Юлий Цезарь: римский колосс

VIII. Место Цеза­ря в рим­ской лите­ра­ту­ре и куль­ту­ре

с.192 После того, как школь­ни­ки и студен­ты, изу­чаю­щие латин­ский язык, усво­ят осно­вы грам­ма­ти­ки, син­та­к­си­са и стро­е­ния пред­ло­же­ний в доста­точ­ной мере, чтобы их мож­но было под­пу­стить к под­лин­ным пас­са­жам латин­ской про­зы, они неиз­мен­но стал­ки­ва­ют­ся с пара­гра­фом из сочи­не­ний Цеза­ря, чаще все­го из его de Bel­lo Gal­li­co («Галль­ская вой­на»); или, во вся­ком слу­чае, так обыч­но про­ис­хо­ди­ло до недав­не­го вре­ме­ни. На то име­ют­ся важ­ные при­чи­ны, как мы увидим далее, но в резуль­та­те Цезарь вовсе не ста­но­вит­ся излюб­лен­ным авто­ром даже у тех, кому нра­вит­ся читать латин­скую лите­ра­ту­ру. Попыт­ки начи­наю­щих лати­ни­стов уяс­нить смысл сжа­той про­зы Цеза­ря слиш­ком часто вызы­ва­ют у них непри­язнь к авто­ру, кото­рый на самом деле явля­ет­ся самым лёг­ким для чте­ния и увле­ка­тель­ным из латин­ских про­за­и­ков. Конеч­но, имен­но вслед­ст­вие этой лёг­ко­сти для чте­ния Цеза­ря так любят пред­ла­гать начи­наю­щим. К несча­стью, эта репу­та­ция авто­ра, под­хо­дя­ще­го для нович­ков часто зате­ня­ет то огром­ное вли­я­ние, кото­рое Цезарь ока­зал на раз­ви­тие сти­ля латин­ской про­зы, — воз­мож­но, усту­паю­щее лишь вли­я­нию Цице­ро­на. Вре­мя, в кото­рое жил Цезарь, было отме­че­но не толь­ко горя­чи­ми спо­ра­ми по пово­ду поли­ти­че­ских и соци­аль­ных про­блем; кро­ме того вёл­ся — менее насиль­ст­вен­ны­ми мето­да­ми, но вряд ли менее страст­но — спор о латин­ском язы­ке, о том, как сле­ду­ет на нём гово­рить и писать, и Цезарь был одним из участ­ни­ков это­го спо­ра.

Осно­вы латин­ской про­зы, по край­ней мере, в лите­ра­тур­ном смыс­ле, зало­жил Катон Стар­ший в пер­вой поло­вине II в. Воз­мож­но, какие-то немно­го­чис­лен­ные остат­ки латин­ской про­зы, пред­ше­ст­во­вав­шей Като­ну Стар­ше­му, сохра­ни­лись до I в. Во вся­ком слу­чае, Цице­рон утвер­ждал, что в его дни ещё мож­но было про­чи­тать зна­ме­ни­тую речь Аппия Клав­дия Цека про­тив заклю­че­ния мира с эпир­ским царём Пирром, про­из­не­сён­ную в сена­те в 278 г.¹ Но мно­го­чис­лен­ные речи Като­на и преж­де все­го, пожа­луй, его исто­ри­че­ский труд «Нача­ла» (пер­вое круп­ное исто­ри­че­ское сочи­не­ние, напи­сан­ное в про­зе на латин­ском язы­ке), как и его сохра­нив­ше­е­ся сочи­не­ние «О сель­ском хозяй­стве», пред­став­ля­ют собой пер­вые слу­чаи исполь­зо­ва­ния латин­ской про­зы для созда­ния лите­ра­тур­ной ком­по­зи­ции и выра­зи­тель­но­сти. В кон­це II и нача­ле I вв. при­ме­ру Като­на после­до­вал ряд дру­гих исто­ри­ков и писа­те­лей, но от их сочи­не­ний до нас дошли лишь скуд­ные фраг­мен­ты, и ничто из сохра­нив­ших­ся о них сведе­ний не ука­зы­ва­ет на то, что их утра­та очень при­скорб­на с лите­ра­тур­ной точ­ки зре­ния, как бы мы ни сожа­ле­ли о ней как исто­ри­ки.

с.193 В середине I в. элли­ни­сти­че­ские гре­че­ские лите­ра­тур­ные моде­ли и спо­ры нача­ли ока­зы­вать вли­я­ние на латин­скую лите­ра­тур­ную дея­тель­ность, что при­ве­ло к сопер­ни­че­ству несколь­ких тео­рий сочи­не­ния про­зы и появ­ле­нию несколь­ких вели­ких клас­си­ков латин­ской про­за­и­че­ской лите­ра­ту­ры. С точ­ки зре­ния людей, жив­ших в середине I в., сочи­не­ния и стиль Като­на были стро­ги­ми, арха­ич­ны­ми и чрез­вы­чай­но про­сты­ми. Неко­то­рые, как мы увидим, счи­та­ли эти каче­ства досто­ин­ства­ми. Но элли­ни­сти­че­ский про­за­и­че­ский стиль, кото­рый назы­вал­ся «ази­ан­ским», посколь­ку воз­ник в гре­че­ских горо­дах Малой Азии, и отли­чал­ся мно­го­сло­ви­ем и очень цве­ти­стой, порой теат­раль­ной лек­си­кой и обо­рота­ми, при­об­ре­тал попу­ляр­ность, и его очень успеш­но исполь­зо­вал пер­вый ора­тор 70-х гг. Квинт Гор­тен­зий. Бла­го­да­ря успе­ху и вли­я­нию Гор­тен­зия этот стиль вызы­вал боль­шое вос­хи­ще­ние, и его пере­ня­ли мно­гие дру­гие рим­ские ора­то­ры и писа­те­ли, одна­ко его искус­ст­вен­ность мно­гих пора­жа­ла, каза­лась нерим­ской и вызы­ва­ла кри­ти­ку. Самые вли­я­тель­ные писа­те­ли и сти­ли­сты I в. были кри­ти­ка­ми и про­тив­ни­ка­ми это­го «ази­ан­ско­го» сти­ля и имен­но по этой при­чине их образ мыс­лей и стиль пись­ма под­верг­ся его вли­я­нию.

Наи­бо­лее зна­чи­тель­ным авто­ром и сти­ли­стом латин­ско­го язы­ка в это вре­мя, а воз­мож­но, и во все вре­ме­на, был Цице­рон, и он же стал одним из пер­вых и самых вли­я­тель­ных кри­ти­ков «ази­ан­ско­го» про­за­и­че­ско­го сти­ля. Его тео­рии отно­си­тель­но латин­ско­го сти­ля и латин­ско­го язы­ка подроб­но обос­но­ва­ны в несколь­ких сохра­нив­ших­ся сочи­не­ни­ях о раз­лич­ных аспек­тах сти­ля и о необ­хо­ди­мых каче­ствах хоро­ше­го ора­то­ра². Те, кто, подоб­но Цице­ро­ну, воз­ра­жа­ли про­тив «ази­ан­ско­го» сти­ля, чер­па­ли вдох­но­ве­ние в клас­си­че­ском гре­че­ском про­за­и­че­ском сти­ле атти­че­ских ора­то­ров кон­ца V и IV вв., преж­де все­го Исо­кра­та, Лисия и Демо­сфе­на, но в ряде слу­ча­ев вос­хи­ща­лись так­же реча­ми у Фукидида и под­ра­жа­ли им. Цице­рон, как извест­но, взял за обра­зец Демо­сфе­на и достиг непре­взой­дён­но­го успе­ха как ора­тор и писа­тель бла­го­да­ря про­за­и­че­ско­му сти­лю, кото­рый стре­мил­ся к боль­шей чисто­те и ясно­сти, чем ази­ан­ский, и избе­гал его манер­но­сти. Но плав­ной рит­мич­ной про­зой Цице­ро­на, его длин­ны­ми фра­за­ми с тща­тель­но сочле­нён­ны­ми под­чи­нён­ны­ми пред­ло­же­ни­я­ми, кото­рые, каза­лось, неумо­ли­мо вели к жела­тель­ным для него выво­дам, гораздо про­ще было вос­хи­щать­ся, чем под­ра­жать ей.

