Гладиаторские бои в Риме: жертвоприношение или состязание?

с.148 В ряду лег­ко узна­вае­мых при­мет рим­ской циви­ли­за­ции немно­го най­дет­ся таких, кото­рым под силу было бы оспо­рить паль­му пер­вен­ства у раз­но­го рода зре­лищ. Страсть к кон­ным риста­ни­ям, теат­раль­ным пред­став­ле­ни­ям, поедин­кам гла­ди­а­то­ров и зве­ри­ным трав­лям вошла, как кажет­ся, в плоть и кровь всех тех, кто был так или ина­че вовле­чен в орби­ту рим­ской дер­жа­вы. Ком­плекс идей и пред­став­ле­ний, пред­рас­суд­ков и пред­по­чте­ний, свя­зан­ных со зре­ли­ща­ми, питал самые раз­ные жан­ры лите­ра­тур­но­го твор­че­ства, не гово­ря уже о попу­ляр­но­сти соот­вет­ст­ву­ю­щих тем в мире над­пи­сей — как латин­ских (преж­де все­го, разу­ме­ет­ся, в Пом­пе­ях), так и гре­че­ских (эпи­та­фии из Смир­ны)¹. Но ничуть не менее впе­чат­ля­ют и чисто веще­ст­вен­ные свиде­тель­ства — сот­ни амфи­те­ат­ров², постро­ен­ных по всей терри­то­рии Рим­ской импе­рии, бес­чис­лен­ное мно­же­ство пред­ме­тов быта, укра­шен­ных изо­бра­же­ни­я­ми геро­ев аре­ны или сце­на­ми, разыг­ры­вав­ши­ми­ся в цир­ке или амфи­те­ат­ре, — от кера­ми­че­ской и стек­лян­ной посуды, ручек ножей с.149 и клейм на водо­про­вод­ных тру­бах до огром­ных моза­ич­ных или живо­пис­ных кар­тин, поме­щен­ных в жилых поко­ях сель­ских вилл и город­ских домов³.

Пожа­луй, нет необ­хо­ди­мо­сти гово­рить о попу­ляр­но­сти зре­лищ, об их про­ник­но­ве­нии в быто­вую реаль­ность рим­лян и про­вин­ци­а­лов — доста­точ­но напом­нить о том, что ни в одной из хре­сто­ма­тий­ных книг, посвя­щен­ных исто­рии быта и нра­вов Рима, эта тема не обой­де­на вни­ма­ни­ем⁴. Да и по сей день из это­го источ­ни­ка чер­па­ют авто­ры попу­ляр­ных изда­ний, рома­ни­сты и кине­ма­то­гра­фи­сты, успех кото­рых гаран­ти­ро­ван как этой попу­ляр­но­стью, так и состо­я­ни­ем обра­бот­ки источ­ни­ков. В самом деле, антич­ная тра­ди­ция, повест­ву­ю­щая о самых раз­но­об­раз­ных сто­ро­нах фено­ме­на зре­лищ, дав­но уже систе­ма­ти­зи­ро­ва­на, обоб­ще­на и пре­па­ри­ро­ва­на, что закреп­ле­но в энцик­ло­пе­ди­ях⁵ и общих работах, сре­ди кото­рых осо­бое место зани­ма­ет фун­да­мен­таль­ная моно­гра­фия Ж. Виля о гла­ди­а­ту­ре на Запа­де⁶. Послед­ние деся­ти­ле­тия отме­че­ны так­же серь­ез­ны­ми и осно­ва­тель­ны­ми уси­ли­я­ми в деле систе­ма­ти­за­ции и изу­че­ния памят­ни­ков мате­ри­аль­ной куль­ту­ры — изо­бра­же­ний гла­ди­а­то­ров, амфи­те­ат­ров и дру­гих соору­же­ний, где про­во­ди­лись те или иные зре­ли­ща⁷. Таким обра­зом, в насто­я­щее вре­мя в рас­по­ря­же­нии иссле­до­ва­те­лей име­ет­ся огром­ный ком­плекс пре­крас­но раз­ра­ботан­ных и систе­ма­ти­зи­ро­ван­ных источ­ни­ков, что поз­во­ля­ет ста­вить и решать самые раз­ные и под­час нетри­ви­аль­ные про­бле­мы. Раз­но­об­ра­зие при­ме­ня­е­мых под­хо­дов и мето­дов изу­че­ния дела­ет все более оче­вид­ной слож­ность фено­ме­на зре­лищ, что дик­ту­ет необ­хо­ди­мость посто­ян­но­го уче­та при его рас­смот­ре­нии фак­то­ров само­го раз­но­го поряд­ка и пре­до­сте­ре­га­ет от упро­щен­ных рекон­струк­ций и рис­ко­ван­ных обоб­ще­ний. Исто­ри­че­ская кон­крет­ность рим­ских зре­лищ, их сопря­жен­ность с соци­аль­ны­ми реа­ли­я­ми и про­цес­са­ми пред­по­ла­га­ет пре­дель­но воз­мож­ный исто­ризм при их рас­смот­ре­нии, осо­зна­ние того про­сто­го фак­та, что и фор­мы, и функ­ции их посто­ян­но меня­лись, не оста­ва­ясь одни­ми и теми же.

с.150 Вот поче­му в дан­ной ста­тье ста­вит­ся доста­точ­но огра­ни­чен­ная зада­ча: рас­смот­реть сакраль­ное изме­ре­ние гла­ди­а­тор­ских игр, при­чем лишь в пери­од Рим­ской рес­пуб­ли­ки.

То, что поедин­ки гла­ди­а­то­ров не были лише­ны сакраль­но­го смыс­ла, было оче­вид­ным для рим­лян. Не слу­чай­но ост­рие хри­сти­ан­ской про­па­ган­ды было направ­ле­но про­тив зре­лищ, при­чем имен­но из-за их свя­зи с ido­lo­lat­ria (Tert. de spect. VI; XIII). Кро­ва­вые зре­ли­ща ста­ли сво­его рода сим­во­лом язы­че­ства, а хри­сти­ан­ству до сих пор мно­ги­ми при­пи­сы­ва­ет­ся осо­бая роль в иско­ре­не­нии это­го «вар­вар­ства». В чем же кры­лись при­чи­ны этой свя­зи гла­ди­а­тор­ских поедин­ков с рим­ской рели­ги­ей? Есте­ствен­ный ход мыс­ли под­ска­зы­ва­ет искать ответ на этот вопрос с помо­щью объ­яс­не­ния про­ис­хож­де­ния боев гла­ди­а­то­ров из рели­ги­оз­но­го риту­а­ла того или ино­го харак­те­ра. Имен­но так и посту­па­ли сами древ­ние. Тра­ди­ция, сохра­нив­ша­я­ся в про­из­веде­ни­ях Тер­тул­ли­а­на и Сер­вия, воз­во­ди­ла про­ис­хож­де­ние гла­ди­а­тор­ских игр к погре­баль­ным чело­ве­че­ским жерт­во­при­но­ше­ни­ям, кото­рые были заме­не­ны поедин­ка­ми в резуль­та­те смяг­че­ния нра­вов. Что отра­зи­лось в этой тра­ди­ции? Память о реаль­ных собы­ти­ях или уче­ная рекон­струк­ция? Лишь тща­тель­ный ана­лиз всех дан­ных поз­во­ля­ет раз­ре­шить этот вопрос.

