Письма Марка Туллия Цицерона

30. Квин­ту Тул­лию Цице­ро­ну, в про­вин­цию Азию

Рим, нача­ло 59 г.

Марк бра­ту Квин­ту при­вет.

1. Хотя я и не сомне­вал­ся в том, что мно­гие вест­ни­ки, нако­нец, мол­ва самой сво­ей стре­ми­тель­но­стью опе­ре­дит это пись­мо, и ты уже услы­шишь от дру­гих, что при­ба­вил­ся тре­тий год¹ к нашей тос­ке и тво­е­му тру­ду, я все же счел необ­хо­ди­мым, чтобы ты полу­чил изве­ще­ние об этой тяго­те и от меня. Ведь в пред­ше­ст­во­вав­ших пись­мах, и не в одном, а во мно­гих, когда дру­гие уже отча­я­лись в успе­хе, я все же пода­вал тебе надеж­ду на ско­рый отъ­езд и не толь­ко, чтобы воз­мож­но доль­ше радо­вать тебя этой при­ят­ной мыс­лью, но и пото­му, что и я и пре­то­ры² при­ла­га­ли к это­му такое боль­шое ста­ра­ние, что я не сомне­вал­ся в воз­мож­но­сти удач­но­го окон­ча­ния дела.

2. Теперь же, раз слу­чи­лось, что ни пре­то­ры сво­им вли­я­ни­ем, ни я сво­ей настой­чи­во­стью не смог­ли ничем помочь, не огор­чать­ся этим очень труд­но; одна­ко не подо­ба­ет, чтобы это бре­мя сло­ми­ло и осла­би­ло нас, зака­лен­ных в вели­чай­ших подви­гах и испы­та­ни­ях. А так как люди долж­ны осо­бен­но тяже­ло пере­но­сить то, что они навлек­ли на себя по соб­ст­вен­ной вине, то кое-что в этом деле долж­но огор­чать меня боль­ше, чем тебя. Это дей­ст­ви­тель­но была моя вина в том, про­тив чего ты воз­ра­жал и в беседе при сво­ем отъ­езде и в пись­мах, — что тебе не назна­чи­ли пре­ем­ни­ка в тече­ние пер­во­го года. Заботясь о бла­ге союз­ни­ков³, про­ти­во­дей­ст­вуя без­за­стен­чи­во­сти неко­то­рых дель­цов, стре­мясь воз­ве­ли­чить наше имя тво­ей доб­ле­стью, я посту­пил нера­зум­но, осо­бен­но допу­стив, чтобы этот вто­рой год мог повлечь за собой и тре­тий.

3. Так как я при­знаю, что это была моя погреш­ность, то твое дело, при тво­ем уме и доб­ро­те, поста­рать­ся и добить­ся, чтобы послед­ст­вия моей непреду­смот­ри­тель­но­сти и недо­ста­точ­но­го бла­го­ра­зу­мия были исправ­ле­ны тво­и­ми забота­ми. И если ты сам с боль­шей твер­до­стью заста­вишь себя вни­ма­тель­но выслу­ши­вать все сто­ро­ны и будешь состя­зать­ся в этом не с дру­ги­ми, а уже с самим собой, если ты напра­вишь весь свой ум, заботы, помыс­лы на исклю­чи­тель­ное стрем­ле­ние снис­кать похва­лу во всем, то, верь мне, один лиш­ний год тво­их трудов доста­вит нам радость, какую при­но­сят труды мно­гих лет, а сла­ву — даже нашим потом­кам.

4. Поэто­му преж­де все­го про­шу тебя не сги­бать­ся, не падать духом и не допус­кать, чтобы важ­ность тво­их обя­зан­но­стей, подоб­но пото­ку, погло­ти­ла тебя. Вос­прянь и про­ти­во­дей­ст­вуй им и даже сам ищи трудов. Ведь тебе пору­че­на не та часть государ­ст­вен­ных дел, где гос­под­ст­ву­ет судь­ба, а та, где име­ют наи­боль­шее зна­че­ние рас­чет и забот­ли­вость. Поэто­му, если бы я видел, что пол­но­мо­чия про­дле­ны тебе, когда ты ведешь какую-либо важ­ную и опас­ную вой­ну, то я бы содрог­нул­ся, пони­мая, что над нами в то же вре­мя про­дле­на и власть судь­бы.

5. Но тебе теперь пору­че­на та часть государ­ст­вен­ных дел, где судь­ба либо совсем не име­ет зна­че­ния, либо весь­ма малое; здесь, мне кажет­ся, все зави­сит от тво­ей доб­ле­сти и уме­рен­но­сти. Нам, я пола­гаю, нече­го опа­сать­ся ни коз­ней вра­гов, ни бое­вых схва­ток, ни отпа­де­ния союз­ни­ков, ни недо­стат­ка денег или про­до­воль­ст­вия для вой­ска, ни вос­ста­ния вой­ска — все­го, что весь­ма часто слу­ча­лось у самых муд­рых людей, так что они не мог­ли пре­одо­леть надви­гав­шей­ся на них судь­бы, как опыт­ные корм­чие — силь­ной бури. Тебе дан пол­ный мир, пол­ное спо­кой­ст­вие, кото­рое, прав­да, может погло­тить спя­ще­го корм­че­го, но бодр­ст­ву­ю­ще­му даже доста­вит удо­воль­ст­вие.

6. Ведь эта про­вин­ция состо­ит, во-пер­вых, из того рода союз­ни­ков, кото­рые явля­ют­ся наи­бо­лее про­све­щен­ны­ми сре­ди чело­ве­че­ско­го рода; во-вто­рых, из того рода граж­дан, кото­рые либо тес­ней­шим обра­зом свя­за­ны с нами как откуп­щи­ки, либо, зани­ма­ясь дела­ми, от кото­рых раз­бо­га­те­ли, счи­та­ют, что сохра­ни­ли в цело­сти свое состо­я­ние бла­го­да­ря мое­му кон­суль­ству.

II. 7. Одна­ко сре­ди этих же людей есть жесто­кие раз­но­гла­сия, мно­го­чис­лен­ные обиды, и затем сле­ду­ют вели­кие спо­ры. Как буд­то я счи­таю, что у тебя совсем нет дел. Пони­маю, что это очень боль­шая зада­ча, дело вели­чай­ше­го бла­го­ра­зу­мия, но помни, что, по мое­му мне­нию, это в несколь­ко боль­шей сте­пе­ни дело бла­го­ра­зу­мия, неже­ли судь­бы. И в самом деле, что за труд­ность сдер­жать тех, над кото­ры­ми ты постав­лен, если ты будешь сдер­жи­вать­ся сам? А это может быть боль­шим и труд­ным делом для дру­гих, ибо это дей­ст­ви­тель­но чрез­вы­чай­но труд­но; но это все­гда и было и долж­но было быть очень лег­ким для тебя, чья при­ро­да тако­ва, что ты, по-види­мо­му, мог быть уме­рен­ным и без обра­зо­ва­ния. А меж­ду тем ты полу­чил обра­зо­ва­ние, кото­рое мог­ло бы воз­вы­сить даже самую пороч­ную нату­ру. В то вре­мя как ты, что́ ты и дела­ешь, будешь сопро­тив­лять­ся день­гам, удо­воль­ст­ви­ям, каким бы то ни было стра­стям, то уже, конеч­но, будет опас­ность, что ты не смо­жешь обуздать бес­чест­но­го дель­ца, черес­чур жад­но­го откуп­щи­ка! Ведь гре­ки, при таком тво­ем обра­зе жиз­ни, будут смот­реть на тебя, как на чело­ве­ка дав­но про­шед­ших вре­мен или даже боже­ст­вен­но­го про­ис­хож­де­ния, спу­стив­ше­го­ся в про­вин­цию с неба.

