Саллюстий в контексте античной историографии

с.1038 Еще Вел­лей Патер­кул (II. 36. 2) назы­вал Сал­лю­стия aemu­lus Thu­cy­di­dis, став пер­вым, кто обо­зна­чил ука­зан­ную в загла­вии обзо­ра про­бле­му. Она дав­но уже явля­ет­ся пред­ме­том иссле­до­ва­ния анти­ко­ве­дов, кото­рые, есте­ствен­но, ана­ли­зи­ру­ют ее в куда более широ­ком кон­тек­сте. Обра­тим­ся к пуб­ли­ка­ци­ям послед­них лет.

Одну из глав в сво­ей моно­гра­фии «Геро­иза­ция вар­ва­ров: речи вра­гов в рим­ской исто­рио­гра­фии» Эрик Адлер посвя­тил ана­ли­зу пись­ма, состав­лен­но­го от лица пон­тий­ско­го царя Мит­ри­да­та VI Евпа­то­ра и адре­со­ван­но­го царю Пар­фии Фра­ату III Тео­су с целью добить­ся при­со­еди­не­ния послед­не­го к анти­рим­ско­му сою­зу Пон­та и Арме­нии (Sall. Hist. IV. 69)¹. Лейт­мо­ти­вом пись­ма Мит­ри­да­та явля­ет­ся раз­вер­ну­тая кри­ти­ка рим­ско­го «импе­ри­а­лиз­ма» — поли­ти­ки терри­то­ри­аль­ной экс­пан­сии рим­лян, яко­бы обу­слов­лен­ной cu­pi­do pro­fun­da im­pe­ri et di­vi­tia­rum («глу­бо­ко уко­ре­нив­шим­ся в них с.1039 жела­ни­ем вла­ды­че­ства и богатств» — IV. 69. 5; здесь и далее пер. В. О. Горен­штей­на)². Адлер пола­га­ет, что пись­мо в осно­ве сво­ей было напи­са­но Сал­лю­сти­ем, воз­мож­но, с мини­маль­ны­ми вкрап­ле­ни­я­ми фраг­мен­тов тек­ста под­лин­но­го цар­ско­го пись­ма (если тако­вое име­лось в его рас­по­ря­же­нии) и эле­мен­тов аутен­тич­ной пон­тий­ской про­па­ган­ды (с. 17)³. По мне­нию Адле­ра, в про­цес­се созда­ния сво­ей «анти­рим­ской диа­т­ри­бы» Сал­лю­стий, рекон­стру­и­руя аргу­мен­та­цию Мит­ри­да­та, ори­ен­ти­ро­вал­ся на соот­вет­ст­ву­ю­щие моде­ли в гре­ко-рим­ской исто­рио­гра­фи­че­ской тра­ди­ции (с. 19), в чис­ле кото­рых — при­веден­ные в «Исто­рии» Фукидида речи послов кер­ки­рян и корин­фян в афин­ском народ­ном собра­нии (Thuc. I. 32—43).

В нача­ле пись­ма Мит­ри­да­та⁴ при­во­дят­ся при­ме­ры веро­лом­ства и агрес­сив­но­сти рим­лян по отно­ше­нию к элли­ни­сти­че­ским царям в 200—74 гг.⁵ Тем самым Мит­ри­дат стре­мит­ся убедить сво­его адре­са­та, Фра­ата III, в неиз­беж­но­сти вой­ны меж­ду Римом и Пар­фи­ей в буду­щем (Sall. Hist. IV. 69. 6—9). Про­ана­ли­зи­ро­вав аргу­мен­та­цию Мит­ри­да­та, рас­счи­тан­ную, по мне­нию Адле­ра, ско­рее на рим­скую ауди­то­рию, неже­ли на царя Фра­ата, иссле­до­ва­тель при­шел к ряду инте­рес­ных выво­дов. Во-пер­вых, сте­пень досто­вер­но­сти Мит­ри­да­то­вых инси­ну­а­ций неуклон­но сни­жа­ет­ся от при­ме­ра к при­ме­ру⁶ (речь идет о про­яв­ле­ни­ях ковар­ства, веро­лом­ства и агрес­сив­но­сти рим­лян по отно­ше­нию к Филип­пу V, Антио­ху III, Пер­сею, Эвме­ну II и Нико­меду IV). Веро­ят­но, не слиш­ком эруди­ро­ван­но­му рим­ско­му чита­те­лю было бы затруд­ни­тель­но заме­тить при­сут­ст­ву­ю­щие в тек­сте натяж­ки и пре­уве­ли­че­ния; вме­сте с тем озна­чен­ные exempla нель­зя счи­тать абсо­лют­ной фаль­си­фи­ка­ци­ей (с. 20—23). Аргу­мен­та­ция Мит­ри­да­та ста­но­вит­ся более убеди­тель­ной, когда он гово­рит о соб­ст­вен­ном нега­тив­ном опы­те воен­ных и дипло­ма­ти­че­ских кон­так­тов с рим­ля­на­ми в 88—69 гг. (Sall. Hist. IV. 69. 10—15; Ad­ler, 2011, 23). По мне­нию Адле­ра, из этой аргу­мен­та­ции с неиз­беж­но­стью сле­ду­ет вывод: алч­ные до чужих земель и богатств рим­ляне живут в мире с соседя­ми толь­ко тогда, когда у них самих дома начи­на­ют­ся рас­при (с. 25—26).

Э. Адлер отме­ча­ет сле­дую­щий прин­ци­пи­аль­ный момент: в сво­их про­из­веде­ни­ях Сал­лю­стий под­вер­га­ет рез­кой кри­ти­ке лишь совре­мен­ный ему рим­ский «импе­ри­а­лизм» со все­ми его издерж­ка­ми, тогда как слав­ные дея­ния вели­ких пред­ков (maio­res) оста­ют­ся для него иде­а­лом (Sall. Cat. 9. 1—5; 12. 3—5; 53. 4). В этом смыс­ле едва ли 1-я и 2-я Пуни­че­ские вой­ны мог­ли слу­жить в гла­зах Сал­лю­стия при­ме­ра­ми «агрес­сив­но­го экс­пан­си­о­низ­ма» (с. 30). Какую же цель пре­сле­до­вал Сал­лю­стий, созда­вая пись­мо Мит­ри­да­та? Осудить агрес­сию Рима в отно­ше­нии Пар­фии или заклей­мить корруп­цию долж­ност­ных лиц в самом Риме? По мне­нию Адле­ра, отча­сти и то, и дру­гое (с. 32). Не под­ле­жит сомне­нию лишь сам факт кри­ти­че­ско­го отно­ше­ния исто­ри­ка к внеш­не­по­ли­ти­че­ско­му кур­су сенат­ской рес­пуб­ли­ки⁷. Важ­но отме­тить сле­дую­щее: если в про­из­веде­ни­ях Сал­лю­стия сами рим­ляне (поло­жи­тель­ные герои вро­де Гая Мем­мия или Като­на Млад­ше­го) отме­ча­ют то, что совре­мен­ная им рим­ская граж­дан­ская общи­на изме­ни­ла «заве­там пред­ков» (mo­res maio­rum) и идет по невер­но­му пути из-за cor­rup­tio mo­rum, то вра­ги Рима — вар­ва­ры — не дела­ют это­го раз­ли­чия меж­ду «слав­ным про­шлым» и «жал­ким насто­я­щим», пори­цая и обли­чая рим­лян и их внеш­нюю поли­ти­ку во вневре­мен­ном аспек­те (с. 34).

Э. Адлер счи­та­ет, что рас­суж­де­ния Мит­ри­да­та об угро­зе Пар­фии со сто­ро­ны Рима (Sall. Hist IV. 69. 19) выглядят вполне обос­но­ван­ны­ми. Разу­ме­ет­ся, Сал­лю­стий не мог не пом­нить о ката­стро­фе при Каррах, о несо­сто­яв­шей­ся воен­ной экс­пе­ди­ции Цеза­ря и о фиа­ско, постиг­шем Анто­ния. Види­мо, он кри­ти­че­ски отно­сил­ся к поли­ти­ке Рима в отно­ше­нии Пар­фии (с. 27, 32)⁸. Кро­ме того, Адлер нахо­дит у писа­те­ля пря­мую связь меж­ду обли­че­ни­ем «упад­ка нра­вов» в Риме⁹ и оче­вид­ны­ми издерж­ка­ми внеш­не­по­ли­ти­че­ско­го кур­са Рес­пуб­ли­ки. В гла­зах Сал­лю­стия про­яв­ле­ни­ем алч­но­сти и стя­жа­тель­ства рим­ской эли­ты во внеш­ней поли­ти­ке явля­ет­ся экс­пан­си­о­низм, с.1040 под­верг­ну­тый в пись­ме Мит­ри­да­та рез­кой кри­ти­ке (с. 31). Таким обра­зом, обли­чая в сво­их сочи­не­ни­ях поро­ки (vi­tia) коррум­пи­ро­ван­ной сенат­ской оли­гар­хии, Сал­лю­стий кри­ти­ко­вал и про­во­див­ший­ся этой оли­гар­хи­ей внеш­не­по­ли­ти­че­ский курс¹⁰. Раз­ни­ца лишь в том, что в «Югур­тин­ской войне» он в боль­шей сте­пе­ни пори­цал без­де­я­тель­ность рим­лян, тогда как в пись­ме Мит­ри­да­та — их агрес­сив­ность (с. 29).

