Fides в «Гражданской войне» Юлия Цезаря:
Исследование римской политической идеологии конца республиканской эпохи

с.195

Гла­ва 4.
Dig­ni­tas Цеза­ря, fi­des Цеза­ря

Эта гла­ва начи­на­ет­ся с ана­ли­за того, как смот­рят на досто­ин­ство (dig­ni­tas) авто­ри­тет­ный совре­мен­ный иссле­до­ва­тель Х. Вир­шуб­ский и Цице­рон в хоро­шо извест­ном пись­ме Att. VII. 11. 1. Далее сле­ду­ет ана­лиз мне­ния Цице­ро­на о тре­бо­ва­ни­ях dig­ni­ta­tis, отра­жён­но­го в речи «За Сестия»; пред­став­ля­ет­ся, что воз­зре­ния Цице­ро­на здесь про­ти­во­ре­чат его взглядам, выска­зан­ным в пись­ме Att. VII. 11. 1. Далее мы крат­ко рас­смот­рим опре­де­ле­ния dig­ni­ta­tis, кото­рые часто встре­ча­ют­ся в совре­мен­ных иссле­до­ва­ни­ях. Затем про­во­дит­ся ана­лиз наблюде­ния Ж. Элле­гу­а­ра о том, что dig­ni­tas пря­мо свя­за­на с fi­de в несколь­ких собран­ных им свиде­тель­ствах. Далее мы рас­смот­рим эти пас­са­жи, как и дру­гие, и попы­та­ем­ся най­ти кон­текст для сло­во­употреб­ле­ния Цеза­ря в BC. I. 7—9. Гла­ва завер­ша­ет­ся обсуж­де­ни­ем этих свиде­тельств. Употреб­ляя сло­во dig­ni­tas в BC. I. 7—9, Цезарь не выдви­га­ет при­тя­за­ния, порож­дён­ные его себя­лю­би­ем, а тре­бу­ет fi­dei — лич­ной fi­dei Пом­пея по пра­ву их друж­бы (ami­ci­tia) и pub­li­cae fi­dei от сена­та и сво­их вра­гов там, в том чис­ле и от Пом­пея.

Dig­ni­tas Цице­ро­на

Совре­мен­ные чита­те­ли, желаю­щие знать, как Цезарь обос­но­вы­вал своё обра­ще­ние к воен­ной силе в кон­флик­те с сена­том, пожа­луй, чаще все­го ссы­ла­ют­ся на гла­вы I. 7—9 «Граж­дан­ской вой­ны» (кото­рые для дела Цеза­ря кажут­ся про­сто убий­ст­вен­ны­ми). Цезарь здесь откро­вен­но заяв­ля­ет, что под­нять ору­жие про­тив сена­та его побуди­ла забота о соб­ст­вен­ном досто­ин­стве (dig­ni­tas). Если истол­ко­вать это утвер­жде­ние бук­валь­но и поверх­ност­но, то оно пред­по­ла­га­ет у Цеза­ря гро­мад­ное и, мож­но ска­зать, нера­зум­ное себя­лю­бие, с.196 при­чём из-за это­го себя­лю­бия ста­но­вит­ся доволь­но необъ­яс­ни­мой — даже в рам­ках антич­ных пред­став­ле­ний — огром­ная при­тя­га­тель­ность его дела. Напри­мер, в гла­ве BC. I. 9 Цезарь утвер­жда­ет, что dig­ni­tas все­гда сто­я­ла для него на пер­вом месте и была доро­же жиз­ни. Но чуть ли не в сле­дую­щем пред­ло­же­нии он сооб­ща­ет чита­те­лю, что готов выне­сти что угод­но ради бла­га государ­ства. В ответ на пора­зи­тель­ную и зага­доч­ную для нас откро­вен­ность Цеза­ря мы вполне можем спро­сить: «Как мог Цезарь (как кажет­ся) столь без­услов­но, столь откры­то, столь бес­стыд­но ста­вить соб­ст­вен­ные инте­ре­сы выше зако­на, обще­го бла­га и государ­ства, надёж­ным защит­ни­ком кото­ро­го он неиз­мен­но себя пред­став­ля­ет?» Само­оправ­да­ние Цеза­ря в этих гла­вах выглядит осо­бен­но стран­ным, если вспом­нить, что в этом сочи­не­нии он изо­бра­жа­ет себя рес­пуб­ли­кан­цем, а своё дело — рес­пуб­ли­кан­ским. В пер­вых трёх гла­вах мы виде­ли, как важ­ны были fi­des и fi­des pub­li­ca для рим­лян в целом, как и для сена­то­ров, а в их чис­ло вхо­дит и Цезарь. Теперь мы долж­ны выявить, как fi­des и fi­des pub­li­ca свя­за­ны с dig­ni­ta­te, и эта связь даст нам ключ — ранее неза­ме­чен­ный — к пони­ма­нию глав BC. I. 7—9.

Глу­бин­ная рес­пуб­ли­кан­ская сущ­ность «Граж­дан­ской вой­ны» не ускольз­ну­ла от вни­ма­ния совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей. Напри­мер, Джон Кол­линз опи­сы­ва­ет «Граж­дан­скую вой­ну» как «насквозь рес­пуб­ли­кан­ское» сочи­не­ние¹. Он даже пишет, что «в “Граж­дан­ской войне” нет ни пред­ло­же­ния, поли­ти­че­скую направ­лен­ность кото­ро­го не одоб­рил бы Цице­рон или даже Катон, и нет ни сло­ва осуж­де­ния в адрес фор­маль­но­го поло­же­ния государ­ства (res pub­li­ca), не счи­тая того, что себя­лю­бие и често­лю­бие мало­чис­лен­ной кли­ки (fac­tio pau­co­rum) меша­ет систе­ме нор­маль­но работать»². Кол­линз смяг­ча­ет своё утвер­жде­ние, отде­ляя поли­ти­че­скую направ­лен­ность сочи­не­ния от иных моти­вов, кото­рые мож­но в нём обна­ру­жить. Напри­мер, он не с.197 утвер­жда­ет, что Цице­рон назвал бы рас­сказ Цеза­ря о собы­ти­ях в «Граж­дан­ской войне» совер­шен­но точ­ным в исто­ри­че­ском плане, даже исхо­дя из антич­ных пред­став­ле­ний о том, какой долж­на быть исто­рия. Тем не менее, когда Цезарь при­во­дит оскорб­ле­ние, нане­сён­ное его dig­ni­ta­ti, как при­чи­ну для вой­ны (ra­tio bel­li), на фоне его заве­ре­ний в рес­пуб­ли­кан­ских убеж­де­ни­ях это выглядит пора­зи­тель­но. По край­ней мере, это кажет­ся пора­зи­тель­ным, если мы пони­ма­ем зна­че­ние это­го сло­ва так, как его обыч­но тол­ку­ют иссле­до­ва­те­ли.

Наши сего­дняш­ние пред­став­ле­ния как об этих гла­вах, так и о том, что озна­ча­ла для рим­лян dig­ni­tas в свя­зи с рес­пуб­ли­ка­низ­мом, во мно­гом опре­де­ля­ет Цице­рон. Сооб­ще­ния о сло­вах и поступ­ках Цеза­ря в то вре­мя сра­зу же широ­ко рас­хо­ди­лись. Цице­рон знал об утвер­жде­ни­ях Цеза­ря о его dig­ni­ta­te уже в середине янва­ря 49 г. (Att. VII. 11. 1):

Цице­рон явно не счи­та­ет пред­став­ле­ние Цеза­ря о dig­ni­ta­te и её тре­бо­ва­ни­ях и его про­па­ган­ду по этим вопро­сам таки­ми уж рес­пуб­ли­кан­ски­ми. С с.198 дру­гой сто­ро­ны, сам Цезарь, види­мо, желал, чтобы о его сло­вах и поступ­ках сра­зу же ста­но­ви­лось извест­но (это ясно из Cic. Att. VII. 11. 1; ср. Att. IX. 7c). Но он так­же желал счи­тать­ся дея­те­лем, не нару­шаю­щим рес­пуб­ли­кан­ских уста­нов­ле­ний — ни мораль­ных, ни поли­ти­че­ских. Всё дело в том, что эта цель, в его гла­зах, не всту­па­ла в про­ти­во­ре­чие с его при­тя­за­ни­ем на пра­во силой защи­щать свою dig­ni­ta­tem. Далее мы подроб­нее рас­смот­рим эти про­бле­мы. Но сей­час, пожа­луй, сле­ду­ет назвать одну важ­ную при­чи­ну для того, чтобы не вос­при­ни­мать мне­ние Цице­ро­на как послед­нее сло­во по дан­но­му вопро­су. Это наблюде­ние сде­лал Х. Вир­шуб­ский: «При­ме­ча­тель­но, что из всех рес­пуб­ли­кан­ских авто­ров толь­ко Цице­рон пони­мал dig­ni­tas как бес­ко­рыст­ное и без­услов­ное чув­ство дол­га, а не про­сто как пра­во на ува­же­ние и поли­ти­че­ское пре­вос­ход­ство»³. Я наме­рен пока­зать, что на самом деле всё было дале­ко не так про­сто. Я бы частич­но изме­нил утвер­жде­ние Вир­шуб­ски, чтобы оно выгляде­ло так: «бес­ко­рыст­ное и без­услов­ное чув­ство дол­га по отно­ше­нию к государ­ству (res pub­li­ca)». Судя по кон­тек­сту, имен­но это он и имел в виду⁴. Кро­ме того, я пред­по­ло­жил бы, что в слу­чае Цице­ро­на, если учесть его отно­ше­ние к рес­пуб­ли­ка­низ­му в дру­гих пас­са­жах, «бес­ко­рыст­ное и без­услов­ное чув­ство дол­га» боль­ше похо­же на «бес­ко­рыст­ное и без­услов­ное при­зна­ние того, что необ­хо­ди­мо защи­щать — любы­ми разум­ны­ми сред­ства­ми, какие пока­жут­ся необ­хо­ди­мы­ми — закон­ную власть»⁵. Ибо я пола­гаю, что это послед­нее поня­тие бли­же к тому зна­че­нию, кото­рое, по мне­нию Цице­ро­на, долж­на была иметь dig­ni­tas для его знат­ных совре­мен­ни­ков, по край­ней мере до с.199 нача­ла рево­лю­ци­он­но­го пери­о­да в 50/49 гг., если судить по его сочи­не­ни­ям середи­ны 50-х гг., таким, как речь «В защи­ту Сестия»⁶.

В утвер­жде­нии Вир­шуб­ско­го о Цице­роне ска­за­но не всё. Цице­рон мог одоб­рять убий­ство три­бу­на част­ным лицом (pri­va­tus) — выдаю­щим­ся кон­су­ля­ром, кото­рый, несо­мнен­но, обла­дал dig­ni­ta­te и дей­ст­во­вал по соб­ст­вен­ной ини­ци­а­ти­ве, — так как оно отве­ча­ло инте­ре­сам рес­пуб­ли­ки. Напри­мер, в речи «О сво­ём доме» (91) он одоб­ря­ет убий­ство Тибе­рия Грак­ха част­ным лицом: … non quo mi­hi P. Sci­pio­nis, for­tis­si­mi vi­ri, vis in Ti. Grac­cho pri­va­ti ho­mi­nis displi­ce­ret («не пото­му, чтобы я не одоб­рял насиль­ст­вен­ных дей­ст­вий, совер­шен­ных част­ным лицом Пуб­ли­ем Сци­пи­о­ном, храб­рей­шим мужем, про­тив Тибе­рия Грак­ха…»^[2]). Далее Цице­рон под­чёр­ки­ва­ет, что кон­сул под­дер­жал напа­де­ние Сци­пи­о­на на Грак­ха в сена­те лишь после собы­тий — оно было совер­ше­но без вся­ко­го фор­маль­но­го доз­во­ле­ния. Тем не менее Цице­рон одоб­рял этот бес­спор­но неза­кон­ное дея­ние. Отсюда сле­ду­ет вывод, что даже Цице­рон допус­кал обсто­я­тель­ства, в кото­рых неза­кон­ные дей­ст­вия всё же могут счи­тать­ся совер­шён­ны­ми в инте­ре­сах государ­ства (cau­sa rei pub­li­cae). В преды­ду­щей гла­ве мы виде­ли, что это же под­ра­зу­ме­ва­ет­ся и в неко­то­рых его утвер­жде­ни­ях в речи «За Сестия». При­ме­ча­тель­но, что Цице­рон, види­мо, ощу­щал даже, что Сул­ла, Марий и Цин­на до какой-то сте­пе­ни были впра­ве начать граж­дан­скую вой­ну, несмот­ря на при­чи­нён­ные ими стра­да­ния⁷.

с.200 Таким обра­зом, из пред­став­ле­ния Цице­ро­на о том, что dig­ni­tas тре­бу­ет бес­ко­рыст­но­го и без­услов­но­го чув­ства дол­га (ска­жем) в отно­ше­нии государ­ства, не выте­ка­ло ни то, что обла­да­тель dig­ni­ta­tis, столк­нув­шись с обла­да­те­лем фор­маль­ных пол­но­мо­чий, все­гда дол­жен ему усту­пить, ни то, что без­опас­ность государ­ства все­гда тре­бу­ет ниче­го не пред­при­ни­мать без фор­маль­но­го раз­ре­ше­ния. Вир­шуб­ский иллю­ст­ри­ру­ет свою мысль тем самым свиде­тель­ст­вом, кото­рое я при­во­жу выше — Cic. Att. VII. 1. 1. Если счи­тать, что один этот пас­саж опре­де­ля­ет взгляды Цице­ро­на, то Вир­шуб­ский, види­мо, прав в том, что для Позд­ней рес­пуб­ли­ки воз­зре­ния Цице­ро­на на dig­ni­ta­tem были уни­каль­ны или почти уни­каль­ны. В пись­ме Att. VII. 11. 1 Цице­рон под­ра­зу­ме­ва­ет, что dig­ni­tas сама по себе запре­ща­ла Цеза­рю сопро­тив­лять­ся сена­ту и при­бе­гать к силе для защи­ты сво­их прав⁸.

Но на самом деле, по-види­мо­му, счи­та­лось, что dig­ni­tas допус­ка­ет само­за­щи­ту — при­чём вер­но и то, что она тре­бо­ва­ла бес­ко­рыст­но­го и без­услов­но­го чув­ства дол­га. Более того, судя по дово­дам Цице­ро­на в дру­гом сочи­не­нии, с.201 обще­ство счи­та­ло обос­но­ван­ным при­ме­не­ние силы для защи­ты dig­ni­ta­tis даже про­тив офи­ци­аль­ных вла­стей, хотя сам Цице­рон и утвер­ждал, что в 58 г. избрал иной путь по идео­ло­ги­че­ским, а не прак­ти­че­ским при­чи­нам. Дион Кас­сий пишет, что на самом деле в 58 г. Цице­рон соби­рал­ся бороть­ся с вра­га­ми при помо­щи воору­жён­ной силы, и лишь в послед­ний момент его отго­во­ри­ли Катон и Гор­тен­зий, кото­рые опа­са­лись, что его сопро­тив­ле­ние при­ведёт к граж­дан­ской войне. Поэто­му, гово­рит Дион Кас­сий, Цице­рон отпра­вил­ся в изгна­ние, сты­дясь того, что доб­ро­воль­но усту­пил и не стал отста­и­вать своё поло­же­ние⁹. Прав­да это или нет, но такую исто­рию рас­ска­зы­ва­ли и в неё вери­ли, и это важ­но для мое­го тези­са по пово­ду dig­ni­ta­tis. Не сле­ду­ет делать выво­ды об убеж­де­ни­ях Цице­ро­на по одно­му-един­ст­вен­но­му выска­зы­ва­нию или некри­тич­но при­ни­мать все его воз­зре­ния по рес­пуб­ли­кан­ским вопро­сам, и вот поче­му. Его пред­став­ле­ния о рес­пуб­ли­ка­низ­ме не все­гда так же силь­но вли­я­ли на мне­ние его совре­мен­ни­ков, как они часто вли­я­ют на наше мне­ние. Утвер­жде­ния Цице­ро­на не долж­ны авто­ма­ти­че­ски брать верх над утвер­жде­ни­я­ми иных источ­ни­ков про­сто пото­му, что они друг дру­гу про­ти­во­ре­чат; не сле­ду­ет и некри­тич­но отда­вать пред­по­чте­ние одним его заме­ча­ни­ям по како­му-то вопро­су перед дру­ги­ми заяв­ле­ни­я­ми на ту же тему где-либо в огром­ном сво­де его трудов.

Речь Цице­ро­на «За Сестия» — это цен­ный источ­ник как о взглядах Цице­ро­на на dig­ni­ta­tem, так и, кос­вен­но, о том, что дума­ло о ней, пожа­луй, боль­шин­ство его совре­мен­ни­ков, когда речь шла о пра­ве чело­ве­ка исполь­зо­вать наси­лие для само­за­щи­ты. Цице­рон про­из­нёс речь в защи­ту Пуб­лия Сестия в фев­ра­ле 56 г., все­го через несколь­ко меся­цев после воз­вра­ще­ния из изгна­ния. Точ­ные обсто­я­тель­ства не пред­став­ля­ют с.202 для нас инте­ре­са. Доста­точ­но ска­зать, что после воз­вра­ще­ния Цице­ро­на неко­то­рые собы­тия вну­ши­ли ему надеж­ду, что он суме­ет бро­сить поли­ти­че­ский вызов три­ум­ви­ра­ту, ото­рвать Пом­пея от Цеза­ря и Крас­са и под­толк­нуть его к сою­зу с сена­том и всад­ни­ка­ми. Поэто­му в речи «За Сестия» Цице­рон вспо­ми­на­ет глав­ные идео­ло­ги­че­ские темы сво­ей поли­ти­че­ской про­грам­мы: согла­сие сосло­вий (con­cor­dia or­di­num) и покой, сопря­жён­ный с досто­ин­ст­вом (oti­um cum dig­ni­ta­te)¹⁰. Нема­лую часть речи — пожа­луй, треть её и почти все пер­вые пять­де­сят пара­гра­фов из ста пяти­де­ся­ти — зани­ма­ют вос­по­ми­на­ния о потря­се­ни­ях 58 г., свя­зан­ных с без­жа­лост­ным напа­де­ни­ем три­бу­на Кло­дия на без­опас­ность, бла­го­по­лу­чие, поло­же­ние и даже жизнь Цице­ро­на, что нако­нец вынуди­ло ора­то­ра доб­ро­воль­но, пусть и под дав­ле­ни­ем и, пожа­луй, в уни­зи­тель­ных обсто­я­тель­ствах, уда­лить­ся из Ита­лии в изгна­ние¹¹.

В этих пер­вых гла­вах речи Цице­рон горя­чо защи­ща­ет своё реше­ние не при­ме­нять наси­лие к вра­гам и их сто­рон­ни­кам, хотя у него, по-види­мо­му, была такая воз­мож­ность, и про­сто уда­лить­ся в изгна­ние, так как дру­гих выхо­дов из поло­же­ния не про­смат­ри­ва­лось. Для дости­же­ния сво­их целей Кло­дий добил­ся поли­ти­че­ской под­держ­ки от обо­их кон­су­лов 58 г., Луция Каль­пур­ния Пизо­на и Авла Габи­ния. Поэто­му если бы с.203 Цице­рон воз­гла­вил воору­жён­ную борь­бу с отряда­ми Кло­дия, то вполне мог встре­тить отпор войск под коман­до­ва­ни­ем одно­го или обо­их кон­су­лов¹². В ито­ге ему при­шлось бы сра­жать­ся про­тив сил, име­ю­щих одоб­ре­ние закон­но­го руко­вод­ства рим­ско­го государ­ства в лице обо­их кон­су­лов, а не толь­ко про­тив Кло­дия и его лич­ных при­вер­жен­цев. Таким обра­зом, поло­же­ние Цице­ро­на в 58 г. тео­ре­ти­че­ски не так уж отли­ча­лось от поло­же­ния, в кото­ром сам Цезарь ока­зал­ся в 49 г.

