Письма Марка Туллия Цицерона

197. Титу Пом­по­нию Атти­ку

Афи­ны, 27 июня 51 г.

1. Я при­был в Афи­ны за шесть дней до квин­тиль­ских календ и вот уже чет­вер­тый день ожи­даю здесь Помп­ти­на¹, но о его при­езде не знаю ниче­го опре­де­лен­но­го. Верь мне, я весь с тобой и, хотя мне их для это­го и не нуж­но, все же следы тво­е­го пре­бы­ва­ния еще живее напо­ми­на­ют мне и застав­ля­ют думать о тебе. Что еще нуж­но? Кля­нусь, я толь­ко о тебе и гово­рю.

2. Но ты, воз­мож­но, пред­по­чи­та­ешь узнать кое-что обо мне самом. Вот послу­шай. До сих пор — ника­ких ни обще­ст­вен­ных, ни част­ных рас­хо­дов ни на меня, ни на кого бы то ни было из моих спут­ни­ков². Не при­ни­ма­ет­ся ниче­го из того, что раз­ре­ша­ет Юли­ев³ закон, ниче­го — от хозя­и­на⁴. Каж­дый из моих спут­ни­ков убеж­ден в необ­хо­ди­мо­сти слу­жить моей доб­рой сла­ве. Пока все пре­крас­но. Это заме­че­но и про­слав­ля­ет­ся похва­ла­ми и боль­ши­ми раз­го­во­ра­ми сре­ди гре­ков. В осталь­ном я дей­ст­вую по пра­ви­лам, кото­рые ты, я думаю, одоб­ря­ешь. Но отло­жим похва­лу до окон­ча­ния речи⁵.

3. В осталь­ном мое поло­же­ние тако­во, что я часто бра­ню себя за то, что не нашел како­го-нибудь спо­со­ба укло­нить­ся от это­го назна­че­ния. О, как мало под­хо­дит это к мое­му харак­те­ру! О спра­вед­ли­вые сло­ва: «Пус­кай зай­мет­ся каж­дый…!»⁶. Ты ска­жешь: «Что же слу­чи­лось? Ведь ты еще не при­сту­пал к испол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей». Конеч­но, знаю это и думаю, что худ­шее впе­ре­ди. Хотя внешне я и пере­но­шу это пре­крас­но — так я думаю и хочу, — но в глу­бине души у меня муче­нье: так мно­го про­яв­ля­ет­ся каж­дый день — и в сло­вах и в мол­ча­нии — зло­бы, высо­ко­ме­рия, глу­по­сти во всех ее видах, неле­по­сти, свое­во­лия. Не пишу тебе обо всем этом подроб­но не для того, чтобы скрыть, но пото­му, что это невы­ра­зи­мо. Поэто­му, когда я воз­вра­щусь невреди­мым, ты будешь удив­лять­ся мое­му сми­ре­нию⁷: такая воз­мож­ность упраж­нять­ся в этой доб­ро­де­те­ли дает­ся мне.

4. Итак, доволь­но об этом. Впро­чем у меня и не о чем писать, ибо я даже не могу пред­ста­вить себе, что ты дела­ешь и где нахо­дишь­ся. И при­том, кля­нусь, нико­гда я не был так дол­го в неведе­нии о сво­их делах: что пред­при­ня­то насчет дол­га Цеза­рю⁸, насчет дол­га Мило­ну?⁹ Ведь никто не явля­ет­ся не толь­ко из дому, но даже из Рима, чтобы дать мне знать о собы­ти­ях в государ­стве. Поэто­му, если ты будешь знать что-либо такое, что, по-тво­е­му, мне хочет­ся знать, то мне будет очень при­ят­но, если ты поза­бо­тишь­ся пере­дать мне об этом.

5. Что еще? Совсем ниче­го, кро­ме одно­го: Афи­ны при­ве­ли меня в боль­шое вос­хи­ще­ние — по край­ней мере, город, и памят­ни­ки горо­да, а так­же все­об­щая любовь к тебе и неко­то­рое рас­по­ло­же­ние ко мне; но в моей или, может быть, в тво­ей фило­со­фии — все вверх дном. Если есть что-нибудь твер­дое, то это у Ари­ста, у кото­ро­го я живу¹⁰. Тво­е­го или, луч­ше, наше­го Ксе­но­на я усту­пил Квин­ту¹¹; тем не менее, бла­го­да­ря сосед­ству, мы про­во­дим вме­сте целые дни. Как толь­ко смо­жешь, напи­ши мне, пожа­луй­ста, о сво­их наме­ре­ни­ях, чтобы я знал, что ты дела­ешь, когда где будешь, а осо­бен­но, когда ты воз­вра­тишь­ся в Рим.