Fides в «Гражданской войне» Юлия Цезаря:
Исследование римской политической идеологии конца республиканской эпохи

с.9

Гла­ва I.
Важ­ность fi­dei

Нач­нём с опи­са­ния основ­ных про­блем, рас­смат­ри­вае­мых в этой гла­ве. Во-пер­вых, я крат­ко изла­гаю глав­ную тему дис­сер­та­ции. Далее я фор­му­ли­рую свою пози­цию по неко­то­рым вопро­сам, свя­зан­ным с моим под­хо­дом к дан­ной теме. Затем мы пере­хо­дим к рас­смот­ре­нию важ­но­го пас­са­жа Ливия о fi­de Камил­ла в отно­ше­нии Фале­рий. Этот эпи­зод име­ет зна­че­ние для нашей темы, так как иллю­ст­ри­ру­ет идео­ло­ги­че­скую роль, кото­рую, по мне­нию Ливия и его ауди­то­рии, игра­ла инди­виду­аль­ная fi­des для дости­же­ния при­ми­ре­ния вою­ю­щих или враж­деб­ных сто­рон. Далее мы рас­смат­ри­ва­ем неко­то­рые сооб­ра­же­ния о при­ро­де дове­рия, недав­но выска­зан­ные социо­ло­га­ми Робер­том Соло­мо­ном и Фер­нан­до Фло­ре­сом. Они утвер­жда­ют, что дове­рие не явля­ет­ся хруп­ким, а его раз­ру­ше­ние — непо­пра­ви­мым; напро­тив, дове­рие почти все­гда мож­но вос­ста­но­вить и вос­со­здать. Но для это­го тре­бу­ет­ся готов­ность по край­ней мере одной сто­ро­ны пове­рить тому, кто не заслу­жил дове­рия. Я утвер­ждаю, что имен­но это Камилл и сде­лал при Фале­ри­ях. Затем мы рас­смат­ри­ва­ем ещё неко­то­рые антич­ные тек­сты, свиде­тель­ст­ву­ю­щие об этой уста­нов­ке в Риме, в том чис­ле пере­пис­ку Цице­ро­на с Гаем Мати­ем и «Настав­ле­ния по соис­ка­нию». Нако­нец, мы уста­нав­ли­ва­ем, что вопрос о fi­de Цеза­ря пред­став­лял инте­рес для его совре­мен­ни­ков в янва­ре 49 г.

Резю­ми­ру­ем глав­ный тезис отно­си­тель­но «Граж­дан­ской вой­ны» Цеза­ря, кото­рый я отста­и­ваю в дис­сер­та­ции. Мат­ти­ас Гель­цер утвер­жда­ет, что, исклю­чая рас­сказ о воен­ных дей­ст­ви­ях, для Цеза­ря глав­ная тема состо­я­ла в том, — выра­жа­ясь соб­ст­вен­ны­ми сло­ва­ми Цеза­ря в BC. III. 90, — в том, чтобы пока­зать quan­to с.10 stu­dio pa­cem pe­tis­set (т. е., как усерд­но он доби­вал­ся мира)¹. Кро­ме того, как отме­ча­ет Гель­цер, Цезарь желал изо­бра­зить свои дей­ст­вия как само­за­щи­ту в духе рес­пуб­ли­кан­ских тра­ди­ций². Всё это в извест­ной мере спра­вед­ли­во. Дей­ст­ви­тель­но, мож­но ска­зать, что вто­рой пункт Гель­це­ра (как и дово­ды Цеза­ря в свою поль­зу) недав­но нашли под­держ­ку во вто­ром изда­нии кни­ги Энд­рю Лин­тот­та «Наси­лие в рес­пуб­ли­кан­ском Риме»: «В Древ­нем Риме мы видим обще­ство, эти­ка кото­ро­го под­дер­жи­ва­ла наси­лие, в кото­ром наси­лие мог­ло быть обос­но­ва­но необ­хо­ди­мо­стью и кото­рое одоб­ря­ло исполь­зо­ва­ние силы для защи­ты прав; мы видим так­же два про­ти­во­по­лож­ных пред­став­ле­ния о том, в чём состо­ит пра­вое дело»³. Все выше­из­ло­жен­ные идеи име­ют свои досто­ин­ства, но в дан­ной дис­сер­та­ции я дока­зы­ваю, — исхо­дя из употреб­ле­ния сло­ва fi­des Цеза­рем, и, что ещё важ­нее, исхо­дя из того зна­че­ния, кото­рое он при­да­ёт ситу­а­ци­ям, где явно задей­ст­во­ва­ны фак­то­ры fi­dei и дове­рия, — что ска­зан­ное Гель­це­ром и Лин­тот­том о само­за­щи­те мож­но весь­ма суще­ст­вен­но рас­ши­рить. Воз­мож­но, самая глав­ная про­бле­ма, с кото­рой столк­нул­ся Цезарь, защи­щая свои дей­ст­вия и при­вле­кая на свою сто­ро­ну обще­ст­вен­ное мне­ние око­ло 50/49 гг. до н. э.⁴, состо­я­ла в том, что мно­гие ари­сто­кра­ты были не уве­ре­ны в том, что ему мож­но дове­рять, и он вну­шал серь­ёз­ные опа­се­ния (боль­шин­ство в сена­те жела­ло лишь мира и вовсе не обя­за­тель­но пита­ло бо́льшую любовь к Пом­пею). В тече­ние галль­ско­го намест­ни­че­ства Цеза­ря его лагерь скан­даль­но про­сла­вил­ся тем, что при­влёк слиш­ком мно­го банк­ротов, долж­ни­ков, изгнан­ни­ков, оппор­ту­ни­стов. Поэто­му мно­гие счи­та­ли, что победа Цеза­ря в граж­дан­ской с.11 войне, ско­рее все­го, будет озна­чать, как выра­жа­ет­ся Гель­цер, «убий­ство пер­вых лиц государ­ства, как при Цинне, про­скрип­ции бога­тых, как при Сул­ле, пол­ную отме­ну дол­гов и воз­вра­ще­ние пре­ступ­ни­ков, бежав­ших из стра­ны»⁵. Перед Цеза­рем сто­я­ла обес­ку­ра­жи­ваю­щая зада­ча — уме­рить эти стра­хи.

