Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. I.
С. П. Маркиша, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1908.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1914/1968.

1. Сре­ди все­го, что рас­ска­зы­ва­ют о Фурии Камил­ле, наи­бо­лее при­ме­ча­тель­но и необыч­но, на мой взгляд, то, что этот чело­век, мно­го­крат­но коман­до­вав­ший вой­ска­ми и одер­жав­ший важ­ней­шие победы, пять раз изби­рав­ший­ся дик­та­то­ром1 и четы­рех­крат­ный три­ум­фа­тор, чело­век, назы­вае­мый в кни­гах «вто­рым осно­ва­те­лем Рима», ни разу не был кон­су­лом. При­чи­на это­го — состо­я­ние, в кото­ром нахо­ди­лось тогда государ­ство: враж­дуя с сена­том, народ отка­зал­ся выби­рать кон­су­лов и голо­со­ва­ни­ем назна­чал воен­ных три­бу­нов2, и хотя в их руках нахо­ди­лась выс­шая власть и они обла­да­ли все­ми кон­суль­ски­ми пра­ва­ми и пол­но­мо­чи­я­ми, само чис­ло три­бу­нов дела­ло отно­ше­ние тол­пы к этой долж­но­сти более бла­го­же­ла­тель­ным. В самом деле, во гла­ве прав­ле­ния сто­я­ли теперь шесте­ро, а не двое, и это было отрад­но тем, кто тяго­тил­ся оли­гар­хи­ей. На такую-то пору и при­хо­дят­ся рас­цвет сла­вы Камил­ла и его самые заме­ча­тель­ные подви­ги; вот поче­му он не захо­тел идти напе­ре­кор жела­нию наро­да и не домо­гал­ся кон­суль­ско­го досто­ин­ства, хотя собра­ния для выбо­ров кон­су­лов часто созы­ва­лись в этот про­ме­жу­ток вре­ме­ни. Зато, зани­мая иные долж­но­сти — мно­го­чис­лен­ные и самые раз­но­об­раз­ные, — он все­гда про­яв­лял себя с такой сто­ро­ны, что власть (даже в тех слу­ча­ях, когда она при­над­ле­жа­ла толь­ко ему) ока­зы­ва­лась общим досто­я­ни­ем, сла­ва же доста­ва­лась одно­му Камил­лу (даже если гла­вен­ство при­над­ле­жа­ло несколь­ким лицам). Пер­во­го он дости­гал сво­ей скром­но­стью пол­ко­во­д­ца, ста­ра­ясь избе­жать зави­сти, вто­ро­го — бла­го­да­ря ост­ро­те и про­ни­ца­тель­но­сти ума, в чем, по обще­му при­зна­нию, не знал себе рав­ных.

2. В то вре­мя дом Фури­ев не был еще осо­бен­но зна­ме­нит, и Камилл, слу­жа под коман­дой дик­та­то­ра Посту­мия Тубер­та, пер­вым из Фури­ев стя­жал гром­кую сла­ву в боль­шой бит­ве с эква­ми и вольска­ми. Ска­ча на коне впе­ре­ди бое­вой линии сво­их, он полу­чил рану в бед­ро, но не оста­вил поля сра­же­ния, а, вырвав тор­чав­ший из раны дро­тик, всту­пил в схват­ку с самы­ми храб­ры­ми вои­на­ми про­тив­ни­ка и обра­тил их в бег­ство. За это он не толь­ко удо­сто­ил­ся почет­ных даров, но и полу­чил долж­ность цен­зо­ра3, имев­шую в те вре­ме­на огром­ное зна­че­ние. Сре­ди дел, кото­рые он осу­ще­ст­вил, исправ­ляя обя­зан­но­сти цен­зо­ра, упо­ми­на­ют одно заме­ча­тель­ное: уго­во­ра­ми и угро­за­ми он заста­вил неже­на­тых муж­чин взять замуж вдов, — а их, вслед­ст­вие войн, было очень мно­го, — и одно пред­при­ня­тое в силу необ­хо­ди­мо­сти: он обло­жил нало­гом сирот, преж­де не пла­тив­ших ника­ких пода­тей. К такой мере при­нуж­да­ли частые похо­ды, тре­бо­вав­шие огром­ных издер­жек, глав­ным обра­зом — оса­да Вей[1].

Этот город был кра­сою Этру­рии; изоби­ли­ем ору­жия и чис­лом вои­нов он не усту­пал Риму, бли­стал богат­ст­вом, пыш­но­стью, рос­кош­ным укла­дом жиз­ни и дал рим­ля­нам нема­ло заме­ча­тель­ных сра­же­ний, оспа­ри­вая у них сла­ву и гос­под­ство. Но к тому вре­ме­ни воин­ст­вен­ный задор Вей поостыл; потер­пев несколь­ко жесто­ких пора­же­ний, граж­дане воз­двиг­ли высо­кие и креп­кие сте­ны, напол­ни­ли свой город ору­жи­ем, мета­тель­ны­ми сна­ряда­ми, хле­бом и про­чи­ми при­па­са­ми и спо­кой­но тер­пе­ли оса­ду, прав­да, весь­ма про­дол­жи­тель­ную, одна­ко и для оса­ждаю­щих не менее хло­пот­ную и тяж­кую. Дело в том, что рим­ляне при­вык­ли про­во­дить в похо­де толь­ко лето, то есть срав­ни­тель­но недол­гое вре­мя, зимо­вать же — в сво­их пре­де­лах, а тут впер­вые, пови­ну­ясь при­ка­зу три­бу­нов, ока­за­лись вынуж­де­ны постро­ить укреп­ле­ния, обне­сти лагерь сте­ной и про­во­дить на вра­же­ской зем­ле и зиму и лето. Меж тем почти истек уже седь­мой год вой­ны, и пото­му вое­на­чаль­ни­ки, кото­рые, по мне­нию сол­дат, были повин­ны в том, что вели оса­ду слиш­ком вяло и нере­ши­тель­но, были сме­ще­ны, а вза­мен их избра­ны новые, в чис­ле послед­них — и Камилл, вто­рич­но тогда заняв­ший долж­ность воен­но­го три­бу­на4. Одна­ко той порой он не при­нял в оса­де ника­ко­го уча­стия: по жре­бию ему выпа­ло вое­вать с Фале­ри­я­ми и Капе­ной, жите­ли кото­рых, поль­зу­ясь тем, что рим­ля­нам был недо­суг, часто совер­ша­ли набе­ги на их вла­де­ния и вооб­ще доса­жда­ли им на про­тя­же­нии всей вой­ны с этрус­ка­ми. Они были раз­би­ты Камил­лом и, поне­ся боль­шие поте­ри, загна­ны в сте­ны сво­их горо­дов.

3. Затем, в самый раз­гар вой­ны, на Аль­бан­ском озе­ре про­изо­шло несча­стье, кото­рое, по отсут­ст­вию обще­по­нят­ной при­чи­ны и по невоз­мож­но­сти объ­яс­нить его через дей­ст­вие при­род­ных начал, напу­га­ло всех не менее, чем самое неве­ро­ят­ное чудо. Лето, не отли­чав­ше­е­ся изоби­ли­ем дождей или упор­ст­вом влаж­ных вет­ров с юга, закон­чи­лось, была уже середи­на осе­ни; по всей Ита­лии в мно­го­чис­лен­ных источ­ни­ках, реках и озе­рах вла­га либо вовсе иссяк­ла, либо едва покры­ва­ла дно, а реки, как быва­ет обыч­но после дол­го­го зноя, обме­ле­ли, и рус­ла их сузи­лись. Но Аль­бан­ское озе­ро, окру­жен­ное пло­до­род­ны­ми хол­ма­ми и, так ска­зать, внут­ри себя заклю­чаю­щее и исток свой и устье, без вся­кой при­чи­ны, раз­ве что по веле­нию боже­ства, замет­но взду­лось, уро­вень его под­нял­ся, и вода, на кото­рой не появи­лось ни волн, ни даже ряби, мало-пома­лу под­сту­пи­ла к под­но­жьям, а там и к греб­ню высот. Сна­ча­ла это­му диви­лись одни лишь пас­ту­хи, но когда огром­ная тяжесть про­рва­ла сво­его рода пере­ше­ек, пре­граж­дав­ший озе­ру путь вниз, и могу­чий поток хлы­нул по паш­ням и посе­вам к морю, не толь­ко сами рим­ляне ужас­ну­лись, но все наро­ды, насе­ля­ю­щие Ита­лию, сочли это за вели­кое зна­ме­ние. Осо­бен­но мно­го тол­ков о слу­чив­шем­ся было в лаге­ре оса­ждав­ших Вейи, так что слух о несча­стье на озе­ре дошел и до оса­жден­ных.

4. Когда оса­да затя­ги­ва­ет­ся, меж­ду про­тив­ни­ка­ми обыч­но воз­ни­ка­ют ожив­лен­ные свя­зи, беседы, и вот слу­чи­лось так, что какой-то рим­ля­нин свел зна­ком­ство и неред­ко по душам, вполне откро­вен­но раз­го­ва­ри­вал с одним из непри­я­те­лей, све­ду­щим в ста­рин­ных ора­ку­лах; чело­век этот, по мне­нию това­ри­щей, вла­дел искус­ст­вом про­ри­ца­ния и пото­му пре­вос­хо­дил дру­гих муд­ро­стью. Узнав о раз­ли­ве озе­ра, он до край­но­сти обра­до­вал­ся и стал насме­хать­ся над оса­дою; рим­ля­нин заме­тил его радость и ска­зал, что это чудо не един­ст­вен­ное, что-де рим­ля­нам в послед­нее вре­мя были и дру­гие зна­ме­ния, еще более неве­ро­ят­ные, и что он охот­но о них рас­ска­жет, коль ско­ро его собе­сед­ник может хоть сколь­ко-нибудь облег­чить их соб­ст­вен­ную участь в этих общих бед­ст­ви­ях. Непри­я­тель вни­ма­тель­но его выслу­ши­ва­ет и всту­па­ет в бесе­ду, наде­ясь выведать какие-то тай­ны, а рим­ля­нин, зама­ни­вая его раз­го­во­ром, неза­мет­но уво­дит все даль­ше и, нако­нец, когда они очу­ти­лись на зна­чи­тель­ном рас­сто­я­нии от ворот, схва­ты­ва­ет и отры­ва­ет от зем­ли — он был силь­нее про­тив­ни­ка, — а затем с помо­щью това­ри­щей, во мно­же­стве набе­жав­ших из лаге­ря, окон­ча­тель­но одоле­ва­ет его и пере­да­ет вое­на­чаль­ни­кам. Очу­тив­шись в такой край­но­сти и сооб­ра­зив, что чему суж­де­но свер­шить­ся, того не мино­вать, этруск открыл не под­ле­жав­шее оглас­ке пред­ска­за­ние, кото­рое воз­ве­ща­ло, что вра­гам не взять Вейи до тех пор, пока они не повер­нут и не напра­вят вспять раз­лив­ши­е­ся и бегу­щие новы­ми путя­ми воды Аль­бан­ско­го озе­ра, поме­шав им соеди­нить­ся с морем. Узнав об этом, сенат ока­зал­ся в затруд­не­нии и почел за луч­шее отпра­вить в Дель­фы посоль­ство и вопро­сить бога. Послы Косс Лици­ний, Вале­рий Потит и Фабий Амбуст, люди про­слав­лен­ные и вли­я­тель­ные, пере­плыв море и полу­чив ответ бога, воз­вра­ти­лись, везя раз­лич­ные ора­ку­лы — как повеле­ваю­щие загра­дить аль­бан­ские воды, дабы они не достиг­ли моря, и вер­нуть их, если удаст­ся, в преж­нее ложе или же, если это ока­жет­ся невоз­мож­ным, отве­сти их с помо­щью рвов и канав на рав­ни­ну и там исполь­зо­вать для оро­ше­ния, так рав­но и иные, ука­зы­ваю­щие на пре­не­бре­же­ние к неко­то­рым обрядам, кото­рые исста­ри при­ня­то было испол­нять во вре­мя так назы­вае­мых Латин­ских празд­неств5. Когда это ста­ло извест­но, жре­цы при­сту­пи­ли к жерт­во­при­но­ше­ни­ям, а народ взял­ся за работу, чтобы дать воде иное направ­ле­ние.

5. На деся­тый год вой­ны сенат лишил вла­сти всех долж­ност­ных лиц и назна­чил Камил­ла дик­та­то­ром. Избрав в началь­ни­ки кон­ни­цы Кор­не­лия Сци­пи­о­на, он пер­вым делом при­нес обет богам, если вой­на окон­чит­ся со сла­вой, дать боль­шие игры6 и посвя­тить храм богине, кото­рую рим­ляне назы­ва­ют Мате­рью Мату­той7. Судя по свя­щен­но­дей­ст­ви­ям, совер­шае­мым в ее честь, мож­но пред­по­ло­жить, что ско­рее все­го это Лев­ко­фея: жен­щи­ны вво­дят в храм слу­жан­ку и бьют ее по щекам, а затем гонят вон, обни­ма­ют детей сво­их сестер вме­сто сво­их род­ных и жерт­во­при­но­ше­ние сопро­вож­да­ют дей­ст­ви­я­ми, напо­ми­наю­щи­ми о вос­пи­та­нии Дио­ни­са и о муках, кото­рые тер­пе­ла Ино по вине налож­ни­цы.

Покон­чив с обе­та­ми и молит­ва­ми, Камилл вторг­ся в зем­лю фалис­ков и в боль­шом сра­же­нии раз­бил и их самих и подо­спев­ших им на под­мо­гу граж­дан Капе­ны. Затем он обра­тил­ся к оса­де Вей и, видя, что при­ступ был бы чрез­вы­чай­но труден, стал вести под­коп, так как мест­ность вокруг горо­да поз­во­ля­ла рыть под­зем­ные ходы и быст­ро про­ни­кать на такую глу­би­ну, где мож­но было про­из­во­дить работы неза­мет­но для про­тив­ни­ка. И вот, когда надеж­ды рим­лян уже бли­зи­лись к осу­щест­вле­нию, сам Камилл уда­рил сна­ру­жи, заста­вив вра­гов под­нять­ся на сте­ны, меж тем как часть его сол­дат тай­но про­шла под­зем­ным ходом и неза­мет­но для непри­я­те­ля ока­за­лась внут­ри кре­по­сти, под хра­мом Геры, кото­рый был самым боль­шим и самым почи­тае­мым в горо­де. Рас­ска­зы­ва­ют, что как раз в ту пору гла­ва этрус­ков при­но­сил там жерт­ву, и про­ри­ца­тель, бро­сив взгляд на внут­рен­но­сти, гром­ко вос­клик­нул, что боже­ство дару­ет победу тому, кто завер­шит это свя­щен­но­дей­ст­вие. Его сло­ва услы­ша­ли рим­ляне в под­ко­пе; они тут же взло­ма­ли пол, с кри­ком, со зво­ном ору­жия появи­лись в хра­ме и, когда вра­ги в ужа­се раз­бе­жа­лись, схва­ти­ли внут­рен­но­сти и отнес­ли их Камил­лу. Впро­чем, я готов при­знать, что рас­сказ этот похо­дит на бас­ню.

Когда город был захва­чен и рим­ляне при­ня­лись рас­хи­щать и рас­тас­ки­вать его без­мер­ные богат­ства, Камилл, глядя из кре­по­сти на эту кар­ти­ну гра­бе­жа, сна­ча­ла пла­кал, стоя непо­движ­но, а затем, слы­ша ото­всюду поздрав­ле­ния, про­стер руки к богам и так взмо­лил­ся: «О, Юпи­тер Вер­хов­ный и вы, боги, над­зи­раю­щие за дела­ми доб­ры­ми и дур­ны­ми, вы сами свиде­те­ли, что не вопре­ки спра­вед­ли­во­сти, но, вынуж­ден­ные к обо­роне, кара­ем мы этот город враж­деб­ных нам и без­за­кон­ных людей! Но если тем не менее и нас ждет некая рас­пла­та за нынеш­нюю уда­чу, пусть она, молю, падет, с наи­мень­шим ущер­бом, на меня одно­го, минуя государ­ство и вой­ско рим­ское!» И с эти­ми сло­ва­ми он, как при­ня­то у рим­лян при молит­ве, хотел повер­нуть­ся напра­во, но, совер­шая пово­рот, упал. Все окру­жаю­щие были нема­ло встре­во­же­ны, одна­ко Камилл, под­няв­шись, ска­зал, что все про­изо­шло по его молит­ве — вели­чай­шее сча­стье иску­па­ет­ся малень­кой неуда­чей.