8. Я теперь пишу об этом не для того, чтобы ты так посту­пал, а для того, чтобы ты радо­вал­ся тому, что так посту­па­ешь и посту­пал. Ведь в самом деле вели­чай­шая сла­ва про­быть в Азии три года, будучи обле­чен­ным выс­шей вла­стью, при­чем ни одна ста­туя, ни одна кар­ти­на, ни одна ваза, ни одно оде­я­ние, ника­кой раб, ничья кра­сота, ника­кой денеж­ный пода­рок — все, чем изоби­лу­ет эта про­вин­ция, не отвлек­ли тебя от вели­чай­шей непод­куп­но­сти и воз­дер­жан­но­сти.

9. Что может ока­зать­ся столь исклю­чи­тель­ным и столь завид­ным, как не то, что эта доб­лесть, воз­дер­жан­ность, мяг­кость не скры­ва­ет­ся во мра­ке и отда­ле­нии, а нахо­дит­ся на виду у Азии, на гла­зах про­слав­лен­ной про­вин­ции, и о них слы­шат все пле­ме­на и наро­ды? Что твои разъ­езды не устра­ша­ют людей, рас­хо­ды не разо­ря­ют, при­бы­тие не пуга­ет? Что всюду, куда бы ты ни при­ехал, мож­но видеть про­яв­ле­ния вели­чай­шей радо­сти — и офи­ци­аль­но и у част­ных лиц, когда кажет­ся, что город при­ни­ма­ет защит­ни­ка, а не тира­на, а дом — гостя, а не гра­би­те­ля?

III. 10. Но опыт в этих делах, несо­мнен­но, научил тебя тому, что дале­ко не доста­точ­но обла­дать эти­ми доб­ле­стя­ми само­му, но необ­хо­ди­мо вни­ма­тель­но следить за тем, чтобы каза­лось, что в этой охране про­вин­ции ты руча­ешь­ся перед союз­ни­ка­ми, граж­да­на­ми и государ­ст­вом не толь­ко за себя одно­го, но и за всех тво­их под­чи­нен­ных. Прав­да, у тебя лега­ты такие, что и сами будут под­дер­жи­вать свое досто­ин­ство. Из них по поче­ту, досто­ин­ству и воз­рас­ту выде­ля­ет­ся Тубе­рон, кото­рый, осо­бен­но ввиду того, что он пишет исто­рию, смо­жет, дума­ет­ся мне, выбрать, в сво­их анна­лах мно­гих, кому он захо­чет и смо­жет под­ра­жать. Алли­ен так­же наш чело­век как по сво­им душев­ным каче­ствам и доб­ро­же­ла­тель­ству, так осо­бен­но по стрем­ле­нию под­ра­жать нам в обра­зе жиз­ни. Что ска­зать мне о Гра­ти­дии? Я твер­до знаю, что он так забо­тит­ся о сво­ем доб­ром име­ни, что по сво­ей брат­ской люб­ви к нам забо­тит­ся и о нашем.

11. Кве­стор у тебя не выбран­ный тобой, а дан­ный тебе по жре­бию. Ему над­ле­жит и само­му быть уме­рен­ным и соблюдать твои пра­ви­ла и ука­за­ния. Если бы кто-нибудь из них слу­чай­но ока­зал­ся алч­ным, то ты тер­пел бы это толь­ко до тех пор, пока он лишь по отно­ше­нию к себе пре­не­бре­га­ет зако­на­ми, кото­ры­ми он свя­зан, и не поль­зу­ет­ся для стя­жа­ния той вла­стью, кото­рой ты наде­лил его для при­да­ния ему досто­ин­ства. Мне, пра­во, вовсе не нра­вит­ся, осо­бен­но когда совре­мен­ные нра­вы уже так силь­но изме­ни­лись в сто­ро­ну чрез­мер­ной лег­ко­сти и слу­же­ния выго­де, чтобы ты пере­би­рал всю эту грязь и вытря­хи­вал каж­до­го из них. Пору­чай каж­до­му столь­ко, насколь­ко ты дове­ря­ешь ему. А за тех, кого само государ­ство дало тебе в каче­стве спут­ни­ков⁴ и помощ­ни­ков в государ­ст­вен­ных делах, ручай­ся толь­ко в тех пре­де­лах, какие я ука­зал ранее.

IV. 12. Что же каса­ет­ся тех, кого ты поже­лал дер­жать при себе либо для того, чтобы жить сов­мест­но с ними, либо для того, чтобы они ока­зы­ва­ли тебе необ­хо­ди­мые услу­ги, — кого обыч­но назы­ва­ют как бы когор­той⁴ пре­то­ра, то мы долж­ны отве­чать не толь­ко за их дей­ст­вия, но и за все их сло­ва. Впро­чем, при тебе нахо­дят­ся люди, кото­рых тебе будет лег­ко любить, если они будут посту­пать пра­виль­но, и будет весь­ма лег­ко при­ве­сти в пови­но­ве­ние, если они ста­нут забо­тить­ся об ува­же­нии к тебе в мень­шей сте­пе­ни, чем сле­ду­ет. Пока ты был неопы­тен, они, по-види­мо­му, мог­ли обма­ны­вать тебя при такой снис­хо­ди­тель­но­сти, ибо чем луч­ше чело­век, тем труд­нее ему подо­зре­вать дру­гих в бес­чест­но­сти; теперь, на третьем году, ты так же честен, как и в преды­ду­щие, но более осто­ро­жен и бди­те­лен.

