После мартовских ид
Перевод с англ. Т. Г. Баранниковой под ред. О. В. Любимовой.
Если не указано иное, тексты источников приводятся в следующих переводах (с небольшими изменениями): Цицерон. «Против Катилины; Филиппики», «Письма», — в переводе
I
с.211 Самое раннее сохранившееся описание убийства Цезаря — это яркий и драматичный рассказ Николая Дамасского, вероятно, написанный около 15 г. н. э.1:
При его входе весь сенат встал в молчании в знак уважения к нему. А приготовившиеся нанести ему удар уже стояли вокруг него. Первым к нему подошёл Туллий Цимбр, брат которого был сослан Цезарем. Под предлогом усердной просьбы за этого брата он близко подошёл к нему, ухватился за его тогу, и казалось, что он производит движения более дерзкие, чем человек, держащий руки под одеждой; при этом он мешал Цезарю подняться, если бы он этого хотел, и действовать руками. Когда же Цезарь с раздражением выявил своё неудовольствие…
Держать руки не на виду, а внутри тоги было знаком уважения2. Светоний добавляет, что Цезарь воспротивился действиям Цимбра: «Это уже насилие!» — закричал он. Аппиан уточняет, что Цимбр потянул с.212 тогу с шеи Цезаря и крикнул: «Что вы медлите, друзья?3» Согласно Плутарху и Диону Кассию, потянув тогу, Цимбр подал знак к нападению4. Николай Дамасский продолжает рассказ о том, как убийцы «приступили к действиям»5:
Быстро обнажив свои кинжалы, они все бросились на него. Сервилий Каска первым наносит ему удар мечом в левое плечо, чуть выше ключицы; он нацелился на неё, но от волнения промахнулся.
Или тут испорчен текст, или Николай Дамасский неправильно понял источник6. И Плутарх и Аппиан подчёркивают, где стоял Каска: позади Цезаря, перегнувшись через его голову7. Аппиан пишет, что он ударил в горло, Плутарх — что он ранил Цезаря в шею, около плеча8. Так как он стоял слева, ясно, что он держал кинжал вертикально, чтобы двумя руками ударить прямо в сердце; поэтому Цимбр потянул тогу. Цезарь, должно быть, двинулся в тот момент, когда Каска нанёс удар.
Николай Дамасский говорит о том, что Цезарь встал, чтобы защищаться. Согласно Плутарху, он повернулся и схватил Каску за руку с криком: «Негодяй Каска, что ты делаешь?»; Светоний добавляет, что он проколол руку Каски грифелем9. Аппиан уточняет: «Цезарь вырвал свой плащ у Цимбра и, вскочив с кресла, схватил Каску за руку и потянул его с большой силой. В это время другой заговорщик поразил его мечом в бок, который был с.213 вследствие поворота Цезаря доступен удару»10. Кто это был, можно понять из Николая Дамасского11:
Он, перекрывая шум, громко, на греческом языке, зовёт на помощь своего брата, который, услышав его, вонзает свой меч Цезарю в бок. Кассий, несколько опередив его, наносит Цезарю удар поперёк лица. Децим же Брут — глубокую рану в пах. Кассий Лонгин, спеша нанести ещё один удар, промахнулся и задел руку Марка Брута. Минуций, тоже замахнувшись на Цезаря, поранил Рубрия.
Аппиан описывает тот же момент: «Кассий ударил его в лицо, Бруг — в бедро, Буколиан — между лопатками. Цезарь с гневом и криком, как дикий зверь, поворачивался в сторону каждого из них»12. Плутарх более риторичен: «Все заговорщики, готовые к убийству, с обнаженными мечами окружили Цезаря: куда бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному ловцами, встречал удары мечей, направленные ему в лицо и в глаза, так как было условлено, что все заговорщики примут участие в убийстве и как бы вкусят жертвенной крови»13.
Повторяющийся образ дикого зверя подтверждает очевидное — прямо или косвенно, все эти рассказы восходят к одному первоисточнику, из которого наши авторы выбрали определённые детали и подчеркнули их. Но очевидно, что более поздние авторы — Светоний, Плутарх, Аппиан, Дион Кассий — опираются на традицию, неизвестную Николаю Дамасскому, которая противопоставляет первоначальное яростное сопротивление Цезаря и его покорность при виде атакующего его Марка Брута; с.214 в этот момент он, как утверждают, накрыл голову тогой и упал, благопристойно прикрытый, у подножия статуи Помпея14. Николай Дамасский, напротив, сразу же после сцены, в которой нападавшие поранили друг друга, заканчивает так15:
Получив множество ран, Цезарь падает перед статуей Помпея. Не осталось никого, кто бы не нанёс удара лежащему трупу, желая показать, что и он принимал участие в этом убийстве. Получив тридцать пять ран, Цезарь, наконец, испустил дух.