В ста­тье «Кто настро­ен анти­рим­ски? Сал­лю­стий и Пом­пей Трог о Мит­ри­да­те»¹¹ Э. Адлер сопо­ста­вил пись­мо Мит­ри­да­та у Сал­лю­стия (Hist. IV. 69) и речь Мит­ри­да­та у Пом­пея Тро­га (Ius­tin. XXXVIII. 38. 4—7)¹². Иссле­до­ва­тель счи­та­ет, что Мит­ри­дат Сал­лю­стия гораздо кри­тич­нее настро­ен по отно­ше­нию к рим­ско­му «импе­ри­а­лиз­му», неже­ли Мит­ри­дат Пом­пея Тро­га (с. 385—386). Адлер пишет о попыт­ке Сал­лю­стия «рекон­струи­ро­вать веро­ят­ную аргу­мен­та­цию анти­рим­ски настро­ен­но­го восточ­но­го царя» (с. 389). По мне­нию уче­но­го, назна­че­ние этой «сме­си аргу­мен­тов раз­ной сте­пе­ни убеди­тель­но­сти» — осудить поли­ти­ку Рима на Восто­ке (с. 395—396). Оба авто­ра вкла­ды­ва­ют в уста Мит­ри­да­та «анти­рим­скую» аргу­мен­та­цию; Адлер пола­га­ет, что дово­ды «рим­ля­ни­на» Сал­лю­стия выглядят гораздо убеди­тель­нее, неже­ли «гал­ла» Пом­пея Тро­га (с. 396 слл.). Пом­пей Трог сочи­нил речь Мит­ри­да­та, взяв за обра­зец его пись­мо из «Исто­рии» Сал­лю­стия (с. 397—398, 402). В этом убеж­да­ет ряд тек­сту­аль­ных сов­па­де­ний: так, Мит­ри­дат у Пом­пея Тро­га тоже срав­ни­ва­ет Рим с раз­бой­ни­ком (lat­ro), гово­рит о нена­ви­сти рим­лян к царям и их нена­сыт­ной алч­но­сти (Ius­tin. XXXVIII. 4. 2; 6. 7—8). Адлер счи­та­ет, что более или менее начи­тан­но­му рим­ско­му чита­те­лю было нетруд­но обна­ру­жить сла­бые места в аргу­мен­та­ции Мит­ри­да­та у Пом­пея Тро­га; напро­тив, про­ве­рить Сал­лю­стия было гораздо слож­нее (с. 400—402).

В рабо­те Э. Адле­ра содер­жат­ся инте­рес­ные наблюде­ния над тек­стом Сал­лю­стия и Юсти­на. Одна­ко тезис о кри­ти­ке Сал­лю­сти­ем рим­ско­го «импе­ри­а­лиз­ма», весь­ма попу­ляр­ный в исто­рио­гра­фии, вызы­ва­ет силь­ней­шие сомне­ния. Пере­держ­ки и про­сто вымы­сел в пись­ме Мит­ри­да­та — по край­ней мере в гла­зах рим­лян — столь зна­чи­тель­ны, что более или менее зна­ко­мые с исто­ри­ей рим­ские чита­те­ли (а Сал­лю­стий рас­счи­ты­вал явно не на мало­об­ра­зо­ван­ную ауди­то­рию) не мог­ли вос­при­ни­мать всерь­ез обли­че­ния со сто­ро­ны пон­тий­ско­го царя: он утвер­жда­ет, буд­то Эвме­на II рим­ляне «выда­ли Антио­ху в упла­ту за мир»; назы­ва­ет заве­ща­ние Атта­ла III рим­ской под­дел­кой; объ­яв­ля­ет себя «осво­бо­ди­те­лем» Гре­ции, хотя в Афи­нах его сто­рон­ни­ки уста­но­ви­ли тира­нию; сами рим­ляне — «при­шле­цы без роди­ны, без роди­те­лей» (con­ve­nas olim si­ne pat­ria pa­ren­ti­bus), создан­ные на поги­бель сему миру (Hist. IV. 69. 8, 11, 17), etc.¹³ Все это куда боль­ше напо­ми­на­ет паро­дию на анти­рим­скую про­па­ган­ду, твор­цам кото­рой при­пи­сы­ва­ют­ся откро­вен­но неле­пые (осо­бен­но в гла­зах рим­лян) утвер­жде­ния, а пото­му счи­тать, буд­то Сал­лю­стий разде­лял мыс­ли «сво­его» Мит­ри­да­та и тем самым обли­чал рим­скую агрес­сию, вряд ли вер­но.

К про­бле­ме изо­бра­же­ния чуже­зем­цев в про­из­веде­ни­ях Сал­лю­стия и дру­гих антич­ных авто­ров обра­тил­ся в сво­ей дис­сер­та­ции Джеймс Хлап¹⁴. Он ука­зы­ва­ет на то, что у Сал­лю­стия (Iug. 5. 1), Ливия (XXI. 1. 2) и Таци­та (Agr. 30. 2) в свя­зи с темой воен­но-поли­ти­че­ско­го про­ти­во­сто­я­ния рим­лян и вар­ва­ров воз­ни­ка­ет тема пере­мен­чи­во­сти фор­ту­ны. Она «явля­ет­ся цен­траль­ной для пони­ма­ния Сал­лю­сти­ем Югур­тин­ской вой­ны» (с. 66, см. прим. 18). Уче­ный обна­ру­жи­ва­ет явные парал­ле­ли меж­ду обра­за­ми Югур­ты у Сал­лю­стия и Ган­ни­ба­ла у Ливия (с. 71). Оба афри­кан­ских героя, бро­сив­ших вызов рим­ско­му могу­ще­ству (с. 67), наде­ле­ны рядом досто­инств, при­су­щих vir bo­nus и свиде­тель­ст­ву­ю­щих об их неза­у­ряд­но­сти (Sall. Iug. 6. 1; Liv. XXI. 4. 3—7). По выра­же­нию Хла­па, Югур­та и Ган­ни­бал наряду с Клео­патрой состав­ля­ли сво­его рода «афри­кан­ский три­ум­ви­рат», враж­деб­ный Риму (с. 108). Кро­ме того, уче­ный пола­га­ет, что образ Ган­ни­ба­ла как опас­ней­ше­го вра­га Рима во мно­гом «спи­сан» Ливи­ем с создан­но­го Сал­лю­сти­ем обра­за Кати­ли­ны (Cat. 5. 1—8), при­чем пер­вый, по его мне­нию, явля­ет­ся все­го лишь «сла­бым подо­би­ем» Сал­лю­сти­е­ва ори­ги­на­ла (с. 74, см. прим. 35). Нако­нец, Хлап с.1041 под­чер­ки­ва­ет зна­че­ние сопо­став­ле­ния пар «рим­ля­нин — вар­вар» у Сал­лю­стия, Ливия и Таци­та, когда «речи» геро­ев, пря­мые или кос­вен­ные, помо­га­ют понять, кому из них дво­их автор ока­зы­ва­ет пред­по­чте­ние. При­ме­ра­ми тако­го лите­ра­тур­но­го при­е­ма могут слу­жить Сул­ла и Бокх у Сал­лю­стия (Iug. 102 — см. о них ниже), Сци­пи­он и Ган­ни­бал — у Ливия (XXX. 30—31), Агри­ко­ла и Кал­гак — у Таци­та (Agr. 30—34; Chlup 2004, 56—57, 125).

По мне­нию Дж. Хла­па, опи­сы­вая Афри­ку и насе­ляв­шие ее наро­ды, Сал­лю­стий (Iug. 17—19) кон­ста­ти­ро­вал скром­ное вли­я­ние этой части све­та на судь­бы рим­ской дер­жа­вы; «Гер­ма­ния» Таци­та ста­ла при­ме­ром ино­го взгляда на вещи (с. 14, прим. 25). Кро­ме того, если Сал­лю­стий и Ливий, писав­шие о vir­tus Югур­ты и Ган­ни­ба­ла, рас­ска­зы­ва­ли рим­ско­му чита­те­лю о вар­ва­рах (кар­фа­ге­ня­нах и нуми­дий­цах), побеж­ден­ных рим­ля­на­ми и пере­шед­ших под их власть, то Тацит создал в «Гер­ма­нии» образ «бла­го­род­ных дика­рей», наде­лен­ных той же vir­tus гер­ман­цев, кото­рых рим­ляне так и не смог­ли поко­рить, несмот­ря на все их уси­лия (с. 181, прим. 2). Для Таци­та (Germ. 37) гер­ман­цы были самы­ми опас­ны­ми вра­га­ми Рима, победить кото­рых едва ли пред­став­ля­лось воз­мож­ным в обо­зри­мом буду­щем (с. 208—209).