13. Пусть счи­та­ют, что твои уши слы­шат то, что они слы­шат, и что они не из тех, в кото­рые мож­но, с целью коры­сти, нашеп­ты­вать вымыш­лен­ное и при­твор­ное. Пусть твой пер­стень будет не оруди­ем, но как бы самим тобой — не слу­гой чужой воли, а свиде­те­лем тво­ей. Пусть твой посыль­ный⁵ зани­ма­ет такое поло­же­ние, какое ему назна­чи­ли наши пред­ки, пору­чав­шие это не в знак бла­го­во­ле­ния, а как долж­ность, тре­бу­ю­щую труда и испол­ни­тель­но­сти, не ина­че как сво­им воль­ноот­пу­щен­ни­кам, кото­ры­ми они повеле­ва­ли почти так же, как раба­ми⁶. Пусть лик­тор явля­ет не свою, а твою мяг­кость, и пусть связ­ки и секи­ры, кото­рые перед тобой носят, будут зна­ка­ми тво­е­го досто­ин­ства в боль­шей сте­пе­ни, чем зна­ка­ми вла­сти. Пусть, нако­нец, всей про­вин­ции будет извест­но, что бла­го­по­лу­чие, дети, доб­рое имя и иму­ще­ство тех, над кото­ры­ми ты постав­лен, тебе доро­же все­го. Пусть, нако­нец, сло­жит­ся мне­ние, что ты, если узна­ешь, будешь вра­гом не толь­ко тем, кто что-нибудь возь­мет, но и тем, кто даст. Ведь никто не будет давать, когда станет оче­вид­но, что при помо­щи людей, при­киды­ваю­щих­ся весь­ма вли­я­тель­ны­ми у тебя, от тебя ниче­го нель­зя полу­чить.

14. Одна­ко цель этой моей речи не в том, чтобы сде­лать твое отно­ше­ние к под­чи­нен­ным более суро­вым или подо­зри­тель­ным. Ибо если кто-нибудь из них на про­тя­же­нии двух лет ни разу не вызвал у тебя подо­зре­ния в жад­но­сти — а это я слы­шу и думаю, зная их, о Цесии, Херип­пе и Лабеоне, — то нет ниче­го тако­го, чего, по мое­му мне­нию, не было бы пра­виль­нее все­го пору­чить и дове­рить им или како­му-нибудь дру­го­му тако­му же чело­ве­ку. Но если ты уже ошиб­ся и кого-либо подо­зре­ва­ешь, то не ока­зы­вай ему ника­ко­го дове­рия и не пору­чай ему ниче­го, что может иметь отно­ше­ние к тво­е­му доб­ро­му име­ни.

V. 15. Если в самой про­вин­ции ты встре­тил чело­ве­ка, кото­рый заво­е­вал твое дове­рие, но рань­ше не был нам зна­ком, то суди сам, насколь­ко мож­но дове­рять ему, — не пото­му чтобы мно­гие про­вин­ци­а­лы не мог­ли ока­зать­ся чест­ны­ми людь­ми, но пото­му что на это мож­но наде­ять­ся, но судить так опас­но. И в самом деле, при­ро­да вся­ко­го чело­ве­ка покры­та мно­ги­ми обо­лоч­ка­ми при­твор­ства и как бы обтя­ну­та каки­ми-то зана­ве­ся­ми: лоб, гла­за, выра­же­ние лица очень часто лгут, а речи осо­бен­но часто. Как, поэто­му, тебе обна­ру­жить сре­ди это­го рода людей, кото­рые, под вли­я­ни­ем жад­но­сти к день­гам, лише­ны все­го того, отче­го мы не можем ото­рвать­ся⁷, таких, кто от души любит тебя, чужо­го чело­ве­ка, а не при­тво­ря­ет­ся ради сво­ей выго­ды? Мне это кажет­ся чрез­вы­чай­но труд­ным, осо­бен­но когда эти люди не любят почти ни одно­го част­но­го чело­ве­ка, но все­гда всех пре­то­ров. Если ты слу­чай­но позна­ко­мил­ся с кем-нибудь, кто отно­сит­ся к тебе с боль­шей при­яз­нью, чем к тво­е­му поло­же­нию (ведь так мог­ло стать­ся), то с радо­стью впи­ши его в чис­ло сво­их. Если же ты не усмот­ришь это­го, то знай, что друж­бы этих людей сле­ду­ет осте­ре­гать­ся более, чем чьей бы то ни было, пото­му что они зна­ют все пути для нажи­вы, все дела­ют ради денег и не заботят­ся о доб­ром име­ни чело­ве­ка, с кото­рым им не пред­сто­ит жить.

16. Что же каса­ет­ся самих гре­ков, то нуж­но тща­тель­но осте­ре­гать­ся дру­же­ских отно­ше­ний с ними, за весь­ма малы­ми исклю­че­ни­я­ми, если кто-нибудь ока­жет­ся достой­ным древ­ней Гре­ции. Настоль­ко очень мно­гие из них лжи­вы и лег­ко­мыс­лен­ны, а вслед­ст­вие про­дол­жи­тель­но­го раб­ства при­уче­ны к чрез­мер­ной уго­д­ли­во­сти. По мое­му мне­нию, к ним всем нуж­но отно­сить­ся лас­ко­во, а всех луч­ших из них при­вле­кать госте­при­им­ст­вом, дру­же­ским обхож­де­ни­ем. Они склон­ны к чрез­мер­ной друж­бе, но не осо­бен­но надеж­ны, ибо не осме­ли­ва­ют­ся про­ти­вить­ся нашим жела­ни­ям и завиду­ют не толь­ко нашим, но и сво­им.

VI. 17. Как же я, желая быть осто­рож­ным и вни­ма­тель­ным в делах это­го рода, при­чем я даже опа­са­юсь, не слиш­ком ли я суров, — отно­шусь, по-тво­е­му, к рабам? Над ними мы долж­ны власт­во­вать везде, а осо­бен­но в про­вин­ци­ях. Об этом роде людей мож­но дать мно­го настав­ле­ний, но вот самое крат­кое, и его лег­че все­го при­дер­жи­вать­ся: они долж­ны вести себя при тво­их разъ­ездах по Азии так, как если бы ты дер­жал путь по Аппи­е­вой доро­ге, и пола­гать, что поезд­ка в Трал­лы ничем не отли­ча­ет­ся от поезд­ки в Фор­мии⁸. Но если кто-нибудь из тво­их рабов исклю­чи­тель­но пре­дан тебе, то исполь­зуй его в домаш­них и част­ных делах; а к тем делам, кото­рые каса­ют­ся тво­их слу­жеб­ных обя­зан­но­стей и хотя бы в малой доле — государ­ства, пусть он не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния. Ведь мно­го­го, что вполне мож­но пору­чить вер­ным рабам, все же не сле­ду­ет им пору­чать, во избе­жа­ние раз­го­во­ров и пори­ца­ния.

18. Но речь моя, неве­до­мо как, пре­вра­ти­лась в настав­ле­ния, хотя пер­во­на­чаль­но у меня не было это­го наме­ре­ния. Что мне поучать того, кто, по мое­му мне­нию, не усту­па­ет мне в бла­го­ра­зу­мии, осо­бен­но в этих делах, а опы­том даже пре­вос­хо­дит меня? Одна­ко, если бы к тому, что ты совер­шишь, при­со­еди­нил­ся мой авто­ри­тет, то твои дей­ст­вия, дума­ет­ся мне, доста­ви­ли бы тебе само­му боль­шее удо­вле­тво­ре­ние. Итак, пусть осно­ва­ния тво­е­го досто­ин­ства будут сле­дую­щие: преж­де все­го бес­ко­ры­стие и воз­дер­жан­ность с тво­ей сто­ро­ны, затем совест­ли­вость со сто­ро­ны всех, кто окру­жа­ет тебя, очень осто­рож­ный и тща­тель­ный выбор дру­зей и из про­вин­ци­а­лов и из гре­ков; по отно­ше­нию к сво­им рабам — твер­дые и посто­ян­ные пра­ви­ла.