У более поздних авторов нападавшие ранили друг друга только теперь, спеша ударить павшего Цезаря16.
Подробный и обстоятельный рассказ Николая Дамасского имеет все шансы быть подлинным. Здание сената было полно очевидцев, в ужасе наблюдавших за внезапно разразившимся насилием, и современному историку не составило бы труда найти информаторов, в памяти которых всё ещё была свежа эта сцена. Самый очевидный вариант — это Азиний Поллион17. Такой осведомлённый ранний источник, естественно, имел бы большое влияние на поздних историков18; но, как мы видим, существовал ещё один источник, не использованный Николаем Дамасским, но также достаточно авторитетный, чтобы повлиять на более позднюю традицию.
Этот источник, очевидно, предшествует Валерию Максиму19, и я думаю, что наиболее вероятный кандидат — это Ливий. К тому времени, как он добрался до 116 книги, с.215 вероятно, около 5 г. до н. э.20, Ливий, возможно, счёл необходимым предоставить Божественному Юлию более достойный конец, чем смерть загнанного зверя. Так как Ливий был младшим современником Поллиона21 и не мог игнорировать его рассказ, а возможно, следовал ему в деталях (с дополнениями, исключениями или поправками, которые считал необходимыми), то вполне вероятно, что наши подробные сведения восходят к Поллиону через Николая Дамасского и к «Поллиону у Ливия» через Светония, Плутарха, Аппиана и Диона Кассия.
II
Несомненно, пролилось много крови. Когда Марк Брут встал над телом Цезаря и повернулся, чтобы обратиться к сенату, чары ужаса рассеялись. Все в панике бросились к дверям22.
Перепуганные сенаторы стали свидетелями не просто убийства, но святотатства. В начале нового этапа повествования Аппиан подводит итог замечательной формулировкой23:
Злодеяние было совершено в священном месте и над особой священной и неприкосновенной.
Сенат собирался в templo — либо в храме в обычном понимании, либо (как в этом случае) в зале заседаний, освящённом авгурами24. Самому Цезарю была дарована та же священная неприкосновенность (sacrosanctitas), что и плебейским трибунам25; любое насилие по отношению к нему с.216 являлось скверной (ἅγος), преступлением против богов, которое требовало того или иного искупления. Уже в начале своей истории Аппиан описал убийство трибуна Тиберия Гракха в похожих выражениях, и реакция Цезаря на нападение Цимбра («насилие!») и первый удар Каски («негодяй!») у Светония и Плутарха, указывают на то, что такое восприятие восходит к их общему источнику26.
Повествование о следующих пяти днях, которое, таким образом, косвенно восходит к историку-современнику, даёт нам редкую возможность взглянуть на то, как ситуация могла выглядеть в глазах римского народа. Недавно авторитетный исследователь начал и закончил анализ этих событий следующими словами27:
В конечном счёте, запутанная политическая драматургия в первые дни после убийства Цезаря и туман противоречий, окутавший вскоре все сообщения об этих событиях, мало что позволяют узнать об «истинном» отношении римского народа, или даже городского плебса. Пожалуй, единственный неопровержимый факт заключается в том, что до похорон Цезаря (вероятно, 20 марта) не наблюдалось сильных и однозначных проявлений народного гнева по отношению к заговорщикам.
При всём уважении, я считаю, что наши источники предполагают совсем иное заключение.
Нельзя забывать, как много простой гражданин терял вследствие гражданской войны; люди, которые могли утратить средства к существованию из-за поджога одной-единственной мастерской, естественно, были расположены в пользу мира и порядка28. Эту предрасположенность мог преодолеть лишь поистине сильный мотив.
III
с.217 В момент убийства несколько тысяч римских граждан находилось неподалеку в театре Помпея и смотрело бои гладиаторов29. Это было одной из причин, почему убийцы выбрали для своего деяния этот день; Дециму Бруту принадлежал отряд гладиаторов, и под вымышленным предлогом он разместил их в портиках между театром и зданием сената30.
В суматохе, последовавшей за бегством сенаторов, когда все разбежались в панике, не зная, что происходит, зрители хлынули из театра, и сумятица усилилась. Гладиаторы побежали к «ограде сената», несомненно, чтобы сопровождать убийц, когда те появились, размахивая окровавленными кинжалами31. Марк Брут попытался успокоить толпу («Не случилось ничего плохого, тиран мёртв!»), но безуспешно. Смятение было повсюду, люди кричали: «Бегите! Заприте двери! Заприте двери!32»
Согласно Аппиану, Лепид находился на Форуме, когда первые испуганные граждане принесли туда вести. Он немедленно поспешил на Тибрский остров, чтобы перевести расквартированных или разбивших там лагерь солдат на Марсово поле; они должны были стать авангардом Цезаря, который собирался на парфянскую войну33. Если так, то он, должно быть, едва разминулся с самими убийцами в сопровождении гладиаторов Децима, их собственных рабов и вольноотпущенников, когда они поспешили на Форум, чтобы провозгласить, что тирания мертва и свобода восстановлена34.