Дело в том, что Цице­рон не стал бы тра­тить в этой речи столь­ко вре­ме­ни и сил на защи­ту сво­его реше­ния не исполь­зо­вать силу про­тив пра­ви­тель­ства, если бы его слу­ша­те­ли не счи­та­ли это реше­ние спор­ным. Види­мо, оно вызы­ва­ло столь­ко воз­ра­же­ний, что ока­за­лась затро­ну­та честь Цице­ро­на. Цице­ро­ну, как и Цеза­рю, при­шлось защи­щать свою dig­ni­ta­tem, при­чём его сло­ва очень похо­жи на сло­ва Цеза­ря, ска­зан­ные шестью года­ми поз­же. В пас­са­же Sest. 48 Цице­рон оце­ни­ва­ет лич­ную dig­ni­ta­tem в выра­же­ни­ях, кото­рые пора­зи­тель­но напо­ми­на­ют зна­ме­ни­тую оцен­ку Цеза­ря в BC. I. 9. 1 (Si­bi sem­per pri­mam rei pub­li­cae fuis­se dig­ni­ta­tem vi­ta­que po­tio­rem^[3]). Фор­му­ли­ров­ка Цице­ро­на тако­ва: De­ni­que, cum om­nia sem­per ad dig­ni­ta­tem re­tu­lis­sem nec si­ne ea quic­quam ex­pe­ten­dum es­se ho­mi­ni in­vi­ta pu­tas­sem («Нако­нец, после того как я все­гда оце­ни­вал все поступ­ки сооб­раз­но с досто­ин­ст­вом и пола­гал, что чело­ве­ку в его жиз­ни не сле­ду­ет доби­вать­ся ниче­го, что не свя­за­но с этим досто­ин­ст­вом…»). Для кон­су­ля­ра, кото­рый, в слу­чае Цице­ро­на, имел с.204 осно­ва­ния утвер­ждать — и утвер­ждал, — что спас государ­ство (от Кати­ли­ны) или, в слу­чае Цеза­ря, пожа­луй, сослу­жил столь же выдаю­щу­ю­ся служ­бу государ­ст­вен­ным инте­ре­сам, поко­рив самые могу­ще­ст­вен­ные кельт­ские пле­ме­на, кото­рые все­гда угро­жа­ли суще­ст­во­ва­нию Рима (как заяв­ля­ет сам Цице­рон в речи «О кон­суль­ских про­вин­ци­ях»), смерть была луч­ше бес­че­стия. Имен­но об этом Цице­рон столь мно­го­слов­но гово­рит в дан­ном пас­са­же. Одна­ко в 58 г. он пред­по­чёл жить, а не уме­реть. Это созда­ло для него труд­ность, ибо его слу­ша­те­ли пола­га­ли, что он дол­жен был сопро­тив­лять­ся — даже силам, бес­спор­но обла­дав­шим неко­то­ры­ми закон­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми, бла­го­да­ря вме­ша­тель­ству кон­су­лов¹³, и даже всерь­ёз рискуя жиз­нью.

В сво­ей речи Цице­рон пере­ска­зы­ва­ет два дово­да про­тив его реше­ния: (1) Res­ti­tis­ses, re­pug­nes­ses, mor­tem pug­nans op­pe­tis­ses («Дал бы ты отпор, отбро­сил, встре­тил бы ты смерть в сра­же­нье») (45); и (2) Vic­ti es­sent impro­bi («Побеж­де­ны были бы бес­чест­ные люди») (47). Цице­рон даёт сво­им кри­ти­кам три основ­ных отве­та (в кото­рых я сокра­щаю всю рито­ри­ку и остав­ляю толь­ко суть дела). По его сло­вам: (1) ut ne­que vic­ti ne­que vic­to­res rem pub­li­cam te­ne­re pos­se­mus («что мы [если бы взя­лись за ору­жие], кем бы мы ни ока­за­лись, — побеж­ден­ны­ми или победи­те­ля­ми, — не смог­ли бы сохра­нить наше государ­ство в цело­сти») (44); (2) …me vestra­rum se­dum templo­rum­que cau­sa, me prop­ter sa­lu­tem meo­rum ci­vium, quae mi­hi sem­per fuit mea ca­rior vi­ta, di­mi­ca­tio­nem cae­dem­que fuis­se («[При­во­жу в свиде­те­ли богов], — ради ваших жилищ и хра­мов, ради бла­го­по­лу­чия сво­их сограж­дан, кото­рое все­гда было мне доро­же жиз­ни, укло­нил­ся я от схват­ки и от рез­ни») (45); (3) Haec ego et mul­ta alia co­gi­tans hoc vi­de­bam, с.205 si cau­sam pub­li­cam mea mors pe­re­mis­set, ne­mi­nem um­quam fo­re, qui aude­ret sus­pi­ce­re contra impro­bos ci­ves sa­lu­tem rei pub­li­cae («Обду­мы­вая все это и мно­гое дру­гое, я пони­мал одно — если моя смерть нане­сет делу государ­ства послед­ний удар, то впредь никто нико­гда не решит­ся взять на себя защи­ту государ­ства от бес­чест­ных граж­дан») (49).

Глав­ное само­оправ­да­ние Цице­ро­на в конеч­ном счё­те содер­жит­ся в послед­нем рас­суж­де­нии, где он по сути при­рав­ни­ва­ет своё лич­ное выжи­ва­ние к выжи­ва­нию само­го государ­ства. Он утвер­жда­ет, что изгна­ние — это бре­мя стра­да­ний, кото­рое он при­нял на себя, чтобы отвра­тить гибель от сограж­дан (49):

Решив, что изгна­ние — это бре­мя, кото­рое необ­хо­ди­мо выне­сти в инте­ре­сах общи­ны, Цице­рон сно­ва иден­ти­фи­ци­ру­ет себя с рес­пуб­ли­кой, но при­бав­ля­ет и кое-что, о чём ранее не гово­ри­лось, а имен­но — что бла­го­да­ря его изгна­нию и само­по­жерт­во­ва­нию (кото­рые он пред­по­чёл сопро­тив­ле­нию и смер­ти) в его осо­бе теперь вопло­ща­ет­ся pub­li­ca fi­des (50; in qua qui­dem nunc me res­ti­tu­to vi­vit me­cum si­mul exemplum fi­dei pub­li­cae; «Ведь теперь, после мое­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах, вме­сте со мной жив при­мер вер­но­сти граж­дан­ско­му дол­гу»). В этих гла­вах речи «За Сестия» Цице­рон стре­мит­ся отсто­ять свою dig­ni­ta­tem в гла­зах рав­ных себе, обра­ща­ет­ся ско­рее к ним, чем к какой-либо ещё груп­пе рим­ско­го обще­ства. Для это­го он пыта­ет­ся рито­ри­че­ски свя­зать свою dig­ni­ta­tem с с.206 fi­de так, как пока­за­но выше. То есть, с его соб­ст­вен­ной точ­ки зре­ния, его dig­ni­tas тре­бо­ва­ла, чтобы в дан­ных обсто­я­тель­ствах он преж­де все­го руко­вод­ст­во­вал­ся fi­de. Одна­ко, во-пер­вых, Цице­рон доволь­но силь­но рас­ши­рил поня­тие fi­des (и dig­ni­tas), чтобы они отве­ча­ли его целям, и во-вто­рых, его пред­став­ле­ние о том, чего dig­ni­tas и fi­des тре­бу­ют от рим­ля­ни­на из выс­ших клас­сов, было настоль­ко чуж­до его слу­ша­те­лям, что ему при­шлось потра­тить око­ло тре­ти длин­ной речи на объ­яс­не­ние сво­ей пози­ции. Мож­но сде­лать вывод, что мно­гие пред­ста­ви­те­ли рим­ской эли­ты, состав­ляв­шие ауди­то­рию, к кото­рой Цице­рон пер­во­на­чаль­но обра­щал­ся, не разде­ля­ли его воз­зре­ний. То есть, они, ско­рее все­го, не согла­си­лись бы с идео­ло­ги­че­ски­ми или прак­ти­че­ски­ми дово­да­ми, кото­ры­ми он объ­яс­нял, поче­му выдаю­щий­ся чело­век не дол­жен исполь­зо­вать силу для защи­ты dig­ni­ta­tis, даже про­тив государ­ства.

Но даже с самим Цице­ро­ном дело обсто­я­ло совсем не так, как он утвер­ждал. В авгу­сте 58 г. в изгна­нии в Фес­са­ло­ни­ках он напи­сал пись­мо Att. III. 15, в кото­ром мы нахо­дим его под­лин­ное мне­ние о том, как ему сле­до­ва­ло посту­пить.

В этом пись­ме, как лег­ко видеть, Цице­рон горь­ко сожа­ле­ет о том, что не стал сопро­тив­лять­ся и защи­щать­ся при помо­щи силы. Его сло­ва под­твер­жда­ют свиде­тель­ство Дио­на Кас­сия, при­ведён­ное выше. Дело не в том, прав Цице­рон или оши­ба­ет­ся. Дело в том, что здесь он не видит ника­ких идео­ло­ги­че­ских пре­пят­ст­вий для того, чтобы так посту­пить. Если бы он при­ме­нил с.207 силу, то про­дол­жал бы счи­тать, что по сути защи­ща­ет инте­ре­сы государ­ства (cau­sa rei­pub­li­cae) и при этом отста­и­ва­ет спра­вед­ли­вость соб­ст­вен­но­го дела.

Нынеш­ний чита­тель ска­жет, что идео­ло­ги­че­ски пред­став­ле­ние Цице­ро­на о dig­ni­ta­te в речи «За Сестия» наи­бо­лее дале­ко отсто­ит от пред­став­ле­ния его совре­мен­ни­ка Цеза­ря (в его зна­ме­ни­том опре­де­ле­нии в BC. I. 9. 1) там, где Цице­рон утвер­жда­ет, что бла­го­по­лу­чие его сограж­дан все­гда было ему доро­же жиз­ни (44). Опре­де­лён­но, в пись­ме Att. III. 15 не вид­но и следа это­го бла­го­род­но­го нрав­ст­вен­но­го прин­ци­па. Более того, сле­ду­ет отме­тить, что в речи «За План­ция» (80), где Цице­рон сно­ва про­стран­но защи­ща­ет своё реше­ние уда­лить­ся в изгна­ние, он дела­ет одно при­зна­ние отно­си­тель­но доб­ро­воль­но­го ухо­да Метел­ла Нуми­дий­ско­го в изгна­ние в 100 г. в резуль­та­те борь­бы с три­бу­ном Сатур­ни­ном. Цице­рон гово­рит, что неко­то­рые порядоч­ные люди (bo­ni vi­ri) были глу­бо­ко разо­ча­ро­ва­ны отъ­ездом Метел­ла, ибо счи­та­ли, что если бы он при­ме­нил силу, то мог победить. Сле­до­ва­тель­но, эти порядоч­ные люди счи­та­ли, что Метелл был бы мораль­но прав, взяв­шись за ору­жие, даже если бы это при­ве­ло к граж­дан­ской войне (… con­stat in­vi­tis­si­mis vi­ris bo­nis ces­sis­se, nec fuis­se du­bium quin con­ten­tio­ne et ar­mis su­pe­rior pos­set es­se^[4]). Обыч­но Цице­рон назы­ва­ет кого-то порядоч­ным чело­ве­ком (bo­nus vir) в знак боль­шо­го одоб­ре­ния. Если эти ари­сто­кра­ты явля­лись дру­зья­ми Метел­ла — а, види­мо, так и обсто­я­ло дело, — они, ско­рее все­го, были весь­ма выдаю­щи­ми­ся людь­ми и, надо пола­гать, хоро­шо пред­став­ля­ли себе рим­ское государ­ст­вен­ное устрой­ство (πο­λιτεία). Воз­мож­но, они были зна­ко­мы и с тем поня­ти­ем dig­ni­tas, кото­рое Цице­рон позд­нее пред­ста­вил в речи «За Сестия», но явно не счи­та­ли такое тол­ко­ва­ние тре­бо­ва­ний dig­ni­ta­tis един­ст­вен­но вер­ным с.208 и пыта­лись отго­во­рить Метел­ла от изгна­ния, даже если это гро­зи­ло воору­жён­ной борь­бой¹⁴.

Сто­ит отме­тить, что чуть ниже в пись­ме Att. III. 15 Цице­рон уве­ря­ет Атти­ка в том, что не сомне­ва­ет­ся в его fi­de: Ego si tuam fi­dem ac­cu­sa­rem, non me po­tis­si­mum­tuis tec­tis cre­de­rem^[5]. Ранее мы виде­ли, что рим­ляне ожи­да­ли от дру­зей дель­ных и бес­при­страст­ных сове­тов. Цице­рон в этом пись­ме бра­нит Атти­ка так, слов­но тот тол­ком и не пытал­ся помочь ему сове­том. Прав­да, Цице­рон здесь выска­зы­ва­ет­ся о fi­de Атти­ка, как поло­же­но чело­ве­ку, решив­ше­му не раз­ры­вать с ним друж­бу (ami­ci­tia), но созда­ёт­ся впе­чат­ле­ние, что на самом деле он обос­но­вы­ва­ет своё пра­во покон­чить с этой друж­бой. Кро­ме того, полу­чен­ный им совет не сопро­тив­лять­ся вра­гам силой он пред­став­ля­ет чуть ли не как нару­ше­ние fi­dei сво­им бли­жай­шим дру­гом (ami­cus), и отсюда вид­но, как мало зна­чи­ли для него в то вре­мя идео­ло­ги­че­ские воз­зре­ния, кото­рые он пре­воз­но­сит в речи «За Сестия». Как он рас­ка­и­ва­ет­ся в том, что не пере­шёл свой Руби­кон!

Почти через пять лет, в пись­ме Лен­ту­лу Спин­те­ру Цице­рон, види­мо, ещё счи­тал нуж­ным оправ­ды­вать­ся и оспа­ри­вать мне­ние, что за укло­не­ние от сило­во­го про­ти­во­сто­я­ния с вра­га­ми в 58 г. он заслу­жи­ва­ет пори­ца­ния, а не похва­лы. Он явно счи­тал, что в тех обсто­я­тель­ствах была бы пра­во­мер­на воору­жён­ная борь­ба с целью само­за­щи­ты (при­чём Цице­рон, как и Цезарь, свя­зы­ва­ет свою лич­ную само­за­щи­ту с с.209 более широ­ки­ми рес­пуб­ли­кан­ски­ми тема­ми), хотя сам и избрал иной путь¹⁵.

Таким обра­зом, мож­но сде­лать вывод, что даже воз­зре­ния само­го Цице­ро­на по этим вопро­сам не так ясны и после­до­ва­тель­ны, как обыч­но счи­та­ет­ся. Отсюда так­же сле­ду­ет что, по мень­шей мере, мно­гие пред­ста­ви­те­ли рим­ской эли­ты не виде­ли в идее защи­ты dig­ni­ta­tis ника­ких идео­ло­ги­че­ских пре­пят­ст­вий для непо­ви­но­ве­ния закон­ным вла­стям или при­ме­не­ния силы, если эти сред­ства каза­лись необ­хо­ди­мы­ми для обес­пе­че­ния без­опас­но­сти, бла­го­по­лу­чия, а так­же и чести. К тому же идея защи­та чести неиз­беж­но дела­ет закон­ной и защи­ту поли­ти­че­ских тре­бо­ва­ний, так как рес­пуб­ли­кан­ская идео­ло­гия свя­зы­ва­ла маги­ст­ра­та с рим­ским наро­дом (po­pu­lus ro­ma­nus)¹⁶. Поэто­му Цезарь мог заяв­лять, что защи­ща­ет свою dig­ni­ta­tem, и убеди­тель­но с.210 утвер­ждать, что тем самым дей­ст­ву­ет в инте­ре­сах государ­ства (cau­sa rei pub­li­cae), так что в этом не усмот­ре­ли бы про­ти­во­ре­чия.

Вза­и­мо­связь меж­ду dig­ni­ta­te и fi­de

Под­ня­тые вопро­сы необ­хо­ди­мо иссле­до­вать более глу­бо­ко. Как мы уже виде­ли, Энд­рю Лин­тотт недав­но отме­тил, что в рим­ском обще­стве суще­ст­во­ва­ло два про­ти­во­по­лож­ных мне­ния о том, что явля­ет­ся пра­виль­ным¹⁷. Эту мысль, пожа­луй, иллю­ст­ри­ру­ет идео­ло­ги­че­ское раз­ли­чие, кото­рое Цице­рон про­во­дит меж­ду опти­ма­та­ми и попу­ля­ра­ми в Sest. 96—100, или поли­ти­че­ский анта­го­низм меж­ду ноби­ля­ми и наро­дом, опи­сан­ный Сал­лю­сти­ем в BJ. 41 и в BC. 51—52, где автор про­ти­во­по­став­ля­ет мне­ния Цеза­ря и Като­на о кати­ли­на­ри­ях¹⁸. Одна­ко суще­ст­во­ва­ние раз­лич­ных мне­ний о том, что пра­виль­но, с.211 не озна­ча­ет, что леги­тим­ность не име­ла зна­че­ния. Утвер­жде­ние Лин­тот­та может не озна­чать и того, что име­лось два про­ти­во­по­лож­ных воз­зре­ния на рес­пуб­ли­ка­низм, кото­рые сопер­ни­ча­ли друг с дру­гом. Было про­сто два мне­ния о том, что пра­виль­но. И перед нами всё ещё сто­ит вопрос, непо­сред­ст­вен­но порож­дён­ный тем тол­ко­ва­ни­ем пись­ма Att. VII. 11. 1, кото­рое пред­ло­жил Вир­шуб­ский: если «Граж­дан­ская вой­на» — это рес­пуб­ли­кан­ское сочи­не­ние, и пред­по­ла­га­лось, что чита­те­ли долж­ны её вос­при­ни­мать имен­но так, то как согла­со­вать рес­пуб­ли­кан­ский тон сочи­не­ния с тем, что Цезарь при­во­дит лич­ную dig­ni­ta­tem как обос­но­ва­ние воору­жён­но­го кон­флик­та? В совре­мен­ных иссле­до­ва­ни­ях этой про­бле­мы обыч­но пред­по­ла­га­ет­ся, что Цезарь как-то очень невер­но пред­став­лял себе dig­ni­ta­tem. То есть, если рас­смат­ри­вать его сочи­не­ние как рес­пуб­ли­кан­ское, даже учи­ты­вая, что «рес­пуб­ли­ка­низм» — это слож­ное и тон­кое поня­тие, то про­бле­ма состо­ит в сле­дую­щем: рес­пуб­ли­ка­низм сам по себе — это при­вер­жен­ность тра­ди­ци­ям, но при всей гиб­ко­сти рим­ской поли­ти­че­ской тра­ди­ции dig­ni­tas Цеза­ря пред­став­ля­ет­ся нам не тра­ди­ци­он­ной, а нова­тор­ской.