Сна­ча­ла рас­смот­рим более подроб­но выска­зы­ва­ния Тер­тул­ли­а­на и Сер­вия. Тер­тул­ли­ан в кни­ге «О зре­ли­щах», дав все­сто­рон­нее опи­са­ние цир­ко­вых риста­ний, теат­раль­ных пред­став­ле­ний и гим­на­сти­че­ских состя­за­ний, с тем чтобы дока­зать их глу­бин­ную связь с идо­ло­по­клон­ни­че­ст­вом, посвя­ща­ет спе­ци­аль­ную гла­ву и гла­ди­а­тор­ским поедин­кам как само­му извест­но­му и попу­ляр­но­му зре­ли­щу. «Гла­ди­а­тор­ские бои (mu­nus) полу­чи­ли свое назва­ние от обя­зан­но­сти (of­fi­cium), так как of­fi­cium так­же озна­ча­ет mu­nus. Древ­ние счи­та­ли, что этим зре­ли­щем они возда­ва­ли долж­ное умер­шим, после того как сде­ла­ли его жесто­кость более гуман­ной. Ведь неко­гда, посколь­ку вери­ли в то, что души покой­ных уми­ло­стив­ля­ют­ся чело­ве­че­ской кро­вью, во вре­мя похо­рон при­но­си­ли в жерт­ву плен­ных или неваж­ных рабов, куп­лен­ных ради это­го. В даль­ней­шем было реше­но при­крыть нече­сти­вость удо­воль­ст­ви­ем. Таким обра­зом, при­об­ре­тен­ных и обу­чен­ных, насколь­ко толь­ко тогда уме­ли, вла­де­нию ору­жи­ем (учив­ших­ся толь­ко затем, чтобы быть уби­ты­ми), уни­что­жа­ли перед могиль­ны­ми хол­ма­ми, как толь­ко назна­чал­ся день триз­ны. Так убий­ства­ми облег­ча­ли смерть. Вот про­ис­хож­де­ние гла­ди­а­тор­ских с.151 боев»⁸. Оче­вид­но, Тер­тул­ли­ан ста­ра­ет­ся объ­яс­нить одно­вре­мен­но про­ис­хож­де­ние и само­го обы­чая, и тер­ми­на, наи­бо­лее употре­би­тель­но­го в его вре­мя для обо­зна­че­ния гла­ди­а­тор­ских боев — mu­nus. Не забудем, что хри­сти­ан­ским апо­ло­ге­том дви­жет стрем­ле­ние дока­зать идо­ло­по­клон­ни­че­ский харак­тер риту­а­ла. Имен­но поэто­му в его кон­цеп­цию пре­крас­но впи­сы­ва­ет­ся пред­став­ле­ние о жерт­во­при­но­ше­нии душам умер­ших, как буд­то бы под­твер­ждае­мое и зна­че­ни­ем mu­nus как of­fi­cium. Но даже из изло­же­ния Тер­тул­ли­а­на ясно, что погре­баль­ные чело­ве­че­ские жерт­во­при­но­ше­ния отно­сят­ся к неза­па­мят­ной древ­но­сти (olim), и, оче­вид­но, во всей исполь­зо­ван­ной им лите­ра­ту­ре не нашлось опре­де­лен­ных дан­ных о них. Таким обра­зом, гене­ти­че­ская связь гла­ди­а­тор­ских боев с жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми оста­ет­ся лишь гипо­те­ти­че­ской.

Теперь обра­тим­ся к Сер­вию. Ком­мен­ти­руя стро­ки «Эне­иды» (X. 519), повест­ву­ю­щие о том, как Эней, узнав о смер­ти Пал­лан­та, ввя­зы­ва­ет­ся в бой и вось­ме­рых вра­гов

«В плен живы­ми берет, чтобы в жерт­ву манам при­несть их, Вра­же­ской кро­вью залить кост­ра погре­баль­но­го пла­мя». (пер. С. Оше­ро­ва)

Сер­вий заме­ча­ет: «…суще­ст­во­вал обы­чай умерщ­влять плен­ных при погре­бе­нии могу­ще­ст­вен­ных мужей; впо­след­ст­вии это пока­за­лось жесто­ким и было реше­но, чтобы перед погре­бе­ни­я­ми сра­жа­лись гла­ди­а­то­ры, кото­рые назы­ва­ют­ся бусту­а­рии — от сло­ва bus­tum (погре­баль­ный костер)»⁹. Как вид­но, Сер­вий изла­га­ет ту же интер­пре­та­цию про­ис­хож­де­ния гла­ди­а­тор­ских поедин­ков, что и Тер­тул­ли­ан. Чело­ве­че­ские жерт­во­при­но­ше­ния отне­се­ны к мифо­ло­ги­че­ским вре­ме­нам, а гла­ди­а­ту­ра при­вя­зы­ва­ет­ся к ним при помо­щи умо­за­клю­че­ния. Неслу­чай­но у обо­их авто­ров употреб­ле­но одно и то же сло­во для опи­са­ния пере­хо­да из мифо­ло­ги­че­ско­го реги­ст­ра в исто­ри­че­ский: pla­cuit. То есть заме­на жерт­во­при­но­ше­ний поедин­ка­ми при­пи­сы­ва­ет­ся не эво­лю­ции, а чело­ве­че­ско­му реше­нию. Еще более ясно это в дру­гом ком­мен­та­рии Сер­вия, отно­ся­щем­ся с.152 к упо­ми­на­нию чаш с жерт­вен­ной кро­вью при погре­бе­нии Полидо­ра (Verg. Aen. III. 67): «…так­же уста­нов­ле­но, что при погре­бе­ни­ях умерщ­вля­ют­ся жерт­вы; у древ­них уби­ва­ли и людей, но после смер­ти Юния Бру­та, когда мно­гие роды посла­ли плен­ных для его триз­ны, внук его соста­вил при­слан­ных друг с дру­гом в пары, и так они бились»¹⁰. Сер­вий свя­зы­ва­ет пере­ход от жерт­во­при­но­ше­ний к гла­ди­а­ту­ре с реше­ни­ем вну­ка Юния Бру­та — оче­вид­но, имея в виду впер­вые засвиде­тель­ст­во­ван­ные тра­ди­ци­ей в 264 г. до н. э. гла­ди­а­тор­ские бои на похо­ро­нах Бру­та Перы (Liv. Epit. XVI; Val. Max. II. 4. 7). Излишне напо­ми­нать, что о чело­ве­че­ских погре­баль­ных жерт­во­при­но­ше­ни­ях в Риме III в. до н. э. (как впро­чем и в более ран­нее вре­мя) ниче­го не извест­но.

Итак, тра­ди­ция не содер­жит ника­ких поло­жи­тель­ных свиде­тельств о чело­ве­че­ских жерт­во­при­но­ше­ни­ях как древ­ней­шей фор­ме гла­ди­а­ту­ры. Дан­ная интер­пре­та­ция носит умо­зри­тель­ный харак­тер. Ж. Виль (и гото­вив­ший его кни­гу к посмерт­но­му изда­нию П. Вейн) склон­ны счи­тать такое объ­яс­не­ние про­ис­хож­де­ния гла­ди­а­тор­ских боев изо­бре­те­ни­ем элли­ни­сти­че­ской уче­но­сти с целью оправ­да­ния это­го зре­ли­ща¹¹. Разу­ме­ет­ся, кри­ти­ка дан­ных Тер­тул­ли­а­на и Сер­вия сама по себе не исклю­ча­ет воз­мож­но­сти гене­ти­че­ской свя­зи гла­ди­а­тор­ских поедин­ков и чело­ве­че­ских погре­баль­ных жерт­во­при­но­ше­ний. Но если в источ­ни­ках отсут­ст­ву­ют пря­мые под­твер­жде­ния такой эво­лю­ции, при­хо­дит­ся судить о ее веро­ят­но­сти иным обра­зом — то есть сопо­став­ляя харак­тер одно­го и дру­го­го обы­чая.

