Письма Марка Туллия Цицерона

783. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

На кораб­ле, в пути в Пом­пеи, 19 авгу­ста 44 г.

1. За семь дней до секс­тиль­ских ид, когда я, отплыв от Лев­ко­пет­ры¹ (ведь я оттуда пере­прав­лял­ся), про­дви­нул­ся при­бли­зи­тель­но на три­ста ста­ди­ев², я был отбро­шен силь­ным австром³ к той же Лев­ко­пет­ре. Когда я ждал там вет­ра (ведь это была усадь­ба наше­го Вале­рия, так что я был запро­сто и с удо­воль­ст­ви­ем), туда при­бы­ли неко­то­рые име­ни­тые люди из Регия, совсем недав­но из Рима, сре­ди них — свя­зан­ный с Бру­том уза­ми госте­при­им­ства, кото­рый оста­вил Бру­та в Неа­по­ле. Они доста­ви­ли сле­дую­щее: эдикт Бру­та и Кас­сия⁴ и сооб­ще­ние, что сенат собе­рет­ся в пол­ном соста­ве в кален­ды; Брут и Кас­сий при­сла­ли пись­мо кон­су­ля­рам и быв­шим пре­то­рам с прось­бой при­сут­ст­во­вать. Они изве­ща­ли о необы­чай­ной надеж­де, что Анто­ний усту­пит, что будет согла­ше­ние, что наши воз­вра­тят­ся в Рим. Они так­же при­бав­ля­ли, что мое отсут­ст­вие чув­ст­ву­ют, что меня слег­ка осуж­да­ют. Услы­хав это, я без вся­ко­го коле­ба­ния отка­зал­ся от наме­ре­ния уехать, кото­рое, кля­нусь, даже ранее не радо­ва­ло меня.

2. Но про­чи­тав твое пись­мо, я уди­вил­ся, как это ты так рез­ко изме­нил мне­ние, одна­ко я пола­гал, что не без при­чи­ны. Впро­чем, хотя ты не сове­то­вал и не побуж­дал меня к отъ­езду, ты, во вся­ком слу­чае, одоб­рил, — толь­ко бы я в январ­ские кален­ды был в Риме. Так и полу­ча­лось: пока опас­ность каза­лась мень­шей, я отсут­ст­во­вал, а при­ез­жал в самое пла­мя. Но это, хотя и выска­за­но небла­го­ра­зум­но, все-таки не заслу­жи­ва­ет пори­ца­ния: во-пер­вых, так как это сде­ла­но в согла­сии со мной; затем, даже если бы по тво­е­му сове­ту, то в чем, кро­ме искрен­но­сти, дол­жен ручать­ся тот, кто дает совет?

3. Я не мог доста­точ­но нади­вить­ся тому, что ты напи­сал в таких выра­же­ни­ях: «Итак, хоро­шо — ты, кото­рый пре­крас­ную смерть⁵, хоро­шо! Покинь оте­че­ство». Раз­ве я покидал, или тебе тогда каза­лось, что я покидаю? Ты это­му не толь­ко не пре­пят­ст­во­вал, но даже одоб­рял это. Про­чее — важ­нее. «Пожа­луй­ста, составь для меня какое-нибудь объ­яс­не­ние, что тебе надо было сде­лать это». Так ли, мой Аттик? В защи­те нуж­да­ет­ся мой посту­пок, осо­бен­но в тво­их гла­зах, раз ты чрез­вы­чай­но одоб­рил это? Да, я состав­лю это оправ­да­тель­ное сочи­не­ние, но для кого-нибудь из тех, вопре­ки жела­нию и сове­ту кото­рых я выехал. Впро­чем, что за надоб­ность теперь в объ­яс­не­нии? Если бы я упор­ст­во­вал, — была бы надоб­ность. «Но имен­но⁶ это не стой­ко». Ни один уче­ный нико­гда не гово­рил (а по это­му вопро­су напи­са­но мно­го), что пере­ме­на реше­ния есть нестой­кость.

4. И вот затем сле­дую­щее: «Если бы ты был из шко­лы наше­го Фед­ра⁷, оправ­да­ние было бы гото­во. Теперь что мы отве­тим?». Сле­до­ва­тель­но, это­му мое­му поступ­ку я не мог бы полу­чить одоб­ре­ние у Като­на? Разу­ме­ет­ся, он пре­ис­пол­нен мер­зо­сти и позо­ра! О, если бы ты нашел это сна­ча­ла! Ты, по сво­е­му обык­но­ве­нию, был бы для меня Като­ном.