Поэто­му сле­ду­ет поста­вить вопрос: что озна­ча­ло поня­тие dig­ni­tas для рим­ско­го ари­сто­кра­та из поко­ле­ния Цеза­ря? Совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли, види­мо, уве­ре­ны, что сам по себе этот тер­мин не пред­став­ля­ет осо­бых про­блем. Для Вир­шуб­ско­го, как мы виде­ли выше, он озна­ча­ет пра­во на ува­же­ние и поли­ти­че­ское пре­об­ла­да­ние. Но это всё же доволь­но туман­но. Рональд Сайм счи­та­ет, что сло­во dig­ni­tas объ­еди­ня­ет в себе «ранг, пре­стиж и честь»¹⁹. По его мне­нию, имен­но это чув­ство лич­ной чести Цезарь ценил выше все­го²⁰. Поэто­му оно и зани­ма­ет столь важ­ное место в обос­но­ва­ни­ях Цеза­ря. Эрих Грю­эн интер­пре­ти­ру­ет dig­ni­ta­tem при­ме­ни­тель­но к Цеза­рю и Пом­пею с.212 про­сто как «ари­сто­кра­ти­че­скую гор­дость»²¹. П. Мак-Гашин утвер­жда­ет, что в Позд­ней рес­пуб­ли­ке dig­ni­tas в поли­ти­че­ском смыс­ле озна­ча­ет «либо кон­крет­ную долж­ность, либо пре­стиж, при­об­ре­тён­ный бла­го­да­ря заня­тию долж­но­сти»²². Сью­зен П. Мэт­терн выра­жа­ет­ся более рез­ко: «Цезарь вёл граж­дан­скую вой­ну из-за оскорб­ле­ния, нане­сён­но­го его досто­ин­ству», дей­ст­вуя тем самым — по мне­нию Мэт­терн — подоб­но мафи­о­зо²³. Мэт­терн очень бук­валь­но пере­во­дит сло­во dig­ni­tas про­сто как «досто­ин­ство», и боль­шин­ство иссле­до­ва­те­лей склон­ны при­да­вать дан­но­му тер­ми­ну имен­но это зна­че­ние и рас­смат­ри­вать его про­сто как выра­же­ние высо­ко­го ста­ту­са²⁴. В крат­ком иссле­до­ва­нии вза­и­моот­но­ше­ний Цеза­ря с его совре­мен­ни­ка­ми Эрик Вистранд при­во­дит цен­ный обзор зна­че­ний это­го тер­ми­на:

с.213 Сле­ду­ет иметь в виду мне­ние Вистран­да о том, что dig­ni­tas под­ра­зу­ме­ва­ет при­тя­за­ние на что-то. В чис­ле сво­их источ­ни­ков Вистранд ссы­ла­ет­ся на клас­си­че­скую работу Ж. Элле­гу­а­ра о латин­ском поли­ти­че­ском сло­ва­ре. Но, как ни стран­но, он игно­ри­ру­ет, пожа­луй, самое важ­ное наблюде­ние Элле­гу­а­ра отно­си­тель­но зна­че­ния dig­ni­tas — а имен­но, её тес­ную связь с fi­de.

В «Латин­ском сло­ва­ре поли­ти­че­ских отно­ше­ний и пар­тий эпо­хи Рес­пуб­ли­ки» Ж. Элле­гу­а­ра содер­жит­ся фун­да­мен­таль­ный ана­лиз рим­ско­го поли­ти­че­ско­го сло­ва­ря в пери­од рес­пуб­ли­кан­ско­го прав­ле­ния²⁶. В этом иссле­до­ва­нии Элле­гу­а­ра в цен­тре ана­ли­за dig­ni­ta­tis сто­ит отме­чен­ная им тес­ная вза­и­мо­связь меж­ду dig­ni­ta­te и fi­de. Он дока­зы­ва­ет, что fi­des во мно­гих отно­ше­ни­ях под­креп­ля­ет dig­ni­ta­tem. Элле­гу­ар рас­смат­ри­ва­ет dig­ni­ta­tem (как и glo­riam, «сла­ву», и ho­no­rem, «честь») как выра­же­ние того, что он назы­ва­ет cé­léb­ri­té^[6], кото­рая, по мне­нию рим­лян, пола­га­лось чело­ве­ку, дока­зав­ше­му свою доб­лесть (vir­tus)²⁷. С точ­ки зре­ния рим­лян, cé­léb­ri­té (тер­мин, кото­рый, пожа­луй, луч­ше все­го пере­ве­сти на англий­ский язык как re­nown^[7]; рим­ля­нам, несо­мнен­но, при­шли бы на ум такие поня­тия, как fa­ma, exis­ti­ma­tio или glo­ria) озна­ча­ет при­зна­ние исклю­чи­тель­но высо­ких качеств чело­ве­ка со сто­ро­ны дру­гих граж­дан²⁸. Элле­гу­ар пола­га­ет, что это тес­ное пере­пле­те­ние дости­же­ний и их обще­ст­вен­но­го при­зна­ния в конеч­ном счё­те коре­нит­ся в fi­de:

с.214 Вот как Элле­гу­ар дока­зы­ва­ет суще­ст­во­ва­ние вза­и­мо­свя­зи меж­ду dig­ni­ta­te заслу­жен­ных людей или общин, fi­de этих людей и общин и fi­de дру­гих граж­дан. Спер­ва Элле­гу­ар уста­нав­ли­ва­ет суще­ст­во­ва­ние тес­ной свя­зи меж­ду dig­ni­ta­te и дол­гом (of­fi­cium). В част­но­сти, он ука­зы­ва­ет на пись­мо, кото­рое Цице­рон напи­сал Авлу Торк­ва­ту в янва­ре 45 г. (Fam. VI. 1. 3). В этом пись­ме Цице­рон дока­зы­ва­ет, что во вре­мя кри­зи­са 50/49 гг., когда они с Торк­ва­том при­ня­ли реше­ние при­со­еди­нить­ся к Пом­пею в Гре­ции (после неко­то­рых раз­мыш­ле­ний — мож­но было так­же при­со­еди­нить­ся к Цеза­рю или сохра­нить ней­тра­ли­тет), это реше­ние потре­бо­ва­ло от каж­до­го из них нема­лых жертв. Они поки­ну­ли свою стра­ну, детей, всё своё иму­ще­ство (pat­ria, li­be­ri, for­tu­na). Цице­рон утвер­жда­ет, что, при­ни­мая это реше­ние, он и его корре­спон­дент руко­вод­ст­во­ва­лись не стрем­ле­ни­ем пожать пло­ды победы, но сво­им пони­ма­ни­ем свя­щен­но­го дол­га (of­fi­cium) перед государ­ст­вом и соб­ст­вен­ной dig­ni­ta­te (sed quod­dam no­bis of­fi­cium ius­tum et pium et de­bi­tum rei pub­li­cae nostrae­que dig­ni­ta­ti vi­de­ba­mur se­qui^[9]). Элле­гу­ар дока­зы­ва­ет, что dig­ni­tas накла­ды­ва­ет обя­зан­ность (of­fi­cium), кото­рая в дан­ном слу­чае про­яв­ля­ет­ся в соблюде­нии вер­но­сти (pie­tas) и спра­вед­ли­во­сти (ius­ti­tia)³⁰. Поэто­му, про­дол­жа­ет он, мож­но сде­лать вывод, что и dig­ni­tas, и of­fi­cium отно­сят­ся к сло­ва­рю fi­dei³¹.

Далее Элле­гу­ар иллю­ст­ри­ру­ет свою мысль, ссы­ла­ясь на пас­саж Цице­ро­на из речи «В защи­ту Клу­ен­ция» (49). Цице­рон рас­ска­зы­ва­ет, что одна­жды к нему обра­тил­ся некий Гай Фаб­ри­ций. Нуж­да­ясь в пра­во­вой помо­щи, Фаб­ри­ций при­вёл с собой несколь­ко чело­век из сво­его род­но­го горо­да Ала­трии, так как знал, что Цице­рон — их сосед и состо­ит в друж­бе с.215 с боль­шин­ст­вом из них. Цице­рон сооб­ща­ет, что эти люди были низ­ко­го мне­ния о Фаб­ри­ции, но всё же попро­си­ли Цице­ро­на защи­щать его. Ала­трий­цы ука­за­ли, что, посколь­ку Фаб­ри­ций — их сооте­че­ст­вен­ник, их dig­ni­tas тре­бу­ет сде­лать всё воз­мож­ное для его защи­ты (ta­men, quod erat ex eodem mu­ni­ci­pio, suae dig­ni­ta­tis es­se ar­bit­ran­tur eum qui­bus re­bus pos­sent de­fen­de­re). Ранее (46) Цице­рон объ­яс­нил, что Фаб­ри­ций был дале­ко не образ­цо­вым граж­да­ни­ном и заслу­жен­но поль­зо­вал­ся дур­ной сла­вой. Тем не менее ала­трий­цы не сочли воз­мож­ным поки­нуть в беде чле­на сво­ей общи­ны, хотя этот чело­век, бес­спор­но, был недо­стой­ным. И тот факт, что Фаб­ри­ций был не толь­ко него­ден, но и, по-види­мо­му, бес­по­мо­щен (не имел дру­зей?) мог даже иметь для ала­трий­цев наи­боль­шее зна­че­ние с точ­ки зре­ния fi­dei. Элле­гу­ар пояс­ня­ет, что ала­трий­цы сде­ла­ли такой выбор, так как пола­га­ли, что их dig­ni­tas нала­га­ет на них обя­за­тель­ство (of­fi­cium) обес­пе­чить пра­во­вую защи­ту нуж­даю­ще­му­ся сооте­че­ст­вен­ни­ку и что в осно­ве это­го обя­за­тель­ства лежит fi­des (“la ba­se de cet­te ob­li­ga­tion est donc fi­des”)³².

Если рим­ляне дей­ст­ви­тель­но усмат­ри­ва­ли тес­ную вза­и­мо­связь меж­ду fi­de и dig­ni­ta­te, — а дело, види­мо, обсто­ит имен­но так, — то это очень важ­но для пони­ма­ния обос­но­ва­ния, кото­рое Цезарь при­во­дит в BC. I. 7—9. Чтобы пра­виль­но понять изло­же­ние Цеза­ря в этих гла­вах, необ­хо­ди­мо учесть зна­че­ние сло­ва dig­ni­tas не толь­ко для Цеза­ря (а боль­шин­ство иссле­до­ва­те­лей, види­мо, оттал­ки­ва­ет­ся от это­го), но и для ауди­то­рии, к кото­рой он обра­ща­ет­ся. Это так­же поз­во­лит отве­тить на вопрос о том, мог­ли ли совре­мен­ни­ки счи­тать настой­чи­вое утвер­жде­ние Цеза­ря, что он впра­ве защи­щать свою dig­ni­ta­tem, с.216 идео­ло­ги­че­ски сов­ме­сти­мым с рес­пуб­ли­кан­ской поли­ти­че­ской направ­лен­но­стью осталь­ной работы, кото­рую отме­ча­ет Кол­линз.

Элле­гу­ар ссы­ла­ет­ся на сле­дую­щие пас­са­жи, в кото­рых dig­ni­tas и fi­des пря­мо свя­за­ны³³:

1. Цице­рон — Манию Аци­лию Глаб­ри­о­ну, про­кон­су­лу (Fam. XIII. 32. 2):

2. Цице­рон — Квин­ту Мину­цию Тер­му, про­пре­то­ру (Fam. XIII. 53. 1):

3. Цице­рон — Кур­цию Педу­це­я­ну, пре­то­ру (Fam. XIII. 59):

4. Бальб и Оппий — Цице­ро­ну (Att. IX. 7a. 2):

5. Ps.-Caes. De Bel. Alex. 26. 1:

6. Liv. XXXVI. 26:

7. Tac. Ann. I. 11:

8. Flor. I. 12. 5—6:

Пас­саж non vi­de­ri eam tuam es­se dig­ni­ta­tem ne­que fi­dem om­ni­bus cog­ni­tam, ut contra al­ter ut­rum, com ut­ri­que sis ma­xi­me ne­ces­sa­rius, ar­ma fe­ras^[14] в пись­ме Att. IX. 7a. 2 важен пото­му, что он пока­зы­ва­ет вза­и­мо­связь меж­ду fi­des/dig­ni­tas и, в дан­ном слу­чае, отка­зом взять­ся за ору­жие. Цезарь, конеч­но, счи­тал, что для защи­ты dig­ni­ta­tis обя­зан взять­ся за ору­жие³⁵. Пола­гаю, что, как мы выяс­ним далее, исхо­дя из тек­ста «Граж­дан­ской вой­ны», с.220 наи­бо­лее важ­ным кри­те­ри­ем, вли­яв­шим на реше­ние чело­ве­ка сде­лать тот, а не иной выбор в раз­гар кри­зи­са 50/49 гг., счи­та­лось каче­ство его fi­dei. Но это не озна­ча­ло, что все долж­ны были видеть свой долг оди­на­ко­во. Все­гда обя­за­тель­но нуж­но было учи­ты­вать, о ком кон­крет­но идёт речь — как он вос­при­ни­ма­ет свои поли­ти­че­ские и лич­ные обя­за­тель­ства, как он лич­но смот­рит на кри­зис с точ­ки зре­ния спра­вед­ли­во­го и неспра­вед­ли­во­го (или с точ­ки зре­ния прин­ци­пов и чести), како­ва его зна­чи­мость в государ­стве, какие государ­ст­вен­ные долж­но­сти он зани­мал, какие услу­ги ока­зал или дол­жен ока­зать, с кем он дру­жен и так далее. Напри­мер, в речи «В защи­ту Баль­ба» (59) Цице­рон хва­лит Кор­не­лия Баль­ба за помощь, кото­рую тот ока­зал ему перед изгна­ни­ем, когда на него напа­дал Кло­дий. Цице­рон при­зна­ёт, что Бальб сде­лал не всё воз­мож­ное для защи­ты без­опас­но­сти и dig­ni­ta­tis кон­су­ля­ра, но он сде­лал столь­ко, сколь­ко мог — насколь­ко поз­во­ля­ло его поло­же­ние (ибо он имел более тес­ные лич­ные и поли­ти­че­ские свя­зи с Цеза­рем).

Как мож­но было видеть из выше­при­ведён­ных тек­стов, во всех при­ведён­ных пас­са­жах, кро­ме Таци­та и Фло­ра, dig­ni­tas и fi­des упо­ми­на­ют­ся вме­сте в свя­зи с отно­ше­ни­я­ми друж­бы (ami­ci­tia), и это доволь­но важ­но, учи­ты­вая, какое зна­че­ние Цезарь при­да­ёт сво­ей друж­бе с Пом­пе­ем в «Граж­дан­ской войне». Это­му выво­ду не про­ти­во­ре­чит и то, что свиде­тель­ство Ливия затра­ги­ва­ет отно­ше­ния это­лий­цев с Антиохом III. Сно­ва повто­рим исти­ну, кото­рую часто кон­ста­ти­ру­ют: в древ­нем мире меж­ду­на­род­ные отно­ше­ния меж­ду суве­рен­ны­ми государ­ства­ми обыч­но опи­сы­ва­лись в тер­ми­нах друж­бы (ami­ci­tia или её гре­че­ский или иной экви­ва­лент)³⁶. с.221 Ука­за­ние Таци­та на раз­рыв меж­ду dig­ni­ta­te и fi­de в речи Тибе­рия к сена­ту про­сто отра­жа­ет его пони­ма­ние, что обыч­но, то есть у нор­маль­но­го чело­ве­ка или в нор­маль­ном обще­стве, а так­же и тео­ре­ти­че­ски, эти два поня­тия долж­ны допол­нять друг дру­га. Тацит про­сто в сво­ей харак­тер­ной мане­ре выво­ра­чи­ва­ет обыч­ное выра­же­ние, кото­рое ожи­да­ет чита­тель. Пас­саж Фло­ра — это пере­сказ исто­рии о fi­de Камил­ла, рас­смот­рен­ной выше в вер­сии Ливия. В вер­сии Фло­ра dig­ni­tas и fi­des одно­вре­мен­но ассо­ци­и­ру­ют­ся с успеш­ным соблюде­ни­ем очень высо­ких стан­дар­тов поведе­ния рим­ском долж­ност­ным лицом, обле­чён­ным вла­стью, при вза­и­мо­дей­ст­вии с более сла­бым про­тив­ни­ком. Важ­ность это­го фак­та для наше­го иссле­до­ва­ния оче­вид­на. В «Граж­дан­ской войне» Цезарь пока­зы­ва­ет, что стре­мит­ся соблюдать столь же высо­кие стан­дар­ты поведе­ния при любом вза­и­мо­дей­ст­вии с вра­га­ми (а если он их не соблюда­ет, то обыч­но ста­ра­ет­ся это объ­яс­нить). Сло­вом, я ска­зал бы, что авто­ры всех выше­при­ведён­ных пас­са­жей исполь­зу­ют тер­ми­ны dig­ni­tas и fi­des для обо­зна­че­ния при­тя­за­ния на без­упреч­но достой­ное поведе­ние и спо­соб­но­сти к тако­му поведе­нию, с учё­том пони­ма­ния теку­щих обсто­я­тельств в каж­дом слу­чае.

Важ­ное свиде­тель­ство о вза­и­мо­свя­зи fi­dei и dig­ni­ta­tis, упу­щен­ное Элле­гу­а­ром, име­ет­ся так­же в трак­та­те Цице­ро­на «Об обя­зан­но­стях». В хоро­шо извест­ном пас­са­же (I. 23) Цице­рон утвер­жда­ет, что fi­des (кото­рую он в этом же пред­ло­же­нии опре­де­ля­ет как прав­ди­вость и с.222 посто­ян­ство в обе­ща­ни­ях и согла­ше­ни­ях), явля­ет­ся поис­ти­не осно­ва­ни­ем спра­вед­ли­во­сти (Fun­da­men­tum autem est ius­ti­tiae fi­des, id est dic­to­rum con­ven­to­rum­que con­stan­tia et ve­ri­tas). Одна­ко в менее извест­ном пас­са­же (I. 42) Цице­рон уста­нав­ли­ва­ет столь же опре­де­ля­ю­щую связь меж­ду спра­вед­ли­во­стью и dig­ni­ta­te, в том смыс­ле, что осно­ва­ни­ем спра­вед­ли­во­сти слу­жит долж­ная оцен­ка dig­ni­ta­tis чело­ве­ка (…tum ut pro dig­ni­ta­te cui­que tri­bua­tur; id enim est ius­ti­tiae fun­da­men­tum, ad quam haec re­fe­ren­da sunt om­nia^[15]). В ком­мен­та­рии Энд­рю Дик пишет: «вызы­ва­ет неко­то­рое удив­ле­ние, что фор­му­ла ut pro dig­ni­ta­te cui­que tri­bua­tur назва­на ius­ti­tiae fun­da­men­tum; в кон­це кон­цов ранее этот титул полу­чи­ла fi­des»³⁷. Одна­ко Дик не рас­смат­ри­ва­ет этот вопрос глуб­же, хотя и удив­ля­ет­ся про­ти­во­ре­чию, кото­рое усмат­ри­ва­ет в мыс­ли Цице­ро­на. На самом деле, про­ти­во­ре­чия здесь нет. В отли­чие от нас, антич­ные чита­те­ли зна­ли, когда сме­нить тему. Им было зна­ко­мо поня­тие fi­des, и они пони­ма­ли, что оно может при­ни­мать раз­ные обли­чья. Поэто­му они бы не сочли, что в Off. I. 42 Цице­рон мини­ми­зи­ру­ет или как-то огра­ни­чи­ва­ет важ­ность fi­dei.