с.218 Они, очевидно, ожидали, что их провозгласят героями, и всеобщий страх и паника, словно в захваченном городе35, кажется, застали их врасплох. «Когда народ за заговорщиками не последовал, они были приведены в замешательство и испугались»36. Опасаясь «армии Цезаря» — солдат на Тибрском острове, — они поднялись с Форума на Капитолий, где гладиаторы заняли оборонительную позицию37.
Оттуда они должны были видеть трёх рабов Цезаря, которые появились на Форуме с носилками. Для троих человек это было тяжело, и они не смогли убрать руки, свисавшие по бокам. Занавеси носилок были подняты, и израненное лицо Цезаря было хорошо видно, когда они несли свою ношу через Форум к дому господина38:
Никто тогда не мог удержаться от слёз при виде того, кого только что почитали, как бога. Со всех сторон раздавались вопли и рыдания оплакивавших его: на крышах, на улицах, у дверей, мимо которых его несли.
Кальпурния со служанками приняла тело, горько упрекая себя, а друзья Цезаря начали готовиться к его похоронам39.
Неужели убийцы действительно ожидали, что римский народ разделит их восторг по поводу смерти Цезаря?40 Они, должно быть, верили, что «свобода от тирании» будет не только желанна для народа, но и приемлема для солдат на острове и множества ветеранов Цезаря, которые находились в городе, всё ещё в строю, с.219 и размещались в храмах и на священных участках41. (Они ждали распределения земли и рассчитывали сопровождать Цезаря при отъезде на войну). Но разумно ли было этого ожидать? Три месяца спустя, в загородном доме Брута в Анции, Цицерон выразил мнение, что им следовало созвать сенат на Капитолии и более настойчиво возбуждать народ, горящий энтузиазмом42. Да, мы можем расценить это как подлинное свидетельство о народном мнении, и, противопоставив его рассказам Николая Дамасского и Аппиана, сделать вывод, чтобы народное мнение об убийцах было «относительно нейтрально и неоднозначно»43. Но, учитывая свидетельства, собранные в 9 главе, пожалуй, его следует рассматривать скорее как самообольщение оптиматов (конечно, истинный римский народ разделяет мнение лучших граждан) — самообольщение, которое могло ввести в заблуждение и самих Брута и Кассия в мартовские иды.
Возможно теперь, за укреплениями на Капитолии, у убийц возникли сомнения. Существовал только один способ всё выяснить, и в должное время, под усиленной охраной, они спустились с Капитолия на Форум. Брут и Кассий были преторами; обычно их ликторов было бы достаточно, чтобы сохранять порядок на сходке (contio). Каска был народным трибуном; ему вообще не нужна была бы никакая защита. Но в этом случае магистраты римского народа обратились к нему с ростр, окружённых гладиаторами, при поддержке войска из рабов и зависимых лиц44.
Их выслушали в странном молчании, которому Николай Дамасский, наш самый ранний и лучший источник, предлагает два очень правдоподобных объяснения. Да, народ уважал Брута за его достоинства и происхождение, но тревога была сильнее: они не знали, что произойдёт, кто первым перейдёт к насилию. Чтобы выразить несогласие в присутствии вооружённых людей, которым платят за убийство, нужен был отважный гражданин; с другой стороны, восторженным аплодисментам ничто не мешало, если бы их сочли уместными. В таких обстоятельствах, с.220 молчание могло быть только осуждением45. Убийцы и их окружение вернулись в своё укрытие на Капитолии46.
Некоторые старшие сенаторы, включая Цицерона, присоединились к ним для совещания, и в тот вечер к Антонию и Лепиду отправилась делегация с приглашением прийти и обсудить ситуацию. Консул и начальник конницы (magister equitum) сказали, что дадут ответ на следующий день47. Когда на встревоженный город опустилась ночь, Антоний приказал магистратам расставить охрану и зажечь огни, чтобы предотвратить беспорядки. Ночью Лепид привёл солдат с Марсова поля и разместил их на Форуме48.
На следующее утро, впервые с момента убийства, на Форуме появился консул при исполнении своих обязанностей. Антоний был вооружён, и вскоре в толпе граждан появились другие вооружённые группы. Были разосланы вестники, созывавшие друзей Цезаря и людей, которых он облагодетельствовал, чтобы они выполнили общий долг и отомстили за него. Антоний послал своих представителей на Капитолий, но теперь, когда порядок был восстановлен, он, вероятно, не был заинтересован в переговорах49. Он объявил о заседании сената на следующий день (17 марта, Либералии), в храме Земли (Tellus) вблизи его собственного дома в Каринах50.