19. Если это заслу­жи­ва­ет ува­же­ния в нашей част­ной и повсе­днев­ной жиз­ни, то при столь боль­шой вла­сти, при столь испор­чен­ных нра­вах и в столь раз­вра­щаю­щей про­вин­ции оно обя­за­тель­но пока­жет­ся боже­ст­вен­ным. Этот порядок и эти пра­ви­ла могут под­дер­жи­вать в при­ня­тии реше­ний ту стро­гость, какую ты про­яв­лял в делах, послу­жив­ших при­чи­ной враж­ды к нам, к моей вели­чай­шей радо­сти. Или ты, быть может, пола­га­ешь, что меня тро­га­ют жало­бы како­го-то Пако­ния, даже не гре­ка, а ско­рее мисий­ца или фри­гий­ца⁹, или же Тус­цен­ния, сума­сшед­ше­го и гряз­но­го чело­ве­ка, из самой нечи­стой глот­ки кото­ро­го ты, по всей спра­вед­ли­во­сти, вырвал бес­чест­ней­шую алч­ность?

VII. 20. Эту и про­чие стро­жай­шие меры, кото­рые ты при­нял в этой про­вин­ции, мы бы не мог­ли лег­ко про­ве­сти, если бы мы не отли­ча­лись исклю­чи­тель­ным бес­ко­ры­сти­ем. Итак, про­яв­ляй в сво­их судеб­ных реше­ни­ях наи­боль­шую стро­гость, лишь бы она не изме­ня­лась вслед­ст­вие тво­е­го рас­по­ло­же­ния и оста­ва­лась бес­при­страст­ной. Одна­ко мало зна­чит, если ты сам про­из­во­дишь суд бес­при­страст­но и по сове­сти, но это­го не дела­ют те, кому ты усту­пил неко­то­рую часть сво­их обя­зан­но­стей. Мне, по край­ней мере, кажет­ся, что обя­зан­но­сти по управ­ле­нию Ази­ей не осо­бен­но раз­но­об­раз­ны, но все они в высо­кой сте­пе­ни под­дер­жи­ва­ют­ся судеб­ной вла­стью. При этом самое зна­ние, осо­бен­но по отно­ше­нию к про­вин­ции, ока­зы­ва­ет­ся лег­ким; нуж­но про­яв­лять посто­ян­ство и под­дер­жи­вать важ­ность, кото­рая не под­да­ва­лась бы не толь­ко лице­при­я­тию, но даже подо­зре­нию.

21. К это­му нуж­но так­же при­ба­вить доступ­ность при выслу­ши­ва­нии, мяг­кость при выне­се­нии реше­ния, вни­ма­ние при опре­де­ле­нии сум­мы денег и во вре­мя пре­ний. Этим недав­но Гней Окта­вий¹⁰ снис­кал общее рас­по­ло­же­ние: у него пер­во­му лик­то­ру нече­го было делать, посыль­ный мол­чал, каж­дый гово­рил столь­ко раз и так дол­го, как хотел. Вслед­ст­вие это­го он, воз­мож­но, мог бы пока­зать­ся черес­чур мяг­ким, если бы за этой мяг­ко­стью не скры­ва­лась та его стро­гость. Он застав­лял сул­лан­цев воз­вра­щать то, что они при­сво­и­ли силой и запу­ги­ва­ни­я­ми¹¹. Тем, кто ранее, как долж­ност­ное лицо, выно­сил неспра­вед­ли­вые реше­ния, при­шлось самим, как част­ным лицам, под­чи­нять­ся на осно­ва­нии тех же поста­нов­ле­ний. Эта стро­гость его пока­за­лась бы горь­кой, если бы она не смяг­ча­лась мно­ги­ми при­пра­ва­ми его доб­роты.

22. Итак, если эта мяг­кость при­ят­на в Риме, где столь вели­ко высо­ко­ме­рие, где сво­бо­да так неогра­ни­чен­на, где так бес­пре­дель­но свое­во­лие людей, где, нако­нец, столь­ко долж­ност­ных лиц, столь­ко воз­мож­но­стей защи­ты, так велик авто­ри­тет сена­та, то сколь же при­ят­ной может быть мяг­кость пре­то­ра в Азии, где так мно­го граж­дан, так мно­го союз­ни­ков, столь­ко горо­дов, столь­ко общин ждут кив­ка одно­го чело­ве­ка, где нет ника­ких воз­мож­но­стей защи­ты, ника­ко­го обжа­ло­ва­ния, ника­ко­го сена­та, ника­ких народ­ных схо­док! Поэто­му, уже дело вели­ко­го чело­ве­ка, уме­рен­но­го по сво­ей при­ро­де и обра­зо­ван­но­го бла­го­да­ря вос­пи­та­нию и изу­че­нию высо­ких искусств, — обла­дая столь боль­шой вла­стью, вести себя так, чтобы те, над кото­ры­ми он постав­лен, не жела­ли ника­кой дру­гой вла­сти.

VIII. 23. Ксе­но­фонт напи­сал сво­его зна­ме­ни­то­го «Кира»¹² не исто­ри­че­ски вер­но, а с целью дать кар­ти­ну спра­вед­ли­вой вла­сти, чрез­вы­чай­ная стро­гость кото­рой у фило­со­фа соче­та­ет­ся с ред­кост­ной доб­ротой. Ведь не без при­чи­ны наш слав­ный Афри­кан­ский¹³ не выпус­кал из рук этих книг, ибо в них не про­пу­ще­но ни одной обя­зан­но­сти забот­ли­вой и уме­рен­ной вла­сти. И если их так соблюдал тот, кому нико­гда не пред­сто­я­ло быть част­ным чело­ве­ком, то как же нуж­но соблюдать их лицам, кото­рым власть дана с тем, чтобы они ее сло­жи­ли, и дана на осно­ва­нии зако­нов, кото­рым им пред­сто­ит сно­ва под­чи­нять­ся?

24. По мое­му мне­нию, тем, кто сто­ит во гла­ве дру­гих, сле­ду­ет направ­лять все к тому, чтобы те, кто будет в их вла­сти, были воз­мож­но более счаст­ли­вы. Что это издав­на свой­ст­вен­но тебе и было свой­ст­вен­но с само­го нача­ла, как толь­ко ты выса­дил­ся в Азии, широ­ко извест­но бла­го­да­ря неиз­мен­ной мол­ве и все­об­щим отзы­вам. Забо­тить­ся о выго­де и поль­зе тех, над кото­ры­ми ты постав­лен, долг того, кто постав­лен не толь­ко над союз­ни­ка­ми и граж­да­на­ми, но так­же над раба­ми и бес­сло­вес­ной ско­ти­ной¹⁴.