6. Раз­гра­бив город, Камилл во испол­не­ние обе­та решил пере­вез­ти в Рим ста­тую Геры8. Собра­лись масте­ра, Камилл при­нес жерт­ву и молил боги­ню не отверг­нуть рев­ност­ной пре­дан­но­сти победи­те­лей, стать доб­рою сосед­кой богов, кото­рые и преж­де хра­ни­ли Рим, и ста­туя, как рас­ска­зы­ва­ют, тихо про­мол­ви­ла, что она и соглас­на и одоб­ря­ет его наме­ре­ние. Прав­да, по сло­вам Ливия, Камилл молил­ся и взы­вал к богине, каса­ясь рукой ее изо­бра­же­ния, а неко­то­рые из при­сут­ст­во­вав­ших в один голос отве­ча­ли, что она-де и соглас­на и охот­но после­ду­ет за рим­ля­на­ми. Но те, что твер­до дер­жат­ся сво­его, реши­тель­но наста­и­вая на чуде, рас­по­ла­га­ют убеди­тель­ней­шим дока­за­тель­ст­вом, гово­ря­щим в их поль­зу: я имею в виду самое судь­бу Рима, кото­ро­му было бы невоз­мож­но из ничто­же­ства и без­вест­но­сти под­нять­ся на вер­ши­ну сла­вы и силы без под­держ­ки боже­ства, откры­то про­яв­ляв­шей­ся во мно­гих и важ­ных слу­ча­ях. Ссы­ла­ют­ся они и на дру­гие подоб­ные явле­ния — неред­ко на ста­ту­ях про­сту­па­ли кап­ли пота, разда­ва­лись сто­ны, куми­ры отво­ра­чи­ва­лись и сме­жа­ли веки. Об этом сооб­ща­ют мно­гие писа­те­ли про­шлых лет, да и от наших совре­мен­ни­ков мы слы­ша­ли нема­ло уди­ви­тель­ных, заслу­жи­ваю­щих упо­ми­на­ния рас­ска­зов, от кото­рых не сле­ду­ет, пожа­луй, отма­хи­вать­ся с лег­ко­мыс­лен­ным пре­зре­ни­ем. Впро­чем, в подоб­ных вещах нена­деж­ны как пыл­кое дове­рие, так и чрез­мер­ная недо­вер­чи­вость — по при­чине чело­ве­че­ской немо­щи, кото­рая не зна­ет пре­де­лов и не вла­де­ет собою, но, устрем­ля­ясь в одну сто­ро­ну, при­во­дит к суе­ве­рию и пустым вымыс­лам, в дру­гую же — к пре­не­бре­же­нию боже­ст­вен­ны­ми зако­на­ми и отка­зу от них. Осмот­ри­тель­ность и стро­жай­шее соблюде­ние меры — вот что луч­ше все­го.

7. И тут Камилл, кото­ро­го то ли вели­чие его подви­га — ведь он захва­тил сопер­ни­чав­ший с Римом город на деся­тый год оса­ды! — то ли похва­лы его сча­стью пре­ис­пол­ни­ли высо­ко­ме­рия и спе­си, совер­шен­но нетер­пи­мых в носи­те­ле закон­ной граж­дан­ской вла­сти, с чрез­мер­ною пыш­но­стью спра­вил свой три­умф, а самое глав­ное — про­ехал по Риму в колес­ни­це, зало­жен­ной чет­вер­кою белых коней. Ни один пол­ко­во­дец, ни до ни после него, это­го не делал, ибо такую упряж­ку счи­та­ют свя­ты­нею, отдан­ною во вла­де­ние царю и роди­те­лю богов. Это вызва­ло недо­воль­ство сограж­дан, не при­вык­ших тер­петь гор­ды­ню и пре­не­бре­же­ние, а дру­гой пред­лог к напад­кам Камилл подал, высту­пив про­тив зако­на о рас­се­ле­нии жите­лей горо­да. Народ­ные три­бу­ны внес­ли пред­ло­же­ние разде­лить народ и сенат на две части, с тем чтобы одни оста­лись жить в Риме, а дру­гие, кому выпа­дет жре­бий, пере­шли в поко­рен­ный город: граж­дане, утвер­жда­ли три­бу­ны, ста­нут бога­че и лег­че сбе­ре­гут и свои зем­ли и все про­чее доб­ро, вла­дея дву­мя боль­ши­ми и пре­крас­но устро­ен­ны­ми горо­да­ми. Народ, кото­рый к тому вре­ме­ни умно­жил­ся и обед­нел, радост­но встре­тил этот план и тес­но обсту­пил воз­вы­ше­ние для ора­то­ра, нестрой­ны­ми кри­ка­ми тре­буя начать голо­со­ва­ние. Но сенат и все вли­я­тель­ней­шие граж­дане счи­та­ли, что три­бу­ны замыш­ля­ют не разде­ле­ние, а низ­вер­же­ние Рима, и в гне­ве на них при­бег­ли к помо­щи Камил­ла. А тот, стра­шась откры­той борь­бы, стал выис­ки­вать вся­че­ские пред­ло­ги и неот­лож­ные дела для наро­да, с помо­щью кото­рых все вре­мя оття­ги­вал утвер­жде­ние зако­на. И это порож­да­ло озлоб­ле­ние.

Но самую оже­сто­чен­ную и непри­кры­тую враж­ду к нему вызва­ло у наро­да недо­ра­зу­ме­ние с деся­той долей добы­чи; повод, за кото­рый ухва­ти­лась тол­па, был если и не совсем спра­вед­лив, то все же не лишен осно­ва­ния. Дело, насколь­ко мож­но судить, было в том, что высту­пая к Вей­ям, Камилл дал обет, в слу­чае, если он захва­тит город, посвя­тить в дар богу деся­ти­ну всей добы­чи. Но когда Вейи были взя­ты и раз­граб­ле­ны, он, то ли не решив­шись доку­чать сограж­да­нам, то ли под бре­ме­нем повсе­днев­ных забот про­сто запа­мя­то­вав о сво­ем обе­те, оста­вил все богат­ства у их новых вла­дель­цев. Впо­след­ст­вии, одна­ко, когда срок его пол­но­мо­чий уже истек, он донес об этом слу­чае сена­ту, и в то же вре­мя жре­цы объ­яви­ли, что жерт­вы воз­ве­ща­ют гнев богов, тре­бу­ю­щий уми­ло­сти­ви­тель­ных и бла­годар­ст­вен­ных обрядов.

8. Сенат поста­но­вил не учи­нять пере­де­ла добы­чи, — что было бы затруд­ни­тель­но, — но все, полу­чив­шие свою долю, обя­зы­ва­лись сами, под при­ся­гою, вер­нуть деся­тую часть в рас­по­ря­же­ние государ­ства, и для вои­нов-бед­ня­ков, изму­чен­ных тягота­ми вой­ны, а ныне при­нуж­дае­мых рас­ста­вать­ся с частью того, что они счи­та­ли сво­им и уже успе­ли употре­бить на соб­ст­вен­ные нуж­ды, это обер­ну­лось жесто­ким и горь­ким наси­ли­ем. Камилл, не зная, что отве­тить на их упре­ки и не нахо­дя луч­ше­го оправ­да­ния, при­бег к само­му неле­по­му, при­знав­шись, что забыл об обе­те, а те с него­до­ва­ни­ем твер­ди­ли, что, преж­де пообе­щав посвя­тить богу деся­тую часть непри­я­тель­ско­го иму­ще­ства, он теперь взи­ма­ет деся­ти­ну с иму­ще­ства сограж­дан. Тем не менее все внес­ли при­чи­тав­шу­ю­ся долю, и было реше­но сде­лать золо­той кра­тер9 и ото­слать его в Дель­фы. Но золота в горо­де не хва­та­ло, вла­сти разду­мы­ва­ли, откуда бы его добыть, и тут жен­щи­ны, посо­ве­щав­шись друг с друж­кой, сня­ли с себя и пере­да­ли для пожерт­во­ва­ния боже­ству золотые укра­ше­ния, весив­шие все вме­сте восемь талан­тов. Желая достой­ным обра­зом почтить их за эту щед­рость, сенат поста­но­вил, чтобы впредь и над жен­щи­на­ми, точ­но так же как над муж­чи­на­ми, про­из­но­си­ли после смер­ти подо­баю­щее похваль­ное сло­во. (До того не было при­ня­то гово­рить речи перед наро­дом на похо­ро­нах жен­щин.) Свя­щен­ны­ми посла­ми избра­ли тро­их мужей из чис­ла самых знат­ных рим­лян и, сна­рядив воен­ный корабль в празд­нич­ном убо­ре и с отлич­ной коман­дой, отпра­ви­ли их в пла­ва­ние. Гово­рят, что бед­ст­ви­я­ми чре­ва­та не толь­ко буря, но и тишь, и это оправ­да­лось на при­ме­ре рим­ских послов, кото­рые ока­за­лись на краю гибе­ли, а затем вопре­ки ожи­да­ни­ям спас­лись от опас­но­сти. Под­ле Эоло­вых ост­ро­вов10, когда ветер стих, на них напа­ли липар­ские три­е­ры, при­няв­шие их за пира­тов. Рим­ляне с моль­бою про­сти­ра­ли руки, и пото­му липар­цы не ста­ли тара­нить их суд­но, но, пере­ки­нув канат, отве­ли к бере­гу и объ­яви­ли о про­да­же как иму­ще­ства, так и людей, в пол­ной уве­рен­но­сти, что корабль пират­ский. Лишь с трудом согла­си­лись они осво­бо­дить плен­ни­ков, послу­шав­шись одно­го чело­ве­ка — стра­те­га Тиме­си­фея, кото­рый пустил в ход все свое муже­ство и вли­я­ние. На соб­ст­вен­ные сред­ства сна­рядив несколь­ко кораб­лей, он про­во­дил послов и участ­во­вал в посвя­ще­нии их дара, что и доста­ви­ло ему заслу­жен­ные поче­сти в Риме.

9. Народ­ные три­бу­ны уже сно­ва заго­во­ри­ли о рас­се­ле­нии, но, как нель­зя более кста­ти, вспых­ну­ла вой­на с фалис­ка­ми и дала воз­мож­ность знат­ным и могу­ще­ст­вен­ным граж­да­нам выбрать долж­ност­ных лиц по сво­е­му суж­де­нию, а посколь­ку обсто­я­тель­ства тре­бо­ва­ли пол­ко­во­д­ца не про­сто опыт­но­го, но и ува­жае­мо­го и про­слав­лен­но­го, воен­ным три­бу­ном вме­сте с пятью дру­ги­ми был назна­чен Камилл. После того как народ подал голо­са, Камилл, при­няв коман­до­ва­ние, вторг­ся в зем­лю фалис­ков и оса­дил город Фале­рии, отлич­но укреп­лен­ный и во всех отно­ше­ни­ях под­готов­лен­ный к войне. Он пони­мал, что с нале­та, без дли­тель­ных трудов Фале­рии не взять, но хотел занять сограж­дан, дать выход их силам, чтобы, сидя дома в без­де­лии, они не обо­льща­лись реча­ми сво­их вожа­ков и не зате­ва­ли мяте­жей. Рим­ляне, точ­но вра­чи, почти все­гда обра­ща­лись к это­му лекар­ству, изго­няя из государ­ства неду­ги бун­та и воз­му­ще­ния.

10. Пола­га­ясь на укреп­ле­ния, окру­жав­шие город сплош­ным коль­цом, фале­рий­цы не ста­ви­ли оса­ду ни во что: кро­ме тех, кто нес кара­ул на сте­нах, все по-преж­не­му были оде­ты в тоги, а дети бега­ли в шко­лу, и учи­тель выхо­дил с ними за сте­ну для про­гул­ки и гим­на­сти­че­ских упраж­не­ний. Фале­рий­цы, по при­ме­ру гре­ков, все поль­зо­ва­лись услу­га­ми одно­го учи­те­ля, желая, чтобы дети с само­го нача­ла жиз­ни и вос­пи­ты­ва­лись и дер­жа­лись сооб­ща. И вот учи­тель заду­мал нане­сти Фале­ри­ям смер­тель­ный удар, исполь­зо­вав для этой цели детей. Каж­дый день он выво­дил их к под­но­жью сте­ны, оста­ва­ясь спер­ва на неболь­шом рас­сто­я­нии от нее, а закон­чив заня­тия, при­во­дил обрат­но. Посте­пен­но он захо­дил все даль­ше, и дети, при­вык­нув, пере­ста­ли боять­ся опас­но­сти; кон­чи­лось тем, что учи­тель пере­дал всех сво­их уче­ни­ков в руки рим­ских часо­вых и про­сил доста­вить их и себя к Камил­лу. Когда он очу­тил­ся перед пол­ко­вод­цем, то объ­яс­нил, что ока­зать услу­гу Камил­лу для него важ­нее, неже­ли испол­нить спра­вед­ли­вые обя­за­тель­ства по отно­ше­нию к этим детям, а он их учи­тель и вос­пи­та­тель. «Вот поче­му я при­шел, — закон­чил он, — и в их лице при­во­жу к тебе Фале­рии». Камил­лу его посту­пок пока­зал­ся чудо­вищ­ным; выслу­шав учи­те­ля, он ска­зал, обра­ща­ясь ко всем при­сут­ст­ву­ю­щим, что, разу­ме­ет­ся, вой­на — дело без­ра­дост­ное, она сопря­же­на со мно­ги­ми неспра­вед­ли­во­стя­ми и наси­ли­ем, но для порядоч­ных людей суще­ст­ву­ют какие-то зако­ны и на войне, и как бы желан­на ни была победа, никто не дол­жен гнать­ся за выго­да­ми, источ­ни­ком сво­им име­ю­щи­ми пре­ступ­ле­ние и нече­стие, — вели­ко­му пол­ко­вод­цу подо­ба­ет дей­ст­во­вать в рас­че­те на соб­ст­вен­ное муже­ство, а не на чужую под­лость. И с эти­ми сло­ва­ми он при­ка­зал лик­то­рам сорвать с него­дяя одеж­ду и свя­зать ему руки за спи­ной, а детям раздать пру­тья и пле­ти, чтобы они сте­га­ли измен­ни­ка, гоня его назад в город.

Едва лишь фале­рий­цы узна­ли о пре­да­тель­стве учи­те­ля, как весь город — ина­че и быть не мог­ло при подоб­ном несча­стии — огла­сил­ся рыда­ни­я­ми, муж­чи­ны и жен­щи­ны без раз­бо­ру, поте­ряв голо­ву, рину­лись к сте­нам и воротам, но тут пока­за­лись дети, кото­рые с позо­ром гна­ли наго­го и свя­зан­но­го учи­те­ля, назы­вая Камил­ла спа­си­те­лем, отцом и богом. Не толь­ко роди­те­лям детей, но и всем про­чим граж­да­нам, кото­рые это виде­ли, спра­вед­ли­вость рим­ско­го вое­на­чаль­ни­ка вну­ши­ла вос­хи­ще­ние и горя­чую любовь. Поспеш­но сой­дясь в Собра­ние, они напра­ви­ли к Камил­лу послов с изве­ще­ни­ем о сда­че, а тот ото­слал их в Рим. Высту­пая перед сена­том, они ска­за­ли, что рим­ляне, пред­по­чтя спра­вед­ли­вость победе, помог­ли им под­чи­не­ние оце­нить выше сво­бо­ды — в созна­нии не столь­ко сво­ей сла­бо­сти, сколь­ко нрав­ст­вен­но­го пре­вос­ход­ства про­тив­ни­ка. Пра­во окон­ча­тель­но­го реше­ния сенат вновь пре­до­ста­вил Камил­лу, и тот, взяв с фале­рий­цев дань и заклю­чив друж­бу со все­ми фалис­ка­ми, отсту­пил.

11. Но вои­ны, кото­рые рас­счи­ты­ва­ли раз­гра­бить Фале­рии, вер­нув­шись в Рим с пусты­ми рука­ми, при­ня­лись обви­нять Камил­ла перед осталь­ны­ми граж­да­на­ми в нена­ви­сти к наро­ду, в том, что он по зло­бе к бед­ня­кам вос­пре­пят­ст­во­вал им попра­вить свои дела. Когда же народ­ные три­бу­ны, опять пред­ло­жив закон о рас­се­ле­нии, при­зы­ва­ли народ подать за него голо­са, никто так упор­но не про­ти­вил­ся тол­пе, как Камилл, вовсе не думая об ее враж­де и не щадя самых рез­ких и откро­вен­ных слов. Граж­дане, хотя и весь­ма неохот­но, откло­ни­ли закон, но гнев их на Камил­ла был так велик, что даже горе, постиг­шее его дом (болезнь унес­ла одно­го из сыно­вей Камил­ла), нима­ло не смяг­чи­ло это­го гне­ва чув­ст­вом состра­да­ния. А меж­ду тем, чело­век от при­ро­ды крот­кий и лас­ко­вый, он никак не мог опра­вить­ся после это­го уда­ра, так что, полу­чив вызов в суд, не вышел из дому, но, не пом­ня себя от скор­би, про­сидел весь день вза­пер­ти вме­сте с жен­щи­на­ми.

