Письма Марка Туллия Цицерона

731. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

Путе­оль­ская усадь­ба, 17 мая 44 г.

1. О несча­стье с Алек­си­о­ном!¹ Труд­но пове­рить, какое огор­че­ние я испы­тал и, кля­нусь, вовсе не от того, что боль­шин­ство мне гово­ри­ло: «Так к како­му же вра­чу ты обра­тишь­ся?». Что мне теперь во вра­че? Или их такой недо­ста­ток, если нуж­но? Люб­ви ко мне, доб­роты и любез­но­сти не хва­та­ет мне. Еще одно: чего толь­ко не сле­ду­ет нам стра­шить­ся, раз воз­дер­жан­но­го чело­ве­ка, искус­ней­ше­го вра­ча неожи­дан­но погу­би­ла столь тяж­кая болезнь? Но во всем этом одно уте­ше­ние — мы роди­лись с тем усло­ви­ем, что не долж­ны отвер­гать ниче­го, что может слу­чить­ся с чело­ве­ком.

2. Что каса­ет­ся Анто­ния, я уже ранее писал тебе, что я с ним не встре­тил­ся². Ведь он при­был к Мисе­ну, когда я был в пом­пей­ской усадь­бе. Оттуда он выехал рань­ше, чем я узнал о его при­бы­тии. Но слу­чай­но, когда я читал твое пись­мо, у меня в путе­оль­ской усадь­бе был Гир­ций; я ему про­чи­тал и пере­го­во­рил³. Сна­ча­ла он мне не усту­пал ни в чем важ­ном, затем, в ито­ге раз­го­во­ра, готов был сде­лать меня судьей не толь­ко в этом деле, но и все­го его кон­суль­ства⁴. Но с Анто­ни­ем я буду вести пере­го­во­ры так, чтобы он понял, что если он удо­вле­тво­рит меня в этом деле, то я буду все­це­ло в его рас­по­ря­же­нии. Дола­бел­ла, наде­юсь, дома⁵.

3. Вер­нем­ся к нашим⁶. Ты ука­зы­ва­ешь, что у тебя на них доб­рая надеж­да ввиду мяг­ко­сти эдик­тов. Одна­ко, когда за шест­на­дцать дней до календ Гир­ций выез­жал от меня из путе­оль­ской усадь­бы в Неа­поль для встре­чи с Пан­сой, я понял весь его образ мыс­лей. Ведь я отвел его в сто­ро­ну и дал совет в поль­зу мира; он, разу­ме­ет­ся, не мог ска­зать, что не хочет мира, но ска­зал, что боит­ся воен­ных дей­ст­вий с нашей сто­ро­ны не менее, чем со сто­ро­ны Анто­ния, и что все-таки обе сто­ро­ны не без осно­ва­ний рас­по­ла­га­ют защи­той, но он опа­са­ет­ся воен­ных дей­ст­вий обе­их сто­рон. Что еще нуж­но? Ниче­го здра­во­го.

4. Насчет Квин­та сына я согла­сен с тобой. Отцу, по край­ней мере, твое пре­крас­ное пись­мо, конеч­но, было очень при­ят­но. Церел­лию же я лег­ко удо­вле­тво­рил, и мне пока­за­лось, что она не осо­бен­но бес­по­ко­ит­ся; а если бы она бес­по­ко­и­лась, то я, во вся­ком слу­чае, не стал бы⁷. Что же каса­ет­ся той, кото­рая тебе, как ты пишешь, в тягость⁸, удив­ля­юсь, что ты вооб­ще выслу­шал ее. Ведь если я похва­лил ее сре­ди дру­зей, в при­сут­ст­вии ее тро­их сыно­вей и тво­ей доче­ри, то что из это­го?

Иль мало отвра­ти­тель­на личи­на самой ста­ро­сти?

5. Брут про­сит, чтобы до календ¹⁰; он писал так­же мне, и я, пожа­луй, сде­лаю. Но я совсем не знаю, чего он хочет. Ведь какой совет могу я подать ему, раз я сам нуж­да­юсь в сове­те и раз он поза­бо­тил­ся о сво­ем бес­смер­тии луч­ше, неже­ли о нашем спо­кой­ст­вии? Насчет цари­цы¹¹ слух замол­ка­ет. Что каса­ет­ся Флам­мы¹², закли­наю тебя — если что-нибудь можешь.