25. Всем, я вижу, извест­но, что ты при­ла­га­ешь вели­чай­шее ста­ра­ние в этом отно­ше­нии: с горо­дов не взыс­ки­ва­ет­ся ника­ких новых дол­гов, а мно­гие горо­да осво­бож­де­ны тобой от ста­рых боль­ших и тяж­ких дол­гов; мно­гие разо­рен­ные и почти опу­сто­шен­ные горо­да, в том чис­ле один зна­ме­ни­тей­ший в Ионии, а дру­гой в Карии — Самос и Гали­кар­насс¹⁵, вновь созда­ны тобой; в горо­дах ника­ких вос­ста­ний, ника­ких раздо­ров; ты забо­тишь­ся о том, чтобы горо­да управ­ля­лись на осно­ва­нии реше­ний опти­ма­тов; в Мисии пре­кра­щен раз­бой¹⁶; во мно­гих местах поло­жен конец убий­ствам; во всей про­вин­ции уста­нов­лен мир; не толь­ко зна­ме­ни­тые гра­бе­жи на доро­гах и в сель­ских мест­но­стях, но и гораздо более частые и круп­ные в горо­дах и хра­мах уни­что­же­ны; доб­рое имя, иму­ще­ство и покой бога­тых людей уже не стра­да­ют от кле­ве­ты, этой жесто­чай­шей пособ­ни­цы алч­но­сти пре­то­ров, рас­хо­ды и взно­сы город­ских общин рас­пре­де­ле­ны рав­но­мер­но меж­ду все­ми, кто живет в их пре­де­лах; доступ к тебе весь­ма легок, и ты охот­но выслу­ши­ва­ешь жало­бу вся­ко­го; ни одно­му чело­ве­ку, как бы он ни был беден и бес­по­мо­щен, не закрыт доступ к тебе — и не толь­ко к тво­е­му три­бу­на­лу, куда допус­ка­ет­ся весь народ, но так­же в твой дом и твою спаль­ню, нако­нец, во всем тво­ем прав­ле­нии нет ниче­го сви­ре­по­го, ниче­го жесто­ко­го; все пре­ис­пол­не­но мяг­ко­сти, крото­сти, доб­роты.

IX. 26. Сколь вели­кое бла­го­де­я­ние ты ока­зал, осво­бо­див Азию от неспра­вед­ли­во­го и тяж­ко­го нало­га в поль­зу эди­лов¹⁷, вызвав вели­кую враж­ду к нам! И в самом деле, если один знат­ный чело­век откры­то жалу­ет­ся, что ты, уста­но­вив сво­им эдик­том, чтобы на устрой­ство игр не назна­ча­ли сбо­ра денег, отнял у него 200000 сестер­ци­ев, то сколь­ко при­шлось бы пла­тить, если бы день­ги потре­бо­ва­лись для всех, кто бы ни устро­ил игры в Риме, как уже было опре­де­ле­но? Мы все же поло­жи­ли конец жало­бам наших людей тем реше­ни­ем, кото­рое — не знаю, как в Азии — в Риме при­ня­то с нема­лым вос­тор­гом. Когда горо­да поста­но­ви­ли собрать день­ги для построй­ки хра­ма и памят­ни­ка в мою честь и когда, ввиду моих боль­ших заслуг и тво­их огром­ных бла­го­де­я­ний, они сде­ла­ли это с вели­чай­шей охотой, при­чем в законе¹⁸ осо­бо ого­ва­ри­ва­лось, что на соору­же­ние хра­ма и памят­ни­ка взи­мать день­ги раз­ре­ша­ет­ся, и когда то, что дава­лось, не долж­но было про­пасть, а пре­вра­тить­ся в укра­ше­ния для хра­ма, так что долж­но было создать­ся впе­чат­ле­ние, что все это даро­ва­но не столь­ко мне, сколь­ко рим­ско­му наро­ду и бес­смерт­ным богам, — я все-таки не счел допу­сти­мым при­нять это, быв­шее заслу­жен­ным, быв­шее закон­ным, быв­шее доб­ро­воль­ным со сто­ро­ны тех, кто это делал, как по дру­гим при­чи­нам, так и для того, чтобы успо­ко­и­лись те, кто не имел на это пра­ва и кому это не пола­га­лось.

27. По этой при­чине^[1] люби, защи­щай по сво­е­му край­не­му разу­ме­нию и стре­мись сде­лать воз­мож­но более счаст­ли­вы­ми тех, кого рим­ский сенат и народ пору­чи­ли и дове­ри­ли тво­ей чест­но­сти и вла­сти. Если бы судь­ба пору­чи­ла тебе управ­лять афри­кан­ца­ми или испан­ца­ми, или гал­ла­ми, наро­да­ми дики­ми и вар­вар­ски­ми, все же тебе, по тво­ей чело­веч­но­сти, над­ле­жа­ло бы поза­бо­тить­ся об их бла­го­по­лу­чии и дей­ст­во­вать на поль­зу и во бла­го им. Но когда мы постав­ле­ны над тако­го рода людь­ми, кото­рые не толь­ко сами явля­ют­ся носи­те­ля­ми чело­веч­но­сти, но от кото­рых она, как пола­га­ют, рас­про­стра­ни­лась на дру­гих, то мы, без сомне­ния, долж­ны про­яв­лять ее по отно­ше­нию к тем, от кого мы полу­чи­ли ее.

28. При этом я не посты­жусь ска­зать, осо­бен­но при этой жиз­ни и дея­тель­но­сти, когда никто не может запо­до­зрить меня в без­де­я­тель­но­сти или лег­ко­мыс­лии, что то, чего мы достиг­ли, мы полу­чи­ли бла­го­да­ря нау­кам и искус­ствам, кото­рые пере­да­ны нам¹⁹ в памят­ни­ках и уче­ни­ях Гре­ции. Поэто­му, поми­мо дове­рия вооб­ще, с кото­рым мы долж­ны отно­сить­ся ко всем, мы, как кажет­ся, кро­ме того, осо­бен­но обя­за­ны людям это­го рода: по отно­ше­нию к тем, на чьих уче­ни­ях мы вос­пи­та­лись, мы стре­мим­ся обна­ру­жить то, чему мы у них научи­лись.

X. 29. Ведь неда­ром зна­ме­ни­тый Пла­тон²⁰, пер­вый по уму и уче­но­сти, пола­гал, что государ­ства ста­нут счаст­ли­вы­ми толь­ко в том слу­чае, если бы ими нача­ли пра­вить уче­ные и муд­рые люди, или же если бы те, кто ими пра­вит, все­це­ло пре­да­лись заня­ти­ям нау­ка­ми и фило­со­фи­ей. Он, оче­вид­но, думал, что это соче­та­ние вла­сти с муд­ро­стью может слу­жить государ­ствам во бла­го. То, что неко­гда слу­чи­лось со всем нашим государ­ст­вом²¹, теперь, несо­мнен­но, слу­чи­лось с этой про­вин­ци­ей: вер­хов­ная власть в ней при­над­ле­жит чело­ве­ку, кото­рый с дет­ства употреб­лял все свое усер­дие и вре­мя на то, чтобы вос­при­нять доб­лесть и чело­веч­ность.