12. Обви­ни­те­лем его был Луций Апу­лей, в жало­бе гово­ри­лось о кра­же добы­чи, взя­той в Этру­рии, и меж­ду про­чим о каких-то захва­чен­ных там мед­ных две­рях, кото­рые буд­то бы виде­ли у обви­ня­е­мо­го. Судя по оже­сто­че­нию наро­да было ясно, что он под любым пред­ло­гом подаст голо­са про­тив Камил­ла. Поэто­му, собрав дру­зей и това­ри­щей по служ­бе в вой­ске (а их ока­за­лось не малое чис­ло), Камилл обра­тил­ся к ним с прось­бой не допу­стить осуж­де­ния невин­но­го, жерт­вы лож­ных наве­тов, не пре­да­вать его на посме­я­ние вра­гам. Обме­няв­шись мне­ни­я­ми, дру­зья отве­ти­ли, что чем бы то ни было помочь ему на суде они не в силах, но соглас­ны выпла­тить часть штра­фа, к кото­ро­му его при­го­во­рят; и, не стер­пев обиды, в гне­ве, он решил уйти в изгна­ние. Он про­стил­ся с женою и сыном, вышел из дому и всю доро­гу до город­ских ворот не про­из­нес ни зву­ка. У ворот он оста­но­вил­ся, обер­нул­ся назад и, протя­нув руки к Капи­то­лию, взмо­лил­ся богам, чтобы рим­ляне, — если толь­ко он изгнан и опо­зо­рен без­вин­но, по свое­во­лию и нена­ви­сти наро­да, — в ско­ром вре­ме­ни рас­ка­я­лись и чтобы весь мир узнал, до какой сте­пе­ни нужен им Камилл и как они жаж­дут его воз­вра­ще­ния.

13. Итак, поло­жив, по при­ме­ру Ахил­ла11, закля­тие на сограж­дан, Камилл поки­нул оте­че­ство. Он был при­го­во­рен заоч­но к пят­на­дца­ти тыся­чам ассов штра­фа, что в пере­во­де на сереб­ря­ные день­ги состав­ля­ет тыся­чу пять­сот драхм. (Десять ассов были рав­ны по сто­и­мо­сти одной сереб­ря­ной моне­те, отсюда и ее назва­ние — «дена­рий».) Нет сре­ди рим­лян нико­го, кто бы не верил, что боги­ня Спра­вед­ли­во­сти быст­ро вня­ла молит­ве Камил­ла и что за обиду ему дано было удо­вле­тво­ре­ние, прав­да, печаль­ное, но зна­ме­ни­тое и каж­до­му извест­ное, — столь страш­ное воз­мездие постиг­ло Рим, столь пагуб­ная опас­ность и такой позор обру­ши­лись в ту пору на город, вслед­ст­вие ли пре­врат­но­сти сле­пой судь­бы, пото­му ли, что это дело кого-нибудь из богов — не остав­лять без защи­ты доб­ро­де­тель, тер­пя­щую небла­го­дар­ность.

14. Пер­вым зна­ме­ни­ем надви­гаю­ще­го­ся вели­ко­го бед­ст­вия была сочте­на смерть цен­зо­ра Гая Юлия12, ибо цен­зор­скую власть рим­ляне чтут с осо­бым бла­го­го­ве­ни­ем, пола­гая ее свя­щен­ной. Во-вто­рых, еще до изгна­ния Камил­ла некто Марк Цеди­ций, чело­век незнат­ный, не из чис­ла сена­то­ров, но порядоч­ный и чест­ный, явил­ся к воен­ным три­бу­нам с изве­сти­ем, заслу­жи­вав­шим того, чтобы над ним при­за­ду­мать­ся. Он рас­ска­зал, что про­шед­шею ночью на так назы­вае­мой Новой ули­це его кто-то оклик­нул, он обер­нул­ся, но нико­го не увидел, и тогда голос, зву­чав­ший гром­че обыч­но­го чело­ве­че­ско­го, про­из­нес такие сло­ва: «Сту­пай, Марк Цеди­ций, поут­ру к вла­стям и ска­жи, чтобы вско­ро­сти жда­ли гал­лов». Одна­ко, выслу­шав Цеди­ция, три­бу­ны толь­ко посме­я­лись и пошу­ти­ли. Беда над Камил­лом раз­ра­зи­лась в недол­гом вре­ме­ни после это­го слу­чая.

15. Гал­лы — народ кельт­ско­го про­ис­хож­де­ния; поки­нув свою зем­лю, кото­рая, как сооб­ща­ют, не мог­ла досы­та про­кор­мить всех по при­чине их мно­го­чис­лен­но­сти, они дви­ну­лись на поис­ки новых вла­де­ний — десят­ки тысяч моло­дых, спо­соб­ных к войне муж­чин и еще боль­ше детей и жен­щин, кото­рые тяну­лись вслед за ними. Часть их, пере­ва­лив через Рипей­ские горы13, хлы­ну­ла к бере­гам Север­но­го Оке­а­на и заня­ла самые край­ние обла­сти Евро­пы, дру­гие, осев меж­ду Пире­ней­ски­ми и Аль­пий­ски­ми гора­ми, дол­го жили по сосед­ству с сено­на­ми и биту­ри­га­ми. Мно­го лет спу­стя они впер­вые попро­бо­ва­ли вина, достав­лен­но­го из Ита­лии, и этот напи­ток настоль­ко их вос­хи­тил, что от неве­до­мо­го преж­де удо­воль­ст­вия все при­шли в насто­я­щее неистов­ство и, взяв­шись за ору­жие, захва­тив с собою семьи, устре­ми­лись к Аль­пам, чтобы най­ти ту зем­лю, кото­рая рож­да­ет такой заме­ча­тель­ный плод, все про­чие зем­ли отныне счи­тая бес­плод­ны­ми и дики­ми.

Пер­вым, кто при­вез к ним вино и скло­нил их к втор­же­нию в Ита­лию, был, гово­рят, этруск Аррунт, чело­век знат­ный и от при­ро­ды не дур­ной, но вот какое слу­чи­лось у него несча­стье. Он был опе­ку­ном одно­го сироты, пер­во­го бога­ча сре­ди сво­их сограж­дан и на ред­кость кра­си­во­го маль­чи­ка; зва­ли его Луку­мон. С само­го дет­ства он вос­пи­ты­вал­ся у Аррун­та, и когда под­рос, не поки­нул его дома: делая вид, буд­то доро­жит обще­ст­вом сво­его опе­ку­на, он дол­гое вре­мя скры­вал, что соблаз­нил его жену или, воз­мож­но, был соблаз­нен ею. Когда страсть их зашла так дале­ко, что они уже не мог­ли ни сми­рить ее, ни ута­ить, юно­ша увел жен­щи­ну от мужа, чтобы жить с нею откры­то, Аррунт же обра­тил­ся в суд, но так как у Луку­мо­на было мно­го дру­зей и он щед­ро тра­тил день­ги, истец про­иг­рал дело и поки­нул оте­че­ство. Про­слы­шав о гал­лах, Аррунт при­был к ним и повел их в Ита­лию.

16. Вторг­нув­шись в ее пре­де­лы, гал­лы тот­час захва­ти­ли область, кото­рой неко­гда вла­де­ли этрус­ки: она про­сти­ра­ет­ся от Альп до обо­их морей, о чем свиде­тель­ст­ву­ют и их назва­ния. В самом деле, море, кото­рое лежит север­нее, име­ну­ет­ся Адри­а­ти­че­ским — по этрус­ско­му горо­ду Адрии, а то, что нахо­дит­ся по дру­гую сто­ро­ну полу­ост­ро­ва и обра­ще­но к югу, зовут Этрус­ским, или Тиррен­ским. Вся эта зем­ля изоби­лу­ет леса­ми, паст­би­ща­ми и пол­но­вод­ны­ми река­ми; в ней было восем­на­дцать боль­ших и кра­си­вых горо­дов, удоб­но при­спо­соб­лен­ных и для вся­че­ских про­мыс­лов и для рос­кош­ной, бога­той жиз­ни, и гал­лы, изгнав этрус­ков, заня­ли их сами. Но все это слу­чи­лось зна­чи­тель­но рань­ше собы­тий, о кото­рых идет речь у нас.

17. А в ту пору гал­лы оса­жда­ли этрус­ский город Клу­зий. Клу­зий­цы, обра­тив­шись за помо­щью к рим­ля­нам, про­си­ли напра­вить к вар­ва­рам послов и пись­мен­ные уве­ща­ния. Посла­ны были трое из рода Фаби­ев, люди ува­жае­мые и обле­чен­ные в Риме выс­ши­ми зва­ни­я­ми. Из почте­ния к сла­ве Рима гал­лы встре­ти­ли их при­вет­ли­во и, пре­кра­тив бои у стен, всту­пи­ли в пере­го­во­ры. В ответ на вопрос послов, какую обиду нанес­ли клу­зий­цы гал­лам и за что они напа­ли на город, царь гал­лов Бренн засме­ял­ся и отве­тил так: «Клу­зий­цы тем чинят нам неспра­вед­ли­вость, что вспа­хать и засе­ять могут мало, иметь же хотят мно­го и ни клоч­ка зем­ли не усту­па­ют нам, чуже­зем­цам, хотя мы и мно­го­чис­лен­ны и бед­ны. Не так ли точ­но и вам, рим­ляне, чини­ли неспра­вед­ли­вость преж­де аль­бан­цы, фиде­на­ты, ардей­цы, а в послед­нее вре­мя — жите­ли Вей, Капе­ны и мно­гих горо­дов фалис­ков и воль­сков?! И если они не жела­ют уде­лить вам части сво­его добра, вы иде­те на них похо­дом, обра­ща­е­те в раб­ство, гра­би­те, раз­ру­ша­е­те горо­да и при всем том не дела­е­те ниче­го ужас­но­го или неспра­вед­ли­во­го, но сле­ду­е­те древ­ней­ше­му из зако­нов, кото­рый отда­ет силь­но­му иму­ще­ство сла­бо­го и кото­ро­му под­чи­ня­ют­ся все, начи­ная с бога и кон­чая диким зве­рем. Да, ибо даже зве­ри от при­ро­ды тако­вы, что силь­ные стре­мят­ся вла­деть бо́льшим, неже­ли сла­бые. Брось­те-ка луч­ше жалеть оса­жден­ных клу­зий­цев, чтобы не научить гал­лов мяг­ко­сер­де­чию и состра­да­нию к тем, кто тер­пит неспра­вед­ли­во­сти от рим­лян!»

Из этой речи рим­ляне поня­ли, что Бренн не скло­нен к при­ми­ре­нию; напра­вив­шись в Клу­зий, они ста­ра­лись обо­д­рить граж­дан и уго­ва­ри­ва­ли их вый­ти про­тив вар­ва­ров вме­сте с ними — в наме­ре­нии то ли узнать доб­лесть оса­жден­ных, то ли пока­зать свою соб­ст­вен­ную. Клу­зий­цы сде­ла­ли вылаз­ку, и когда у стен завя­зал­ся бой, один из Фаби­ев, Квинт Амбуст, погнал коня на высо­ко­го и кра­си­во­го гал­ла, ска­кав­ше­го дале­ко впе­ре­ди осталь­ных. Сна­ча­ла стре­ми­тель­ность стыч­ки и блеск ору­жия скра­ды­ва­ли чер­ты лица рим­ля­ни­на, и он оста­вал­ся неузнан­ным, когда же, одолев про­тив­ни­ка, он при­нял­ся сни­мать с уби­то­го доспе­хи, Бренн узнал его и, при­зы­вая в свиде­те­ли богов, закри­чал, что нару­ше­ны общие всем людям и повсюду чти­мые уста­нов­ле­ния и обы­чаи, коль ско­ро при­быв­ший послом дей­ст­ву­ет как враг. Он сра­зу же пре­кра­тил бит­ву и, забыв о клу­зий­цах, повел вой­ско на Рим. Не желая, чтобы дума­ли, буд­то гал­лы рады нане­сен­ной обиде и толь­ко ищут пово­да к войне, Бренн отпра­вил в Рим тре­бо­ва­ние выдать Фабия, а сам тем вре­ме­нем, не торо­пясь, про­дви­гал­ся впе­ред.

18. В Риме собрал­ся сенат, и мно­гие осуж­да­ли Фабия, в том чис­ле и жре­цы, кото­рых назы­ва­ют феци­а­ла­ми14: усмат­ри­вая в слу­чив­шем­ся пря­мое кощун­ство, они наста­и­ва­ли на том, чтобы ответ за пре­ступ­ле­ние сенат назна­чил дер­жать одно­му лишь винов­но­му и тем изба­вил от про­кля­тия всех осталь­ных. Этих феци­а­лов Нума Пом­пи­лий, самый крот­кий и спра­вед­ли­вый из царей, поста­вил стра­жа­ми мира, а рав­но и судья­ми, оце­ни­ваю­щи­ми и утвер­ждаю­щи­ми пово­ды, кото­рые дают пра­во начать вой­ну. Но когда сенат пере­дал дело на рас­смот­ре­ние наро­ду и жре­цы повто­ри­ли свои обви­не­ния про­тив Фабия, тол­па с такой неслы­хан­ной дер­зо­стью, с такой насмеш­кой отнес­лась к боже­ст­вен­ным зако­нам, что даже выбра­ла Фабия с бра­тья­ми в воен­ные три­бу­ны. Узнав об этом, кель­ты при­шли в ярость, преж­няя нето­роп­ли­вость исчез­ла без следа, теперь они дви­га­лись со всей быст­ро­той, на какую были спо­соб­ны, и наро­ды, через вла­де­ния кото­рых про­ле­гал их путь, ужа­са­лись, видя их мно­го­чис­лен­ность, вели­ко­ле­пие их сна­ря­же­ния, их силу и гнев, и всю свою зем­лю пола­га­ли уже погиб­шей, а горо­да — обре­чен­ны­ми ско­рой гибе­ли; но, вопре­ки ожи­да­ни­ям, вар­ва­ры не тво­ри­ли ника­ких наси­лий и ниче­го не заби­ра­ли с полей, мало того, про­хо­дя вбли­зи город­ских стен, они кри­ча­ли, что идут на Рим и одним толь­ко рим­ля­нам объ­яви­ли вой­ну, всех же про­чих счи­та­ют дру­зья­ми.

Навстре­чу стре­ми­тель­но надви­гав­шим­ся гал­лам воен­ные три­бу­ны пове­ли рим­ское вой­ско, чис­лом вну­ши­тель­ное, — тяже­лой пехоты набра­лось не менее соро­ка тысяч, — но пло­хо обу­чен­ное: боль­шею частью эти люди взя­лись за ору­жие впер­вые. Кро­ме того, пол­ко­вод­цы с пол­ным пре­не­бре­же­ни­ем отнес­лись к свя­щен­ным обрядам: они не дожда­лись счаст­ли­вых зна­ме­ний при жерт­во­при­но­ше­ни­ях и даже про­ри­ца­те­лей не вопро­си­ли, как при­ли­че­ст­во­ва­ло перед гроз­ною бит­вой. Столь же суще­ст­вен­ным обра­зом сме­ши­ва­ло все пла­ны и начи­на­ния мно­го­вла­стие: ведь преж­де и не для столь реши­тель­ной борь­бы неред­ко выби­ра­ли еди­но­власт­но­го коман­дую­ще­го (рим­ляне назы­ва­ют его дик­та­то­ром), отлич­но зная, как полез­но в мину­ты опас­но­сти, испол­няя еди­ный замы­сел, пови­но­вать­ся неогра­ни­чен­ной, обле­чен­ной все­ми пра­ва­ми вла­сти. Нако­нец, огром­ный ущерб нанес­ла делу обида, при­чи­нен­ная Камил­лу, ибо теперь ста­ло страш­но коман­до­вать вой­ском, не льстя и не угож­дая под­чи­нен­ным. Отой­дя от горо­да на девя­но­сто ста­ди­ев, рим­ляне раз­би­ли лагерь у реки Аллии15 невда­ле­ке от впа­де­ния ее в Тибр. Здесь они дожда­лись появ­ле­ния вар­ва­ров и, всту­пив с ними в бес­по­рядоч­ный и пото­му позор­ный для себя бой, были обра­ще­ны в бег­ство. Левое кры­ло рим­лян кель­ты сра­зу сбро­си­ли в реку и истре­би­ли, те же, что зани­ма­ли пра­вое кры­ло, очи­стив под натис­ком непри­я­те­ля рав­ни­ну и под­няв­шись на хол­мы, потер­пе­ли гораздо мень­ший урон. Глав­ная их часть выскольз­ну­ла из рук про­тив­ни­ка и кину­лась в Рим, осталь­ные, — неко­то­рым уда­лось спа­стись бла­го­да­ря тому, что вра­ги уста­ли уби­вать, — ночью бежа­ли в Вейи, думая, что Рим пал и все в нем пре­да­но уни­что­же­нию.

19. Эта бит­ва про­изо­шла после лет­не­го солн­це­во­рота, око­ло пол­но­лу­ния, в тот самый день16, кото­рый неко­гда при­нес страш­ное горе роду Фаби­ев: три­ста мужей из это­го рода были погуб­ле­ны. В память о вто­ром бед­ст­вии день этот до сих пор сохра­ня­ет имя «аллий­ско­го» — по назва­нию реки.