Нач­нем с жерт­во­при­но­ше­ний. Как пока­за­ли мно­го­чис­лен­ные иссле­до­ва­ния¹², этот мно­го­знач­ный риту­ал не под­да­ет­ся еди­ной, все­объ­ем­лю­щей интер­пре­та­ции. Он явля­ет огром­ное чис­ло моди­фи­ка­ций сво­ей при­ро­ды и конеч­ных целей, что не поз­во­ля­ет объ­еди­нить пусть даже вполне схо­жие обряды в без­услов­но еди­ный семан­ти­че­ский ряд. С каки­ми же вида­ми жерт­во­при­но­ше­ний мог­ли быть свя­за­ны гла­ди­а­тор­ские поедин­ки?

Ж. Виль пишет о двух извест­ных фор­мах погре­баль­ных чело­ве­че­ских жерт­во­при­но­ше­ний. Во-пер­вых, это умерщ­вле­ние с.153 части непо­сред­ст­вен­но­го окру­же­ния умер­ше­го — в част­но­сти, жен и слуг, при­зван­ных про­дол­жать свое слу­же­ние гос­по­ди­ну в загроб­ном мире. Во-вто­рых — это при­не­се­ние в жерт­ву плен­ни­ка на моги­ле вои­на, осо­бен­но пав­ше­го в бою с вра­га­ми. Самым извест­ным при­ме­ром тако­го рода жерт­во­при­но­ше­ния слу­жит убий­ство две­на­дца­ти слав­ней­ших тро­ян­ских юно­шей на похо­ро­нах Патрок­ла (Hom. Il. XXI. 26—29; XXIII. 22—23). К это­му же отсы­ла­ет и цити­ро­ван­ная выше стро­ка из «Эне­иды» о тризне Пал­лан­та (Verg. Aen. X. 519). Подоб­ный риту­ал прак­ти­ко­вал­ся этрус­ка­ми. Геро­дот упо­ми­на­ет об уни­что­же­нии гре­ков цере­тан­ца­ми после бит­вы при Ала­лии (He­rod. I. 167), а Тит Ливий опла­ки­ва­ет такую же участь трех­сот семи плен­ных рим­ских вои­нов, кото­рых тарк­ви­ний­цы при­нес­ли в жерт­ву (im­mo­la­runt) в 367 г. (Liv. VII. 15. 10). Ж. Виль в свя­зи с этим упо­ми­на­ет и о попу­ляр­но­сти в этрус­ской ико­но­гра­фии¹³ сюже­та рез­ни плен­ных во вре­мя триз­ны Патрок­ла. Смысл тако­го рода риту­а­ла не может быть истол­ко­ван одно­знач­но. Речь мог­ла идти о про­ли­тии кро­ви для уми­ло­стив­ле­ния душ умер­ших (ср. у Тер­тул­ли­а­на) или для обре­те­ния свя­зи меж­ду миром живых и мерт­вых, меж­ду про­фан­ным и сакраль­ным вре­ме­нем и про­стран­ст­вом, для обес­пе­че­ния обо­жест­вле­ния душ воен­ных вождей¹⁴. Воз­мож­но и чисто пси­хо­ло­ги­че­ское обос­но­ва­ние — дать погиб­ше­му мораль­ное удо­вле­тво­ре­ние, ото­мстив убив­шим его. Подоб­ных при­ме­ров не счесть в исто­рии Рима, хотя бы в эпо­ху граж­дан­ских войн. Имея в виду ква­ли­фи­ка­цию раз­лич­ных типов гла­ди­а­тор­ско­го воору­же­ния (ar­ma­tu­ra) по этни­че­ско­му при­зна­ку (gal­li, sam­ni­tes, thra­ces), М. Кла­вель-Левек¹⁵ сопо­став­ля­ет глу­бин­ный смысл гла­ди­а­тор­ских боев с дру­гим видом чело­ве­че­ских жерт­во­при­но­ше­ний: когда по ука­за­нию Сивил­ли­ных книг на Бычьем фору­ме были зако­па­ны зажи­во галл с сопле­мен­ни­цей и грек с гре­чан­кой (Liv. XXII. 57). Одна­ко неза­ви­си­мо от того, насколь­ко сто­ит дове­рять сло­вам Ливия о том, что такие жерт­во­при­но­ше­ния были совер­шен­но чуж­ды рим­ля­нам, оче­вид­но, что они носи­ли очи­сти­тель­ный харак­тер и никак не были свя­за­ны с погре­баль­ным куль­том, что дела­ет их сопо­став­ле­ние с гла­ди­а­тор­ски­ми поедин­ка­ми доста­точ­но рис­ко­ван­ным.

Мож­но ли обна­ру­жить связь — смыс­ло­вую, а зна­чит, воз­мож­но, и гене­ти­че­скую — меж­ду гла­ди­а­ту­рой и жерт­во­при­но­ше­ни­ем с.154 плен­ных на моги­ле пав­ше­го вои­на? И поче­му Тер­тул­ли­ан и Сер­вий допус­ка­ли это с такой лег­ко­стью и есте­ствен­но­стью? Пред­став­ля­ет­ся, что объ­яс­не­ние сле­ду­ет искать в эво­лю­ции гла­ди­а­тор­ских игр на про­тя­же­нии веков рим­ской исто­рии. В самом деле, для рим­лян эпо­хи импе­рии mu­ne­ra — это кро­ва­вое зре­ли­ще, нераз­рыв­но свя­зан­ное с зве­ри­ны­ми трав­ля­ми (ve­na­tio), с пуб­лич­ны­ми истя­за­ни­я­ми и каз­ня­ми осуж­ден­ных (dam­na­ti), под­час в теат­ра­ли­зо­ван­ных фор­мах, с уни­что­же­ни­ем огром­но­го чис­ла прак­ти­че­ски без­за­щит­ных людей (напри­мер, плен­ных иуде­ев, даков и т. д.). Ред­кие про­те­сты про­тив жесто­ко­сти тако­го рода зре­лищ (как в извест­ном пись­ме Сене­ки) отно­си­лись как раз к так назы­вае­мо­му me­ri­dia­num spec­ta­cu­lum (Sen. Ep. I. 7), то есть к устра­и­вав­ше­му­ся в пере­ры­ве меж­ду утрен­ни­ми ve­na­tio­nes и вечер­ни­ми gla­dia­do­res зре­ли­щу, основ­ным содер­жа­ни­ем кото­ро­го было как раз уни­что­же­ние без­оруж­ных и необу­чен­ных людей. Ибо в эпо­ху импе­рии поедин­ки гла­ди­а­то­ров ста­ли лишь частью спек­так­ля, что вку­пе с воз­рос­шей их оже­сто­чен­но­стью и уве­ли­че­ни­ем веро­ят­но­сти смер­тель­но­го для участ­ни­ков исхо­да уси­ли­ва­ло впе­чат­ле­ние рез­ни, изби­е­ния обре­чен­ных и без­за­щит­ных людей и живот­ных. Дей­ст­ви­тель­но, тех, кого выво­ди­ли на аре­ну, не муд­ре­но было срав­нить с жерт­ва­ми. Этим и объ­яс­ня­ет­ся ход рас­суж­де­ний Тер­тул­ли­а­на, Пруден­ция, Сер­вия и дру­гих, упо­доб­ляв­ших вар­вар­ство аре­ны чело­ве­че­ским жерт­во­при­но­ше­ни­ям.

