Евтидем

Кри­тон, Сократ

1. St. I,
271 Кри­тон. Кто это был, мой Сократ, вче­раш­ний твой собе­сед­ник в Ликее?¹ Вас окру­жа­ла такая тол­па, что, хоть я и при­бли­зил­ся к вам, желая послу­шать, все же не смог ниче­го ясно рас­слы­шать; но я увидел его, глядя поверх голов, и мне пока­за­лось, что ты бесе­до­вал с каким-то чуже­зем­цем. Кто ж это был?

Сократ. О ком имен­но ты спра­ши­ва­ешь, Кри­тон? Ведь их было двое, а не один.

Кри­тон. Тот, о кото­ром я гово­рю, сидел третьим спра­ва от тебя, а b меж­ду вами был отрок, сын Аксио­ха². И пока­за­лось мне, Сократ, что он очень вырос и не мно­гим отли­ча­ет­ся по воз­рас­ту от наше­го Кри­то­бу­ла³; но тот еще худо­со­чен, этот же — вид­ный собой, кра­си­вый и при­ят­ный на взгляд.

Сократ. Тот, о ком ты спра­ши­ва­ешь, Кри­тон, — Евти­дем; сидев­ший же сле­ва от меня — брат его, Дио­ни­со­дор⁴, он так­же участ­во­вал в нашей беседе.

Кри­тон. Я не знаю, Сократ, ни того ни дру­го­го. Это, вид­но, c какие-то новые софи­сты. Но откуда они? И чему учат?

Сократ. Родом они, думаю я, откуда-то с Хиоса, пере­се­ли­лись же в Фурии, а бежав оттуда⁵, мно­го уже лет про­жи­ва­ют в наших местах. Что же каса­ет­ся их уче­ния, о кото­ром ты спра­ши­ва­ешь, Кри­тон, то оно уди­ви­тель­но. Они ведь оба — про­сто масте­ра на все руки, я и не знал рань­ше, что быва­ют на све­те такие мно­го­бор­цы⁶. Да они гото­вы схва­тить­ся с любым, не то что два бра­та-мно­го­бор­ца из Акар­на­нии⁷: те уме­ют сра­жать­ся d лишь телом; эти же, во-пер­вых, весь­ма искус­ны в телес­ной борь­бе и всех побеж­да­ют в сра­же­нии — ведь они пре­крас­но уме­ют сра­жать­ся в тяже­лом воору­же­нии и могут 272 научить это­му за пла­ту дру­гих; к тому же они самые силь­ные в судеб­ных сра­же­ни­ях и спо­рах и луч­ше всех могут научить дру­гих про­из­но­сить и писать судеб­ные речи. Преж­де они были искус­ны лишь в этом, теперь же достиг­ли совер­шен­ства в искус­стве мно­го­бо­рья: до это­го иной вид сра­же­ний был у них не отра­ботан, а теперь они пре­успе­ли так, что никто ниче­го не посме­ет им воз­ра­зить, настоль­ко ста­ли они искус­ны­ми в рас­суж­де­ни­ях — в любых спо­рах и опро­вер­же­ни­ях, гово­рит­ся ли при этом b ложь или исти­на. Так вот, Кри­тон, я и заду­мал пой­ти в уче­ни­ки к этим мужам: они ведь вызы­ва­ют­ся за корот­кий срок кого угод­но умуд­рить в этом искус­стве.

Кри­тон. Как же так, Сократ? Тебя не пуга­ет твой воз­раст? Не стар ли ты для тако­го дела?

Сократ. Ничуть, Кри­тон. Я рас­по­ла­гаю доста­точ­ным дово­дом про­тив тако­го стра­ха. Ведь сами они, надо ска­зать, уже стар­ца­ми⁸ при­сту­пи­ли к изу­че­нию той муд­ро­сти, при­об­щить­ся к кото­рой я жаж­ду, — к искус­ству спо­ра: год или два назад они вовсе не были в нем c зна­то­ка­ми. Боюсь толь­ко одно­го — не навлечь бы мне хулу на этих чуже­зем­цев, как слу­чи­лось с Кон­ном, сыном Мет­ро­бия, кифа­ри­стом, обу­чаю­щим меня и сей­час игре на кифа­ре: маль­чиш­ки, мои соуче­ни­ки, глядя на это, сме­ют­ся надо мной, да и над Кон­ном, назы­вая его «учи­те­лем стар­цев»⁹. Как бы не пал такой же позор на обо­их этих гостей и они, опа­са­ясь имен­но это­го, не отка­за­лись меня при­нять. Вче­ра я, Кри­тон, убедил и дру­гих стар­цев пой­ти вме­сте со мной в обу­че­ние, d а сей­час попро­бую убедить и еще кое-кого. Да поче­му бы и тебе не поучить­ся вме­сте со мною? При­ман­кой же послу­жат твои сыно­вья: в погоне за ними они, я уве­рен, и нас с тобой при­мут в уче­ни­ки.

Кри­тон. Да, ничто это­му не пре­пят­ст­ву­ет, Сократ, если ты на это согла­сен. Но преж­де рас­тол­куй мне искус­ство этих мужей, в чем оно состо­ит, дабы я понял, чему мы научим­ся.

2. Сократ. Ты тот­час же это услы­шишь. Не могу ска­зать, чтобы я был невни­ма­те­лен к их речам, наобо­рот, весь­ма был вни­ма­те­лен и мно­гое запом­нил и попы­та­юсь разъ­яс­нить тебе все с само­го e нача­ла.

По воле неко­е­го бога слу­чи­лось так, что сидел я там, где ты меня видел, в разде­вальне, один, и уже поду­мы­вал об ухо­де, как вдруг, толь­ко я встал, яви­лось мне мое при­выч­ное боже­ст­вен­ное зна­ме­ние¹⁰. Я сно­ва сел, и немно­го спу­стя 273 вошли они оба — Евти­дем и Дио­ни­со­дор, а с ними вме­сте мно­гие дру­гие, как мне пока­за­лось, их уче­ни­ки. Вой­дя, они ста­ли про­ха­жи­вать­ся по кры­той пло­щад­ке. Но не сде­ла­ли они даже двух или трех кру­гов, как вошел Кли­ний, о кото­ром ты пра­виль­но ска­зал, что он силь­но вырос, а за ним — мно­го­чис­лен­ные его поклон­ни­ки и меж­ду ними Кте­сипп¹¹, пэа­ни­ец, юно­ша, обла­даю­щий пре­крас­ны­ми врож­ден­ны­ми каче­ства­ми, раз­ве толь­ко несколь­ко занос­чи­вый по моло­до­сти. b Кли­ний, не успев вой­ти, тот­час же увидел меня, сидя­ще­го в оди­но­че­стве, и, напра­вив­шись пря­мо ко мне, сел спра­ва, как ты и ска­зал. А Дио­ни­со­дор и Евти­дем, заме­тив его, сна­ча­ла оста­но­ви­лись поодаль и про­дол­жа­ли свой раз­го­вор, то и дело взгляды­вая на нас, — я очень вни­ма­тель­но следил за ними при этом, — а затем подо­шли, и один из них, Евти­дем, сел под­ле отро­ка, дру­гой же — сле­ва от меня, а все про­чие — где попа­ло.

Я при­вет­ст­во­вал их, посколь­ку c дав­но их не видел, а затем обра­тил­ся к Кли­нию с таки­ми сло­ва­ми: «Кли­ний, оба этих мужа, Евти­дем и Дио­ни­со­дор, муд­ры не малой, но вели­кой муд­ро­стью: им ведо­мо все о войне, все, что над­ле­жит знать стре­мя­ще­му­ся стать стра­те­гом, — стро­е­вой порядок, коман­до­ва­ние вой­ска­ми и как обу­чить­ся воору­жен­ной борь­бе; могут они так­же научить чело­ве­ка защи­щать себя в судеб­ных делах, если кто при­чи­нит ему неспра­вед­ли­вость»¹².

Одна­ко они отнес­лись d пре­не­бре­жи­тель­но к этим моим сло­вам; рас­сме­яв­шись, они обме­ня­лись меж­ду собою взглядом, и Евти­дем ска­зал:

—Мы уже не зани­ма­ем­ся этим всерь­ез, Сократ, но лишь меж­ду делом.

А я, изу­мив­шись, мол­вил:

—Пре­крас­но же ваше заня­тие, если такие дела для вас лишь заба­ва; ска­жи­те же мне, ради богов, в чем оно состо­ит, это вели­ко­леп­ное искус­ство?

—Мы уме­ем оба, как мы счи­та­ем, луч­ше и ско­рее всех из людей при­ви­вать дру­гим доб­ро­де­тель¹³.

Какое зна­ние слу­жит осно­вой доб­ро­де­те­ли?

e 3.—О Зевс, — гово­рю я, — какое вы помя­ну­ли дело! Как напа­ли вы на такую наход­ку?¹⁴ А я-то еще мыс­лил о вас, как толь­ко что гово­рил, что вы боль­шие искус­ни­ки бить­ся во все­ору­жии. Так я про вас и выска­зы­вал­ся. Ведь в ваш преж­ний при­езд, пом­ню я, вы про­воз­гла­ша­ли имен­но это. Но коль ско­ро вы теперь обла­да­е­те упо­мя­ну­тым новым зна­ни­ем, будь­те мило­сти­вы — я обра­ща­юсь к вам про­сто как к богам — и имей­те снис­хож­де­ние к моим преж­ним сло­вам. 274 Одна­ко смот­ри­те, Евти­дем и Дио­ни­со­дор, прав­ду ли вы ска­за­ли? Ведь не уди­ви­тель­но, что с трудом верит­ся в столь вели­кое при­тя­за­ние.

—Но будь уве­рен, Сократ, что все так и есть.

—Тогда, я счи­таю, вы бла­го­да­ря это­му досто­я­нию гораздо более бла­жен­ные люди, чем Вели­кий царь¹⁵ со всей его вла­стью. Ска­жи­те мне толь­ко, соби­ра­е­тесь ли вы пока­зать свое искус­ство, или же у вас дру­гие замыс­лы?

—Да мы ведь имен­но ради того и при­бы­ли — пока­зать его и обу­чить ему всех, кто b поже­ла­ет учить­ся.

—В том, что захотят все, не обла­даю­щие этой муд­ро­стью, я вам руча­юсь; и пер­вым буду я, затем вот Кли­ний, а вдо­ба­вок Кте­сипп и все про­чие, кто здесь есть, — ска­зал я, ука­зы­вая на поклон­ни­ков Кли­ния.

А они уже окру­жи­ли нас плот­ным коль­цом. Меж­ду тем Кте­сипп сидел дале­ко от Кли­ния, и мне пока­за­лось, что, когда Евти­дем со мной раз­го­ва­ри­вал, скло­нив­шись впе­ред, он мешал ему лице­зреть сидев­ше­го меж­ду c нами Кли­ния. Поэто­му Кте­сипп, желая смот­реть на маль­чи­ка и вме­сте с тем стре­мясь послу­шать, о чем идет речь, пер­вым подо­шел и стал пря­мо напро­тив нас. Сле­дуя его при­ме­ру, и все осталь­ные окру­жи­ли нас — и поклон­ни­ки Кли­ния, и дру­зья Евти­де­ма и Дио­ни­со­до­ра. Пока­зав на них, я ска­зал Евти­де­му, что все гото­вы учить­ся; Кте­сипп весь­ма d охот­но с этим согла­сил­ся, и все про­чие тоже и сооб­ща попро­си­ли их пока­зать силу сво­ей муд­ро­сти.

4. Тут я ска­зал:

—Про­шу вас, Евти­дем и Дио­ни­со­дор, изо всех сил уго­дить собрав­шим­ся, да и ради меня пока­зать нам свое искус­ство. Ясно, что изло­жить его бо́льшую часть — дело нелег­кое. Ска­жи­те мне, одна­ко, вот что: вы може­те сде­лать достой­ным чело­ве­ком лишь того, кто уже убеж­ден, что он дол­жен у вас учить­ся, или так­же и того, кто e вовсе в этом не убеж­ден — пото­му ли, что он вооб­ще не счи­та­ет доб­ро­де­тель пред­ме­том, кото­ро­му мож­но обу­чить­ся, или же пото­му, что не при­зна­ет имен­но вас ее учи­те­ля­ми? Объ­яс­ни­те же тому, кто так счи­та­ет: имен­но это ваше искус­ство при­зва­но убедить его в том, что доб­ро­де­те­ли воз­мож­но научить и толь­ко у вас он ей обу­чит­ся луч­ше все­го, или это зада­ча дру­го­го искус­ства?

—Нет, того же само­го, Сократ, — отклик­нул­ся Дио­ни­со­дор.

—Зна­чит, вы, — ска­зал я, — из всех наших совре­мен­ни­ков наи­бо­лее уме­ло скло­ня­е­те дру­гих к 275 фило­со­фии и к забо­те о доб­ро­де­те­ли?

—Да, мы так пола­га­ем, Сократ.

—Тогда отло­жи­те пока все дру­гие дока­за­тель­ства и пояс­ни­те нам имен­но этот вопрос: убеди­те вот это­го юно­шу в том, что сле­ду­ет зани­мать­ся фило­со­фи­ей и забо­тить­ся о доб­ро­де­те­ли; этим вы очень уго­ди­те и мне, и всем здесь собрав­шим­ся. Ведь отрок этот попал имен­но в такие обсто­я­тель­ства: я и все окру­жаю­щие страст­но жела­ем, чтобы он стал как мож­но более достой­ным чело­ве­ком. Он — сын Аксио­ха, сына Алки­ви­а­да-стар­ше­го, b а ныне здрав­ст­ву­ю­ще­му Алки­ви­а­ду двою­род­ный брат, имя же ему — Кли­ний. Он молод, и, есте­ствен­но, его юность вну­ша­ет нам опа­се­ния, как бы кто-нибудь не опе­ре­дил нас, не напра­вил бы его ум на дру­гое какое-то дело и тем самым не погу­бил. Итак, вы яви­лись вовре­мя; если вы не воз­ра­жа­е­те, под­верг­ни­те испы­та­нию маль­чи­ка и побе­се­дуй­те с ним при нас.

После такой при­мер­но моей речи Евти­дем отве­чал отваж­но и вме­сте с тем дерз­ко¹⁶:

—Пустя­ки, c Сократ, лишь бы моло­дой чело­век поже­лал отве­чать.

—Но, — ска­зал я, — к это­му он при­вык. Все при­сут­ст­ву­ю­щие часто обра­ща­ют­ся к нему с вопро­са­ми и бесе­ду­ют с ним, так что он быва­ет доста­точ­но смел в отве­тах.

5. Как же мне получ­ше опи­сать тебе, мой Кри­тон, все, что там было потом? Ведь нелег­кое это дело — обсто­я­тель­но вос­про­из­ве­сти столь свое­нрав­ную муд­рость. Итак, я, подоб­но d поэтам, дол­жен, при­сту­пая к рас­ска­зу, воз­звать к Музам и Мне­мо­сине¹⁷. Начал же Евти­дем, как мне пом­нит­ся, сле­дую­щим обра­зом:

—Ска­жи мне, Кли­ний, те из людей, кто идет в обу­че­ние — они муд­ре­цы или невеж­ды?

Маль­чик же, услы­шав столь труд­ный вопрос, покрас­нел и бро­сил на меня недо­уме­ваю­щий взгляд. А я, видя его сму­ще­ние, гово­рю:

—Мужай­ся, Кли­ний, e отве­чай сме­ло то, что ты дума­ешь. Быть может, это при­не­сет тебе вели­чай­шую поль­зу.

В это мгно­ве­ние Дио­ни­со­дор, накло­нив­шись чуть-чуть к мое­му уху и улы­ба­ясь во весь рот, мол­вил:

—Пред­ска­зы­ваю тебе, Сократ, что бы ни отве­тил маль­чик, он будет все рав­но опро­верг­нут.

А пока он это гово­рил, Кли­ний уже отве­чал, так что мне не уда­лось пред­у­предить маль­чи­ка, чтобы он был осто­ро­жен, 276 и он ска­зал, что учат­ся люди муд­рые.

А Евти­дем:

—Назы­ва­ешь ли ты кого-либо учи­те­ля­ми или же нет?

Маль­чик отве­тил утвер­ди­тель­но.

—Зна­чит, учи­те­ли — это учи­те­ли уче­ни­ков, как, напри­мер, кифа­рист и грам­ма­тик были учи­те­ля­ми тво­и­ми и дру­гих маль­чи­ков, вы же были уче­ни­ка­ми?

Кли­ний согла­сил­ся.

—А раз­ве не обсто­я­ло дело таким обра­зом, что, когда вы учи­лись, вы не зна­ли того, чему обу­ча­лись?

—Имен­но так, — ска­зал Кли­ний.

—Но были ли вы муд­ры­ми, коль b ско­ро не зна­ли это­го?

—Конеч­но, нет, — отве­тил тот.

—Зна­чит, вы были не муд­ры­ми, но невеж­да­ми?