5. Вот послед­нее, пожа­луй, самое тяж­кое: «Ведь наш Брут мол­чит», то есть: не осме­ли­ва­ет­ся сове­то­вать чело­ве­ку тако­го воз­рас­та. Твои сло­ва, я счи­таю, не озна­ча­ют ниче­го дру­го­го, и, кля­нусь, так оно и есть. Ведь когда я за пят­на­дцать дней до сен­тябрь­ских календ при­был в Велию, Брут услы­хал об этом; ведь он со сво­и­ми кораб­ля­ми был у реки Гелет, на рас­сто­я­нии трех миль по эту сто­ро­ну от Велии. Он тот­час ко мне пеш­ком. Бес­смерт­ные боги! Как он, силь­но обра­до­ван­ный моим воз­вра­ще­ни­ем или, луч­ше, пово­ротом назад, излил все то, о чем мол­чал, так что я вспом­нил твое: «Ведь наш Брут мол­чит»! Но боль­ше все­го он огор­чил­ся, что в секс­тиль­ские кален­ды меня не было в сена­те. Писо­на⁸ он пре­воз­но­сил до небес; но он радо­вал­ся, что я избе­жал двух тяг­чай­ших упре­ков; одно­го, кото­рый я, как я пони­мал, навле­кал на себя, пред­при­ни­мая поезд­ку, — в утра­те надеж­ды и остав­ле­нии государ­ства (мне везде с пла­чем сето­ва­ли люди, кото­рых я не заве­рял в сво­ем ско­ром воз­вра­ще­нии); дру­го­го, по пово­ду кото­ро­го Брут и быв­шие вме­сте с ним (их было мно­го) радо­ва­лись, что я избе­жал упре­ка, — буд­то я, как пола­га­ли, выехал на олим­пий­ские игры. Позор­нее это­го нет ниче­го при любом поло­же­нии государ­ства, но при нынеш­нем это невоз­мож­но оправ­дать. Да, я чрез­вы­чай­но бла­го­да­рен авст­ру³, кото­рый отвра­тил от меня столь вели­кое бес­че­стие.

6. Вот бла­го­вид­ные при­чи­ны мое­го пово­рота назад; они, пра­во, закон­ны и важ­ны; но нет ни одной более закон­ной, неже­ли то, что ты же в дру­гом пись­ме: «Если ты кому-либо что-либо дол­жен, при­ми меры, чтобы было чем спол­на упла­тить; ведь из-за стра­ха воен­ных дей­ст­вий затруд­не­ние необы­чай­но»⁹. Я про­чи­тал это пись­мо, нахо­дясь в середине про­ли­ва¹⁰, так что мне не при­хо­ди­ло на ум, какие меры я мог бы при­нять, кро­ме того чтобы защи­щать­ся само­му, при­сут­ст­вуя. Но об этом доста­точ­но; осталь­ное при встре­че.

7. Я про­чел эдикт Анто­ния, полу­чив его от Бру­та, и их¹¹ пре­крас­ный ответ, но совсем не вижу, какое дей­ст­вие ока­зы­ва­ют эти эдик­ты или что они име­ют в виду. И я теперь при­ез­жаю туда к вам не для того, чтобы взять­ся за государ­ст­вен­ные дела, как нахо­дил нуж­ным Брут. Ведь что может про­изой­ти? Раз­ве кто-нибудь согла­сил­ся с Писо­ном¹². Раз­ве сам он сно­ва явил­ся на дру­гой день? Но, как гово­рят, чело­ве­ку мое­го воз­рас­та не надо быть дале­ко от моги­лы¹³.

8. Но, закли­наю тебя, что это я услы­хал от Бру­та? По его сло­вам, ты напи­сал, что Пилия стра­да­ет рас­слаб­ле­ни­ем. Я очень взвол­но­ван; впро­чем, он же пишет, что ты наде­ешь­ся на луч­шее. Это­го я очень хотел бы, и ты пере­дашь ей боль­шой при­вет и милей­шей Атти­ке. Пишу это во вре­мя пла­ва­ния, подъ­ез­жая к пом­пей­ской усадь­бе, за три­на­дцать дней до календ.