Одна­ко в ран­нюю эпо­ху рим­ской исто­рии харак­тер соот­вет­ст­ву­ю­ще­го зре­ли­ща был иным. Зве­ри­ные трав­ли, теат­ра­ли­зо­ван­ные каз­ни осуж­ден­ных, мас­со­вые убий­ства плен­ных (в част­но­сти, в фор­ме сра­же­ния gre­ga­tim), в кото­рых дей­ст­ви­тель­но мож­но усмат­ри­вать эле­мен­ты смыс­ло­во­го сход­ства с жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми, пер­во­на­чаль­но вклю­ча­лись в про­грам­му обще­ст­вен­ных игр (lu­di) и три­ум­фов, от кото­рых был чет­ко отде­лен mu­nus как состав­ной эле­мент част­ных lu­di fu­neb­res¹⁶. Соеди­не­ние mu­nus и ve­na­tio в рам­ках одно­го зре­ли­ща впер­вые засвиде­тель­ст­во­ва­но, по мне­нию Ж. Виля, лишь в 6 г. н. э. на играх, посвя­щен­ных памя­ти Дру­за Стар­ше­го¹⁷.

Поэто­му сле­ду­ет судить о пер­во­на­чаль­ном харак­те­ре рим­ской гла­ди­а­ту­ры по воз­мож­но­сти на осно­ве сохра­нив­ших­ся для рес­пуб­ли­кан­ско­го вре­ме­ни дан­ных, не упус­кая из вида ее зна­чи­тель­ную эво­лю­цию. В уже не раз упо­ми­нав­шей­ся кни­ге с.155 Ж. Виль под­верг ново­му рас­смот­ре­нию все дан­ные, отно­ся­щи­е­ся к про­бле­ме про­ис­хож­де­ния гла­ди­а­тор­ских поедин­ков, на осно­ве кото­рых и стро­ят­ся кон­цеп­ции об их этрус­ских (чаще все­го) либо южно-ита­лий­ских кор­нях. Про­ана­ли­зи­ро­вав еще раз сово­куп­ность немно­го­чис­лен­ных тек­стов (в осо­бен­но­сти фраг­мент Нико­лая Дамас­ско­го (At­hen. IV. 153 F), пря­мо ука­зы­вав­ше­го на заим­ст­во­ва­ние рим­ля­на­ми гла­ди­а­тор­ских зре­лищ у этрус­ков) и изо­бра­зи­тель­ных памят­ни­ков (рос­пи­си гроб­ниц и ваз), автор при­шел к сле­дую­ще­му заклю­че­нию. Гла­ди­а­ту­ра появи­лась в нача­ле IV в. до н. э., или ранее, в Южной Ита­лии в среде сме­шан­но­го насе­ле­ния, состо­я­ще­го из осков, сам­ни­тов, этрус­ков. В кон­це IV или нача­ле III вв. этот вид поедин­ков был вос­при­нят в Этру­рии, а в 264 г. до н. э. бой гла­ди­а­то­ров впер­вые состо­ял­ся в Риме, куда этот обы­чай, долж­но быть, попал через этрус­ков¹⁸.

Таким обра­зом, обы­чай устра­и­вать поедин­ки при погре­бе­нии выдаю­щих­ся мужей воз­ник в не столь уж дале­кую исто­ри­че­скую эпо­ху и был доста­точ­но широ­ко рас­про­стра­нен во всем ита­лий­ском аре­а­ле. Поэто­му едва ли оправ­дан­но воз­во­дить его к како­му-либо древ­не­му рели­ги­оз­но­му риту­а­лу и тем более свя­зы­вать с какой-либо этни­че­ски опре­де­лен­ной груп­пой насе­ле­ния, будь то этрус­ки или оски и сам­ни­ты. Мож­но было бы пред­по­ло­жить обу­слов­лен­ность рас­про­стра­не­ния тако­го обы­чая каки­ми-то сто­ро­на­ми соци­аль­ной реаль­но­сти и соот­вет­ст­вен­но видеть в срав­ни­тель­но позд­нем его появ­ле­нии в Риме след­ст­вие запазды­ваю­ще­го, по срав­не­нию с Этру­ри­ей и Южной Ита­ли­ей, раз­ви­тия рим­ской общи­ны.

Отвер­гая идею о про­ис­хож­де­нии гла­ди­а­ту­ры из жерт­во­при­но­ше­ний, Ж. Виль под­чер­ки­ва­ет аго­ни­сти­че­ский харак­тер это­го обы­чая. Вывод этот доста­точ­но оче­виден: дей­ст­ви­тель­но, воору­жен­ный поеди­нок со свой­ст­вен­ны­ми ему пре­врат­но­стя­ми и слу­чай­но­стя­ми, в том чис­ле и бла­го­при­ят­ны­ми, име­ет мало обще­го с жерт­во­при­но­ше­ни­ем, где жерт­ва обре­че­на без­ро­пот­но при­нять неми­ну­е­мую смерть. Деталь­ный ана­лиз древ­ней­ших изо­бра­же­ний гла­ди­а­то­ров в рос­пи­сях гроб­ниц и на вазах¹⁹ под­твер­жда­ет это: гла­ди­а­тор­ские поедин­ки пред­став­ле­ны как неотъ­ем­ле­мая часть погре­баль­ных игр (lu­di fu­neb­res) наряду с кулач­ным боем, борь­бой, риста­ни­я­ми колес­ниц и т. д., то есть пол­но­стью вклю­че­ны в сфе­ру состя­за­ний. Все это поз­во­ля­ет видеть кор­ни гла­ди­а­тор­ских поедин­ков имен­но в погре­баль­ных играх, под­чер­ки­вая их аго­ни­сти­че­скую при­ро­ду. Про­об­раз их мож­но обна­ру­жить и в с.156 мифо­ло­ги­че­ской тра­ди­ции, все в том же опи­са­нии похо­рон Патрок­ла — а имен­но в воору­жен­ном поедин­ке Аяк­са и Дио­меда, едва не кон­чив­шем­ся смер­тель­ным исхо­дом (Hom. Il. XXIII. 805 sq.).

О пер­во­на­чаль­ном харак­те­ре гла­ди­а­тор­ских боев в Риме мож­но судить по анна­ли­сти­че­ской тра­ди­ции, отча­сти сохра­нен­ной Титом Ливи­ем. Как уже упо­ми­на­лось, впер­вые три пары гла­ди­а­то­ров бились в 264 г. до н. э. после смер­ти Юния Бру­та Перы (Liv. Epit. XVI; Val. Max II. 4. 7; Serv. ad Aen. III. 67). В 216 г. до н. э. в честь умер­ше­го Мар­ка Эми­лия Лепида, кон­су­ла и авгу­ра, в тече­ние трех дней сра­жа­лись 22 пары гла­ди­а­то­ров (Liv. XXIII. 30. 15); в 200 г. до н. э. сыно­вья Мар­ка Вале­рия Леви­на выста­ви­ли 25 пар за четы­ре дня (Liv. XXXI. 50. 4); в 183 г. до н. э. в свя­зи с похо­ро­на­ми Пуб­лия Лици­ния бились уже 120 гла­ди­а­то­ров (Liv. XXXIX. 46. 2—3), а в 174 г. до н. э. в погре­баль­ных играх, устро­ен­ных Титом Фла­ми­ни­ном в честь умер­ше­го отца, сра­жа­лись 74 гла­ди­а­то­ра (Liv. XLI. 28. 11). В этой тра­ди­ции отра­же­на и связь гла­ди­а­тор­ских пред­став­ле­ний с lu­di fu­neb­res. По-види­мо­му, посто­ян­ное упо­ми­на­ние пар гла­ди­а­то­ров, обыч­ное и для над­пи­сей из Пом­пей с объ­яв­ле­ни­я­ми о пред­сто­я­щих боях²⁰, доста­точ­но убеди­тель­но свиде­тель­ст­ву­ет о состя­за­тель­но­сти это­го зре­ли­ща.