—Разу­ме­ет­ся.

—Сле­до­ва­тель­но, учась тому, чего вы не зна­ли, вы учи­лись, будучи невеж­да­ми?

Маль­чик кив­нул в знак согла­сия.

—Вот и полу­ча­ет­ся, что учат­ся невеж­ды, а не муд­ре­цы, как ты это дума­ешь.

Когда он это ска­зал, все спут­ни­ки Дио­ни­со­до­ра и c Евти­де­ма, подоб­но хору, послуш­но­му коман­де сво­его настав­ни­ка, зашу­ме­ли и засме­я­лись, и рань­ше, чем маль­чик как сле­ду­ет успел пере­ве­сти дух, Дио­ни­со­дор вме­шал­ся и ска­зал:

—Послу­шай, Кли­ний, когда учи­тель грам­ма­ти­ки чита­ет вам что-нибудь, кто из маль­чи­ков запо­ми­на­ет про­чи­тан­ное — тот, кто мудр, или же тот, кто неве­же­ст­вен?

—Тот, кто мудр, — отве­чал Кли­ний.

—Сле­до­ва­тель­но, учат­ся муд­рые, а вовсе не невеж­ды, и ты толь­ко что невер­но отве­тил Евти­де­му¹⁸.

6. Тут уже вовсю засме­я­лись d и зашу­ме­ли поклон­ни­ки этих мужей, вос­хи­щен­ные их пре­муд­ро­стью; мы же, осталь­ные, мол­ча­ли, пора­жен­ные. Евти­дем, поняв, что мы пора­же­ны, дабы мы еще более выка­за­ли ему свое вос­хи­ще­ние, не отпус­ка­ет маль­чи­ка, но сно­ва при­ни­ма­ет­ся его спра­ши­вать и, подоб­но искус­ным пля­су­нам, обра­ща­ет к нему один и тот же вопрос то одной его, то дру­гой сто­ро­ной¹⁹. Итак, он спро­сил:

—А уча­щи­е­ся обу­ча­ют­ся тому, что они зна­ют, или же тому, чего не зна­ют?

И сно­ва Дио­ни­со­дор зашеп­тал мне:

e—И здесь, Сократ, речь идет все о том же.

—О Зевс, — отве­чал я, — уже и в пер­вый раз нам это пока­за­лось вели­ко­леп­ным.

—Все наши вопро­сы, — ска­зал он, — столь же насто­я­тель­ны: от них не убе­жишь.

—Вот поэто­му-то, — гово­рю я, — вас так и почи­та­ют ваши уче­ни­ки.

Как раз в это вре­мя Кли­ний отве­чал Евти­де­му, что уче­ни­ки обу­ча­ют­ся тому, чего они не зна­ют. Тот же стал спра­ши­вать его на преж­ний лад:

277—Как же так? Раз­ве ты не зна­ком с бук­ва­ми?

—Зна­ком, — отве­тил Кли­ний.

—То есть со все­ми?

Кли­ний отве­тил утвер­ди­тель­но.

—А когда кто-нибудь что-то про­из­но­сит, раз­ве он про­из­но­сит не бук­вы?

Кли­ний согла­сил­ся.

—Зна­чит, ты про­из­но­сишь нечто из того, что тебе извест­но, коль ско­ро ты зна­ешь все бук­вы?

И с этим он согла­сил­ся.

—Что же, — воз­ра­зил тот, — зна­чит, ты не учишь­ся тому, что тебе чита­ют, а тот, кто не зна­ком с бук­ва­ми, учит­ся?

—Нет, — отве­чал маль­чик, — имен­но я учусь.

—Зна­чит, — ска­зал Евти­дем, — ты учишь­ся тому, что зна­ешь, коль ско­ро b ты зна­ешь все бук­вы.

Кли­ний согла­сил­ся.

—А сле­до­ва­тель­но, ты непра­виль­но мне отве­тил.

И не успел Евти­дем это про­мол­вить, как Дио­ни­со­дор, пере­хва­тив сло­во, как мяч, пере­бро­сил его обрат­но маль­чи­ку, гово­ря:

—Евти­дем тебя обма­ны­ва­ет, Кли­ний. Ска­жи мне: раз­ве учить­ся не зна­чит полу­чать зна­ние о том, чему ты учишь­ся?

Кли­ний отве­тил утвер­ди­тель­но.

—А знать — раз­ве это не то же самое, что уже обла­дать зна­ни­ем?

Кли­ний под­твер­дил это.

—Сле­до­ва­тель­но, c не знать — это зна­чит не иметь зна­ния?

Кли­ний сно­ва с ним согла­сил­ся.

—А полу­чаю­щие что-либо уже име­ют что-то или не име­ют?

—Нет, не име­ют.

—А ведь ты при­знал, что к неиме­ю­щим отно­сят­ся и незнаю­щие?

Кли­ний кив­нул в знак согла­сия.

—Зна­чит, уча­щи­е­ся отно­сят­ся к полу­чаю­щим зна­ние, а не к име­ю­щим его?

Кли­ний согла­сил­ся.

—Сле­до­ва­тель­но, обу­ча­ют­ся незнаю­щие, Кли­ний, а вовсе не те, кто зна­ет.

7. Тут Евти­дем в тре­тий раз наско­чил на d моло­до­го чело­ве­ка, стре­мясь как бы пова­лить его навз­ничь лов­ким при­е­мом. Я же, почу­яв, что маль­чик совсем сбит с тол­ку, и желая дать ему пере­дыш­ку, чтобы он пол­но­стью у нас не оро­бел, стал его убеж­дать, гово­ря:

—Кли­ний, не удив­ляй­ся кажу­щей­ся необыч­но­сти этих речей. Быть может, ты не отда­ешь себе отче­та, что́ имен­но про­де­лы­ва­ют с тобою оба наших гостя; дела­ют же они все то, что быва­ет при посвя­ще­нии в таин­ства кори­бан­тов²⁰, когда совер­ша­ет­ся обряд воз­веде­ния посвя­щае­мо­го на пре­стол. При этом быва­ют хоро­вод­ные пляс­ки и игры и тогда, когда ты уже посвя­щен. Сей­час оба они дела­ют e то же самое — водят вокруг тебя хоро­вод и как бы пля­шут, играя, чтобы потом тебя посвя­тить. Вот и счи­тай, что сей­час ты слы­шишь вступ­ле­ние к софи­сти­че­ским таин­ствам²¹. Преж­де все­го, как гово­рит Про­дик, сле­ду­ет изу­чить пра­виль­ность имен²²: это-то и пока­зы­ва­ют тебе наши гости, так как ты не знал, что сло­вом «учить­ся» люди обо­зна­ча­ют рав­ным обра­зом и позна­ние како­го-либо пред­ме­та в том слу­чае, когда кто-либо пона­ча­лу не имел отно­си­тель­но него ника­ко­го зна­ния, и даль­ней­шее раз­ви­тие зна­ния того же пред­ме­та, 278 когда им уже обла­да­ют как в сво­ей дея­тель­но­сти, так и в рас­суж­де­ни­ях. Прав­да, в этом слу­чае боль­ше под­хо­дит назва­ние «зани­мать­ся», чем «учить­ся», одна­ко поль­зу­ют­ся здесь и сло­вом «учить­ся»²³. От тебя же, как они пока­за­ли, ускольз­ну­ло, что одно и то же имя отно­сит­ся к людям про­ти­во­по­лож­но­го состо­я­ния — и к знаю­щим, и к невеж­дам. При­мер­но в этом же состо­ит суще­ство их вто­ро­го вопро­са — когда они спра­ши­ва­ли тебя, b учат­ся ли люди тому, что́ они зна­ют, или тому, что́ им неиз­вест­но. Тако­ва игра позна­ния — поче­му я и гово­рю, что они с тобой забав­ля­ют­ся, — а игрою я име­ную это пото­му, что, если кто узна­ет мно­же­ство подоб­ных вещей или даже все их, он ничуть не луч­ше будет знать самый пред­мет — како­ва его суть, — а суме­ет лишь забав­лять­ся с людь­ми, под­став­лять им нож­ку, исполь­зуя раз­ли­чия имен, и застав­лять их падать — так кто-нибудь сме­ет­ся и раз­вле­ка­ет­ся, выдер­ги­вая ска­мей­ку из-под ног у наме­ре­ваю­щих­ся сесть c и глядя, как они пада­ют навз­ничь. Вот и счи­тай, что они с тобой пошу­ти­ли. Но ясно, что после это­го они предъ­явят тебе серь­ез­ные речи, а я пред­у­пре­жу их, чтобы они запла­ти­ли мне обе­щан­ный долг. Они утвер­жда­ли, что пока­жут нам уве­ще­ва­тель­ное искус­ство; пока же, дума­ет­ся мне, они про­сто с тобой игра­ли. Ну что ж, Евти­дем и d Дио­ни­со­дор, пошу­ти­ли, а теперь уж шут­ки в сто­ро­ну; теперь пока­жи­те маль­чи­ку, как сле­ду­ет печь­ся о муд­ро­сти и доб­ро­де­те­ли. Одна­ко преж­де я сам пока­жу вам, как я это разу­мею и что имен­но мне хоте­лось бы об этом услы­шать. Но если вам поду­ма­ет­ся, что делаю я это смеш­но и неис­кус­но, не насме­хай­тесь надо мною: ведь лишь из стрем­ле­ния услы­шать вашу пре­муд­рость посмею я высту­пить перед вами без под­готов­ки. e Сдер­жи­тесь же и без сме­ха выслу­шай­те меня, вы и ваши уче­ни­ки. Ты же, сын Аксио­ха, мне отве­чай.

8. Стре­мим­ся ли все мы, люди, к бла­го­по­лу­чию? Или же это один из вопро­сов, кото­рые, как я сей­час опа­сал­ся, пока­жут­ся смеш­ны­ми? В самом деле, бес­смыс­лен­но зада­вать подоб­ный вопрос: кто, в самом деле, не хочет быть счаст­ли­вым?

—Тако­го чело­ве­ка не суще­ст­ву­ет, — отве­чал Кли­ний.

279—Пой­дем даль­ше, — ска­зал я. — Коль ско­ро, одна­ко, мы хотим быть счаст­ли­вы­ми, каким обра­зом мы можем это­го достиг­нуть? Быть может, путем обла­да­ния мно­ги­ми бла­га­ми? Или же этот вопрос еще наив­нее? Ведь ясно, что дело обсто­ит имен­но так.

Кли­ний согла­сил­ся.

—Но послу­шай, какие же быва­ют у нас бла­га из все­го суще­го?²⁴ Или и на это отве­тить нетруд­но и не нужен осо­бо серь­ез­ный муж, чтобы это постичь? Любой ведь ска­жет нам, что быть бога­тым — это бла­го. Так ведь?

—Конеч­но, — отве­тил Кли­ний.

—Навер­но, сюда же отно­сят­ся здо­ро­вье, кра­сота и дру­гие пре­крас­ные b телес­ные совер­шен­ства?

Кли­ний согла­сил­ся.

—Ну а родо­ви­тость, власть и поче­сти у себя на родине — ясно ведь, что это бла­га?

Кли­ний при­знал и это.

—Что же, — спро­сил я, — оста­ет­ся нам из благ? Быть рас­суди­тель­ным, спра­вед­ли­вым и муже­ст­вен­ным? Как ты счи­та­ешь, Кли­ний, во имя Зев­са, пра­виль­но ли мы сде­ла­ем, при­чис­лив все это к бла­гам, или же нет? Может быть, кто-нибудь станет нам воз­ра­жать? Как тебе кажет­ся?

—Это — бла­га, — отве­чал Кли­ний.

—Ну, — ска­зал я, — а в каком кру­гу ока­жет­ся у нас муд­рость? c Сре­ди благ? Или ты дума­ешь ина­че?

—Сре­ди благ.

—Поду­май, не про­пу­сти­ли ли мы какое-либо из благ, достой­ное упо­ми­на­ния?

—Но мне кажет­ся, мы ниче­го не про­пу­сти­ли, — отве­чал Кли­ний.

Одна­ко я, напряг­ши память, ска­зал:

—Кля­нусь Зев­сом, мы едва не про­пу­сти­ли вели­чай­шее из благ!

—Какое же имен­но? — спро­сил он.

—Сча­стье, мой Кли­ний. Ведь все, даже самые неум­ные люди, утвер­жда­ют, что это — вели­чай­шее бла­го.

—Ты прав, — ска­зал он.

Поду­мав еще раз, я доба­вил:

—А ведь мы едва не ока­за­лись d в смеш­ном поло­же­нии перед гостя­ми — и я, и ты, сын Аксио­ха.

—Каким это обра­зом? — спро­сил он.

—А таким, что, назвав рань­ше бла­гом сча­стье, мы сей­час сно­ва заго­во­ри­ли об этом.

—Да как же так?

—Смеш­но ведь, когда поло­же­ние, одна­жды уже выдви­ну­тое, повто­ря­ешь сно­ва и два­жды утвер­жда­ешь одно и то же.

—Что, — спра­ши­ва­ет он, — ты име­ешь в виду?

—Да ведь муд­рость, — отве­чал я, — и есть сча­стье, это извест­но любо­му ребен­ку.

Кли­ний выра­зил удив­ле­ние: настоль­ко он еще молод и про­сто­ду­шен. Я же, видя его изум­ле­ние, ска­зал:

—Раз­ве тебе e неве­до­мо, Кли­ний, что в мастер­стве игры на флей­те все­го счаст­ли­вее флей­ти­сты?

Кли­ний согла­сил­ся.

—А раз­ве в деле напи­са­ния и про­чте­ния тек­стов не все­го счаст­ли­вее грам­ма­ти­ки?

—Разу­ме­ет­ся.

—Ну а что каса­ет­ся опас­но­стей в море, неуже­ли ты дума­ешь, что есть кто-либо счаст­ли­вее в избе­жа­нии их, чем, как пра­ви­ло, искус­ные корм­чие?

—Нет, конеч­но.

—Ну а отправ­ля­ясь на вой­ну, с кем бы ты охот­нее разде­лил опас­но­сти и успех — с искус­ным 280 стра­те­гом или с неве­же­ст­вен­ным?

—С искус­ным.

—А болея, кому бы ты риск­нул дове­рить­ся — искус­но­му вра­чу или неучу?

—Искус­но­му.

—Сле­до­ва­тель­но, — ска­зал я, — ты счи­та­ешь, что боль­ше сча­стья при­но­сит сотруд­ни­че­ство с муд­рым чело­ве­ком, чем с неучем?

Он согла­сил­ся.

—Зна­чит, муд­рость во всем несет людям сча­стье, ибо муд­рость ни в чем не оши­ба­ет­ся, но необ­хо­ди­мо застав­ля­ет пра­виль­но дей­ст­во­вать и пре­успе­вать. Ина­че она вовсе и не была бы муд­ро­стью.

9. В кон­це кон­цов мы как-то так согла­си­лись, b что в целом, если у кого нали­цо муд­рость, тот не нуж­да­ет­ся в дру­гом сча­стье. А при­дя с ним к тако­му согла­ше­нию, я воз­об­но­вил свои рас­спро­сы отно­си­тель­но нашей преж­ней дого­во­рен­но­сти, как обсто­ит с нею дело.

—Мы согла­си­лись, — ска­зал я, — что если у нас есть все бла­га, то мы тем самым бла­го­по­луч­ны и счаст­ли­вы?

Он под­твер­дил это.

—Ну а счаст­ли­вы мы бла­го­да­ря налич­ным бла­гам, если они при­но­сят нам поль­зу или если не при­но­сят?

—Если при­но­сят, — отве­чал он.

—А при­но­сят они нам поль­зу лишь в силу обла­да­ния ими, c даже если мы ими не поль­зу­ем­ся? Напри­мер, если бы у нас было мно­го пищи, но мы бы не ели, или мно­го питья, но мы бы не пили, — при­нес­ло бы нам это поль­зу?

—Конеч­но, нет, — отве­чал он.

—Далее: если бы все масте­ра име­ли в сво­ем рас­по­ря­же­нии все необ­хо­ди­мое для сво­его дела, но не поль­зо­ва­лись этим, были бы они счаст­ли­вы в силу само­го обла­да­ния тем, что́ нуж­но масте­ру? Напри­мер, если бы плот­ник имел в сво­ем рас­по­ря­же­нии все необ­хо­ди­мые инстру­мен­ты и дере­во, но не работал бы с ними, извлек бы он какую-то поль­зу d из это­го обла­да­ния?

—Ни в коем слу­чае, — отве­чал Кли­ний.

—Ну а если бы кто-нибудь обрел богат­ство и все бла­га, о кото­рых мы сей­час гово­ри­ли, но не поль­зо­вал­ся бы всем этим, был бы он счаст­лив бла­го­да­ря одно­му лишь обла­да­нию бла­га­ми?

—Конеч­но, нет, Сократ.