После Цице­ро­на или наряду с ним — отча­сти, несо­мнен­но, бла­го­да­ря обу­че­нию у одних и тех же учи­те­лей, Анто­ния Гни­фо­на и Апол­ло­ния Моло­на, — Цезарь был одним из тех, кто высту­пал за чистый, есте­ствен­ный «атти­че­ский» стиль латин­ско­го язы­ка, преж­де все­го в латин­ском крас­но­ре­чии, но так­же и во всех осталь­ных латин­ских сочи­не­ни­ях, как в про­зе, так и в поэ­зии. Как сто­рон­ник более чисто­го и про­сто­го сти­ля в латин­ском язы­ке, Цезарь стал счи­тать­ся одним из луч­ших латин­ских ора­то­ров, — по оцен­ке неко­то­рых, он усту­пал лишь само­му Цице­ро­ну, — одним из самых чистых и луч­ших сочи­ни­те­лей латин­ской про­зы в сво­их исто­ри­че­ских запис­ках и спе­ци­а­ли­стом по латин­ско­му язы­ку вооб­ще.

Мы виде­ли, что как ора­тор Цезарь при­об­рёл извест­ность бла­го­да­ря несколь­ким судеб­ным речам в 70-х и 60-х гг., высту­пая как обви­ни­те­лем, так и защит­ни­ком, но он про­сла­вил­ся и как поли­ти­че­ский ора­тор сво­и­ми реча­ми, посвя­щён­ны­ми про­бле­мам государ­ст­вен­ной поли­ти­ки и про­из­не­сён­ны­ми в сена­те или с ростр с.194 в народ­ном собра­нии. Дей­ст­ви­тель­но, его самой зна­ме­ни­той речью была та, кото­рую он про­из­нёс во вре­мя деба­тов о судь­бе сообщ­ни­ков Кати­ли­ны. К сожа­ле­нию, ни одна из его речей не сохра­ни­лась, хотя неко­то­рые из них ещё мож­но было читать более чем сто пять­де­сят лет спу­стя. В кон­це I в. н. э. учи­тель рито­ри­ки Квин­ти­ли­ан вос­хи­щал­ся про­за­и­че­ским сти­лем Цеза­ря, а в сле­дую­щем поко­ле­нии Све­то­ний читал обви­ни­тель­ные речи Цеза­ря про­тив Дола­бел­лы и Гая Анто­ния и его речь в защи­ту Метел­ла Непота и себя само­го и хва­лил их.

Сооб­ща­ет­ся, что в осно­ву сво­его сти­ля Цезарь изна­чаль­но поло­жил стиль зна­ме­ни­то­го ора­то­ра преды­ду­ще­го поко­ле­ния, кузе­на сво­его отца Гая Юлия Цеза­ря Стра­бо­на³. Харак­тер­но, что Цезарь решил под­ра­жать имен­но род­ст­вен­ни­ку и чле­ну того же рода. Стра­бон сла­вил­ся чистотой сво­его латин­ско­го язы­ка, но преж­де все­го — искус­ным исполь­зо­ва­ни­ем ост­ро­умия для дости­же­ния цели. Цезарь тоже исполь­зо­вал шут­ку как рито­ри­че­ский при­ём, хотя в этом он не срав­нит­ся с Цице­ро­ном, царём латин­ско­го ост­ро­умия, но боль­ше сосре­дото­чи­вал­ся на чисто­те и ясно­сти. Он гово­рил и писал в таком сти­ле, кото­рый был сра­зу поня­тен любо­му слу­ша­те­лю и (или) чита­те­лю и отли­чал­ся тща­тель­но выбран­ны­ми сло­ва­ми, точ­но и без­оши­боч­но выра­жаю­щи­ми его мысль, искус­но постро­ен­ны­ми и срав­ни­тель­но корот­ки­ми пред­ло­же­ни­я­ми, за кото­ры­ми так лег­ко следить, и посто­ян­ным акцен­том на ясно­сти и точ­ной пере­да­че смыс­ла. Он избе­гал вся­кой манер­но­сти и стре­мил­ся достичь изя­ще­ства при помо­щи сжа­то­сти и понят­но­сти, — изя­ще­ства, заклю­чён­но­го в про­сто­те и про­зрач­но­сти. Хотя извест­но, что, про­из­но­ся речи, он исполь­зо­вал страст­ные жесты и моду­ля­ции голо­са, его выра­же­ния ред­ко быва­ли страст­ны­ми. Он пред­по­чи­тал пред­став­лять рацио­наль­ную и тща­тель­но постро­ен­ную аргу­мен­та­цию, убеж­даю­щую сво­ей логич­но­стью, а не пытать­ся повли­ять на эмо­ции. Одна­ко он пре­вос­ход­но умел мани­пу­ли­ро­вать дета­ля­ми дела так, чтобы его аргу­мен­та­ция каза­лась разум­ной и убеди­тель­ной, даже когда в дей­ст­ви­тель­но­сти он был крайне при­стра­стен. Всё это отча­сти извест­но из ком­мен­та­ри­ев кри­ти­ков про­за­и­че­ско­го сти­ля, таких, как Цице­рон и Квин­ти­ли­ан, но в основ­ном бла­го­да­ря тому, что сохра­ни­лись его исто­ри­че­ские запис­ки и вари­ант его речи о кати­ли­на­ри­ях, изло­жен­ный Сал­лю­сти­ем⁴.

Сего­дня не вызы­ва­ет сомне­ний, что Сал­лю­стий не сохра­нил истин­ных выра­же­ний Цеза­ря в той речи, кото­рую при­пи­сы­ва­ет Цеза­рю в сво­ём исто­ри­че­ском сочи­не­нии. Сал­лю­стий тоже был сво­его рода «атти­ци­стом», но его сти­ли­сти­че­ские прин­ци­пы в ряде важ­ных пунк­тов отли­ча­лись от прин­ци­пов Цеза­ря, а стиль его про­зы замет­но отли­чал­ся: он вос­хи­щал­ся Фукидидом и под­ра­жал его доволь­но сбив­чи­во­му, обры­ви­сто­му и часто очень изощ­рён­но­му сти­лю. Но мно­гое ука­зы­ва­ет на то, что Цезарь у Сал­лю­стия при­во­дит те же основ­ные дово­ды, кото­рый при­во­дил реаль­ный Цезарь, и в целом в тех же выра­же­ни­ях. То есть, извест­но, что Цезарь в самом деле реши­тель­но воз­ра­жал про­тив смерт­но­го при­го­во­ра и высту­пал за тюрем­ное заклю­че­ние; извест­но, что он отста­и­вал своё мне­ние спо­кой­но и рацио­наль­но, при­зна­вал, что заго­вор­щи­ки винов­ны, но, ссы­ла­ясь на обще­ст­вен­ное бла­го и закон, дока­зы­вал, что поли­ти­че­ски невер­но под вли­я­ни­ем минут­ных стра­стей совер­шать непо­пра­ви­мые дей­ст­вия, создаю­щие пре­цедент. А из сохра­нив­ших­ся исто­ри­че­ских запи­сок Цеза­ря изве­стен его про­за­и­че­ский стиль, поэто­му доволь­но про­сто пред­ста­вить себе, как он на самом деле защи­щал свою точ­ку зре­ния в этой с.195 зна­ме­ни­той речи. Он был хлад­но­кро­вен и рацио­на­лен, он стре­мил­ся убеж­дать, взы­вая к логи­ке, а не эмо­ци­ям, он согла­шал­ся с тем, что бес­по­лез­но было оспа­ри­вать, он пере­во­дил помыс­лы сена­то­ров от гне­ва и пар­тий­ных стра­стей к сооб­ра­же­ни­ям закон­но­сти, пре­цеден­та и воз­мож­ных буду­щих послед­ст­вий суро­во­го и поспеш­но­го реше­ния. Посколь­ку мы часто видим, как Цезарь гово­рит или пишет в этом же сти­ле в дру­гих решаю­щих деба­тах — напри­мер, во вре­мя кон­суль­ства и в тече­ние послед­них меся­цев перед нача­лом граж­дан­ской вой­ны, — есть осно­ва­ния счи­тать, что это было весь­ма харак­тер­но для Цеза­ря и имен­но так он пред­по­чи­тал спо­рить и отста­и­вать своё мне­ние. Дей­ст­ви­тель­но, Цезарь выска­зал­ся так убеди­тель­но и пред­ста­вил извест­ные фак­ты в таком све­те, что сена­то­ры стар­ше­го ран­га, кото­рые преж­де твёр­до высту­па­ли за смерт­ный при­го­вор, под­да­лись его вли­я­нию, пока не вме­шал­ся Катон. Стиль Като­на явно очень отли­чал­ся: вме­сто спо­кой­ной и рас­суди­тель­ной аргу­мен­та­ции он при­бе­гал ко страст­но­сти и горяч­но­сти, и в тот день страст­ность и горяч­ность победи­ли.