Что до несчаст­ли­вых дней вооб­ще — сле­ду­ет ли их уста­нав­ли­вать или прав Герак­лит, пори­цав­ший Геси­о­да17, кото­рый, не зная, что все дни по при­ро­де оди­на­ко­вы, неко­то­рые счи­тал доб­ры­ми, неко­то­рые дур­ны­ми, — этот труд­ный вопрос рас­смат­ри­ва­ет­ся в дру­гом сочи­не­нии. Но и здесь, мне кажет­ся, будет не лиш­ним при­ве­сти несколь­ко при­ме­ров. Так, бео­тий­цам в пятый день меся­ца гип­по­дро­мия, кото­рый афи­няне зовут гека­том­бео­ном, дове­лось одер­жать две самые слав­ные победы, осво­бо­див­шие гре­ков, — одну при Левк­трах, а дру­гую (более чем дву­мя­ста­ми года­ми рань­ше) — при Керес­се, где они раз­гро­ми­ли фес­са­лий­цев во гла­ве с Лат­та­ми­ем. Далее, пер­сы в шестой день меся­ца боэд­ро­ми­о­на потер­пе­ли от гре­ков пора­же­ние при Мара­фоне, в тре­тий — одно­вре­мен­но при Пла­те­ях и при Мика­ле, а в два­дцать пятый были раз­би­ты при Арбе­лах. В том же меся­це око­ло пол­но­лу­ния афи­няне выиг­ра­ли мор­ское сра­же­ние при Нак­со­се (в этом бою ими коман­до­вал Хаб­рий), а в две­на­дца­тый день — при Сала­мине, как об этом рас­ска­за­но в нашей кни­ге «О днях»18. Фар­ге­ли­он тоже достав­лял вар­ва­рам беду за бедой: и Алек­сандр при Гра­ни­ке победил пол­ко­вод­цев царя в меся­це фар­ге­ли­оне, и кар­фа­ге­няне в Сици­лии понес­ли пора­же­ние[2] от Тимо­ле­он­та два­дцать третье­го чис­ла того же меся­ца — в день, на кото­рый, как пола­га­ют, при­бли­зи­тель­но при­хо­дит­ся взя­тие Трои (здесь мы сле­ду­ем Эфо­ру, Кал­ли­сфе­ну, Дама­сту и Мала­ку). Напро­тив, для гре­ков был небла­го­при­я­тен мета­гит­ни­он, кото­рый бео­тий­цы зовут пане­мом. И вер­но, седь­мой день это­го меся­ца, когда они были раз­би­ты при Кран­ноне Анти­па­тром, был днем их окон­ча­тель­ной гибе­ли, а рань­ше при­нес неуда­чу в бит­ве с Филип­пом при Херо­нее. В тот же самый день того же года гре­ков, пере­пра­вив­ших­ся под нача­лом Архида­ма в Ита­лию, истре­би­ли тамош­ние вар­ва­ры. Хал­кедо­няне осте­ре­га­ют­ся два­дцать вто­ро­го мета­гит­ни­о­на — это чис­ло, по их сло­вам, чаще, чем любое дру­гое, чре­ва­то для них самы­ми гроз­ны­ми бед­ст­ви­я­ми. С дру­гой сто­ро­ны, мне извест­но, что при­мер­но в то вре­мя, когда справ­ля­лись мисте­рии19, Алек­сандр стер с лица зем­ли Фивы, а впо­след­ст­вии афи­ня­нам при­шлось при­нять к себе на постой македон­ский сто­ро­же­вой отряд око­ло два­дца­то­го боэд­ро­ми­о­на, то есть как раз того дня, в кото­рый они устра­и­ва­ют шест­вие с изо­бра­же­ни­ем Иак­ха. Подоб­ным обра­зом рим­ляне в один и тот же день преж­де — во гла­ве с Цепи­о­ном — лиши­лись сво­его лаге­ря, кото­рый захва­ти­ли ким­б­ры, а потом — под началь­ст­вом Лукул­ла — победи­ли армян­ско­го царя Тиг­ра­на. Царь Аттал и Пом­пей Вели­кий умер­ли в день сво­его рож­де­ния, да и вооб­ще мож­но пока­зать, что для мно­гих один и тот же срок обо­ра­чи­вал­ся то радо­стью, то печа­лью. Как бы там ни было, день, о кото­ром у нас идет речь, рим­ляне счи­та­ют одним из самых несчаст­ли­вых, а из-за него — и два сле­дую­щих дня каж­до­го меся­ца, ибо после слу­чив­ше­го­ся при Аллии страх и суе­ве­рие раз­ли­лись еще шире, чем обыч­но. Более осно­ва­тель­но этот пред­мет изла­га­ет­ся в «Рим­ских изыс­ка­ни­ях»20.

20. Если бы гал­лы сра­зу после бит­вы пусти­лись вслед за бег­ле­ца­ми, ничто бы, веро­ят­но, не спас­ло Рим от пол­но­го разо­ре­ния, а всех застиг­ну­тых в нем от гибе­ли — таким ужа­сом напол­ни­ли бежав­шие с поля сра­же­ния тех, кто встре­тил их в горо­де, в таком неисто­вом смя­те­нии были они сами! Но вар­ва­ры не сра­зу осо­зна­ли все вели­чие сво­ей победы, да к тому же еще никак не мог­ли нара­до­вать­ся вдо­сталь, и дели­ли захва­чен­ное в лаге­ре доб­ро; таким обра­зом они доста­ви­ли воз­мож­ность покидав­шим город тол­пам бес­пре­пят­ст­вен­но бежать, а тем, кто оста­вал­ся, — несколь­ко при­обо­д­рить­ся и при­гото­вить­ся к встре­че непри­я­те­ля. Бро­сив все про­чие квар­та­лы на про­из­вол судь­бы, рим­ляне укреп­ля­ли Капи­то­лий и сно­си­ли туда копья, стре­лы и дро­ти­ки. Но преж­де все­го они укры­ли на Капи­то­лии неко­то­рые свя­ты­ни, свя­ты­ни же Весты забра­ли ее девы, бежав­шие вме­сте со жре­ца­ми. Впро­чем, иные утвер­жда­ют, буд­то вестал­ки не хра­нят ниче­го, кро­ме неуга­си­мо­го пла­ме­ни, кото­рое царь Нума21 велел чтить как нача­ло все­го суще­го. Ведь в при­ро­де нет ниче­го подвиж­нее огня. Меж­ду тем, бытие все­гда есть некое дви­же­ние, либо сопря­же­но с дви­же­ни­ем. Про­чие части­цы мате­рии, лишен­ные теп­лоты, лежат втуне, подоб­ные тру­пам, и жаж­дут силы огня, точ­но души́; когда же эта сила каким бы то ни было обра­зом кос­нет­ся их, они обре­та­ют спо­соб­ность дей­ст­во­вать и чув­ст­во­вать. Поэто­му Нума, чело­век необык­но­вен­ный и даже, как гово­рят, с Муза­ми общав­ший­ся по сво­ей муд­ро­сти, объ­явил огонь свя­щен­ным и при­ка­зал хра­нить его неусып­но, обра­зом веч­ной силы, устро­я­ю­щей все в мире. Дру­гие писа­те­ли сооб­ща­ют, что огонь этот, как и у гре­ков, — очи­сти­тель­ный и горит перед хра­мом, но внут­ри скры­ты свя­ты­ни, кото­рые не дол­жен видеть никто, кро­ме упо­мя­ну­тых выше дев-веста­лок. Пре­об­ла­да­ет мне­ние, что там сбе­ре­га­ет­ся тро­ян­ский пал­ла­дий22, достав­лен­ный в Ита­лию Эне­ем. Есть и бас­но­слов­ный рас­сказ, буд­то Дар­дан при­вез в Трою само­фра­кий­ские свя­ты­ни23 и, осно­вав город, учредил в их честь таин­ства и дру­гие обряды, а когда Троя ока­за­лась во вла­сти непри­я­те­ля, их похи­тил Эней и, спас­ши, дер­жал у себя до тех пор, пока не посе­лил­ся в Ита­лии. По сло­вам тех, кто при­тя­за­ет на более глу­бо­кие позна­ния в этом деле, в хра­ме сто­ят две неболь­шие боч­ки, одна откры­тая и пустая, дру­гая — пол­ная и запе­ча­тан­ная; видеть обе эти боч­ки доз­во­ле­но толь­ко озна­чен­ным свя­щен­ным девам. Впро­чем, дру­гие усмат­ри­ва­ют здесь заблуж­де­ние, вызван­ное тем, что бо́льшую часть хра­мо­вой утва­ри девуш­ки побро­са­ли в две боч­ки, кото­рые потом зары­ли под хра­мом Кви­ри­на; это место еще и теперь носит назва­ние «Бочек».

21. Но самые важ­ные, все­го более чти­мые свя­ты­ни вестал­ки забра­ли с собой и пусти­лись бежать бере­гом реки. Сре­ди бегу­щих этой доро­гой ока­зал­ся Луций Аль­би­ний, чело­век из про­сто­го наро­да; он вез в повоз­ке малень­ких детей, жену и самые необ­хо­ди­мые пожит­ки, но, увидев под­ле себя веста­лок, при­жи­маю­щих к груди свя­щен­ные пред­ме­ты, оди­но­ких и изму­чен­ных, быст­ро сса­дил жену и детей, выгру­зил вещи и отдал повоз­ку вестал­кам, чтобы они мог­ли добрать­ся до како­го-нибудь из гре­че­ских горо­дов. Обой­ти мол­ча­ни­ем бла­го­че­стие Аль­би­ния, про­явив­ше­е­ся в самое злое вре­мя, было бы неспра­вед­ли­во.

Жре­цы про­чих богов, а так­же быв­шие кон­су­лы и три­ум­фа­то­ры, люди пре­клон­но­го воз­рас­та, не в силах были рас­стать­ся с горо­дом: облек­шись в свя­щен­ные и празд­нич­ные одеж­ды, они во гла­ве с вер­хо­вым жре­цом Фаби­ем воз­нес­ли молит­вы богам, обре­кая им себя в иску­пи­тель­ную жерт­ву за оте­че­ство, и в этом тор­же­ст­вен­ном наряде усе­лись на фору­ме в крес­ла из сло­но­вой кости, ожи­дая сво­ей судь­бы.

22. На тре­тий день после бит­вы Бренн с вой­ском подо­шел к горо­ду и, най­дя ворота откры­ты­ми, а сте­ны лишен­ны­ми стра­жи, сна­ча­ла испу­гал­ся хит­ро­сти и заса­ды — ему пред­став­ля­лось неве­ро­ят­ным, чтобы рим­ляне вооб­ще отка­за­лись от како­го бы то ни было сопро­тив­ле­ния. Но затем он убедил­ся в сво­ей ошиб­ке и через Кол­лин­ские ворота всту­пил в Рим, насчи­ты­вав­ший немно­гим боль­ше трех­сот шести­де­ся­ти лет, если толь­ко мож­но верить в точ­ность исчис­ле­ния собы­тий тех вре­мен: ведь неупо­рядо­чен­ность это­го исчис­ле­ния слу­жит при­чи­ной раз­но­гла­сий и при опре­де­ле­нии иных, даже более новых собы­тий. Смут­ные слу­хи об ужас­ной беде и о взя­тии горо­да, по-види­мо­му, сра­зу же достиг­ли Гре­ции. Герак­лид Пон­тий­ский, кото­рый жил вско­ре после это­го, пишет в кни­ге «О душе», что с запа­да дока­ти­лась мол­ва, буд­то изда­ле­ка, от гипер­бо­ре­ев, при­шло вой­ско и захва­ти­ло гре­че­ский город Рим, лежа­щий где-то в тех кра­ях, на бере­гу Вели­ко­го моря. Одна­ко меня не удив­ля­ет, что Герак­лид, этот ска­зоч­ник и выдум­щик, к истин­но­му изве­стию о взя­тии горо­да при­плел ради хва­стов­ства гипер­бо­ре­ев и Вели­кое море. Точ­ное сооб­ще­ние о том, что Рим взя­ли кель­ты, несо­мнен­но, слы­шал фило­соф Ари­сто­тель24, одна­ко изба­ви­те­ля Рима он назы­ва­ет Луци­ем, меж­ду тем как Камилл был Марк, а не Луций. Впро­чем, имя назва­но наугад.

Заняв город, Бренн рас­ста­вил кара­у­лы вокруг Капи­то­лия, а сам, прой­дя на форум, с изум­ле­ни­ем увидел там бога­то оде­тых людей, кото­рые мол­ча сиде­ли в крес­лах и при появ­ле­нии вра­гов не под­ня­лись с места, не изме­ни­лись в лице, даже бро­вью не пове­ли, но, спо­кой­но и твер­до опи­ра­ясь на посо­хи, кото­рые дер­жа­ли в руках, невоз­му­ти­мо гляде­ли друг на дру­га. Это необы­чай­ное зре­ли­ще до того уди­ви­ло гал­лов, что они дол­го не реша­лись при­кос­нуть­ся или даже при­бли­зить­ся к сидя­щим, разду­мы­вая, не боги ли перед ними. Нако­нец, один из них собрал­ся с духом, подо­шел к Манию Папи­рию и, роб­ко при­тро­нув­шись к под­бо­род­ку, потя­нул за длин­ную боро­ду, и тогда Папи­рий уда­ром посо­ха про­ло­мил ему голо­ву. Вар­вар выхва­тил меч и зару­бил Папи­рия. Тут вра­ги набро­си­лись на осталь­ных ста­ри­ков и пере­би­ли их, а потом ста­ли истреб­лять всех под­ряд, кто ни попа­дал­ся под руку, и гра­бить дома. После мно­гих дней гра­бе­жа они сожгли и до осно­ва­ния раз­ру­ши­ли весь Рим — в зло­бе и гне­ве на защит­ни­ков Капи­то­лия, кото­рые не толь­ко отка­за­лись сдать­ся, но, обо­ро­няя сте­ны, нано­си­ли ощу­ти­тель­ный урон напа­дав­шим. Из-за это­го гал­лы разо­ри­ли город и каз­ни­ли всех плен­ни­ков — муж­чин и жен­щин, ста­рых и малых, без раз­бо­ра.

23. Так как оса­да затя­ги­ва­лась, вра­гам при­хо­ди­лось забо­тить­ся о попол­не­нии запа­сов про­до­воль­ст­вия, и одни, во гла­ве с царем, про­дол­жа­ли кара­у­лить Капи­то­лий, осталь­ные же опу­сто­ша­ли окру­гу, напа­дая на дерев­ни, но не все вме­сте, а раз­бив­шись на отряды, в раз­ных местах, по отдель­но­сти: успе­хи при­да­ли им само­уве­рен­но­сти, и они рыс­ка­ли врас­сып­ную без малей­ше­го стра­ха. Одна­ко бо́льшая их часть, стро­же дру­гих соблюдав­шая порядок, дви­ну­лась к Ардее, где после изгна­ния из Рима посе­лил­ся Камилл. Ведя жизнь част­но­го лица и не при­ни­мая ника­ко­го уча­стия в делах, он был, одна­ко, далек от жела­ния любы­ми сред­ства­ми избе­жать встре­чи с непри­я­те­лем, напро­тив, наде­ял­ся и рас­счи­ты­вал ему ото­мстить, как толь­ко пред­ста­вит­ся удоб­ный слу­чай. И вот, видя, что чис­лен­ность ардей­цев доста­точ­но вели­ка, но что по вине пол­ко­вод­цев, кото­рые были неопыт­ны и мало­душ­ны, им не хва­та­ет отва­ги, он сна­ча­ла обра­тил­ся к моло­де­жи, вну­шая ей, что несча­стье рим­лян и доб­лесть кель­тов — не одно и то же, что в бед­ст­ви­ях, кото­рые при­шлось испы­тать без­рас­суд­ным, сле­ду­ет усмат­ри­вать волю судь­бы, а не дело рук тех, кто ничем не заслу­жил свою победу. Пре­крас­но и достой­но, гово­рил он, даже ценою мно­гих опас­но­стей отра­зить натиск вар­ва­ров-ино­пле­мен­ни­ков, кото­рые, слов­но огонь, лишь тогда пола­га­ют конец заво­е­ва­ни­ям, когда уни­что­жат побеж­ден­ных. Но это­го мало: если ардей­цы про­явят сме­лость и усер­дие, победа — в свой час — доста­нет­ся им без вся­кой опас­но­сти. Моло­дежь Ардеи с одоб­ре­ни­ем при­ня­ла эту речь, и Камилл отпра­вил­ся к вла­стям. Долж­ност­ные лица и совет­ни­ки дали свое согла­сие, и он воору­жил всех, спо­соб­ных нести воен­ную служ­бу, но удер­жи­вал их в сте­нах горо­да, чтобы враг, кото­рый был непо­да­ле­ку, ни о чем не про­ведал. Когда же гал­лы, объ­ездив­шие весь край и обре­ме­нен­ные гро­мад­ной добы­чей, в пол­ной бес­печ­но­сти, ни о чем не тре­во­жась, рас­по­ло­жи­лись лаге­рем на рав­нине, а затем при­шла ночь и на хмель­ной лагерь спу­сти­лась тиши­на, Камилл, зная обо всем через лазут­чи­ков, вывел ардей­цев за ворота, и, мол­ча и бес­пре­пят­ст­вен­но про­де­лав весь путь, око­ло полу­но­чи под­сту­пил к непри­я­тель­ской сто­ян­ке. Гром­кие кри­ки и рев труб, зазву­чав­шие со всех сто­рон, вспо­ло­ши­ли пья­ных, но, отя­желев от вина, они никак не мог­ли опом­нить­ся. Лишь немно­гие, протрез­вев от стра­ха, изгото­ви­лись к бою и ока­за­ли сопро­тив­ле­ние людям Камил­ла, но были уби­ты. Бо́льшую же часть гал­лов ардей­цы захва­ти­ли еще во вла­сти сна и хме­ля и умерщ­вля­ли без­оруж­ных. А тех ред­ких бег­ле­цов, кото­рые ночью ускольз­ну­ли из лаге­ря и в оди­ноч­ку пусти­лись блуж­дать по полям, днем настиг­ла и истре­би­ла кон­ни­ца.