—Сле­до­ва­тель­но, желаю­ще­му стать счаст­ли­вым до́лжно не толь­ко обла­дать подоб­ны­ми бла­га­ми, но и поль­зо­вать­ся ими, в про­тив­ном слу­чае это обла­да­ние не при­не­сет ника­кой поль­зы.

—Истин­ная прав­да.

—Так, зна­чит, Кли­ний, для того чтобы сде­лать кого-то e счаст­ли­вым, доста­точ­но, чтобы он при­об­рел бла­га и поль­зо­вал­ся ими?

—Мне кажет­ся, да.

—Если он пра­виль­но поль­зу­ет­ся ими, — спро­сил я, — или же непра­виль­но?

—Нет, если пра­виль­но.

—Ты пре­крас­но отве­ча­ешь, — про­мол­вил я. — Совсем иное дело, кажет­ся мне, если кто непра­виль­но поль­зу­ет­ся какой бы то ни было вещью или про­сто пре­не­бре­га­ет ею: в пер­вом слу­чае это зло, во вто­ром — ни то ни дру­гое. Не так ли мы 281 ска­жем?

Он согла­сил­ся.

—Далее, раз­ве в рабо­те по дере­ву и в при­ме­не­нии его до́лжно для пра­виль­ной обра­бот­ки руко­вод­ст­во­вать­ся чем-либо иным, а не плот­ни­чьей нау­кой?

—Нет, имен­но ею, — отве­тил Кли­ний.

—Но ведь и при про­из­вод­стве утва­ри руко­вод­ст­ву­ют­ся нау­кой для пра­виль­ной обра­бот­ки?

Он согла­сил­ся.

—Так ведь, — ска­зал я, — и при поль­зо­ва­нии теми бла­га­ми, что мы назва­ли пер­вы­ми, — богат­ст­вом, здо­ро­вьем и кра­сотою — имен­но нау­ка руко­во­дит пра­виль­ным при­ме­не­ни­ем все­го это­го b и направ­ля­ет его или, может быть, что-то дру­гое?

—Нау­ка, — отве­чал он.

—Зна­чит, как вид­но, нау­ка дает людям не толь­ко сча­стье, но и мастер­ство в любом при­об­ре­те­нии и деле.

Он согла­сил­ся.

—Но ради Зев­са, — спро­сил я, — какая может быть поль­за в любом при­об­ре­те­нии, если не хва­та­ет разу­ма и муд­ро­сти? Раз­ве извле­чет какую-либо поль­зу чело­век, мно­гое при­об­рет­ший и мно­гое совер­шаю­щий, но лишен­ный ума? Не луч­ше ли при этом доволь­ст­во­вать­ся малым? Посмот­ри: раз­ве, мень­ше делая, он не мень­ше совер­шит оши­бок, а совер­шая c мень­ше оши­бок, не ско­рее избегнет небла­го­по­лу­чия, избе­гая же небла­го­по­лу­чия, раз­ве он не избе­га­ет несча­стья?

—Разу­ме­ет­ся, избе­га­ет, — ска­зал Кли­ний.

—Ну а кто пред­по­чи­та­ет дей­ст­во­вать мень­ше — бед­ный или бога­тый?

—Бед­ный, — отве­тил он.

—А сла­бый или силь­ный?

—Сла­бый.

—Если он в поче­те нахо­дит­ся или в бес­че­стье?

—В бес­че­стье.

—Ну а какой чело­век дей­ст­ву­ет мень­ше — муже­ст­вен­ный и муд­рый или же трус?

—Трус.

—Зна­чит, это свой­ство чело­ве­ка празд­но­го, а не дея­тель­но­го?

Он согла­сил­ся.

—И мед­ли­тель­но­го, а не быст­ро­го, а так­же под­сле­по­ва­то­го и туго­го на ухо, а не чело­ве­ка с ост­рым зре­ни­ем и d тон­ким слу­хом?

Во всем этом мы согла­си­лись друг с дру­гом.

—В целом же, Кли­ний, — ска­зал я, — как пред­став­ля­ет­ся, все то, что мы рань­ше назва­ли бла­га­ми, не пото­му носит это имя, что по самой сво­ей при­ро­де явля­ет­ся тако­вым, но вот поче­му: если эти­ми веща­ми руко­во­дит неве­же­ство, то они — боль­шее зло, чем вещи про­ти­во­по­лож­ные, при­чем настоль­ко боль­шее, насколь­ко силь­нее они под­чи­ня­ют­ся руко­во­дя­ще­му нача­лу, высту­паю­ще­му как зло; если же их направ­ля­ют разу­ме­ние и муд­рость, то они ско­рее будут доб­ром; само же по себе e ни то ни дру­гое ниче­го не сто­ит²⁵.

—Похо­же, — заме­тил он, — что дело обсто­ит имен­но так, как ты гово­ришь.

—Какой же вывод сде­ла­ем мы из ска­зан­но­го? Не тот ли, что из всех осталь­ных вещей ничто не есть ни доб­ро, ни зло, а вот из этих двух — муд­ро­сти и неве­же­ства — пер­вая есть бла­го, вто­рое же — зло?

Он согла­сил­ся.

28210.—Давай же, — ска­зал я, — рас­смот­рим все осталь­ное. Посколь­ку мы все стре­мим­ся к сча­стью и, как ока­за­лось, мы счаст­ли­вы тогда, когда поль­зу­ем­ся веща­ми, при­чем поль­зу­ем­ся пра­виль­но, а пра­виль­ность эту и бла­го­по­лу­чие дает нам зна­ние, до́лжно, по-види­мо­му, вся­ко­му чело­ве­ку изо всех сил стре­мить­ся стать как мож­но более муд­рым. Не так ли?

—Так, — под­твер­дил он.

—И если чело­век в этом убеж­ден, он дол­жен пере­ни­мать от отца муд­рость, а не день­ги, и от вос­пи­та­те­лей, b и от про­чих дру­зей, а так­же от тех, что име­ну­ют себя поклон­ни­ка­ми, — от чуже­зем­ных гостей и сограж­дан, про­ся и умо­ляя поде­лить­ся с ним муд­ро­стью; и ниче­го нет позор­но­го, Кли­ний, и пре­до­суди­тель­но­го в том, чтобы ради это­го быть рабом и слу­жить и поклон­ни­ку, и любо­му дру­го­му чело­ве­ку, посколь­ку это зна­чит слу­жить пре­крас­ней­шую служ­бу — стре­мить­ся и желать стать муд­рым. Или ты так не дума­ешь? — спро­сил его я.

—Мне кажет­ся, ты вели­ко­леп­но ска­зал, — отве­чал он.

—Осо­бен­но, Кли­ний, — про­дол­жал я, — c если муд­ро­сти мож­но научить­ся (а она не при­хо­дит к людям сама собою): послед­нее у нас с тобой еще не рас­смот­ре­но, и мы пока не при­шли на этот счет к согла­ше­нию.

—Но мне кажет­ся, Сократ, что мож­но ей научить­ся.

А я, обра­до­вав­шись, ска­зал:

—Поис­ти­не пре­крас­но ты гово­ришь, бла­го­род­ней­ший из мужей, и ока­зы­ва­ешь мне услу­гу, изба­вив от длин­но­го рас­смот­ре­ния это­го вопро­са — мож­но ли или нель­зя научить­ся муд­ро­сти. Теперь же, посколь­ку ты счи­та­ешь, что ей мож­но научить­ся и что она одна дела­ет чело­ве­ка бла­жен­ным и d счаст­ли­вым, не будешь же ты отри­цать, что необ­хо­ди­мо фило­соф­ст­во­вать и что ты сам наме­рен этим занять­ся?

—Разу­ме­ет­ся, Сократ, — ска­зал он, — это самое подо­баю­щее заня­тие.

И я, с удо­воль­ст­ви­ем это слы­ша, ска­зал:

—Вот каков, Дио­ни­со­дор и Евти­дем, образ­чик желан­но­го мне уве­ще­ва­тель­но­го сло­ва, хотя, быть может, оно бес­хит­рост­но, тяже­ло­вес­но и рас­тя­ну­то. Вы же либо пока­жи­те нам то же самое, пустив в ход свое искус­ство, либо, если вам это не нра­вит­ся, пре­по­дай­те маль­чи­ку урок по поряд­ку, начи­ная с того места, где e я оста­но­вил­ся, — нуж­но ли ему при­об­ре­тать вся­кое зна­ние, или суще­ст­ву­ет един­ст­вен­ное, овла­дев кото­рым чело­век будет достой­ным и счаст­ли­вым, и какое имен­но. Как я ска­зал с само­го нача­ла, нам очень важ­но, чтобы юно­ша этот стал муд­рым и доб­ро­де­тель­ным.

11. 283 Тако­ва была моя речь, Кри­тон. После это­го я стал вни­ма­тель­но наблюдать за тем, что будет даль­ше, следя, каким обра­зом про­дол­жат они рас­суж­де­ние и с чего нач­нут свой при­зыв к юно­ше упраж­нять­ся в муд­ро­сти и доб­ро­де­те­ли. Итак, стар­ший из них, Дио­ни­со­дор, пер­вый начал свою речь, мы же, все осталь­ные, погляды­ва­ли на него, немед­лен­но ожи­дая услы­шать какие-то уди­ви­тель­ные сло­ва. Так и слу­чи­лось, ибо муж этот пора­зи­тель­ное повел рас­суж­де­ние, и b тебе, Кри­тон, сто­ит его выслу­шать, пото­му что то было побуж­де­ние к доб­ро­де­те­ли.

—Ска­жи мне, Сократ, — мол­вил он, — и вы, все осталь­ные, утвер­ждаю­щие, что стре­ми­тесь ода­рить муд­ро­стью это­го юно­шу, гово­ри­те ли вы это в шут­ку или серь­ез­но и вза­прав­ду испы­ты­ва­е­те такое жела­ние?

Тут я решил, что они рань­ше поду­ма­ли, буд­то мы шути­ли, когда про­си­ли их обо­их побе­се­до­вать с маль­чи­ком, и пото­му под­драз­ни­ва­ли их, а не хра­ни­ли c серь­ез­ность; и, помыс­лив так, я еще раз под­твер­дил, что мы отно­сим­ся к это­му делу на удив­ле­ние серь­ез­но.

А Дио­ни­со­дор в ответ:

—Смот­ри, Сократ, не отре­кись потом от того, что сей­час ска­зал.

—Я уже пред­у­смот­рел это, — воз­ра­зил я, — и нико­гда от это­го не отре­кусь в буду­щем.

—Так, зна­чит, — ска­зал он, — вы утвер­жда­е­те, буд­то хоти­те, чтобы он стал муд­рым?

—Очень хотим.

—А в насто­я­щее вре­мя, — спро­сил он, — мудр Кли­ний или же нет?

—Ну уж об этом-то он помал­ки­ва­ет, ему ведь не свой­ст­вен­но хва­стов­ство.

—Но вы-то, — ска­зал он, — хоти­те, чтобы он стал d муд­рым и не был неве­же­ст­вен­ным?

Мы согла­си­лись.

—Зна­чит, вы хоти­те, чтобы он стал тем, чем он сей­час не явля­ет­ся, и чтобы таким, каков он сей­час есть, он впредь уже нико­гда не был.

Услы­шав это, я при­шел в заме­ша­тель­ство, он же, под­ме­тив мое сму­ще­ние, про­дол­жал:

—Так раз­ве, желая, чтобы он впредь не был тем, что он есть сей­час, вы не стре­ми­тесь его, как кажет­ся, погу­бить? Хоро­ши же такие дру­зья и поклон­ни­ки, кото­рые изо всех сил жела­ют гибе­ли сво­его любим­ца!

12. Но тут Кте­сипп, услы­шав e это, воз­не­го­до­вал из-за люби­мо­го маль­чи­ка и под­нял голос:

—Фурий­ский гость, — ска­зал он, — если бы это не было черес­чур неучти­во, я бы тебе отве­тил: «Поги­бель на твою голо­ву!»²⁶ Что это ты взду­мал ни с того ни с сего взве­сти на меня и на дру­гих такую напрас­ли­ну, о кото­рой, по-мое­му, и мол­вить-то было бы нече­сти­во, — буд­то я желаю поги­бе­ли это­му маль­чи­ку!

—Как, Кте­сипп, — вме­шал­ся тут Евти­дем, — ты счи­та­ешь, что воз­мож­но лгать?

—Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал тот, — если толь­ко я не сошел с ума.

—А в каком слу­чае — если гово­рят о деле, о кото­ром идет речь, или если не гово­рят?

—Если гово­рят, — 284 отве­чал тот.

—Но ведь если кто гово­рит о нем, то он назы­ва­ет не что иное из суще­ст­ву­ю­ще­го, как то, о чем он гово­рит?

—Что ты име­ешь в виду? — спро­сил Кте­сипп.

—Ведь то, о чем он гово­рит, явля­ет­ся одним из суще­ст­ву­ю­ще­го, отдель­ным от все­го про­че­го.

—Разу­ме­ет­ся.

—Зна­чит, тот, кто гово­рит об этом, гово­рит о суще­ст­ву­ю­щем?

—Да.

—Но ведь тот, кто гово­рит о суще­ст­ву­ю­щем, гово­рит сущую прав­ду. Так и Дио­ни­со­дор, коль ско­ро он гово­рит о суще­ст­ву­ю­щих вещах, гово­рит прав­ду, а вовсе не кле­ве­щет на тебя.

—Да, — отве­чал b Кте­сипп. — Но тот, Евти­дем, кто гово­рит подоб­ные вещи, гово­рит о том, чего нет.

А Евти­дем на это:

—Раз­ве то, чего нет, — это не то, что не суще­ст­ву­ет?

—Да, то, что не суще­ст­ву­ет.

—И дело обсто­ит раз­ве не так, что то, чего нет, нигде не суще­ст­ву­ет?

—Нигде.

—Воз­мож­но ли, чтобы кто-нибудь — кем бы он ни был — так воздей­ст­во­вал на это, чтобы создать его, это нигде не суще­ст­ву­ю­щее?

—Мне кажет­ся, невоз­мож­но, — отве­чал Кте­сипп.

—Так что же, когда ора­то­ры гово­рят в народ­ном собра­нии, раз­ве они ниче­го не дела­ют?

—Нет, дела­ют, — отве­чал тот.

—Но раз они что-то дела­ют, зна­чит, и что-то созда­ют?

—Да.

c—Сле­до­ва­тель­но, гово­рить — это зна­чит что-то делать и созда­вать?

Кте­сипп согла­сил­ся.

—Зна­чит, никто не гово­рит о несу­ще­ст­ву­ю­щем: ведь при этом он что-то дела­ет, а ведь ты при­знал, что ни для кого невоз­мож­но создать несу­ще­ст­ву­ю­щее; вот по тво­е­му сло­ву и выхо­дит, что никто не про­из­но­сит лжи и, если Дио­ни­со­дор гово­рит, он гово­рит об истин­но суще­ст­ву­ю­щем.

—Кля­нусь Зев­сом, Евти­дем! — вос­клик­нул Кте­сипп. — Гово­рит-то он неко­то­рым обра­зом о суще­ст­ву­ю­щем, но в непра­виль­ном смыс­ле.

—Что ты име­ешь в виду, Кте­сипп? — спро­сил Дио­ни­со­дор. — Не то ли, что суще­ст­ву­ют d люди, назы­ваю­щие вещи сво­и­ми име­на­ми?

—Да, доб­ро­по­рядоч­ные люди и те, что гово­рят прав­ду.

—Но раз­ве, — воз­ра­зил тот, — хоро­шее не быва­ет хоро­шим, а дур­ное — дур­ным?

Кте­сипп ска­зал, что быва­ет.

—А ты при­зна­ешь, что хоро­шие люди назы­ва­ют вещи сво­и­ми име­на­ми?

—При­знаю.

—Зна­чит, хоро­шие люди гово­рят дур­но о дур­ном, раз они всё назы­ва­ют сво­и­ми име­на­ми.

—Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал тот, — и даже очень дур­но, когда речь идет о дур­ных людях. И ты поосте­ре­жешь­ся быть в чис­ле этих послед­них, если меня послу­ша­ешь­ся, дабы e хоро­шие люди не гово­ри­ли о тебе дур­но.

—И о людях высо­ких они гово­рят высо­ким сло­гом, а о горя­чих гово­рят горя­чо?

—В выс­шей сте­пе­ни так, — отве­чал Кте­сипп. — А о холод­ных людях они гово­рят холод­но, как и о про­хлад­ных их рас­суж­де­ни­ях.

—Бра­нишь­ся ты, Кте­сипп, — бро­сил Дио­ни­со­дор, — да, бра­нишь­ся.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал тот, — я не бра­нюсь, пото­му что люб­лю тебя и по-дру­же­ски настав­ляю и пыта­юсь убедить нико­гда не высту­пать про­тив меня так гру­бо, утвер­ждая, буд­то я 285 желаю гибе­ли тем, кого ценю пре­вы­ше все­го.