Одна­ко если гово­рить о дета­лях сти­ля, то идеи и вклад Цеза­ря не огра­ни­чи­ва­ют­ся при­ме­ром его (ныне утра­чен­ных) речей и запи­сок: он напи­сал тех­ни­че­ское сочи­не­ние с изло­же­ни­ем сво­их идей под назва­ни­ем De ana­lo­gia («О выбо­ре слов»), посвя­щён­ное Цице­ро­ну. К сожа­ле­нию, это сочи­не­ние утра­че­но, но извест­но, что в нём про­воз­гла­шал­ся важ­ней­ший сти­ли­сти­че­ский прин­цип, лежав­ший в осно­ве всей про­зы Цеза­ря. Он наста­и­вал на употреб­ле­нии слов, исполь­зо­вав­ших­ся в обыч­ной, повсе­днев­ной речи, и на отка­зе от ста­ро­мод­ных или необыч­ных слов: «Как моряк избе­га­ет рифов, так же сле­ду­ет избе­гать ред­ких и уста­рев­ших слов»⁵. Это озна­ча­ло, что пре­вы­ше все­го Цезарь ценил ясность. Для него функ­ция речи и пись­ма состо­я­ла в том, чтобы инфор­ми­ро­вать и убеж­дать, а дости­га­лось это путём сочи­не­ния про­за­и­че­ских тек­стов, кото­рые преж­де все­го были понят­ны­ми.

При­ме­ча­тель­ная осо­бен­ность Цеза­ря как писа­те­ля состо­ит в том, что он огра­ни­чи­вал соб­ст­вен­ный лек­си­кон, стре­мил­ся к про­сто­те син­та­к­си­са и чисто­те грам­ма­ти­ки и таким обра­зом дости­гал сво­ей глав­ной цели — быть лег­ко понят­ным, не при­но­ся в жерт­ву изя­ще­ство.

Сле­до­ва­ние таким прин­ци­пам очень лег­ко мог­ло сде­лать про­зу Цеза­ря сухой и (или) повто­ря­ю­щей­ся. Напри­мер, Марк Брут, в кон­це кон­цов став­ший убий­цей Цеза­ря, при­нял очень похо­жие сти­ли­сти­че­ские прин­ци­пы чистоты и ясно­сти, одна­ко Цице­рон, при­зна­вая эти досто­ин­ства сти­ля Бру­та, кри­ти­ко­вал его за излиш­нюю сухость, скуч­ность и осо­бен­но бес­страст­ность⁶. Никто нико­гда не обви­нял в подоб­ных сла­бо­стях Цеза­ря. Напро­тив, Цице­рон при­зна­вал Цеза­ря самым крас­но­ре­чи­вым и убеди­тель­ным ора­то­ром и писа­те­лем после себя само­го, а Квин­ти­ли­ан отме­чал, что никто не мог срав­нить­ся с Цице­ро­ном, кро­ме, воз­мож­но, Цеза­ря, если бы Цезарь посвя­тил себя лите­ра­тур­ным заня­ти­ям, а не воен­ным свер­ше­ни­ям⁷. Кро­ме Бру­та, сти­ли­сти­че­ские прин­ци­пы Цеза­ря при­ни­мал ряд дру­гих извест­ных моло­дых ора­то­ров. В сле­дую­щем после Цице­ро­на и Цеза­ря поко­ле­нии луч­ши­ми счи­та­лись Лици­ний Кальв и Кури­он-млад­ший, и оба они, по-види­мо­му, были соглас­ны с акцен­том Цеза­ря на ясно­сти и про­зрач­но­сти. Конеч­но, так обсто­я­ло дело не со все­ми моло­ды­ми писа­те­ля­ми. Самым успеш­ным из млад­ших совре­мен­ни­ков с.196 Цице­ро­на и Цеза­ря был Сал­лю­стий, чьи корот­кие исто­ри­че­ские сочи­не­ния о Югур­те и Кати­лине до сих пор счи­та­ют­ся лите­ра­тур­ной клас­си­кой. Но хотя Сал­лю­стий при­со­еди­нил­ся к осуж­де­нию манер­но­сти ази­ан­ско­го сти­ля, он вос­хи­щал­ся рим­ски­ми писа­те­ля­ми «ста­ро­го сти­ля» и искал вдох­но­ве­ния, в част­но­сти, в трудах Като­на Стар­ше­го, явно наслаж­да­ясь употреб­ле­ни­ем уста­рев­ших слов и орфо­гра­фии и обры­ви­стым син­та­к­си­сом, про­из­во­див­шим арха­ич­ное впе­чат­ле­ние⁸.

По боль­шо­му счё­ту, конеч­но, судить о Цеза­ре как о писа­те­ле мож­но и нуж­но не по его утра­чен­ным сочи­не­ни­ям, таким, как речи или тех­ни­че­ское сочи­не­ние о выбо­ре слов. И не по печаль­но извест­но­му трак­та­ту «Анти­ка­тон» (так­же утра­чен­но­му), кото­рый он напи­сал в свою дик­та­ту­ру, без­успеш­но попы­тав­шись пода­вить нарож­даю­щий­ся культ Като­на как «рес­пуб­ли­кан­ско­го» героя и муче­ни­ка, порож­дён­ный мему­а­ра­ми Цице­ро­на и Бру­та о Катоне. И, нако­нец, не по его пись­мам, мно­гие кни­ги кото­рых были доступ­ны Све­то­нию, одна­ко лишь несколь­ко из них сохра­ни­лось сре­ди писем Цице­ро­на⁹. О нём сле­ду­ет судить по его сохра­нив­шим­ся запис­кам о его вой­нах: «Галль­ская вой­на» о его воен­ных дей­ст­ви­ях в долж­но­сти намест­ни­ка Гал­лии и «Граж­дан­ская вой­на» о его кам­па­ни­ях в граж­дан­ской войне до смер­ти Пом­пея и при­бы­тия в Алек­сан­дрию. Когда Цезарь писал свои запис­ки, исто­ри­че­ские ком­мен­та­рии не были новым лите­ра­тур­ным жан­ром. Если огра­ни­чить­ся толь­ко рим­ски­ми авто­ра­ми, то Пуб­лий Рути­лий Руф, кон­сул 105 г., напи­сал вос­по­ми­на­ния о сво­ём вре­ме­ни и дея­ни­ях, кото­рые, веро­ят­но, по сути пред­став­ля­ли собой ком­мен­та­рии в цеза­ри­ан­ском смыс­ле сло­ва, и дик­та­тор Сул­ла так­же сочи­нил вос­по­ми­на­ния, оправ­ды­ваю­щие его дей­ст­вия, кото­рые Плу­тарх исполь­зо­вал в сво­ём жиз­не­опи­са­нии Сул­лы. Цице­рон сооб­ща­ет, что Лукулл напи­сал мему­а­ры о сво­их дея­ни­ях на гре­че­ском язы­ке, наме­рен­но (по его сло­вам) вклю­чив неко­то­рые «вар­ва­риз­мы», чтобы не казать­ся слиш­ком зна­ко­мым с гре­че­ским сти­лем и куль­ту­рой. И сам Цице­рон сочи­нил несколь­ко исто­рий сво­его кон­суль­ства на гре­че­ском и латин­ском язы­ке¹⁰, в про­зе и в сти­хах, и его дол­го высме­и­ва­ли за неудач­ную алли­те­ра­цию в пер­вой стро­ке его поэ­ти­че­ско­го труда: O, for­tu­na­tam na­tam me con­su­le Ro­mam — «О счаст­ли­вый Рим, рож­дён­ный в моё кон­суль­ство». Обыч­ным свой­ст­вом таких вос­по­ми­на­ний или запи­сок было то, что они выра­жа­ли явно пар­тий­ную точ­ку зре­ния и слу­жи­ли для само­оправ­да­ния; счи­та­лось, что они дают мате­ри­ал для исто­ри­ка или соб­ст­вен­но био­гра­фа, зада­ча кото­ро­го состо­я­ла в том, чтобы про­ана­ли­зи­ро­вать их наряду с дру­ги­ми источ­ни­ка­ми и уста­но­вить «исти­ну». Ни одни из пред­ше­ст­ву­ю­щих вос­по­ми­на­ний не сохра­ни­лись и, учи­ты­вая, что сре­ди них были и сочи­не­ния Цице­ро­на, это не может объ­яс­нять­ся толь­ко сти­ли­сти­че­ски­ми сооб­ра­же­ни­я­ми. По-види­мо­му, эти мему­а­ры дей­ст­ви­тель­но были вклю­че­ны в исто­ри­че­ские сочи­не­ния, выглядев­шие более фак­то­гра­фи­че­ски­ми, или, по край­ней мере, луч­ше отра­жав­шие исто­ри­че­ский кон­текст (преж­де все­го, в исто­рию Ливия), поэто­му их ста­ли мало читать и пере­пи­сы­вать.