24. Мол­ва об успе­хе быст­ро раз­нес­лась по горо­дам и взвол­но­ва­ла мно­гих, спо­соб­ных носить ору­жие, но боль­ше все­го — рим­лян, бежав­ших с поля бит­вы при Аллии в Вейи. «Како­го пол­ко­во­д­ца отня­ло у Рима боже­ство, — жало­ва­лись они друг дру­гу, — чтобы подви­га­ми Камил­ла укра­сить и про­сла­вить Ардею, тогда как город, родив­ший и вос­пи­тав­ший это­го мужа, исчез с лица зем­ли! Остав­шись без началь­ни­ков, мы укры­ва­ем­ся в чужих сте­нах и смот­рим, как поги­ба­ет Ита­лия. Вот что, пошлем-ка к ардей­цам да потре­бу­ем назад их пол­ко­во­д­ца, или же возь­мем ору­жие и пой­дем к нему сами! Ведь он теперь не изгнан­ник, а мы не граж­дане, раз оте­че­ства наше­го боль­ше не суще­ст­ву­ет — им вла­де­ет непри­я­тель». Так и поре­ши­ли и, отпра­вив к Камил­лу гон­цов, про­си­ли его при­нять коман­до­ва­ние25. Но он ска­зал, что согла­сит­ся не преж­де, чем граж­дане на Капи­то­лии выне­сут закон­ное поста­нов­ле­ние: пока они живы, он счи­та­ет их сво­им оте­че­ст­вом и готов немед­лен­но пови­но­вать­ся их при­ка­зу, а вопре­ки их воле не сде­ла­ет ниче­го. Осмот­ри­тель­ность и без­уко­риз­нен­ное бла­го­род­ство Камил­ла вызва­ли вос­хи­ще­ние, но не нахо­ди­лось нико­го, кто бы доста­вил весть на Капи­то­лий, более того, каза­лось вооб­ще невоз­мож­ным, чтобы вест­ник про­ник в кре­пость, когда город занят про­тив­ни­ком.

25. Был сре­ди моло­дых рим­лян некий Пон­тий Коми­ний, чело­век не очень знат­но­го про­ис­хож­де­ния; жад­ный до сла­вы и поче­стей, он доб­ро­воль­но при­нял на себя это труд­ное дело. Не взяв ника­ко­го пись­ма к защит­ни­кам Капи­то­лия, чтобы вра­ги, если бы он попал­ся им в руки, не раз­га­да­ли наме­ре­ний Камил­ла, в сквер­ном пла­тье, под кото­рым были спря­та­ны кус­ки проб­ко­вой коры, он бла­го­по­луч­но про­шел днем почти весь путь и в сумер­ках был уже близ горо­да, а так как пере­пра­вить­ся через реку по мосту было нель­зя (вар­ва­ры кара­у­ли­ли пере­пра­ву), Пон­тий обмотал вокруг голо­вы одеж­ду, кото­рой у него было немно­го, и веси­ла она самую малость, и с помо­щью проб­ки, под­дер­жи­вав­шей в воде его тело, пере­плыл Тибр и вышел к горо­ду. Свет и шум вся­кий раз выда­ва­ли ему бодр­ст­ву­ю­щих непри­я­те­лей и, обхо­дя их сто­ро­ной, он, в кон­це кон­цов, достиг Ворот Кар­мен­ты26, где было тише и спо­кой­нее все­го. В том месте Капи­то­лий­ский холм осо­бен­но крут, и под­сту­пы к вер­шине со всех сто­рон заграж­де­ны отвес­ны­ми ска­ла­ми. Там-то с огром­ны­ми уси­ли­я­ми, по самой отча­ян­ной кру­че неза­мет­но вска­раб­кал­ся Пон­тий и пред­стал перед вои­на­ми, охра­няв­ши­ми сте­ну. Он поздо­ро­вал­ся с ними, назвал себя, и его отве­ли к началь­ни­кам. Быст­ро собрал­ся сенат, Пон­тий сооб­щил о победе Камил­ла, — оса­жден­ные еще не слы­ша­ли о ней, — рас­ска­зал о реше­нии вой­ска и про­сил утвер­дить пол­но­мо­чия Камил­ла, заявив, что граж­дане, нахо­дя­щи­е­ся вне Рима, не будут пови­но­вать­ся нико­му, кро­ме него. Выслу­шав и обсудив это сооб­ще­ние, сенат назна­чил Камил­ла дик­та­то­ром, а Пон­тия отпра­вил назад тем же путем. С преж­ним успе­хом он избег встре­чи с непри­я­те­лем и объ­явил сво­им реше­ние сена­та.

26. Рим­ляне радост­но встре­ти­ли это реше­ние, и когда Камилл при­был в Вейи, он нашел там уже два­дцать тысяч воору­жен­ных вои­нов; соби­рая в допол­не­ние к ним вспо­мо­га­тель­ные отряды союз­ни­ков, он стал гото­вить­ся к напа­де­нию на гал­лов. Меж­ду тем в Риме несколь­ко вар­ва­ров, ока­зав­шись слу­чай­но под­ле того места, где Пон­тий ночью взо­брал­ся на Капи­то­лий, заме­ча­ют мно­же­ство сле­дов ног и рук (ведь он цеп­лял­ся за каж­дый выступ), вырван­ную тра­ву и сло­ман­ный кустар­ник на скло­нах, осы­пав­ши­е­ся комья зем­ли и докла­ды­ва­ют царю, а тот, явив­шись и поглядев сво­и­ми гла­за­ми, сна­ча­ла про­мол­чал, но вече­ром, собрав самых про­вор­ных и искус­ных в лаза­нии по горам кель­тов, ска­зал им так: «Путь, кото­ро­го мы не мог­ли отыс­кать, нам пока­зы­ва­ют вра­ги, свиде­тель­ст­вуя, что он про­хо­дим и досту­пен для чело­ве­ка, и было бы страш­ным позо­ром, поло­жив нача­ло, бро­сить дело неза­вер­шен­ным — отсту­пить от этой ска­лы, слов­но она и в самом деле неодо­ли­ма, тогда как непри­я­тель сам учит нас, как ее взять! Где лег­ко под­нять­ся одно­му, не так уже труд­но и мно­гим, одно­му за дру­гим — наобо­рот, вза­им­ная помощь при­ба­вит им силы. А затем каж­дый полу­чит подар­ки и почет­ные награ­ды, кото­рых заслу­жи­ва­ет такая храб­рость».

27. После этой речи царя гал­лы охот­но обе­ща­ли испол­нить его пору­че­ние и при­мер­но в пол­ночь, собрав­шись во мно­же­стве у под­но­жья, мол­ча полез­ли вверх; как ни обры­ви­ста была кру­ча, по кото­рой они полз­ли, все же на повер­ку подъ­ем ока­зал­ся про­ще, чем ожи­да­ли, и пер­вые, достиг­нув вер­ши­ны, уже гото­ви­лись вска­раб­кать­ся на сте­ну и бро­сить­ся на спя­щих часо­вых. Ни люди, ни соба­ки ниче­го не услы­ша­ли и не почу­я­ли. Но в хра­ме Юно­ны были свя­щен­ные гуси, кото­рых преж­де кор­ми­ли вво­лю, а теперь, когда и людям едва хва­та­ло пищи, за ними смот­ре­ли пло­хо, и они голо­да­ли. Эти пти­цы и от при­ро­ды чут­ки и пуг­ли­вы, а тут еще голод лишил их сна и покоя. Они сра­зу услы­ша­ли при­бли­же­ние гал­лов и, с гром­ким гогота­ни­ем кинув­шись им навстре­чу, всех пере­буди­ли, да и вар­ва­ры, видя, что хит­рость их рас­кры­та, уже боль­ше не таи­лись, но шум­но рва­лись впе­ред. Схва­тив вто­ро­пях ору­жие, какое кому при­шлось под руку, рим­ляне бежа­ли навстре­чу вра­гу. Пер­вы­ми увидел гал­лов Ман­лий, быв­ший кон­сул, чело­век боль­шой силы и испы­тан­ной твер­до­сти духа; столк­нув­шись с дво­и­ми сра­зу, он одно­му, кото­рый уже занес было меч, отсек пра­вую руку, а дру­го­го уда­ром щита в лицо сбро­сил со ска­лы. Стоя на стене, он вме­сте с собрав­ши­ми­ся вокруг него рим­ля­на­ми обра­тил вспять и осталь­ных гал­лов; впро­чем, их успе­ло под­нять­ся немно­го и дей­ст­во­ва­ли они доволь­но нере­ши­тель­но. Итак, опас­ность мино­ва­ла, а на рас­све­те рим­ляне столк­ну­ли вниз, к непри­я­те­лю, началь­ни­ка кара­уль­ных. Ман­лий за победу полу­чил награ­ду ско­рее почет­ную, неже­ли выгод­ную: каж­дый отдал ему свое днев­ное про­пи­та­ние27 — пол­фун­та (так зовет­ся у рим­лян эта мера) хле­ба и чет­верть гре­че­ской коти­лы вина.

28. После это­го слу­чая упор­ство кель­тов пошло на убыль. Они тер­пе­ли нуж­ду в про­до­воль­ст­вии, ибо страх перед Камил­лом удер­жи­вал их на месте, не давая попол­нять запа­сы, их коси­ла под­крав­ша­я­ся неза­мет­но болезнь — ведь вокруг пала­ток, сто­яв­ших сре­ди раз­ва­лин, были горы тру­пов, тол­стый покров пеп­ла под воздей­ст­ви­ем жары и вет­ра отрав­лял воздух, кото­рый ста­но­вил­ся сухим и едким, вред­ным для дыха­ния. Но хуже все­го ото­зва­лась на них пере­ме­на при­выч­ных усло­вий жиз­ни — из мест, бога­тых тенью, изоби­лу­ю­щих надеж­ны­ми убе­жи­ща­ми от лет­не­го зноя, они при­бы­ли жар­кой осен­ней порой в низ­мен­ную стра­ну с нездо­ро­вым кли­ма­том, — и дол­гое сиде­ние без дела у под­но­жья Капи­то­лий­ско­го хол­ма. Насту­пил уже седь­мой месяц оса­ды. В лаге­ре сви­реп­ст­во­вал насто­я­щий мор, тру­пов было так мно­го, что их боль­ше не хоро­ни­ли.

Впро­чем, и у оса­жден­ных дела обсто­я­ли не луч­ше: голод уси­ли­вал­ся, жесто­ко удру­ча­ло отсут­ст­вие вестей о Камил­ле, от кото­ро­го никто не являл­ся, так как гал­лы бди­тель­но сте­рег­ли город. Посколь­ку обе сто­ро­ны нахо­ди­лись в бед­ст­вен­ном поло­же­нии, нача­лись пере­го­во­ры — спер­ва через стра­жей, чаще все­го общаю­щих­ся меж­ду собой. Затем, когда вла­сти одоб­ри­ли их почин, встре­ти­лись Бренн и воен­ный три­бун Суль­пи­ций и дого­во­ри­лись, что рим­ляне выпла­тят тыся­чу фун­тов золота, а гал­лы, полу­чив выкуп, немед­лен­но поки­нут город и рим­ские вла­де­ния. Эти усло­вия были под­твер­жде­ны клят­вой, но когда при­нес­ли золо­то, кель­ты пове­ли себя недоб­ро­со­вест­но, сна­ча­ла поти­хонь­ку, а потом и откры­то накло­няя чашу весов. Рим­ляне него­до­ва­ли, а Бренн, слов­но изде­ва­ясь над ними, отстег­нул меч вме­сте с поя­сом и бро­сил на весы. «Что это?» — спро­сил Суль­пи­ций. «Горе побеж­ден­ным, вот что!», — отклик­нул­ся Бренн. Его ответ уже дав­но вошел в посло­ви­цу. Мне­ния рим­лян разде­ли­лись: одни воз­му­щен­но тре­бо­ва­ли забрать золо­то и, вер­нув­шись в кре­пость, тер­петь оса­ду даль­ше, дру­гие сове­то­ва­ли закрыть гла­за на эту незна­чи­тель­ную обиду и, отда­вая боль­ше назна­чен­но­го, не счи­тать это позо­ром, раз уж волею обсто­я­тельств они вооб­ще согла­си­лись отдать свое доб­ро, что отнюдь не слад­ко, но, увы, необ­хо­ди­мо.

29. В то вре­мя как они пре­пи­ра­лись с кель­та­ми и друг с дру­гом, в воротах пока­зал­ся Камилл с вой­ском и, узнав, что про­ис­хо­дит, велел осталь­ным, соблюдая строй, мед­лен­но сле­до­вать за собою, а сам в сопро­вож­де­нии знат­ней­ших поспе­шил к рим­ля­нам. Все рас­сту­пи­лись и встре­ти­ли его как подо­ба­ло носи­те­лю выс­шей вла­сти — почти­тель­ным мол­ча­ни­ем, а дик­та­тор снял с весов золо­то и пере­дал его лик­то­рам, кель­там же пред­ло­жил забрать весы и гири и уда­лить­ся, при­ба­вив, что у рим­лян иско­ни заведе­но спа­сать оте­че­ство желе­зом, а не золо­том. Бренн с него­до­ва­ни­ем вос­клик­нул, что рим­ляне, вопре­ки спра­вед­ли­во­сти, нару­ша­ют согла­ше­ние. «Дого­вор неза­кон­ный и пото­му не име­ет силы, — воз­ра­зил Камилл. — С избра­ни­ем дик­та­то­ра пол­но­мо­чия всех про­чих долж­ност­ных лиц пре­кра­ща­ют­ся, ста­ло быть дого­вор заклю­чен с теми, кто не имел на это пра­ва. Пусть выска­жет­ся теперь же, кто жела­ет: закон облек меня вла­стью мило­вать тех, кто про­сит о про­ще­нии, и карать винов­ных, если они не рас­ка­и­ва­ют­ся». Бренн рас­сви­ре­пел и подал знак к бою; и гал­лы, и рим­ляне обна­жи­ли мечи, но лишь тес­ни­ли друг дру­га в бес­по­рядоч­ных стыч­ках, даль­ше кото­рых дело не шло. Ино­го и не мог­ло быть в узких про­хо­дах меж­ду дома­ми, где не хва­та­ло места для бое­вой линии, и, быст­ро сооб­ра­зив это, Бренн отвел кель­тов (поте­ри их были неве­ли­ки) назад в лагерь, а ночью пол­но­стью очи­стил город и, прой­дя шесть­де­сят ста­ди­ев, оста­но­вил­ся под­ле доро­ги, веду­щей в Габии. На рас­све­те его настиг Камилл с пре­крас­но воору­жен­ны­ми и теперь уже пол­ны­ми отва­ги рим­ля­на­ми; после оже­сто­чен­ной и дол­гой бит­вы они погна­ли непри­я­те­ля, кото­рый понес страш­ный урон, и захва­ти­ли его лагерь. Из бег­ле­цов неко­то­рые пали сра­зу же, во вре­мя пре­сле­до­ва­ния, но бо́льшая их часть раз­бре­лась по окру­ге и была истреб­ле­на жите­ля­ми сосед­них дере­вень и горо­дов.

30. Так неожи­дан­но был взят Рим и еще более неожи­дан­но спа­сен, все­го про­быв под пятою вар­ва­ров семь меся­цев: при­дя в город через несколь­ко дней после квин­тиль­ских ид28, они оста­ви­ли его око­ло ид фев­ра­ля. Камилл спра­вил три­умф, неоспо­ри­мо при­чи­тав­ший­ся спа­си­те­лю оте­че­ства, уже погиб­ше­го, чело­ве­ку, кото­рый поис­ти­не воз­вра­тил Риму Рим. Да, ибо одно­вре­мен­но с победи­те­лем в город вер­ну­лись бег­ле­цы вме­сте с жена­ми и детьми, а им навстре­чу вышли защит­ни­ки Капи­то­лия, едва не погиб­шие от голо­да, и все обни­ма­ли друг дру­га и пла­ка­ли, не веря сво­е­му сча­стью, а жре­цы и слу­жи­те­ли богов, укра­сив спа­сен­ные ими свя­ты­ни, кото­рые они либо спря­та­ли перед вра­же­ским втор­же­ни­ем, либо унес­ли с собой, выстав­ля­ли их напо­каз, и радост­ным было это зре­ли­ще для граж­дан, кото­рым каза­лось, буд­то сами боги сно­ва схо­дят­ся в Рим. Камилл при­нес жерт­вы богам, очи­стил город, сле­дуя настав­ле­ни­ям опыт­ных в этом людей, а затем вос­ста­но­вил суще­ст­во­вав­шие преж­де хра­мы и сам воз­двиг храм Веще­го Гла­са29, най­дя то самое место, на кото­ром ночью боже­ст­вен­ный голос воз­ве­стил Цеди­цию о наше­ст­вии вар­ва­ров.