30. Поста­рай­ся поэто­му, чтобы этот допол­ни­тель­ный год тво­их трудов казал­ся при­бав­лен­ным так­же ради бла­га Азии. Так как Азия, удер­жи­вая тебя, ока­за­лась более счаст­ли­вой, чем мы, ста­ра­ясь вер­нуть, то посту­пай так, чтобы радость про­вин­ции смяг­чи­ла нашу тос­ку. И в самом деле, если в сво­ем стрем­ле­нии заслу­жить такие поче­сти, каких едва ли добил­ся кто-либо, ты ока­зал­ся дея­тель­нее всех, то ты дол­жен про­яв­лять зна­чи­тель­но бо́льшую забот­ли­вость, чтобы сохра­нить этот почет.

31. Я, со сво­ей сто­ро­ны, напи­сал тебе ранее, что́ я думаю о роде этих поче­стей. Я все­гда пола­гал, что если они обыч­ны, то они ничтож­ны, а если они опре­де­ля­ют­ся вре­мен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми, то мало­зна­чи­тель­ны; если же, что и про­изо­шло в дей­ст­ви­тель­но­сти, они возда­ва­лись тебе за твои заслу­ги, то для сохра­не­ния этих поче­стей ты дол­жен, по мое­му мне­нию, мно­го потрудить­ся. Итак, раз ты, будучи обле­чен выс­шей воен­ной и граж­дан­ской вла­стью, пре­бы­ва­ешь в этих горо­дах, в кото­рых, как ты видишь, твои доб­ле­сти при­зна­ют­ся свя­щен­ны­ми и при­чис­лен­ны­ми к богам, ты во всех сво­их поста­нов­ле­ни­ях, реше­ни­ях и дей­ст­ви­ях будешь думать о том, к чему тебя обя­зы­ва­ют столь важ­ная оцен­ка людей, столь лест­ные суж­де­ния о тебе, столь вели­кие поче­сти. А это сведет­ся к тому, что ты будешь забо­тить­ся обо всех, вра­че­вать бед­ст­вия людей, спо­соб­ст­во­вать их бла­гу, стре­мить­ся к тому, чтобы тебя назы­ва­ли и счи­та­ли отцом Азии.

XI. 32. Одна­ко тебе в этих тво­их доб­рых наме­ре­ни­ях и заботах боль­шие затруд­не­ния созда­ют откуп­щи­ки. Если мы будем про­ти­во­дей­ст­во­вать им, то мы оттолк­нем от себя и от государ­ства сосло­вие, ока­зав­шее нам зна­чи­тель­ные услу­ги и свя­зан­ное через нас с государ­ст­вом; если же мы будем усту­пать им во всем, то мы поз­во­лим окон­ча­тель­но погиб­нуть тем, о чьем не толь­ко бла­ге, но даже выго­де мы долж­ны забо­тить­ся. Вот, если мы захо­тим вду­мать­ся, един­ст­вен­ная труд­ность в осу­щест­вле­нии тобой всей пол­ноты вла­сти. Ведь быть уме­рен­ным, обузды­вать все стра­сти, дер­жать в руках сво­их под­чи­нен­ных, тво­рить рав­ный суд, быть доступ­ным при озна­ком­ле­нии с дела­ми и при выслу­ши­ва­нии и допу­ще­нии к себе людей — зада­ча, более слав­ная, чем труд­ная; она тре­бу­ет не каких-либо уси­лий, а извест­но­го душев­но­го стрем­ле­ния и доб­рой воли.

33. Какое озлоб­ле­ние вызы­ва­ет у союз­ни­ков это дело откуп­щи­ков²², мы поня­ли, выслу­шав граж­дан, кото­рые недав­но, при отмене пошлин в Ита­лии²³, жало­ва­лись не столь­ко на самые пошли­ны, сколь­ко на неко­то­рые неспра­вед­ли­во­сти, чини­мые сбор­щи­ка­ми их. Поэто­му, выслу­шав в Ита­лии жало­бы граж­дан, я хоро­шо знаю, что дела­ет­ся у союз­ни­ков, живу­щих на краю све­та. Вести себя при этом так, чтобы и удо­вле­тво­рять откуп­щи­ков, осо­бен­но когда государ­ст­вен­ные дохо­ды взя­ты на откуп невы­год­но²⁴, и не дать погиб­нуть союз­ни­кам — по-види­мо­му, дело некой боже­ст­вен­ной доб­ле­сти, то есть тво­ей. Нач­нем с гре­ков; им чрез­вы­чай­но тяже­ло, что они дан­ни­ки; но это не долж­но казать­ся им таким тяж­ким, пото­му что они, когда не были под­власт­ны­ми рим­ско­му наро­ду, и без того были в таком поло­же­нии на осно­ва­нии сво­их уста­нов­ле­ний. Имя же откуп­щи­ка не могут пре­зи­рать те, кто сам без откуп­щи­ка не мог упла­тить дань, кото­рую сре­ди них рав­но­мер­но рас­пре­де­лил Сул­ла²⁵. Что гре­ки при взи­ма­нии дани не отли­ча­ют­ся боль­шей мяг­ко­стью, чем наши откуп­щи­ки, мож­но понять из того, что недав­но все кав­ний­цы и все жите­ли ост­ро­вов, отдан­ных Сул­лой родос­цам, обра­ти­лись к сена­ту с прось­бой раз­ре­шить им пла­тить дань нам, а не родос­цам. Поэто­му име­ни откуп­щи­ка не долж­ны ужа­сать­ся те, кто все­гда был дан­ни­ком, не долж­ны пре­зи­рать те, кто не мог упла­тить дань сво­и­ми сила­ми, не долж­ны отвер­гать те, кто сам попро­сил.

34. Пусть Азия так­же поду­ма­ет, что она не была бы избав­ле­на ни от одно­го бед­ст­вия от внеш­ней вой­ны и внут­рен­них раздо­ров, не будь она под нашим вла­ды­че­ст­вом. Но так как эта власть ника­ким обра­зом не может быть сохра­не­на без упла­ты дани, то пусть Азия без сожа­ле­ния ценой неко­то­рой части сво­их дохо­дов поку­па­ет веч­ный мир и спо­кой­ст­вие.