С запис­ка­ми Цеза­ря это­го не слу­чи­лось, и при­чи­на состо­ит в том, что с само­го нача­ла они счи­та­лись так хоро­шо напи­сан­ны­ми и каза­лись таки­ми точ­ны­ми, пол­ны­ми, убеди­тель­ны­ми, что их вовсе не счи­та­ли про­сто мате­ри­а­лом, кото­рый будет обра­ботан исто­ри­ка­ми и вклю­чён в более зна­чи­мое повест­во­ва­ние, но вос­при­ни­ма­ли как само­сто­я­тель­ные исто­ри­че­ские сочи­не­ния, весь­ма каче­ст­вен­ные и инте­рес­ные. По зна­ме­ни­то­му выра­же­нию Цице­ро­на, «его [Цеза­ря] целью было снаб­дить тех, кто захо­чет напи­сать исто­рию, гото­вым мате­ри­а­лом для обра­бот­ки; но раз­ве что глуп­цы с.197 обра­ду­ют­ся слу­чаю при­ло­жить к напи­сан­но­му им свои щип­цы для завив­ки, люди же здра­во­мыс­ля­щие нико­гда не возь­мут­ся за перо после него»^[1]. Или, как писал Авл Гир­ций, «Они были изда­ны с целью сооб­щить буду­щим исто­ри­кам доста­точ­ные сведе­ния о столь важ­ных дея­ни­ях; но они встре­ти­ли такое еди­но­душ­ное одоб­ре­ние, что, мож­но ска­зать, у исто­ри­ков пред­вос­хи­щён мате­ри­ал для работы, а не сооб­щён им»^[2]11.

Одним из пред­ме­тов обсуж­де­ния у совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей стал вопрос о том, когда Цезарь напи­сал и (или) опуб­ли­ко­вал свои ком­мен­та­рии. Запис­ки о галль­ской войне струк­ту­ри­ро­ва­ны год за годом, каж­дая антич­ная «кни­га» (то есть, папи­рус­ный сви­ток) вклю­ча­ет один год вой­ны: то есть, в кни­ге I опи­са­ны воен­ные дей­ст­вия 58 г., в кни­ге II — 57 г. и так далее до VII кни­ги, кото­рая вклю­ча­ет опе­ра­ции 52 г. Это явно повы­ша­ет веро­ят­ность того, что каж­дая кни­га была напи­са­на отдель­но, по завер­ше­нии кам­па­нии дан­но­го года, и сра­зу опуб­ли­ко­ва­на, что поз­во­ля­ло непре­рыв­но инфор­ми­ро­вать рим­ский народ о свер­ше­ни­ях Цеза­ря. С дру­гой сто­ро­ны, вполне воз­мож­но, что весь рас­сказ о галль­ской войне был напи­сан и опуб­ли­ко­ван еди­новре­мен­но, по окон­ча­нии вели­ко­го вос­ста­ния Вер­цин­ге­то­ри­га, в 51 или 50 г., когда цель сочи­не­ния и пуб­ли­ка­ции состо­я­ла в том, чтобы обес­пе­чить про­па­ган­дист­скую под­держ­ку для стрем­ле­ния Цеза­ря быть при­знан­ным одним из веду­щих государ­ст­вен­ных дея­те­лей Рима и полу­чить раз­ре­ше­ние заоч­но доби­вать­ся кон­суль­ства на 48 г., сохра­няя за собой намест­ни­че­ство в Гал­лии до нача­ла вто­ро­го кон­суль­ства. В поль­зу пер­вой кон­цеп­ции гово­рит непо­сред­ст­вен­ность изло­же­ния Цеза­ря, не пред­по­ла­гаю­щая дли­тель­но­го вре­мен­но­го интер­ва­ла после опи­сы­вае­мых собы­тий; отсут­ст­вие в пер­вых частях рас­ска­за сколь­ко-нибудь замет­но­го пред­ска­за­ния тем и про­блем, воз­ник­ших в после­дую­щие годы; и явная осве­дом­лён­ность жите­лей Рима о том, что и как Цезарь дела­ет в Гал­лии. В поль­зу вто­рой кон­цеп­ции свиде­тель­ст­ву­ют неко­то­рые длин­ные пас­са­жи, содер­жа­щие обоб­щён­ные сведе­ния об окру­жаю­щем мире, — напри­мер, о галль­ских и гер­ман­ских обы­ча­ях в VI кни­ге, — и отсут­ст­вие рас­ска­за о 51 и 50 гг., хотя имен­но в эти годы у Цеза­ря было срав­ни­тель­но мно­го сво­бод­но­го вре­ме­ни для лите­ра­тур­ной дея­тель­но­сти, если повест­во­ва­ния о преды­ду­щих годах уже были напи­са­ны и опуб­ли­ко­ва­ны. В целом, ско­рее все­го, вер­на сред­няя пози­ция, кото­рая при­об­ре­ла широ­кое при­зна­ние¹².

Осно­ва повест­во­ва­ния каж­дой кни­ги, веро­ят­но, писа­лась в кон­це каж­до­го года в фор­ме содер­жа­тель­но­го доне­се­ния сена­ту, в кото­ром были изло­же­ны опе­ра­ции и свер­ше­ния это­го года. Таким обра­зом, на осно­ва­нии этих еже­год­ных доне­се­ний сенат, напри­мер, при­нял реше­ние о государ­ст­вен­ных молеб­ст­ви­ях в честь побед Цеза­ря в 57, 55 и 52 гг., и из них насе­ле­ние Рима в целом полу­ча­ло сведе­ния о дея­ни­ях и дости­же­ни­ях Цеза­ря. Одна­ко, веро­ят­но, имен­но в 51 и 50 гг. Цезарь собрал эти еже­год­ные доне­се­ния в одну работу, рас­ши­рил повест­во­ва­ние, доба­вил опи­са­тель­ный мате­ри­ал и опуб­ли­ко­вал всю работу как еди­ную кни­гу, пред­на­зна­чен­ную для демон­стра­ции его исклю­чи­тель­ных и важ­ных свер­ше­ний и обос­но­ва­ния того, что он заслу­жи­ва­ет осо­бо­го отно­ше­ния и впра­ве сохра­нить свои пол­но­мо­чия и доби­вать­ся вто­ро­го кон­суль­ства.