Сле­ду­ет так­же иметь в виду, что, как мы виде­ли ранее при рас­смот­ре­нии обсуж­де­ния в сена­те в пер­вых гла­вах «Граж­дан­ской вой­ны», Цезарь во мно­гом стро­ит своё объ­яс­не­ние кри­зи­са на нару­ше­нии друж­бы (ami­ci­tia) с Пом­пе­ем и под­ра­зу­ме­ва­ет, что оно объ­яс­ня­ет­ся недо­стат­ком у Пом­пея fi­dei по отно­ше­нию к нему. Уже отме­ча­лось, что Цезарь в «Граж­дан­ской войне», по-види­мо­му, усмат­ри­ва­ет корень всей про­бле­мы в этом, а не в том или ином дефек­те с.223 поли­ти­че­ской струк­ту­ры само­го государ­ства (res pub­li­ca)³⁸. Но теперь мы увидим, что, исполь­зуя поня­тие dig­ni­tas в BC. I. 7—9, Цезарь тоже отра­жа­ет дихото­мию «доб­рая fi­des» про­тив «дур­ной fi­dei», кото­рая состав­ля­ет глав­ное раз­ли­чие меж­ду лаге­ря­ми цеза­ри­ан­цев и пом­пе­ян­цев соот­вет­ст­вен­но, бег­ло очер­чен­ное им в пер­вых гла­вах. Дей­ст­ви­тель­но, исхо­дя из кон­тек­ста, труд­но не сде­лать вывод, что, когда Цезарь в этих пас­са­жах упо­ми­на­ет свою dig­ni­ta­tem, он так­же упо­ми­на­ет и свою fi­dem, ожи­дая, что чита­те­ли её приз­на́ют³⁹.

Преж­де все­го рас­смот­рим зна­ме­ни­тый пас­саж BC. I. 9. 2. Имен­но здесь Цезарь заяв­ля­ет, что dig­ni­tas ему доро­же жиз­ни (si­bi sem­per pri­mam fuis­se dig­ni­ta­tem vi­ta­que po­tio­rem — «он все­гда ста­вил на пер­вом плане свою dig­ni­tas и ценил ее выше жиз­ни»). Как, по его мне­нию, чита­те­ли долж­ны были понять это утвер­жде­ние? Мы уже виде­ли, что dig­ni­tas вклю­ча­ет в себя мно­же­ство поня­тий. Как чита­тель, встре­тив этот тер­мин, опре­де­лял, куда поста­вить уда­ре­ние? с.224 Чтобы отве­тить на эти вопро­сы, пас­саж BC. I. 9. 2 сле­ду­ет про­честь в кон­тек­сте тес­но свя­зан­ных с ним пас­са­жей BC. I. 7. 1, I. 7. 7 и I. 8. 3⁴⁰.

Dig­ni­tas и fi­des Цеза­ря

Нач­нём с упо­ми­на­ния о dig­ni­ta­te в пас­са­жах BC. I. 7. 1 и I. 7. 7. Они оба отно­сят­ся к речи Цеза­ря к вой­скам с прось­бой о помо­щи⁴¹. Он про­из­нёс эту речь в Равен­не, где ожи­дал отве­та сена­та на свои «весь­ма уме­рен­ные тре­бо­ва­ния» (le­nis­si­ma pos­tu­la­ta). Одна­ко, как мы виде­ли, сенат решил не всту­пать в пере­го­во­ры. Затем он объ­явил Цеза­ря вра­гом государ­ства. Сле­ду­ет отме­тить, что в BC. I. 7. 1 Цезарь даёт понять, что обра­тил­ся к един­ст­вен­но­му леги­о­ну, кото­рый с ним был, лишь после того, как узнал, что сенат пол­но­стью отверг его усло­вия (qui­bus re­bus cog­ni­tis Cae­sar apud mi­li­tes con­tio­na­tur)⁴². Это само по себе — с.225 при­знак fi­dei. Цезарь жела­ет пока­зать чита­те­лю, что исполь­зо­вал все сред­ства, имев­ши­е­ся в его рас­по­ря­же­нии, чтобы избе­жать воору­жён­но­го столк­но­ве­ния, и лишь после это­го высту­пил перед сол­да­та­ми, под­держ­ки кото­рых (фор­маль­но) ранее не доби­вал­ся. Исполь­зо­ва­ние гла­го­ла con­tio­na­ri (высту­пать на сход­ке) уси­ли­ва­ет идео­ло­ги­че­ское ука­за­ние на то, что Цезарь не пыта­ет­ся совер­шить воен­ный пере­во­рот, так как тоже даёт чита­те­лю понять, что Цезарь про­сто созвал сво­их людей на собра­ние, ана­ло­гич­ное нор­маль­но­му собра­нию граж­дан в любом дру­гом месте⁴³.

Подроб­но­сти все­го выступ­ле­ния, изло­жен­но­го в BC. I. 7, нас не инте­ре­су­ют (здесь исполь­зо­ва­на кос­вен­ная речь, как и для боль­шин­ства выступ­ле­ний в кни­гах Цеза­ря), но удоб­нее все­го будет обоб­щить его содер­жа­ние с учё­том его важ­но­сти для аргу­мен­та­ции Цеза­ря. Цезарь начи­на­ет с того, что он назы­ва­ет пре­сле­до­ва­ни­я­ми (iniu­rias), кото­рым он под­вер­гал­ся со сто­ро­ны сво­их вра­гов (ini­mi­ci). Он гово­рит, что Пом­пей сбит с пути и соблаз­нён (dep­ra­va­tum) эти­ми вра­га­ми. Но про­изо­шло это из-за лич­ной зави­сти Пом­пея с.226 к Цеза­рю и его стрем­ле­ния отнять у Цеза­ря поче­сти, хотя сам Цезарь все­гда под­дер­жи­вал Пом­пея и помо­гал ему достичь поче­стей (ho­nos) и высо­ко­го поло­же­ния (dig­ni­tas) (a qui­bus de­duc­tum ac dep­ra­va­tum Pom­pei­um que­ri­tur in­vi­dia at­que obtrec­ta­tio­ne lau­dis suae, cui­us ip­se ho­no­ri et dig­ni­ta­ti sem­per fa­ve­rit adiu­tor­que fue­rit)⁴⁴. Цезарь жалу­ет­ся на оскорб­ле­ние, нане­сён­ное три­бу­нам, когда их запре­том (in­ter­ces­sio) пре­не­брег­ли. Эта обструк­ция ста­ла нару­ше­ни­ем пре­цеден­та (no­vum exemplum). Даже Сул­ла оста­вил три­бу­нам одно толь­ко пра­во вето, хотя и ото­брал все осталь­ные пол­но­мо­чия. Пом­пей, кото­рый, вро­де бы, воз­вра­тил эти пра­ва три­бу­нам, теперь отнял их сно­ва, вме­сте с теми даже, кото­рых они нико­гда не теря­ли. Цезарь гово­рит сол­да­там, что поста­нов­ле­ние сена­та (SCU), при­ня­тое про­тив него, не име­ет исто­ри­че­ских пре­цеден­тов. Дей­ст­ви­тель­но, — под­ра­зу­ме­ва­ет он, — пра­во­мер­ные исто­ри­че­ские пре­цеден­ты ради­каль­ных дей­ст­вий сена­та, выхо­див­ших за рам­ки зако­на, были отве­том на такие дея­ния, как захват хра­мов и воз­вы­шен­ных мест, пагуб­ные зако­ны, наси­лие (vis) три­бу­нов, сецес­сия наро­да; эти пре­цеден­ты преж­них вре­мён, гово­рит он, были искуп­ле­ны (ex­pia­ta) смер­тя­ми Сатур­ни­на и Грак­хов⁴⁵, но в насто­я­щее вре­мя ниче­го подоб­но­го не про­изо­шло и даже не замыш­ля­лось (под­ра­зу­ме­ва­ет­ся — с его сто­ро­ны). Изло­жив с.227 свою пози­цию, он про­сит собрав­ши­е­ся вой­ска защи­тить его честь (dig­ni­tas) и доб­рое имя (exis­ti­ma­tio) от вра­гов (ini­mi­ci), ссы­ла­ясь при этом на годы сво­ей служ­бы государ­ству (res pub­li­ca) в каче­стве их импе­ра­то­ра и мно­же­ство сов­мест­ных побед в похо­дах, пред­при­ня­тых ради обще­ст­вен­но­го бла­га (hor­ta­tur, cui­us im­pe­ra­to­ris duc­tu VIIII an­nis rem pub­li­cam fe­li­cis­si­me ges­se­rint plu­ri­ma­que proe­lia se­cun­da fe­ce­rint, om­nem Gal­liam Ger­ma­niam­que pa­ca­ve­rint, ut eius exis­ti­ma­tio­nem dig­ni­ta­tem­que ab ini­mi­cis de­fen­dant^[16]). При­сут­ст­во­вав­шие сол­да­ты XIII леги­о­на заяв­ля­ют о сво­ей готов­но­сти отра­зить вред, нане­сён­ный их пол­ко­вод­цу и пле­бей­ским три­бу­нам.

Ранее, при рас­смот­ре­нии заседа­ния сена­та, мы виде­ли, как Цезарь раз­лич­ны­ми путя­ми при­вле­ка­ет вни­ма­ние чита­те­ля к fi­dei Пом­пея и его союз­ни­ков, в про­ти­во­вес похо­жим обви­не­ни­ям, кото­рые мог­ли выдви­гать­ся про­тив него. Цезарь пред­став­ля­ет дело так, что обструк­ци­он­ная и насиль­ст­вен­ная так­ти­ка кон­су­ла Лен­ту­ла и дру­гих, при заку­лис­ном уча­стии Пом­пея, пред­став­ля­ет собой насто­я­щее нару­ше­ние fi­dei. В дан­ной речи эта тема под­чёрк­ну­та ещё ярче. Цезарь неяв­но объ­яс­ня­ет кри­зис недо­стат­ком fi­dei у кон­су­ла Лен­ту­ла и неко­то­рых сена­то­ров (роль кото­рых про­яс­ня­ет­ся в преды­ду­щих гла­вах), а так­же недо­стат­ком fi­dei у Пом­пея в отно­ше­нии их с Пом­пе­ем друж­бы (ami­ci­tia). Как выра­зил­ся П. А. Брант (его выска­зы­ва­ние про­ци­ти­ро­ва­но выше), ожи­да­лось, что рим­ские маги­ст­ра­ты будут дей­ст­во­вать e re pub­li­ca fi­de­que sua, в соот­вет­ст­вии с инте­ре­са­ми наро­да и ока­зан­ным им дове­ри­ем⁴⁶. Цезарь не счи­та­ет, что Лен­тул и его поли­ти­че­ские союз­ни­ки ведут себя имен­но так, и сжа­то при­во­дит неко­то­рые осно­ва­ния для это­го в сво­ей речи. Но он так­же ясно даёт понять, что с.228 счи­та­ет важ­ным источ­ни­ком поли­ти­че­ских про­блем враж­деб­ность Пом­пея к себе. Напри­мер, имен­но на Пом­пея воз­ла­га­ет­ся здесь вина за оскорб­ле­ние три­бу­нов и их долж­ност­ных пре­ро­га­тив, а не на Лен­ту­ла — Pom­pei­um, qui amis­sa res­ti­tuis­se vi­dea­tur, do­na etiam, quae ha­bue­rint, ade­mis­se^[17]. Про­ти­во­дей­ст­вие Пом­пея рас­смат­ри­ва­ет­ся как глав­ная при­чи­на кри­зи­са, пото­му что, как утвер­жда­ет Цезарь, маги­ст­ра­ты, отве­чаю­щие за управ­ле­ние государ­ст­вом, вели бы себя ина­че без его под­держ­ки и руко­вод­ства, и нару­ше­ние pub­li­cae fi­dei с их сто­ро­ны (и со сто­ро­ны Пом­пея, кото­рый обра­тил­ся про­тив три­бу­на­та, древ­не­го народ­но­го инсти­ту­та, кото­рый он сам ранее защи­щал) тоже при­зна­ёт­ся свиде­тель­ст­вом недо­стат­ка fi­dei. Под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что когда Пом­пей нару­шил fi­dem pri­va­tam (в отно­ше­нии Цеза­ря), это, по мне­нию Цеза­ря, зако­но­мер­но при­ве­ло его к нару­ше­нию fi­dei pub­li­cae.

Пер­вая стро­ка речи (Om­nium tem­po­rum iniu­rias ini­mi­co­rum in se com­me­mo­rat^[18]) может пока­зать­ся стран­ной совре­мен­но­му чита­те­лю. «Как? Он вспо­ми­на­ет всё, что его вра­ги когда-либо ему сде­ла­ли? Он, долж­но быть, пре­уве­ли­чи­ва­ет». Одна­ко нет при­чин не вос­при­ни­мать этот текст Цеза­ря бук­валь­но. Как отме­ча­ет Элле­гу­ар, защи­та чести (de­fen­sio dig­ni­ta­tis) была поли­ти­че­ски очень важ­на для рим­ля­ни­на из выс­ше­го клас­са, осо­бен­но в сена­те (конеч­но, не толь­ко на заседа­нии сена­та, но и сре­ди сена­то­ров как рав­ных) и на выбо­рах⁴⁷. Выше мы толь­ко что рас­смот­ре­ли один при­мер защи­ты чести (de­fen­sio dig­ni­ta­tis), когда раз­би­ра­ли само­за­щи­ту (или апо­ло­гию) Цице­ро­на в речи «За Сестия». Кро­ме того, пас­са­жи из пере­пис­ки Цице­ро­на, про­ци­ти­ро­ван­ные выше (Fam. XIII. 53 и Att. IX. 7a), тоже иллю­ст­ри­ру­ют, каким обра­зом совре­мен­ни­ки Цеза­ря виде­ли связь меж­ду fi­de и dig­ni­ta­te. Учи­ты­вая, какое зна­че­ние при­да­ва­ли fi­dei в этой куль­ту­ре (как пока­за­но выше в с.229 при помо­щи таких свиде­тельств, как выдерж­ки из Вале­рия Мак­си­ма), реше­ние Цеза­ря выстро­ить свою аргу­мен­та­цию как защи­ту dig­ni­ta­tis в рабо­те, кото­рая адре­со­ва­на ауди­то­рии, све­ду­щей в рим­ской поли­ти­ке, не сле­ду­ет счи­тать необыч­ным или ненор­маль­ным. Это не так. Оце­ни­вая пре­иму­ще­ства такой стра­те­гии защи­ты, сле­ду­ет под­черк­нуть (и Цезарь тоже это под­чёр­ки­ва­ет), что преж­де все­го Цезарь осуж­да­ет Пом­пея за нару­ше­ние fi­dei в отно­ше­нии себя само­го, так как имен­но бла­го­да­ря это­му нару­ше­нию fi­dei увен­ча­лось успе­хом «пра­во­вое» напа­де­ние на пози­ции Цеза­ря.

Более того, важ­ной осо­бен­но­стью подоб­ной защи­ты (de­fen­sio) явля­ет­ся боль­шая подроб­ность «иско­во­го заяв­ле­ния». Крат­ко рас­смот­рим один при­мер тако­го рода. В янва­ре 62 г. Квинт Метелл Целер (кон­сул 60 г.) напи­сал Цице­ро­ну язви­тель­ное пись­мо (Fam. V. 1), обви­няя его, по сути, в том, что он гру­бо нару­шил обя­за­тель­ства друж­бы (ami­ci­tia), когда не встал на защи­ту досто­ин­ства (dig­ni­tas) Метел­лов. Когда Целер отсут­ст­во­вал в Риме и управ­лял Гал­ли­ей в каче­стве про­пре­то­ра, Цице­рон напал на его бра­та, три­бу­на Метел­ла Непота (кро­ме это­го, Цице­ро­ну при­пи­сы­ва­ет­ся и ряд дру­гих нару­ше­ний). Сена­тор, не име­ю­щий воз­мож­но­сти при­сут­ст­во­вать на месте собы­тий (что бы там ни про­ис­хо­ди­ло), ожи­дал, что в его отсут­ст­вие дру­зья (ami­ci) будут защи­щать его инте­ре­сы. Подоб­ный при­мер мы виде­ли выше, в пись­ме Fam. XIII. 59, где Цице­рон выра­жа­ет жела­ние, чтобы его корре­спон­дент (намест­ник про­вин­ции) ока­зал милость одно­му из его про­те­же, Мар­ку Фадию, ибо хочет, чтобы Фадий осо­зна­вал цен­ность его (Цице­ро­на) друж­бы. Итак, Целер фак­ти­че­ски обви­ня­ет Цице­ро­на в том, что тот не защи­тил досто­ин­ство (dig­ni­tas) Метел­лов (Quem si pa­rum pu­dor ip­sius de­fen­de­bat de­be­bat vel fa­mi­liae nostrae dig­ni­tas vel meum stu­dium er­ga vos rem­que pub­li­cam sa­tis sub­le­va­re^[19]) и про­явил отсут­ст­вие fi­dei (Te tam mo­bi­li in me meos­que es­se ani­mo non spe­ra­bam)^[20]. В ответ на этот сер­ди­тый выпад Цице­рон напи­сал Целе­ру тща­тель­но состав­лен­ное, эмо­цио­наль­но сдер­жан­ное с.230 пись­мо (Fam. V. 2), где объ­яс­нил, что имен­но про­изо­шло меж­ду ним и Непотом и поче­му ему при­шлось про­ти­во­дей­ст­во­вать Непоту ради само­за­щи­ты, а так­же пере­чис­лил раз­лич­ные услу­ги, кото­рые он ока­зал Целе­ру. Напри­мер, гово­ря об этих услу­гах, Цице­рон утвер­жда­ет, что отка­зал­ся от про­вин­ции, чтобы иметь воз­мож­ность «пере­дать про­вин­цию» Целе­ру (ut pri­mum in con­tio­ne pro­vin­ciam de­po­sue­rim, sta­tim, que­mad­mo­dum eam ti­bi tra­de­rem, co­gi­ta­re coe­pis­se^[21]). Он хоро­шо отзы­вал­ся о Целе­ре в сена­те, на сход­ках (con­tio­nes) и в сво­их соб­ст­вен­ных пись­мах к Целе­ру (quae ego de te in se­na­tu ege­rim, quae in con­tio­ni­bus di­xe­rim, quas ad te lit­te­ras mi­se­rim). Цице­рон объ­яс­ня­ет, насколь­ко тяж­кое оскорб­ле­ние нанёс ему Непот: в послед­ний день декаб­ря, когда закан­чи­ва­лось кон­суль­ство Цице­ро­на, брат Целе­ра не поз­во­лил Цице­ро­ну про­из­не­сти тра­ди­ци­он­ную речь перед наро­дом — а это была дол­го­ждан­ная почесть (at­que abeun­tem ma­gistra­tu con­tio­nis ha­ben­dae po­tes­ta­te pri­va­vit)⁴⁸.