О несо­по­ста­ви­мо­сти spec­ta­cu­lum gla­dia­to­rium с про­стым умерщ­вле­ни­ем жерт­вы (mac­ta­tam hu­ma­nam vic­ti­mam es­se) гово­рит и изло­же­ние Ливи­ем исто­рии исклю­че­ния из сена­та Л. Квинк­ция Фла­ми­ни­на, кото­рый, будучи кон­су­лом в 192 г. до н. э. и нахо­дясь в Циз­аль­пин­ской Гал­лии, велел убить посреди пира знат­но­го бойя, чтобы уго­дить сво­е­му любим­цу, рас­стро­ен­но­му тем, что при­шлось поки­нуть Рим нака­нуне гла­ди­а­тор­ских игр (Liv. XXXIX 42—43).

Таким обра­зом, нет осно­ва­ний видеть в гла­ди­а­тор­ских боях фор­му, хотя бы и силь­но моди­фи­ци­ро­ван­ную, како­го-либо древ­не­го рели­ги­оз­но­го риту­а­ла. Они раз­ви­лись в опре­де­лен­ный исто­ри­че­ский пери­од как один из эпи­зо­дов погре­баль­ных игр. Часто в эво­лю­ции гла­ди­а­тор­ских игр видят сме­ну рели­ги­оз­но­го риту­а­ла раз­вле­че­ни­ем, прак­ти­че­ски лишен­ным сакраль­но­го смыс­ла. Так ли это? Дей­ст­ви­тель­но ли эти зре­ли­ща заво­е­ва­ли небы­ва­лую попу­ляр­ность лишь как раз­вле­че­ние? И если к тому же нет при­чин воз­во­дить их к риту­а­лу жерт­во­при­но­ше­ния, мож­но ли вооб­ще свя­зы­вать их с сакраль­ной сфе­рой? Види­мо, все же да.

Во-пер­вых, неоспо­ри­ма связь гла­ди­а­тор­ских боев с погре­баль­ным риту­а­лом. На этом схо­дят­ся и Тер­тул­ли­ан с Сер­ви­ем, и свиде­тель­ства дошед­ших до нас изо­бра­же­ний гроб­ниц и вазо­пи­си, с.157 и Ливий, сле­дую­щий за анна­ли­сти­че­ской тра­ди­ци­ей, свя­зы­вая lu­di fu­neb­res и mu­nus gla­dia­to­rium. Эта связь оста­ва­лась неру­ши­мой вплоть до эпо­хи импе­рии, даже в I в. до н. э., когда поче­сти умер­шим ста­но­ви­лись все чаще лишь козыр­ной кар­той в поли­ти­че­ской игре живых, а орга­ни­за­ция mu­nus gla­dia­to­rium — луч­шим спо­со­бом добить­ся бла­го­склон­но­сти пуб­ли­ки. Lex Tul­lia de am­bi­tu (Cic. pro Sest LXVI. 134; in Vat. XV. 37), при­ня­тый по пред­ло­же­нию Цице­ро­на в 63 г. до н. э., запре­щал пре­тен­до­вав­ше­му на заня­тие маги­ст­ра­ту­ры «давать гла­ди­а­то­ров» в тече­ние двух лет перед избра­ни­ем, если толь­ко это не дик­то­ва­лось точ­ным уста­нов­ле­ни­ем дня устрой­ства этих зре­лищ в заве­ща­нии. Здесь оче­вид­но и сохра­не­ние свя­зи гла­ди­а­ту­ры с погре­баль­ным куль­том, и исполь­зо­ва­ние тра­ди­ци­он­но­го обы­чая в поли­ти­че­ских целях, дале­ких от почи­та­ния умер­ших.

Вклю­чен­ность в погре­баль­ный культ, без­услов­но, свиде­тель­ст­ву­ет о сакраль­но­сти гла­ди­а­тор­ских боев, носив­шей одна­ко ярко выра­жен­ный част­ный харак­тер. Про­ти­во­по­став­ле­ние обще­ст­вен­ных, хотя бы и свя­зан­ных исто­ри­че­ски либо орга­ни­за­ци­он­но с теми или ины­ми знат­ны­ми рим­ски­ми рода­ми, lu­di (cir­cen­ses или scae­ni­ci) и част­но­го по харак­те­ру mu­nus gla­dia­to­rium оста­ва­лось в силе вплоть до эпо­хи импе­рии, когда соот­но­ше­ние обще­ст­вен­но­го и част­но­го, в осо­бен­но­сти в при­ме­не­нии к прин­цеп­сам, изме­ни­лось до неузна­вае­мо­сти²¹. Пока­за­тель­но даже то, что само сло­во «игры» (lu­di) не при­ме­ня­лось для обо­зна­че­ния гла­ди­а­тор­ских зре­лищ вплоть до III в. н. э. — впер­вые соче­та­ние «гла­ди­а­тор­ские игры» (кото­рым мы поне­во­ле поль­зу­ем­ся ныне) появ­ля­ет­ся лишь у Мину­ция Фелик­са Так что с фор­маль­ной точ­ки зре­ния гла­ди­а­тор­ские бои мог­ли иметь отно­ше­ние к sac­ra pri­va­ta, но никак не к sac­ra pub­li­ca, а сле­до­ва­тель­но сакраль­ное изме­ре­ние, если тако­вое было при­су­ще это­му зре­ли­щу, долж­но было иметь част­ный харак­тер, не затра­ги­вая сакраль­ную сфе­ру рим­ской общи­ны в целом

Одна­ко как же быть с небы­ва­лым раз­ви­ти­ем гла­ди­а­ту­ры имен­но в Риме, с необык­но­вен­ной ее попу­ляр­но­стью? Неуже­ли речь шла о чистом раз­вле­че­нии? Сто­ит напом­нить об исто­рии, слу­чив­шей­ся со зна­ме­ни­тым комедио­гра­фом Терен­ци­ем, кото­ро­му фаталь­но не вез­ло с поста­нов­кой пье­сы «Све­к­ровь». После неудав­ше­го­ся пер­во­го пред­став­ле­ния

«Пыта­юсь ста­вить сыз­но­ва. И пер­вый акт Понра­вил­ся; вне­зап­но слух раз­но­сит­ся, Что будут гла­ди­а­то­ры; народ бежит, Шумят, кри­чат, дерут­ся за места вокруг». (пер. А. В. Артюш­ко­ва)