13. А я, посколь­ку мне пока­за­лось, что они слиш­ком рез­ко друг про­тив дру­га настро­е­ны, шут­ли­во обра­тил­ся к Кте­сип­пу со сло­ва­ми:

—Кте­сипп, мне кажет­ся, нам надо при­нять от наших гостей их речи, коль ско­ро они жела­ют их нам пода­рить, и мы не долж­ны спо­рить с ними из-за имен. Если им дано так губить людей, что из дур­ных и нера­зум­ных они могут сде­лать достой­ных и бла­го­ра­зум­ных, то сами ли они изо­бре­ли это b или от дру­го­го кого научи­лись тако­му уни­что­же­нию и пор­че, с помо­щью кото­рых они, раз­ру­шив сквер­но­го чело­ве­ка, вос­кре­ша­ют его хоро­шим, если они это уме­ют (а ведь ясно, что уме­ют: они заяви­ли, что их недав­но обре­тен­ное искус­ство состо­ит в том, чтобы делать дур­ных людей хоро­ши­ми), то усту­пим им в этом: пусть они погу­бят нам маль­чи­ка и сде­ла­ют его разум­ным, а так­же и всех c нас. Если же вы, моло­дые, бои­тесь, то пусть опас­ность кос­нет­ся меня, как это быва­ет с карий­ца­ми²⁷; ведь, посколь­ку я стар, я готов риск­нуть и пре­до­ста­вить себя наше­му Дио­ни­со­до­ру, как кол­хид­ской Медее. Пусть он погу­бит меня и, если хочет, сва­рит живьем или сде­ла­ет дру­гое что-либо со мной по жела­нию, лишь бы толь­ко я стал хоро­шим²⁸.

А Кте­сипп на это:

—Я и сам готов, Сократ, пре­до­ста­вить себя гостям — пусть, если им это угод­но, сди­ра­ют с меня шку­ру d еще неисто­вей, лишь бы эта шку­ра не ока­за­лась у меня потом пустым меш­ком, как шку­ра Мар­сия²⁹, а напол­ни­лась доб­ро­де­те­лью. Хотя Дио­ни­со­дор счи­та­ет, что я на него сер­жусь, это не так; но я про­ти­во­ре­чу, как мне кажет­ся, его небла­го­вид­ным речам, направ­лен­ным про­тив меня. А ты, бла­го­род­ный Дио­ни­со­дор, не счи­тай про­ти­во­ре­чие бра­нью: брань — это нечто совсем иное.

14. А Дио­ни­со­дор на это:

—Ты стро­ишь свои рас­суж­де­ния так, как если бы про­ти­во­ре­чие в самом деле суще­ст­во­ва­ло?

e—Само собой разу­ме­ет­ся, — отве­чал Кте­сипп, — и даже более того. А ты, Дио­ни­со­дор, дума­ешь, что про­ти­во­ре­чие не суще­ст­ву­ет?

—Но ведь ты не сумел бы мне пока­зать, — воз­ра­зил тот, — что когда-либо слы­шал, как один про­ти­во­ре­чит дру­го­му.

—Прав­да твоя, — мол­вил Кте­сипп. — Но вот сей­час я это слы­шу и пока­зы­ваю тебе Кте­сип­па, про­ти­во­ре­ча­ще­го Дио­ни­со­до­ру.

—Ты можешь отсто­ять это свое заяв­ле­ние?

—Разу­ме­ет­ся, — ска­зал Кте­сипп.

—Так как же? — спро­сил тот. — Для каж­дой суще­ст­ву­ю­щей вещи есть свои сло­ва?³⁰

—Конеч­но.

—Сло­ва ли о том, что каж­дая вещь суще­ст­ву­ет или же нет?

—О том, что суще­ст­ву­ет.

—Если ты 286 пом­нишь, Кте­сипп, — ска­зал тот, — мы толь­ко что пока­за­ли, что никто не гово­рит о том, чего не суще­ст­ву­ет: никто ведь не может выявить в сло­ве то, что не суще­ст­ву­ет.

—Ну и что же?! — вос­клик­нул Кте­сипп. — Раз­ве от это­го мы мень­ше про­ти­во­ре­чим друг дру­гу — я и ты?

—А если, — воз­ра­зил тот, — мы оба гово­рим об одном и том же, то мы про­ти­во­ре­чим друг дру­гу или, ско­рее, утвер­жда­ем отно­си­тель­но это­го одно и то же?

Кте­сипп под­твер­дил, что одно и то же.

—А если бы ни один из нас, — ска­зал Дио­ни­со­дор, — не гово­рил об этом деле, раз­ве b про­ти­во­ре­чи­ли бы мы друг дру­гу? Ведь, ско­рее, никто из нас дво­их о нем бы и не вспом­нил.

И с этим Кте­сипп согла­сил­ся.

—Ну а когда я веду речь отно­си­тель­но это­го дела, ты же — иную речь, об ином деле, про­ти­во­ре­чим ли мы друг дру­гу в этом слу­чае? Или же я гово­рю о неко­ем деле, а ты о нем не гово­ришь вовсе? А может ли про­ти­во­ре­чить гово­ря­ще­му тот, кто не гово­рит?

15. Тут Кте­сипп оне­мел. Я же, поди­вив­шись этим сло­вам, спро­сил:

—Что ты име­ешь в виду, Дио­ни­со­дор? Не c в пер­вый раз, но от мно­гих и часто слы­шал я это рас­суж­де­ние³¹ и вся­кий раз удив­лял­ся. Ведь и уче­ни­ки Про­та­го­ра³² вся­че­ски поль­зо­ва­лись им, и стар­шее поко­ле­ние тоже. Мне же оно кажет­ся стран­ным и нис­про­вер­гаю­щим как дру­гие рас­суж­де­ния, так и само себя. Но я пола­гаю, что луч­ше все­го убедишь меня в его истин­но­сти имен­но ты. Зна­чит, ложь про­из­не­сти нель­зя (ведь имен­но в этом сила дан­но­го рас­суж­де­ния, не так ли?) и гово­ря­щий может либо гово­рить прав­ду, либо мол­чать?

Дио­ни­со­дор под­твер­дил это.

—Но если d невоз­мож­но про­из­не­сти ложь, то по край­ней мере мож­но иметь лож­ное мне­ние?

—Нет, невоз­мож­но и это, — отве­чал он.

—Зна­чит, вооб­ще не суще­ст­ву­ет лож­но­го мне­ния? — спро­сил я.

—Не суще­ст­ву­ет, — отве­чал он³³.

—И нет ни неве­же­ства, ни неве­же­ст­вен­ных людей? Раз­ве неве­же­ство — если бы оно суще­ст­во­ва­ло — заклю­ча­лось бы не в том, чтобы иметь лож­ное мне­ние о вещах?

—Разу­ме­ет­ся, в этом, — ска­зал он.

—Но его не суще­ст­ву­ет, — под­ска­зал ему я.

—Нет, — под­твер­дил он.

—Ты ведешь эту речь, Дио­ни­со­дор, ради крас­но­го слов­ца, из какой-то при­чуды или в самом деле счи­та­ешь, что сре­ди людей нет e невежд?

—А ты, — ска­зал он, — меня опро­верг­ни.

—Что же полу­ча­ет­ся, по тво­им сло­вам, что воз­мож­но опро­вер­же­ние, в то вре­мя как нико­му не дано лгать?

—Нет, невоз­мож­но, — вме­шал­ся Евти­дем.

—Но раз­ве вот сей­час, — спро­сил я, — Дио­ни­со­дор не потре­бо­вал, чтобы я его опро­верг­нул?

—Как мож­но тре­бо­вать то, чего не суще­ст­ву­ет? Ты раз­ве тре­бу­ешь?

—Да я, Евти­дем, — гово­рю, — не очень-то смыс­лю во всех этих вели­ко­леп­ных тон­ко­стях, ведь я туго­дум. Быть может, я и несклад­но спро­шу тебя, но уж ты меня изви­ни. Взгля­ни: если нель­зя ни лгать, ни 287 иметь лож­но­го мне­ния, ни быть неве­же­ст­вен­ным, то раз­ве мыс­ли­мо оши­бать­ся, делая что-то? Ведь при этом тому, кто дей­ст­ву­ет, невоз­мож­но оши­бать­ся в том, что он дела­ет? Раз­ве не это вы утвер­жда­е­те?

—Да, разу­ме­ет­ся, — отве­чал он.

—Вот это и есть, — ска­зал я, — непри­ят­ный вопрос. Коль ско­ро мы, дей­ст­вуя, гово­ря и раз­мыш­ляя, нико­гда не оши­ба­ем­ся, то вы-то, ради Зев­са, — если все это так — чему яви­лись сюда учить? Раз­ве вы не ска­за­ли недав­но, что луч­ше всех из людей пре­по­да­е­те доб­ро­де­тель тем, b кто жела­ет учить­ся?

16. — Вот ведь, Сократ, — под­хва­тил Дио­ни­со­дор, — какой ты отста­лый чело­век — сущий Кро­нос³⁴, раз ты сей­час вспо­ми­на­ешь самые пер­вые наши сло­ва, чуть ли не про­шло­год­ние, с тем же, что мы сей­час гово­рим, не зна­ешь, что и делать!

—Да, — отве­чал я, — уж очень труд­ны ваши речи. Оно и понят­но: ведь какие муд­ре­цы эти речи дер­жат! Вот и послед­ние твои сло­ва очень труд­но истол­ко­вать: что это зна­чит, Дио­ни­со­дор, «не зна­ешь, что и делать»? Види­мо, что я c не в состо­я­нии опро­верг­нуть Евти­де­ма? Ибо, ска­жи, какой еще смысл может иметь это твое выра­же­ние — «не зна­ешь, что и делать с эти­ми реча­ми»?

—Но вот с тво­и­ми-то реча­ми, — воз­ра­зил он, — совсем не труд­но что-то сде­лать. Отве­чай же.

—Как, Дио­ни­со­дор?! — гово­рю. — Рань­ше, чем ты сам мне отве­тил?

—Так ты не ста­нешь отве­чать? — спра­ши­ва­ет он.

—Да раз­ве это спра­вед­ли­во?

—Разу­ме­ет­ся, спра­вед­ли­во, — ответ­ст­во­вал он.

—На каком же осно­ва­нии? — воз­ра­зил я. — Вид­но, на том, что ты явил­ся к нам как вели­кий зна­ток рас­суж­де­ний и тебе ведо­мо, когда нуж­но отве­чать, а d когда нет? И сей­час ты ниче­го­шень­ки не отве­ча­ешь, пото­му что уве­рен — это не нуж­но?

—Бол­та­ешь, — воз­ра­зил он, — и не забо­тишь­ся об отве­те. Но, достой­ней­ший мой, будь добр, отве­чай, коли уж ты при­знал меня муд­ре­цом!

—Надо, вид­но, послу­шать­ся: похо­же, что это необ­хо­ди­мо. Ты ведь здесь вер­хо­во­дишь. Спра­ши­вай же.

—Счи­та­ешь ли ты, что мыс­ля­щие суще­ства мыс­лят, имея душу, или они ее лише­ны?

—Мыс­лят суще­ства, име­ю­щие душу.

—Ну а зна­ешь ли ты речь, кото­рая име­ла бы душу?

—Кля­нусь Зев­сом, e нет.

—Поче­му же ты недав­но спра­ши­вал, какой смысл в моем выра­же­нии?

—Да поче­му же еще, как не оши­ба­ясь, по сво­ей тупо­сти? А может быть, я не ошиб­ся и вер­но ска­зал, утвер­ждая, что речи име­ют смысл? Так как же — ошиб­ся я или нет? Если я не ошиб­ся, ты не опро­верг­нешь меня, хоть ты и муд­рец, и не сооб­ра­зишь, что делать с моим сло­вом; если же я ошиб­ся, то и тут ты не прав, посколь­ку утвер­жда­ешь, что 288 оши­бать­ся невоз­мож­но. И это я воз­ра­жаю вовсе не на то, о чем ты гово­рил в про­шлом году. Но, — про­дол­жал я, — похо­же, Дио­ни­со­дор и Евти­дем, что наше рас­суж­де­ние топ­чет­ся на месте и сно­ва, как и рань­ше, нис­про­вер­га­ет само себя, а ваше искус­ство бес­силь­но помочь этой беде, хоть оно и пора­зи­тель­но по точ­но­сти выра­же­ний.

Ска­зал тут Кте­сипп:

—Див­ны речи ваши, мужи фурий­ские b или хиос­ские, или по каким дру­гим местам и как еще вы бы ни хоте­ли име­но­вать­ся! До чего же вам нипо­чем нести такой вздор!

Но я, убо­яв­шись, что воз­никнет ссо­ра, сно­ва стал успо­ка­и­вать Кте­сип­па, ска­зав:

—Кте­сипп, гово­рю тебе то же самое, что я гово­рил сей­час Кли­нию: ты не зна­ешь муд­ро­сти наших гостей — сколь она уди­ви­тель­на. Но они не хотят пока­зать нам ее всерь­ез и окол­до­вы­ва­ют нас, под­ра­жая Про­тею, еги­пет­ско­му софи­сту³⁵. c Мы же давай­те упо­до­бим­ся Мене­лаю³⁶ и не отпу­стим этих мужей до тех пор, пока они не обна­ру­жат перед нами серь­ез­ную свою суть: думаю, что, когда они заго­во­рят по суще­ству, они явят нам нечто пре­крас­ное; будем же про­сить их и убеж­дать и умо­лять нам это явить. А я со сво­ей сто­ро­ны соби­ра­юсь сно­ва им объ­яс­нить, каким обра­зом, соглас­но моей прось­бе, они долж­ны для меня это сде­лать.

При­ро­да фило­соф­ско­го зна­ния

Попы­та­юсь начать с того, на чем я оста­но­вил­ся ранее, и прой­ти d это все, насколь­ко смо­гу, по поряд­ку, дабы из снис­хож­де­ния к мое­му усер­дию и серь­ез­но­сти вызвать серь­ез­ность и с их сто­ро­ны. 17. Ты же, Кли­ний, — про­дол­жал я, — напом­ни мне, на чем мы тогда оста­но­ви­лись. Как мне кажет­ся, вот на чем: мы при­шли к выво­ду, что необ­хо­ди­мо фило­соф­ст­во­вать. Не так ли?

—Да, — отве­чал он.

—Фило­со­фия же — это при­об­ре­те­ние зна­ния; как по-тво­е­му? — спро­сил я.

—Да, — отве­чал он.

—Какое же мы соби­ра­ем­ся при­об­ре­сти зна­ние, если пра­виль­но к это­му при­сту­пить? Не то e ли, попро­сту гово­ря, что при­не­сет нам поль­зу?

—Несо­мнен­но, — ска­зал он.

—Ну а при­нес­ло бы нам какую-то поль­зу уме­ние обна­ру­жи­вать, обхо­дя зем­лю, боль­шие зале­жи золота?

—Быть может, — отве­чал он.

—Но ведь перед этим, — воз­ра­зил я, — мы уста­но­ви­ли, что ниче­го бы не выга­да­ли, даже если бы без хло­пот и рас­ко­пок у нас в руках ока­за­лось все золо­то; и если бы мы даже уме­ли пре­вра­щать в 289 золо­то ска­лы, это зна­ние не име­ло бы для нас ника­кой цены. Ведь коли бы мы не зна­ли, как исполь­зо­вать золо­то, то ясно, что от него не было бы ника­кой поль­зы. При­по­ми­на­ешь ли? — спро­сил я.

—Конеч­но, — отве­чал он, — при­по­ми­наю.

—Точ­но так же, види­мо, и от любо­го дру­го­го зна­ния не будет ника­кой поль­зы — ни от уме­ния нажи­вать­ся, ни от вра­чеб­но­го искус­ства, ни от како­го ино­го, если кто уме­ет что-либо делать, поль­зо­вать­ся же сде­лан­ным не уме­ет. Раз­ве не так?

Кли­ний согла­сил­ся.

—Даже если бы суще­ст­во­ва­ло b уме­ние делать людей бес­смерт­ны­ми, но мы не зна­ли бы, как этим бес­смер­ти­ем поль­зо­вать­ся, и от это­го не было бы ника­кой поль­зы, если толь­ко дан­ный вопрос надо решать на осно­ве того, в чем мы ранее согла­си­лись.

Все это он под­твер­дил нам.

—Сле­до­ва­тель­но, пре­крас­ный мой маль­чик, — про­дол­жал я, — мы нуж­да­ем­ся в таком зна­нии, в кото­ром соче­та­лось бы уме­ние что-то делать и уме­ние поль­зо­вать­ся сде­лан­ным.

—Это ясно, — отве­чал он.

—Зна­чит, как вид­но, нам вовсе не нуж­но ста­но­вить­ся искус­ны­ми в изготов­ле­нии лир и сно­ро­ви­сты­ми в c подоб­ном уме­нии. Ведь здесь искус­ство изготов­ле­ния и искус­ство при­ме­не­ния суще­ст­ву­ют порознь, хотя и отно­сят­ся к одно­му и тому же пред­ме­ту, ибо искус­ство изготов­ле­ния лир и искус­ство игры на них весь­ма отли­ча­ют­ся друг от дру­га. Не так ли?