Между тем он созвал своих друзей и советников для частной беседы. Лепид занял жёсткую позицию: необходимо объявить войну, напасть на Капитолий и отомстить за Цезаря. Гирций настаивал на дипломатических переговорах в условиях перемирия. Бальб (ἄλλος в тексте должно скрывать его имя) поддержал Лепида, на том основании, что нечестиво, а также с.221 опасно оставлять убийство Цезаря безнаказанным. Антоний, однако, согласился с Гирцием51. Мы можем предположить, что как консул он не хотел нести ответственность за развязывание в городе открытой войны.
IV
В этом месте повествование Николая Дамасского нас подводит. Описание убийства и его последствий было отступлением от основной темы — молодого Октавия, к биографии которого он теперь возвращается. Учитывая предварительный анализ источников, это означает, что мы теряем более прямой доступ к версии Поллиона и должны опираться на переработку Ливия, которую подробно передаёт Аппиан и частично Светоний, Плутарх и Дион Кассий. Два примера показывают, как развивалась история.
Согласно Аппиану, как только убийцы заняли Капитолий, они решили подкупить римский народ. И сделали это так успешно — благодаря вырождению народа, который смешался с иноземцами, вольноотпущенниками и праздными бедняками, живущими за счёт хлебных раздач, — что «люди Кассия» сумели собрать на Форуме толпу, требующую мира, чтобы спасти убийц52. Затем появился претор Корнелий Цинна и демонстративно снял тогу с пурпурной каймой как дар тирана; он восхвалял убийц и распорядился, чтобы им предложили спуститься. Неподкупленная часть народа этого не стерпела, поэтому подкупленные ограничились выкриками в пользу мира. Затем пришёл Долабелла в консульском облачении; он обличал Цезаря и делал вид, что является одним из заговорщиков. Это ободрило людей, нанятых убийцами, и они стали требовать, чтобы «люди Кассия» спустились вниз53. Здесь начинается сходка (contio) Брута и Кассия на Форуме, которую описал Николай Дамасский54.
с.222 Весь этот эпизод явно неисторический. Когда и как были организованы агенты по подкупу? Со временем мы узнаем, что это только первая из трёх взаимосвязанных сцен55, и можно предположить, что первоначально это был сценарий, написанный для сцены56; вводная сцена с людьми Кассия, раздающими взятки, становится проблематичной только при переносе из театра в непрерывный исторический рассказ. Не вижу оснований сомневаться, что Ливий был способен использовать такой материал57, но как бы то ни было, этот эпизод, безусловно, дополнение к рассказу, известному Николаю Дамасскому.
Второе усовершенствование Ливия — это не дополнение, а исключение. Аппиан, Плутарх и Дион Кассий переходят от ночи ид к заседанию сената утром в храме Земли, пропустив целый день58. Это противоречит Николаю Дамасскому и свидетельствам современника Цицерона59, но легко объясняется тем, что Ливий вырезает всё лишнее, чтобы его рассказ быстрее переходил от одной драматичной сцены к другой.
Ловким движением руки Ливий опустил переговоры Антония с советниками и лишил своих читателей возможности услышать твёрдое заявление Бальба о том, что не отомстить за смерть Цезаря будет нечестиво (ἀνόσιον). Но он уже написал большую драматическую сцену, с речами, о посольстве, которое убийцы отправили к Антонию в ночь ид, и приписал резкое заявление Бальба самому Антонию. Аппиан воспроизводит это следующим образом60:
с.223 «Мы ничего не предпримем из-за личной ненависти; но из-за греха и нашего клятвенного обещания Цезарю, что мы будем его телохранителями и мстителями, если он что-либо претерпит, будет благочестивым изгнать скверну и лучше жить вместе с немногими чистыми, чем всем быть под проклятием клятвопреступления».
Слово, которое переводчик передаёт, как «грех» (μύσος) ранее использовась Аппианом для описания отвратительного убийства Тиберия Гракха61; теперь Антоний предлагает убийцам Цезаря подумать, как город может остаться «неосквернённым»62.
Последующие речи в рассказе Аппиана о заседании сената и связанных с ним народных собраниях полны намёков на нарушение клятвы сенаторами и святотатственный характер убийства63. Они могут отражать мировоззрение историка, писавшего в середине правления Августа64, но нет причин расценивать их как анахронизм. В конце концов, Август занял это место, потому что в 43 г. до н. э. граждане предоставили ему полномочия отомстить за святотатство65.
С этими оговорками в уме мы можем и дальше придерживаться повествования Аппиана, в случае необходимости заглядывая в текст Светония, Плутарха и Диона Кассия, чтобы посмотреть, какое заключение можно вынести об отношении римского народа.