31. Как ни тяже­лы были розыс­ки участ­ков, на кото­рых рань­ше сто­я­ли хра­мы, все же, бла­го­да­ря усер­дию Камил­ла и неустан­ным трудам жре­цов, дело подви­га­лось впе­ред. Но ведь надо было еще отстро­ить город, раз­ру­шен­ный до осно­ва­ния, и при мыс­ли об этом народ охва­ты­ва­ло отча­я­ние. Люди мед­ли­ли: лишив­шись все­го, без денег, без сил, они нуж­да­лись в покое, в какой-то пере­дыш­ке после бед­ст­вий, а их жда­ла изну­ри­тель­ная работа. И посте­пен­но взгляды сно­ва ста­ли обра­щать­ся к Вей­ям, горо­ду, сохра­нив­ше­му­ся в цело­сти и снаб­жен­но­му всем, чего мож­но было желать, а это поло­жи­ло нача­ло новым про­ис­кам тех, кто при­вык угож­дать наро­ду в свое­ко­рыст­ных целях; зазву­ча­ли мятеж­ные речи про­тив Камил­ла, что-де он из често­лю­бия, соб­ст­вен­ной сла­вы ради, лиша­ет сограж­дан горо­да, где все гото­во для житья, застав­ля­ет их раз­би­рать раз­ва­ли­ны и под­ни­мать из пеп­ла это гро­мад­ное пожа­ри­ще — для того лишь, чтобы звать­ся не толь­ко вождем и пол­ко­вод­цем, но и осно­ва­те­лем Рима, засло­нив собою Рому­ла. Поэто­му, сенат, опа­са­ясь вол­не­ний, в тече­ние цело­го года не раз­ре­шал Камил­лу сло­жить пол­но­мо­чия — вопре­ки его жела­нию и несмот­ря на то, что ни разу еще дик­та­тор не зани­мал сво­ей долж­но­сти свы­ше шести меся­цев, — а сам дру­же­люб­ны­ми реча­ми ста­рал­ся ути­хо­ми­рить народ, ука­зы­вал ему на гроб­ни­цы геро­ев и моги­лы пред­ков, на свя­щен­ные места, кото­рые Ромул, Нума или кто дру­гой из царей отда­ли в дар богам и вве­ри­ли попе­че­нию потом­ков. Впро­чем, тол­куя о выш­нем про­мыс­ле, сена­то­ры преж­де все­го поми­на­ли све­же­сруб­лен­ную голо­ву30, кото­рая яви­лась взо­рам при осно­ва­нии Капи­то­лия в знак того, что это­му месту пред­на­зна­че­но сде­лать­ся гла­вою Ита­лии, и огонь Весты, кото­рый после вой­ны вестал­ки сно­ва зажгли, а граж­дане заду­ют и пога­сят, поки­нув Рим, и вели­кий то будет для них позор — доведет­ся ли им видеть свой город засе­лен­ным при­шле­ца­ми и чуже­стран­ца­ми, оста­нет­ся ли он пуст и пре­вра­тит­ся в паст­би­ще для овец! С таки­ми горь­ки­ми уве­ща­ни­я­ми не раз обра­ща­лись они и к отдель­ным лицам, и ко мно­гим сра­зу, но, вме­сте с тем, и сокру­ша­лись серд­цем, слу­шая, как народ стонет в страш­ной нуж­де, как граж­дане, срав­ни­вая себя с потер­пев­ши­ми кораб­ле­кру­ше­ние море­хо­да­ми, кото­рые выбра­лись на берег наги­ми и бес­по­мощ­ны­ми, молят не при­нуж­дать их соби­рать воеди­но остат­ки погиб­ше­го горо­да, когда есть дру­гой, целый и невреди­мый.

32. В кон­це кон­цов, Камилл назна­чил заседа­ние сена­та, на кото­ром мно­го гово­рил в защи­ту Рима сам, мно­го гово­ри­ли и дру­гие, мыс­лив­шие с ним соглас­но. Затем он под­нял­ся и попро­сил, чтобы Луций Лукре­ций, обык­но­вен­но пер­вым пода­вав­ший свое мне­ние, выска­зал­ся, а за ним по поряд­ку осталь­ные. Насту­пи­ла тиши­на, и Лукре­ций уже соби­рал­ся начать, как вдруг за две­ря­ми слу­чай­но про­зву­чал голос цен­ту­ри­о­на, кото­рый про­хо­дил мимо с отрядом днев­ной стра­жи и гром­ко при­ка­зал зна­ме­нос­цу задер­жать­ся и поста­вить зна­мя: луч­ше все­го-де оста­но­вить­ся на отдых здесь. Эти сло­ва разда­лись настоль­ко своевре­мен­но, настоль­ко пря­мо отве­ча­ли неуве­рен­ным разду­мьям о буду­щем, что Лукре­ций, воз­бла­го­да­рив бога, послав­ше­го зна­ме­ние, объ­явил, что при­со­еди­ня­ет­ся к его мне­нию, и все осталь­ные после­до­ва­ли при­ме­ру Лукре­ция. Пора­зи­тель­ная пере­ме­на слу­чи­лась и в настро­е­нии тол­пы, все при­зы­ва­ли друг дру­га взять­ся за работу и без вся­ко­го пла­на или поряд­ка выби­ра­ли себе место, где кому хоте­лось или было удоб­нее. Поэто­му ули­цы вновь воз­веден­но­го горо­да и ока­за­лись кри­вы­ми, дома сто­я­ли как попа­ло, а при­чи­ной все­му была спеш­ка: сооб­ща­ют, что и город­ские сте­ны и свои жили­ща рим­ляне отстро­и­ли в тече­ние года.

Люди, полу­чив­шие от Камил­ла пору­че­ние разыс­кать и обо­зна­чить гра­ни­цы свя­щен­ных участ­ков, — ведь все в Риме пере­ме­ша­лось, пере­пу­та­лось! — обхо­дя Пала­тин­ский холм, при­шли к хра­му Мар­са. Как и про­чие хра­мы, он был раз­ру­шен и сожжен вра­га­ми, и, вни­ма­тель­но осмат­ри­вая место, кото­рое они очи­ща­ли от раз­ва­лин, послан­ные набре­ли на про­ри­ца­тель­ский жезл Рому­ла, засы­пан­ный тол­стым сло­ем пеп­ла. Это загну­тая с обо­их кон­цов пал­ка, назы­ва­ет­ся она «литю­он»31. Ею поль­зу­ют­ся, гадая по поле­ту птиц, для того чтобы рас­чер­чи­вать небо на части; так же поль­зо­вал­ся ею и Ромул, искус­ней­ший из про­ри­ца­те­лей. Когда же он исчез из среды людей, жре­цы взя­ли жезл и при­об­щи­ли его к чис­лу непри­кос­но­вен­ных свя­тынь. Най­дя его теперь уцелев­шим от гибе­ли, кото­рая не щади­ла ниче­го, рим­ляне испол­ни­лись луч­ших надежд на судь­бу сво­его горо­да, решив, что это зна­ме­ние сулит ему веч­ную жизнь и бла­го­по­лу­чие.

33. Эти труды и дела еще не были завер­ше­ны, как нача­лась вой­на одно­вре­мен­но с эква­ми, вольска­ми и лати­ня­на­ми, вторг­ши­ми­ся в рим­ские вла­де­ния, а так­же с этрус­ка­ми, оса­див­ши­ми союз­ный рим­ля­нам город Сут­рий. Когда лати­няне окру­жи­ли вой­ско, рас­по­ло­жив­ше­е­ся у Меций­ской горы, и коман­до­вав­шие им три­бу­ны под угро­зою поте­ри лаге­ря посла­ли в Рим за помо­щью, Камилл был избран дик­та­то­ром в тре­тий раз.

Об этой войне суще­ст­ву­ет два рас­ска­за. Я нач­ну с бас­но­слов­но­го32. Пере­да­ют, что лати­няне, то ли ища пово­да к столк­но­ве­нию, то ли в самом деле желая сно­ва пород­нить­ся, попро­си­ли у рим­лян сво­бод­но­рож­ден­ных деву­шек и жен­щин. Рим­ляне не зна­ли, как посту­пить, — они и стра­ши­лись вой­ны, еще не опра­вив­шись, не набрав­шись сил после галль­ско­го наше­ст­вия, и подо­зре­ва­ли, что лати­ня­нам нуж­ны не жены, а залож­ни­цы, и что речь о супру­же­стве они ведут толь­ко при­ли­чия ради. И тогда рабы­ня по име­ни Туту­ла, кото­рую иные назы­ва­ют Фило­ти­дой, посо­ве­то­ва­ла вла­стям послать ее вме­сте с самы­ми моло­ды­ми, более дру­гих похо­жи­ми на сво­бод­ных граж­да­нок рабы­ня­ми, нарядив их неве­ста­ми из знат­ных родов, а об осталь­ном-де поза­бо­тит­ся она сама. Вла­сти согла­си­лись, выбра­ли слу­жа­нок, каких Туту­ла нашла при­год­ны­ми для сво­ей цели, укра­си­ли их бога­ты­ми одеж­да­ми и золо­том и пере­да­ли лати­ня­нам, кото­рые сто­я­ли лаге­рем невда­ле­ке от Рима. Ночью жен­щи­ны похи­ти­ли у вра­гов мечи, а Туту­ла (или Фило­ти­да) взо­бра­лась на высо­кую смо­ков­ни­цу и, рас­тя­нув за спи­ною плащ, пода­ла рим­ля­нам знак факе­лом, как и было дого­во­ре­но у нее с вла­стя­ми. Но никто боль­ше об этом уго­во­ре не знал, и пото­му вои­ны, кото­рых под­ня­ли и торо­пи­ли началь­ни­ки, высту­пи­ли в бес­по­ряд­ке, окли­ка­ли друг дру­га и с трудом нахо­ди­ли свое место в строю. Они подо­шли к лаге­рю лати­нян, кото­рый без­мя­теж­но спал, и, захва­тив его, пере­би­ли бо́льшую часть непри­я­те­лей. Это слу­чи­лось в ноны июля, тогда назы­вав­ше­го­ся квин­ти­ли­ем, и в память о собы­тии уста­нов­лен справ­ля­е­мый в этот день празд­ник. Преж­де все­го, тол­пою высы­пая за город­ские ворота, выкри­ки­ва­ют самые употре­би­тель­ные и рас­про­стра­нен­ные у рим­лян име­на — такие, как Гай, Марк, Луций и им подоб­ные, под­ра­жая вза­им­ным окли­кам, кото­рые зву­ча­ли в тогдаш­ней спеш­ке. Повсюду раз­гу­ли­ва­ют рабы­ни в пыш­ном убо­ре, осы­пая встреч­ных насмеш­ка­ми. Меж­ду рабы­ня­ми зате­ва­ет­ся бой — ведь и неко­гда они при­ня­ли уча­стие в сра­же­нии с лати­ня­на­ми. Обедать садят­ся в тени фиго­во­го дере­ва и самый этот день зовут «Капра­тин­ски­ми нона­ми», как пола­га­ют — по назва­нию смо­ков­ни­цы, с кото­рой девуш­ка пода­ла знак факе­лом (смо­ков­ни­ца по-латы­ни «капри­фи­кон»). Впро­чем, дру­гие гово­рят, буд­то бо́льшая часть этих обрядов свя­за­на с исчез­но­ве­ни­ем Рому­ла, ибо как раз в этот день он про­пал за горо­дом, неожи­дан­но объ­ятый мра­ком и бурей, или, как счи­та­ют неко­то­рые, во вре­мя сол­неч­но­го затме­ния; по месту, где это про­изо­шло, день полу­чил наиме­но­ва­ние «Капра­тин­ских нон». «Капра» — по-латы­ни коза, а Ромул исчез, высту­пая перед наро­дом близ Козье­го болота, как об этом рас­ска­за­но в его жиз­не­опи­са­нии.

34. Дру­гой рас­сказ, с кото­рым согла­ша­ет­ся боль­шин­ство писа­те­лей, таков. Избран­ный дик­та­то­ром в тре­тий раз и узнав, что вой­ско во гла­ве с три­бу­на­ми окру­же­но лати­ня­на­ми и вольска­ми, Камилл был вынуж­ден воору­жить даже тех граж­дан, кото­рые уже вышли из воз­рас­та. Он пустил­ся в дале­кий обход, обо­гнул Меций­скую гору неза­мет­но для про­тив­ни­ка, оста­но­вил­ся у него в тылу и, раз­ло­жив­ши боль­шие кост­ры, дал знать рим­ля­нам о сво­ем появ­ле­нии. Оса­жден­ные вос­пря­ну­ли духом и реши­ли сами напасть на вра­га. Лати­няне и воль­ски, очу­тив­шись меж двух огней, стя­ну­ли все свои силы в лагерь и ста­ли обно­сить его частым пали­са­дом, ото­всюду заграж­дая под­сту­пы к нему в наме­ре­нии дождать­ся под­креп­ле­ний из дому и помо­щи от этрус­ков. Камилл понял это и, опа­са­ясь, как бы само­му не при­шлось испы­тать судь­бу окру­жен­но­го им про­тив­ни­ка, поспе­шил исполь­зо­вать бла­го­при­ят­ные для рим­лян обсто­я­тель­ства. Так как вра­же­ские заграж­де­ния были дере­вян­ные, а с гор ран­ним утром дул силь­ный ветер, он загото­вил зажи­га­тель­ные сна­ряды и, неза­дол­го до рас­све­та выведя сво­их людей, одним при­ка­зал кри­чать погром­че и метать копья и стре­лы — всем с одной сто­ро­ны, про­чие же, те, кому пред­сто­я­ло пустить в ход огонь, под началь­ст­вом само­го Камил­ла, нахо­дясь по дру­гую сто­ро­ну, откуда обык­но­вен­но ветер дул на лагерь рез­че все­го, жда­ли сво­его часа. Когда бит­ва уже завя­за­лась, взо­шло солн­це, ветер задул с боль­шой силой, и тут Камилл, подав сиг­нал к напа­де­нию, засы­пал часто­кол зажи­га­тель­ны­ми стре­ла­ми. Вспых­ну­ло огром­ное пла­мя и быст­ро побе­жа­ло вокруг, нахо­дя себе пищу во мно­же­стве дере­вян­ных стол­бов пали­са­да, меж тем как у лати­нян не было ника­ких средств, чтобы с ним бороть­ся, и ско­ро уже весь лагерь был объ­ят пожа­ром. Вра­ги сби­лись в кучу, но затем волей-нево­лей нача­ли выска­ки­вать из огня — пря­мо на рим­лян, с ору­жи­ем в руках выстро­ив­ших­ся перед укреп­ле­ни­я­ми. Немно­гие избег­ли гибе­ли, те же, кто остал­ся в лаге­ре, сго­ре­ли все до одно­го. Пла­мя буше­ва­ло до тех пор, пока его не пога­си­ли рим­ляне, чтобы раз­гра­бить непри­я­тель­ское доб­ро.

35. После это­го, оста­вив сво­его сына Луция кара­у­лить плен­ных и добы­чу, Камилл вторг­ся во вра­же­ские вла­де­ния, взял город эквов, при­вел к покор­но­сти воль­сков и сра­зу же дви­нул­ся к Сут­рию, еще не зная, что там слу­чи­лось, и торо­пясь изба­вить от опас­но­сти союз­ни­ков, окру­жен­ных этрус­ка­ми. А сут­рий­цы тем вре­ме­нем уже сда­ли город вра­гам и, лишив­шись все­го иму­ще­ства, выпу­щен­ные в одном толь­ко пла­тье на теле, с жена­ми и детьми встре­ти­ли Камил­ла по доро­ге и со сле­за­ми сето­ва­ли на свою судь­бу. Камилл и сам был тро­нут их жал­ким видом, и, заме­чая, что вои­ны, за кото­рых судо­рож­но цеп­ля­лись сут­рий­цы, тоже пла­чут и него­ду­ют, решил не откла­ды­вать воз­мездия, но идти на Сут­рий в тот же день, рас­счи­ты­вая, что люди, толь­ко что овла­дев­шие бога­тым, обиль­ным все­ми бла­га­ми горо­дом, не оста­вив­шие в нем ни одно­го вра­га и не ожи­даю­щие вра­га извне, обна­ру­жат пол­ней­шую рас­пу­щен­ность и забу­дут об осто­рож­но­сти. Рас­чет ока­зал­ся верен: рим­лян никто не заме­тил и не задер­жал, не толь­ко по пути через зем­лю сут­рий­цев, но и тогда, когда они уже подо­шли к воротам и заня­ли сте­ны. Нигде не было ни одно­го кара­уль­но­го: все пьян­ст­во­ва­ли и пиро­ва­ли, рас­се­яв­шись по домам. Когда этрус­ки, нако­нец, поня­ли, что нахо­дят­ся в руках непри­я­те­ля, мно­гие даже не пыта­лись бежать, но либо поги­ба­ли самой позор­ной смер­тью, не выхо­дя из домов, либо сда­ва­лись вра­гу, — вот до какой низо­сти дове­ли их обжор­ство и хмель. Таким обра­зом Сут­рию выпа­ло на долю в один день быть взя­тым два­жды: новые вла­дель­цы его поте­ря­ли, а ста­рые при­об­ре­ли вновь бла­го­да­ря Камил­лу.

