История Рима от основания города

Книга VIII, гл. 33

33. (1) Но эти­ми реча­ми лега­ты ско­рее вос­ста­но­ви­ли дик­та­то­ра про­тив себя, неже­ли при­ми­ри­ли его с началь­ни­ком кон­ни­цы: им было при­ка­за­но сой­ти с три­бу­на­ла¹⁰¹. (2) Пока через гла­ша­тая дик­та­тор тщил­ся добить­ся тиши­ны (ведь из-за шума и бес­по­ряд­ка не было слыш­но ни само­го дик­та­то­ра, ни его при­служ­ни­ков), насту­пи­ла ночь и, слов­но на поле бра­ни, поло­жи­ла конец про­ти­во­бор­ству.

(3) Началь­ни­ку кон­ни­цы было при­ка­за­но явить­ся на дру­гой день, но все твер­ди­ли, что назав­тра Папи­рий, заде­тый и оже­сто­чен­ный самим сопро­тив­ле­ни­ем, рас­па­лит­ся пуще преж­не­го, и Фабий тай­ком бежал из лаге­ря в Рим. (4) По сове­ту отца, Мар­ка Фабия¹⁰², уже три­жды быв­ше­го кон­су­лом, а так­же дик­та­то­ром, он немед­лен­но созвал сенат¹⁰³, и, когда дошел до самых горь­ких жалоб на наси­лие и про­из­вол дик­та­то­ра, перед кури­ем вдруг послы­шал­ся шум: это лик­то­ры про­кла­ды­ва­ли дик­та­то­ру доро­гу. И вот, пылая гне­вом, вошел он сам. Узнав о бег­стве Фабия из лаге­ря, он тот­час с лег­кой кон­ни­цей пустил­ся в пого­ню. (5) Вновь начал­ся спор, и Папи­рий при­ка­зал схва­тить Фабия. (6) Он неумо­ли­мо сто­ял на сво­ем, невзи­рая на моль­бы пер­вых из отцов и все­го сена­та в целом, и тогда отец юно­ши, Марк Фабий, ска­зал: (7) «Раз уж ни воля сена­та, ни мои пре­клон­ные годы, коим ты гото­вишь сирот­ство, ни доб­лесть и знат­ность началь­ни­ка кон­ни­цы, кото­ро­го ты сам себе выбрал, ров­ным сче­том ниче­го для тебя не зна­чат, как не зна­чат и моль­бы, не раз тро­гав­шие серд­ца непри­я­те­лей и смяг­чав­шие гнев богов, то я обра­ща­юсь к народ­ным три­бу­нам, я взы­ваю к наро­ду, (8) и раз ты отвер­га­ешь суд сво­его вой­ска, сво­его сена­та, то ему я пред­ла­гаю быть тво­им судьею, ему, един­ст­вен­но­му, кто име­ет, навер­ное, боль­ше вла­сти и силы, чем твоя дик­та­ту­ра. Посмот­рим, как ты отверг­нешь обжа­ло­ва­ние, како­му усту­пил даже Тулл Гости­лий, рим­ский царь»¹⁰⁴.

(9) Из курии пошли в народ­ное собра­ние. Когда дик­та­тор под­нял­ся на воз­вы­ше­ние в окру­же­нии несколь­ких чело­век, а за ним началь­ник кон­ни­цы в сопро­вож­де­нии всех пер­вей­ших людей государ­ства, Папи­рий при­ка­зал све­сти Фабия¹⁰⁵ с Ростр на зем­лю. (10) Отец, спу­стив­ший­ся вслед за сыном, ска­зал: «Очень хоро­шо, что ты при­ка­зал отве­сти нас вниз: отсюда мы смо­жем подать голос как и про­стые граж­дане!»

с.398 Пона­ча­лу слы­ша­лись не столь­ко связ­ные речи, сколь­ко отдель­ные выкри­ки; (11) нако­нец шум был пере­крыт него­дую­щим голо­сом ста­ро­го Фабия: он пори­цал Папи­рия за над­мен­ность и жесто­кость; (12) он вспо­ми­нал, что был и сам в Риме дик­та­то­ром и никто — ни пле­бей, ни цен­ту­ри­он, ни рядо­вой воин — не тер­пел от него при­тес­не­ний, (13) а Папи­рий доби­ва­ет­ся победы над рим­ским вое­на­чаль­ни­ком, слов­но это вра­же­ский пред­во­ди­тель. Как раз­нит­ся сдер­жан­ность преж­них дик­та­то­ров от занос­чи­во­сти и жесто­ко­сти нынеш­них. (14) Гнев дик­та­то­ра Квинк­ция Цин­цин­на­та, выру­чив­ше­го кон­су­ла Луция Мину­ция из оса­ды, побудил его все­го лишь назна­чить кон­су­ла Мину­ция лега­том¹⁰⁶. (15) Марк Фурий Камилл не толь­ко сдер­жал свое него­до­ва­нье на Луция Фурия, когда тот, позо­ря его седи­ны и его власть, потер­пел постыд­ней­шее пора­же­нье, не толь­ко не напи­сал о сото­ва­ри­ще наро­ду или сена­ту ниче­го, что бы того позо­ри­ло, (16) но и по воз­вра­ще­нии, когда полу­чил поз­во­ле­нье сена­та по сво­е­му усмот­ре­нию выби­рать из сото­ва­ри­щей того, кто будет делить с ним власть, имен­но Фурия счел самым достой­ным из кон­суль­ских три­бу­нов¹⁰⁷. (17) А если гово­рить о наро­де, в руках кото­ро­го вся пол­нота вла­сти, то гнев его на тех, кто по без­рас­суд­ству и недо­мыс­лию губил вой­ско, нико­гда не тре­бо­вал ниче­го более жесто­ко­го, чем лише­ние иму­ще­ства: нико­гда еще до сих пор не тре­бо­ва­ли смер­тью карать пол­ко­вод­цев за неуспех вой­ны. (18) Ныне же вождям рим­ско­го наро­да, несмот­ря на победу и с пол­ным пра­вом заслу­жен­ный три­умф, гро­зят роз­га­ми и топо­ра­ми, что не подо­ба­ет и при пора­же­нии. (19) Чему же тогда дол­жен был под­верг­нуть­ся его сын, если бы он погу­бил вой­ско, если бы он был раз­гром­лен, бежал и бро­сил лагерь? Мог­ла ли ярость дик­та­то­ра и его неистов­ство зай­ти даль­ше биче­ва­нья роз­га­ми и каз­ни? (20) Как при­ми­рить меж­ду собой то, что из-за Квин­та Фабия граж­дане лику­ют, совер­шая молеб­ст­вия и воз­но­ся бла­го­да­ре­ния за победу, (21) а его само­го, из-за кого откры­ты свя­ти­ли­ща богов, курят­ся жерт­ва­ми алта­ри, мно­жат­ся хва­лы и при­но­ше­ния богам, обна­жен­но­го, секут роз­га­ми на гла­зах рим­ско­го наро­да, в виду Капи­то­лия и Кре­по­сти и перед взо­ром богов, коих он не напрас­но при­зы­вал в двух сра­же­ни­ях?! (22) Како­во стер­петь это вой­ску, одер­жав­ше­му победу под его нача­лом и ауспи­ци­я­ми? Что за горе будет в рим­ском лаге­ре! Что за лико­ва­ние в стане вра­гов!

(23) Так гово­рил он, разом упре­кая и жалу­ясь, при­зы­вая в свиде­те­ли богов и людей, и, обни­мая сына, про­ли­вал обиль­ные сле­зы.