Письма Марка Туллия Цицерона

723. Пуб­лию Кор­не­лию Дола­бел­ле, в Рим

Пом­пей­ская усадь­ба, 3 мая 44 г.

Цице­рон сво­е­му дру­гу кон­су­лу Дола­бел­ле при­вет¹.

1. Хотя я и дово­лен тво­ей сла­вой², мой Дола­бел­ла, и она достав­ля­ет мне доста­точ­но боль­шую радость и удо­воль­ст­вие, все же я не могу не при­знать­ся, что я пре­ис­пол­ня­юсь вели­чай­шим лико­ва­ни­ем от того, что мне­ние людей обыч­но рас­про­стра­ня­ет на меня похва­лы тебе. Я не встре­тил нико­го (меж­ду тем я каж­дый день встре­чаю очень мно­гих; ведь очень мно­гие чест­ней­шие мужи при­ез­жа­ют в эту мест­ность³ для поправ­ки здо­ро­вья; кро­ме того, — очень часто мои близ­кие из муни­ци­пий), кто бы, без исклю­че­ния, пре­воз­но­ся тебя до небес необы­чай­ны­ми похва­ла­ми, тот­час не выра­зил вели­чай­шей бла­го­дар­но­сти мне. Ведь они, по их сло­вам, не сомне­ва­ют­ся в том, что ты, сле­дуя моим настав­ле­ни­ям и сове­там, про­яв­ля­ешь себя самым выдаю­щим­ся граж­да­ни­ном и исклю­чи­тель­ным кон­су­лом.

2. Хотя я и могу отве­чать им вполне прав­ди­во, что то, что ты дела­ешь, ты дела­ешь по соб­ст­вен­но­му реше­нию и по соб­ст­вен­но­му побуж­де­нию и не нуж­да­ешь­ся в чьем-либо сове­те, тем не менее я и не вполне согла­ша­юсь, дабы не умень­шить тво­ей сла­вы, если пока­жет­ся, что вся она про­ис­те­ка­ет от моих сове­тов, и не осо­бен­но отри­цаю: ведь я жаден к сла­ве даже боль­ше, чем доста­точ­но. И все-таки тво­е­му досто­ин­ству не про­тив­но то, что было почет­но для само­го Ага­мем­но­на, царя царей, — иметь при при­ня­тии реше­ний како­го-нибудь Несто­ра; для меня же слав­но, что ты, моло­дой кон­сул⁴, пре­воз­не­сен похва­ла­ми, будучи как бы питом­цем мое­го уче­ния.

3. Меж­ду тем Луций Цезарь⁵, когда я к нему, боль­но­му, при­ехал в Неа­поль, хотя он и был изму­чен боля­ми во всем теле, все же, преж­де чем окон­чил при­вет­ст­во­вать меня, ска­зал: «О мой Цице­рон, поздрав­ляю тебя с тем, что ты име­ешь такое вли­я­ние на Дола­бел­лу; имей я такое вли­я­ние на сына сест­ры, мы теперь мог­ли бы быть невреди­мы­ми. А тво­е­го Дола­бел­лу я и поздрав­ляю и бла­го­да­рю; пра­во, после тво­е­го кон­суль­ства его одно­го мы можем по спра­вед­ли­во­сти назы­вать кон­су­лом». Затем — мно­гое о тво­ем поступ­ке и дея­нии: нико­гда не было совер­ше­но ниче­го более вели­ко­леп­но­го, ниче­го более слав­но­го, ниче­го более спа­си­тель­но­го для государ­ства. И таков общий голос.

4. Но тебя я про­шу поз­во­лить мне при­нять это как бы лож­ное наслед­ство в виде чужой сла­вы и допу­стить, чтобы я в неко­то­рой части разде­лил похва­лы тебе. Впро­чем, мой Дола­бел­ла (ведь это было шут­кой), я охот­нее излил бы на тебя все при­над­ле­жа­щие мне похва­лы, если толь­ко мне при­над­ле­жат какие-либо, неже­ли вычер­пал бы какую-нибудь часть при­над­ле­жа­щих тебе. Ведь я все­гда отно­сил­ся к тебе с таким рас­по­ло­же­ни­ем, какое ты мог усмот­реть, а эти твои поступ­ки так меня вос­пла­ме­ни­ли, что в люб­ви нико­гда не было ниче­го более пыл­ко­го⁶. Ведь нет ниче­го, верь мне, кра­си­вее, ниче­го пре­крас­нее, ниче­го любез­нее, чем доб­лесть.

5. Как ты зна­ешь, я все­гда любил Мар­ка Бру­та за его необы­чай­ный ум, при­ят­ней­ший нрав, исклю­чи­тель­ную чест­ность и посто­ян­ство. Тем не менее в мар­тов­ские иды⁷ к люб­ви при­ба­ви­лось столь­ко, что я удив­ля­юсь, что для уве­ли­че­ния было место в том, что мне уже дав­но каза­лось избы­точ­ным. Кто поду­мал бы, что к той люб­ви, кото­рую я испы­ты­вал к тебе, что-либо может при­ба­вить­ся? При­ба­ви­лось столь­ко, что мне кажет­ся, буд­то я толь­ко теперь люб­лю, что ранее я питал рас­по­ло­же­ние.

6. Итак, какое осно­ва­ние к тому, чтобы я сове­то­вал тебе слу­жить досто­ин­ству и сла­ве? Чтобы я при­во­дил в при­мер слав­ных мужей, кото­рые сове­ту­ют то, что они обыч­но дела­ют? У меня нет нико­го более слав­но­го, чем ты сам. Тебе надо под­ра­жать себе, состя­зать­ся с самим собой. После столь вели­ких дея­ний тебе даже не доз­во­ле­но не быть похо­жим на себя.

7. Раз это так, в сове­тах нет необ­хо­ди­мо­сти; поздрав­ле­ние более умест­но. Ведь ты достиг того (пола­гаю, это­го никто не достиг), что чрез­мер­ная суро­вость нака­за­ния⁸ не толь­ко не вызы­ва­ет нена­ви­сти, но даже угод­на наро­ду и чрез­вы­чай­но при­ят­на как всем чест­ным, так и любо­му из чер­ни. Если бы ты достиг это­го в силу какой-то судь­бы, я поздра­вил бы твою удач­ли­вость; но ты достиг бла­го­да­ря вели­чию и духа и ума, а так­же замыс­ла. Ведь я про­чел твою речь на народ­ной сход­ке⁹: ниче­го муд­рее ее. Как твой под­ход к вопро­су о собы­тии, так и отход были про­из­веде­ны тобой так испод­воль и посте­пен­но, что сами обсто­я­тель­ства, при общем согла­сии, пре­до­ста­ви­ли тебе воз­мож­ность своевре­мен­но­го нака­за­ния.

8. Итак, ты изба­вил и Рим от опас­но­сти и государ­ство от стра­ха и при­нес вели­чай­шую поль­зу не толь­ко вовре­мя, но и так­же для при­ме­ра. После это­го ты дол­жен пони­мать, что надеж­да государ­ства — на тебя и что тебе сле­ду­ет не толь­ко обе­ре­гать, но и воз­ве­ли­чи­вать тех мужей, кото­рые поло­жи­ли нача­ло сво­бо­де¹⁰. Но об этом подроб­нее при встре­че — в ско­ром вре­ме­ни, как я наде­юсь. Ты же, мой Дола­бел­ла, сохра­няя государ­ство и нас, ста­рай­ся обе­ре­гать себя само­го самым забот­ли­вым обра­зом¹¹.