В 2013 г. вышла в свет ста­тья того же авто­ра «Мелос­ский диа­лог у Сал­лю­стия: Сул­ла и Бокх в Bel­lum Iugur­thi­num»¹⁵. В ней Дж. Хлап раз­ви­ва­ет идею о кри­ти­ке Сал­лю­сти­ем рим­ско­го «импе­ри­а­лиз­ма» на при­ме­ре пере­го­во­ров Бок­ха и Сул­лы в Iug. 102, 108—111. Как сле­ду­ет из назва­ния работы, они срав­ни­ва­ют­ся с мелос­ским диа­ло­гом у Фукидида — роль афи­нян игра­ют здесь, разу­ме­ет­ся, рим­ляне в лице Сул­лы. При этом послед­ним дава­лась выше нели­це­при­ят­ная оцен­ка уже от име­ни Югур­ты (Iug. 81. 1) — «исклю­чи­тель­но важ­ный пас­саж, в кото­ром Сал­лю­стий кла­дет нача­ло кри­ти­ке рим­ско­го могу­ще­ства уста­ми нерим­ля­ни­на» (с. 195). Теперь она полу­ча­ет даль­ней­шее раз­ви­тие. Сул­ла без оби­ня­ков пред­ла­га­ет мавре­тан­ско­му царю выбор меж­ду вой­ной и миром, кото­рый мож­но полу­чить лишь через под­чи­не­ние усло­ви­ям рим­лян, Бокх может быть либо ami­cus, либо ser­vus. «Сал­лю­стий пока­зы­ва­ет, как в импер­ском дис­кур­се про­ис­хо­дит оче­вид­ная эво­лю­ция от тре­бо­ва­ний под­ра­зу­ме­вае­мых к [тре­бо­ва­ни­ям] откры­тым» (с. 203). При этом Сул­ла утвер­жда­ет, буд­то рим­ляне при­ме­ня­ют силу неохот­но и что выго­да от друж­бы с ними вели­ка, одна­ко это ложь, ибо они не спас­ли сво­его ami­cus et so­cius Адгер­ба­ла. Сал­лю­стий пишет о ковар­стве Бок­ха (Pu­ni­ca fi­des), что пре­вра­ща­ет мавре­тан­цев в потом­ков кар­фа­ге­нян, но, по мне­нию Хла­па, он дела­ет это для того, чтобы вызвать сомне­ние у чита­те­ля, и когда тот усо­мнит­ся, то при­со­еди­нит­ся к кри­ти­кам рим­ско­го импе­ри­а­лиз­ма. Одна­ко в целом лич­ность Бок­ха, rex и bar­ba­rus, не вызы­ва­ет у Сал­лю­стия сим­па­тий. Мавр вынуж­ден под­чи­нить­ся тре­бо­ва­ни­ям рим­лян, и это укреп­ля­ет их созна­ние соб­ст­вен­ной неодо­ли­мо­сти. «Будучи пер­вым пред­ста­ви­те­лем “зре­лой” латин­ской исто­рио­гра­фии, Сал­лю­стий раз­ра­ботал обра­зец опи­са­ния вза­и­мо­дей­ст­вия рим­лян и нерим­лян, кото­рое, как пока­зы­ва­ют пере­го­во­ры Бок­ха и Сул­лы, пре­вра­ща­ет­ся в раз­го­вор о непо­беди­мо­сти рим­ской мощи. Успех Сал­лю­стия [в этом вопро­се] весь­ма важен, посколь­ку его после­до­ва­те­ли, Ливий и Тацит, писа­ли в идео­ло­ги­че­ских рам­ках, недву­смыс­лен­но задан­ных [рас­ска­зом] об этих пере­го­во­рах» (с. 205).

Ста­тья Дж. Хла­па не лише­на любо­пыт­ных наблюде­ний и выво­дов, одна­ко срав­не­ние с мелос­ским диа­ло­гом пред­став­ля­ет­ся не вполне удач­ным, посколь­ку Мелос был гораздо более сла­бым про­тив­ни­ком для Афин, неже­ли Бокх для рим­лян, да и тре­бо­ва­ния к нему предъ­яв­ля­ют­ся куда более скром­ные, чем к мелос­цам. К тому же такое срав­не­ние под­ра­зу­ме­ва­ет осуж­де­ние Сал­лю­сти­ем дей­ст­вий рим­лян, но куда более вер­ной пред­став­ля­ет­ся упо­мя­ну­тая выше точ­ка зре­ния о том, что в Bel­lum Iugur­thi­num пори­ца­ет­ся инерт­ность рим­лян, а не рим­ский «импе­ри­а­лизм», обли­че­ния же их из уст Югур­ты вос­при­ни­мать как выра­же­ние мыс­лей само­го Сал­лю­стия невоз­мож­но — нуми­дий­ский царь при всех сво­их досто­ин­ствах явля­ет­ся вра­гом Рима, вдвойне опас­ным пото­му, что он спо­соб­ст­ву­ет мораль­но­му раз­ло­же­нию рим­ской вер­хуш­ки. Нако­нец, вряд ли мож­но счи­тать про­сто ложью сло­ва Сул­лы о бла­го­де­я­ни­ях со сто­ро­ны рим­лян толь­ко пото­му, что они не ока­за­ли помо­щи Адгер­ба­лу — ведь Ливий, при­во­дя­щий при­зыв испан­ско­го вождя не помо­гать рим­ля­нам, кото­рые не спас­ли Сагунт (XXI. 19. 9—10), не счи­тал, что рим­ское гос­под­ство не идет на поль­зу поко­рен­ным наро­дам. Сал­лю­стий же об Адгер­ба­ле в дан­ном кон­тек­сте вовсе не упо­ми­на­ет, и вряд ли слу­чай­но, так как гибель послед­не­го — на сове­сти про­даж­ных pau­ci, к тому вре­ме­ни, по мыс­ли писа­те­ля, уже лишив­ших­ся вли­я­ния на ход вой­ны.

Дэни­эл Дж. Кэй­паст в сво­ей кни­ге уде­лил нема­ло вни­ма­ния срав­ни­тель­но­му ана­ли­зу поли­то­ло­ги­че­ских кон­цеп­ций латин­ских авто­ров, в том чис­ле и Сал­лю­стия¹⁶. Его исход­ная точ­ка — соот­но­ше­ние меж­ду сво­бо­дой и рито­ри­кой и их связь с поли­ти­че­ски­ми кон­флик­та­ми. Уче­но­го инте­ре­су­ют труды Сал­лю­стия, Ливия и Таци­та как источ­ни­ки для иссле­до­ва­ния про­ти­во­ре­чий с.1042 в рам­ках этих свя­зей. По мне­нию Кэй­па­с­та, «каж­дый из них по-сво­е­му осмыс­ли­ва­ет место рито­ри­ки в поли­ти­че­ском сооб­ще­стве и ее соот­но­ше­ние со сво­бо­дой и соци­аль­ны­ми и поли­ти­че­ски­ми кон­флик­та­ми» (с. 22).

У Сал­лю­стия, как извест­но, важ­ней­шие изме­не­ния в исто­рии Рима свя­за­ны с дву­мя собы­ти­я­ми. Пер­вое, изгна­ние царей, бла­готвор­но повли­я­ло на ci­vi­tas — в усло­ви­ях сво­бо­ды рим­ляне ста­ли в поис­ках сла­вы про­яв­лять свои луч­шие каче­ства¹⁷, при­но­ся тем самым поль­зу оте­че­ству. Одна­ко после паде­ния Кар­фа­ге­на все изме­ни­лось, ибо в отсут­ст­вие угро­зы со сто­ро­ны внеш­не­го вра­га люди изба­ви­лись от необ­хо­ди­мо­сти сле­до­вать mos maio­rum и пре­да­лись поро­кам. (По иро­нии судь­бы, отме­ча­ет Кэй­паст, ответ­ст­вен­ность за раз­ру­ше­ние Кар­фа­ге­на нес, как счи­та­лось, Катон Стар­ший, так­же ярый враг пор­чи нра­вов, к кото­рой, по мне­нию Сал­лю­стия, и при­ве­ло уни­что­же­ние это­го горо­да.) В таких усло­ви­ях сло­ва начи­на­ют менять смысл, дур­ные наклон­но­сти и дела при­кры­ва­ют бла­го­при­стой­ны­ми сло­ва­ми, и рито­ри­ка ста­но­вит­ся для Сал­лю­стия при­зна­ком раз­ло­же­ния, уси­ли­вая враж­ду меж­ду граж­да­на­ми (с. 29—31, 39).

В этом взгляды Сал­лю­стия силь­но отли­ча­ют­ся от соот­вет­ст­ву­ю­щих воз­зре­ний Цице­ро­на, кото­рый боль­ше упо­вал не на кол­лек­тив­ный страх как сдер­жи­ваю­щий фак­тор, а имен­но в рито­ри­ке видел сред­ство, спо­соб­ное вне­сти мир и порядок в кон­флик­ту­ю­щее обще­ство. И если мир у Сал­лю­стия ока­зы­ва­ет­ся вредо­нос­ным для ci­vi­tas, то Цице­рон счи­та­ет, что имен­но в усло­ви­ях мира про­цве­та­ет крас­но­ре­чие (с. 27—31, 39).

Рас­хож­де­ние меж­ду обо­и­ми авто­ра­ми мы наблюда­ем и в опи­са­нии заго­во­ра Кати­ли­ны, где глав­ны­ми геро­я­ми у Сал­лю­стия ока­зы­ва­ют­ся Цезарь и Катон, а вовсе не Цице­рон, о речах кото­ро­го гово­рит­ся мало, хотя пер­вая Кати­ли­на­рия и оце­ни­ва­ет­ся как бле­стя­щая и полез­ная для государ­ства (Sall. Cat. 31. 7). Еще боль­ше раз­ни­ца меж­ду воз­зре­ни­я­ми обо­их мыс­ли­те­лей про­яв­ля­ет­ся во взглядах на исто­рию. Цице­рон счи­тал ее вот­чи­ной ора­то­ра, хотя и знал о пра­ви­лах (не вполне сов­па­дав­ших с рито­ри­че­ски­ми), по кото­рым нуж­но ее писать. Одна­ко для Сал­лю­стия обра­зец исто­ри­ка — Фукидид, о кото­ром Цице­рон не все­гда отзы­вал­ся с похва­лой (см. Cic. Or. 30), посколь­ку его стиль не соот­вет­ст­во­вал тем целям, кото­рые ста­вил перед исто­ри­ей рим­ский ора­тор (с. 34—36, 142).