с.158 Так сорва­лось и вто­рое пред­став­ле­ние комедии из-за того, что пуб­ли­ка пред­по­чла гла­ди­а­то­ров (Te­rent. He­cyr. 3941). Про­изо­шло это, види­мо, во вре­мя погре­баль­ных игр в честь Эми­лия Пав­ла, поко­ри­те­ля Македо­нии. С этим же mu­nus свя­за­на и дру­гая исто­рия. После смер­ти Эми­лия Пав­ла его сын, отдан­ный в усы­нов­ле­ние Сци­пи­он Эми­ли­ан, отка­зал­ся от сво­ей доли наслед­ства в поль­зу бра­та Фабия; одна­ко когда тот собрал­ся устро­ить гла­ди­а­тор­ские бои, Эми­ли­ан решил взять на себя поло­ви­ну нема­лых издер­жек (30 талан­тов из 60), хотя и не обя­зан был так посту­пать (Po­lyb. XXXI. 28. 5—6). Друг и почи­та­тель Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на гре­че­ский исто­рик Поли­бий при­во­дит этот факт как свиде­тель­ство вели­ко­ду­шия и бла­го­род­ства сво­его героя, но это не исклю­ча­ет и ино­го истол­ко­ва­ния его поступ­ка: с помо­щью орга­ни­за­ции в выс­шей сте­пе­ни попу­ляр­но­го зре­ли­ща мож­но было лиш­ний раз укре­пить свой пре­стиж сре­ди сограж­дан. Во вся­ком слу­чае это не про­ти­во­ре­чит ни харак­те­ру Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на, ни после­дую­щей эво­лю­ции mu­nus, орга­ни­за­ция кото­ро­го к I в. до н. э. пре­вра­ти­лась в одно из самых эффек­тив­ных средств воздей­ст­вия на обще­ст­вен­ное мне­ние, при­вле­че­ния сим­па­тий плеб­са. Отме­тим в этой свя­зи, что и сам тер­мин mu­nus, пер­во­на­чаль­но обо­зна­чав­ший любой «пода­рок» наро­ду со сто­ро­ны маги­ст­ра­та или част­но­го лица, будь то устрой­ство цир­ко­вых или сце­ни­че­ских игр или работы по город­ско­му бла­го­устрой­ству, с тече­ни­ем вре­ме­ни при­об­ре­та­ет спе­ци­фи­че­ское зна­че­ние, свя­зан­ное имен­но с устрой­ст­вом гла­ди­а­тор­ских боев, кото­рые изна­чаль­но назы­ва­лись, оче­вид­но, про­сто gla­dia­to­res. Эта эво­лю­ция зна­че­ния тер­ми­на деталь­но про­сле­же­на Ж. Вилем на мате­ри­а­ле рим­ской лите­ра­ту­ры от Луци­лия до Цице­ро­на и авто­ров эпо­хи импе­рии²². Все это гово­рит о совер­шив­шем­ся к кон­цу I в. до н. э. вклю­че­нии это­го пер­во­на­чаль­но част­но­го риту­а­ла в систе­му обще­ст­вен­ных зре­лищ в Риме, регу­ли­ру­е­мых пуб­лич­ной вла­стью и тес­но свя­зан­ных с ее отправ­ле­ни­ем. Соци­аль­ный аспект зре­лищ был оче­виден уже для их совре­мен­ни­ков. Доста­точ­но вспом­нить хотя бы «pa­nem et cir­cen­ses» Юве­на­ла или при­ве­сти неболь­шой, но очень харак­тер­ный отры­вок из «Сати­ри­ко­на» Пет­ро­ния: «Да и вооб­ще, что хоро­ше­го сде­лал нам Нор­бан? Дал гла­ди­а­то­ров деше­вых, полу­дох­лых. Он ска­жет: “я вам устро­ил игры”, а я ему: “а мы тебе хло­па­ем”. Посчи­тай и увидишь, что я тебе боль­ше даю, чем от тебя полу­чаю. Рука руку моет» (Petr. Sat. 45). С точ­ки зре­ния совре­мен­ных социо­ло­ги­че­ских кон­цеп­ций соот­вет­ст­ву­ю­щий аспект рим­ских зре­лищ про­ана­ли­зи­ро­ван П. Вей­ном²³.

Стре­ми­лись ли амби­ци­оз­ные поли­ти­ки про­сто уго­дить низ­мен­ным вку­сам пуб­ли­ки, или рас­про­стра­не­ние и попу­ляр­ность с.159 тако­го рода зре­лищ была свя­за­на с важ­ны­ми про­цес­са­ми в кол­лек­тив­ном созна­нии рим­лян? Для отве­та на этот вопрос необ­хо­ди­мо попы­тать­ся понять, поче­му имен­но гла­ди­а­тор­ские бои ста­ли типич­но «рим­ским» зре­ли­щем.

