Письма Марка Туллия Цицерона

266. Аппию Клав­дию Пуль­х­ру, в Рим

Лагерь у реки Пира­ма, июнь 50 г.

Марк Тул­лий Цице­рон шлет при­вет Аппию Пуль­х­ру, как я наде­юсь¹, цен­зо­ру.

1. Когда я нахо­дил­ся в лаге­ре у реки Пира­ма, мне в одно и то же вре­мя вру­чи­ли два пись­ма от тебя, кото­рые Квинт Сер­ви­лий пере­слал мне из Тар­са; одно из них было поме­че­но апрель­ски­ми нона­ми; в дру­гом, пока­зав­шем­ся мне более позд­ним, чис­ло не было ука­за­но. Итак, сна­ча­ла отве­чу на пер­вое пись­мо, в кото­ром ты пишешь мне об оправ­да­нии по обви­не­нию в пре­ступ­ле­нии про­тив вели­че­ства². Хотя я уже очень дав­но узнал об этом из писем, от вест­ни­ков и, нако­нец, бла­го­да­ря мол­ве — ведь об этом гово­ри­ли вполне откры­то, не пото­му, чтобы кто-нибудь мог думать ина­че, но пото­му, что о про­слав­лен­ных мужах обыч­но ниче­го не сооб­ща­ют тай­но, — тем не менее твое пись­мо сде­ла­ло это еще более радост­ным для меня, не толь­ко пото­му, что оно гово­ри­ло яснее и подроб­нее, чем народ­ная мол­ва, но так­же пото­му, что мне каза­лось, что я поздрав­ляю тебя боль­ше, когда узнаю о тебе от тебя само­го.

2. Итак, я мыс­лен­но обнял тебя в твое отсут­ст­вие, а пись­мо поце­ло­вал и сам себя поздра­вил. Ведь то, что всем наро­дом, сена­том, судья­ми возда­ет­ся даро­ва­нию, настой­чи­во­сти, доб­ле­сти, — я, пожа­луй, льщу себе сам, вооб­ра­жая, что это при­су­ще мне, — пола­гаю, возда­ет­ся так­же мне само­му. Не тому, что исход суда над тобой ока­зал­ся столь слав­ным для тебя, удив­лял­ся я, но тому, что нра­вы тво­их недру­гов были столь дур­ны­ми. «Какая раз­ни­ца, — ска­жешь ты, — быть ли обви­нен­ным в под­ку­пе изби­ра­те­лей или же в пре­ступ­ле­нии про­тив вели­че­ства?». По суще­ству — ника­кой, ибо к пер­во­му ты не был при­ча­стен, а вто­рое воз­ве­ли­чил. Тем не менее пре­ступ­ле­ние про­тив вели­че­ства неопре­де­лен­но³, хотя Сул­ла и не хотел, чтобы мож­но было без­на­ка­зан­но шуметь про­тив кого угод­но. Напро­тив, пре­ступ­ле­ние в под­ку­пе изби­ра­те­лей настоль­ко явно по сво­е­му соста­ву, что чело­ве­ка мож­но либо бес­чест­но обви­нить, либо защи­тить. И, в самом деле, как может остать­ся неуста­нов­лен­ным, был ли про­из­веден под­куп или не был? Но кому когда-либо каза­лось подо­зри­тель­ным про­хож­де­ние тобой почет­ных долж­но­стей? Горе мне, что я не при­сут­ст­во­вал! Какой бы смех я вызвал!

3. Что же каса­ет­ся суда за пре­ступ­ле­ние про­тив вели­че­ства, то в тво­ем пись­ме мне были чрез­вы­чай­но при­ят­ны два обсто­я­тель­ства: одно — что тебя, как ты пишешь, защи­ти­ло само государ­ство, кото­рое, даже рас­по­ла­гая чрез­вы­чай­но боль­шим чис­лом чест­ных и стой­ких граж­дан, долж­но было бы защи­щать таких мужей, а теперь тем более, что недо­ста­ток граж­дан всех долж­ност­ных сте­пе­ней и всех воз­рас­тов так велик, что столь оси­ро­тев­шее государ­ство долж­но доро­жить таки­ми защит­ни­ка­ми; вто­рое — что ты уди­ви­тель­но хва­лишь вер­ность и бла­го­же­ла­тель­ность Пом­пея и Бру­та. Раду­юсь их доб­ле­сти и чув­ству дол­га, как пото­му, что это близ­кие тебе люди, мои луч­шие дру­зья, так и пото­му, что один из них — пер­вый чело­век сре­ди всех пле­мен во все века, дру­гой — уже дав­но пер­вый сре­ди моло­де­жи⁴, вско­ре, наде­юсь, будет пер­вым в государ­стве. Что же каса­ет­ся под­куп­лен­ных свиде­те­лей, кото­рые долж­ны быть заклей­ме­ны их сограж­да­на­ми, то, если Флакк⁵ еще ниче­го не сде­лал, это сде­лаю я на обрат­ном пути через Азию.

4. Теперь пере­хо­жу ко вто­ро­му пись­му. Отто­го, что ты дал мне как бы очерк обще­го поло­же­ния и состо­я­ния государ­ст­вен­ных дел, про­ни­ца­тель­ность тво­е­го пись­ма меня чрез­вы­чай­но раду­ет. Ведь я вижу и менее зна­чи­тель­ные опас­но­сти, неже­ли те, кото­рых я боял­ся, и более силь­ную опо­ру, если, как ты пишешь, «все силы государ­ства отда­лись под води­тель­ство Пом­пея»; я так­же хоро­шо понял твою готов­ность и стрем­ле­ние защи­щать государ­ство и полу­чил уди­ви­тель­ное удо­воль­ст­вие от этой тво­ей забот­ли­во­сти: при сво­ей чрез­вы­чай­ной заня­то­сти ты все-таки поже­лал, чтобы я узнал о поло­же­нии государ­ства бла­го­да­ря тебе. Что же каса­ет­ся авгур­ских книг, то сохра­ни их до вре­ме­ни наше­го обще­го досу­га; ведь когда я в сво­ем пись­ме тре­бо­вал от тебя обе­щан­но­го тобой, я пола­гал, что ты нахо­дишь­ся близ Рима⁶, рас­по­ла­гая пол­ным досу­гом; теперь же, так как ты сам обе­ща­ешь, я буду ждать, вме­сто авгур­ских книг, всех тво­их речей в обра­ботан­ном виде.

5. Децим Тул­лий, кото­ро­му ты дал пору­че­ния для меня, ко мне не явил­ся, и со мной уже нет нико­го из тво­их, кро­ме всех моих, кото­рые все твои. Какое из моих писем ты назы­ва­ешь более сер­ди­тым, не пони­маю. Я писал тебе два­жды, тща­тель­но обе­ляя себя, слег­ка обви­няя тебя в том, что ты быст­ро пове­рил насчет меня. Этот род попре­ков, пра­во, мне казал­ся дру­же­ским; если же он не нра­вит­ся тебе, не буду при­бе­гать к нему впредь. Но если, как ты пишешь, это пись­мо не было крас­но­ре­чи­во, знай — это было не мое. Подоб­но тому, как Ари­старх⁷ не при­зна­ет Гоме­ро­вым сти­ха, кото­ро­го он не одоб­ря­ет, так и ты — ведь я охот­ник до шуток — не счи­тай моим того, что не будет крас­но­ре­чи­во. Будь здо­ров, а во вре­мя цен­зу­ры, если ты уже цен­зор, как я наде­юсь, мно­го раз­мыш­ляй о сво­ем пра­деде⁸.