Здесь важ­но, что и Цице­рон, и Цезарь дей­ст­ву­ют в рам­ках тра­ди­ции само­за­щи­ты, кото­рая сама по себе явля­лась частью fi­dei, и часто под­чёр­ки­ва­ла fi­dem (неред­ко как состав­ля­ю­щую dig­ni­ta­tis). Эта тра­ди­ция пред­по­ла­га­ет сдер­жан­ность, готов­ность выяс­нить моти­вы и наме­ре­ния дру­гой сто­ро­ны, преж­де чем что-либо пред­при­ни­мать, точ­ное и откро­вен­ное изло­же­ние соб­ст­вен­ных моти­вов и наме­ре­ний и готов­ность допу­стить всё это, когда воз­мож­но⁴⁹. Пере­пи­сы­ва­ясь с Целе­ром, Цице­рон с.231 пытал­ся сохра­нить друж­бу (ami­ci­tia) и умень­шить ущерб для их отно­ше­ний, пока это воз­мож­но без поте­ри соб­ст­вен­ной чести. С этой ого­вор­кой он очень ста­ра­ет­ся остать­ся с Целе­ром в хоро­ших отно­ше­ни­ях. Одна­ко если бы это ему не уда­лось (впро­чем, ему это уда­лось; более того, в 56 г. даже Непот писал ему как ни в чём не быва­ло, см.: Fam. V. 3), то он, несо­мнен­но, чув­ст­во­вал бы себя пол­но­стью впра­ве отпла­тить за после­дую­щие ата­ки Целе­ра гораздо менее сдер­жан­но. Невоз­мож­ность раз­ре­шить подоб­ный спор «по пра­ви­лам», без при­ме­не­ния наси­лия, не обя­за­тель­но озна­ча­ла поте­рю пра­ва обра­тить­ся к насиль­ст­вен­ным мерам, если дело до это­го дой­дёт. Но это счи­та­лось край­ним сред­ст­вом. Цезарь явно обра­ща­ет­ся к вой­скам в кон­це дан­но­го про­цес­са и, как отме­ча­лось выше, демон­стри­ру­ет это чита­те­лю (Qui­bus re­bus cog­ni­tis^[22] и т. д.). Он хочет выглядеть чело­ве­ком, «играю­щим по пра­ви­лам».

Обра­тим­ся теперь к пер­во­му упо­ми­на­нию Цеза­ря о dig­ni­ta­te. Он утвер­жда­ет, что был помощ­ни­ком (adiu­tor) Пом­пея и все­гда под­дер­жи­вал его честь (ho­nos) и досто­ин­ство (dig­ni­tas). Этот пас­саж важен для пони­ма­ния того, как, по мне­нию Цеза­ря, чита­тель дол­жен понять его мысль, ибо это пер­вое из четы­рёх тес­но свя­зан­ных упо­ми­на­ний о dig­ni­ta­te в срав­ни­тель­но корот­ком отрыв­ке тек­ста. Когда Цезарь пер­вым делом упо­ми­на­ет о том, что под­дер­жи­вал dig­ni­ta­tem Пом­пея, то тем самым заяв­ля­ет о надёж­но­сти соб­ст­вен­ной fi­dei. Это тем более вер­но в све­те рас­ска­за о веро­лом­стве, неспро­во­ци­ро­ван­ной агрес­сии, неза­кон­ной дея­тель­но­сти и низ­кой небла­го­дар­но­сти, кото­рые запи­са­ны на счёт Пом­пея и его дру­зей на преды­ду­щих стра­ни­цах «Граж­дан­ской вой­ны». Это вес­кий куль­тур­ный довод в поль­зу Цеза­ря в кон­тек­сте рим­ской ари­сто­кра­ти­че­ской куль­ту­ры. В целом мож­но счи­тать, что и пас­са­жи, где при­во­дят­ся исто­ри­че­ские при­ме­ры раз­но­об­раз­но­го наси­лия (vis), кото­рое было настоль­ко раз­ру­ши­тель­но для тра­ди­ци­он­ных инсти­ту­тов, что потре­бо­ва­ло реак­ции, выхо­дя­щей за рам­ки зако­на, види­мо, под­ра­зу­ме­ва­ют, что с.232 Пом­пей тоже угро­жа­ет государ­ст­вен­ным инсти­ту­там, и ответ Цеза­ря, выхо­дя­щий за рам­ки зако­на, обос­но­ван⁵⁰. Таким обра­зом, сло­ва hor­ta­tur, cui­us im­pe­ra­to­ris duc­tu VIIII an­nis rem pub­li­cam fe­li­cis­si­me ges­se­rint^[23] и т. д. — это явный, откры­тый и сво­бод­ный при­зыв к fi­dei XIII леги­о­на — fi­dei по отно­ше­нию к Цеза­рю и государ­ству⁵¹.

Как было пока­за­но выше, ожи­да­лось, что сена­то­ры, свя­зан­ные уза­ми лич­ной друж­бы (ami­ci­tia), будут защи­щать dig­ni­ta­tem и инте­ре­сы друг дру­га. Это было осо­бен­но важ­но в слу­чае, если друг отсут­ст­во­вал и не мог лич­но следить за собы­ти­я­ми (как в при­ведён­ных выше слу­ча­ях). Когда в 51 г. Цице­рон писал кон­су­лу Мар­ку Мар­цел­лу из-за моря, то про­сил, чтобы тот защи­щал его в его отсут­ст­вие — et me ab­sen­tem di­li­gas at­que de­fen­das (Fam. XV. 9. 2). В пись­ме к Крас­су, дати­ро­ван­ном янва­рём 54 г. (когда Красс был на пути в Сирию), Цице­рон обе­щал защи­щать dig­ni­ta­tem Крас­са в его отсут­ст­вие: (Fam. V. 8. 5):

Заяв­ле­ние, что Цице­рон под­дер­жи­ва­ет dig­ni­ta­tem Крас­са ради соб­ст­вен­но­го посто­ян­ства (con­stan­tia) в той же мере, или даже боль­ше, чем ради их друж­бы (ami­ci­tia), ясно пока­зы­ва­ет, что в осно­ве это­го осо­зна­вае­мо­го Цице­ро­ном обя­за­тель­ства лежит fi­des. Посто­ян­ство (con­stan­tia) здесь озна­ча­ет fi­dem, и, сле­до­ва­тель­но, соб­ст­вен­ную dig­ni­ta­tem Цице­ро­на (в дан­ном слу­чае — досто­хваль­ность его харак­те­ра). Выше в этом же пись­ме Цице­рон опре­де­ля­ет своё чув­ство дол­га по отно­ше­нию к Крас­су как вер­ность друж­бе (fi­des ami­ci­tiae): Sed exsti­tit tem­pus, op­ta­tum mi­hi ma­gis, quam spe­ra­tum, ut, flo­ren­tis­si­mis tuis re­bus, mea perspi­ci pos­set et me­mo­ria nostrae vo­lun­ta­tis et ami­ci­tiae fi­des^[24] (Fam. V. 8. 2). Пред­по­ла­га­лось, что такая, по-види­мо­му, без­услов­ная защи­та инте­ре­сов дру­га (осо­бен­но отсут­ст­ву­ю­ще­го дру­га) будет воз­на­граж­де­на. В дру­гом месте это­го пись­ма (Fam. V. 8. 4) Цице­рон фак­ти­че­ски пола­га­ет­ся на fi­dem Крас­са, когда пишет, что Красс мог бы как-то при­знать его услу­ги в соот­вет­ст­вии с его соб­ст­вен­ной оцен­кой dig­ni­ta­tis Цице­ро­на: Quam ob rem tu, quan­tum tuo iudi­cio tri­buen­dum es­se no­bis pu­tes, sta­tues ip­se; et, ut spe­ro, sta­tues ex nostra dig­ni­ta­te^[25]. Я пола­гаю, что из при­ведён­ных выше свиде­тельств долж­но быть оче­вид­но, что обя­за­тель­ство под­дер­жи­вать dig­ni­ta­tem — соб­ст­вен­ную и сво­их дру­зей (и спо­соб­ность это сде­лать) счи­та­лась про­из­вод­ной fi­dei⁵².

с.234 Ранее в этом иссле­до­ва­нии я при­вле­кал вни­ма­ние чита­те­лей к утвер­жде­нию Эри­ка Вистран­да, соглас­но кото­ро­му, что бы ни озна­ча­ла dig­ni­tas, она все­гда под­ра­зу­ме­ва­ет при­тя­за­ние. Теперь это при­об­ре­та­ет важ­ность. Я хочу ска­зать, что когда Цезарь впер­вые гово­рит о сво­их заслу­гах, а имен­но, о том, что он все­гда под­дер­жи­вал сво­его дру­га Пом­пея и сде­лал всё, что дол­жен был, ради укреп­ле­ния его dig­ni­ta­tis, то имен­но это он и име­ет в виду, исполь­зуя это сло­во в дан­ных гла­вах. Dig­ni­tas здесь под­ра­зу­ме­ва­ет при­тя­за­ние на fi­dem. Это сле­ду­ет из реше­ния Цеза­ря иден­ти­фи­ци­ро­вать кри­зис сво­ей друж­бы (ami­ci­tia) с Пом­пе­ем как глав­ную при­чи­ну обще­ст­вен­ных потря­се­ний, о кото­рых он пишет выше. Сло­во dig­ni­tas он употреб­ля­ет здесь преж­де все­го и глав­ным обра­зом в кон­тек­сте этой друж­бы, и это явно его созна­тель­ный выбор. Это осо­бен­но важ­ный момент. В этих пас­са­жах Цезарь при­рав­ни­ва­ет свою dig­ni­ta­tem к сво­ей fi­dei. Он пола­га­ет, что его fi­des про­яв­ля­ет­ся в его чест­ном поведе­нии по отно­ше­нию к Пом­пею. Поступ­ки Пом­пея пред­став­ля­ют собой пре­да­тель­ство fi­dei Цеза­рю (и государ­ст­вен­ным учреж­де­ни­ям). Поэто­му dig­ni­tas Цеза­ря тре­бу­ет отве­тить на неспро­во­ци­ро­ван­ный лич­ный выпад про­тив заслу­жен­но­го им поло­же­ния в государ­стве и под­рыв это­го поло­же­ния (а так­же на лич­ное пре­да­тель­ство) и, кро­ме того, взять на себя роль защит­ни­ка и хра­ни­те­ля уяз­ви­мо­го государ­ства на поро­ге вой­ны (тео­ре­ти­че­ски это не про­ти­во­ре­чит пози­ции Цице­ро­на, кото­рую он, по его сло­вам в речи «За Сестия», занял, когда избрал совсем иной путь и отпра­вил­ся в изгна­ние). Таким обра­зом, в тек­сте речь идёт о пре­да­тель­стве друж­бы, кото­рое совер­шил Пом­пей, и его нерес­пуб­ли­кан­ском стрем­ле­нии сохра­нить dig­ni­ta­tem, не име­ю­щую себе рав­ных, а не с.235 об эго­из­ме Цеза­ря. Это не озна­ча­ет, что fi­des — един­ст­вен­ное поня­тие, кото­рое при­хо­ди­ло на ум совре­мен­ни­ку, читав­ше­му эти гла­вы сочи­не­ния. Такое сло­во­употреб­ле­ние не исклю­ча­ет дру­гих идей, свя­зан­ных с di­gin­ta­te. Мы гово­рим лишь о глав­ной мыс­ли.

В свя­зи с этим необ­хо­ди­мо рас­смот­реть дру­гие пас­са­жи. Когда Цезарь пере­хо­дит к той части сво­ей речи, где про­сит вой­ска о помо­щи, то при­зы­ва­ет их защи­тить свою dig­ni­ta­tem и доб­рое имя (exis­ti­ma­tio): ut eius exis­ti­ma­tio­nem dig­ni­ta­tem­que ab ini­mi­cis de­fen­dant. Сло­во dig­ni­tas так силь­но при­вле­ка­ет вни­ма­ние, что лег­ко про­глядеть его тес­ную связь с exis­ti­ma­tio­ne. Сло­во exis­ti­ma­tio в широ­ком смыс­ле озна­ча­ет репу­та­цию. В сло­ва­ре рим­ской друж­бы суще­ст­во­ва­ла ощу­ти­мая связь меж­ду dig­ni­ta­te и exis­ti­ma­tio­ne, как и меж­ду fi­de и dig­ni­ta­te. Напри­мер, в 46 г. в пись­ме сво­е­му дру­гу Пуб­лию Суль­пи­цию Руфу Цице­рон писал сле­дую­щее (Fam. XIII. 77. 1):

Употреб­ле­ние здесь Цеза­рем попу­ляр­но­го выра­же­ния из сло­ва­ря друж­бы (ami­ci­tia) поз­во­ля­ет про­яс­нить, что он пони­ма­ет под dig­ni­ta­te. Его выра­же­ния явно свя­зы­ва­ют это сло­во­употреб­ле­ние с миром друж­бы (ami­ci­tia) и сопут­ст­ву­ю­щих ей поня­тий, в том чис­ле с fi­de. Когда Цезарь про­сит сол­дат отсто­ять с.236 его dig­ni­ta­tem и exis­ti­ma­tio­nem, то при­зы­ва­ет их защи­тить его при­тя­за­ние на без­упреч­ную fi­dem, его пра­во на fi­dem Пом­пея и на спе­ци­аль­ное рас­смот­ре­ние его тре­бо­ва­ний в сена­те на этом осно­ва­нии и на осно­ва­нии его успеш­ной служ­бы в Гал­лии (кото­рая сама по себе свиде­тель­ст­ву­ет о его pub­li­ca fi­de на раз­ных уров­нях). В таких делах мож­но ожи­дать помо­щи дру­га (Пом­пея) — или, по край­ней мере, так рас­суж­да­ет Цезарь. Дей­ст­ви­тель­но, пуб­лич­но под­дер­жи­вать дру­га было по-преж­не­му обще­при­ня­то и в Ран­ней импе­рии. Пли­ний Млад­ший (Ep. II. 9. 1) утвер­жда­ет, что когда его друг доби­ва­ет­ся три­бу­на­та, то на кону сто­ит его честь (pu­dor), exis­ti­ma­tio и dig­ni­tas (et alio­qui meus pu­dor, mea exis­ti­ma­tio, mea dig­ni­tas in discri­men ad­du­ci­tur^[26]). Пожа­луй, для вой­ска Цеза­ря было доволь­но лест­но, что пол­ко­во­дец про­сит их ради него взять на себя обя­зан­но­сти, кото­рые обыч­но выте­ка­ют из друж­бы (ami­ci­tia) меж­ду сена­то­ра­ми. Как отме­тил Цви Явец, людей, пре­не­бре­гав­ших соб­ст­вен­ной exis­ti­ma­tio­ne, отно­си­ли к той же кате­го­рии, что и людей, кото­рые счи­та­ли клят­ву шут­кой, а свиде­тель­ские пока­за­ния — игрой⁵³.

Речь Цице­ро­на «За Пуб­лия Квинк­ция» тоже кое-что сооб­ща­ет о соот­но­ше­нии поня­тий fi­des, dig­ni­tas и exis­ti­ma­tio. Самое необыч­ное в этой речи то, что Цице­рон ни разу не про­из­но­сит сло­ва dig­ni­tas. Я пред­по­ла­гаю, что он избе­га­ет это­го сло­ва созна­тель­но. Пуб­лий Квинк­ций, под­за­щит­ный Цице­ро­на, рас­по­ла­гал скром­ны­ми сред­ства­ми и не имел высо­ко­по­став­лен­ных дру­зей. С ним неспра­вед­ли­во обо­шлись, так что он поте­рял всё своё состо­я­ние и, что, по сло­вам Цице­ро­на, было даже важ­нее, своё доб­рое имя (exis­ti­ma­tio) вслед­ст­вие мошен­ни­че­ско­го и зло­на­ме­рен­но­го обви­не­ния, кото­рое предъ­явил ему быв­ший дело­вой парт­нёр и род­ст­вен­ник Секст Невий, име­ю­щий мно­го бога­тых и знат­ных дру­зей и покро­ви­те­лей. с.237 Важ­ная часть речи посвя­ще­на зна­че­нию хоро­шей репу­та­ции. До тех пор, пока доб­рое имя чело­ве­ка не запят­на­но (dum exis­ti­ma­tio est in­teg­ra), — гово­рит Цице­рон, — мож­но с честью пере­жить поте­рю одних лишь денег, неваж­но, по какой при­чине (49). Поэто­му не сле­ду­ет с лёг­ко­стью дово­дить тяж­бу до завер­ше­ния, кото­рое при­ведёт к пол­ной гибе­ли доб­ро­го име­ни и репу­та­ции дру­го­го чело­ве­ка. Цице­рон утвер­жда­ет, что порядоч­ные люди (bo­ni vi­ri, кате­го­рия, кото­рая в цице­ро­нов­ской рито­ри­ке почти все­гда обла­да­ет dig­ni­ta­te), даже когда их откры­то обма­ны­ва­ют, при­бе­га­ют к край­ним мерам про­тив зло­умыш­лен­ни­ка лишь крайне неохот­но и лишь когда все разум­ные пути к воз­ме­ще­нию посто­ян­но ока­зы­ва­ют­ся закры­ты­ми (51). Порядоч­ный чело­век, по сло­вам Цице­ро­на, ско­рее захо­чет, чтобы пом­ни­ли о том, что он поща­дил того, кого мог уни­что­жить (даже если имел закон­ное пра­во [ius] его уни­что­жить), а не о том, что он уни­что­жил того, кого мог поща­дить (51: Iugu­la­re ci­vem ne iure qui­dem quis­quam bo­nus vult, ma­vult com­me­mo­ra­ri se, cum pos­set per­de­re, pe­per­cis­se quam, cum par­ce­re po­tue­rit, per­di­dis­se^[27]). Он при­бав­ля­ет, что достой­ные люди посту­па­ют так с совер­шен­но посто­рон­ни­ми для них лица­ми и даже со сво­и­ми закля­ты­ми вра­га­ми ради при­об­ре­те­ния доб­ро­го име­ни (exis­ti­ma­tio) и ради обще­го чело­ве­ко­лю­бия (Haec in ho­mi­ne sa­lie­nis­si­mos, de­ni­que ini­mi­cis­si­mos vi­ri bo­ni fa­ciunt et ho­mi­num exis­ti­ma­tio­nis et com­mu­nis hu­ma­ni­ta­tis cau­sa).

