Письма Марка Туллия Цицерона

153. Квин­ту Тул­лию Цице­ро­ну, в Транс­аль­пий­скую Гал­лию

Тускуль­ская усадь­ба, конец октяб­ря или нача­ло нояб­ря 54 г.

Марк бра­ту Квин­ту при­вет.

1. Ты спра­ши­ва­ешь, как обсто­ит у меня дело с теми кни­га­ми, кото­рые я начал писать, будучи в кум­ской усадь­бе¹; не пре­кра­щал и не пре­кра­щаю работы, но уже не раз изме­нял весь замы­сел и постро­е­ние сочи­не­ния. Я уже напи­сал две кни­ги, в кото­рых изла­га­ет­ся беседа меж­ду Афри­кан­ским (неза­дол­го до его смер­ти) и Лели­ем, Филом, Мани­ли­ем, Квин­том Тубе­ро­ном, Пуб­ли­ем Рути­ли­ем и зятья­ми Лелия Фан­ни­ем и Сце­во­лой, про­ис­хо­див­шая во вре­мя девя­ти­днев­ных празд­неств в кон­суль­ство Туди­та­на и Акви­лия², — беседа, рас­пре­де­лен­ная на девять дней и книг, о наи­луч­шем государ­ст­вен­ном устрой­стве и наи­луч­шем граж­да­нине (про­из­веде­ние созда­ва­лось дей­ст­ви­тель­но отлич­ное, а высо­кое досто­ин­ство участ­ни­ков при­да­ва­ло их выска­зы­ва­ни­ям зна­чи­тель­ный вес). Когда мне чита­ли эти кни­ги в тускуль­ской усадь­бе в при­сут­ст­вии Сал­лю­стия³, он ука­зал мне, что об этом мож­но гово­рить с гораздо бо́льшим авто­ри­те­том, если бы я сам стал гово­рить о государ­стве, осо­бен­но пото­му, что я не Герак­лид Пон­тий­ский⁴, а кон­су­ляр и при­том участ­ник вели­чай­ших собы­тий в государ­стве; то, что я при­пи­сал людям, жив­шим так дав­но, пока­жет­ся вымыш­лен­ным; в тех моих кни­гах — это кни­ги о крас­но­ре­чии⁵ — я посту­пил ост­ро­ум­но, не выво­дя себя сре­ди ора­то­ров, обме­ни­ваю­щих­ся реча­ми, но при­пи­сав их тем, кого я сам мог видеть; нако­нец, Ари­сто­тель, от сво­его име­ни гово­рит то, что он пишет о государ­стве и о выдаю­щем­ся государ­ст­вен­ном дея­те­ле⁶.

2. Он подей­ст­во­вал на меня, тем более что я не мог кос­нуть­ся вели­чай­ших потря­се­ний в нашем государ­стве, так как они про­изо­шли поз­же, чем жили участ­ни­ки беседы. Я же имен­но это тогда и пре­сле­до­вал, — как бы не обидеть кого-нибудь, каса­ясь совре­мен­ных нам собы­тий. Теперь я избег­ну это­го и сам буду гово­рить с тобой, а то, что было, я все-таки при­шлю тебе по воз­вра­ще­нии в Рим. Ты, дума­ет­ся мне, приз­на́ешь, что я оста­вил работу над теми кни­га­ми не без неко­то­рой горе­чи.

3. Друж­ба Цеза­ря, о кото­рой он про­стран­но напи­сал мне, исклю­чи­тель­но раду­ет меня; за его обе­ща­ния, на кото­рые он наме­ка­ет, я не осо­бен­но цеп­ля­юсь; поче­стей не жаж­ду, по сла­ве не тос­кую и более наде­юсь на посто­ян­ство его рас­по­ло­же­ния, неже­ли на выпол­не­ние обе­ща­ний. Тем не менее моя жизнь течет сре­ди таких устрем­ле­ний и трудов, как буд­то бы я рас­счи­ты­вал на то, чего не тре­бую.