с.198 С «Граж­дан­ской вой­ной» дело несколь­ко яснее. Цезарь напи­сал три «кни­ги», охва­ты­ваю­щие собы­тия от реше­ния начать вой­ну в 49 г. до при­бы­тия в Алек­сан­дрию после смер­ти Пом­пея в кон­це 48 г., и вся эта работа, веро­ят­но, была сочи­не­на и опуб­ли­ко­ва­на в кон­це 47 г. и (или) в нача­ле 46 г. в каче­стве про­па­ган­ды, наце­лен­ной на укреп­ле­ние его поло­же­ния пра­ви­те­ля Рима в пери­од перед воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми при Тап­се про­тив сопро­тив­ля­ю­щих­ся опти­ма­тов и царя Юбы. В I кни­ге опи­са­ны опе­ра­ции Цеза­ря в Ита­лии и Испа­нии в 49 г., во II кни­ге рас­ска­зы­ва­ет­ся о кам­па­ни­ях под­чи­нён­ных Цеза­ря — Деци­ма Бру­та и Тре­бо­ния в Мас­си­лии и Кури­о­на в Афри­ке, меж­ду кото­ры­ми встав­ле­но повест­во­ва­ние о послед­них опе­ра­ци­ях в Испа­нии. Нако­нец, в III кни­ге сооб­ща­ет­ся о кам­па­нии Цеза­ря про­тив само­го Пом­пея в 48 г., завер­шив­шей­ся пора­же­ни­ем Пом­пея, его бег­ст­вом и смер­тью в Алек­сан­дрии и при­бы­ти­ем туда Цеза­ря, кото­рый при­ни­ма­ет остан­ки Пом­пея и начи­на­ет пере­го­во­ры с его убий­ца­ми. Оба ком­мен­та­рия Цезарь оста­вил неокон­чен­ны­ми, отча­сти, воз­мож­но, про­сто из-за огром­но­го мно­же­ства дел, кото­ры­ми он посто­ян­но дол­жен был зани­мать­ся, но и, несо­мнен­но, пото­му что он чув­ст­во­вал, что в обо­их слу­ча­ях напи­сал доста­точ­но для дости­же­ния постав­лен­ной цели. Одна­ко уже в антич­но­сти эту неза­вер­шён­ность чув­ст­во­ва­ли.

Как мы уже виде­ли, друг Цеза­ря Авл Гир­ций напи­сал вось­мую и послед­нюю кни­гу «Галль­ской вой­ны» о собы­ти­ях 51 и 50 гг., соеди­нив окон­ча­ние рас­ска­за само­го Цеза­ря о галль­ской войне с нача­лом его ком­мен­та­ри­ев о граж­дан­ской войне. Во введе­нии Гир­ций гово­рит, что взял­ся за это дело по насто­я­нию дру­го­го дру­га Цеза­ря, а имен­но Баль­ба, после смер­ти Цеза­ря. Он добав­ля­ет, что закон­чил «Граж­дан­скую вой­ну» Цеза­ря до смер­ти Цеза­ря. Счи­та­ет­ся, что допол­не­ние к «Граж­дан­ской войне» Цеза­ря, кото­рое обыч­но назы­ва­ет­ся «Алек­сан­дрий­ской вой­ной», хотя в нём повест­ву­ет­ся не толь­ко об алек­сан­дрий­ской кам­па­нии, но и о собы­ти­ях в Малой Азии, Илли­рии, Испа­нии и сно­ва в Азии до воз­вра­ще­ния Цеза­ря в Ита­лию в кон­це 47 г., может быть допол­не­ни­ем Гир­ция в неза­вер­шён­ной фор­ме. Сохра­нив­ши­е­ся рас­ска­зы о кам­па­ни­ях Цеза­ря в Афри­ке в 46 г. и сно­ва в Испа­нии в 45 г., были напи­са­ны ано­ним­ны­ми авто­ра­ми, не наде­лён­ны­ми ни лите­ра­тур­ным талан­том, ни про­ни­ца­тель­но­стью, — осо­бен­но рас­сказ об Испан­ской войне, — с явной целью завер­шить исто­рию войн Цеза­ря. Посколь­ку потреб­ность в этом ощу­ща­лась, пожа­луй, мож­но пред­по­ло­жить, что на самом деле Гир­ций не довёл повест­во­ва­ние о кам­па­ни­ях Цеза­ря до самой его смер­ти, как он гово­рит, но лишь соби­рал­ся это сде­лать.

Одна из осо­бен­но­стей запи­сок Цеза­ря, чаще все­го вызы­ваю­щая вос­хи­ще­ние, — это их кажу­ща­я­ся ней­траль­ность и объ­ек­тив­ность. Извест­но, что отча­сти Цезарь добил­ся тако­го резуль­та­та за счёт того, что неукос­ни­тель­но гово­рил о себе в третьем лице, все­гда как о «Цеза­ре», но не как о «себе». Воз­мож­но, эту идею Цезарь поза­им­ст­во­вал из зна­ме­ни­то­го «Ана­ба­си­са» Ксе­но­фон­та — рас­ска­за о его путе­ше­ст­вии с 10 тыс. гре­ков во внут­рен­нюю часть Пер­сид­ской импе­рии к армии Кира Млад­ше­го, воз­на­ме­рив­ше­го­ся захва­тить власть, и их опас­ном воз­вра­ще­нии назад. Ксе­но­фонт все­гда упо­ми­на­ет о себе в третьем лице, чтобы создать впе­чат­ле­ние объ­ек­тив­но­сти, но он пошёл даже даль­ше и опуб­ли­ко­вал свои вос­по­ми­на­ния под с.199 псев­до­ни­мом. Цезарь нико­гда не скры­вал, что сам напи­сал «Запис­ки», одна­ко они всё рав­но сохра­ня­ют види­мость бес­при­страст­но­сти. Это объ­яс­ня­ет­ся не толь­ко исполь­зо­ва­ни­ем третье­го лица при­ме­ни­тель­но к само­му себе, но и про­стым и ясным сти­лем и спо­кой­ной рацио­наль­но­стью его рас­ска­за. Кро­ме того, он часто отда­ёт долж­ное досто­ин­ствам и спо­соб­но­стям сво­их про­тив­ни­ков — гал­лов, бель­гов и гер­ман­цев и их вождей, таких, как Арио­вист, Вер­цин­ге­то­риг, Ком­мий, Амбио­риг, — а так­же талан­там и успе­хам сво­их под­чи­нён­ных. Хотя пер­вый заме­сти­тель Цеза­ря Тит Лаби­ен чув­ст­во­вал, что Цезарь его недо­оце­ни­ва­ет, и утвер­ждал, что заслу­жи­ва­ет куда боль­шей хва­лы за свои победы в Гал­лии, чем та, что воздал ему Цезарь, у любо­го чита­те­ля запи­сок Цеза­ря о Галль­ской войне неиз­беж­но сло­жит­ся впе­чат­ле­ние, что Лаби­ен был выдаю­щим­ся пол­ко­вод­цем и само­сто­я­тель­ным коман­ди­ром¹³. Дру­гие под­чи­нён­ные, такие, как Пуб­лий Лици­ний Красс, Децим Юний Брут и Луций Аврун­ку­лей Кот­та, изо­бра­же­ны как чрез­вы­чай­но ода­рён­ные коман­ди­ры, спо­соб­ные само­сто­я­тель­но и успеш­но вести кам­па­нии и опе­ра­ции и про­во­дя­щие их. Посколь­ку Цезарь разде­ля­ет сла­ву со сво­и­ми под­чи­нён­ны­ми, а так­же и с леги­о­не­ра­ми, осо­бен­но цен­ту­ри­о­на­ми, кото­рые часто назва­ны по име­нам, и при­зна­ёт досто­ин­ства и спо­соб­но­сти сво­их вра­гов, он выглядит дей­ст­ви­тель­но бес­при­страст­ным и спра­вед­ли­вым в сво­ём рас­ска­зе и оцен­ке собы­тий. В то же вре­мя Цезарь — пол­ко­во­дец, кото­ро­го боготво­рят все эти вели­ко­леп­ные сол­да­ты и офи­це­ры, и победи­тель силь­ных и ода­рён­ных вра­гов, и всё это в конеч­ном счё­те лишь при­умно­жа­ет сла­ву само­го Цеза­ря.