Доби­ва­ясь смяг­че­ния преды­ду­ще­го вер­дик­та, кли­ент Цице­ро­на взы­вал к fi­dei как знат­ных дру­зей Невия (в надеж­де, что они на него повли­я­ют), так и само­го Невия, в послед­ней попыт­ке обез­опа­сить себя и избе­жать бес­че­стия (ig­no­mi­nia). Ради это­го он бук­валь­но упал им в ноги (96: sed ne ami­cos qui­dem Sex. Nae­vi, quo­rum sae­pe et diu ad pe­des iacuit stra­tus ob­sec­rans per deos im­mor­ta­les^[28]). Но его моль­ба была отверг­ну­та. При­ме­ча­тель­но, что, упо­ми­ная в речи об этих выдаю­щих­ся покро­ви­те­лях Невия (в чис­ло кото­рых вхо­ди­ли Луций Мар­ций Филипп, с.238 кон­сул 91 г., и Гор­тен­зий), Цице­рон ни разу не при­ме­ня­ет к ним эпи­тет «обла­даю­щий dig­ni­ta­te». Он пред­по­чи­та­ет иные сло­ва и выра­же­ния, обо­зна­чаю­щие высо­кое поло­же­ние и власть. Дру­зья Невия впер­вые упо­ми­на­ют­ся в гла­ве 7, где назва­ны di­ser­tis­si­mos, for­tis­si­mos, flo­ren­tis­si­mos nostrae ci­vi­ta­tis^[29]. В гла­ве 9 Цице­рон осуж­да­ет этих людей за зло­употреб­ле­ние вли­я­ни­ем про­тив без­за­щит­но­го Пуб­лия Квинк­ция и убеж­дён­но заяв­ля­ет, что чем боль­шим вли­я­ни­ем они обла­да­ют бла­го­да­ря сво­ей доб­ле­сти (vir­tus) и знат­но­сти (no­bi­li­tas), тем менее долж­ны пока­зы­вать, как оно вели­ко (in qui­bus, quo plus prop­ter vir­tu­tem no­bi­li­ta­tem­que pos­sunt, eo mi­nus, quan­tum pos­sint, de­bent os­ten­de­re)⁵⁴. Я бы ска­зал, что сло­во no­bi­li­tas здесь созна­тель­но исполь­зо­ва­но вме­сто сло­ва dig­ni­tas. Цице­рон тес­но свя­зы­ва­ет dig­ni­ta­tem с доб­ле­стью (vir­tus) в пас­са­жах Fam. I. 5. 4, XII. 25. 2 и Cluent. 111⁵⁵. Кро­ме того, ввиду идео­ло­ги­че­ской вза­и­мо­свя­зи меж­ду dig­ni­ta­te и fi­de, Цице­рон вряд ли мог бы вос­хва­лять dig­ni­ta­tem этих людей в нача­ле речи, а затем изо­бра­зить, как они отвер­га­ют сми­рен­ную моль­бу скром­но­го чело­ве­ка, заслу­жи­ваю­ще­го снис­хож­де­ния, кото­рый в бук­валь­ном смыс­ле лежит у их ног. Dig­ni­tas пред­по­ла­га­ет fi­dem. Тот, кто при­ме­ня­ет власть без огляд­ки на fi­dem, зло­употреб­ля­ет ею. Тако­ва здесь мысль Цице­ро­на, и эту же мысль выра­жа­ет Цезарь в «Граж­дан­ской войне» и Ливий в пас­са­же V. 27.

Мысль Цице­ро­на в речи «За Квинк­ция» (9) сход­на с аргу­мен­та­ци­ей, кото­рую Сал­лю­стий сочи­нил для Цеза­ря в Cat. 51. 4—7. Цезарь хочет убедить сенат в том, что в неко­то­рых слу­ча­ях на нару­ше­ние fi­dei сле­ду­ет отве­чать вели­ко­ду­ши­ем, а не край­ней суро­во­стью. Он ука­зы­ва­ет, что это­го тре­бу­ет dig­ni­tas Рима. И с.239 Родос, и Кар­фа­ген в про­шлом нару­ши­ли вер­ность Риму. В обо­их слу­ча­ях, гово­рит Цезарь, Рим не стал мстить. Вме­сто того, чтобы зада­вать­ся вопро­сом, что мож­но сде­лать вра­гам по пра­ву (in iure), они иска­ли лишь того реше­ния, кото­рое достой­но их dig­ni­ta­tis (51. 6: ma­gis, quid se dig­num fo­ret, quam quid in il­los iure fie­ri pos­set qua­re­bant⁵⁶). Dig­ni­tas в этом кон­тек­сте явно тес­но свя­за­на с fi­de. Ранг и пре­стиж рас­смат­ри­ва­ют­ся как зна­ки dig­ni­ta­tis, но под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что преж­де все­го dig­ni­tas отда­ёт дань fi­dei.

Упо­ми­ная о Родо­се, Сал­лю­стий, веро­ят­но, знал, что хотя бы часть его ауди­то­рии вспом­нит о речи Като­на Цен­зо­ра «За родо­с­цев» в сена­те⁵⁷. Эта речь не дошла до нас цели­ком⁵⁸. Но неко­то­рые сохра­нив­ши­е­ся дово­ды пред­став­ля­ют цен­ность для дан­но­го иссле­до­ва­ния, так как в них про­яв­ля­ют­ся важ­ные свя­зи меж­ду рим­ски­ми поня­ти­я­ми dig­ni­tas (кото­рая здесь фак­ти­че­ски при­рав­ни­ва­ет­ся к вели­ко­ду­шию (mag­ni­tu­do ani­mi) Рима⁵⁹) и fi­des, и упо­ми­на­ет­ся поли­ти­ка Рима в отно­ше­нии гораздо более сла­бых, уяз­ви­мых, пока ещё неза­ви­си­мых родо­с­цев. Судя по тому, что нам извест­но о речи, не все аргу­мен­ты Като­на (наце­лен­ные на то, чтобы отго­во­рить сенат от фор­маль­но­го объ­яв­ле­ния вой­ны Родо­су), взя­тые с.240 по отдель­но­сти, были осно­ва­ны на fi­de (хотя боль­шин­ство дово­дов, кото­рые Гел­лий ото­брал для ком­мен­та­ри­ев, — так или ина­че были). Одна­ко, по мне­нию А. Э. Эсти­на (кото­рый уста­но­вил, что Гел­лий, веро­ят­но, не про­пу­стил ни одно­го важ­но­го аргу­мен­та Като­на, рас­смат­ри­вая его речь), «пора­зи­тель­ная осо­бен­ность дово­дов Като­на заклю­ча­ет­ся в том, что по харак­те­ру они явля­ют­ся пре­иму­ще­ст­вен­но мораль­ны­ми — в широ­ком смыс­ле это­го сло­ва»⁶⁰.

Поста­вим вопрос ина­че. Я согла­сен с Эсти­ном. Но я ска­зал бы, что основ­ная цель рито­ри­ки Като­на (несмот­ря на неко­то­рые про­ти­во­ре­чия, отме­чен­ные Гел­ли­ем⁶¹) состо­я­ла в том, чтобы напом­нить сена­ту о важ­ной идео­ло­ги­че­ской вза­и­мо­свя­зи меж­ду dig­ni­ta­te или вели­ко­ду­ши­ем (mag­ni­tu­do ani­mi) Рима и fi­de pub­li­ca. Во-пер­вых, Катон, види­мо, обви­нял под­жи­га­те­лей вой­ны в сена­те (кото­рые, соглас­но Гел­лию, были мно­го­чис­лен­ны и весь­ма вли­я­тель­ны — non pau­ci ex sum­ma­ti­bus vi­ris; см. ниже) в том, что они руко­вод­ст­ву­ют­ся лич­ны­ми моти­ва­ми, а имен­но, жад­но­стью, а не заботой об инте­ре­сах государ­ства (fi­des pub­li­ca)⁶². Под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что это недо­стой­но как их соб­ст­вен­ной dig­ni­ta­tis, так и dig­ni­ta­tis рим­ско­го наро­да. с.241 Вра­ги Родо­са в сена­те обви­ня­ли родо­с­цев в высо­ко­ме­рии⁶³. В ответ Катон спро­сил: воз­мож­но, рим­ляне рас­сер­же­ны про­сто тем, что кто-то ока­зал­ся ещё более над­мен­ным?⁶⁴ Это утвер­жде­ние, воз­мож­но, не про­из­ве­ло бы впе­чат­ле­ния на наших совре­мен­ни­ков, но Гел­лий счи­тал его, пожа­луй, наи­бо­лее убеди­тель­ным аргу­мен­том Като­на. Вот его ком­мен­та­рий: «Реши­тель­но нель­зя ниче­го ска­зать более вес­ко­го и осно­ва­тель­но­го, чем этот упрек, обра­щен­ный про­тив людей в выс­шей сте­пе­ни гор­дых сво­и­ми дея­ни­я­ми (su­per­bis­si­mos fac­ta), кото­рые в себе гор­дость любят, а в дру­гих пори­ца­ют»⁶⁵. Когда Гел­лий опи­сы­ва­ет этих сена­то­ров как людей, кото­рые очень гор­дят­ся сво­и­ми дея­ни­я­ми, он явно име­ет в виду их dig­ni­ta­tem. Мысль Като­на состо­ит в том, что под­лин­ная dig­ni­tas тре­бу­ет от чело­ве­ка ува­жать чужую dig­ni­ta­tem. В дан­ном слу­чае вто­рая сто­ро­на — это ино­зем­цы. Под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что эту обя­зан­ность нала­га­ет fi­des. Dig­ni­tas и fi­des про­яв­ля­ют­ся в отка­зе отве­тить на про­во­ка­цию, когда име­ет­ся хоро­шая воз­мож­ность отве­тить. Поэто­му сена­то­ры, наста­и­ваю­щие на войне с Родо­сом (про­сто пото­му, что родо­с­цы отста­и­ва­ли свои нево­ен­ные пра­ва неза­ви­си­мой, не свя­зан­ной сою­зом дер­жа­вы во вре­мя вой­ны с Пер­се­ем), нару­ша­ют fi­dem pub­li­cam.

Если взять внут­ри­по­ли­ти­че­ский при­мер, то сле­ду­ет крат­ко отме­тить сход­ство аргу­мен­та­ции Като­на и пояс­не­ний, кото­рые Цезарь дал Цице­ро­ну после Кор­фи­ния о том, поче­му он осво­бо­дил знат­ных плен­ных: «Меня не вол­ну­ет, что те, кото­рые мной отпу­ще­ны, гово­рят, уеха­ли, чтобы сно­ва пой­ти на меня вой­ной. Ведь я хочу толь­ко того, чтобы я был верен с.242 себе, а те — себе»⁶⁶. Это явно сар­ка­сти­че­ское выска­зы­ва­ние. Цезарь под­ра­зу­ме­ва­ет, что люди, воз­об­но­вив­шие част­ную и пуб­лич­ную враж­ду с ним (Доми­ций и про­чие) винов­ны в низ­кой небла­го­дар­но­сти и в без­раз­ли­чии к обще­ст­вен­но­му бла­гу. Оста­ва­ясь вер­ны себе, они лишь про­яв­ля­ют отсут­ст­вие fi­dei. Но про­воз­гла­шён­ный им прин­цип по сути иден­ти­чен прин­ци­пу, кото­рый лежит в осно­ве заме­ча­ния Като­на о рим­ской гор­до­сти (dig­ni­tas) или дей­ст­вий Камил­ла при Фале­ри­ях: dig­ni­tas пер­вым делом возда­ёт долж­ное fi­dei, а не могу­ще­ству и не высо­ко­му поло­же­нию.

Это под­ра­зу­ме­ва­ет­ся и в дру­гом дово­де Като­на. Гел­лий два­жды упо­ми­на­ет эту мысль (VI. 3. 47 и 52). Вкрат­це (ибо нет места для про­стран­но­го рас­смот­ре­ния) он гово­рит, что, по мне­нию Като­на, готов­ность мило­вать и про­щать вра­гов (впро­чем, Катон утвер­ждал, что на самом деле родо­с­цы не нару­ши­ли вер­ность Риму, а лишь помыш­ля­ли об этом⁶⁷) укреп­ля­ет вели­чие рим­ско­го наро­да (po­pu­li Ro­ma­ni mag­ni­tu­di­nem), то есть, как я пола­гаю, неяв­но защи­ща­ет dig­ni­ta­tem Рима. Гел­лий так­же гово­рил, что Катон дока­зы­вал выгод­ность или полез­ность (uti­li­tas) тако­го про­ще­ния в чело­ве­че­ских делах. Одна­ко Эстин убеди­тель­но пока­зал, что, по мне­нию Като­на, выго­да (uti­li­tas) под­чи­не­на поня­тию вели­чия рим­ско­го наро­да (mag­ni­tu­do po­pu­li Ro­ma­ni), а это поня­тие в осно­ве сво­ей явля­ет­ся мораль­ным, это не выра­же­ние «реаль­ной поли­ти­ки» (Real­po­li­tik)⁶⁸.

с.243 Ту же мысль выска­зы­ва­ет и Ливий (XXX. 25. 9—10). Когда кар­фа­ге­няне нару­ши­ли пере­ми­рие, Сци­пи­он Афри­кан­ский воз­дер­жал­ся от мще­ния и ска­зал, что не совер­шит ниче­го несов­ме­сти­мо­го с dig­ni­ta­te (in­dig­num), свой­ст­вен­ной обы­ча­ям рим­ско­го наро­да или его соб­ст­вен­но­му харак­те­ру (ta­men se ni­hil nec insti­tu­tis po­pu­li Ro­ma­ni nec suis mo­ri­bus in­dig­num in iis fac­tu­rum es­se cum di­xis­set). Это явно соот­но­сит­ся с отно­ше­ни­ем Като­на к родос­цам: dig­ni­tas заклю­ча­ет­ся в том, чтобы не напа­дать на тех, кто (все­го лишь) заду­мы­ва­ет нару­шить fi­dem. Мож­но ска­зать и ина­че: dig­ni­tas заклю­ча­ет­ся в том, чтобы не отве­чать даже на неко­то­рые серь­ёз­ные и откры­тые нару­ше­ния fi­dei. Ино­гда чело­век под­дер­жи­ва­ет свою dig­ni­ta­tem без­дей­ст­ви­ем (как посту­па­ет Цезарь в отно­ше­нии сол­дат Афра­ния в Испа­нии, или при Мас­си­лии). Конеч­но, в янва­ре 49 г. Цезарь дей­ст­во­вал. Но дело мог­ло обсто­ять ина­че, если кон­фликт был внут­рен­ним, а не внеш­ним и если име­ла место оче­вид­ная и опас­ная чрез­вы­чай­ная ситу­а­ция, устра­нить кото­рую нор­маль­ны­ми инсти­ту­цио­наль­ны­ми сред­ства­ми было невоз­мож­но (напри­мер, ситу­а­ция в Риме в 52 г. и необыч­ное её раз­ре­ше­ние — еди­но­лич­ное кон­суль­ство Пом­пея). Если каза­лось, что боже­ст­вен­ные и чело­ве­че­ские пра­ва (di­vi­na et hu­ma­na) попра­ны, то мож­но было утвер­ждать, что защи­тить dig­ni­ta­tem — и fi­dem pub­li­cam — удаст­ся толь­ко с помо­щью необыч­ных дей­ст­вий.

Как было пока­за­но выше, два упо­ми­на­ния о dig­ni­ta­te в речи Цеза­ря соеди­не­ны вме­сте в идео­ло­ги­че­ском кон­тек­сте, кото­рый дол­жен был напом­нить чита­те­лю о надёж­ной pub­li­ca fi­de Цеза­ря, о том, что он — вер­ный друг, а Пом­пей — невер­ный. Имен­но нена­дёж­ность послед­не­го изо­бра­же­на, рядом с упо­ми­на­ни­ем тер­ми­на dig­ni­tas, как глав­ная при­чи­на раз­ра­зив­ше­го­ся кри­зи­са. Это не выра­же­ние наив­но­го эго­из­ма Цеза­ря. И имен­но с.244 fi­des Цеза­ря рас­смат­ри­ва­ет­ся как воз­мож­ность выхо­да из кри­зи­са, ибо он надё­жен, ува­жа­ет дру­зей, помо­га­ет им и хра­нит вер­ность им и их инте­ре­сам, как и сле­ду­ет посту­пать дру­гу. Он так­же доб­рый рес­пуб­ли­ка­нец, на что долж­но ука­зы­вать осуж­де­ние «небы­ва­ло­го ново­введе­ния» (no­vum exemplum, BC. I. 7), создан­но­го в поли­ти­ке его вра­га­ми.

Сле­ду­ет отме­тить сход­ство это­го выра­же­ния со сло­во­употреб­ле­ни­ем Сал­лю­стия в речи, кото­рую он сочи­нил для Цеза­ря (Cat. 51): (8) no­vom con­si­lium, (19) ge­nus poe­nae no­vum, (27) ma­la exempla, no­vom exemplum, (36) hoc exemplo, (41) no­vom con­si­lium^[30]. Отча­сти, это харак­тер­ная для Сал­лю­стия (как и для Таци­та) инвер­сия ожи­да­ний чита­те­ля. Чита­тель ожи­да­ет от сена­та уме­рен­но­го и рацио­наль­но­го реше­ния (con­si­lius), но сенат не отзы­ва­ет­ся на рацио­наль­ное мне­ние Цеза­ря о том, как сле­ду­ет посту­пить с заго­вор­щи­ка­ми, он отзы­ва­ет­ся во мно­гом нера­цио­наль­ную апел­ля­цию Като­на к муд­ро­сти пред­ков ((52. 30): maio­res nostros, (36) mo­re maio­rum^[31]) и без дол­гих рас­суж­де­ний при­ни­ма­ет реше­ние каз­нить аре­сто­ван­ных граж­дан. Цезарь тоже взы­ва­ет к обы­ча­ям пред­ков (mos maio­rum), но в нача­ле сво­ей речи ясно даёт понять, что для него они пред­по­ла­га­ют (в том, что каса­ет­ся сена­та) выбор в поль­зу разу­ма и сдер­жан­ной уме­рен­но­сти, а не в поль­зу при­ми­тив­ной яро­сти и пани­кёр­ства — и такую же пози­цию он зани­ма­ет, изла­гая собы­тия 49 г. (BC. I. 1—9).

Воз­мож­но, здесь мы тоже видим созна­тель­ный иро­ни­че­ский укол Сал­лю­стия: в чрез­вы­чай­ной ситу­а­ции 63 г. Цезарь гово­рит, что совер­шён­ное нару­ше­ние, по сути, боже­ст­вен­но­го и чело­ве­че­ско­го пра­ва (di­vi­na et hu­ma­na) вполне может оправ­дать какие-то край­ние или необыч­ные меры со сто­ро­ны сена­та, но не выс­шую меру нака­за­ния в отно­ше­нии аре­сто­ван­ных рим­лян; с дру­гой сто­ро­ны, в 49 г. он утвер­жда­ет, что ввиду непо­сред­ст­вен­ной угро­зы для его лич­ной и обще­ст­вен­ной без­опас­но­сти со сто­ро­ны Пом­пея и оли­гар­хов (pau­ci) его соб­ст­вен­ные весь­ма спор­ные край­ние меры в ответ на попра­ние боже­ст­вен­но­го и чело­ве­че­ско­го пра­ва (di­vi­na et hu­ma­na) не толь­ко обос­но­ва­ны, но явля­ют­ся для него (как для ответ­ст­вен­но­го рес­пуб­ли­кан­ца) един­ст­вен­ным реаль­ным выхо­дом. с.245 То есть, внешне кажет­ся, что в 49 г. Цезарь в одном важ­ном аспек­те под­хо­дит очень близ­ко к тому обос­но­ва­нию, кото­рое в 63 г. исполь­зо­вал Катон для при­ня­тия чрез­вы­чай­ных мер. Для ауди­то­рии Сал­лю­стия это, конеч­но, было оче­вид­но. Оче­вид­но было и то, что в 63 г. Катон обос­но­вы­вал смерт­ную казнь без суда для рим­ских граж­дан (как бы винов­ны они ни были, какой бы заслу­жен­ной ни была эта казнь). В 49 г. Цезарь не мог упу­стить из виду, что кажу­ще­е­ся идео­ло­ги­че­ское сход­ство его пози­ции со зна­ме­ни­той аргу­мен­та­ци­ей Като­на в поль­зу необыч­ных мер в ином отно­ше­нии может ока­зать­ся поли­ти­че­ски вред­ным. Это мог­ло подо­греть стра­хи, что в слу­чае его победы после­ду­ют мас­со­вые убий­ства, вме­сто того, чтобы их осла­бить. Поэто­му вполне веро­ят­но, что в 49 г. Цезарь видел необ­хо­ди­мость пока­зать людям, что он всё тот же Цезарь, каким был в 63 г., с точ­ки зре­ния pub­li­cae fi­dei, кото­рую он тогда убеж­дал сенат про­явить в деле кати­ли­на­ри­ев (хотя дей­ст­во­ва­ло SCU). Это­го мож­но было добить­ся с помо­щью важ­ных и зри­мых про­яв­ле­ний снис­хо­ди­тель­но­сти и мило­сер­дия, в усло­ви­ях, когда он мог бы себе поз­во­лить куда более жёст­кие меры, и осо­бен­но — когда дру­гая сто­ро­на совер­ши­ла более чем доста­точ­но кро­ва­вых дея­ний (в Испа­нии, Афри­ке и Гре­ции), чтобы оправ­дать жесто­кую месть с его сто­ро­ны. Мож­но было так­же неопро­вер­жи­мо дока­зать, что его базо­вая идео­ло­ги­че­ская пози­ция очень силь­но отли­ча­ет­ся от пози­ции Като­на, хотя оба счи­та­ют, что попра­ние боже­ст­вен­но­го и чело­ве­че­ско­го пра­ва (di­vi­na et hu­ma­na iura vio­la­ta) может послу­жить обос­но­ва­ни­ем для необыч­ных дей­ст­вий, — то есть, пока­зать, что если Катон все­гда был суров и нера­цио­наль­но бес­ком­про­мис­сен по отно­ше­нию как к дру­зьям, так и к вра­гам, то целью Цеза­ря было рес­пуб­ли­кан­ское равен­ство, кото­рое дости­га­ет­ся с помо­щью рацио­наль­но­го диа­ло­га, сдер­жан­но­сти и вза­им­но­го ком­про­мис­са (даже если это ком­про­мисс с Като­ном, или Пом­пе­ем, или даже более закля­ты­ми вра­га­ми (ini­mi­ci)). Таким обра­зом, сочи­няя свои речи, Сал­лю­стий мог не толь­ко огляды­вать­ся на Фукидида и дру­гих авто­ров, но и через пле­чо бро­сить взгляд на собы­тия в сена­те в янва­ре 49 г. и на с.246 рас­сказ Цеза­ря о них. Прак­ти­че­ски невоз­мож­но пове­рить, что в 42 г. ауди­то­рия Сал­лю­стия не огляды­ва­лась на эти собы­тия⁶⁹.