4. Ты про­сишь меня сочи­нить сти­хи; труд­но пове­рить, брат мой, как мне неко­гда; к тому же у меня совсем нет доста­точ­ной склон­но­сти вос­пе­вать то, что ты хочешь. Неуже­ли ты, кото­рый в этом роде выра­же­ния и изо­бра­же­ния пре­взо­шел всех, тре­бу­ешь от меня поэ­ти­че­ских про­из­веде­ний о том, чего я не схва­ты­ваю даже рас­суд­ком? Одна­ко я сочи­нил бы, как сумел бы, но ведь тебе хоро­шо извест­но, что для поэ­мы нуж­на неко­то­рая душев­ная бод­рость, кото­рой меня совер­шен­но лиша­ют совре­мен­ные обсто­я­тель­ства. Я, прав­да, отда­ля­юсь от вся­кой заботы о государ­ст­вен­ных делах и отда­юсь лите­ра­ту­ре, но все же сооб­щу тебе то, что, кля­нусь, хотел скрыть преж­де все­го от тебя. Тре­во­га мучит меня, мой люби­мый брат, тре­во­га: нет государ­ства, нет судов, и это вре­мя моей жиз­ни, кото­рое долж­но было быть вре­ме­нем рас­цве­та мое­го авто­ри­те­та в сена­те, либо отда­ет­ся рабо­те в судах, либо про­хо­дит дома в лите­ра­тур­ных заня­ти­ях, а то, что я полю­бил с дет­ства, —

— пол­но­стью погиб­ло: про­тив одних сво­их вра­гов я не высту­пил, дру­гих я даже защи­щал⁸; я не сво­бо­ден не толь­ко в сво­их склон­но­стях, но даже в сво­ей нена­ви­сти, и сре­ди всех нашел­ся толь­ко Цезарь, кото­рый любит меня, как я хотел бы, или даже, как дума­ют неко­то­рые, один он это­го хочет. Одна­ко из всех этих зол нет ни одно­го тако­го, кото­ро­го я не мог бы еже­днев­но смяг­чить, нахо­дя раз­лич­ные уте­ше­ния; но самым боль­шим уте­ше­ни­ем будет — если мы будем вме­сте. Теперь ко все­му тому при­со­еди­ня­ет­ся самое тяж­кое — тос­ка по тебе.

5. Если бы я защи­щал Габи­ния, как над­ле­жа­ло по мне­нию Пан­сы, то я бы погиб. Те, кто нена­видит его (а это все сосло­вия цели­ком), вслед­ст­вие нена­ви­сти к нему воз­не­на­виде­ли бы меня. Я дер­жал­ся, дума­ет­ся мне, пре­вос­ход­но, сде­лав толь­ко то, что виде­ли все; и в кон­це кон­цов, сле­дуя тво­е­му сове­ту, я реши­тель­но пово­ра­чи­ва­юсь в сто­ро­ну покоя и мира.

6. Что каса­ет­ся книг, то Тиран­ни­он ленив⁹. Ска­жу Хри­сип­пу. Но дело это труд­ное, оно для очень при­леж­но­го чело­ве­ка. Сам пони­маю, так как при всем сво­ем рве­нии не дости­гаю ниче­го. Насчет латин­ских не знаю, куда мне обра­тить­ся: с таки­ми ошиб­ка­ми их и пере­пи­сы­ва­ют и про­да­ют. Все-таки насколь­ко будет воз­мож­но, не остав­лю это­го. Как я уже писал тебе, Креб­рий в Риме и готов все под­твер­дить. Он при­знал себя тво­им долж­ни­ком. Думаю, что с каз­ной все закон­че­но в мое отсут­ст­вие.

7. Ты пишешь, что закон­чил в шест­на­дцать дней четы­ре тра­гедии. И тебе заим­ст­во­вать что-либо у дру­го­го? И ищешь пафо­са, напи­сав «Элек­тру» и при­том жесто­кую?¹⁰ Не будь ленив и счи­тай, что «Познай само­го себя» ска­за­но не толь­ко для того, чтобы сбить спесь, но и для того, чтобы мы зна­ли свои хоро­шие каче­ства. Во вся­ком слу­чае, при­шли мне, пожа­луй­ста, и эту тра­гедию и «Эри­го­ну». Вот ответ на два тво­их послед­них пись­ма.

8. В Риме, осо­бен­но на Аппи­е­вой доро­ге, вбли­зи хра­ма Мар­са, небы­ва­лое навод­не­ние. У Крас­си­пе­да унес­ло гале­рею, сады и мно­го лав­чо­нок. Раз­лив­ша­я­ся вода под­сту­пи­ла к обще­ст­вен­но­му пру­ду¹¹. Неда­ром Гомер ска­зал:

К оправ­да­нию Габи­ния под­хо­дят сти­хи:

Но я решил не тре­во­жить­ся из-за это­го.

9. По при­езде в Рим напи­шу тебе о том, что мне удаст­ся выяс­нить, осо­бен­но насчет дик­та­ту­ры, и дам пись­ма к Лаби­е­ну и к Лигу­рию. Я писал это до рас­све­та при све­тиль­ни­ке на дере­вян­ной под­став­ке, кото­рая осо­бен­но при­ят­на мне, так как мне ска­за­ли, что зака­зал ее ты, когда был на Само­се¹³. Будь здо­ров, мой люби­мей­ший и луч­ший брат.