Навер­но, неслу­чай­но пер­вое изве­стие о гла­ди­а­тор­ских поедин­ках отно­сит­ся имен­но к 264 г. до н. э., когда нача­лась I Пуни­че­ская вой­на. Оче­вид­но, устра­и­вае­мые в свя­зи с похо­ро­на­ми наи­бо­лее могу­ще­ст­вен­ных рим­лян гла­ди­а­тор­ские бои при­об­ре­ли тогда некий осо­бый резо­нанс, коль ско­ро ока­за­лись вклю­чен­ны­ми в город­ские анна­лы. Мож­но пред­по­ло­жить, что смыс­ло­вая нагруз­ка это­го спек­так­ля — поеди­нок воору­жен­ных людей, ору­жие кото­рых в то вре­мя еще прак­ти­че­ски не отли­ча­лось от воин­ско­го — зна­ме­на­тель­но пере­кли­ка­лась с основ­ным содер­жа­ни­ем рим­ской исто­рии соот­вет­ст­ву­ю­ще­го пери­о­да, то есть с созда­ни­ем миро­вой дер­жа­вы с помо­щью заво­е­ва­ний. Роль воен­но­го эле­мен­та в соци­аль­ной орга­ни­за­ции и вооб­ще в жиз­ни Рима хоро­шо извест­на, и нель­зя забы­вать что зри­те­ля­ми гла­ди­а­тор­ских боев были граж­дане-вои­ны, кото­рым самим пред­сто­я­ло не раз скре­стить ору­жие в бою с вра­гом. И раз­ве мож­но было пред­ста­вить себе луч­шую под­готов­ку, чем пока­за­тель­ные сра­же­ния про­фес­сио­наль­ных рубак-гла­ди­а­то­ров? Об этом «педа­го­ги­че­ском» зна­че­нии гла­ди­а­ту­ры мы зна­ем и от рим­ских авто­ров. Так, в 105 г. до н. э. кон­сул Пуб­лий Рути­лий при­влек настав­ни­ков гла­ди­а­то­ров (doc­to­res) из шко­лы Авре­лия Скав­ра для бое­вой под­готов­ки сол­дат-леги­о­не­ров (Val. Max. II. 3. 2). Цице­рон назы­вал гла­ди­а­тор­ские зре­ли­ща «луч­шим уро­ком муже­ства про­тив боли и смер­ти» (Cic. Tusc. II. 17). Сход­ные мыс­ли выска­зы­вал и Пли­ний Млад­ший в «Пане­ги­ри­ке» Тра­я­ну, хва­ля импе­ра­то­ра за устрой­ство соот­вет­ст­ву­ю­щих зре­лищ (Plin. Pan. XXIII. 1). Об эффек­тив­но­сти тако­го рода воздей­ст­вия мож­но судить по опи­сан­но­му Ливи­ем и Поли­би­ем эпи­зо­ду II Пуни­че­ской вой­ны, когда пере­пра­вив­ший­ся через Аль­пы Ган­ни­бал решил под­нять бое­вой дух сво­их войск, устро­ив поедин­ки меж­ду пле­нен­ны­ми гор­ца­ми (Liv. XXI. 42—43; Po­lyb. III. 62). Как рас­ска­зы­ва­ет Ливий, Ган­ни­бал пре­кра­тил зре­ли­ще, когда убедил­ся в бла­го­при­ят­ном настро­е­нии вой­ска, а высту­пая затем перед ним с речью, ска­зал в част­но­сти и сле­дую­щее: «…Знай­те, неспро­ста было дано вам это зре­ли­ще оно было кар­ти­ной ваше­го поло­же­ния…» (Liv. XXI. 43. 2). Инте­рес­но, что сами плен­ные с энту­зи­аз­мом встре­ти­ли при­гла­ше­ние сра­зить­ся насмерть, а во вре­мя боя «вооду­шев­ле­ние было так вели­ко — не толь­ко сре­ди их това­ри­щей по нево­ле, но и повсе­мест­но сре­ди зри­те­лей, — что участь храб­ро умер­ше­го бор­ца про­слав­ля­лась едва ли не более, чем победа его с.160 про­тив­ни­ка» (Liv. XXI. 42. 4: пер. Ф. Ф. Зелин­ско­го). Любо­пыт­но, насколь­ко отли­ча­ет­ся объ­яс­не­ние при­под­ня­той атмо­сфе­ры во вре­мя боя плен­ни­ков у рим­ля­ни­на Ливия и у гре­ка Поли­бия. Оче­вид­но, роман­ти­ка боя как тако­во­го послед­не­му была чуж­да, и поэто­му он объ­яс­нял воин­ст­вен­ный пыл гор­цев лишь стрем­ле­ни­ем к лег­кой смер­ти, а чув­ства пуб­ли­ки по отно­ше­нию к пав­шим плен­ным — про­стым состра­да­ни­ем: «они (кар­фа­ге­няне) рань­ше виде­ли стра­да­ния уцелев­ших плен­ни­ков… и жале­ли их, а умер­ше­го по срав­не­нию с ними все почи­та­ли счаст­лив­цем» (Po­lyb. III. 62. 11: пер. Ф. Г. Мищен­ко). Если же иметь в виду мно­го­чис­лен­ность и раз­но­род­ность рим­ско­го вой­ска, состо­я­ще­го из рим­лян и ита­ли­ков, рас­се­лен­ных по горо­дам и весям полу­ост­ро­ва, ста­но­вит­ся понят­ной необ­хо­ди­мость поис­ка нетра­ди­ци­он­ных спо­со­бов под­дер­жа­ния дис­ци­пли­ны²⁴. Конеч­но, было бы край­ним упро­ще­ни­ем видеть в гла­ди­а­ту­ре про­сто учеб­ное посо­бие по воен­но­му делу. Оче­вид­но, здесь име­ли место зна­чи­тель­но более содер­жа­тель­ные про­цес­сы, затра­ги­вав­шие всю систе­му цен­но­стей граж­да­ни­на Рим­ской рес­пуб­ли­ки, ста­но­вя­ще­го­ся поне­мно­гу вла­сте­ли­ном все­го оби­тае­мо­го мира. Мож­но пред­по­ло­жить, что, наблюдая за про­ис­хо­дя­щим на арене, кото­рой дол­гое вре­мя слу­жил форум — смыс­ло­вой и топо­гра­фи­че­ский центр Рима, граж­да­нин, нахо­дя­щий­ся в опре­де­лен­ным обра­зом орга­ни­зо­ван­ной «тол­пе» сооте­че­ст­вен­ни­ков, пере­жи­вал акту­а­ли­за­цию мно­гих важ­ных эле­мен­тов сво­его миро­вос­при­я­тия, все­го того, что Е. М. Шта­ер­ман мет­ко назва­ла «рим­ским мифом».

Пред­ла­гае­мый ход рас­суж­де­ния дает осно­ва­ния счи­тать, что гла­ди­а­тор­ские поедин­ки, несмот­ря на част­ный харак­тер это­го зре­ли­ща, не были лише­ны серь­ез­ной идео­ло­ги­че­ской нагруз­ки, свя­зан­ной с суще­ст­во­ва­ни­ем рим­ской общи­ны в целом. Более того, орга­ни­за­ция mu­nus gla­dia­to­rium ста­но­ви­лась под­час важ­ней­шей точ­кой пере­се­че­ния инте­ре­сов лиде­ров общи­ны и сте­рео­ти­пов обще­ст­вен­но­го созна­ния. Все это поз­во­ля­ет гово­рить об осо­бом сакраль­ном изме­ре­нии, при­су­щем гла­ди­а­тор­ским играм в рес­пуб­ли­кан­ском Риме. Так, М. Кла­вель-Левек дала раз­но­сто­рон­нюю харак­те­ри­сти­ку роли игр в соци­аль­ной прак­ти­ке и духов­ном про­стран­стве рим­лян, в фор­ми­ро­ва­нии само­со­зна­ния импер­ско­го рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства и обес­пе­че­нии идео­ло­ги­че­ско­го доми­ни­ро­ва­ния гос­под­ст­ву­ю­щих клас­сов. В то же вре­мя ею была под­черк­ну­та роль мас­со­вых зре­лищ как места арти­ку­ля­ции и с.161 сня­тия соци­аль­ных про­ти­во­ре­чий в про­цес­се инте­гра­ции и само­иден­ти­фи­ка­ции соци­у­ма и раз­лич­ных его сло­ев²⁵.

По-види­мо­му, сек­рет осо­бой попу­ляр­но­сти гла­ди­а­тор­ских зре­лищ мож­но усмат­ри­вать как раз в соче­та­нии част­ных и обще­ст­вен­ных момен­тов. Воз­мож­но, устрой­ство погре­баль­ных игр в честь вождей при­зва­но было акту­а­ли­зи­ро­вать и упро­чить внут­ри­об­щин­ные свя­зи, свиде­тель­ст­вуя о месте умер­ше­го и его рода сре­ди живых. Неслу­чай­но lu­di fu­neb­res устра­и­ва­лись в честь vi­ri for­tes. И в после­дую­щем устрой­ство гла­ди­а­тор­ских поедин­ков вид­ны­ми дея­те­ля­ми Рим­ской рес­пуб­ли­ки укреп­ля­ло свя­зи меж­ду ними и наро­дом, минуя офи­ци­аль­ные пуб­лич­ные инсти­ту­ты, в том чис­ле и те, в сфе­ре кото­рых нахо­ди­лись обще­ст­вен­ные игры — цир­ко­вые риста­ния и сце­ни­че­ские пред­став­ле­ния. Объ­яс­не­ние тому, что имен­но гла­ди­а­то­ры ста­ли осо­бо желан­ным объ­ек­том «подар­ка наро­ду» (mu­nus), сто­ит искать в самом харак­те­ре зре­ли­ща воору­жен­но­го поедин­ка, нахо­див­ше­го осо­бый отклик в заме­шан­ном на цен­но­стях и пара­диг­мах «рим­ско­го мифа» созна­нии граж­дан. В пери­од импе­рии mu­ne­ra все более утра­чи­ва­ют свой изна­чаль­но аго­ни­сти­че­ский харак­тер, при­бли­жа­ясь к кро­ва­вой резне, в чем, оче­вид­но, мож­но «винить» как монар­хи­че­скую при­ро­ду импе­ра­тор­ской вла­сти, узур­пи­ро­вав­шей пра­во про­веде­ния гла­ди­а­тор­ских зре­лищ, по край­ней мере в самом Риме, так и изме­нив­шу­ю­ся в ходе эво­лю­ции «от граж­да­ни­на к под­дан­но­му» зри­тель­скую ауди­то­рию.