Dig­ni­tas Цеза­ря, ami­ci­tia Пом­пея

Послед­няя пара упо­ми­на­ний о dig­ni­ta­te в тек­сте Цеза­ря, кото­рый нас инте­ре­су­ет, тоже тес­но свя­за­на друг с дру­гом, а так­же с преды­ду­щей парой. Эти упо­ми­на­ния встре­ча­ют­ся в рас­ска­зе о попыт­ке поссо­рив­ших­ся дру­зей (ami­ci), Цеза­ря и Пом­пея, свя­зать­ся друг с дру­гом через посред­ни­ков. После того, как Цезарь, по его соб­ст­вен­но­му выра­же­нию, «позна­ко­мил­ся с настро­е­ни­ем сол­дат» (cog­ni­ta mi­li­tum vo­lun­ta­te), он начал воен­ные дей­ст­вия. Вско­ре после это­го у него состо­я­лись встре­чи с дву­мя пред­ста­ви­те­ля­ми про­ти­во­по­лож­но­го лаге­ря. Одним из них был моло­дой Луций Цезарь, сын одно­го из лега­тов Цеза­ря (кон­су­ла 64 г., кото­ро­го тоже зва­ли Цеза­рем). Вто­рым — пре­тор Луций Рос­ций. Неиз­вест­но, какое сте­че­ние обсто­я­тельств све­ло этих гос­под с Цеза­рем, хотя Пом­пей явно пору­чил им посла­ния к Цеза­рю, ибо об этом сооб­ща­ет сам Цезарь. Одна­ко иссле­до­ва­те­ли, изу­чаю­щие нача­ло граж­дан­ской вой­ны (напри­мер, Курт фон Фриц), дол­гое вре­мя счи­та­ли, что оба этих чело­ве­ка высту­па­ли как послы сена­та. Если бы это было так, то они, таким обра­зом, пере­да­ли бы Цеза­рю два отдель­ных посла­ния: офи­ци­аль­ное от сена­та и неофи­ци­аль­ное, «побоч­ное» от Пом­пея. В 1960 г. этот тезис опро­верг Д. Р. Шекл­тон Бэй­ли⁷⁰. Таким обра­зом, здесь мы име­ем дело с содер­жа­ни­ем част­но­го с.247посла­ния, кото­рое они при­вез­ли Цеза­рю от Пом­пея. Вот важ­ная для нас часть тек­ста BC. I. 8:

Кажет­ся, что в этом пас­са­же пози­ция меня­ет­ся на гла­зах чита­те­ля, ибо Пом­пей обра­ща­ет­ся к вопро­су о пат­рио­тиз­ме Цеза­ря. На самом деле, после­до­ва­тель­ность здесь не нару­ша­ет­ся. Преды­ду­щие утвер­жде­ния Цеза­ря про обструк­ци­о­низм Пом­пея в отно­ше­нии его мир­ных пред­ло­же­ний и свя­зан­ных с ним вопро­сов в зна­чи­тель­ной мере сни­ма­ют ост­ро­ту обви­не­ний Пом­пея. В пер­вых гла­вах Пом­пей пре­сле­ду­ет эго­и­сти­че­ские цели, и это опро­вер­га­ет его при­тя­за­ния на роль защит­ни­ка инте­ре­сов государ­ства. с.248 Поэто­му изло­же­ние част­но­го посла­ния Пом­пея у Цеза­ря содер­жит силь­ный отзвук иро­нии. Это посла­ние выглядит оскор­би­тель­ным и покро­ви­тель­ст­вен­ным, а так­же лжи­вым. Когда Пом­пей через посред­ни­ка утвер­жда­ет, что жела­ет очи­стить­ся от попре­ков в гла­зах Цеза­ря, то не гово­рит, что верен их друж­бе. Он заяв­ля­ет, что государ­ст­вен­ные сооб­ра­же­ния выше, чем fi­des друж­бе с Цеза­рем. Тако­ва была рес­пуб­ли­кан­ская орто­док­сия.

Но даже эта орто­док­сия была слож­ной. В трак­та­те «О друж­бе» (X. 35—37 и 50) Цице­рон изла­га­ет после­до­ва­тель­ную идео­ло­ги­че­скую пози­цию, соглас­но кото­рой чело­век нико­гда не дол­жен про­сить сво­его дру­га совер­шить ради себя бес­чест­ный посту­пок, в том чис­ле и под­нять ору­жие про­тив пра­ви­тель­ства. Одна­ко в «Филип­пи­ках» Цице­рон сам дает идео­ло­ги­че­ское обос­но­ва­ние воору­жен­но­му сопро­тив­ле­нию про­тив закон­но­го кон­су­ла и про­ма­ги­ст­ра­та Анто­ния в 44/43 гг. Мы виде­ли так­же, что Цице­рон рас­смат­ри­вал воз­мож­ность про­ти­во­дей­ст­вия сво­е­му изгна­нию насиль­ст­вен­ны­ми мето­да­ми, даже если бы это потре­бо­ва­ло от него и его близ­ких дру­зей и сто­рон­ни­ков вос­про­ти­вить­ся силам, кото­рые воз­глав­ля­ли кон­су­лы. А в 43 г.^[32] в пере­пис­ке со сво­им дру­гом-цеза­ри­ан­цем Гаем Мати­ем Цице­рон, види­мо, при­зна­ёт суще­ст­во­ва­ние леги­тим­но­го нрав­ст­вен­но­го кон­флик­та меж­ду лич­ной вер­но­стью и сооб­ра­же­ни­я­ми мира и бла­га для общи­ны и слож­ность подоб­ных ситу­а­ций. Так он пишет Матию (Fam. XI. 27. 4), что до сих пор не зна­ет, про­дик­то­ва­но ли его реше­ние при­со­еди­нить­ся к Пом­пею в граж­дан­ской войне вме­сто того, чтобы сохра­нять ней­тра­ли­тет, сты­дом (pu­dor) или дол­гом (of­fi­cium) — или же про­сто слу­чай­но­стью (for­tu­na). Мно­же­ство писем Цице­ро­на за этот пери­од под­твер­жда­ют, что он очень коле­бал­ся, решая, какой путь ему избрать. Он посто­ян­но бил­ся над вопро­сом, тре­бу­ет ли под­дер­жать Пом­пея pub­li­ca fi­des — или все­го лишь лич­ное бла­го­де­я­ние (be­ne­fi­cium), кото­рое он полу­чил от Пом­пея (когда послед­ний помог Цице­ро­ну вер­нуть­ся из изгна­ния). Шекл­тон Бэй­ли счи­та­ет, что в этом с.249 пас­са­же of­fi­cium озна­ча­ет долг по отно­ше­нию к Пом­пею⁷¹. Это не исклю­ча­ет, что реше­ние Цице­ро­на моти­ви­ро­ва­лось и pub­li­ca fi­de; это все­го лишь озна­ча­ет, что она не была глав­ной его при­чи­ной. Ответ Матия Цице­ро­ну (Fam. XI. 28. 2) свиде­тель­ст­ву­ет (неза­ви­си­мо от того, какой счи­тать кон­сти­ту­ци­он­ную пози­цию Матия отно­си­тель­но государ­ства в 49—43 гг.), что хотя про­тив­ни­ки обви­ня­ют его в том, что раз­но­об­раз­ные пуб­лич­ные про­яв­ле­ния ува­же­ния к памя­ти уби­то­го Цеза­ря с его сто­ро­ны нару­ша­ют pub­li­cam fi­dem, сам Матий с этим не согла­сен, оста­ва­ясь при этом цели­ком на рес­пуб­ли­кан­ской поч­ве.

С точ­ки зре­ния Цеза­ря (как она пред­став­ле­на чита­те­лю), утвер­жде­ние Пом­пея, буд­то государ­ст­вен­ные сооб­ра­же­ния взя­ли верх над его вер­но­стью (fi­des) друж­бе с Цеза­рем, опро­вер­га­ет­ся убеж­де­ни­ем это­го послед­не­го в том, что Пом­пей вооб­ще не дей­ст­ву­ет в инте­ре­сах рес­пуб­ли­ки, а лишь защи­ща­ет своё соб­ст­вен­ное поло­же­ние в государ­стве. С точ­ки зре­ния пред­по­ла­гае­мо­го чита­те­ля, посла­ние Пом­пея, веро­ят­но, опро­вер­га­ет­ся пред­ше­ст­ву­ю­щим опи­са­ни­ем дей­ст­вий Пом­пея по подав­ле­нию три­бу­нов. Одна­ко сле­ду­ет отме­тить, что зна­че­ние име­ет и рас­по­ло­же­ние в тек­сте это­го посла­ния Пом­пея. Сло­во dig­ni­tas, употреб­лён­ное Пом­пе­ем, взы­ва­ет к fi­dei Цеза­ря, посколь­ку под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что он тре­бу­ет от Цеза­ря пол­но­стью пожерт­во­вать соб­ст­вен­ны­ми инте­ре­са­ми. Как Цезарь, так и его чита­те­ли зна­ли, что в неко­то­рых слу­ча­ях fi­des дей­ст­ви­тель­но тре­бу­ет от чело­ве­ка пол­но­го самоот­ре­че­ния. Цезарь знал так­же, что сло­ва, кото­рые Пом­пей пере­да­ёт ему при­ват­но, мно­гие гово­рят пуб­лич­но, обсуж­дая теку­щие собы­тия. Посколь­ку он не мог про­сто отмах­нуть­ся от этой кри­ти­ки сво­их дей­ст­вий, он решил отве­сти ей в тек­сте такое место, где эту аргу­мен­та­цию мож­но повер­нуть в его поль­зу. Обви­не­ния Пом­пея про­сто не вызы­ва­ют дове­рия с.250 у чита­те­ля. Они про­ти­во­ре­чат «стра­стям и пар­тий­ной при­страст­но­сти» пом­пе­ян­цев, кото­рые чита­тель видел в пер­вых гла­вах «Граж­дан­ской вой­ны». А если гово­рить о реаль­но­сти, то чита­тель зна­ет, что, сколь бы ни важ­ны были кон­сти­ту­ци­он­ные вопро­сы, любое реше­ние долж­но было при­ве­сти к при­ми­ре­нию двух чело­век, Пом­пея и Цеза­ря. Поэто­му Цезарь здесь поз­во­ля­ет кажу­щим­ся тре­бо­ва­ни­ям fi­dei (насколь­ко они свя­за­ны с dig­ni­ta­te) идео­ло­ги­че­ски под­нять­ся над друж­бой (ami­ci­tia) и вклю­чить в себя поня­тие о выс­шей вер­но­сти рес­пуб­ли­ке. В сво­ём рас­ска­зе он может сде­лать это без­бо­лез­нен­но и успеш­но не про­сто пото­му, что он умный автор, но и пото­му, что (1) суще­ст­во­ва­ли, как выра­жа­ет­ся Лин­тотт, раз­ные мне­ния о том, что явля­ет­ся пра­виль­ным; (2) самые глу­пые его чита­те­ли явно пони­ма­ли, что невер­но было бы ска­зать, буд­то поли­ти­че­ский кон­фликт никак не свя­зан с раз­ры­вом друж­бы (ami­ci­tia), соеди­няв­шей Цеза­ря и Пом­пея. Поэто­му попыт­ка Пом­пея заявить, что его поли­ти­че­ская пози­ция (фак­ти­че­ски) не явля­ет­ся новой и, сле­до­ва­тель­но, его послед­ние дей­ст­вия, яко­бы пред­при­ня­тые в соот­вет­ст­вии с ней, не име­ют ника­ко­го отно­ше­ния к их друж­бе, несо­мнен­но, пока­за­лась бы рим­ско­му чита­те­лю весь­ма подо­зри­тель­ной — при­ме­ром дур­ной fi­dei.

Вер­нув про­тив­ни­кам их обви­не­ния, Цезарь воз­вра­ща­ет­ся к теме сво­ей друж­бы (ami­ci­tia) с Пом­пе­ем. Она рас­смат­ри­ва­ет­ся как глав­ная сфе­ра кон­флик­та и аре­на, на кото­рой мож­но най­ти реше­ние кри­зи­са. В пер­вом же пред­ло­же­нии гла­вы BC. I. 9 Цезарь под­чёр­ки­ва­ет лич­ный харак­тер кон­флик­та:

Далее в гла­ве BC. I. 9 он утвер­жда­ет, что хотя по-преж­не­му испы­ты­ва­ет лич­ную обиду (ввиду нару­ше­ния их друж­бы), одна­ко всё ещё жела­ет встре­тить­ся с Пом­пе­ем, и что мир воз­мо­жен, если они при­дут к согла­ше­нию, чего добить­ся нетруд­но (par­vo la­bo­re). За этим сле­ду­ет хоро­шо извест­ное упо­ми­на­ние о его dig­ni­ta­te: Si­bi sem­per pri­mam fuis­se dig­ni­ta­tem vi­ta­que po­tio­rem. «Он все­гда ста­вил на пер­вом плане свою честь и ценил ее выше жиз­ни». Это заяв­ле­ние не сто­ит в гор­дом оди­но­че­стве. Это выра­же­ние выбра­но спе­ци­аль­но, чтобы напом­нить чита­те­лю, что Цезарь здесь отве­ча­ет на тре­бо­ва­ние, кото­рое Пом­пей предъ­явил ему через Луция Цеза­ря и Рос­ция в преды­ду­щей гла­ве. Dig­ni­tas в этом пас­са­же дей­ст­ви­тель­но пере­да­ёт зна­че­ние обще­ст­вен­но­го поло­же­ния, но так­же под­чёр­ки­ва­ет, что Цезарь пре­тен­ду­ет на соот­вет­ст­вие сво­е­му поло­же­нию, на вер­ность (fi­des) со сто­ро­ны Пом­пея, кото­рую Пом­пей нару­шил и от кото­рой теперь (BC. I. 8) отре­ка­ет­ся. Поэто­му в осталь­ной части гла­вы BC. I. 9 он не про­сто пере­чис­ля­ет свои обиды на вра­гов, не про­сто гово­рит о сво­их пра­вах — он под­чёр­ки­ва­ет своё тер­пе­ние и само­об­ла­да­ние перед лицом про­во­ка­ции (что соот­вет­ст­ву­ет «высо­ким тре­бо­ва­ни­ям» рим­ской тра­ди­ции само­за­щи­ты) и свою готов­ность и далее жерт­во­вать сво­ей вла­стью и поло­же­ни­ем ради обще­го бла­га:

с.252 Как и в слу­чае с ала­трий­ца­ми в пас­са­же из речи «В защи­ту Клу­ен­ция», про­ци­ти­ро­ван­ном выше, эта пред­по­ла­гае­мая жерт­вен­ность долж­на рас­смат­ри­вать­ся как про­дик­то­ван­ная dig­ni­ta­te, чув­ст­вом dig­ni­ta­tis, кото­рое явля­ет­ся пря­мым отве­том на тре­бо­ва­ния fi­dei.

Но обиды, кото­рые Цезарь пере­чис­ля­ет в гла­ве BC. I. 9, весь­ма зна­чи­тель­ны. Они долж­ны свя­зать его дело с pub­li­ca fi­de. Упо­мя­нув о сво­ей dig­ni­ta­te, Цезарь гово­рит о сво­ём огор­че­нии в свя­зи с тем, что милость (be­ne­fi­cium), пре­до­став­лен­ная ему рим­ским наро­дом (po­pu­lus Ro­ma­nus), отни­ма­ет­ся у него из-за оскорб­ле­ния (con­tu­me­lia) со сто­ро­ны его лич­ных вра­гов. Он утвер­жда­ет так­же, что лиша­ет­ся шести меся­цев импе­рия и в резуль­та­те вынуж­ден лич­но явить­ся в Рим, чтобы доби­вать­ся кон­суль­ства, хотя закон рим­ско­го наро­да пре­до­ста­вил ему пра­во заоч­но­го соис­ка­ния. Цезарь здесь оспа­ри­ва­ет пра­во сена­та отме­нять зако­ны (le­ges) 55 и 52 гг., кото­рые пре­до­ста­ви­ли ему воен­ную власть и пра­во на заоч­ное соис­ка­ние (ra­tio ab­sen­tis), а так­же кон­сти­ту­ци­он­ную леги­тим­ность зако­на 52 г., соглас­но кото­ро­му сенат, а не народ, дол­жен был назна­чать про­ма­ги­ст­ра­тов и опре­де­лять их про­вин­ции. Кро­ме того, два леги­о­на, выведен­ные из-под его коман­до­ва­ния для служ­бы в Пар­фии, взя­ты под лож­ным пред­ло­гом (quae ab se si­mu­la­tio­ne Par­thi­ci bel­li sint ab­duc­tae) — пря­мое обви­не­ние в дур­ной fi­de.