Но и с самим Фукидидом Сал­лю­стий не во всем согла­сен. Вслед за ним он, как уже гово­ри­лось, ука­зы­ва­ет на сме­ну смыс­ла слов как след­ст­вие пор­чи нра­вов, одна­ко если у афин­ско­го исто­ри­ка это резуль­тат усло­вий, порож­ден­ных вой­ной, то у его рим­ско­го после­до­ва­те­ля такое про­ис­хо­дит в резуль­та­те пор­чи нра­вов, начав­шей­ся, напро­тив, в усло­ви­ях мира. Опа­се­ния Миципсы в отно­ше­нии Югур­ты (Iug. 6. 3), кото­ро­го он подо­зре­ва­ет в чрез­мер­ном стрем­ле­нии к вла­сти (na­tu­ra… avi­da im­pe­ri) и вооб­ще удо­вле­тво­ре­нии жела­ний (ani­mi cu­pi­di­nem), — эхо фукидидов­ских πλεονε­ξία и φι­λοτι­μία, сдер­жи­вае­мых, как счи­тал Сал­лю­стий, стра­хом. Страх в его гла­зах — свиде­тель­ство «дина­ми­че­ской и сорев­но­ва­тель­ной при­ро­ды поли­ти­че­ско­го сооб­ще­ства Рима. Это было сооб­ще­ство, вопло­щав­шее сопер­ни­че­ство, харак­те­ри­зу­е­мое анта­го­низ­мом меж­ду инди­вида­ми и груп­па­ми, сдер­жи­вае­мое отча­сти кол­лек­тив­ным стра­хом, а отча­сти — граж­дан­ски­ми доб­ро­де­те­ля­ми. Про­бле­му пред­став­лял не анта­го­низм сам по себе; про­бле­ма состо­я­ла в том, чтобы огра­ни­чи­вать анта­го­низм или давать ему кон­струк­тив­ный выход» (с. 31). На заре сво­ей исто­рии рим­ляне боро­лись за сла­ву, а не за власть, награ­дой было и богат­ство, но добы­тое чест­но. Слу­ча­лись и кон­флик­ты меж­ду не одни­ми лишь инди­виду­у­ма­ми, но и целы­ми груп­па­ми, на что ука­зы­ва­ет Мем­мий, гово­ря о сецес­си­ях (Sall. Iug. 31. 17). При этом в гла­зах Цице­ро­на не все народ­ные выступ­ле­ния вред­ны, бла­го­да­ря им были изгна­ны цари, создан три­бу­нат и т. д. (Cic. Or. II. 124). Сдер­жи­вать рас­при или уре­гу­ли­ро­вать их, если они все же воз­ник­ли, дол­жен не страх перед вра­гом, как у Сал­лю­стия, а муд­рый и искус­ный ора­тор, поэто­му в отсут­ст­вие анта­го­низ­ма от ора­то­ров вооб­ще мало поль­зы (с. 44—47, 76).

Любо­пыт­но, что при опи­са­нии ран­не­го Рима Сал­лю­стий сам при­да­ет сло­вам раз­ный смысл, в чем упре­ка­ет дру­гих: auda­cia, в кото­рой он обви­ня­ет Кати­ли­ну, про­яв­ля­ли на войне пред­ки (Cat. 9. 3); мани­пу­ли­ру­ет он мораль­ны­ми тер­ми­на­ми и при срав­не­нии Цеза­ря и Като­на, каж­дый из кото­рых доб­ро­де­те­лен. В сво­их речах они исхо­дят из раз­ных посы­лок: Цезарь апел­ли­ру­ет к пред­став­ле­ни­ям о почет­ном и полез­ном, Катон — о без­опас­ном, речь пер­во­го — эхо цице­ро­нов­ско­го De in­ven­tio­ne, вто­ро­го — Rhe­to­ri­ca ad He­ren­nium, а рав­но и воз­зре­ний само­го Сал­лю­стия. Цезарь (= фукидидов­ский Дио­дот), в чьей речи нашли отра­же­ние исто­ри­че­ские и повест­во­ва­тель­ные наклон­но­сти само­го Сал­лю­стия, сове­ту­ет сена­то­рам не под­да­вать­ся odi­um, ami­ci­tia, ira, mi­se­ri­cor­dia. Отча­сти это явля­ет­ся авто­порт­ре­том писа­те­ля, кото­рый начал писать, когда spe, me­tu, par­ti­bus rei pub­li­cae ani­mus [eius] li­ber с.1043 erat (Cat. 51. 2; 4. 2). Пере­кли­ка­ет­ся с воз­зре­ни­я­ми авто­ра и апел­ля­ция к нра­вам пред­ков, на кото­рых ссы­ла­ет­ся Цезарь. Катон же напи­ра­ет на tu­ta, а не ho­nes­tas, гово­ря в духе фукидидов­ско­го Клео­на, но при­ме­няя так­ти­ку Дио­до­та, для кото­ро­го без­опас­ность так­же выше поче­та. И так же, как сам Сал­лю­стий, он пори­ца­ет сме­ну веща­ми их истин­ных имен. Одна­ко Катон в усло­ви­ях новой угро­зы, на сей раз не внеш­ней, а внут­рен­ней, нена­дол­го воз­вра­ща­ет вещам их истин­ные име­на (с. 60—61, 68—75).

И еще один момент. Рим воз­рос выдаю­щей­ся доб­ле­стью немно­гих (pau­co­rum ci­vium eg­re­giam vir­tu­tem: Sall. Cat. 53. 4)¹⁸. У Цице­ро­на же мы чита­ем, что государ­ст­вен­ный строй Рима, в отли­чие от гре­ков с их зако­но­да­те­ля­ми — Мино­сом, Ликур­гом, Соло­ном и дру­ги­ми, — созда­вал­ся мно­ги­ми людь­ми и в тече­ние мно­гих жиз­ней (Cic. Rep. II. 2). В то же вре­мя он ука­зы­ва­ет на нема­лую роль в ста­нов­ле­нии Рима Рому­ла и Нумы, при­чем пер­во­го пря­мо упо­доб­ля­ет Ликур­гу (Rep. II. 15). И здесь Д. Кэй­паст про­во­дит инте­рес­ное срав­не­ние Сал­лю­сти­е­ва Като­на с пер­вым царем Рима, а Цеза­ря — со вто­рым, ибо дея­ния того и дру­го­го допол­ня­ли друг дру­га: Ромул зало­жил осно­вы мощи Рима, создал сенат, тогда как Нума смяг­чил нра­вы. Нечто подоб­ное мы наблюда­ем и в слу­чае с Като­ном и Цеза­рем — пер­вый суров и честен, вто­рой — мягок и состра­да­те­лен, меж­ду ними нет анта­го­низ­ма (хотя при обсуж­де­нии в сена­те они и зани­ма­ют раз­ные пози­ции), они вопло­ща­ют раз­лич­ные аспек­ты рим­ской vir­tus. Таким обра­зом, оппо­зи­ции полез­ны в том слу­чае, когда урав­но­ве­ши­ва­ют и допол­ня­ют друг дру­га, как это име­ет место с cor­pus и ani­mus, с про­ти­во­по­став­ле­ния кото­рых начи­на­ет Сал­лю­стий (Cat. 1. 2; Iug. 2. 1). И нема­лую роль здесь игра­ет рито­ри­ка — пусть она не гаран­ти­ру­ет ни успе­ха, ни дове­рия, ни еди­но­ду­шия, «но без дис­кус­сии и рито­ри­ки нель­зя при­ни­мать реше­ния и труд­но, если вооб­ще воз­мож­но, под­дер­жи­вать осно­ван­ное на дове­рии обще­ние и поли­ти­че­ское сооб­ще­ство, а энер­гия про­ти­во­бор­ст­ву­ю­щих сто­рон не будет иметь без­опас­но­го выхо­да в при­ем­ле­мых рам­ках, вме­сто откры­той агрес­сии» — явное вли­я­ние Фукидида (III. 42; Ka­pust 2011, 71—80).

Несколь­ко иная точ­ка зре­ния на раз­ви­тие обще­ства вооб­ще и Рима в част­но­сти у Тита Ливия. Для него рим­ская ci­vi­tas преж­де все­го иерар­хи­че­ская струк­ту­ра, осно­ван­ная на отно­ше­ни­ях меж­ду выс­ши­ми и низ­ши­ми. Если Сал­лю­стий, похо­же, усмат­ри­вал опре­де­лен­ную поль­зу во внут­рен­них кон­флик­тах (они могут быть бла­готвор­ны, если не выхо­дят за извест­ные рам­ки), то для Ливия они — несо­мнен­ное зло, при­ми­ре­нию же сто­рон спо­соб­ст­ву­ет не столь­ко внеш­няя угро­за, хотя и это не отри­ца­ет­ся, сколь­ко рито­ри­ка. Ливий бли­же к Цице­ро­ну, неже­ли к Сал­лю­стию, «под­чер­ки­вая согла­сие и доб­рую волю. Рито­ри­че­ские кон­струк­ции у Ливия слу­жат созда­нию дове­рия и гар­мо­нии в государ­стве, укреп­ляя согла­сие и сотруд­ни­че­ство раз­лич­ных его чле­нов». Тема con­cor­dia весь­ма зани­ма­ет его, как и Сал­лю­стия, осо­бен­но в пер­вой дека­де; рим­ляне спо­соб­ны одо­леть само­го силь­но­го вра­га, если будут забо­тить­ся о мире и согла­сии меж­ду собой (Liv. IX. 19. 17). «Сила бла­го­да­ря согла­сию и согла­сие как при­знак силы — по-види­мо­му, зна­чи­тель­ное вли­я­ние Сал­лю­стия». Что же каса­ет­ся упад­ка Рима, то у послед­не­го он носит более «одно­мо­мент­ный» харак­тер, начав­шись после паде­ния Кар­фа­ге­на, тогда как у Ливия это про­цесс посте­пен­ный. Не устра­не­ние внеш­ней угро­зы и am­bi­tio ста­ли в его гла­зах при­чи­ной раз­ло­же­ния, как у Сал­лю­стия, а ava­ri­tia lu­xu­ria­que (Liv. I. Praef. 11). В целом же взгляд Ливия на рим­скую исто­рию более опти­ми­сти­чен, чем у его пред­ше­ст­вен­ни­ка, и мате­ри­ал, в отли­чие от него, изла­га­ет­ся в куда более воз­вы­шен­ной мане­ре, реко­мен­до­ван­ной Цице­ро­ном (с. 82—91, 109).

