, види­мо, дол­жен быть спут­ни­ком при его бег­стве, союз­ни­ком при вос­ста­нов­ле­нии государ­ст­вен­но­го строя. — «Так ты столь­ко раз изме­ня­ешь свое мне­ние?». Я гово­рю с тобой, слов­но сам с собой. Кто в таком важ­ном деле не рас­суж­да­ет сам с собой по-раз­но­му? В то же вре­мя я хочу выведать и твое мне­ние, чтобы быть твер­же, если оно преж­нее, чтобы согла­сить­ся с тобой, если оно изме­ни­лось.

3. Вооб­ще в отно­ше­нии того, в чем я колеб­люсь, мне важ­но знать, что наме­рен делать Доми­ций, что наш Лен­тул⁴. О Доми­ции слу­хи раз­ные: то, что он в Тибур­ской обла­сти, — неле­по; то, что он с Лепида­ми под­сту­пил к Риму, по-мое­му, невер­но. Ведь Лепид гово­рит, что он куда-то про­ник скры­ты­ми путя­ми, но для того ли, чтобы скрыть­ся, или чтобы добрать­ся до моря — даже он не зна­ет. Он так­же не зна­ет насчет сына. Он добав­ля­ет одно, очень огор­чи­тель­ное: Доми­цию не воз­вра­ще­ны день­ги, кото­рых у него было в Кор­фи­нии доволь­но мно­го⁵. Но о Лен­ту­ле ника­ких изве­стий. Пожа­луй­ста, раз­уз­най об этом и напи­ши мне.