Он согла­сил­ся.

—Точ­но так же не нуж­да­ем­ся мы в искус­стве изготов­ле­ния флейт: ведь и здесь такое же поло­же­ние.

Он выра­зил согла­сие.

—Но, во имя богов, — ска­зал я, — если мы изу­чим искус­ство состав­ле­ния речей, то имен­но при­об­ре­те­ние это­го искус­ства сде­ла­ет нас счаст­ли­вы­ми?

—Я это­го не думаю, — отве­чал d Кли­ний, схва­тив мою мысль.

—А как ты можешь это обос­но­вать? — спро­сил я.

—Я знаю неко­то­рых соста­ви­те­лей речей, не уме­ю­щих поль­зо­вать­ся соб­ст­вен­ны­ми реча­ми, кото­рые сами они сочи­ни­ли, подоб­но тому как изгото­ви­те­ли лир не уме­ют поль­зо­вать­ся лира­ми. В то же вре­мя есть дру­гие люди, уме­ю­щие поль­зо­вать­ся тем, что пер­вые при­гото­ви­ли, хотя сами при­гото­вить речи не уме­ют. Ясно, что и в деле состав­ле­ния речей искус­ство изготов­ле­ния — это одно, а искус­ство при­ме­не­ния — дру­гое.

—Мне кажет­ся, — ска­зал я, — ты доста­точ­но вес­ко дока­зал, что состав­ле­ние речей — это не то искус­ство, обре­тя кото­рое чело­век может e стать счаст­ли­вым. А я уж поду­мал, что здесь-то и явит­ся нам зна­ние, кото­рое мы дав­но ищем. Ведь мне и сами эти мужи, сочи­ни­те­ли речей, кажут­ся пре­муд­ры­ми, и искус­ство их — воз­вы­шен­ным и вол­шеб­ным. Да и неуди­ви­тель­но: оно как бы часть искус­ства закли­на­ний и лишь немно­го ему усту­па­ет. 290 Толь­ко искус­ство закли­на­те­лей — это заво­ра­жи­ва­ние гадюк, таран­ту­лов, скор­пи­о­нов и дру­гих вред­ных тва­рей, а так­же неду­гов, а искус­ство сочи­ни­те­лей речей — это заво­ра­жи­ва­ние и заго­вор судей, народ­ных пред­ста­ви­те­лей и тол­пы. Или ты дума­ешь ина­че? — спро­сил я.

—Нет, я думаю то же, что ты гово­ришь, — отве­чал он.

—Так к чему же, — спро­сил я, — мы еще обра­тим­ся? К како­му искус­ству?

—Что-то я не сооб­ра­жу, — отве­чал он.

—Но, — вста­вил я, — кажет­ся, я нашел!

—Что же это? — спро­сил Кли­ний.

—Мне пред­став­ля­ет­ся, — b отве­чал я, — что искус­ство пол­ко­во­д­ца, более чем какое-либо дру­гое, если им овла­деть, может сде­лать чело­ве­ка счаст­ли­вым.

—А я так не думаю.

—Поче­му? — спро­сил я.

—Да ведь оно напо­ми­на­ет искус­ство охоты — толь­ко на людей.

—Ну и что же? — спро­сил я.

—Ника­кое охот­ни­чье искус­ство, — отве­чал он, — не идет далее того, чтобы схва­тить, изло­вить. А после того как дичь, за кото­рой охотят­ся, схва­че­на, зве­ро­ло­вы и рыба­ки уже не зна­ют, что с нею делать, но пере­да­ют свою добы­чу пова­рам; а гео­мет­ры, аст­ро­но­мы и масте­ра сче­та, кото­рые тоже c ведь охот­ни­ки, ибо не созда­ют сами свои зада­чи, чер­те­жи и таб­ли­цы, но иссле­ду­ют суще­ст­ву­ю­щие, — они (посколь­ку не зна­ют, как этим поль­зо­вать­ся, а зани­ма­ют­ся лишь охотой), если толь­ко не совсем лише­ны разу­ма, пере­да­ют диа­лек­ти­кам³⁷ заботу об исполь­зо­ва­нии сво­их нахо­док.

—Зна­чит, пре­крас­ней­ший и муд­рей­ший Кли­ний, вот как обсто­ит дело?

—Конеч­но. И стра­те­ги, — про­дол­жал он, — таким же точ­но обра­зом, когда захва­тят какой-либо город или воен­ный d лагерь, пере­да­ют их государ­ст­вен­ным мужам, ибо сами они не уме­ют вос­поль­зо­вать­ся тем, что захва­ти­ли, напо­до­бие того как лов­цы пере­пе­лов пере­да­ют их тем, кто уме­ет пере­пе­лов откарм­ли­вать. И если нам необ­хо­ди­мо искус­ство, кото­рое, сде­лав какое-то при­об­ре­те­ние, создав что-либо или изло­вив, само же и уме­ет этим вос­поль­зо­вать­ся, и такое искус­ство сде­ла­ет нас счаст­ли­вы­ми, то надо искать какое-то иное искус­ство, не пол­ко­вод­че­ское.

18. Кри­тон. Что ты гово­ришь, Сократ? Этот e юнец мог про­из­не­сти такие сло­ва?

Сократ. А ты не веришь это­му, Кри­тон?

Кри­тон. Кля­нусь Зев­сом, нет. Я думаю, что, если он такое ска­зал, он не нуж­да­ет­ся в обу­че­нии ни у Евти­де­ма, ни у кого-либо еще из людей.

Сократ. Но быть может, во имя Зев­са, это мол­вил Кте­сипп, а я про­сто запа­мя­то­вал?

291 Кри­тон. Какой там Кте­сипп!

Сократ. Но в одном я уве­рен: ни Евти­дем, ни Дио­ни­со­дор это­го не ска­за­ли. Одна­ко, милый Кри­тон, быть может, это про­из­нес кто-то более силь­ный из при­сут­ст­ву­ю­щих? Ведь я слы­шал эти сло­ва, в этом я уве­рен.

Кри­тон. Да, кля­нусь Зев­сом, Сократ, мне кажет­ся, это был кто-то из более силь­ных, и намно­го. Но после того какое еще искус­ство вы рас­смот­ре­ли? И нашли вы или не нашли то, ради чего пред­при­ня­ли изыс­ка­ние?

Сократ. Где же, доро­гой мой, най­ти! Наобо­рот, b мы ока­за­лись в очень смеш­ном поло­же­нии: подоб­но детиш­кам, гоня­ю­щим­ся за жаво­рон­ка­ми, мы вся­кий раз дума­ли, что уже схва­ти­ли то или дру­гое из зна­ний, они же все усколь­за­ли из наших рук. Сто­ит ли тут вда­вать­ся в подроб­но­сти? Когда мы дошли до цар­ско­го искус­ства³⁸ и ста­ли иссле­до­вать, достав­ля­ет ли оно кому-либо сча­стье, то, подоб­но заблудив­шим­ся в лаби­рин­те, поду­ма­ли было, что мы уже у само­го выхо­да; и вдруг, огля­нув­шись назад, мы ока­за­лись как бы сно­ва в самом c нача­ле пути, зано­во испы­тав нуж­ду в том, с чего нача­лись наши иска­ния.

—Как же это слу­чи­лось с вами, Сократ?

—Сей­час ска­жу. Пока­за­лось нам, что государ­ст­вен­ное и цар­ское искус­ство — это и есть то, что мы ищем.

—Ну и что же?

—Имен­но это­му искус­ству, поду­ма­ли мы, и воен­ное дело, и дру­гие искус­ства пере­до­ве­ря­ют руко­во­дить тем, что сами они созда­ют, — един­ст­вен­но­му знаю­ще­му, как всем этим поль­зо­вать­ся. Нам пока­за­лось оче­вид­ным, что это имен­но то, чего мы иска­ли; как раз это искус­ство, дума­лось нам, при­чи­на пра­виль­ной d дея­тель­но­сти в государ­стве, и имен­но оно, как гово­рит­ся в ямбах Эсхи­ла, един­ст­вен­ное сто­ит у государ­ст­вен­но­го кор­ми­ла, всем управ­ляя и повеле­вая всем тво­рить одну поль­зу³⁹.

Кри­тон. Но раз­ве не вер­но пока­за­лось вам это, Сократ?

19. Сократ. Ты рас­судишь сам, Кри­тон, если собла­го­во­лишь послу­шать меня. После того что было достиг­ну­то нами ранее, мы сно­ва при­ня­лись за рас­смот­ре­ние при­мер­но так: «Ну а цар­ское искус­ство, руко­во­дя­щее всем, само-то оно что-нибудь для нас про­из­во­дит? Или ниче­го? — Несо­мнен­но, — ска­за­ли e мы друг дру­гу, — про­из­во­дит». Раз­ве ты не был бы того же мне­ния, Кри­тон?

Кри­тон. Конеч­но, был бы.

Сократ. А что бы ты назвал в каче­стве его про­из­веде­ния? Ответь, напри­мер: если бы я спро­сил тебя, что про­из­во­дит вра­чеб­ное искус­ство, руко­во­дя­щее всем, чем оно руко­во­дит, раз­ве ты не назвал бы здо­ро­вье?

Кри­тон. Да, разу­ме­ет­ся.

Сократ. Ну а ваше искус­ство — зем­леде­лие, руко­во­дя всем тем, чем оно руко­во­дит, что имен­но про­из­во­дит? Раз­ве ты не 292 ска­жешь, что оно добы­ва­ет для нас из зем­ли пищу?

Кри­тон. Да, ска­жу.

Сократ. Ну а цар­ское искус­ство, руко­во­дя всем, чем оно руко­во­дит, что про­из­во­дит? Не при­во­дит ли тебя этот вопрос в неко­то­рое сму­ще­ние?

Кри­тон. Да, кля­нусь Зев­сом, Сократ.

Сократ. Точ­но так же и нас, Кри­тон. Но ведь, насколь­ко ты зна­ешь, если оно — то самое, какое мы ищем, оно долж­но при­но­сить поль­зу.

Кри­тон. Несо­мнен­но.

Сократ. Не долж­но ли оно достав­лять нам некое бла­го?

Кри­тон. Непре­мен­но, b Сократ.

Сократ. Бла­го, кото­рое, как мы согла­си­лись с Кли­ни­ем, долж­но быть не чем иным, как неким зна­ни­ем.

Кри­тон. Да, ты это гово­рил.

Сократ. Но дру­гие дела, кото­рые кто-то мог бы счесть зада­чей государ­ст­вен­но­го искус­ства, их ведь мно­же­ство: напри­мер, делать граж­дан бога­ты­ми, сво­бод­ны­ми и уми­ротво­рен­ны­ми — все это ока­за­лось ни бла­гом, ни злом. Искус­ство это долж­но делать нас муд­ры­ми и пере­да­вать нам зна­ние, коль ско­ро оно хочет быть полез­ным c и делать людей счаст­ли­вы­ми.

Кри­тон. Да, так. И вы тогда на этом и сошлись, как сле­ду­ет из тво­е­го рас­ска­за.

Сократ. Зна­чит, цар­ское искус­ство дела­ет людей муд­ры­ми и достой­ны­ми?

Кри­тон. А что это­му меша­ет, Сократ?

Сократ. Но всех ли и во всем дела­ет оно достой­ны­ми? И может ли оно пере­дать вся­кое зна­ние — и сапож­ни­чье, и плот­ни­чье, и любое дру­гое?

Кри­тон. Нет, Сократ, это­го я не думаю.

Сократ. Ну а какое же зна­ние может оно пере­дать? И d какую мы извле­чем из это­го зна­ния поль­зу? Ведь оно не долж­но быть твор­цом ни одно­го из тех дел, что не пло­хи и не хоро­ши, и не долж­но пере­да­вать ника­ко­го ино­го зна­ния, кро­ме себя само­го. Так давай же опре­де­лим, что это за зна­ние и какую мы мог­ли бы извлечь из него поль­зу. Может, если тебе угод­но, Кри­тон, ска­жем, что это то зна­ние, с помо­щью кото­ро­го мы сде­ла­ем дру­гих достой­ны­ми людь­ми?

Кри­тон. Да, несо­мнен­но.

Сократ. А в чем они будут у нас достой­ны­ми и полез­ны­ми? Быть может, они сде­ла­ют таки­ми дру­гих? А те, дру­гие, еще дру­гих? А в каком имен­но отно­ше­нии они достой­ные люди, это нам никак не ста­но­вит­ся e ясным, пото­му что назван­ные нами дела мы отнес­ли к государ­ст­вен­но­му искус­ству, но все, что мы ска­за­ли, весь­ма напо­ми­на­ет посло­ви­цу «Коринф — сын Зев­са»⁴⁰, и нам сно­ва недо­ста­ет столь­ких же слов и даже гораздо боль­ше­го их чис­ла, для того чтобы узнать, какое имен­но зна­ние сде­ла­ет нас счаст­ли­вы­ми.

Кри­тон. Да, кля­нусь Зев­сом, Сократ, в ужас­ном ока­за­лись вы тупи­ке!

Сократ. Вот я и сам, Кри­тон, когда попал в это труд­ное поло­же­ние, на 293 все лады стал молить обо­их наших гостей, слов­но они Дио­с­ку­ры⁴¹, при­зы­вая их спа­сти нас — меня и маль­чи­ка — от этой лави­ны слов и, отне­сясь к это­му с пол­ной ответ­ст­вен­но­стью, совер­шен­но серь­ез­но нам пока­зать, что́ это за нау­ка, изу­чая кото­рую мы бы достой­но про­жи­ли остав­шу­ю­ся часть жиз­ни.

Кри­тон. Ну и как? Поже­лал вам это пока­зать Евти­дем?

Кри­ти­ка софи­сти­че­ско­го реля­ти­виз­ма

Сократ. Как же ина­че! И повел он, мой друг, весь­ма высо­ко­мер­но такую речь:

20.—Дол­жен ли я научить тебя, b Сократ, зна­нию, отно­си­тель­но кое­го вы дав­но недо­уме­ва­е­те, или же пока­зать, что ты им уже обла­да­ешь?

—Бла­жен­ный ты чело­век! — отве­чал я. — И это в тво­их силах?

—Несо­мнен­но, — под­твер­дил он.

—Пока­жи же, во имя Зев­са, — попро­сил я, — что я им уже обла­даю: ведь это гораздо лег­че для меня, чем учить­ся в пре­клон­ном воз­расте.

—Отве­чай же мне, — ска­зал он, — есть ли что-нибудь, что ты зна­ешь?

—Конеч­но, — отве­чал я, — я знаю мно­гие вещи, но мало­зна­чи­тель­ные.

—Это­го доста­точ­но, — гово­рит он. — А счи­та­ешь ли ты воз­мож­ным, чтобы какое-либо суще­ство не было тем, что оно есть?

—Нет, кля­нусь c Зев­сом!

—Ну а ты ведь, — мол­вил он, — что-то зна­ешь?

—Да, — под­твер­дил я еще раз.

—Зна­чит, коль ско­ро ты зна­ешь, ты чело­век знаю­щий?

—Да, знаю­щий то, что я знаю.

—Это не име­ет зна­че­ния: коль ско­ро ты чело­век знаю­щий, раз­ве ты не дол­жен в силу необ­хо­ди­мо­сти знать всё?

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я, — ведь мно­го­го я не знаю.

—Но если ты чего-то не зна­ешь, ты будешь чело­ве­ком незнаю­щим.

—Не знаю­щим лишь то, что мне неиз­вест­но, — отве­чал я.

—Но не дела­ет ли это тебя менее знаю­щим? А недав­но ты ска­зал, что ты знаю­щий. И таким обра­зом, ты как тако­вой одно­вре­мен­но и суще­ст­ву­ешь d и не суще­ст­ву­ешь в одном и том же отно­ше­нии.

—Что ж, Евти­дем, — воз­ра­зил я, — ты, как гово­рит­ся, за сло­вом в кар­ман не лезешь. Но как же это помо­жет мне най­ти то зна­ние, кото­рое мы ищем? Быть может, я най­ду его в том смыс­ле, что невоз­мож­но быть и не быть одним и тем же, и если я знаю что-либо одно, то тем самым я знаю всё: ведь не могу же я быть одно­вре­мен­но и знаю­щим и незнаю­щим, а коль ско­ро я знаю всё, зна­чит, я обла­даю и тем самым зна­ни­ем? Вот, зна­чит, что́ ты утвер­жда­ешь, и в этом-то и состо­ит твоя муд­рость?

—Ты сам себя e ули­чил, Сократ, — отве­чал он.

—А с тобой, Евти­дем, — спро­сил я, — раз­ве не слу­ча­лось чего-либо подоб­но­го? Я-то ведь все стер­пел бы вме­сте с тобой и с заду­шев­ным дру­гом моим Дио­ни­со­до­ром и не очень бы воз­му­щал­ся. Ска­жи мне: с обо­и­ми вами раз­ве не быва­ло, что одно из суще­го вы зна­ли, дру­гое же — нет?