Глав­ная мысль гла­вы BC. I. 9 состо­ит в том, что dig­ni­tas оста­ёт­ся преж­де все­го не эго­и­сти­че­ским при­тя­за­ни­ем, а при­тя­за­ни­ем на fi­dem. Это ста­но­вит­ся оче­вид­ным, когда Цезарь утвер­жда­ет, что готов пере­не­сти ума­ле­ние сво­его ста­ту­са (ad om­nia se des­cen­de­re pa­ra­tum). Поэто­му мож­но даже счесть, что dig­ni­tas Цеза­ря даёт ему пра­во играть роль миротвор­ца. Если бы в дан­ном месте сло­во dig­ni­tas име­ло какое-то иной смысл, чем тот, кото­рый оно явно име­ло в преды­ду­щих двух гла­вах, это было бы не про­сто непо­сле­до­ва­тель­но­стью, но бес­смыс­ли­цей: поня­тие dig­ni­tas вне­зап­но пере­ста­ло бы озна­чать fi­dem имен­но в том месте рас­ска­за, где силь­нее все­го тре­бу­ет­ся при­тя­за­ние на fi­dem. Ибо здесь Цезарь дела­ет с.253 мир­ное пред­ло­же­ние, кото­рое будет твёр­до скреп­ле­но, когда они с Пом­пе­ем пожмут друг дру­гу руки — бук­валь­ный сим­вол fi­dei: Haec quo fa­ci­lius cer­tis­que con­di­cio­ni­bus fiant et iureiu­ran­do san­cian­tur, aut ip­se prop­rius ac­ce­dat aut se pa­tia­tur ac­ce­de­re: fo­re, uti per col­lo­quia om­nes contro­ver­siae com­po­nan­tur^[33]. Боль­шое тер­пе­ние Цеза­ря, кото­рое он под­чёр­ки­ва­ет выше (hanc ta­men, и т. д.) и выра­жен­ная им готов­ность посту­пить­ся вла­стью и поло­же­ни­ем (при усло­вии, что Пом­пей посту­пит так же) здесь долж­ны рас­смат­ри­вать­ся как непо­сред­ст­вен­ное выра­же­ние его dig­ni­ta­tis и бла­го­род­ный ответ на напад­ки Пом­пея на dig­ni­ta­tem его друж­бы. Но это не име­ло бы смыс­ла, если бы dig­ni­tas здесь озна­ча­ла про­сто «ранг» или «высо­кое поло­же­ние» или нечто подоб­ное. Зато это выра­же­ние очень умест­но, если счи­тать, что оно преж­де все­го отно­сит­ся к fi­dei.

Итак: Цезарь утвер­жда­ет, что dig­ni­tas ему доро­же жиз­ни, так как хочет убедить чита­те­ля, что явля­ет­ся надёж­ным парт­нё­ром по пере­го­во­рам, а не эго­и­стич­ным оппор­ту­ни­стом или аван­тю­ри­стом. В этих важ­ней­ших гла­вах он под­черк­нул свою dig­ni­ta­tem, сре­ди про­чих при­чин, пото­му что видел в этом спо­соб дистан­ци­ро­вать­ся в обще­ст­вен­ном мне­нии от Сул­лы⁷². Это заяв­ле­ние долж­но было уси­ли­вать, а не ослаб­лять его заяв­лен­ную в тек­сте пози­цию искрен­не­го и убеж­дён­но­го рес­пуб­ли­кан­ца. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет связь меж­ду dig­ni­ta­te и fi­de, кото­рая посто­ян­но под­чёр­ки­ва­ет­ся в тек­сте. Цезарь про­воз­гла­ша­ет dig­ni­ta­tem не для того, чтобы вос­пре­пят­ст­во­вать уре­гу­ли­ро­ва­нию, а для того, чтобы под­твер­дить, что мир и прав­да воз­мо­жен, так как ему мож­но дове­рять. Напро­тив, Пом­пей вызвал вой­ну тем, что пре­дал свою друж­бу с Цеза­рем и, сле­до­ва­тель­но, оскор­бил его dig­ni­ta­tem. В тек­сте его при­тя­за­ние на dig­ni­ta­tem сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как идео­ло­ги­че­скую осно­ву для с.254 мило­серд­но­го и гуман­но­го обра­ще­ния с побеж­дён­ны­ми вра­га­ми при Кор­фи­нии (что станет сле­дую­щим пред­ме­том рас­смот­ре­ния). При Кор­фи­нии Цезарь демон­стри­ру­ет, что в сво­их дей­ст­ви­ях и поступ­ках он имен­но тот, кем себя объ­яв­ля­ет.

В «Граж­дан­ской войне» Цезарь пода­ёт себя пуб­ли­ке как чело­ве­ка, про­явив­ше­го выдаю­щу­ю­ся fi­dem на про­тя­же­нии все­го кри­зи­са, как пока­зы­ва­ет (и будет пока­зы­вать даль­ше) его под­держ­ка дру­зей и дове­рие к ним, его выдаю­щи­е­ся услу­ги, ока­зан­ные государ­ству, его тер­пе­ние и само­об­ла­да­ние перед лицом про­из­во­ла и оскорб­ле­ний. «Но как насчёт его под­готов­ки к войне? — можем мы спро­сить. — Раз­ве умол­ча­ние о воен­ных при­готов­ле­ни­ях не ума­ли­ло бы его fi­dem?» Если отве­тить корот­ко — ума­ли­ло бы. Это ясно из того, насколь­ко искус­но он упо­ми­на­ет — всё же — о ран­ней моби­ли­за­ции его сил, сра­зу после обра­ще­ния к XIII леги­о­ну. Цезарь утвер­жда­ет, что сол­да­ты XIII леги­о­на при­сут­ст­во­ва­ли на месте лишь пото­му, что он вызвал их в нача­ле «сму­ты» (tu­mul­tus), а осталь­ные под­чи­нён­ные ему сол­да­ты (то есть, его галль­ские леги­о­ны) ещё не «подо­шли»⁷³. Види­мо, он при­зна­ёт это пото­му, что пони­ма­ет необ­хо­ди­мость при­знать свои оче­вид­ные при­готов­ле­ния к войне. При­ме­ча­тель­но, что он не пишет всей прав­ды о хро­но­ло­гии этих манёв­ров⁷⁴. Для наше­го иссле­до­ва­ния важ­но, что он пред­став­ля­ет мате­ри­ал таким обра­зом, с.255 что ста­но­вит­ся ясно: он вос­при­им­чив к реак­ции пуб­ли­ки. Если бы текст созда­вал впе­чат­ле­ние, что Цезарь слиш­ком хоро­шо под­гото­вил­ся к воен­но­му столк­но­ве­нию, то его ауди­то­рия сде­ла­ла бы вывод, что он вёл пере­го­во­ры с сена­том недоб­ро­со­вест­но.

Поэто­му сле­ду­ет крат­ко задать­ся вопро­сом: мог­ло ли обман­чи­вое, тен­ден­ци­оз­ное изло­же­ние этих вопро­сов (вре­мя и место обра­ще­ния к XIII леги­о­ну — кото­рое состо­я­лось после выхо­да из про­вин­ции, а не до него, — хро­но­ло­гия рас­по­ря­же­ний о моби­ли­за­ции) у Цеза­ря нане­сти серь­ёз­ный ущерб его fi­dei в гла­зах ауди­то­рии? Я пола­гаю, что отве­тить сле­ду­ет отри­ца­тель­но. То есть, я вполне согла­сен с ана­ли­зом это­го же, по суще­ству, вопро­са у Джо­на Кар­те­ра. Как выра­жа­ет­ся Кар­тер, из рас­ска­за Цеза­ря скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что он не пред­при­ни­мал ника­ких воен­ных шагов, пока сенат не при­нял реше­ния, опи­сан­ные в BC. I. 6⁷⁵. Цезарь изо­бра­жа­ет дело так, слов­но отве­ча­ет на угро­зу. Одна­ко, как отме­ча­ет Кар­тер, не может быть сомне­ний в том, что Цезарь дей­ст­во­вал немед­лен­но после того, как полу­чил изве­стия о собы­ти­ях, опи­сан­ных в BC. I. 5, а не BC. I. 6⁷⁶. То есть, Цезарь созна­тель­но скры­ва­ет быст­ро­ту сво­ей реак­ции и «созда­ёт впе­чат­ле­ние, что его вра­ги зашли даль­ше, чем они зашли на самом деле, когда он решил пред­при­нять наступ­ле­ние»⁷⁷. С дру­гой сто­ро­ны, Кар­тер отме­ча­ет — и это важ­но, — что чрез­вы­чай­ные меры, опи­сан­ные в BC. I. 6 (такие, как пре­до­став­ле­ние импе­рия част­ным лицам (pri­va­ti)), не обу­слов­ле­ны эти­ми дей­ст­ви­я­ми Цеза­ря. Кар­тер пола­га­ет, что они неумо­ли­мо сле­до­ва­ли из реши­мо­сти с.256 вра­гов Цеза­ря сокру­шить его и логи­че­ски обра­зу­ют еди­ное целое с преды­ду­щи­ми собы­ти­я­ми. Поэто­му Кар­тер дела­ет вывод: «Хро­но­ло­ги­че­ское сме­ще­ние спо­соб­ст­ву­ет ясно­сти ана­ли­за и по суще­ству не иска­жа­ет прав­ды, как её видел Цезарь»⁷⁸. Это самое глав­ное. Таким обра­зом, я пола­гаю, что ауди­то­рия, ско­рее все­го, не при­да­ва­ла зна­че­ния тому, что в BC. I. 7 Цезарь явно под­прав­ля­ет фак­ты, посколь­ку не счи­та­ла, что его обман здесь ста­вит под сомне­ние его убеди­тель­ные аргу­мен­ты про­тив оли­гар­хии (pau­ci) или его искрен­ность и досто­вер­ность.

Более того, насколь­ко мож­но видеть, при­готов­ле­ния Цеза­ря к наступ­ле­нию были мини­маль­ны­ми, и их мас­штаб не обя­за­тель­но пред­опре­де­лял про­вал мир­ных пере­го­во­ров, кото­рые в тече­ние несколь­ких недель велись в раз­ных кру­гах. Как мы виде­ли, когда 7 янва­ря 49 г. про­тив Цеза­ря было при­ня­то SCU, с ним был один лишь толь­ко XIII леги­он (см. App. BC. II. 23: 5000 пехо­тин­цев и 300 кон­ни­ков). Извест­но, что в нача­ле декаб­ря (после того, как кон­су­лы в нару­ше­ние кон­сти­ту­ции пре­до­ста­ви­ли Пом­пею выс­шее воен­ное коман­до­ва­ние имен­но про­тив Цеза­ря), Кури­он сове­то­вал ему немед­лен­но скон­цен­три­ро­вать все вой­ска на севе­ре Ита­лии и дви­нуть­ся на Рим, но Цезарь отверг этот совет и решил про­дол­жать пере­го­во­ры (App. BC. II. 32). Эти пере­го­во­ры, види­мо, были близ­ки к успе­ху. В первую неде­лю янва­ря Цице­рон сыг­рал важ­ную роль в дости­же­нии ком­про­мис­са с дру­зья­ми Цеза­ря в Риме, пред­у­смат­ри­вав­ше­го сохра­не­ние за Цеза­рем лишь одно­го леги­о­на и Илли­ри­ка. Пом­пей был готов усту­пить, но Лен­тул и Катон не дали сво­его согла­сия (Plut. Caes. 31. 1—2; Pomp. 59. 2—4)⁷⁹. с.257 Вел­лей Патер­кул сооб­ща­ет, что Цезарь при­нял эти усло­вия (II. 49. 4). Здесь важ­но то, что Цезарь осо­знан­но отка­зал­ся от моби­ли­за­ции всех сво­их войск⁸⁰ и решил до нача­ла воен­ных дей­ст­вий (пусть даже он начал их рань­ше, чем утвер­жда­ет) оста­вить при себе все­го один леги­он и неболь­шое чис­ло вспо­мо­га­тель­ных войск (при­мер­но столь­ко, сколь­ко ему оста­ви­ли бы соглас­но пред­ло­жен­но­му согла­ше­нию), а зна­чит, при­готов­ле­ния, кото­рые он дей­ст­ви­тель­но пред­при­нял, име­ли не столь боль­шой мас­штаб, чтобы поста­вить под сомне­ние его утвер­жде­ние, что он вёл пере­го­во­ры доб­ро­со­вест­но⁸¹.

Таким обра­зом, в тек­сте имен­но fi­des Цеза­ря посто­ян­но (как мы увидим) побуж­да­ет его доби­вать­ся ком­про­мисс­но­го уре­гу­ли­ро­ва­ния, и дело вовсе не в том, что некое дей­ст­вие или посту­пок его вра­гов спер­ва дали ему надеж­ду на успех это­го пред­при­я­тия (посла­ние от Пом­пея пока­зы­ва­ет чита­те­лю, что это не так). Свиде­тель­ст­вом fi­dei в тек­сте слу­жит даже то, что он остав­ля­ет две­ри для при­ми­ре­ния откры­ты­ми, когда воз­дер­жи­ва­ет­ся от пол­но­го очер­не­ния Пом­пея и изо­бра­жа­ет его как (отча­сти) с.258 жерт­ву обма­на со сто­ро­ны людей, кото­рые неко­гда были вра­га­ми (ini­mi­ci) не толь­ко Цеза­ря, но и его соб­ст­вен­ны­ми (BC. I. 4. 4). В неко­то­ром смыс­ле Цезарь здесь под­ра­зу­ме­ва­ет, что попыт­ка вос­ста­но­вить с ним друж­бу будет вполне соот­вет­ст­во­вать dig­ni­ta­ti Пом­пея и будет истол­ко­ва­на таким обра­зом в рам­ках куль­ту­ры — то есть не повле­чёт за собой ума­ле­ние чести Пом­пея.

Воз­мож­но, сто­ит нена­дол­го оста­но­вить­ся, чтобы сно­ва объ­яс­нить, поче­му же fi­des игра­ет такую важ­ную роль. Дэвид Эпш­тейн очень хоро­шо сфор­му­ли­ро­вал суть дела: для рим­лян fi­des часто игра­ла роль идео­ло­гии, объ­еди­няя груп­пи­ров­ки, боров­ши­е­ся за власть. Сила такой поли­ти­че­ской груп­пи­ров­ки зави­се­ла от силы отно­ше­ний, свя­зы­ваю­щих её в еди­ное целое, и все рим­ские поли­ти­ки были заин­те­ре­со­ва­ны в надёж­но­сти этих свя­зей. Вся­кое нару­ше­ние кодек­са поведе­ния, кото­рый регу­ли­ро­вал отно­ше­ния, осно­ван­ные на fi­de, вызы­ва­ло глу­бо­кое воз­му­ще­ние и при­во­ди­ло не про­сто к пре­кра­ще­нию вся­ких кон­так­тов, но и к враж­де (ini­mi­ci­tiae)⁸².

Судя по тек­сту Цеза­ря, он счи­та­ет, что дей­ст­ву­ет в рам­ках рес­пуб­ли­кан­ской тра­ди­ции само­за­щи­ты, и при этом в рам­ках поли­ти­че­ской сети, кото­рая спле­те­на из бес­чис­лен­ных лич­ных вза­и­моот­но­ше­ний, функ­ци­о­ни­ру­ю­щих в целом так, как пред­по­ла­га­ет Эпш­тейн. Рим­ляне виде­ли гра­ни­цу меж­ду «обще­ст­вен­ной» и «част­ной» сфе­рой обя­за­тельств и вер­но­сти, но на прак­ти­ке она была весь­ма про­ни­цае­мой. Имен­но мне­ние о том, что некто — чело­век fi­dei, вызы­ва­ло дове­рие (к кому бы то ни было, к чему бы то ни было) — в гораздо боль­шей мере, чем мне­ние, что некто верен рес­пуб­ли­ке на сло­вах, мог­ло побудить дру­гих к тому, чтобы дове­рять ему про­сто по этой при­чине или хра­нить вер­ность рес­пуб­ли­ке. О сво­ей вер­но­сти государ­ству (res pub­li­ca) мог заяв­лять кто угод­но⁸³. Имен­но это зна­че­ние име­ет поня­тие fi­des в про­ци­ти­ро­ван­ных выше пас­са­жах Ливия и Фло­ра, и имен­но его име­ет в виду Цезарь, отста­и­вая dig­ni­ta­tem.

с.259 Крат­ко сум­ми­ру­ем выво­ды этой гла­вы. Преж­де все­го, нас инте­ре­су­ет, какое зна­че­ние име­ет сло­во dig­ni­tas в BC. I. 7—9. Я дока­зы­ваю, что, когда Цезарь упо­ми­на­ет здесь о сво­ей dig­ni­ta­te (и употреб­ля­ет это сло­во в свя­зи со сво­ей друж­бой (ami­ci­tia) с Пом­пе­ем), то это под­ра­зу­ме­ва­ет при­тя­за­ние на fi­dem и на поведе­ние, соот­вет­ст­ву­ю­щее pub­li­cae fi­dei. Иссле­до­ва­те­ли почти все­гда при­рав­ни­ва­ют этот тер­мин к поня­ти­ям ран­га и ста­ту­са⁸⁴. Но если бы зна­че­ние дан­но­го сло­ва в BC. I. 7—9 этим и огра­ни­чи­ва­лось, то неиз­беж­но воз­ни­ка­ло бы про­ти­во­ре­чие с дру­ги­ми утвер­жде­ни­я­ми Цеза­ря в тек­сте — о том (по сути), что он руко­вод­ст­ву­ет­ся pub­li­ca fi­de, а не част­ны­ми инте­ре­са­ми. Одна­ко мы виде­ли (во мно­гом бла­го­да­ря рабо­те Ж. Элле­гу­а­ра), что рим­ляне усмат­ри­ва­ли важ­ную вза­и­мо­связь меж­ду dig­ni­ta­te и fi­de. Мы виде­ли так­же, что эта вза­и­мо­связь не обя­за­тель­но и не все­гда тре­бу­ет от чело­ве­ка, обла­даю­ще­го dig­ni­ta­te, воз­дер­жи­вать­ся от при­ме­не­ния наси­лия при отста­и­ва­нии сво­их при­тя­за­ний, если подоб­ные дей­ст­вия озна­ча­ют сопро­тив­ле­ние воору­жён­ным силам закон­но­го рим­ско­го пра­ви­тель­ства. Иссле­до­ва­те­ли часто утвер­жда­ют (как пра­ви­ло, на осно­ва­нии пас­са­жа Cic. Att. VII. 11. 1), буд­то в Риме обыч­но счи­та­лось, что dig­ni­tas не поз­во­ля­ет рим­ско­му ари­сто­кра­ту леги­тим­но заяв­лять о соб­ст­вен­ной само­за­щи­те про­тив пра­ви­тель­ства. Одна­ко мы виде­ли, что сам Цице­рон в этом вопро­се непо­сле­до­ва­те­лен. В речи «В защи­ту Сестия» ора­тор счёл необ­хо­ди­мым объ­яс­нить сво­им слу­ша­те­лям-ари­сто­кра­там, поче­му он не под­нял ору­жие для само­за­щи­ты в 58 г., хотя в этом слу­чае он и его защит­ни­ки долж­ны были бы высту­пить про­тив пра­ви­тель­ст­вен­ных войск под коман­до­ва­ни­ем одно­го или обо­их кон­су­лов. Это пред­по­ла­га­ет, что идея об исполь­зо­ва­нии силы в поли­ти­ке не была совер­шен­но чуж­да рим­ским пред­став­ле­ни­ям при любых обсто­я­тель­ствах. Таким обра­зом, в утвер­жде­нии Цеза­ря, что он име­ет мораль­ное пра­во с.260 в дан­ных обсто­я­тель­ствах пред­при­нять фор­маль­но неза­кон­ные дей­ст­вия в защи­ту сво­ей dig­ni­ta­tis, ауди­то­рия, ско­рее все­го, не усмот­ре­ла бы про­ти­во­ре­чия с его утвер­жде­ни­ем, что он явля­ет­ся доб­рым рес­пуб­ли­кан­цем.