Про­стота и рацио­наль­ность рас­ска­за Цеза­ря часто обман­чи­ва и слу­жит для созда­ния лите­ра­тур­ных эффек­тов, цель кото­рых — убедить чита­те­ля, чтобы он увидел и при­нял собы­тия таки­ми, как того желал Цезарь. Одним из самых ясных и впе­чат­ля­ю­щих при­ме­ров содер­жит­ся в рас­ска­зе Цеза­ря о бит­ве с нер­ви­я­ми на реке Сам­бре в 57 г.¹⁴ В гла­ве 6 я отме­чал, что при­ведён­ное Цеза­рем спо­кой­ное и про­стое объ­яс­не­ние того, каким обра­зом на его пра­вом кры­ле, погру­зив­шем­ся, види­мо, в хаос и безыс­ход­ность, был вос­ста­нов­лен порядок и одер­жа­на победа, вряд ли может пря­мо и точ­но соот­вет­ст­во­вать реаль­ным собы­ти­ям. Цезарь сооб­ща­ет, что сра­же­ние раз­би­лось на три раз­ные бит­вы. При­ни­мая во вни­ма­ние его любовь к трёх­част­но­му деле­нию, мож­но задать­ся вопро­сом, насколь­ко раздель­но велись эти три бит­вы. Две из трёх шли удач­но для сол­дат Цеза­ря, но третья, на пра­вом кры­ле, — неудач­но. Два леги­о­на Цеза­ря были там отре­за­ны друг от дру­га, при­веде­ны в бес­по­рядок и окру­же­ны пре­вос­хо­дя­щи­ми вра­же­ски­ми сила­ми, лагерь поза­ди них был захва­чен про­тив­ни­ком, а лагер­ная при­слу­га и союз­ная кон­ни­ца в пани­ке бежа­ли, рас­про­стра­няя вести о пора­же­нии рим­лян.

Сле­дую­щее сло­во в повест­во­ва­нии Цеза­ря после опи­са­ния этой пани­ки, — «Цезарь»; им начи­на­ет­ся рас­сказ о лич­ном вме­ша­тель­стве Цеза­ря в этой части бит­вы. В быст­ром изло­же­нии, увле­каю­щем за собой чита­те­ля, Цезарь (с помо­щью сво­их три­бу­нов и цен­ту­ри­о­нов) созда­ёт порядок из хао­са на этом кры­ле и гото­вит поч­ву для победы¹⁵. Впе­чат­ле­ние вели­ко­леп­но: все пола­га­ют­ся на Цеза­ря, и вме­ша­тель­ство Цеза­ря име­ет вол­шеб­ную силу. Но даже здесь Цезарь с.200 ста­ра­ет­ся не пере­ги­бать пал­ку. Он сооб­ща­ет, что Лаби­ен, победо­нос­но сра­жав­ший­ся, огля­нул­ся, увидел затруд­не­ния спра­ва и отпра­вил на помощь X леги­он, и закан­чи­ва­ет­ся рас­сказ про­стран­ной похва­лой в адрес самих нер­ви­ев за вели­ко­леп­ную отва­гу и воин­скую доб­лесть. Чело­век, так охот­но отдаю­щий долж­ное сво­им под­чи­нён­ным, конеч­но, дол­жен рас­ска­зы­вать чистую прав­ду о соб­ст­вен­ных дей­ст­ви­ях и успе­хах? А пол­ко­во­дец, одер­жав­ший победу над таки­ми про­тив­ни­ка­ми, навер­ное, — вели­кий чело­век, заслу­жи­ваю­щий вос­хи­ще­ния и вер­но­сти? Неуди­ви­тель­но, что дру­зья Цеза­ря, напри­мер, Гир­ций, там им вос­хи­ща­лись, и даже те, кто, подоб­но Цице­ро­ну, не люби­ли Цеза­ря и не вос­тор­га­лись им, всё же вос­тор­га­лись его сочи­не­ни­я­ми. Цице­рон как никто дру­гой умел рас­по­знать бле­стя­щий лите­ра­тур­ный эффект, и он пра­виль­но рас­судил, что автор­ский успех Цеза­ря в этих запис­ках пре­взой­ти невоз­мож­но и что всем здра­во­мыс­ля­щим писа­те­лям сле­ду­ет воз­дер­жать­ся от этой темы, так как срав­не­ние с повест­во­ва­ни­ем Цеза­ря будет не в их поль­зу. Забав­но, что Цезарь одна­жды пори­цал соб­ст­вен­ный стиль как про­стой и сол­дат­ский по срав­не­нию с изыс­кан­ным и утон­чён­ным сти­лем Цице­ро­на¹⁶. Ибо и Цице­рон, и сам Цезарь хоро­шо зна­ли, что нет нико­го изыс­кан­нее и утон­чён­нее Цеза­ря.

При более тща­тель­ном рас­смот­ре­нии запис­ки Цеза­ря невоз­мож­но назвать про­сты­ми. Это очень слож­ный и хоро­шо про­ду­ман­ный рас­сказ, в кото­ром про­стота и ясность язы­ка наряду со мно­же­ст­вом лите­ра­тур­ных эффек­тов, тща­тель­но раз­ра­ботан­ной ком­по­зи­ци­ей и пере­ко­са­ми изло­же­ния под­во­дят чита­те­ля к тому, чтобы увидеть и при­нять вер­сию Цеза­ря¹⁷. Эта вер­сия име­ет смысл, она пол­на и убеди­тель­на, и в ней Цезарь все­гда прав, все­гда пони­ма­ет, что про­ис­хо­дит и как луч­ше все­го реа­ги­ро­вать, и все­гда кон­тро­ли­ру­ет себя и обсто­я­тель­ства. Конеч­но, этот эффект не сра­ботал бы, если бы реаль­ность Цеза­ря ради­каль­но рас­хо­ди­лась с тем, что виде­ли все осталь­ные. Он работал имен­но пото­му, что Цезарь и в самом деле все­гда в кон­це кон­цов одер­жи­вал верх, все­гда нахо­дил спо­соб спра­вить­ся с труд­но­стя­ми, поэто­му очень лег­ко было пове­рить, что он всё пони­мал, и был прав, и заду­мы­вал имен­но такой исход. То есть, Цезарь был доста­точ­но иску­шён и мудр, чтобы огра­ни­чить свои лите­ра­тур­ные мани­пу­ля­ции пере­ко­са­ми и тол­ко­ва­ни­я­ми и нико­гда не иска­жать слу­чив­ше­е­ся так, чтобы это было слиш­ком оче­вид­но. Если истин­ные собы­тия невоз­мож­но было убеди­тель­но обра­тить в его поль­зу, то он не при­бе­гал к пря­мой лжи, но сокра­щал и рету­ши­ро­вал, как в слу­чае с его слиш­ком крат­ким и туман­ным рас­ска­зом о столк­но­ве­нии с узи­пе­та­ми и тенк­те­ра­ми в 56 г.¹⁸ И эта пора­зи­тель­ная слож­ность лите­ра­тур­ной кон­струк­ции и ком­по­зи­ции впе­чат­ля­ет ещё силь­нее, если пом­нить о том, как писал Цезарь. В пред­и­сло­вии к допол­ни­тель­ной вось­мой кни­ге «Запи­сок о Галль­ской войне» Гир­ций, друг Цеза­ря, отме­тил, что если сти­лем Цеза­ря вос­хи­ща­лись все, то близ­кие дру­зья вос­хи­ща­лись тем силь­нее, что зна­ли, как неве­ро­ят­но лег­ко и быст­ро Цезарь писал свои сочи­не­ния. Цезарь, так ска­зать, писал на лету. Вряд ли он хоть когда-то пре­да­вал­ся отды­ху и досу­гу: посто­ян­ные дела остав­ля­ли ему для это­го слиш­ком мало вре­ме­ни.

с.201 Оппий, близ­кий друг Цеза­ря, сооб­ща­ет, что он работал посто­ян­но и, путе­ше­ст­вуя в повоз­ке или в носил­ках, дик­то­вал двум или трём сек­ре­та­рям одно­вре­мен­но¹⁹. Один сек­ре­тарь мог запи­сы­вать пись­мо поли­ти­че­ско­му союз­ни­ку в Риме, вто­рой — некий адми­ни­ст­ра­тив­ный доку­мент, а тре­тий — исто­ри­че­ские запис­ки или поэ­му. Цезарь мог удер­жи­вать в памя­ти сра­зу несколь­ко тек­стов, подоб­но совре­мен­но­му гросс­мей­сте­ру, кото­рый всле­пую игра­ет несколь­ко пар­тий в шах­ма­ты одно­вре­мен­но. Он дик­то­вал одно-два пред­ло­же­ния каж­до­му сек­ре­та­рю по оче­реди, не теряя ни мыс­ли, ни логи­ки, ни ясно­сти, ни сти­ли­сти­че­ских досто­инств сво­их тек­стов. Таким обра­зом он сочи­нил двух­том­ный труд «Об ана­ло­гии» (о над­ле­жа­щем выбо­ре слов) на пути из север­ной Ита­лии через Аль­пы к сво­им вой­скам в Гал­лии вес­ной 54 г., а эпи­че­скую поэ­му «Путь» (Iter) — осе­нью 46 г. на пути из Ита­лии в Испа­нию, в пред­две­рии сра­же­ния при Мун­де²⁰. Энер­гия, раз­но­сто­рон­ность, работо­спо­соб­ность и истин­ное вели­ко­ле­пие Цеза­ря вряд ли что-то объ­яс­ня­ют, но изум­ля­ют.