Постро­е­ния Д. Кэй­па­с­та, осо­бен­но о двой­ст­вен­но­сти суж­де­ний Сал­лю­стия, пред­стаю­щей в конеч­ном сче­те как диа­лек­ти­че­ское един­ство, весь­ма любо­пыт­ны, поз­во­ляя луч­ше понять мно­го­гран­ность и неод­но­знач­ность его твор­че­ства как исто­ри­ка и поли­ти­че­ско­го мыс­ли­те­ля. В то же вре­мя неко­то­рые тези­сы уче­но­го пред­став­ля­ют­ся спор­ны­ми — напри­мер, оцен­ки Сал­лю­сти­ем рито­ри­ки как одно­го из при­зна­ков раз­ло­же­ния. Ведь из его тек­ста не сле­ду­ет, что иной смысл при­да­ют сло­вам имен­но рито­ры. Тре­бу­ет поправ­ки и трак­тов­ка авто­ром отно­ше­ния Цице­ро­на к народ­ным выступ­ле­ни­ям — оно осно­вы­ва­ет­ся на оцен­ке весь­ма дав­них собы­тий и пото­му носит ско­рее тео­ре­ти­че­ский, «анти­квар­ный» харак­тер. То же каса­ет­ся и суж­де­ний о взгляде Сал­лю­стия на внут­рен­ние кон­флик­ты как на нечто, при извест­ных усло­ви­ях могу­щее при­не­сти поль­зу. Он как буд­то сочув­ст­ву­ет борь­бе пле­бе­ев с пат­ри­ци­я­ми, при­зна­вая ее спра­вед­ли­вой (Iug. 31. 14; Hist. I. 11; III. 48. 15 и 26), но не гово­рит о ее бла­готвор­ном вли­я­нии на раз­ви­тие ci­vi­tas, лишь сдер­жан­но заме­тив, что конец ей поло­жи­ла 2-я Пуни­че­ская вой­на (dis­cor­dia­rum et cer­ta­mi­nis ut­rim­que fi­nis fait se­cun­dum bel­lum Pu­ni­cum: с.1044 Hist. I. 11). Если вспом­нить о поло­жи­тель­ном воздей­ст­вии внеш­ней угро­зы на общи­ну, то логич­но рас­смат­ри­вать эти dis­cor­dia и cer­ta­men как нечто неже­ла­тель­ное¹⁹.

Инте­ре­су­ю­щей нас теме посвя­ще­на дис­сер­та­ция Джен­ни­фер Гер­риш «“Исто­рия” Сал­лю­стия и исто­рио­гра­фия эпо­хи три­ум­ви­ра­та»²⁰. Автор соглас­на с тези­сом Р. Сай­ма о том, что эта эпо­ха может быть выде­ле­на в само­сто­я­тель­ный пери­од рим­ской лите­ра­ту­ры — имен­но тогда появи­лись «Экло­ги» и отча­сти «Геор­ги­ки» Вер­ги­лия, «Эпо­ды» и пер­вая кни­га «Сатир» Гора­ция, пер­вая кни­га эле­гий Про­пер­ция, био­гра­фи­че­ский труд Кор­не­лия Непота и др. Осо­бое место в этом ряду зани­ма­ют про­из­веде­ния Сал­лю­стия (с. 30—33). Во мно­гом они явля­ют собой реак­цию на выска­зы­ва­ния Цице­ро­на по пово­ду исто­рио­пи­са­ния. Если смот­реть сугу­бо кон­крет­но, то Цице­рон (Fam. V. 12) про­сил Лук­цея изо­бра­зить его глав­ным геро­ем в деле раз­гро­ма Кати­ли­ны, Сал­лю­стий же, не отри­цая его роли, отвел ему гораздо более скром­ную роль, чем того хотел сам ора­тор. В широ­ком же смыс­ле Цице­рон счи­тал зада­чей вос­пе­ва­ние побед Рима, созда­ние поло­жи­тель­ных при­ме­ров, настав­ле­ние ауди­то­рии с помо­щью exempla. Одна­ко Сал­лю­стий не наме­рен пока­зы­вать образ Рима-победи­те­ля, ибо его куда боль­ше бес­по­ко­ит паде­ние нра­вов сограж­дан и вызван­ные им граж­дан­ские вой­ны. Нет смыс­ла и в поло­жи­тель­ных при­ме­рах, ибо рим­ляне, испор­чен­ные am­bi­tio и ava­ri­tia, в боль­шин­стве сво­ем не в состо­я­нии сле­до­вать exempla bo­na. Нако­нец, Сал­лю­стий пред­по­чи­та­ет пыш­ной ора­тор­ской мане­ре, реко­мен­ду­е­мой Цице­ро­ном, стиль неров­ный, «рва­ный», остав­ля­ю­щий место для дву­смыс­лен­но­стей (с. 1—10).

Но поче­му Сал­лю­стий не обра­тил­ся к совре­мен­ным ему собы­ти­ям? По мне­нию Дж. Гер­риш, хотя три­ум­ви­ры и не пре­сле­до­ва­ли оппо­зи­ци­он­ных писа­те­лей подоб­но Неро­ну, автор His­to­riae созна­вал воз­мож­ность репрес­сий с их сто­ро­ны и решил не рис­ко­вать. Его сочи­не­ния были рас­счи­та­ны не на рядо­во­го чита­те­ля, а на людей про­ни­ца­тель­ных, спо­соб­ных понять его наме­ки. Рас­смат­ри­вая собы­тия 70-х годов, Сал­лю­стий, как и Фукидид, исхо­дил из повто­ря­е­мо­сти ста­си­са. И вновь здесь рас­хож­де­ние с Цице­ро­ном, кото­рый счи­тал, что рим­ляне извлек­ли уро­ки из собы­тий вре­мен Сул­лы (Cat. II. 20). Сал­лю­стий же пока­зы­ва­ет обрат­ное — сму­та нача­лась вновь. И Цице­рон, и «осво­бо­ди­те­ли» (т. е. убий­цы Цеза­ря), и три­ум­ви­ры на сло­вах «спа­са­ли» или «вос­ста­нав­ли­ва­ли» Рес­пуб­ли­ку, на деле же речь шла о лич­ных и «пар­тий­ных» инте­ре­сах. Рас­сказ о совре­мен­ных Сал­лю­стию собы­ти­ях нашел отра­же­ние в самых раз­лич­ных эпи­зо­дах его сочи­не­ний. Воз­ник­но­ве­ние и рас­пад три­ум­ви­ра­та в Нуми­дии (Югур­та, Адгер­бал, Гием­псал) после смер­ти Миципсы — напо­ми­на­ние о судь­бе пер­во­го три­ум­ви­ра­та. Поход Метел­ла на Талу и победа над при­ро­дой — парал­лель похо­ду Като­на через ливий­скую пусты­ню: оба — гор­дые ноби­ли, не при­знаю­щие пора­же­ния и теша­щие себя пусты­ми надеж­да­ми, но в дей­ст­ви­тель­но­сти потер­пев­шие пора­же­ние и на войне, и в поли­ти­ке²¹. Ситу­а­ция 78 г. с вос­ста­ни­ем Лепида, зачин­щи­ка новой bel­lum ci­vi­le, вызы­ва­ла ассо­ци­а­ции с втор­же­ни­ем в Ита­лию Цеза­ря и Окта­ви­а­на. В сво­ей речи пле­бей­ский три­бун Лици­ний Макр опи­сы­ва­ет ситу­а­цию в Риме в 70-е годы как борь­бу клик за гос­под­ство над наро­дом при фор­маль­ном отсут­ст­вии граж­дан­ской вой­ны — совсем как в 30-х годах при три­ум­ви­рах, когда про­воз­гла­шал­ся мир, но на деле не пре­кра­ща­лась кро­ва­вая рас­пря (с. 17—25).

Имея воз­мож­ность (опять-таки в соот­вет­ст­вии с реко­мен­да­ци­я­ми Цице­ро­на) сде­лать поло­жи­тель­ных геро­ев из мно­гих пер­со­на­жей «Исто­рии», Сал­лю­стий тем не менее пред­по­чи­та­ет созда­вать двой­ст­вен­ные обра­зы. Дж. Гер­риш в отли­чие от мно­гих уче­ных не счи­та­ет, что Сер­то­рий изо­бра­жен Сал­лю­сти­ем в бла­го­при­ят­ном для него све­те. Преж­де все­го он оли­це­тво­ря­ет собой угро­зу реме­с­лу исто­ри­ка — похва­ля­ясь сво­и­ми подви­га­ми и выби­тым в бою гла­зом как посто­ян­ным напо­ми­на­ни­ем о них, он тем самым как бы демон­стри­ру­ет, что не нуж­да­ет­ся в услу­гах scrip­to­res re­rum для сохра­не­ния соб­ст­вен­ной сла­вы. Здесь автор усмат­ри­ва­ет парал­лель с три­ум­ви­ра­ми, кото­рые так­же сами созда­ва­ли себе рекла­му без помо­щи исто­ри­ков намно­го успеш­нее сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков. В свя­зи с этим Дж. Гер­риш пред­по­ла­га­ет, что взгляды Сал­лю­стия на заня­тие исто­ри­ей изме­ни­лись. И не слу­чай­но, по-види­мо­му, во введе­нии к His­to­riae отсут­ст­ву­ют рас­суж­де­ния на сей счет, кото­рые мы видим в «Заго­во­ре Кати­ли­ны» и «Югур­тин­ской войне». Пре­вра­ще­ние Сер­то­ри­ем с.1045 Испа­нии в al­te­ra res pub­li­ca демон­стри­ру­ет паде­ние роли Рима как цен­тра государ­ства — вспо­ми­на­ет­ся, с одной сто­ро­ны, Цице­рон, для кото­ро­го «сто­лич­ный» ста­тус Веч­но­го горо­да был осно­вой ста­биль­но­сти государ­ства, а с дру­гой — Цезарь и Анто­ний, из кото­рых пер­вый буд­то бы хотел пра­вить рим­ской дер­жа­вой из Трои, а вто­рой обос­но­вал­ся в Алек­сан­дрии. Гер­риш про­во­дит здесь парал­лель с обсуж­де­ни­ем пере­се­ле­ния в Вейи у Ливия, про­тив чего высту­пил Камилл. Если Ливий опи­сы­вал этот сюжет в те же годы, когда созда­вал свой послед­ний труд Сал­лю­стий, то перед нами реак­ция обо­их исто­ри­ков на соот­вет­ст­ву­ю­щие настро­е­ния в Риме в ту пору. Дру­гим их отра­же­ни­ем стал сюжет с пред­по­ла­гае­мым уда­ле­ни­ем Сер­то­рия на Ост­ро­ва Бла­жен­ных, застав­ля­ю­щий вспом­нить XVI эпод Гора­ция; ана­ло­гич­ные моти­вы про­сле­жи­ва­ют­ся и в «Геор­ги­ках» Вер­ги­лия (II. 195—199). В то же вре­мя, если исхо­дить из опи­рав­ше­го­ся на Сал­лю­стия Плу­тар­ха, Сер­то­рий не соби­рал­ся оста­вать­ся в Испа­нии навсе­гда и готов был воз­вра­тить­ся в Ита­лию при бла­го­при­ят­ном изме­не­нии ситу­а­ции.