XII. 35. Итак, если они будут спо­кой­но выно­сить и самое суще­ст­во­ва­ние и имя откуп­щи­ка, то, бла­го­да­ря тво­ей муд­ро­сти и бла­го­ра­зу­мию, про­чее смо­жет пока­зать­ся им более лег­ким. Они могут смот­реть на заклю­че­ние дого­во­ров не как на закон, издан­ный цен­зо­ром²⁶, а ско­рее как на удоб­ство для окон­ча­ния дела и избав­ле­ние от тяготы. И ты можешь делать то, что заме­ча­тель­но делал и дела­ешь, а имен­но напо­ми­нать, каким весом поль­зу­ют­ся откуп­щи­ки и сколь­ким мы обя­за­ны это­му сосло­вию, чтобы, не при­бе­гая к воен­ной и граж­дан­ской вла­сти и к лик­тор­ским связ­кам, сбли­зить откуп­щи­ков с гре­ка­ми сво­им вли­я­ни­ем и авто­ри­те­том. Но и от тех, кому ты ока­зал боль­шие услу­ги и кто обя­зан тебе всем, ты дол­жен тре­бо­вать, чтобы они отно­си­лись тер­пи­мо к тому, что мы под­дер­жи­ва­ем и сохра­ня­ем друж­бу, соеди­ня­ю­щую нас с откуп­щи­ка­ми.

36. Но к чему я сове­тую тебе то, что ты не толь­ко и сам можешь делать без настав­ле­ний с чьей бы то ни было сто­ро­ны, но уже в зна­чи­тель­ной мере совер­шил? Ведь нам не пере­ста­ют еже­днев­но выра­жать бла­го­дар­ность весь­ма ува­жае­мые и боль­шие обще­ства²⁷; пра­во, это мне тем при­ят­нее, что то же дела­ют гре­ки: ведь труд­но при­ве­сти к согла­ше­нию тех, у кого раз­ная выго­да, инте­ре­сы и едва ли даже не при­ро­да. Все напи­сан­ное выше я напи­сал не для того, чтобы наста­вить тебя, ибо твое бла­го­ра­зу­мие не нуж­да­ет­ся в чьих бы то ни было настав­ле­ни­ях; но мне, когда я писал, упо­ми­на­ние о тво­ей доб­ле­сти доста­ви­ло удо­воль­ст­вие; впро­чем, мое пись­мо ока­за­лось более длин­ным, чем я хотел или пред­по­ла­гал.

XIII. 37. Об одном толь­ко я не пере­ста­ну настав­лять тебя и не потерп­лю, насколь­ко это будет от меня зави­сеть, чтобы тебя хва­ли­ли с ого­вор­кой. Ведь все при­ез­жаю­щие оттуда гово­рят о тво­ей высо­кой доб­ле­сти, непод­куп­но­сти и доб­ро­те, но, возда­вая тебе выс­шую похва­лу, все-таки отме­ча­ют твою гнев­ли­вость. Если в част­ной и обы­ден­ной жиз­ни этот порок есть свой­ство чело­ве­ка лег­ко­мыс­лен­но­го и сла­бо­го духом, то ничто не может быть столь без­образ­ным, как соче­та­ние выс­шей вла­сти со сви­ре­по­стью. Не ста­ну теперь изла­гать тебе того, что о гне­ве гово­рят уче­ней­шие люди, ибо не хочу быть слиш­ком мно­го­слов­ным, да и ты можешь узнать об этом во мно­гих сочи­не­ни­ях. Но не счи­таю воз­мож­ным про­пу­стить то, что свой­ст­вен­но пись­му, а имен­но, чтобы тот, кому оно пишет­ся, узнал то, что ему неиз­вест­но.

38. Вот что сооб­ща­ют мне почти все: когда ты не раз­гне­ван, нет чело­ве­ка, кто мог бы, по все­об­ще­му мне­нию, быть при­ят­нее тебя; но когда тебя воз­му­ти­ла чья-либо бес­чест­ность или раз­вра­щен­ность, ты так выхо­дишь из себя, что никто не нахо­дит и сле­дов тво­ей доб­роты. Итак, раз в эти жиз­нен­ные усло­вия нас поста­ви­ла не столь­ко какая-нибудь жаж­да сла­вы, сколь­ко сама дей­ст­ви­тель­ность и судь­ба, так что о нас веч­но будет гово­рить люд­ская мол­ва, поза­бо­тим­ся, насколь­ко это будет осу­ще­ст­ви­мо и дости­жи­мо, чтобы не гово­ри­ли, что мы обла­да­ли каким-нибудь круп­ным поро­ком. Я ведь не тре­бую — это, пожа­луй, труд­но каж­до­му чело­ве­ку, да и в нашем воз­расте, — чтобы ты изме­нил свой душев­ный склад, а если что-либо ста­ло уко­ре­нив­шей­ся при­выч­кой, то чтобы ты сра­зу и вырвал это. Но я сове­тую тебе, если ты не можешь пол­но­стью избе­жать это­го — так как гнев овла­де­ва­ет душой ранее, чем рас­судок смо­жет поме­шать ему, — зара­нее под­готов­ляй себя и еже­днев­но вну­шай себе, что тебе сле­ду­ет подав­лять в себе гнев, а так как он весь­ма силь­но вол­ну­ет душу, то ты дол­жен ста­ра­тель­ней­шим обра­зом сдер­жи­вать свой язык. Эта доб­ро­де­тель порой пред­став­ля­ет­ся мне не мень­шей, чем спо­соб­ность не под­да­вать­ся гне­ву вооб­ще, ибо это при­знак не толь­ко уме­ния сохра­нять свое досто­ин­ство, но ино­гда и вяло­сти; вла­деть же собой и быть сдер­жан­ным в речах, когда ты вспы­лил, и даже мол­чать и обузды­вать вол­не­ние сво­ей души и пре­воз­мо­гать боль — все это при­знак если не совер­шен­ной муд­ро­сти, то все же неза­у­ряд­но­го ума.

39. Но в этом отно­ше­нии, как мне сооб­ща­ют, ты уже более покла­дист и более мягок: мне не гово­рят ни о каких жесто­ких вспыш­ках гне­ва, ни о каких руга­тель­ствах, ни о каких оскорб­ле­ни­ях, кото­рые чуж­ды обра­зо­ва­нию и доб­ро­те и осо­бен­но не сов­ме­сти­мы с вла­стью и досто­ин­ст­вом. Ибо если гнев неумо­лим, то это выс­шее оже­сто­че­ние; если же он под­да­ет­ся успо­ко­е­нию, то это выс­шее непо­сто­ян­ство, кото­рое все-таки, если выби­рать из этих зол, сле­ду­ет пред­по­честь оже­сто­че­нию.

XIV. 40. Но так как в тече­ние пер­во­го года тво­е­го прав­ле­ния было более все­го раз­го­во­ров и упре­ков по это­му пово­ду, пото­му что люд­ская неспра­вед­ли­вость, алч­ность и высо­ко­ме­рие, дума­ет­ся, пред­став­ля­лись тебе необы­чай­ны­ми и невы­но­си­мы­ми, а вто­рой год был зна­чи­тель­но мяг­че, пото­му что и при­выч­ка, и рас­судок, и, как я пола­гаю, мои пись­ма сде­ла­ли тебя более тер­пе­ли­вым и мяг­ким, то в тече­ние третье­го года ты дол­жен испра­вить­ся настоль­ко, чтобы никто не мог упрек­нуть тебя даже в какой-нибудь ничтож­ной мело­чи.