В свя­зи с утра­чен­ной поэ­мой «Путь» мож­но вспом­нить, что Цезарь был не толь­ко исто­ри­ком, ора­то­ром и спе­ци­а­ли­стом по про­за­и­че­ско­му сти­лю и латин­ско­му язы­ку. Он всю жизнь инте­ре­со­вал­ся поэ­зи­ей и писал сти­хи, хотя от них не сохра­ни­лось ниче­го, кро­ме шести строк с похва­лой коми­ка Терен­ция. Сто­ит заме­тить, что Цезарь вни­ма­тель­но следил за новей­ши­ми тен­ден­ци­я­ми рим­ской высо­кой куль­ту­ры, в том чис­ле поэ­ти­че­ской. Он вра­щал­ся в тех же кру­гах, что и утон­чён­ные моло­дые поэты «ново­го сти­ля», «новые поэты» (poe­tae no­vi) или «новый круг» (neo­te­ri) 50-х годов, и ценил их искус­ство. В неко­то­ром смыс­ле он был патро­ном.

Новый поэт Фурий Биба­кул напи­сал длин­ную поэ­му под назва­ни­ем «Анна­лы», в кото­рой про­слав­ля­лись, напри­мер, победы Цеза­ря в Гал­лии. И это несмот­ря на то, что ранее Фурий, как и Катулл и его друг Лици­ний Кальв, в сти­хах высме­и­вал Цеза­ря²¹. Извест­но, что, как бы болез­нен­но Цезарь ни вос­при­ни­мал рез­кие и оскор­би­тель­ные напад­ки в сти­хах, он ценил поэ­ти­че­ское мастер­ство. Он отме­чал, что сти­хи Катул­ла про­тив него — это несмы­вае­мое пят­но на его доб­ром име­ни; вряд ли он это ска­зал бы, если бы не пони­мал, что эти сти­хи будут пом­нить, так как они хоро­ши. Поэто­му он потра­тил уси­лия на то, чтобы при­влечь этих поэтов на свою сто­ро­ну. Он охот­но про­стил Каль­ва и Катул­ла за их напад­ки и завя­зал с ними друж­бу²². Он вовлёк в своё окру­же­ние Гель­вия Цин­ну, близ­ко­го дру­га Катул­ла и ещё одно­го зна­ме­ни­то­го «ново­го поэта»²³.

Поэ­ма Фурия о галль­ской войне тоже свиде­тель­ст­ву­ет о том, что Цезарь при­вле­кал этих моло­дых поэтов на свою сто­ро­ну. Веро­ят­но, Фурий, как и Кальв и Цин­на, тоже был дру­гом Катул­ла. В неко­то­рых сти­хотво­ре­ни­ях Катулл обра­ща­ет­ся к неко­е­му Фурию, высме­и­вая его бед­ность и сек­су­аль­ные при­стра­стия, но эти сти­хи не сле­ду­ет счи­тать про­яв­ле­ни­ем враж­деб­но­сти; веро­ят­нее, что игри­вые моло­дые люди, как гово­рит­ся, «про­сто в шут­ку», при­ни­жа­ли друг дру­га. Не исклю­че­но, что Фурий у Катул­ла — это «новый поэт» Фурий Биба­кул: круг «новых поэтов», как и рим­ское выс­шее обще­ство в целом, с.202, был узок, и в нём все друг дру­га зна­ли. При­ме­ча­тель­но 11-е сти­хотво­ре­ние Катул­ла: он пред­ла­га­ет Фурию и его дру­гу Авре­лию соста­вить ему ком­па­нию, чтобы посе­тить, в чис­ле про­чих отда­лён­ных мест, «памят­ни­ки вели­ко­го Цеза­ря, галль­ский Рейн и далё­ких и ужас­ных бри­тан­цев». Может быть, это заву­а­ли­ро­ван­ный намёк на согла­сие Фурия напи­сать для Цеза­ря сти­хотвор­ное про­слав­ле­ние его галль­ской вой­ны? Во вся­ком слу­чае, ясно, что Цезарь инте­ре­со­вал­ся этим новей­шим поэ­ти­че­ским направ­ле­ни­ем в рим­ской куль­ту­ре и был с ним свя­зан. Подоб­но сво­е­му наслед­ни­ку Окта­виа­ну (Авгу­сту), кото­рый искал друж­бы наслед­ни­ков «новых поэтов» — Кор­не­лия Гал­ла, Гора­ция и Вер­ги­лия, — ибо они мог­ли обес­смер­тить его дея­ния и новый режим в сво­их сти­хах, Цезарь, веро­ят­но, видел в Фурии Биба­ку­ле и дру­гих «новых поэтах» воз­мож­ных лите­ра­тур­ных союз­ни­ков в деле пре­об­ра­зо­ва­ния рим­ско­го обще­ства.

Конеч­но, из все­го твор­че­ства этих «новых поэтов» сохра­ни­лись толь­ко сти­хи Катул­ла, по кото­рым мы можем о нём судить. Совер­шен­но ясно, что поэт, спо­соб­ный напи­сать такую поэ­му, как «Пелей и Фети­да» или «Аттис» Катул­ла, заслу­жи­вал покро­ви­тель­ства патро­на, наде­яв­ше­го­ся на сти­хотвор­ное про­слав­ле­ние, не гово­ря уже про­сто об удо­воль­ст­вии от поэ­зии. Извест­но, что Цезарь искренне наслаж­дал­ся чте­ни­ем и лите­ра­тур­ной бесе­дой за обедом. Я уже отме­чал, что сти­хи Катул­ла про­ли­ва­ют пле­ни­тель­ный свет на рим­ское выс­шее обще­ство того вре­ме­ни и пока­зы­ва­ют, как утон­чён­ные и бога­тые рим­ляне жили, мыс­ли­ли и обща­лись²⁴.

Чтобы ещё раз под­черк­нуть, каким узким кру­гом было рим­ское выс­шее обще­ство, сле­ду­ет заме­тить, что в сти­хах Катул­ла мы встре­ча­ем мно­гих людей, упо­мя­ну­тых в пере­пис­ке Цице­ро­на и вхо­див­ших в окру­же­ние Цеза­ря. Конеч­но, Катулл сочи­нял язви­тель­ные сти­хи о Цеза­ре и Пом­пее и о союз­ни­ках Цеза­ря Вати­нии и Мамур­ре. Он писал сти­хи, в кото­рых вид­на его друж­ба с моло­дым ора­то­ром, поли­ти­ком и поэтом Лици­ни­ем Каль­вом, хоро­шо зна­ко­мым Цеза­рю и Цице­ро­ну, и с Гель­ви­ем Цин­ной, кото­рые позд­нее зани­мал долж­ность три­бу­на при режи­ме Цеза­ря. Наи­бо­лее извест­ны его сти­хи, повест­ву­ю­щие о страст­ном и мучи­тель­ном романе с пре­крас­ной и «рас­пут­ной» Лес­би­ей. Конеч­но, Лес­бия — это псев­до­ним: она была заму­жем, и Катулл не мог откры­то назы­вать её по име­ни в сти­хах. Но он мог рас­кидать под­сказ­ки, чтобы поза­ба­вить дру­зей, — и сде­лал это. Глав­ное ука­за­ние на лич­ность Лес­бии — это 79 сти­хотво­ре­ние Катул­ла:

Имя Лес­бий ука­зы­ва­ет на близ­ко­го род­ст­вен­ни­ка, веро­ят­но, бра­та Лес­бии, и сти­хотво­ре­ние явно пред­по­ла­га­ет кро­во­сме­си­тель­ную связь меж­ду ними. Но Лес­бий так­же «pul­cher». Это сло­во озна­ча­ет «кра­си­вый», но так­же явля­ет­ся семей­ным про­зви­щем глав­ной вет­ви зна­ме­ни­то­го пат­ри­ци­ан­ско­го рода Клав­ди­ев и, в част­но­сти, Пуб­лия Кло­дия Пуль­х­ра. У Кло­дия было три сест­ры, кото­рых зва­ли Кло­ди­я­ми, и гово­ри­ли, что по мень­шей мере с дву­мя из них он состо­ит в кро­во­сме­си­тель­ной свя­зи. То есть, Лес­бия — это Кло­дия, одна из пре­крас­ных и скан­даль­но извест­ных сестёр пре­сло­ву­то­го Кло­дия. И вновь мы видим, что Цезарь и Катулл жили в одном и том же мире и вра­ща­лись в одном и том же кру­гу. В дру­гих сти­хах Катулл упо­ми­на­ет тех, кто сопер­ни­ча­ет с ним за бла­го­склон­ность Лес­бии, с.203 в том чис­ле сво­его быв­ше­го дру­га Целия. Как и Катулл, Целий в кон­це кон­цов был оскорб­лён невер­но­стью Лес­бии, как выяс­ня­ет­ся в 58 сти­хотво­ре­нии, где гово­рит­ся о «рас­пут­ных» повад­ках «нашей Лес­бии, Целий, той самой Лес­бии, той Лес­бии, кото­рую Катулл неко­гда любил боль­ше себя и всех сво­их близ­ких».

Здесь мы видим, что Кло­дия и Целий вме­сте с дру­ги­ми людь­ми запу­та­лись в мучи­тель­ных и непо­сто­ян­ных любов­ных отно­ше­ни­ях. Цице­рон тоже писал о мучи­тель­ных и непо­сто­ян­ных любов­ных отно­ше­ни­ях Целия и Кло­дии — в речи «За Целия» он защи­щал моло­до­го пове­су и често­лю­би­во­го ора­то­ра и поли­ти­ка Мар­ка Целия Руфа, кото­рый был обви­нён сво­ей быв­шей любов­ни­цей Кло­ди­ей в попыт­ке убий­ства. Пора­зи­тель­но, что мно­гим иссле­до­ва­те­лям уда­ёт­ся убедить себя в необ­хо­ди­мо­сти избы­точ­но­го скеп­ти­циз­ма, и часто выска­зы­ва­ют­ся сомне­ния в том, что Целий и Кло­дия из речи Цице­ро­на — это те же самые Целий и Кло­дия, о кото­рых писал сти­хи Катулл. Нам пред­ла­га­ет­ся пове­рить, что дру­гой Целий влю­бил­ся в дру­гую сест­ру по име­ни Кло­дия, и их роман закон­чил­ся так же болез­нен­но.

Я хотел бы ещё раз под­черк­нуть, что рим­ское выс­шее обще­ство было малень­ким мир­ком, узким эли­тар­ным кру­гом ари­сто­кра­тов, поли­ти­ков, ора­то­ров и лите­ра­то­ров-люби­те­лей, кото­рые посе­ща­ли одни и те же зва­ные обеды и гово­ри­ли об одних и тех же поли­ти­че­ских судах, спо­рах в сена­те, зако­но­про­ек­тах или новых лите­ра­тур­ных трудах. Мне кажет­ся несо­мнен­ным, что Целий, упо­мя­ну­тый у Катул­ла, — это не кто иной, как Целий Руф, кото­рый был поли­ти­че­ским корре­спон­ден­том Цице­ро­на во вре­мя его отсут­ст­вия в Риме в пери­од кили­кий­ско­го намест­ни­че­ства, а затем в пер­вые годы граж­дан­ской вой­ны стал сто­рон­ни­ком Цеза­ря. Умест­но будет вспом­нить, что Катулл сочи­нил сти­хотвор­ную бла­го­дар­ность Цице­ро­ну (сти­хотво­ре­ние 59): пово­дом для неё мог стать суд над Цели­ем. Это пред­по­ло­же­ние тре­бу­ет неко­то­рой коррек­ти­ров­ки тра­ди­ци­он­ной хро­но­ло­гии жиз­ни Катул­ла: он писал уже в кон­це 60-х гг., а когда он умер в кон­це 50-х гг., ему было чуть боль­ше трид­ца­ти, но вряд ли это пред­став­ля­ет про­бле­му, если вспом­нить о том, на каких шат­ких свиде­тель­ствах осно­ва­на тра­ди­ци­он­ная хро­но­ло­гия жиз­ни Катул­ла²⁵. Всё это свиде­тель­ст­ву­ет о том, что в Риме вре­мён Цеза­ря «все всех зна­ли», и чело­век с таким талан­том и вку­са­ми, как Цезарь, был тес­но вовле­чён в лите­ра­тур­ное выс­шее обще­ство и сало­ны, пото­му что они состав­ля­ли неотъ­ем­ле­мую часть того мира, в кото­ром он жил и дей­ст­во­вал.

Для боль­шин­ства пред­ста­ви­те­лей рим­ско­го выс­ше­го обще­ства этот мирок был миром вооб­ще; они не спо­соб­ны были мыс­лить вне его поня­тий и доми­нант. Таким чело­ве­ком был Цице­рон. После сво­ей кве­сту­ры на Сици­лии он решил по воз­мож­но­сти нико­гда боль­ше не покидать Ита­лию, ибо толь­ко Ита­лия и Рим по-насто­я­ще­му име­ли зна­че­ние²⁶. Поэто­му он был глу­бо­ко несча­стен, когда вынуж­ден был уйти в изгна­ние, и не слиш­ком обра­до­вал­ся необ­хо­ди­мо­сти в тече­ние года слу­жить намест­ни­ком Кили­кии. Хотя не все рим­ляне разде­ля­ли неже­ла­ние Цице­ро­на выез­жать за гра­ни­цу ради при­бы­ли и сла­вы, боль­шин­ство из них разде­ля­ло его мне­ние, что осталь­ной мир — это все­го лишь пери­фе­рия, мало­важ­ная по срав­не­нию с Римом и Ита­ли­ей. Такая исклю­чи­тель­ная кон­цен­тра­ция на Риме, рим­ском выс­шем обще­стве, на заня­ти­ях, иде­ях, убеж­де­ни­ях и заботах это­го обще­ства, кото­рую мы наблюда­ем в поэ­зии Катул­ла, как и во мно­же­стве сочи­не­ний Цице­ро­на, поз­во­ля­ет объ­яс­нить пора­зи­тель­ную сле­поту кон­сер­ва­тив­ных рим­ских ноби­лей, опти­ма­тов в отно­ше­нии с.204 узо­сти и непо­сле­до­ва­тель­но­сти (если не ска­зать лице­ме­рия) их поли­ти­че­ских взглядов, убеж­де­ний и поведе­ния.

Цезарь необы­чен тем, что он жил в том же самом тес­ном выс­шем обще­стве и чув­ст­во­вал себя в нём как дома, одна­ко не стра­дал такой узо­стью взглядов. Его спо­соб­ность и готов­ность вооб­ра­зить себе более широ­кое рим­ское обще­ство и даже вклю­чить в него новые груп­пы и наро­ды, чрез­вы­чай­но раз­дра­жа­ла таких людей, как Цице­рон, Катон и дру­гие опти­ма­ты. Но, быть может, это объ­яс­ня­ет, поче­му, в кон­це кон­цов, рим­ская моло­дёжь, «новые поэты» и их ком­па­ния, при­со­еди­ни­лись к Цеза­рю. Такие люди, как Катулл, Цин­на и Целий — два транс­па­дан­ца и уро­же­нец север­ной Ита­лии — при­шли как раз из-за пре­де­лов тра­ди­ци­он­но­го кру­га рим­ско­го выс­ше­го обще­ства и навер­ня­ка очень хоро­шо пони­ма­ли жела­ние Цеза­ря его рас­ши­рить — и сочув­ст­во­ва­ли это­му жела­нию.