Пре­вра­ще­ние гла­ди­а­тор­ских поедин­ков из эпи­зо­да част­ных по харак­те­ру погре­баль­ных игр в попу­ляр­ней­шее зре­ли­ще обще­рим­ско­го зна­че­ния свиде­тель­ст­ву­ет о суще­ст­вен­ных свя­зях это­го «низ­мен­но­го раз­вле­че­ния» с кол­лек­тив­ным само­со­зна­ни­ем рим­лян, в кото­ром доми­ни­ро­ва­ли такие эле­мен­ты «рим­ско­го мифа», как осо­бая роль воен­ных вождей, пре­стиж­ность и зна­чи­мость инди­виду­аль­ной воин­ской выуч­ки, муже­ство, воля к победе и пре­зре­ние к боли и смер­ти. Поэто­му несмот­ря на при­ни­жен­ный соци­аль­ный ста­тус про­фес­сио­наль­ных гла­ди­а­то­ров, будь то рабы или сво­бод­ные auc­to­ra­ti, их воору­жен­ный поеди­нок вос­при­ни­мал­ся до извест­ной сте­пе­ни как модель граж­дан­ско­го поведе­ния и тем самым участ­во­вал в фор­ми­ро­ва­нии духов­но­го уни­вер­су­ма рим­ско­го обще­ства пери­о­да рес­пуб­ли­ки. Имен­но в этом смыс­ле и допу­сти­мо гово­рить о сакраль­ном изме­ре­нии гла­ди­а­ту­ры, не огра­ни­чи­ва­ясь про­стым ее сопо­став­ле­ни­ем с теми или ины­ми кон­крет­ны­ми рели­ги­оз­ны­ми куль­та­ми и риту­а­ла­ми.

с.162

Com­bats de gla­dia­teurs à Ro­me: sac­ri­fi­ce ou com­pe­ti­tion?

La pré­sen­ce des spec­tac­les, et tout d’abord gla­dia­to­riens, dans la vie quo­ti­dien­ne des Ro­mains et de tous ceux qui se trou­vè­rent sous leur do­mi­na­tion té­moig­ne de l’im­por­tan­ce de ce phé­no­mè­ne, à bien des égards. Aus­si il est per­ti­nent d’étu­dier la di­men­sion sac­ra­le de la gla­dia­tu­re.

Il faut se rendre compte d’une dis­tinction net­te entre la gla­dia­tu­re de l’épo­que ré­pub­li­cai­ne et cel­le des sièc­les pos­té­rieurs, pour avoir la compré­hen­sion adé­qua­te de la na­tu­re ori­gi­nel­le, de cet insti­tut, qui était ago­nis­ti­que et non sac­ri­fi­ciel­le (se­lon G. Vil­le). Ce n’est qu’à l’épo­que im­pé­ria­le que mu­nus, de­ve­nu grand spec­tac­le sanglant compre­nant non seu­le­ment pa­ria gla­dia­to­rum, mais aus­si ve­na­tio, com­bats gre­ga­tim, châti­ments des dam­na­ti ad bes­tias, suppli­ces théâtra­li­sés etc., put fai­re pen­ser aux sac­ri­fi­ces hu­mains. Et Sé­nè­que (Ep. I. 7) s’in­dig­ne no­tam­ment contre ce spec­ta­cu­lum me­ri­dia­num et non la gla­dia­tu­re prop­re­ment di­te. Un tel ca­rac­tè­re des mu­ne­ra expli­que bien la lo­gi­que des auteurs tar­difs, tels que Ter­tuUien et Ser­vius qui, dans leur quête des ori­gi­nes de la gla­dia­tu­re, re­mon­tent aux sac­ri­fi­ces hu­mains mo­di­fiés.

En fait, les com­bats de gla­dia­teurs fi­rent par­tie des lu­di fu­neb­res. Cet­te cou­tu­me, con­nue pres­que par­tout en aire ita­li­que, eut le suc­cès et le dé­ve­lop­pe­ment ex­cep­tion­nel dans la Ro­me ré­pub­li­cai­ne. Un tel sort de la gla­dia­tu­re se­rait con­di­tion­né par sa po­li­sé­mie. Res­tant, jus­qu’à la fin de l’épo­que ré­pub­li­cai­ne, en de­hors de la sphè­re de contrôle d’État (à peu de re­ser­ves, tel­les que lex Tul­lia de am­bi­tu), ce spec­tac­le pri­vé, qu’était mu­nus, for­mait un ca­nal de com­mu­ni­ca­tion di­rec­te entre les lea­ders de la ci­té et le peup­le. En plus, le con­te­nu de ce spec­tac­le n’était pas neut­re aux prob­lè­mes es­sen­tiels de l’exis­ten­ce de l’État ro­main. Le duel des hom­mes ar­més, dé­rou­lé sur le Fo­rum, trou­ve­rait un re­ten­tis­se­ment par­ti­cu­lier chez les Ro­mains qui étaient ci­toyens de même que sol­dats. Les An­ciens se ren­daient compte de ce rôle édu­ca­tif de la gla­dia­tu­re pour la so­cié­té dont la puis­san­ce se ba­sait sur l’or­ga­ni­sa­tion mi­li­tai­re ap­te aux gran­des con­quêtes (p. ex.: Val. Max. II. 3. 2; Cic. Tusc. II. 17; Plin. Pan. XXXIII. 1).

Tout ce­la per­met de con­si­dé­rer les jeux de gla­dia­teurs non com­me un simple di­ver­tis­se­ment pour la po­pu­la­ce mais en tant que mo­ment dé­ci­sif dans la for­ma­tion et fonction­ne­ment de l’auto­con­scien­ce col­lec­ti­ve des Ro­mains à l’épo­que où ils se ren­daient maîtres du mon­de en­tier. Les Ro­mains ras­semblés au Fo­rum pour re­gar­der les com­bats gla­dia­to­riens as­sis­te­raient à l’ac­tua­li­sa­tion des pa­ra­dig­mes et va­leurs du «my­the с.163 ro­main» (se­lon la pa­ro­le de E. M. Staer­man), tel que: rôle par­ti­cu­lier des chefs mi­li­tai­res (à l’hon­neur des­quels était don­né mu­nus); pres­ti­ge et im­por­tan­ce de l’appren­tis­sa­ge du com­bat; cou­ra­ge et vo­lon­té à la vic­toi­re; bra­vou­re et mép­ris à la mort et la dou­leur. C’est pour­quoi, malgré la po­si­tion, hu­mi­liée des gla­dia­teurs pro­fes­sion­nels (escla­ves ou auc­to­ra­ti lib­res) leur com­bat pour­rait être perçu com­me une sor­te de com­por­te­ment ci­vi­que examplai­re, ce qui contri­bue­rait à la for­ma­tion de l’uni­vers ima­gi­nai­re de Ro­me. C’est dans cet­te op­ti­que qu’il se­rait pos­sib­le de dé­ce­ler la di­men­sion sac­ra­le de la gla­dia­tu­re sans se bor­ner des rappro­che­ments entre cel­le-ci et des cul­tes et ri­tes re­li­gieux concrets.