Во вре­мя граж­дан­ской вой­ны Сер­то­рий ищет сла­вы чело­ве­ка доб­ро­го и спра­вед­ли­во­го (dum in­ter an­na ci­vi­lia aequi bo­ni­que fa­mas pe­tit — Hist. I. 90), что вызы­ва­ет в памя­ти оцен­ку Като­на (Cat. 54. 6), кото­рый стре­мил­ся быть доб­ро­де­тель­ным, а не казать­ся тако­вым (es­se quam vi­de­ri bo­nus ma­le­bat)²². К Сер­то­рию боль­ше под­хо­дит вто­рое. И если в годы Союз­ни­че­ской вой­ны он пока­зал себя достой­но, то граж­дан­скую вой­ну он про­длил, всту­пив к тому же в союз с лузи­та­на­ми. Будучи одно­гла­зым, Сер­то­рий попал в один ряд с таки­ми пол­ко­во­д­ца­ми, как Филипп II, Анти­гон Моно­фтальм, Ган­ни­бал — это пре­крас­ные вое­на­чаль­ни­ки, но послед­ний из назван­ных — лютый враг Рима, с кото­рым его и срав­ни­ва­ли кельт­ибе­ры, хотя неяс­но, писал ли про это Сал­лю­стий. Парал­лель с Ган­ни­ба­лом может быть про­дле­на, ибо он афри­ка­нец, а это напо­ми­на­ние об Анто­нии, «осев­шем» в Егип­те, Сер­то­рий ока­зы­ва­ет­ся, таким обра­зом, чем-то вро­де свя­зу­ю­ще­го зве­на меж­ду кар­фа­ген­ским пол­ко­вод­цем и три­ум­ви­ром (с. 57—59, 65—115).

Дру­гой инте­рес­ней­ший пер­со­наж His­to­riae — Спар­так. Имен­но Сал­лю­стию обя­за­ны мы тем его обра­зом, кото­рый дошел (пусть и с раз­лич­ны­ми изме­не­ни­я­ми) до наших дней. До той поры вос­ста­ния рабов не назы­ва­ли име­на­ми их пред­во­ди­те­лей, кото­рые в рас­ска­зах антич­ных авто­ров похо­ди­ли один на дру­го­го (вспом­ним руко­во­ди­те­лей сици­лий­ских вос­ста­ний у Дио­до­ра). У Сал­лю­стия Спар­так не про­сто яркая лич­ность — подоб­но рим­ским пол­ко­во­д­цам, он ведет ско­рее bel­lum ius­tum, неже­ли ser­vi­le. На его при­ме­ре, счи­та­ет Дж. Гер­риш, Сал­лю­стий пока­зы­ва­ет, что исто­рик может воз­вы­шать (или наобо­рот) того, кого счи­та­ет нуж­ным — ситу­а­ция, обрат­ная той, что мы наблюда­ли в свя­зи с Сер­то­ри­ем, кото­рый сам созда­ет себе репу­та­цию, не нуж­да­ясь в уси­ли­ях scrip­to­res re­rum. Каза­лось бы, отлич­ный слу­чай создать exemplum bo­num, одна­ко, как и в слу­чае с Сер­то­ри­ем, образ Спар­та­ка носит двой­ст­вен­ный харак­тер. Он — пред­во­ди­тель lat­ro­nes, в чем Гер­риш видит отзвук про­па­ган­ды 30-х годов, когда этим сло­вом назы­ва­ли Анто­ния, Секс­та Пом­пея и их при­вер­жен­цев. (Прав­да, отме­ча­ет­ся, что в сохра­нив­шем­ся тек­сте His­to­riae повстан­цы не назва­ны lat­ro­nes, но ведут себя имен­но как тако­вые, тво­ря гра­бе­жи и наси­лия. Дума­ет­ся, в такой ситу­а­ции от рас­суж­де­ний о дан­ном тер­мине луч­ше было бы воз­дер­жать­ся.) Спар­так — гла­ди­а­тор, чей образ в Риме вос­при­ни­мал­ся неод­но­знач­но. С одной сто­ро­ны, гла­ди­а­тор — пре­зи­раю­щий смерть стой­кий боец, спо­соб­ный быть при­ме­ром для рим­ских граж­дан, с дру­гой — это сино­ним голо­во­ре­за, охот­но при­ме­няв­ший­ся к Анто­нию его вра­га­ми.

При опи­са­нии рас­ко­ла сре­ди вос­став­ших нашли отра­же­ния моти­вы рас­ко­ла рим­ско­го обще­ства — сна­ча­ла дви­же­ние воз­глав­ля­ют Спар­так, Крикс и Эно­май, послед­не­го насти­га­ет смерть в бою, а со вто­рым Спар­так ссо­рит­ся, и Крикс, отде­лив­шись от него, так­же гибнет. То же про­изо­шло с Ган­ни­ком и Кастом, что при­ве­ло к рас­па­ду вто­ро­го «три­ум­ви­ра­та» в руко­вод­стве вос­став­ших и их ослаб­ле­нию. Это, есте­ствен­но, долж­но было вызы­вать в памя­ти рим­лян судь­бу пер­во­го три­ум­ви­ра­та и борь­бу внут­ри вто­ро­го, а так­же его рас­прю с Секс­том Пом­пе­ем. Идея оче­вид­на — любая мощь обре­че­на, если ее под­та­чи­ва­ют изнут­ри раздо­ры (с. 116—175).

И, нако­нец, Пом­пей Магн, кото­рый, воз­мож­но, являл­ся глав­ным пер­со­на­жем «Исто­рии». Он, как и Лукулл, в погоне за сла­вой не желав­ший сда­вать коман­до­ва­ние, — опас­ный эго­ист, силь­но напо­ми­наю­щий «геро­ев» 30-х годов, осо­бен­но Окта­ви­а­на. Пом­пей у Сал­лю­стия, похо­же, счи­тал, что досто­ин боже­ст­вен­ных поче­стей — опять-таки как и вид­ные дея­те­ли 30-х годов (Анто­ний, Окта­виан, Секст Пом­пей). Его срав­ни­ва­ли с Алек­сан­дром, да и сам он актив­но про­во­дил эту парал­лель, Алек­сандр же, как извест­но, был весь­ма падок до лести (Plut. Alex. 23. 7). При этом, как отме­ча­ет Дж. Гер­риш, Пом­пей льстил наро­ду, а народ — Пом­пею, что созда­ва­ло нездо­ро­вую вза­и­мо­за­ви­си­мость. Это свиде­тель­ст­ву­ет о паде­нии нра­вов не толь­ко вер­хуш­ки, но и плеб­са, о чем Сал­лю­стий писал и рань­ше (Iug. 41. 5); о мораль­ном раз­ло­же­нии про­сто­на­ро­дья гово­рит и его готов­ность быть mi­nistra cu­pi­tis с.1046 Пом­пея (Sall. Hist. IV. 47). Что же каса­ет­ся Алек­сандра, то срав­не­ние с ним воз­ни­ка­ет в слу­чае с вопро­сом о чрез­вы­чай­ном коман­до­ва­нии Пом­пея — Цице­рон (De imp. Cn. Pomp. 59—60) счи­тал необ­хо­ди­мым исполь­зо­вать талан­ты пол­ко­вод­цев на бла­го государ­ства, пока те живы, и не видел ниче­го дур­но­го в том, чтобы дове­рить все одно­му из них, т. е. Пом­пею, Сал­лю­стий же про­во­дил парал­лель с Алек­сан­дром, кото­ро­го никто не смог заме­нить, а после смер­ти кото­ро­го нача­лась сму­та в создан­ной им дер­жа­ве²³. Осо­бое вни­ма­ние Гер­риш при­вле­ка­ет харак­те­ри­сти­ка Пом­пея как oris pro­bi ani­mo in­ve­re­cun­do (Hist. II. 16). Сло­во in­ve­re­cun­dus попа­да­ет­ся у Сал­лю­стия толь­ко здесь и во мно­гом явля­ет­ся анто­ни­мом сло­ва mo­des­tus, кото­рое встре­ча­ет­ся в репли­ке II. 17 при­ме­ни­тель­но к тому же Пом­пею — mo­des­tus ad alia om­nia, ni­si ad do­mi­na­tio­nem, и едва ли нуж­но гово­рить о его отри­ца­тель­ных кон­нота­ци­ях.