V
Уже перед рассветом 17 марта (если использовать правильную дату) толпа собралась возле храма Земли. Среди сенаторов, прибывших на собрание, был претор Корнелий Цинна в с.224 тоге-претексте, которую он так театрально отбросил в иды. Неподкупленные граждане стали бросать в него камни и прогнали его, угрожая сжечь дом, в котором он укрылся, пока им не помешали Лепид и его солдаты66. Этот эпизод сразу вызывает подозрения как второй акт нашей предполагаемой драмы. Возможно, тут играет роль, что некий Луций Корнелий Цинна, вероятно, его сын, устроил заговор против Августа в 16 г. до н. э. и был помилован67; это могло предоставить контекст и для «исторической» пьесы и для её использования Ливием.
Когда заседание началось, большинство сенаторов сочувствовало убийцам. Последних пригласили прийти на заседание под охраной (они отказались), а затем было выдвинуто предложение публично поблагодарить или даже наградить их за убийство тирана68. Некоторые сенаторы потребовали необычной процедуры69:
Другие потребовали приступить к голосованию относительно Цезаря, обещая клятвенно, что если голосующие будут судить честно, то никто не будет взирать на прежние о Цезаре голосования сената, когда он был уже у власти, ибо это были голосования вынужденные, а не добровольные, из страха за свою собственную жизнь, после того как были убиты Помпей и за Помпеем столь многие другие.
На самом деле, как ясно даёт понять Дион Кассий, постановления в честь Цезаря принимались по инициативе самих сенаторов, по личным мотивам лести или злого умысла70. Что касается мнимого господства террора, то переписка Цицерона полностью опровергает это утверждение и с другой стороны, свидетельствует о непреклонной убеждённости оптиматов в том, что Цезарь с.225 несомненно является тираном, как бы мало он не походил на такового71. Теперь они хотели поддержать это мнение своим «беспристрастным суждением».
Антоний, как председательствующий консул, отметил, что если в результате подобного голосования Цезарь будет признан узурпатором, то его тело надо будет бросить непогребённым, а все его законы аннулировать. «Но если вы готовы отказаться от должностей и командований, полученных от него, то я поставлю вопрос на голосование»72.
Пока сенаторы спорили между собой, Антоний и Лепид покинули храм, чтобы обратиться к народу. Обычно двери сената оставались открытыми, чтобы граждане слышали обсуждение, но в этот раз данный обычай явно не соблюдался, а храм находился под вооружённой охраной73. Но толпа волновалась и требовала, чтобы Антоний и Лепид вышли к ним. Когда они это сделали, кто-то крикнул Антонию: «Берегитесь, чтобы и вас не постигла участь Цезаря!» Антоний потянул вниз ворот своей туники, чтобы показать надетый под неё панцирь. Без него даже консул не был в безопасности74.
Кто-то требовал отмщения, кто-то — мира. «Мир — это хорошо, — сказал Антоний, — но каковы гарантии, если все эти клятвы не защитили Цезаря?» Что касается отмщения, оно было бы справедливо. «Но как консул я должен заботиться не о том, что справедливо, а о том, что сочтут целесообразным люди в этом здании, — подобно Цезарю, когда он пощадил пленных врагов и был ими убит»75.
Второй человек на ступенях храма был начальником конницы, ответственным за военные силы Цезаря и, вероятно, менее ограниченным конституционными нормами, чем консул. Толпа обратилась к Лепиду и потребовала, чтобы он отомстил за Цезаря. В этот момент поднялся рёв более многочисленной толпы ниже на Форуме. «Спустись на ростры, где все тебя услышат!76» Храм Земли находился на улице, которая вела от Форума в Карины, наверное, в 400-500 м от самой площади Форума77. Можно не сомневаться, что с.226 улица была заполнена людьми, и всё сказанное на ступенях храма передавалось дальше вниз. Но этого было недостаточно: когда на кону стояли такие серьёзные вопросы, римский народ требовал, чтобы с ним советовались в его собственном политическом пространстве — на Римском Форуме.
Когда Лепид поднялся на ростры и стал оплакивать Цезаря, снова зазвучали призывы к отмщению или миру. Согласно Аппиану, мира требовали люди, «подкупленные заговорщиками», что похоже на разработку, выполненную его источником78; а когда та же группа предлагает сделать Лепида верховным понтификом (pontifex maximus), а он отвечает с плохо скрываемым восторгом, думаю, тут можно заподозрить руку историка, писавшего после 12 г. до н. э79.
Лепид вернулся к храму и сообщил Антонию о настроении народа80. Полагая, что вспышки насилия не случится, консул теперь выступил с компромиссным предложением перед сенатом. Во-первых, акты Цезаря должны быть ратифицированы, что по умолчанию предполагало законность его правления. Во-вторых, убийцы не должны получить публичной хвалы (это было бы нечестиво и несправедливо), но в знак милосердия к их семьям и друзьям, их поступок останется безнаказанным81. Оптиматы настаивали, чтобы ратификация актов Цезаря сопровождалась пояснением «так как это полезно для государства»82. Антоний оставил им это ничтожное самооправдание, и постановление сената (senatus consultum) было принято83.