41. Тут я обра­ща­юсь к тебе уже не с уве­ще­ва­ни­ем, не с настав­ле­ни­я­ми, а с брат­ски­ми прось­ба­ми — напра­вить все свои стрем­ле­ния, заботы и помыс­лы на то, чтобы ото­всюду снис­кать все­об­щую похва­лу. Если бы наши дела не осо­бен­но силь­но при­вле­ка­ли все­об­щее вни­ма­ние, то от тебя не тре­бо­ва­лось бы ниче­го исклю­чи­тель­но­го, ниче­го, что не тре­бо­ва­лось бы от дру­гих. Теперь же, ввиду блес­ка и вели­чия тех дел, в кото­рых мы участ­во­ва­ли, мы, не заслу­жив наи­выс­ших похвал за управ­ле­ние про­вин­ци­ей, по-види­мо­му, едва ли смо­жем избе­жать вели­чай­ше­го пори­ца­ния. Наш удел таков, что все чест­ные граж­дане, если они бла­го­во­лят к нам, так­же тре­бу­ют и ждут от нас про­яв­ле­ния вся­ко­го ста­ра­ния и доб­ле­сти, а все бес­чест­ные за то, что мы нача­ли посто­ян­ную вой­ну с ними, по-види­мо­му, доволь­ст­ву­ют­ся малей­шим пово­дом для осуж­де­ния.

42. Итак, ввиду того, что тво­им доб­ле­стям пре­до­став­ле­на вся Азия, — театр, по коли­че­ству зри­те­лей мно­го­люд­ней­ший, по вели­чине обшир­ней­ший, по суж­де­нию обра­зо­ван­ней­ший, по сво­ей при­ро­де настоль­ко гул­кий, что зна­ки одоб­ре­ния и голо­са доно­сят­ся из него до само­го Рима, пожа­луй­ста, трудись и ста­рай­ся не толь­ко ока­зать­ся достой­ным это­го, но даже пре­взой­ти все это сво­им искус­ст­вом.

XV. 43. Так как слу­чай дал мне сре­ди долж­ност­ных лиц зани­мать­ся дела­ми государ­ства в Риме²⁸, а тебе в про­вин­ции, при­чем я в сво­ей роли не усту­пал нико­му, то и ты в сво­ей ста­рай­ся пре­взой­ти всех про­чих. В то же вре­мя думай и о том, что мы уже не забо­тим­ся о пред­сто­я­щей и желан­ной сла­ве, а бьем­ся за создан­ную сла­ву, кото­рую нам, пра­во, не так важ­но было при­об­ре­сти, как теперь сбе­речь. Если бы у меня не все было общее с тобой, то я вполне доволь­ст­во­вал­ся бы тем поло­же­ни­ем, како­го я уже достиг. Теперь же обсто­я­тель­ства тако­вы, что если все твои дей­ст­вия и сло­ва там на месте не будут соот­вет­ст­во­вать моим, то я буду счи­тать, что я сво­и­ми столь вели­ки­ми труда­ми, под­вер­га­ясь таким опас­но­стям, кото­рые ты все разде­лил со мной, ниче­го не достиг. И если ты более дру­гих спо­соб­ст­во­вал про­слав­ле­нию наше­го име­ни, то ты, без сомне­ния, более, чем про­чие, будешь ста­рать­ся о том, чтобы мы сохра­ни­ли его. Тебе сле­ду­ет руко­вод­ст­во­вать­ся оцен­ка­ми и суж­де­ни­я­ми не толь­ко ныне живу­щих, но и буду­щих поко­ле­ний, а их суж­де­ния, сво­бод­ные от зави­сти и недоб­ро­же­ла­тель­ства, будут прав­ди­вее.

44. Нако­нец, ты дол­жен думать и о том, что ты ищешь сла­вы не для одно­го себя; если бы это было и так, то ты все же не стал бы пре­не­бре­гать ею, осо­бен­но когда ты захо­тел уве­ко­ве­чить свое имя вели­чай­ши­ми памят­ни­ка­ми²⁹; но тебе сле­ду­ет разде­лить эту сла­ву со мной и пере­дать ее нашим детям; сле­ду­ет осте­ре­гать­ся, как бы в слу­чае, если ты пре­не­бре­жешь сво­ей сла­вой, не казать­ся мало забот­ли­вым и даже недоб­ро­же­ла­тель­ным к сво­им.

XVI. 45. Гово­рю это не для того, чтобы мои сло­ва раз­буди­ли спя­ще­го, но ско­рее, чтобы они под­го­ня­ли бегу­ще­го³⁰. Ведь ты будешь посто­ян­но делать то, что ты делал для того, чтобы все хва­ли­ли твою спра­вед­ли­вость, само­об­ла­да­ние, стро­гость и непод­куп­ность. Но, из исклю­чи­тель­ной люб­ви к тебе, я охва­чен бес­пре­дель­ной жаж­дой сла­вы для тебя. Впро­чем, я пола­гаю, так как Азия уже долж­на быть тебе извест­на так, как любо­му чело­ве­ку его дом, ибо к тво­е­му чрез­вы­чай­но­му бла­го­ра­зу­мию при­со­еди­нил­ся такой боль­шой опыт, то нет ниче­го, отно­ся­ще­го­ся к сла­ве, чего бы ты не пони­мал до кон­ца и что бы еже­днев­но не при­хо­ди­ло тебе на ум без чье­го-либо напо­ми­на­ния. А так как мне кажет­ся, что я, читая напи­сан­ное тобой, раз­го­ва­ри­ваю с тобой, а когда пишу тебе, — гово­рю с тобой, то вся­кое самое длин­ное твое пись­мо поэто­му и достав­ля­ет мне вели­чай­шее наслаж­де­ние, и сам я часто пишу тебе слиш­ком длин­но.

46. Закан­чи­вая, я и молю тебя и сове­тую тебе сле­дую­щее: подоб­но тому, как обыч­но посту­па­ют хоро­шие поэты и ста­ра­тель­ные акте­ры, так и ты, в послед­ней части и в заклю­че­ние сво­их пол­но­мо­чий, про­яви осо­бен­ное ста­ра­ние о том, чтобы этот тре­тий год тво­е­го пре­бы­ва­ния у вла­сти ока­зал­ся самым совер­шен­ным и пре­крас­ным. Ты достиг­нешь это­го лег­че все­го в том слу­чае, если будешь думать, что я, кото­ро­му ты все­гда хотел уго­дить боль­ше, чем всем, взя­тым вме­сте, все­гда с тобой и участ­вую во всем, что ты ска­жешь и совер­шишь. Мне оста­ет­ся толь­ко молить тебя забот­ли­вей­шим обра­зом беречь свое здо­ро­вье, если ты хочешь, чтобы я и все твои были здо­ро­вы.