—Нико­гда, Сократ, не быва­ло, — отве­чал Дио­ни­со­дор.

—Что вы име­е­те в виду? — спро­сил я. — Быть может, вы ниче­го не зна­е­те?

—Как бы не так! — ото­звал­ся он.

—Зна­чит, вы всё 294 зна­е­те, коль ско­ро зна­е­те что-либо?

—Всё, — отве­чал он. — И ты так­же, если зна­ешь что-либо одно, зна­ешь всё.

—Вели­кий Зевс! — вос­клик­нул я. — О каком чуде ты гово­ришь и сколь вели­кое воз­ве­ща­ешь бла­го! Так и дру­гие люди либо всё зна­ют, либо ниче­го?

—Конеч­но. Ведь невоз­мож­но, чтобы одно они зна­ли, а дру­гое нет и одно­вре­мен­но были бы знаю­щи­ми и незнаю­щи­ми.

—Ну а все-таки? — пере­спро­сил я.

—Все, — отве­чал он, — зна­ют всё, если они зна­ют что-либо одно.

—Но ради богов, b Дио­ни­со­дор, — взмо­лил­ся я, — теперь-то мне ясно, что вы гово­ри­те серь­ез­но (еле-еле уда­лось мне от вас это­го добить­ся!); итак, вы в самом деле зна­е­те всё — и плот­ни­чье ремес­ло, и сапож­ни­чье?

—Конеч­но, — отве­чал он.

—И накла­ды­вать швы из жил вы уме­е­те?

—И тачать сапо­ги, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал он.

—Ну а такие вещи — напри­мер сосчи­тать, сколь­ко звезд в небе или пес­ка на дне мор­ском?

—Разу­ме­ет­ся, — под­твер­дил он. — Или ты дума­ешь, что мы в этом не приз­на́емся?

21. Тут Кте­сипп не выдер­жал.

—Ради Зев­са, Дио­ни­со­дор, — ска­зал он, — дай­те c мне такое дока­за­тель­ство этих слов, чтобы я пове­рил в их истин­ность.

—Какое же мне дать дока­за­тель­ство? — воз­ра­зил Дио­ни­со­дор.

—А вот: зна­ешь ли ты, сколь­ко зубов у Евти­де­ма, а Евти­дем — сколь­ко их у тебя?

—Не доволь­но ли тебе знать, — отве­чал Дио­ни­со­дор, — что нам извест­но реши­тель­но всё?

—Нет, не доволь­но; ска­жи­те нам лишь это одно и дока­жи­те, что вы гово­ри­те прав­ду. И если каж­дый из вас ска­жет, сколь­ко у дру­го­го зубов, и после того, как мы сосчи­та­ем, вы ока­же­тесь зна­то­ка­ми, мы пове­рим вам и во всем осталь­ном.

Почув­ст­во­вав насмеш­ку, они d не усту­пи­ли в этом Кте­сип­пу, огра­ни­чив­шись утвер­жде­ни­ем, что зна­ют все вещи, о кото­рых он спра­ши­вал их в отдель­но­сти. А Кте­сипп кон­чил тем, что совер­шен­но откро­вен­но стал спра­ши­вать их обо всем на све­те, вплоть до вещей уж совсем непри­стой­ных, зна­ют ли они их; те же два храб­ре­ца шли напро­лом, утвер­ждая, что зна­ют, — ни дать ни взять каба­ны, пру­щие пря­мо на нож, так что я и сам, Кри­тон, побуж­дае­мый недо­ве­ри­ем, в кон­це кон­цов спро­сил, уме­ет e ли Дио­ни­со­дор пля­сать.

А он:

—Ну конеч­но, умею, — гово­рит.

—Но уж само собой, — воз­ра­зил я, — ты не можешь кувыр­кать­ся на ост­ри­ях мечей и вер­теть­ся коле­сом — в тво­ем-то воз­расте! Ведь не столь дале­ко зашел ты в сво­ей пре­муд­ро­сти.

—Нет ниче­го, — отве­чал он, — чего бы мы не уме­ли.

—Но, — спро­сил я, — вы толь­ко теперь всё зна­е­те или вам все­гда всё было извест­но?

—Все­гда, — отве­чал он.

—И когда детьми были, и даже ново­рож­ден­ны­ми, вы тоже всё зна­ли?

Оба в один голос под­твер­ди­ли это.

—Но нам 295 это кажет­ся неве­ро­ят­ным.

А Евти­дем в ответ:

—Тебе это кажет­ся неве­ро­ят­ным, Сократ?

—Всё, за исклю­че­ни­ем того, что вы, на мой взгляд, муд­ре­цы.

—Но если ты поже­ла­ешь мне отве­чать, — ска­зал он, — я пока­жу, что и тебе свой­ст­вен­но при­зна­вать­ся во всех этих чуде­сах.

—Да я с радо­стью при­му такое дока­за­тель­ство. Если я сам не знал, что мудр, ты же дока­жешь, что я всё знаю и знал все­гда, выпа­дет ли за всю мою жизнь более счаст­ли­вый слу­чай?

22.—Отве­чай же, — b ска­зал он.

—Спра­ши­вай, я буду отве­чать.

—Итак, Сократ, — начал он, — ты зна­ешь что-либо или нет?

—Знаю, конеч­но.

—А знаю­щим ты явля­ешь­ся бла­го­да­ря тому, чем ты позна­ёшь, или по какой-то дру­гой при­чине?

—Бла­го­да­ря тому, чем я познаю. Ведь, пола­гаю, ты име­ешь в виду душу? Или же нет?

—И тебе не стыд­но, Сократ? На вопрос ты отве­ча­ешь вопро­сом!

—Хоро­шо, — воз­ра­зил я, — но как же мне посту­пать? Я буду делать так, как ты мне велишь. Когда я не пони­маю, что́ ты от меня хочешь, ты все же велишь мне отве­чать, не пере­спра­ши­вая тебя?

—Да ведь что-то ты усва­и­ва­ешь, — c ска­зал он, — из того, что я гово­рю?

—Да, конеч­но, — отве­чал я.

—Так на то и отве­чай, что́ ты усво­ил.

—Как же так? — воз­ра­зил я. — Если ты, спра­ши­вая, име­ешь в виду одно, я же вос­при­му это по-дру­го­му и соот­вет­ст­ву­ю­щим обра­зом ста­ну тебе отве­чать, тебя удо­вле­тво­рит такой несу­раз­ный ответ?

—Меня-то да, — ска­зал он, — тебя же, я думаю, нет.

—Так не ста­ну же я, Зевс свиде­тель, отве­чать, — воз­ра­зил я, — пока все в точ­но­сти не пой­му.

—Ты нико­гда не отве­ча­ешь, хоть и пре­крас­но все пони­ма­ешь, пото­му что ты бол­тун и d донель­зя отста­лый чело­век!

И я понял, что он зол на меня за то, что я рас­чле­няю выра­же­ния, в то вре­мя как он хотел пой­мать меня в сло­вес­ные сил­ки. Тут я вспом­нил о Конне⁴²: он ведь тоже сер­дит­ся на меня вся­кий раз, как я ему не усту­паю, и пере­ста­ет забо­тить­ся обо мне, слов­но я какой-то тупи­ца. А так как я заду­мал посту­пить в обу­че­ние и к Евти­де­му, то поре­шил, что необ­хо­ди­мо ему усту­пить, дабы он не отка­зал мне, сочтя меня бес­тол­ко­вым уче­ни­ком. Итак, я ска­зал:

—Пусть будет по-тво­е­му, Евти­дем, если ты того e хочешь. Ты ведь во всех отно­ше­ни­ях уме­ешь рас­суж­дать луч­ше, чем я, чело­век про­стой и неис­кус­ный. Спра­ши­вай же сна­ча­ла.

—Отве­чай же, — начал он, — сыз­но­ва: позна­ёшь ли ты чем-либо то, что ты позна­ёшь, или нет?

—Разу­ме­ет­ся, познаю́, — отве­чал я, — а имен­но 296 душою.

—Ты опять, — ска­зал он, — пред­вос­хи­ща­ешь вопрос! Я ведь не спра­ши­ваю тебя, чем имен­но ты позна­ёшь, а лишь позна­ёшь ли чем-то.

—Сно­ва, — гово­рю, — по неоте­сан­но­сти я отве­тил боль­ше долж­но­го. Но про­сти мне это: теперь-то уж я отве­чу про­сто, что познаю́ чем-то то, что я познаю́.

—А все­гда ли, — спро­сил он, — ты позна­ёшь одним и тем же или то одним, то дру­гим?

—Все­гда, — гово­рю, — когда я познаю, то одним и тем же.

—Да пере­ста­нешь ли ты встав­лять лиш­нее?! — вскри­чал он.

—Но как бы нас не под­ве­ло b это «все­гда».

—Если это и под­ведет кого-либо, — ска­зал он, — то не нас, а толь­ко тебя! Но отве­чай: все­гда ли ты позна­ёшь одним и тем же?

—Все­гда, — отве­чал я, — если уж нуж­но исклю­чить это «когда».

—Зна­чит, ты все­гда позна­ёшь одним и тем же. А позна­вая все­гда, ты одно позна­ёшь тем, чем позна­ёшь, а дру­гое — дру­гим или всё позна­ёшь одним и тем же?

—Одним и тем же, — отве­чал я, — познаю в целом всё то, что я познаю.

—Вот-вот! — вос­клик­нул он. — Опять такая же встав­ка!

—Ну, хоро­шо, — ото­звал­ся я, — я исклю­чу «то, что я познаю».

—Да не исклю­чай ты ниче­го, — ска­зал он, — ведь я ниче­го c от тебя не тре­бую! Но отве­чай мне: можешь ли ты позна­вать «всё в целом», если не позна­ёшь все­го?

—Это было бы дивом! — воз­ра­зил я.

А он в ответ:

—Теперь можешь встав­лять всё, что хочешь: ведь ты при­знал­ся, что зна­ешь всё.

—Что ж, — гово­рю, — если «то, что я познаю» не име­ет ника­ко­го зна­че­ния, зна­чит, я знаю всё.

—Итак, ты при­знал, кро­ме того, что все­гда позна­ёшь одним и тем же то, что ты позна­ёшь, когда бы ты ни позна­вал и что бы тебе ни было угод­но: ведь ты согла­сил­ся, что все­гда позна­ёшь и вме­сте с тем — всё. Зна­чит, ясно, что и будучи d ребен­ком ты все знал, и при рож­де­нии, и при зача­тии, а так­же и рань­ше, чем ты явил­ся на свет, рань­ше воз­ник­но­ве­ния неба и зем­ли ты знал всё в целом, коль ско­ро ты все­гда знал. И кля­нусь Зев­сом, — вос­клик­нул он, — ты все­гда будешь всё знать, если я того захо­чу!

23.—Так захо­ти это­го, высо­ко­чти­мый Евти­дем, — попро­сил я, — коль ско­ро ты мол­вишь прав­ду. Но я не вполне пове­рю в эту твою воз­мож­ность, если толь­ко тебе не под­со­бит в этом при­сут­ст­ву­ю­щий здесь Дио­ни­со­дор, твой брат. В этом слу­чае ты, быть может, и пока­жешь­ся на это спо­соб­ным. Ска­жи­те же мне оба, — про­дол­жал я, — вот что (во всем e про­чем я не смо­гу с вами, людь­ми столь дико­вин­ной муд­ро­сти, спо­рить и утвер­ждать, буд­то я не всё знаю, в то вре­мя как вы гово­ри­те про­тив­ное): смо­гу ли я наста­и­вать, Евти­дем, буд­то я знаю, что достой­ные люди неспра­вед­ли­вы? Ска­жи же, знаю я это или не знаю?

—Конеч­но, ты это зна­ешь, — отве­чал он.

—Что имен­но я знаю? — спро­сил я.

—Что достой­ные люди не неспра­вед­ли­вы.

—Разу­ме­ет­ся, я это дав­ным-дав­но знаю. Но спра­ши­ваю 297 я не об этом, а о том, откуда я взял, что достой­ные люди — неспра­вед­ли­вы?

—Ниот­куда, — ответ­ст­во­вал Дио­ни­со­дор.

—Зна­чит, я это­го не знаю, — заклю­чил я.

—Ты раз­ру­ша­ешь все рас­суж­де­ние, — обра­тил­ся Евти­дем к Дио­ни­со­до­ру. — Ведь ока­жет­ся у нас, что он чего-то не зна­ет, и вый­дет, что он одно­вре­мен­но и знаю­щий и незнаю­щий.

Дио­ни­со­дор покрас­нел.

—Но ты-то что при этом b дума­ешь, Евти­дем? — спро­сил я. — Не кажет­ся ли тебе, что прав твой брат — он, все­ве­ду­щий?

—Ведь я — брат Евти­де­ма, — живо под­хва­тил Дио­ни­со­дор.

А я на это:

—Брось это, милей­ший, пока Евти­дем не пока­жет мне, что я знаю, буд­то достой­ные люди — неспра­вед­ли­вы, и не мешай это­му мое­му позна­нию.

—Ты уви­ли­ва­ешь, Сократ, — воз­ра­зил Дио­ни­со­дор, — и не жела­ешь отве­чать.

—Есте­ствен­но, — ска­зал я. — Ведь я сла­бее каж­до­го из вас, c так не могу я не бежать от вас обо­их! Мне ведь дале­ко до Герак­ла, а и он не был в силах сра­жать­ся с гид­рой — насто­я­щей софист­кой, кото­рая, когда сни­ма­ли одну голо­ву с ее рас­суж­де­ния, выпус­ка­ла вме­сто нее, поль­зу­ясь сво­ей муд­ро­стью, мно­го новых, — а так­же с неким раком, дру­гим софи­стом, недав­но при­плыв­шим, как мне кажет­ся, пря­мо из моря: посколь­ку этот рак доса­ждал ему сво­и­ми реча­ми и уку­са­ми сле­ва⁴³, он позвал на помощь сво­его пле­мян­ни­ка Иолая, и тот ему креп­ко d помог. Мой же Иолай, Патрокл⁴⁴, если при­дет, толь­ко испор­тит дело.

24.—Отве­чай же, — вста­вил тут Дио­ни­со­дор, — раз уж ты сам затя­нул эту пес­ню: был ли Иолай боль­ше Герак­ло­вым пле­мян­ни­ком, чем тво­им?

—Да уж самое луч­шее для меня, Дио­ни­со­дор, — воз­ра­зил я, — отве­тить тебе! Ты ведь не оста­вишь свои вопро­сы — я почти в этом уве­рен — и будешь сер­дить­ся и мне мешать, не желая, чтобы Евти­дем научил меня той пре­муд­ро­сти.

—Так отве­чай же, — наста­и­вал он.

—Итак, я отве­чаю, что Иолай был пле­мян­ни­ком Герак­ла, моим же, как мне кажет­ся, не был ни e в коей мере. Ведь отцом его не был мой брат Патрокл, но был Ификл, близ­кий ему по име­ни брат Герак­ла⁴⁵.

—А Патрокл⁴⁶, — спро­сил он, — твой брат?

—Разу­ме­ет­ся, — отве­чал я, — но по мате­ри, не по отцу.

—Зна­чит, он и брат тебе и не брат.

—Не со сто­ро­ны отца, милей­ший, — отве­чал я. — Его отцом был Хэредем, моим же — Софро­ниск⁴⁷.

—Отцом-то был, — гово­рит он, — и Софро­ниск и Хэредем?

—Конеч­но, — отве­чаю, — Софро­ниск — моим, Хэредем — его.

—Зна­чит, — 298 гово­рит он, — Хэредем отли­ча­ет­ся от отца?

—От мое­го, — отве­чаю.

—Сле­до­ва­тель­но, он был отцом, отлич­ным от отца? Или же ты подо­бен кам­ню?⁴⁸

—Боюсь, — отве­чал я, — как бы по тво­ей мило­сти я и в самом деле не пока­зал­ся кам­нем. Себе же я таким не кажусь.

—Зна­чит, ты отли­ча­ешь­ся от кам­ня?

—Конеч­но, отли­ча­юсь.

—То есть, отли­ча­ясь от кам­ня, ты сам — не камень? И, отли­ча­ясь от золота, ты сам — не золо­то?

—Это так.

—Зна­чит, и Хэредем, отли­ча­ясь от отца, сам не может быть отцом.

—Похо­же, что он и впрямь не отец, — b отве­чал я.

—Если же, с дру­гой сто­ро­ны, — под­хва­тил тут Евти­дем, — Хэредем — отец, то Софро­ниск, отли­ча­ясь от отца, не явля­ет­ся отцом, и у тебя, Сократ, нет отца.

Тут вме­шал­ся Кте­сипп.

—А раз­ве с вашим отцом, — ска­зал он, — не про­изо­шло того же само­го? Ведь он отли­чен от мое­го отца?

—Вовсе нет, — отве­чал Евти­дем.

—Зна­чит, он с моим отцом — одно и то же?