Согласно Аппиану, когда Антоний завершил совещание, но сенаторы ещё не покинули храм, некоторые из них окружили Луция Пизона, тестя Цезаря, убеждая его не оглашать завещания Цезаря и воспрепятствовать публичным похоронам. Когда он отказался, они угрожали привлечь его к суду за удержание государственных денег; подразумевалось, что раз Цезарь был тираном, его собственность автоматически переходит государству. Пизон потребовал, чтобы сенат вновь собрался, и произнёс возмущённую речь, настаивая на том, что не предаст доверия Цезаря. с.227 Сенат принял официальное постановление, что завещание Цезаря будет зачитано перед народом и ему предоставят публичные похороны84. И здесь тоже мы можем заподозрить переработку Ливия. Сын Пизона, Луций Пизон-понтифик, был консулом в 15 г. до н. э. и одним из самых видных сенаторов своего времени85.
В следующем эпизоде у Аппиана убийцы приглашают «толпу» прийти на Капитолий. Там Брут произносит длинную речь, защищая себя и своих товарищей от обвинений в нарушение клятвы, и заверяя ветеранов Цезаря, что земельные наделы им гарантированы86. Этот рассказ тоже вызывает подозрения: он имеет причинную связь с предполагаемым нападением на Корнелия Цинну87; и обещание Брута заплатить из государственных средств за земли, конфискованные для ветеранов, — это то, чем гордился Август, осуществив масштабную демобилизацию в 30 и 14 гг. до н. э88. В какой-то момент Брут, несомненно, выступил на сходке (contio) на Капитолии, но, вероятно, это было 16 марта — в день, который традиция Ливия опускает89.
Эти два эпизода в повествовании Аппиана перенесены на следующее утро, когда консулы публично объявили перед народом решение сената90. Я считаю почти немыслимым, что они держали народ в неведении всю ночь или что это вообще было возможно. Но нет нужды в априорной аргументации, поскольку Цицерон ясно даёт понять, что сходка (contio), созванная консулами, состоялась в тот же день, что и заседание сената, как и следовало ожидать91. Можно усомниться в том, что народ был вне себя от радости, как утверждает Цицерон. Сенат дал им мир, но не отмщение; не с.228 все обрадовались, когда Брут и Кассий спустились с Капитолия и пожали руки консулам92.
Гладиаторы, должно быть, тоже спустились. Полагаю, их приставили в качестве охраны к домам заговорщиков93.
VI
Теперь, когда сенат подтвердил законность правления Цезаря, можно было зачитать завещание и начать подготовку к публичным похоронам. Вероятно, утром четвёртого дня (18 марта) Луций Пизон пришёл в дом Антония, и завещание было вскрыто94. Согласно Плутарху, в то утро состоялось заседание сената, на котором присутствовали Брут и Кассий. Они выступили против публичного оглашения завещания и публичных похорон, но Антоний настоял95. Итак, римский народ вновь был созван, и завещание зачитали с ростр96.
Каждый гражданин должен был получить дар в 300 сестерциев, а сады Цезаря за Тибром навечно передавались римскому народу97. Это было встречено с радостью, но больше всего взволновало народ упоминание Децима Брута, владельца гладиаторов, среди «наследников второй очереди», который должен был стать сыном Цезаря, если молодой Октавий откажется от этой чести98.
с.229 Повествования Аппиана, Плутарха и Диона Кассия плавно перетекают от оглашения завещания к появлению на Форуме похоронной процессии Цезаря, как будто и то и другое состоялось в один день99. Но это кажется маловероятным, так как похороны были одобрены только накануне, а подготовку к такому грандиозному событию едва ли можно было завершить за одну ночь. Похоже на очередной случай, когда Ливий упрощает повествование, опуская несущественное100.
Но в таком случае, когда состоялись похороны? 19 марта, на празднике Квинкватр, салии танцевали в комиции в присутствии понтификов101. Хотелось бы знать (но мы не знаем), выполнялся ли в том году ритуал, и если да, то что предпочли организаторы похорон: избежать его или использовать? Звенели ли салии священными щитами, когда верховного понтифика несли на носилках через форум? Вот описание утра дня похорон у Аппиана (какой бы это ни был день)102:
Когда Пизон принёс тело Цезаря на площадь, сбежалась масса вооруженного народа для охраны его; с шумом и большой торжественностью тело Цезаря выставили на ростры; тут поднялся опять большой плач и рыдания, вооружённые ударяли в оружие.
Тут говорится о ветеранах Цезаря103, но если это было 19 марта, возможно, их навели на мысль салии.