И еще один важ­ный аспект: Пом­пей в гла­зах Сал­лю­стия, по мне­нию Дж. Гер­риш, так­же обес­це­ни­ва­ет уси­лия исто­ри­ков, ибо стре­мит­ся создать себе долж­ную репу­та­цию без их помо­щи: он уве­ко­ве­чи­ва­ет свои победы памят­ни­ка­ми в честь взя­тия буд­то бы 876 (!) op­pi­da ab Al­pi­bus ad fi­nes His­pa­niae ul­te­rio­ris (Plin. NH. III. 18), за вос­хва­ле­ние сво­их дея­ний поощ­ря­ет поэта (не исто­ри­ка!) Фео­фа­на, пред­став­ля­ет вой­ну с Сер­то­ри­ем как bel­lum ex­ter­num²⁴, что вызы­ва­ет в памя­ти ана­ло­гич­ные попыт­ки Цеза­ря во вре­мя его три­ум­фов 46—45 гг. Нако­нец, в пись­ме сена­ту он утвер­жда­ет: «К чему мне после это­го пере­чис­лять дан­ные мной сра­же­ния или зим­ние похо­ды, раз­ру­ше­ния или воз­вра­ще­ния горо­дов, когда сами дела име­ют боль­ше зна­че­ния, чем сло­ва (quan­do res plus va­let quam ver­ba)» (Sall. Hist. II. 98. 6). Он угро­жа­ет явить­ся в Ита­лию с вой­ском, и тогда кон­су­лы отправ­ля­ют ему под­креп­ле­ния и день­ги. «В сво­ем пись­ме сена­ту Пом­пей, в сущ­но­сти, дока­зы­ва­ет, что язык слиш­ком нена­де­жен, чтобы с его помо­щью достичь нуж­но­го эффек­та; теперь сло­ва долж­ны под­креп­лять­ся угро­зой, чтобы добить­ся како­го-либо резуль­та­та» (с. 2, 182). Обес­це­ни­вая роль исто­рио­гра­фии и под­ме­няя ее угро­за­ми, Пом­пей, по мыс­ли Дж. Гер­риш, созда­ет пре­цедент для дея­те­лей 30-х годов. Такое отно­ше­ние к тру­ду исто­ри­ка она свя­зы­ва­ет с воз­мож­ной пере­ме­ной отно­ше­ния Сал­лю­стия к поло­же­нию scrip­tor re­rum в рим­ском обще­стве в 30-х годах. Не исклю­че­но, что имен­но этим, а не пло­хой сохран­но­стью тек­ста обу­слов­ле­но отсут­ст­вие во введе­нии к His­to­riae рас­суж­де­ний о важ­но­сти исто­рио­пи­са­ния, кото­рые мы видим в более ран­них его сочи­не­ни­ях. Это во мно­гом свя­за­но и с иска­же­ни­ем язы­ка, о чем писал Фукидид. Дан­ное иска­же­ние в экс­кур­се о сму­те на Кер­ки­ре гре­че­ский автор ней­тра­ли­зу­ет, пока­зы­вая, что «во вла­сти исто­ри­ка поста­вить исти­ну выше оправ­да­ний и моти­вов пер­со­на­жей сво­его труда» (с. 244). Сал­лю­стий во мно­гом идет по сто­пам Фукидида, но куда более скло­нен к двой­ст­вен­но­сти и полу­то­нам — даже глу­бо­ко несим­па­тич­ный ему Пом­пей, in­ve­re­cun­dus в душе, pro­bus хотя бы по види­мо­сти, он рвет­ся к do­mi­na­tio, но в осталь­ном mo­des­tus. И эта двой­ст­вен­ность полу­чит раз­ви­тие в после­дую­щей рим­ской исто­рио­гра­фии (с. 176—248).

Нель­зя не отме­тить солид­ную про­ра­бот­ку источ­ни­ко­во­го мате­ри­а­ла Дж. Гер­риш, отлич­но знаю­щей как тек­сты антич­ных авто­ров, так и совре­мен­ную исто­рио­гра­фию, при­чем не толь­ко англо­языч­ную. Нема­лый инте­рес вызы­ва­ют ее сооб­ра­же­ния отно­си­тель­но роли исто­ри­ка, срав­не­ний с Фукидидом, поле­ми­ки с Цице­ро­ном, парал­ле­лей с собы­ти­я­ми 50—30-х годов. В то же вре­мя труд­но согла­сить­ся с ее суж­де­ни­я­ми об изме­не­нии взглядов на место scrip­tor re­rum в рим­ском обще­стве. Счи­тая, что Сер­то­рий и Пом­пей демон­стри­ру­ют пре­не­бре­же­ние уси­ли­я­ми исто­ри­ков, сами себе созда­вая репу­та­цию, иссле­до­ва­тель­ни­ца не учи­ты­ва­ет того оче­вид­но­го фак­та, что scrip­tor re­rum вли­я­ет на репу­та­цию того или ино­го дея­те­ля обыч­но уже после его смер­ти, и Сал­лю­стий, под­чер­ки­вая важ­ность исто­рии, ясно давал понять, что имел в виду преж­де все­го сла­ву в веках (Cat. 8). К тому же Пом­пей вовсе не отда­ет пред­по­чте­ние угро­зам, ибо угро­зы нуж­ны ему толь­ко для бли­жай­ших целей — полу­че­ния денег и вои­нов, что же до рито­ри­че­ско­го вопро­са quid dein­de proe­lia aut ex­pe­di­tio­nes etc. и про­ти­во­по­став­ле­ния ver­ba — res, то оно вооб­ще непо­нят­но: задав упо­мя­ну­тый вопрос, Пом­пей свои res ges­tae тут же пере­чис­ля­ет, и стран­но в сло­вах quan­do res plus va­let quam ver­ba видеть нечто боль­шее, чем обыч­ную рито­ри­ку. То, что он ста­вил тро­феи в честь сво­их побед и рас­про­стра­нял нуж­ную ему вер­сию вой­ны, еще более есте­ствен­но, и нет дока­за­тельств, что Сал­лю­стий видел в этом нечто боль­шее, чем про­сто само­ре­кла­му, пусть и не вызы­ваю­щую в его гла­зах одоб­ре­ния. Таким обра­зом, тезис о том, что у Сал­лю­стия изме­ни­лись взгляды на исто­рио­гра­фию, тре­бу­ет более с.1047 вес­ких аргу­мен­тов. В свя­зи с этим так­же пред­став­ля­ет­ся, что Гер­риш несколь­ко сгу­сти­ла крас­ки в отно­ше­нии обра­за Сер­то­рия — не дока­за­на его пози­ция con­temptor scrip­to­rum re­rum, как и его про­ти­во­по­став­ле­ние Като­ну, посколь­ку нам неиз­ве­стен кон­текст фраг­мен­та Hist. I. 90, срав­ни­вае­мо­го с Cat. 54. 6. Впро­чем, эти спор­ные суж­де­ния под­час явля­ют­ся лишь про­дол­же­ни­ем досто­инств работы Гер­риш.

В ста­тье «Мат­ри­цы вре­ме­ни и кру­го­вра­ще­ние зла в исто­рио­пи­са­нии Сал­лю­стия» София Папайо­ан­ну обра­ти­лась к теме исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни у Сал­лю­стия²⁵. Подоб­но Фукидиду (I. 22. 4), счи­тав­ше­му, что исто­ри­че­ский опыт ввиду повто­ря­е­мо­сти ситу­а­ций и собы­тий может при­го­дить­ся в буду­щем, Сал­лю­стий рас­смат­ри­вал исто­ри­че­ский труд как руко­вод­ство к дей­ст­вию для поли­ти­ка-прак­ти­ка, осо­бен­но в ситу­а­ции все более усу­губ­ляв­ше­го­ся кри­зи­са Рес­пуб­ли­ки (с. 115). Исхо­дя из того, что у Сал­лю­стия цик­лич­ная и лине­ар­ная моде­ли вре­ме­ни пере­пле­та­ют­ся и вза­и­мо­про­ни­ка­ют (с. 119), Папайо­ан­ну ана­ли­зи­ру­ет «Югур­тин­скую вой­ну» и «Заго­вор Кати­ли­ны», кото­рые она счи­та­ет дило­ги­ей (с. 131), пыта­ясь отве­тить на вопрос: в чем писа­тель видел исто­ки зла, погу­бив­ше­го Рес­пуб­ли­ку? Кон­ста­ти­руя, что для Сал­лю­стия таки­ми исто­ка­ми явля­лись поро­ки ноби­ли­те­та (ar­ro­gan­tia, su­per­bia etc.), и рас­смат­ри­вая в этой свя­зи создан­ные исто­ри­ком обра­зы вра­гов Рима — Югур­ты и Кати­ли­ны, Папайо­ан­ну про­во­дит парал­ле­ли меж­ду Сал­лю­сти­ем и Цице­ро­ном (с. 128). Послед­ний видит в Кати­лине лич­ность, в кото­рой поро­ки соче­та­лись с досто­ин­ства­ми. Мысль ора­то­ра состо­я­ла в том, что зло опас­нее все­го тогда, когда оно соче­та­ет­ся с неза­у­ряд­ны­ми даро­ва­ни­я­ми (Cic. Cael. 12—14. Ср. Cat. I. 26; II. 9; III. 16). Сход­ным обра­зом Сал­лю­стий опи­сы­ва­ет харак­те­ры Кати­ли­ны и Югур­ты как при­мер сме­ше­ния поро­ков и досто­инств (Cat. 5. 1—4; Iug. 6. 1; 7. 4—5).