—Да, одно и то же.

—Я бы с этим не согла­сил­ся. Но, Евти­дем, мне ли c он толь­ко отец или и про­чим людям?

—И про­чим людям так­же, — отве­чал тот. — Или ты дума­ешь, что один и тот же чело­век, будучи отцом, может не быть отцом?

—Я и в самом деле хотел бы так думать, — отве­чал Кте­сипп.

—Как же так? — воз­ра­зил Евти­дем. — То, что явля­ет­ся золо­том, будет не золо­том? Или тот, кто есть чело­век, не будет чело­ве­ком?

—Да нет же, Евти­дем, — отве­чал Кте­сипп. — Как гово­рит­ся, не гро­мозди на запла­ту запла­ту⁴⁹. Ведь чуд­ные вещи ты гово­ришь — буд­то твой отец так­же отец всем людям.

—Но это вер­но, — гово­рит тот.

—А толь­ко ли людям, — спро­сил Кте­сипп, — или так­же лоша­дям и всем d про­чим живот­ным?

—Всем живот­ным, — отве­чал тот.

—И мать твоя — мать всем живот­ным?

—И мать.

—И мор­ским ежам, — спро­сил Кте­сипп, — она так­же мать?

—Да, и твоя мать — тоже.

—И зна­чит, ты — брат телят, щенят и поро­сят?

—И ты тоже.

—А вдо­ба­вок отцом тво­им будет кабан или пес?

—И тво­им так­же.

—Ты тот­час же, — вме­шал­ся Дио­ни­со­дор, — если ста­нешь мне отве­чать, с этим согла­сишь­ся, Кте­сипп. Ска­жи мне, есть у тебя пес?

—Да, и очень злой, — отве­чал Кте­сипп.

—А щеня­та у e него есть?

—Есть, тоже очень злые.

—Этот пес, зна­чит, им отец?

—Сам видел, — отве­чал Кте­сипп, — как он покрыл суку.

—Ну что же, раз­ве это не твой пес?

—Конеч­но, мой, — отве­ча­ет.

—Сле­до­ва­тель­но, будучи отцом, он твой отец, так что отцом тво­им ока­зы­ва­ет­ся пес, а ты сам — брат щеня­там.

25. И сно­ва Дио­ни­со­дор, не дав Кте­сип­пу про­из­не­сти ни зву­ка, про­дол­жил речь и ска­зал:

—Ответь мне еще самую малость: бьешь ты это­го пса?

А Кте­сипп, рас­сме­яв­шись:

—Да, — гово­рит, — кля­нусь бога­ми! Ведь не могу же я при­бить тебя.

—Зна­чит, ты бьешь сво­его 299 отца?

—Нет, гораздо спра­вед­ли­вее было бы, если бы я при­бил ваше­го отца, кото­ро­му взбре­ло в голо­ву взрас­тить таких муд­ре­цов сыно­вей. Но, вер­но, Евти­дем, — про­дол­жал Кте­сипп, — нема­лы­ми бла­га­ми пополь­зо­вал­ся от этой вашей муд­ро­сти ваш отец, он же и отец щенят?

—Одна­ко ни он не нуж­да­ет­ся во мно­гих бла­гах, Кте­сипп, ни ты сам.

—И ты, Евти­дем, тоже не нуж­да­ешь­ся? — спро­сил тут Кте­сипп.

—Мало того, и никто из людей. Ска­жи мне, Кте­сипп, счи­та­ешь ли ты бла­гом для боль­но­го b пить лекар­ство, когда он в том нуж­да­ет­ся, или это пред­став­ля­ет­ся тебе не бла­гом? Или когда кто-нибудь идет на вой­ну, быть воору­жен­ным луч­ше, чем высту­пать без­оруж­ным?

—Думаю, что да, — отве­чал Кте­сипп, — хотя и ожи­даю, что ты нас чем-нибудь ого­ро­шишь.

—Да, в наи­луч­шем виде, — про­мол­вил тот. — Но отве­чай: коль ско­ро ты при­зна­ёшь, что пить лекар­ство — бла­го для чело­ве­ка, когда он в этом нуж­да­ет­ся, и, зна­чит, это­го добра надо пить по воз­мож­но­сти боль­ше, то ему будет хоро­шо, если кто-нибудь разотрет и наме­ша­ет ему целый воз элле­бо­ра?⁵⁰

А Кте­сипп c отве­чал:

—Да, очень хоро­шо, если пью­щий это лекар­ство будет ростом с дель­фий­ское изва­я­ние⁵¹.

—Зна­чит, и на войне, коль ско­ро это бла­го — иметь ору­жие, надо иметь как мож­но боль­ше копий и щитов, ведь это же бла­го?

—Разу­ме­ет­ся, — отве­чал Кте­сипп. — А ты это­го не дума­ешь, Евти­дем? По-тво­е­му, доста­точ­но одно­го щита и одно­го копья?

—По-мое­му, да.

—И ты бы так воору­жил, — воз­ра­зил Кте­сипп, — и Гери­о­на и Бри­а­рея?⁵² Я-то думал, ты более искус­ный боец в тяже­лом воору­же­нии — и ты, и твой дру­жок.

Евти­дем тут про­мол­чал. А Дио­ни­со­дор, воз­вра­ща­ясь d к тому, на что Кте­сипп уже отве­чал, спро­сил его:

—Тебе и золо­то, зна­чит, кажет­ся бла­гом?

—Конеч­но, и очень боль­шим, — отве­чал Кте­сипп.

—Что ж, раз­ве ты не дума­ешь, что бла­га надо иметь все­гда и везде?

—Без­услов­но, — отве­чал тот.

—Зна­чит, ты при­зна­ёшь, что золо­то — это бла­го?

—Уже при­знал ведь, — отве­чал тот.

—Зна­чит, его нуж­но иметь повсюду, и осо­бен­но — в себе самом? И e счаст­ли­вей­шим был бы тот чело­век, кото­рый имел бы три талан­та золота в желуд­ке, один талант — в чере­пе и по золо­то­му ста­те­ру в каж­дом гла­зу?

—Да ведь рас­ска­зы­ва­ют же о ски­фах, Евти­дем, — мол­вил тут Кте­сипп, — в точ­но­сти как ты сей­час гово­рил о роди­те­ле-псе, что достой­ней­ши­ми и счаст­ли­вей­ши­ми из них счи­та­ют­ся те, у кого мно­го золота в чере­пах, а еще уди­ви­тель­нее, что и пьют они из сво­их соб­ст­вен­ных позо­ло­чен­ных чере­пов, дер­жа соб­ст­вен­ные голо­вы в руках и загляды­вая им внутрь⁵³.

—Ну а 300 смот­рят-то и ски­фы, и все про­чие люди, — спро­сил Евти­дем, — на то, что им доступ­но видеть или недо­ступ­но?

—Конеч­но, на то, что доступ­но.

—Зна­чит, и ты так­же?

—И я.

—А видишь ты наши пла­щи?

—Да.

—Зна­чит, им доступ­но видеть.

—Вос­хи­ти­тель­но! — вос­клик­нул Кте­сипп.

—Ну и что же даль­ше? — спро­сил Евти­дем.

—Ниче­го. А ты, воз­мож­но, такой про­стак, что не веришь, буд­то пла­щи видят? Но мне кажет­ся, Евти­дем, что ты спишь наяву, и, коли воз­мож­но, чтобы гово­ря­щий не гово­рил, так ты имен­но это и b дела­ешь.

26.—А раз­ве невоз­мож­но, — вме­шал­ся Дио­ни­со­дор, — мол­ча­ще­му гово­рить?

—Нико­им обра­зом, — отве­чал Кте­сипп.

—И гово­ря­ще­му — мол­чать?

—Еще менее того, — отве­чал он.

—А когда ты гово­ришь о кам­нях, о дере­ве, о желе­зе, раз­ве ты гово­ришь не о мол­ча­щем?

—Вовсе нет, наобо­рот: когда я бываю в куз­ни­цах, желе­зо, как гово­рит­ся, вопит и изда­ет пре­гром­кие зву­ки, если к нему при­тра­ги­ва­ют­ся. А ты со сво­ей пре­муд­ро­стью это­го не знал и ска­зал ерун­ду. Но вы мне все-таки пока­жи­те, как это воз­мож­но — гово­ря­ще­му c мол­чать.

Тут мне пока­за­лось, что Кте­сипп из-за сво­его любим­ца черес­чур увяз в спо­ре.

—Но раз­ве, — ска­зал Евти­дем, — когда ты мол­чишь, это мол­ча­ние отно­сит­ся не ко все­му?

—Ко все­му, — отве­чал Кте­сипп.

—Зна­чит, ты мол­чишь и о гово­ря­щем, если толь­ко то, что гово­рит­ся, отно­сит­ся ко все­му.

—Как так? — спро­сил Кте­сипп. — Раз­ве всё не мол­чит?

—Конеч­но, нет, — отве­чал Евти­дем.

—Но тогда, почтен­ней­ший, всё гово­рит?

—Да, всё гово­ря­щее.

—Одна­ко, — воз­ра­зил Кте­сипп, — я спра­ши­ваю не об этом, но о том, гово­рит ли всё или мол­чит.

—Ни то ни дру­гое, а вме­сте с тем и то и дру­гое, — под­хва­тил здесь d Дио­ни­со­дор. — Уве­рен, что ты не извле­чешь ниче­го для себя из это­го отве­та.

Но Кте­сипп, по сво­ей при­выч­ке гром­ко захо­хотав, ска­зал:

—Евти­дем, твой бра­тец, вне­ся дву­смыс­лен­ность в рас­суж­де­ние, пора­жен насмерть!

А Кли­ний сме­ял­ся и радо­вал­ся, и Кте­сипп почув­ст­во­вал, что силы его уде­ся­те­ри­лись. Мне же пока­за­лось, что этот лов­кач Кте­сипп пере­нял у них соб­ст­вен­ный их при­ем: ведь никто дру­гой из ныне живу­щих людей не обла­да­ет подоб­ной e муд­ро­стью.

27. И я ска­зал:

—Что же ты, Кли­ний, сме­ешь­ся над столь важ­ны­ми и пре­крас­ны­ми веща­ми?

—Так, зна­чит, Сократ, тебе все-таки извест­на какая-то пре­крас­ная вещь? — вста­вил тут Дио­ни­со­дор.

—Извест­на, Дио­ни­со­дор, и не одна, а мно­гие.

—Но вещи эти отлич­ны от пре­крас­но­го или они то же самое, что 301 пре­крас­ное?

Тут я всем сво­им суще­ст­вом почув­ст­во­вал затруд­не­ние и поду­мал, что это мне поде­лом: не надо было про­из­но­сить ни зву­ка; одна­ко я отве­чал, что пре­крас­ные вещи отлич­ны от пре­крас­но­го само­го по себе: в каж­дой из них при­сут­ст­ву­ет нечто пре­крас­ное.

—Так, зна­чит, если око­ло тебя при­сут­ст­ву­ет бык, то ты и будешь быком, а коль ско­ро я нахо­жусь око­ло тебя, то ты — Дио­ни­со­дор?

—Нель­зя ли поува­жи­тель­ней, — ска­зал я.

—Но каким же обра­зом одно, при­сут­ст­вуя в дру­гом, дела­ет дру­гое дру­гим?

—И это тебя затруд­ня­ет? — воз­ра­зил b я; теперь я уже попро­бо­вал под­ра­жать муд­ро­сти этих двух мужей, настоль­ко я ее жаж­дал.

—Как же не затруд­нять­ся и мне, и всем про­чим людям в том, чего нет на све­те?

—Что ты гово­ришь, Дио­ни­со­дор? Пре­крас­ное не пре­крас­но и без­образ­ное не без­образ­но?

—Да, — отве­чал он, — если так мне кажет­ся.

—А тебе так кажет­ся?

—Конеч­но, и даже очень.

—Но раз­ве одно и то же — не одно и то же, а дру­гое — не дру­гое? Ведь конеч­но же дру­гое не может быть одним и тем же; думаю, и ребен­ку ясно, c что дру­гое не может не быть дру­гим. Но ты, Дио­ни­со­дор, нароч­но это опу­стил: мне кажет­ся, что, как масте­ра кол­ду­ют над тем, что им поло­же­но обра­ботать, так и вы вели­ко­леп­но отра­ба­ты­ва­е­те искус­ство рас­суж­де­ния.

—А зна­ешь ли ты, — ска­зал он, — что подо­ба­ет делать каж­до­му из масте­ров? И преж­де все­го, кому подо­ба­ет ковать?

—Знаю, конеч­но, — куз­не­цу.

—А зани­мать­ся гон­чар­ным делом?

—Гон­ча­ру.

—А кто дол­жен заби­вать скот, све­же­вать и, нару­бив мясо на мел­кие кус­ки, жарить его и варить?

d—Повар, — отве­чал я.

—Зна­чит, если кто-нибудь дела­ет то, что ему над­ле­жит, он посту­па­ет пра­виль­но?

—Без­услов­но.

—А пова­ру, как ты утвер­жда­ешь, над­ле­жит убой и све­же­ва­ние? При­знал ты это или же нет?

—При­знал, — отве­чал я, — но будь ко мне снис­хо­ди­те­лен.

—Итак, ясно, — заявил он, — если кто, заре­зав и зару­бив пова­ра, сва­рит его и под­жа­рит, он будет делать то, что ему подо­ба­ет; и если кто пере­ку­ет куз­не­ца или выле­пит сосуд из гор­шеч­ни­ка, то он будет делать лишь над­ле­жа­щее.

e 28.—Вели­кий Посей­дон! — вос­клик­нул я. — Теперь ты увен­чал свою муд­рость! Но будет ли когда-нибудь так, что она станет моею соб­ст­вен­ной?

—А приз­на́ешь ли ты ее, Сократ, — воз­ра­зил он, — если она станет тво­ею?

—Коль ты того поже­ла­ешь, — отве­чал я, — ясно, что приз­на́ю.

—Как? — спро­сил он. — Ты дума­ешь, что зна­ешь свое?

—Да, если ты́ не воз­ра­жа­ешь (ведь начи­нать нуж­но с тебя, а кон­чать вот им — Евти­де­мом).

—Итак, — ска­зал он, — счи­та­ешь ли ты сво­им то, что тебе под­власт­но и чем ты можешь поль­зо­вать­ся как тебе угод­но? Напри­мер, 302 счи­та­ешь ли ты, что тебе при­над­ле­жит вол или мел­кий скот, кото­рый ты можешь про­дать, пода­рить или при­не­сти в жерт­ву любо­му из богов по выбо­ру? И то, чем ты не можешь рас­по­рядить­ся подоб­ным обра­зом, ты ведь не счи­та­ешь сво­им?

А я, чув­ст­вуя, что из всех этих вопро­сов вынырнет нечто пре­крас­ное, и сго­рая от жела­ния поско­рее его услы­шать, гово­рю:

—Без­услов­но, дело обсто­ит имен­но так: толь­ко подоб­ные вещи и могут счи­тать­ся мои­ми.

—Ну а живот­ны­ми, — ска­зал он, — ты назы­ва­ешь то, что име­ет душу?

—Да, — отве­чал я.

—А ты при­зна­ешь, что из живот­ных лишь b те твои, в отно­ше­нии кото­рых тебе поз­во­ле­но делать все то, что я сей­час пере­чис­лил?

—При­знаю.

Выдер­жав с весь­ма иро­ни­че­ским видом пау­зу, как если бы он обду­мы­вал нечто зна­чи­тель­ное, Дио­ни­со­дор спро­сил:

—Ска­жи мне, Сократ, есть ли у тебя родо­вой Зевс?⁵⁴

А я, запо­до­зрив, к чему имен­но он кло­нит свою речь, сде­лал бес­по­мощ­ную попыт­ку вывер­нуть­ся, подоб­но дичи, пой­ман­ной в сеть, и бро­сил рыв­ком:

—Нету, Дио­ни­со­дор!

—Зло­по­луч­ный же ты чело­век и вовсе не похож на c афи­ня­ни­на, коли у тебя нет ни родо­вых богов, ни свя­тынь, ни чего-либо дру­го­го пре­крас­но­го и достой­но­го.

—Поз­воль, Дио­ни­со­дор, — воз­ра­зил я, — не бого­хуль­ст­вуй и не учи меня уму-разу­му. Есть у меня и семей­ные, и родо­вые свя­ты­ни и все про­чее в том же роде, что име­ют дру­гие афи­няне.

—Зна­чит, у дру­гих афи­нян, — мол­вил он, — нет родо­во­го Зев­са?

—Ни у кого из ионян, — отве­чал я, — нет тако­го бога-покро­ви­те­ля — ни у тех, кто высе­лил­ся из наше­го горо­да, ни у нас d самих; покро­ви­тель наш — Апол­лон, через род Иона⁵⁵. Зев­са же мы не име­ну­ем «Родо­вым», но «Огра­ди­те­лем» и «Фра­три­ем», и Афи­ну так­же «Фра­три­ей»⁵⁶.