Известно, что катафалк был богато украшен, музыканты и актёры облачены в одежды, которые использовались в с.230 триумфальных процессиях, а платформа ростр оформлена как сцена, с краном, который позволял актёрам «летать»104. Декорациями служила позолоченная копия храма Венеры-прародительницы; тело лежало на ложе из слоновой кости с пурпурными и золотыми покрывалами; в изголовье ложа стоял трофей из оружия, а с копья свисала изрезанная и окровавленная одежда Цезаря105. Римляне привыкли к «погребальным играм», на которых изображали самого покойного106, а избранные декорации предполагают также появление богини, которая предоставила бы своему потомку место на небесах, когда его тело понесли на Марсово поле, чтобы сжечь на костре107. Когда Антоний поднялся на ростры, он был не только консулом, обращавшимся к народу; он в буквальном смысле был актёром на сцене.
Он начал очень спокойно. «Речь прозвучит вашим голосом», — объявил он гражданам и приказал глашатаю зачесть постановления, предложенные в сенате и утверждённые народным голосованием, чествовавшие Цезаря как отца и благодетеля отечества (patria), а также объявлявшие его личность священной и неприкосновенной108. После каждого пункта он добавлял несколько слов, чтобы подчеркнуть противоречие между этими почестями, о которых Цезарь никогда не просил, и судьбы, постигшей его109.
Затем он приказал прочесть клятву, «что все всеми силами будут охранять Цезаря и тело его, и что уклоняющиеся от защиты его, если бы кто на него покусился, будут вне закона». Он повернулся вправо, простёр руку в сторону Капитолия и громким голосом воззвал к Юпитеру, торжественно заявляя, что желает отомстить за Цезаря во исполнение прежней клятвы110. Сенаторам это не понравилось, с.231 но Антоний не дошёл до прямого обвинения: причиной этих событий были не люди, а некий злой дух (daimon)111.
Настало время сменить тон112:
«Отдадим последние проводы этому святому в мир блаженный и запоём в память его установленное печальное песнопение». Сказав это, Антоний поднял одежду, как одержимый, и, подпоясавшись, чтобы освободить руки, стоял у катафалка, как на сцене, припадая к нему и снова поднимаясь, воспевал его сначала как небесного бога и в знак веры в рождение бога поднял руки.
Чистым, звонким голосом он перечислил все войны и победы Цезаря; скорбным и печальным тоном оплакал его как несправедливо убитого друга113. Улучив момент, он схватил трофейное копьё и поднял его, чтобы показать изорванную и окровавленную одежду. Народ хором присоединился к его плачу114.
После этого за дело взялись актёры, распевая арии из известных трагедий, которые выбрали за их соответствие обстоятельствам115. Сильнее всего подействовала трагедия «Суд об оружии» Пакувия, когда актёр, изображавший Цезаря, произнёс реплику Аякса: «Не я ль их пощадил, чтоб пасть от их руки?116» Из-за этого народ разгневался, и худшее было впереди. Внизу на Форуме граждане не могли видеть тело Цезаря, лежавшее на носилках на высокой платформе ростр, но затем при помощи лебёдки восковую копию тела со всеми его ужасными ранами подняли так, что её заметили все117.
с.232 Согласно Светонию, магистраты и старшие сенаторы спустили носилки на Форум, чтобы процессия двинулась к погребальному костру на Марсовом поле. Но народ гневно потребовал, чтобы тело Цезаря было сожжено в курии Помпея, где его убили, или же в храме Юпитера на Капитолии, где укрылись его убийцы118. Они хотели сжечь здание вместе с телом, как поступили с курией на похоронах Клодия в 52 г. до н. э119.
Люди явно вспомнили этот прецедент120: если можно было устроить особый погребальный костер на Форуме для Клодия, то можно и для Цезаря. Следующее сообщение Светония указывает, что, возможно, имел место не просто внезапный порыв толпы121:
Внезапно появились двое неизвестных, подпоясанные мечами, размахивающие дротиками, и восковыми факелами подожгли постройку. Тотчас окружающая толпа принялась тащить в огонь сухой хворост, скамейки, судейские кресла, и всё, что было принесённого в дар.
Актёры и музыканты снимали триумфальные одежды, разрывали их и бросали в пламя; ветераны кидали туда оружие, а женщины — украшения.
В разгар этого всплеска горя несколько человек выхватило из костра головёшки и ринулось искать убийц и нападать на их жилища. Дома хорошо охранялись (несомненно, гладиаторы, выполняли свою работу), но сообщается, что затем толпа набросилась на Гельвия Цинну — трибуна, поэта и друга Цезаря, и, приняв его за ненавистного им претора Корнелия Цинну, разорвала его на куски122.