36. Три­умф по слу­чаю побед над эква­ми, вольска­ми и этрус­ка­ми при­нес Камил­лу не мень­ше сла­вы и искрен­ней при­зна­тель­но­сти, неже­ли пер­вые два: даже тех из граж­дан, кото­рые осо­бен­но ему завидо­ва­ли и обыч­но все его успе­хи жела­ли бы отне­сти за счет ско­рее удач­ли­во­сти, чем доб­ле­сти, на этот раз подви­ги Камил­ла заста­ви­ли воздать долж­ное его спо­соб­но­стям и пред­при­им­чи­во­сти. Меж­ду его про­тив­ни­ка­ми и завист­ни­ка­ми самым извест­ным был Марк Ман­лий, тот, что пер­вым сбро­сил с Капи­то­лия кель­тов, когда они ночью напа­ли на кре­пость, и полу­чил за это про­зви­ще Капи­то­лий­ско­го. Он при­тя­зал на пер­вое место сре­ди сограж­дан, но не в силах был затмить сла­ву Камил­ла бла­го­род­ны­ми сред­ства­ми, а пото­му пошел самым обыч­ным и прото­рен­ным путем, веду­щим к тиран­нии, — стал искать бла­го­склон­но­сти тол­пы, преж­де все­го тем, что засту­пал­ся за долж­ни­ков, одних защи­щая от заи­мо­дав­цев в суде, дру­гих силою выры­вая из рук вла­стей и пре­пят­ст­вуя испол­не­нию закон­ных при­го­во­ров, так что ско­ро вокруг него собра­лось мно­же­ство неиму­щих, кото­рые дер­жа­лись слиш­ком дерз­ко и сея­ли бес­по­ряд­ки на фору­ме, наво­дя нема­лый страх на луч­ших граж­дан. Чтобы с этим покон­чить, был назна­чен дик­та­тор — Квинт Капи­то­лий­ский. Он заклю­чил Ман­лия в тюрь­му, но тогда народ сме­нил одеж­ду, что дела­лось обыч­но в знак вели­ких несча­стий, касаю­щих­ся все­го государ­ства, и сенат, боясь мяте­жа, при­ка­зал осво­бо­дить Ман­лия. Выпу­щен­ный на сво­бо­ду, он нисколь­ко не испра­вил­ся, напро­тив, стал еще раз­нуздан­нее заис­ки­вать перед тол­пой и воз­му­щать город. Сно­ва был избран воен­ным три­бу­ном Камилл. Ман­лий ока­зал­ся под судом, но неодо­ли­мым пре­пят­ст­ви­ем для обви­ни­те­лей был вид на Капи­то­лий, откры­вав­ший­ся с фору­ма, — вид того места, на кото­ром Ман­лий бил­ся с кель­та­ми: он вну­шал чув­ство состра­да­ния всем при­сут­ст­во­вав­шим, да и сам ответ­чик, про­сти­рая в ту сто­ро­ну руки, со сле­за­ми напо­ми­нал о сво­ей доб­ле­сти в ноч­ном бою, так что судьи были в затруд­не­нии и мно­го раз откла­ды­ва­ли дело, не желая оправ­дать пре­ступ­ле­ние, ясней­шим обра­зом дока­зан­ное, но не в силах и при­ме­нить закон, посколь­ку у всех перед гла­за­ми сто­ял подвиг обви­ня­е­мо­го. Сооб­ра­зив­ши это, Камилл пере­нес суд за город, в Пете­лий­скую рощу, а так как оттуда не было вид­но Капи­то­лия, то и обви­ни­тель бес­пре­пят­ст­вен­но ска­зал свою речь, и у судей вос­по­ми­на­ния о былом отсту­пи­ли перед спра­вед­ли­вым гне­вом на бес­чин­ства послед­не­го вре­ме­ни. Ман­лия осуди­ли на смерть, отве­ли на Капи­то­лий и сверг­ли со ска­лы. Одно и то же место ста­ло памят­ни­ком и самой счаст­ли­вой из его удач и вели­чай­шей неуда­чи. Рим­ляне затем снес­ли его дом, воз­двиг­ли храм боги­ни, кото­рую назы­ва­ют Моне­той33, и поста­но­ви­ли, чтобы впредь ни один из пат­ри­ци­ев не жил в кре­по­сти.

37. Камилл, кото­ро­го в шестой раз при­зы­ва­ли на долж­ность воен­но­го три­бу­на, отка­зы­вал­ся, ссы­ла­ясь на пре­клон­ные годы и в то же вре­мя, веро­ят­но, боясь зави­сти и рас­пла­ты за уда­чу, кото­рые ведет за собой такая сла­ва и победа. Самым надеж­ным и неоспо­ри­мым изви­не­ни­ем ему слу­жи­ла телес­ная немощь: как раз в те дни он был болен. Но народ не усту­пал, кри­ча, что ему не при­дет­ся ни ска­кать вер­хом, ни драть­ся в пешем строю, — не надо-де им это­го, — пусть толь­ко дает сове­ты и коман­ду­ет! Итак, Камил­ла заста­ви­ли при­нять началь­ство и вме­сте с одним из това­ри­щей по долж­но­сти, Луци­ем Фури­ем, немед­лен­но вести вой­ско на вра­гов. Это были зна­чи­тель­ные силы пре­не­стин­цев и воль­сков, разо­ряв­шие зем­ли союз­ных рим­ля­нам наро­дов. Высту­пив в поход и раз­бив лагерь невда­ле­ке от про­тив­ни­ка, Камилл, наде­ясь, что вре­мя само поло­жит войне конец, наме­ре­вал­ся укло­нять­ся от бит­вы, а в слу­чае край­ней необ­хо­ди­мо­сти дать ее не преж­де, чем попра­вит­ся его здо­ро­вье. Но Луций, това­рищ Камил­ла по долж­но­сти, в жаж­де сла­вы неудер­жи­мо рвал­ся навстре­чу опас­но­сти и рве­ни­ем сво­им зара­жал всех началь­ни­ков, и вот, опа­са­ясь, как бы не реши­ли, буд­то он из зави­сти лиша­ет моло­дых людей успе­ха и сла­вы, Камилл, вопре­ки сво­е­му жела­нию, раз­ре­шил Луцию выстро­ить вой­ско к бою, сам же, по болез­ни, остал­ся с немно­ги­ми в лаге­ре. Луций очер­тя голо­ву ринул­ся на про­тив­ни­ка, но был отбро­шен, и когда Камилл узнал, что рим­ляне отсту­па­ют, он не сдер­жал­ся, вско­чил с посте­ли и, столк­нув­шись с бегу­щи­ми у лагер­ных ворот, стал вме­сте со сво­и­ми спут­ни­ка­ми протал­ки­вать­ся через тол­пу в том направ­ле­нии, откуда при­бли­жа­лась пого­ня, так что одни сра­зу же пово­ра­чи­ва­ли и сле­до­ва­ли за ним, а дру­гие, те, что еще нес­лись ему навстре­чу, оста­нав­ли­ва­лись, смы­ка­ли щиты и при­зы­ва­ли друг дру­га не посра­мить сво­его пол­ко­во­д­ца. Таким обра­зом вра­ги вынуж­де­ны были пре­кра­тить пре­сле­до­ва­ние. Назав­тра Камилл вывел вой­ска, начал бит­ву и нанес про­тив­ни­ку страш­ное пора­же­ние; он захва­тил непри­я­тель­ский лагерь, ворвав­шись туда на пле­чах бег­ле­цов и чуть ли не всех до послед­не­го истре­бив. После это­го, полу­чив сооб­ще­ние, что город Сат­рия взят этрус­ка­ми, а жите­ли — все до одно­го рим­ские граж­дане — пере­би­ты, он бо́льшую и наи­ме­нее подвиж­ную часть сво­их сил отпра­вил в Рим и с самы­ми креп­ки­ми и отваж­ны­ми вои­на­ми напал на засев­ших в горо­де этрус­ков, одо­лел их и одних умерт­вил, про­чих же изгнал.

38. Вер­нув­шись в Рим с огром­ной добы­чей, Камилл дока­зал, что муд­рее всех были те, кото­рые не испу­га­лись ста­ро­сти и немо­щи пол­ко­во­д­ца опыт­но­го и храб­ро­го и, несмот­ря на отказ и болезнь, избра­ли его, а не кого-нибудь из моло­дых, упор­но домо­гав­ших­ся вла­сти. Поэто­му, когда заго­во­ри­ли об отпа­де­нии туску­лан­цев, идти на них дол­жен был Камилл, взяв с собою одно­го из пяти това­ри­щей по долж­но­сти. Хотя все пяте­ро выра­жа­ли горя­чее жела­ние его сопро­вож­дать, он пре­не­брег прось­ба­ми осталь­ных и выбрал Луция Фурия. Тако­го выбо­ра никто не ожи­дал: ведь это был тот самый Фурий, кото­рый недав­но отва­жил­ся, идя Камил­лу напе­ре­кор, всту­пить в бит­ву и про­иг­рал ее! Но, по-види­мо­му, желая пре­дать забве­нию этот печаль­ный слу­чай и смыть с Луция позор­ное пят­но, Камилл и ока­зал ему пред­по­чте­ние перед все­ми. Меж­ду тем, туску­лан­цы, ста­ра­ясь загла­дить свою вину, при­бег­ли к хит­ро­сти: хотя Камилл уже высту­пил про­тив них, поля и паст­би­ща, точ­но в мир­ное вре­мя, запол­ня­ли зем­ледель­цы и пас­ту­хи, ворота горо­да были отво­ре­ны, дети в шко­лах про­дол­жа­ли учить­ся, ремес­лен­ни­ки труди­лись у себя по мастер­ским, обра­зо­ван­ные горо­жане рас­ха­жи­ва­ли в тогах по пло­ща­ди, вла­сти усерд­но отво­ди­ли рим­ля­нам дома под постой, слов­но никто не ожи­дал ника­кой беды и не знал за собою ниче­го дур­но­го. Все это, прав­да, не поко­ле­ба­ло уве­рен­но­сти Камил­ла в измен­ни­че­ских дей­ст­ви­ях туску­лан­цев, но их рас­ка­я­ние в измене вызва­ло у него сочув­ст­вие — он велел им отправ­лять­ся в Рим и про­сить сенат сме­нить гнев на милость, а затем сам помог про­си­те­лям добить­ся для Туску­ла пол­но­го про­ще­ния и воз­вра­та всех прав граж­дан­ства. Тако­вы наи­бо­лее заме­ча­тель­ные дея­ния Камил­ла, отно­ся­щи­е­ся к тому году, когда он был воен­ным три­бу­ном в шестой раз.

39. Затем Лици­ний Сто­лон учи­нил в Риме страш­ные бес­по­ряд­ки: народ под­нял­ся про­тив сена­та, тре­буя, чтобы из двух кон­су­лов один во вся­ком слу­чае был пле­бе­ем, а не оба пат­ри­ци­я­ми. Народ­ные три­бу­ны были избра­ны, но про­из­ве­сти кон­суль­ские выбо­ры тол­па не дала. Так как без­вла­стие гро­зи­ло государ­ст­вен­ным делам еще боль­шим раз­бро­дом, сенат назна­чил Камил­ла дик­та­то­ром в чет­вер­тый раз — вопре­ки воле наро­да, да и сам он при­нял долж­ность без вся­кой охоты, не желая бороть­ся про­тив тех, кому мно­го­чис­лен­ные и вели­кие бит­вы дали пра­во гово­рить с ним, Камил­лом, запро­сто и откро­вен­но. Ведь бо́льшая часть его дел совер­ше­на была на войне, сов­мест­но с эти­ми людь­ми, а не на фору­ме, с пат­ри­ци­я­ми, кото­рые и теперь — он это пони­мал! — выбра­ли его по зло­бе и зави­сти, чтобы он либо сокру­шил силу наро­да, либо сам потер­пел кру­ше­ние, не выпол­нив сво­ей зада­чи. Тем не менее, пыта­ясь как-то помочь беде, он узнал день, в кото­рый народ­ные три­бу­ны заду­ма­ли про­ве­сти закон, и, назна­чив на этот же день воен­ный набор, стал звать народ с фору­ма на Поле34, угро­жая за непо­ви­но­ве­ние боль­шим штра­фом. Со сво­ей сто­ро­ны, три­бу­ны на фору­ме гро­зи­лись — и клят­вою под­твер­жда­ли свои угро­зы — оштра­фо­вать его на пять­де­сят тысяч дена­ри­ев, если он не пре­кра­тит отвле­кать народ от пода­чи голо­сов, и то ли он испу­гал­ся ново­го осуж­де­ния и изгна­ния, счи­тая их позо­ром для себя на склоне лет, после вели­ких заслуг и подви­гов, то ли не мог и не хотел бороть­ся с неодо­ли­мою силой тол­пы, — во вся­ком слу­чае, он ушел домой, а в бли­жай­шие дни сло­жил пол­но­мо­чия, сослав­шись на болезнь. Сенат назна­чил дру­го­го дик­та­то­ра, и тот, поста­вив началь­ни­ком кон­ни­цы35 само­го зачин­щи­ка бес­по­ряд­ков, Сто­ло­на, дал утвер­дить закон, силь­нее все­го опе­ча­лив­ший пат­ри­ци­ев: он запре­щал кому бы то ни было вла­деть более чем пятью­ста­ми юге­ров зем­ли. Сто­лон было стя­жал себе гром­кую сла­ву этой победой при голо­со­ва­нии, но немно­го спу­стя, ули­чен­ный в том, что сам вла­де­ет таким коли­че­ст­вом зем­ли, какое вос­пре­пят­ст­во­вал иметь дру­гим, понес нака­за­ние на осно­ва­нии соб­ст­вен­но­го зако­на.

40. Нере­шен­ным оста­вал­ся вопрос об избра­нии кон­су­лов — самый тяж­кий и мучи­тель­ный, нача­ло и пер­вая при­чи­на бес­по­ряд­ков, доста­вив­ший боль­ше все­го хло­пот и непри­ят­но­стей сена­ту в его раз­но­гла­си­ях с наро­дом. Но тут при­шло досто­вер­ное изве­стие, что десят­ки тысяч кель­тов, под­няв­шись от бере­гов Адри­а­ти­че­ско­го моря, сно­ва дви­жут­ся на Рим. Слух о войне не замед­лил под­твер­дить­ся ее злы­ми дела­ми: враг опу­сто­шал поля, и насе­ле­ние, кото­ро­му нелег­ко было добрать­ся до Рима, раз­бе­га­лось по горам. Страх перед гал­ла­ми разом пре­сек раздо­ры, и, сой­дясь, нако­нец, во мне­ни­ях, тол­па[3] и луч­шие граж­дане, сенат и народ еди­но­глас­но избра­ли дик­та­то­ром Камил­ла — в пятый раз. Хотя он был глу­бо­кий ста­рик и дожи­вал уже вось­мой деся­ток, но, видя в какой край­но­сти и опас­но­сти оте­че­ство, не стал, как преж­де, изви­нять­ся и при­во­дить пред­ло­ги для отка­за, а немед­лен­но при­нял коман­до­ва­ние и при­сту­пил к набо­ру. Зная, что сила вар­ва­ров в мечах, кото­ры­ми они рубят­ся, одна­ко, без вся­ко­го искус­ства, истин­но по-вар­вар­ски, разя глав­ным обра­зом в пле­чи и голо­ву, он при­ка­зал выко­вать для тяже­лой пехоты шле­мы сплошь из желе­за, с глад­кою, ров­ною поверх­но­стью, чтобы мечи либо соскаль­зы­ва­ли, либо лома­лись, щиты же велел забрать по краю мед­ной чешу­ей, так как дере­во само по себе от уда­ров не защи­ща­ло. Вои­нов он научил обра­щать­ся с мета­тель­ным копьем, как с пикою, и под­став­лять его под уда­ры вра­же­ских мечей.