—Одна­ко доволь­но, — пре­рвал меня Дио­ни­со­дор. — Похо­же, что у тебя есть и Апол­лон, и Зевс, и Афи­на.

—Несо­мнен­но, — отве­чал я.

—Так раз­ве боги эти не твои? — гово­рит он.

—Нет, они мои родо­на­чаль­ни­ки и пове­ли­те­ли.

—Но ведь твои же, — воз­ра­зил он. — Или ты не при­знал, что они при­над­ле­жат тебе?

—При­знал, — отве­чаю. — Куда ж мне девать­ся?

—Но, — гово­рит он, — раз­ве эти боги — не живые e суще­ства? Ведь ты при­знал живы­ми суще­ства­ми всех тех, кто име­ет душу. А эти боги раз­ве не име­ют души?

—Име­ют, — отве­чал я.

—Зна­чит, они — живот­ные?

—Живот­ные, — отве­чаю.

—А из живот­ных, — гово­рит он, — ты тех при­знал сво­и­ми, кото­рых ты волен дарить, про­да­вать и при­но­сить в жерт­ву тому из богов, како­му тебе забла­го­рас­судит­ся?

—Да, я это при­знал, — гово­рю. — Вижу, Евти­дем, что нет у меня пути к отступ­ле­нию.

—Так иди же впе­ред, — гово­рит он, — и отве­чай: когда ты при­зна­ёшь, что Зевс и все осталь­ные боги — твои, ты тем самым счи­та­ешь, что волен их 303 про­да­вать, дарить и вся­че­ски исполь­зо­вать по сво­е­му разу­ме­нию, как и дру­гих живот­ных?

А я, Кри­тон, как бы пора­жен­ный насмерть этим рас­суж­де­ни­ем, остал­ся без­гла­сен. Но Кте­сипп, желая прий­ти мне на помощь, вос­клик­нул:

—Геракл меня побе­ри! Да это чудо что за рас­суж­де­ние!

А Дио­ни­со­дор на это:

—Так что же, Геракл — это «тебя побе­ри» или «тебя побе­ри» — это Геракл?

И Кте­сипп отве­чал:

—Вели­кий Посей­дон! Потря­саю­щие сло­ва! Отсту­па­юсь: эти мужи непо­беди­мы.

29. b Тут уже, милый Кри­тон, не было ни одно­го из при­сут­ст­ву­ю­щих, кто бы не пре­воз­но­сил в похва­лах этих мужей и их рас­суж­де­ние: все сме­я­лись, руко­плес­ка­ли и вос­тор­га­лись до изне­мо­же­ния. До сих пор при каж­дом мет­ком сло­ве под­ни­ма­ли ужас­ный шум лишь поклон­ни­ки Евти­де­ма, теперь же зашу­ме­ли чуть ли не сами колон­ны Ликея, раду­ясь за этих двух мужей! Я и сам был в таком настро­е­нии, что готов был при­знать, буд­то нико­гда не виды­вал людей c столь пре­муд­рых, и, совер­шен­но поко­рен­ный их муд­ро­стью, при­нял­ся их вос­хва­лять и про­слав­лять в таких сло­вах:

«О вы, бла­жен­но ода­рен­ные столь уди­ви­тель­ным свой­ст­вом и сумев­шие выпол­нить столь вели­кое дело так про­вор­но и в такой малый срок! В ваших речах, Евти­дем и Дио­ни­со­дор, содер­жит­ся мно­го пре­крас­но­го, но вели­ко­леп­нее все­го то, что вам нет ника­ко­го дела до мно­гих людей, весь­ма ува­жае­мых и, по-види­мо­му, зна­чи­тель­ных, а вы дума­е­те лишь о d тех, кто подо­бен вам. Уве­рен, что речи вро­де ваших любез­ны лишь немно­гим людям, похо­жим на вас, дру­гие же о них столь низ­ко­го мне­ния, что, я знаю, более сты­ди­лись бы опро­вер­гать с их помо­щью собе­сед­ни­ков, чем быть опро­верг­ну­ты­ми. Есть в ваших речах еще одна чер­та — дру­же­лю­бие и бла­го­же­ла­тель­ность: когда вы утвер­жда­е­те, что не суще­ст­ву­ет ника­ких пре­крас­ных и достой­ных вещей, ниче­го бело­го и ниче­го дру­го­го в том же роде, да и вооб­ще ника­ких раз­ли­чий меж­ду e веща­ми, вы про­сто-напро­сто заши­ва­е­те людям рты (впро­чем, вы и сами это при­зна­е­те); но посколь­ку это каса­ет­ся не толь­ко дру­гих, но и, по-види­мо­му, вас самих, это ста­но­вит­ся очень при­ят­ным и кра­дет у ваших речей их явную непри­вле­ка­тель­ность. Самое же глав­ное — ваши рас­суж­де­ния тако­вы и так искус­но изо­бре­те­ны, что в самый неболь­шой срок науча­ют любо­го чело­ве­ка: я наблюдал это и на при­ме­ре Кте­сип­па — ведь он пря­мо с места научил­ся вам под­ра­жать. 304 Это уме­ние быст­ро пре­по­дать — пре­крас­ная чер­та ваше­го ремес­ла, одна­ко она неудоб­на для пуб­лич­ных выступ­ле­ний с рас­суж­де­ни­я­ми; если бы вы меня послу­ша­лись, вы воз­дер­жа­лись бы от речей перед тол­пой, а не то, быст­ро выучив­шись ваше­му делу, эти люди не почув­ст­ву­ют к вам бла­го­дар­но­сти. Луч­ше все­го вам рас­суж­дать меж­ду собою; если же у вас будет слу­ша­тель, то пусть лишь такой, кото­рый запла­тит впе­ред. То же самое, по зре­лом раз­мыш­ле­нии, вы посо­ве­ту­е­те и сво­им b уче­ни­кам — нико­гда не вести рас­суж­де­ний ни с кем из людей, кро­ме как с вами и меж­ду собою. Ты ведь пони­ма­ешь, Евти­дем, что цен­ны ред­кие вещи, самая же деше­вая вещь — вода, хоть она и пре­вос­ход­на, по выра­же­нию Пин­да­ра⁵⁷. Но, — заклю­чил я, — при­ми­те все же в обу­че­ние меня и наше­го Кли­ния».

30. После этой речи, мой Кри­тон, и крат­ко­го обме­на сло­ва­ми мы уда­ли­лись. Так смот­ри же, нач­ни посе­щать шко­лу этих двух мужей, ведь c они уве­ря­ют, что могут обу­чить любо­го, кто запла­тит день­ги, при­чем ни при­род­ные свой­ства, ни воз­раст им не поме­ха; а еще важ­нее тебе узнать, что, по их мне­нию, даже и дело­вая заня­тость не может слу­жить пре­пят­ст­ви­ем любо­му с нале­та вос­при­нять их пре­муд­рость.

Кри­тон. Конеч­но, Сократ, я вни­ма­тель­ный слу­ша­тель и с радо­стью чему-нибудь поучил­ся бы, но боюсь, что я один из тех, непо­хо­жих на Евти­де­ма, о кото­рых ты ска­зал, что d они с боль­шей радо­стью поз­во­ля­ют опро­вер­гать себя подоб­ны­ми реча­ми, чем сами опро­вер­га­ют дру­гих. И хотя смеш­но было бы мне настав­лять тебя уму-разу­му, все же я хочу сооб­щить тебе то, что я слы­шал. Знай же: один из поки­нув­ших вас после беседы подо­шел ко мне во вре­мя моей про­гул­ки — муж, почи­таю­щий­ся весь­ма муд­рым, из тех, кто осо­бен­но искус­ны в судеб­ных речах⁵⁸, — и мол­вил:

«—Кри­тон, ты не слу­ша­ешь этих муд­ре­цов?

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я. — Я не сумел про­бить­ся сквозь тол­пу, чтобы послу­шать.

—И одна­ко, — воз­ра­зил тот, — сто­и­ло бы это e сде­лать.

—Зачем же? — спра­ши­ваю.

—Чтобы услы­шать рас­суж­де­ния мужей, искус­ней­ших ныне в тако­го рода речах.

А я в ответ:

—Ну а как они пока­за­лись тебе?

—Да не ина­че, — отве­чал он, — как все­гда, когда слу­ша­ешь людей подоб­но­го сор­та — болт­ли­вых и при­даю­щих мни­мую серь­ез­ность ник­чем­ным вещам. (Вот пря­мо так он мне и ска­зал.)

—Одна­ко, — воз­ра­зил я, — ведь милое это дело — фило­со­фия.

—Да чем же, гово­рит, почтен­ней­ший, оно мило? Самое ник­чем­ное дело, 305 и, если бы ты ока­зал­ся там, я уве­рен, тебе было бы очень стыд­но за сво­его при­я­те­ля: уж очень он был нелеп в сво­ем стрем­ле­нии пой­ти в обу­че­ние к людям, совер­шен­но не заду­мы­ваю­щим­ся над сво­и­ми сло­ва­ми и име­ю­щим на все гото­вые воз­ра­же­ния. А ведь они, как я тебе сей­час ска­зал, ходят нын­че в силь­ней­ших. Но, Кри­тон, — про­дол­жал он, — их дело — пустое, и люди, зани­маю­щи­е­ся таким делом, пусты и смеш­ны».

Мне же, Сократ, пока­за­лось, что само дело оши­боч­но пори­ца­ют b и он и дру­гие, кто так посту­па­ет; но он пра­виль­но пори­цал стрем­ле­ние рас­суж­дать с таки­ми людь­ми перед лицом целой тол­пы.

31. Сократ. Ах, Кри­тон! Уди­ви­тель­ны подоб­ные люди. Не знаю, что тебе и ска­зать. А тот, кто подо­шел к тебе и пори­цал фило­со­фию, — из каких он? Из тех ли, кто искус­ны в судеб­ных пре­пи­ра­тель­ствах, какой-нибудь ора­тор, или же он сам посы­ла­ет таких ора­то­ров в суд, сочи­няя для них речи, с помо­щью кото­рых они участ­ву­ют в тяж­бах?

Кри­тон. Да нет, кля­нусь Зев­сом, он не ора­тор; c пола­гаю, он нико­гда даже не появ­лял­ся в суде. Но гово­рят, что он очень хоро­шо пони­ма­ет судеб­ное дело — кля­нусь Зев­сом — и весь­ма искус­ные сочи­ня­ет речи.

Сократ. Теперь пони­маю. Я и сам толь­ко что хотел ска­зать о подоб­ных людях. Это те, Кри­тон, кого Про­дик назы­ва­ет погра­нич­ны­ми меж­ду фило­со­фом и поли­ти­ком: они вооб­ра­жа­ют себя муд­рей­ши­ми из всех и вдо­ба­вок весь­ма зна­чи­тель­ны­ми в гла­зах боль­шин­ства, при­чем никто не d меша­ет им поль­зо­вать­ся у всех доб­рой сла­вой, кро­ме тех, кто зани­ма­ет­ся фило­со­фи­ей. Поэто­му они дума­ют, что если осла­вят фило­со­фов как людей ник­чем­ных, то уж бес­спор­но заво­ю­ют у всех награ­ду за победу в муд­ро­сти. Ведь они счи­та­ют себя поис­ти­не вели­ки­ми муд­ре­ца­ми, но, когда тер­пят пора­же­ние в част­ных беседах, сва­ли­ва­ют вину за это на после­до­ва­те­лей Евти­де­ма. Есте­ствен­но, что они счи­та­ют себя муд­ре­ца­ми, ибо в меру заим­ст­ву­ют у фило­со­фии, в меру — у поли­ти­ки, и дела­ют это на вполне доста­точ­ном осно­ва­нии: сле­ду­ет-де насколь­ко поло­же­но e при­об­щать­ся к тому и дру­го­му; при этом, оста­ва­ясь вне опас­но­стей и спо­ров, они поль­зу­ют­ся пло­да­ми муд­ро­сти.

Кри­тон. Ну и как, Сократ? Кажет­ся тебе, дело они гово­рят? Ведь в их сло­вах есть все-таки какая-то види­мость исти­ны.

Сократ. Но на самом деле, Кри­тон, здесь боль­ше види­мо­сти, чем исти­ны. 306 Ведь нелег­ко убедить их в том, что и люди, и все про­чие вещи, рас­по­ло­жен­ные на гра­ни неких двух [начал] и при­част­ные к ним обо­им, когда нахо­дят­ся посредине меж­ду бла­гом и злом, ока­зы­ва­ют­ся хуже бла­га и луч­ше зла; те, что сла­га­ют­ся из двух раз­но­род­ных благ, хуже каж­до­го из них в том, в отно­ше­нии чего каж­дое из них хоро­шо; и лишь те, что сла­га­ют­ся из двух раз­но­род­ных зол и рас­по­ло­же­ны посредине меж­ду ними, b луч­ше каж­до­го из двух зол, к кото­рым они при­част­ны. Итак, если фило­со­фия — это бла­го и поли­ти­че­ская дея­тель­ность — тоже, одна­ко в раз­лич­ных отно­ше­ни­ях, те, кто при­ча­стен к ним обе­им и нахо­дят­ся посредине меж­ду ними, бол­та­ют вздор, ибо они ниже и той и дру­гой; если же одна из них — бла­го, а дру­гая — зло, то они хуже пред­ста­ви­те­лей одной из них и луч­ше пред­ста­ви­те­лей дру­гой. Нако­нец, если и то и дру­гое — зло, то лишь в этом слу­чае они пра­вы, в про­тив­ном же слу­чае — нико­гда. Но я не думаю, чтобы они c при­зна­ли как то и дру­гое злом, так и одно из них доб­ром, а дру­гое — злом. На самом деле, будучи при­част­ны к тому и дру­го­му, они ниже и фило­со­фии и поли­ти­ки во всем том, в чем та и дру­гая заслу­жи­ва­ют вни­ма­ния, и, зани­мая поис­ти­не третье место, пре­тен­ду­ют, одна­ко, на пер­вое. Надо про­стить им это пополз­но­ве­ние и не сер­дить­ся на них, одна­ко сле­ду­ет счи­тать их таки­ми, како­вы они есть: ведь нуж­но почи­тать вся­ко­го, кто заяв­ля­ет, что он хоть как-то d печет­ся о разу­ме, и кто муже­ст­вен­но про­во­дит в жизнь свое дело.

32. Кри­тон. Но вот, Сократ, как я все­гда тебе гово­рил, меня заботят мои сыно­вья, и я недо­уме­ваю, что же мне с ними делать? Млад­ший еще очень мал, но Кри­то­бул уже воз­му­жал и нуж­да­ет­ся в руко­во­ди­те­ле. И зна­ешь, когда я с тобой бесе­дую, мне начи­на­ет пред­став­лять­ся безу­ми­ем, что я, во всем осталь­ном про­явив столь­ко ста­ра­ния о детях — и e в смыс­ле бра­ка, чтобы они роди­лись от бла­го­род­ней­шей мате­ри, и в отно­ше­нии состо­я­ния, чтобы дать им поболь­ше средств, — о вос­пи­та­нии их вдруг не поза­бо­чусь! Но когда я смот­рю на кого-либо из тех, кто берет­ся вос­пи­ты­вать людей, я вся­кий раз бываю пора­жен, и все они пред­став­ля­ют­ся мне при бли­жай­шем рас­смот­ре­нии весь­ма стран­ны­ми, так что ска­жу 307 тебе откро­вен­но: не при­ло­жу ума, как мне скло­нить маль­чи­ка к фило­со­фии.

Сократ. Милый Кри­тон, раз­ве тебе неве­до­мо, что к любо­му делу боль­шин­ство людей непри­год­но и ниче­го не сто­ит, серь­ез­ных же людей и во всех отно­ше­ни­ях сто́ящих очень мало? Не кажут­ся ли тебе пре­крас­ны­ми дела­ми гим­на­сти­ка, тор­гов­ля, рито­ри­ка, стра­те­гия?

Кри­тон. Конеч­но.

Сократ. Ну а раз­ве ты не заме­ча­ешь, что боль­шин­ство b людей, беру­щих­ся за эти дела, достой­ны лишь пре­зре­ния?

Кри­тон. Да, кля­нусь Зев­сом, ты гово­ришь сущую прав­ду.

Сократ. Так что ж, из-за это­го ты и сам оста­вишь все заня­тия и сыно­вей не будешь к ним при­учать?

Кри­тон. Нет, Сократ, это не дело.

Сократ. Вот, Кри­тон, и не посту­пай так, как не сле­ду­ет, но, мах­нув рукой на тех, кто под­ви­за­ет­ся в фило­со­фии, — достой­ные они люди или пло­хие — хоро­шень­ко попы­тай само дело и, если оно пока­жет­ся тебе негод­ным, c отвра­щай от него любо­го, а не толь­ко сво­их сыно­вей; если же оно явит­ся тебе таким, каким я его счи­таю, сме­ло при­ни­май­ся за него и в нем упраж­няй­ся, как гово­рит­ся, «и сам, и дети твои».