с.233 Вероятно, этот эпизод исторически не достоверен, а является лишь очередным фрагментом драмы Корнелия Цинны, выявленной выше. Вряд ли народ не узнал одного из своих трибунов, а зловещий сон, который Цинна видел накануне ночью, очень похож на вымысел, и подозрительно, что «не было найдено ни одной части его трупа, чтобы предать его погребению», так как даже самая яростная толпа не может заставить тело исчезнуть123. Но, безусловно, на дома нападали, и один из них, принадлежавший Луцию Беллиену, очевидно, был разрушен124.
Бо́льшая часть римского народа осталась на Форуме, дежуря у костра всю ночь. Когда же он полностью выгорел, вольноотпущенники Цезаря собрали его кости для погребения125.
VII
«Итак, Гай Цезарь, который, достигши верховной власти, большую пользу принёс римлянам, был убит врагами и погребен народом»126. Аппиан мог сам написать это резюме, а мог взять из своего источника. Но вне зависимости от того, отстоит ли это мнение от событий на сорок лет или на два столетия, оно разительно отличается от мнения, которое в то время высказывал один очень осведомлённый старший сенатор.
Всего через семь месяцев после убийства Цезаря, составляя свой дидактический трактат о моральных обязанностях, Цицерон утверждал, что римский народ считал убийство тирана «прекраснейшим из всех достославных с.234 поступков»127. По мнению Цицерона, люди, которых на похоронах Цезаря сподвигли к отмщению, были просто рабами и нищими128.
Обычно оспаривать утверждения Цицерона о событиях его времени, обращаясь к Аппиану или даже Ливию, было бы методологически немыслимо. Но когда речь идёт о памяти римского народа, свидетельства Цицерона в последние годы его жизни — это источники лишь о тенденциозных догмах оптиматов. Он говорит от имени людей, которых Саллюстий вскоре назовёт «кликой олигархов» (pauci potentes)129. И как мало их было — как 22 сенатора, которые в 50 г. до н. э. проголосовали против предложения Куриона о разоружении130, или 23 заговорщика, которые пять лет спустя закололи беззащитного человека и удивлялись, что их не провозглашают за это героями.
Как мы видели, в повествовании Аппиана содержится многое, чего почти наверняка не происходило в марте 44 г. до н. э., и часть этого поддельного материала может восходить к Ливию. Но разумно предположить, что основная структура подлинна: вероятно, её создал Азиний Поллион, когда воспоминания о событиях были ещё свежи131. Несомненно, у Поллиона тоже были предрассудки, но как самозваный приверженец мира и свободы, он имел все возможности выявить людей, которые угрожали тому и другому132. Стоит попытаться уловить хотя бы отдалённое эхо его версии событий.
Литература
Bettini 1991: Maurizio Bettini, ‘Sosia e il suo sosia: Pensare il ‘‘doppio’’ a Roma’ // Renato Oniga (ed.), Tito Maccio Plauto: Anfitrione (Venice: Marsilio): 9—
Coarelli 1983: Filippo Coarelli, Il foro romano: Periodo arcaico. Rome: Quasar.
Crawford 1996:
Degrassi 1963: Atilius Degrassi (ed.), Inscriptiones Italiae, XIII Fasti et elogia, fasc. 2 Fasti anni Numani et Iuliani. Rome: Istituto poligrafico dello stato.
Flower 1996: Harriet I. Flower, Ancestor Masks and Aristocratic Power in Roman Culture. Oxford: Clarendon Press.
Gowing 1992: Alain M. Gowing, The Triumviral Narratives of Appian and Cassius Dio. Ann Arbor: University of Michigan Press.
Griffin 1976: Miriam T. Griffin, Seneca: A Philosopher in Politics. Oxford: Clarendon Press.
Keaveney 2006: Arthur Keaveney, ‘Livy and the Theatre: Reflections on the Theory of Peter Wiseman’ // Klio 88: 510—
Morstein-Marx 2004: Robert Morstein-Marx, Mass Oratory and Political Power in the Late Roman Republic. Cambridge University Press.
Pelling 2006: Christopher Pelling, ‘Breaking the Bounds: Writing about Julius Caesar’ // Brian McGing and Judith Mossman (eds.), The Limits of Ancient Biography (Swansea: Classical Press of Wales): 255—
Syme 1959: Ronald Syme, ‘Livy and Augustus’ // Harvard Studies in Classical Philology 64: 27—
Syme 1986: Ronald Syme, The Augustan Aristocracy. Oxford: Clarendon Press.
Toher 2006: Mark Toher, ‘The Earliest Depiction of Caesar and the Later Tradition’ // MariaWyke (ed.), Julius Caesar in Western Culture (Malden, Mass.: Blackwell): 29—
Wiseman 1998a:
Woodman 2003:
Yavetz 1969: Z. Yavetz, Plebs and Princeps. Oxford: Clarendon Press.
ПРИМЕЧАНИЯ