С. Папайо­ан­ну под­чер­ки­ва­ет, что мораль­ная дегра­да­ция Югур­ты ста­ла след­ст­ви­ем нрав­ст­вен­но­го паде­ния рим­ских оли­гар­хов (с. 130). Хотя нуми­дий­ский царь и был побеж­ден, он тем не менее уско­рил крах Рес­пуб­ли­ки, так как имен­но с его пле­не­ни­ем нача­лась враж­да меж­ду Мари­ем и Сул­лой, кото­рая в даль­ней­шем при­ве­ла к граж­дан­ской войне (заме­тим, что Сал­лю­стий ниче­го подоб­но­го не пишет). Таким обра­зом, исто­рик сбли­жа­ет двух сво­их глав­ных геро­ев — Югур­ту и Кати­ли­ну (с. 131). Папайо­ан­ну сопо­став­ля­ет опи­са­ние Ган­ни­ба­ла у Ливия (Liv. XXI. 4. 3—9) с харак­те­ри­сти­ка­ми Югур­ты и Кати­ли­ны у Сал­лю­стия. Все трое — смер­тель­ные вра­ги Рима, бро­сив­шие ему нрав­ст­вен­ный вызов. Югур­та у Сал­лю­стия — «созна­тель­ная ими­та­ция Кати­ли­ны», а образ Ган­ни­ба­ла у Ливия во мно­гом создан по образ­цу сал­лю­сти­е­вых Кати­ли­ны (здесь не меша­ло бы сослать­ся на Дж. Хла­па) и Югур­ты (с. 134). Поэто­му совре­мен­ни­ки Сал­лю­стия и Ливия, читая «Югур­тин­скую вой­ну» и харак­те­ри­сти­ку Югур­ты, вспо­ми­на­ли «Заго­вор Кати­ли­ны» и опи­са­ние его глав­но­го героя, когда же они чита­ли о Ган­ни­ба­ле в XXI кни­ге Ab Ur­be con­di­ta, то сопо­став­ля­ли ее с опи­са­ни­я­ми Югур­ты и Кати­ли­ны у Сал­лю­стия. Так в рим­ской лите­ра­тур­ной тра­ди­ции «ожи­ва­ло» про­шлое, а чита­тель при­хо­дил к выво­ду о том, что буду­щее похо­же на про­шлое, вре­мя цик­лич­но и исто­рия повто­ря­ет­ся (с. 135).

Толь­ко что увиде­ла свет и ста­тья оте­че­ст­вен­но­го авто­ра, А. Б. Его­ро­ва, «Фукидид и Сал­лю­стий (опыт срав­ни­тель­но­го ана­ли­за)»²⁶. Уче­ный ука­зы­ва­ет, что рим­ский писа­тель навер­ня­ка был зна­ком с трудом Фукидида, но ни разу не упо­ми­на­ет его, да и дока­зан­ных заим­ст­во­ва­ний немно­го. Тем не менее А. Б. Его­ров при­зна­ёт зна­чи­тель­ное пря­мое и кос­вен­ное вли­я­ние афин­ско­го исто­ри­ка на рим­ско­го. В отно­ше­нии сти­ля наи­бо­лее яркий при­мер — речи. Кро­ме того, оба были масте­ра­ми харак­те­ри­стик пер­со­на­жей, но если у Фукидида это дела­ет­ся через опи­са­ние их дей­ст­вий, то у Сал­лю­стия все­гда пред­ше­ст­ву­ет им, «а пото­му явля­ет­ся неко­ей уста­нов­кой для чита­те­ля». К тому же «мир Сал­лю­стия — чер­но-белый, состо­я­щий из “геро­ев” и “анти­ге­ро­ев”. Лич­ность может быть пер­со­ни­фи­ка­ци­ей опре­де­лен­ной груп­пы, преж­де все­го — нена­вист­но­го исто­ри­ку ноби­ли­те­та» (с. 239). При­зна­вая зна­чи­тель­ное сход­ство меж­ду обо­и­ми авто­ра­ми, А. Б. Его­ров в заклю­че­ние ука­зы­ва­ет, что Фукидид ищет исти­ну, Сал­лю­стий же ее зна­ет. «При­о­ри­тет Фукидида — это все-таки при­о­ри­тет иссле­до­ва­ния и уста­нов­ле­ния фак­тов таки­ми, каки­ми они были на самом деле, при­о­ри­тет Сал­лю­стия — это при­веде­ние фак­тов в соот­вет­ст­вие с гото­вой схе­мой» (с. 240).

Мно­гие наблюде­ния А. Б. Его­ро­ва, осо­бен­но его заклю­чи­тель­ный вывод, пред­став­ля­ют­ся вер­ны­ми. Одна­ко труд­но согла­сить­ся с мне­ни­ем о «чер­но-белом мире» и геро­ях и анти­ге­ро­ях Сал­лю­стия, ибо у него отсут­ст­ву­ют иде­аль­ные пер­со­на­жи, да и отри­ца­тель­ные, как мы виде­ли, отнюдь не лише­ны досто­инств²⁷.

с.1048 В заклю­че­ние мож­но отме­тить, что дан­ная тема­ти­ка еще дале­ка от исчер­па­ния, и в про­цес­се ее иссле­до­ва­ния уда­ет­ся выявить нема­ло новых гра­ней твор­че­ства Сал­лю­стия, поз­во­ля­ю­щих луч­ше понять его место в антич­ной исто­рио­гра­фи­че­ской тра­ди­ции. И хотя авто­ры рас­смот­рен­ных трудов неред­ко склон­ны к умо­зри­тель­ным постро­е­ни­ям, в целом их работы напи­са­ны на высо­ком науч­ном уровне, что все­ля­ет надеж­ду на даль­ней­шие успе­хи в изу­че­нии дан­ной про­бле­ма­ти­ки.

---

Лите­ра­ту­ра/Re­fe­ren­ces

Ad­ler, Е. 2006: Who’s An­ti-Ro­man? Sal­lust and Pom­pei­us Tro­gus on Mith­ri­da­tes. Clas­si­cal Jour­nal 101. 4, 383—407.

Ad­ler, E. 2011: Va­lo­ri­zing the Bar­ba­rians: Ene­my Spee­ches in Ro­man His­to­rio­gra­phy. Aus­tin.

Büch­ner, K. 1953: Der Auf­bau von Sal­lusts Bel­lum Iugur­thi­num. Wies­ba­den.

Büch­ner, K. 1982: Sal­lust. Elei­del­berg.

Chlup, J. Th. 2004: Beyond the Fo­reig­ner: Rep­re­sen­ta­tions of non-Ro­man in­di­vi­duals and com­mu­ni­ties in La­tin his­to­rio­gra­phy, from Sal­lust to Am­mia­nus Mar­cel­li­nus. Diss. Ph. D. Dur­ham.

Chlup, J. Th. 2013: Sal­lust’s Me­lian Dia­lo­gue: Sul­la and Boc­chus in the Bel­lum Iugur­thi­num. Dia­lo­gues d’His­toi­re An­cien­ne 8, 191—207.

Ego­rov, A. B. 1979: [Po­li­ti­cal Ideas of Sal­lust], In: An­tich­nyy po­lis [An­cient po­lis], Le­ningrad, 101—124.

Его­ров, А. Б. 1979: Поли­ти­че­ские взгляды Сал­лю­стия. В сб.: Антич­ный полис. Л., 101—124.

Ego­rov, A. B. 2015: [Thu­cy­di­des and Sal­lust (Com­pa­ra­ti­ve Ana­ly­sis)]. In: Mne­mon. Is­sue 15. Saint Pe­ters­burg, 219—242.

Его­ров, А. Б. 2015: Фукидид и Сал­лю­стий (опыт срав­ни­тель­но­го ана­ли­за). В сб.: Мне­мон. Вып. 15. СПб., 219—242.

Ger­rish, J. 2012: Sal­lust’s His­to­ries and Tri­um­vi­ral His­to­rio­gra­phy. Diss. Ph. D. [Phi­la­del­phia],

Heldmann, K. 1993: Sal­lust über die rö­mi­sche Wel­therr­schaft. Eine Ge­schichtsmo­dell in ‘Ca­ti­li­na’ und sei­ne Tra­di­tion in der hel­le­nis­ti­schen His­to­rio­gra­phie. Stuttgart.

Ka­pust, D. T. 2011: Re­pub­li­ca­nism, Rhe­to­ric, and Ro­man Po­li­ti­cal Thought: Sal­lust, Li­vy, and Ta­ci­tus. Cambrid­ge-New York.

Ko­ro­len­kov, A. V. 2009: [On an In­terpre­ta­tion of the Mith­ri­da­te’s Let­ter in Sal­lust His­to­riae], In: Po­li­ti­ka, ideo­lo­gi­va, is­to­rio­pi­sa­nie v rimsko-el­li­nis­ti­ches­kom mi­re [Po­li­tics, Ideo­lo­gy, and Wri­ting of His­to­ry in the Ro­man and Hel­le­nis­tic World]. Ka­zan, 109—116.

Коро­лен­ков, A. B. 2009: К харак­те­ри­сти­ке пись­ма Мит­ри­да­та в His­to­riae Сал­лю­стия. В сб.: Поли­ти­ка, идео­ло­гия, исто­рио­пи­са­ние в рим­ско-элли­ни­сти­че­ском мире. Казань, 109—116.

McGing, B. C. 1986: The Fo­reign Po­li­cy of Mith­ra­da­tes VI Eupa­tor King of Pon­tus. Lei­den.

Pa­paioan­nou, S. 2014: Mat­ri­ces of Ti­me and the Re­cyc­ling of Evil in Sal­lust’s His­to­rio­gra­phy. Epe­kei­na 4. 1—2, 113—139.

Ram­sey, J. T. 2007: Sal­lusts ‘Bel­lum Ca­ti­li­nae’. Ox­ford.

Za­re­cki, J. P. 2012: [Rev.] Da­niel J. Ka­pust, Re­pub­li­ca­nism, Rhe­to­ric, and Ro­man Po­li­ti­cal Thought: Sal­lust, Li­vy, and Ta­ci­tus. Cambrid­ge; New York, 2011. Bryn Mawr Clas­si­cal Re­view 2012.07.29.