41. Когда кель­ты были уже близ­ко и лагерь их, весь наби­тый огром­ною, обре­ме­ни­тель­ной добы­чей, нахо­дил­ся у реки Ание­на, Камилл вывел вой­ско и рас­по­ло­жил его на поло­гом, но иссе­чен­ном мно­го­чис­лен­ны­ми рас­се­ли­на­ми леси­стом хол­ме, так что бо́льшая часть рим­ских сил оста­ва­лась скры­той, а та, кото­рая была вид­на, слов­но бы в стра­хе тес­ни­лась на высотах. Желая укре­пить в непри­я­те­ле это впе­чат­ле­ние, Камилл не мешал гра­бить поля в долине, но, обне­ся свой лагерь валом, не тро­гал­ся с места до тех пор, пока не убедил­ся, что иные из гал­лов рыс­ка­ют по окрест­но­стям в поис­ках про­до­воль­ст­вия, все же про­чие, сидя в лаге­ре, толь­ко и зна­ют, что объ­едать­ся да пьян­ст­во­вать. Тогда, еще ночью выслав впе­ред лег­ко воору­жен­ных пехо­тин­цев, чтобы они поме­ша­ли вар­ва­рам стро­ить­ся в бое­вой порядок и с само­го нача­ла при­ве­ли их в заме­ша­тель­ство сво­им напа­де­ни­ем, он ран­ним утром спу­стил­ся вниз и выстро­ил на рав­нине тяже­лую пехоту, мно­го­чис­лен­ную и муже­ст­вен­ную, а не мало­чис­лен­ную и роб­кую, как ожи­да­ли вар­ва­ры. Уже это одно сокру­ши­ло высо­ко­ме­рие кель­тов, кото­рые не вери­ли, что враг решит­ся на них напасть. Затем впе­ред бро­си­лась лег­кая пехота и, бес­пре­рыв­но тре­во­жа про­тив­ни­ка, заста­ви­ла его при­нять бой, преж­де чем он стал в обыч­ном поряд­ке и раз­бил­ся по отрядам. Нако­нец, Камилл ввел в сра­же­ние тяже­ло­во­ору­жен­ных пехо­тин­цев, и гал­лы, обна­жив мечи, поспе­ши­ли всту­пить в руко­паш­ную, но рим­ляне обес­си­ли­ва­ли уда­ры, встре­чая их копья­ми и желе­зом доспе­хов, так что мечи, недо­ста­точ­но креп­кие и тон­ко выко­ван­ные, быст­ро гну­лись и иззуб­ри­ва­лись, тогда как щиты вар­ва­ров тяну­ла к зем­ле тяжесть про­бив­ших их насквозь копий. Поэто­му гал­лы бро­си­ли соб­ст­вен­ное ору­жие и, ловя рука­ми вра­же­ские копья, ста­ра­лись отве­сти их в сто­ро­ну. Видя, что гал­лы лише­ны какой бы то ни было защи­ты, рим­ляне взя­лись за мечи и изру­би­ли тех, что бились в пер­вых рядах, осталь­ные же бро­си­лись врас­сып­ную по рав­нине: они зна­ли, что Камилл еще рань­ше занял хол­мы и высоты, а что лагерь их, кото­рый, пона­де­яв­шись на свою храб­рость, они оста­ви­ли неукреп­лен­ным, захва­тить будет неслож­но.

Эта бит­ва, как сооб­ща­ют, про­изо­шла через три­на­дцать лет после взя­тия Рима36, и лишь она вну­ши­ла рим­ля­нам твер­дую уве­рен­ность в сво­ем пре­вос­ход­стве над кель­та­ми, кото­рых до той поры они очень боя­лись, счи­тая, что в пер­вый раз вар­ва­ры были побеж­де­ны болез­ня­ми и неожи­дан­ной неми­ло­стью судь­бы, а не муже­ст­вом рим­лян. Так силен был этот страх, что они изда­ли закон, осво­бож­дав­ший жре­цов от служ­бы в вой­ске во всех слу­ча­ях за исклю­че­ни­ем лишь вой­ны с гал­ла­ми.

42. Это было послед­нее из воен­ных сра­же­ний Камил­ла. Город Велит­ры он взял мимо­хо­дом: они поко­ри­лись без боя. Но оста­ва­лось еще вели­чай­шее и труд­ней­шее из сра­же­ний на государ­ст­вен­ном попри­ще — борь­ба с наро­дом, кото­рый вер­нул­ся после победы с новы­ми сила­ми и тре­бо­вал, чтобы один из кон­су­лов был пле­бей — в нару­ше­ние суще­ст­во­вав­ше­го зако­на и вопре­ки упор­но­му сопро­тив­ле­нию сена­та; а сенат не раз­ре­шал Камил­лу сло­жить пол­но­мо­чия, пола­гая, что с помо­щью огром­ных прав и вла­сти, кото­рые дает долж­ность дик­та­то­ра, лег­че отста­и­вать дело ари­сто­кра­тии. Одна­жды, когда Камилл зани­мал­ся на фору­ме дела­ми, слу­жи­тель, послан­ный народ­ны­ми три­бу­на­ми, при­ка­зал ему сле­до­вать за собой и поло­жил руку на пле­чо, наме­ре­ва­ясь уве­сти. На фору­ме под­нял­ся такой крик, такая сума­то­ха, каких еще нико­гда не быва­ло, сви­та Камил­ла пыта­лась столк­нуть слу­жи­те­ля с воз­вы­ше­ния, тол­па вни­зу при­зы­ва­ла тащить дик­та­то­ра силой. Еще не зная тол­ком, как посту­пить, Камилл все же не бро­сил бразды прав­ле­ния, но вме­сте с сена­то­ра­ми напра­вил­ся в сенат; преж­де, чем вой­ти, он обер­нул­ся в сто­ро­ну Капи­то­лия и помо­лил­ся богам, про­ся их даро­вать нача­то­му самый счаст­ли­вый исход и обе­щая, если вол­не­ния уля­гут­ся, воз­двиг­нуть храм Согла­сия. В сена­те раз­го­рел­ся оже­сто­чен­ный спор, но из двух про­ти­во­по­лож­ных точек зре­ния верх одер­жа­ла более мир­ная, соглас­но кото­рой сле­до­ва­ло пой­ти на уступ­ки наро­ду и поз­во­лить ему выби­рать одно­го кон­су­ла из сво­ей среды. Это реше­ние дик­та­тор объ­явил наро­ду, и тот сра­зу же, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, радост­но при­ми­рил­ся с сена­том, а Камил­ла с вос­тор­жен­ны­ми воз­гла­са­ми и руко­плес­ка­ни­я­ми про­во­дил домой. Назав­тра рим­ляне, собрав­шись, поста­но­ви­ли: храм Согла­сия37, кото­рый обе­щал постро­ить Камилл, воз­двиг­нуть, — в память о про­ис­шед­шем, — в виду сена­та и Народ­но­го собра­ния; к так назы­вае­мым Латин­ским празд­не­ствам при­ба­вить еще один день и справ­лять их четы­ре дня под­ряд; нако­нец, безот­ла­га­тель­но всем рим­ля­нам при­не­сти жерт­вы и укра­сить себя вен­ка­ми.

Под руко­вод­ст­вом Камил­ла были про­веде­ны выбо­ры: кон­су­ла­ми ста­ли Марк Эми­лий — из пат­ри­ци­ев и Луций Секс­тий — пер­вым из пле­бе­ев. Этим завер­ши­лась дея­тель­ность Камил­ла.

43. В сле­дую­щем году на Рим обру­ши­лась поваль­ная болезнь, кото­рая погу­би­ла бес­чис­лен­ное мно­же­ство про­сто­го наро­да и почти всех долж­ност­ных лиц. Умер и Камилл, окон­чив свои дни в столь пре­клон­ном воз­расте, како­го уда­ет­ся достиг­нуть немно­гим, одна­ко эта кон­чи­на огор­чи­ла рим­лян силь­нее, неже­ли смерть всех уне­сен­ных в ту пору болез­нью, взя­тых вме­сте.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1пять раз изби­рав­ший­ся дик­та­то­ром… — Камилл изби­рал­ся в 396, 390, 389, 368, 367 гг.
  • 2Воен­ные три­бу­ны с кон­суль­ской вла­стью — Вер­хов­ные долж­ност­ные лица рим­ской рес­пуб­ли­ки, часто выби­рав­ши­е­ся вме­сто кон­су­лов меж­ду 444 и 367 гг.; на эту долж­ность мог­ли выби­рать­ся пле­беи, а на кон­суль­скую не мог­ли. Чис­ло этих три­бу­нов коле­ба­лось от 3 до 8; (не путать с народ­ны­ми три­бу­на­ми, о кото­рых см. Гай, 7, и с воен­ны­ми — точ­нее «вой­ско­вы­ми» — три­бу­на­ми, коман­ди­ра­ми леги­о­нов в позд­ней рес­пуб­ли­ке).
  • 3долж­ность цен­зо­ра… — Камилл полу­чил ее в 403 г., т. е. никак не за подви­ги 431 г.
  • 4вто­рич­нодолж­ность воен­но­го три­бу­на. — В 398 г. (в пер­вый раз — в 401 г.).
  • 5Латин­ские празд­не­ства — празд­ник, справ­ляв­ший­ся каж­дый год (но не в опре­де­лен­ный день) на Аль­бан­ской горе сою­зом латин­ских горо­дов в честь Юпи­те­ра Лати­а­рия (покро­ви­те­ля Лация).
  • 6Боль­шие игры — Игры, посвя­щен­ные Юпи­те­ру Бла­го­му Вели­чай­ше­му, пер­во­на­чаль­но устра­и­ва­лись лишь от слу­чая к слу­чаю, глав­ным обра­зом в честь побед и три­ум­фов, но впо­след­ст­вии сде­ла­лись еже­год­ным празд­ни­ком, справ­ляв­шим­ся в сен­тяб­ре.
  • 7Мать Мату­та — древ­не­ита­лий­ская боги­ня утра, вес­ны и роже­ниц, отож­дест­влен­ная с гре­че­ской Лев­ко­те­ей. Лев­ко­тея (Ино) и ее супруг Афа­мант вос­пи­та­ли Дио­ни­са, и за это рев­ни­вая Гера пора­зи­ла их безу­ми­ем, Ино с малень­ким сыном бро­си­лась в море и была при­ня­та в сонм мор­ских богов. По дру­гой вер­сии, она сама уби­ла сына, рев­нуя мужа к рабыне.
  • 8Камилл решил пере­вез­тиста­тую Геры. — В знак того, что эта боги­ня (Юно­на), покро­ви­тель­ни­ца Вей, будет отныне покро­ви­тель­ни­цей Рима. Ей был выстро­ен храм на Авен­тине.
  • 9по сло­вам Ливия… — V, 22.
  • 9Золо­той кра­тер — боль­шой сосуд для сме­ши­ва­ния вина с водой, из кото­ро­го смесь раз­ли­ва­лась по чашам.
  • 10Эоло­вы ост­ро­ва — Липар­ские ост­ро­ва, сами счи­тав­ши­е­ся гнездом пира­тов.
  • 11по при­ме­ру Ахил­ла… — «Или­а­да», I, 225—244: «Вре­мя при­дет, и дана­ев сыны поже­ла­ют Пелида…» Ср. Ар., 7.
  • 12Смерть цен­зо­ра… — Во вре­мя испол­не­ния долж­но­сти это было дур­ным зна­ме­ни­ем.
  • 13Рипей­ские горы — услов­ное поня­тие антич­ных гео­гра­фов: водо­раздел, отде­ля­ю­щий южные реки Евро­пы от север­ных. Впо­след­ст­вии это назва­ние пере­не­се­но на Ураль­ские горы.
  • 14Феци­а­ла­ми — см. Нума, 12.
  • 15у реки Аллии… — Малень­кий левый при­ток Тиб­ра немно­го выше Фиден (90 ста­ди­ев — ок. 16 км к севе­ру от Рима).
  • 16в тот самый день… — 18 июля 390 г. (по лето­ис­чис­ле­нию Варро­на) или 387 г. (по Поли­бию; 386 г. по Дио­до­ру). Гибель (в заса­де) 300 Фаби­ев, кото­рые сила­ми одно­го сво­его рода реши­лись вести вой­ну с этрус­ка­ми, отно­сит­ся к 477 г.; един­ст­вен­ный спас­ший­ся Фабий стал пред­ком всех позд­ней­ших (в том чис­ле и дик­та­то­ра Фабия Мак­си­ма).
  • 17Герак­лит, пори­цав­ший Геси­о­да — см. «Труды и дни», 760 сл. Даты пере­чис­ля­е­мых сра­же­ний — Левк­тры 371, Кересс точ­но неиз­ве­стен, Мара­фон 490, Пла­тея 479, Арбе­лы 331, Нак­сос 376, Сала­мин 480, Гра­ник 334, Кри­мис (Тимо­ле­он­та) 341 (?), Кран­нон 322, Херо­нея 338, раз­ру­ше­ние Фив 335, окку­па­ция Муни­хия 322, Арав­си­он (Цепи­о­на) 105, Арта­к­са­та (Лукул­ла) 68, пора­же­ние Архида­ма III в Ита­лии — 338. Ср. так­же Фок., 28 и Лук., 27.
  • 18«О днях» — (счаст­ли­вых и несчаст­ли­вых) — это сочи­не­ние Плу­тар­ха до нас не дошло.
  • 19Мисте­рии — Элев­син­ские, в честь Демет­ры, Коры и Иак­ха (см. Фем., прим. 32).
  • 20в «Рим­ских изыс­ка­ни­ях» — Плу­тарх, Рим­ские вопро­сы, 25.
  • 21Царь Нума — См.; Нума, 9; в этом рас­суж­де­нии об огне есть отго­лос­ки фило­со­фии Герак­ли­та.
  • 22Пал­ла­дий — изо­бра­же­ние Афи­ны Пал­ла­ды, по пре­да­нию, упав­шее с неба и хра­нив­ше­е­ся в Трое как залог ее непо­беди­мо­сти.
  • 23Само­фра­кий­ские свя­ты­ни — мисте­рии на ост­ро­ве Само­фра­кии в честь зага­доч­ных под­зем­ных богов каби­ров (ино­гда сбли­жае­мых с теми же Демет­рой, Корой и др.) счи­та­лись вто­ры­ми по важ­но­сти после Элев­син­ских.
  • 24Ари­сто­тель — в сохра­нив­ших­ся сочи­не­ни­ях Ари­сто­те­ля таких упо­ми­на­ний нет.
  • 25При­нять коман­до­ва­ние… — Весь рас­сказ о том, как Камилл отбил Рим и нака­зал гал­лов, — пат­рио­ти­че­ская фан­та­зия ран­них рим­ских исто­ри­ков.
  • 26Ворота Кар­мен­ты — на севе­ро-запа­де Капи­то­лий­ско­го хол­ма.
  • 27Днев­ное про­пи­та­ние — «награ­да, каза­лось бы, пустая, но край­ний недо­ста­ток в съест­ных при­па­сах делал ее бле­стя­щим дока­за­тель­ст­вом непри­твор­ной люб­ви» (Ливий, V, 47).
  • 28после квин­тиль­ских ид… — С середи­ны июля (390 г.?) до середи­ны фев­ра­ля.
  • 29Храм Веще­го Гла­са (Aius Lo­cu­tius) — близ хра­ма Весты на склоне Пала­ти­на.
  • 30све­же­сруб­лен­ную голо­ву… — Ее нашли в зем­ле, когда при Тарк­ви­нии Гор­дом нача­ли стро­ить храм Юпи­те­ра Капи­то­лий­ско­го (Ливий, I, 55).
  • 31Литю­он — см. Ром., 22.
  • 32Я нач­ну с бас­но­слов­но­го… — Этот рас­сказ Плу­тарх повто­ря­ет в Ром., 29.
  • 33назы­ва­ют Моне­той… — См. Ром., 20. Место Пете­лий­ской рощи неиз­вест­но.
  • 34Поле — речь идет о Мар­со­вом поле, древ­нем месте за город­ской сте­ною для воен­ных упраж­не­ний и народ­ных голо­со­ва­ний; к кон­цу рес­пуб­ли­ки оно уже было почти все застро­е­но.
  • 35Началь­ник кон­ни­цы — так назы­вал­ся помощ­ник дик­та­то­ра.
  • 36через три­на­дцать лет… — ошиб­ка Плу­тар­ха или пере­пис­чи­ка: бит­ва при Аниене про­изо­шла через 23 года после взя­тия Рима.
  • 37Храм Согла­сия — Храм был постро­ен над фору­мом, на склоне Капи­то­лия; впо­след­ст­вии, по зами­ре­нии дру­гих подоб­ных раздо­ров, было постро­е­но и несколь­ко дру­гих хра­мов Согла­сия.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1961: «оса­да Вей», в изд. 1994: «про­тив Вей». В ори­ги­на­ле: ἡ Βηίων πο­λιορ­κία, «оса­да Вей». ИСПРАВЛЕНО.
  • [2]В изд. 1961: «пора­же­ние», в изд. 1994: «пора­же­ния». В ори­ги­на­ле: ἡττῶν­το, «были раз­би­ты». При­ня­та редак­ция изд. 1961.
  • [3]В изд. 1961: «тол­па», в изд. 1994: «тогда». В ори­ги­на­ле: τοῖς πολ­λοῖς, «тол­па». ИСПРАВЛЕНО.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004212 1364004233 1364004257 1439000900 1439001000 1439001100