В обла­сти дей­ст­вий так­ти­ка, изо­бре­тён­ная Цеза­рем для реше­ния этой про­бле­мы, пред­став­ля­ла собой так назы­вае­мую поли­ти­ку мило­сер­дия (cle­men­tia) в отно­ше­нии побеж­дён­ных, и впер­вые он при­ме­нил её в широ­ких мас­шта­бах при Кор­фи­нии, в нача­ле кон­флик­та⁶. На про­тя­же­нии всей «Граж­дан­ской вой­ны» Цезарь под­чёр­ки­ва­ет свою уме­рен­ность и разум­ность в отно­ше­нии побеж­дён­ных вра­гов. Одна­ко я дока­зы­ваю, что Цезарь пони­мал, что для того, чтобы его стра­те­гия мило­сер­дия была эффек­тив­ной, тре­бо­ва­лось, чтобы она счи­та­лась осно­ван­ной на его fi­de — ины­ми сло­ва­ми, на чести, а не на силе. Если бы эта стра­те­гия рас­смат­ри­ва­лась про­сто как сво­его рода бла­го­де­я­ние (be­ne­fi­cium), кото­рое вся­кий могу­ще­ст­вен­ный чело­век может ока­зы­вать по сво­е­му усмот­ре­нию, кото­рое лег­ко дать и столь же лег­ко взять назад (осо­бен­но в граж­дан­ской войне), то она не дости­га­ла бы сво­ей цели. Мас­сы счи­та­ли бы её ниче­го не сто­я­щей, а ноби­ли — позор­ной. Поэто­му fi­des Цеза­ря (и fi­des дове­рен­ных пол­ко­вод­цев Цеза­ря, таких, как Кури­он) — это важ­ная тема в «Граж­дан­ской войне», не полу­чив­шая долж­но­го вни­ма­ния. В «Граж­дан­ской войне» Цезарь пред­став­ля­ет дело так, что он не столь­ко про­яв­ля­ет мило­сер­дие, сколь­ко доби­ва­ет­ся при­ми­ре­ния. Но поли­ти­ка при­ми­ре­ния, веро­ят­но, не смог­ла бы уко­ре­нить­ся, если бы fi­des Цеза­ря не счи­та­лась доб­рой. Доб­ро­ка­че­ст­вен­ность fi­dei Цеза­ря была необ­хо­ди­мым ядром с.12 этой стра­те­гии. Цель нашей дис­сер­та­ции состо­ит в том, чтобы пока­зать, как искус­но Цезарь исполь­зу­ет или обыг­ры­ва­ет ряд про­блем, свя­зан­ных с fi­de, для защи­ты сво­их при­тя­за­ний⁷.

Искрен­ность Цеза­ря

В 1870 г. Энто­ни Трол­лоп писал сле­дую­щее: «Думаю, мы тем силь­нее нена­видим Цеза­ря за его жесто­кость к нерим­ля­нам, что поли­ти­че­ские сооб­ра­же­ния побуди­ли его щадить сограж­дан»⁸. Пожа­луй, мож­но утвер­ждать, что взгляды Трол­ло­па (о том, что в осно­ве уме­рен­но­сти Цеза­ря лежа­ли поли­ти­че­ские сооб­ра­же­ния, пони­мае­мые как нечто обособ­лен­ное от вся­ких мораль­ных побуж­де­ний) до сих пор разде­ля­ют мно­гие про­фес­сио­наль­ные иссле­до­ва­те­ли и студен­ты-исто­ри­ки. То есть, Трол­лоп и мно­гие дру­гие, види­мо, счи­та­ют моти­вы Цеза­ря цели­ком и пол­но­стью макиа­вел­ли­ан­ски­ми. Они пола­га­ют, что Цезарь был неис­кре­нен, про­яв­ляя мило­сер­дие к вра­гам. Если бы он счи­тал, что лег­че смо­жет победить в граж­дан­ской войне, исполь­зуя те же мето­ды, что и в Гал­лии, то так и посту­пил бы. Вопрос об «искрен­но­сти» Цеза­ря важен. Луч­ше все­го рас­смот­реть его сей­час, несмот­ря на то, что полу­чить на него опре­де­лён­ный ответ не удаст­ся нико­гда. Не вда­ва­ясь в вопрос о том, что такое совер­шен­ная искрен­ность в антич­ном или нашем мире, я дока­зы­ваю в сво­ей дис­сер­та­ции, в общем и целом, что если Цезарь и не все­гда был совер­шен­но искре­нен, то его пуб­лич­ные заяв­ле­ния о доб­ро­воль­ном огра­ни­че­нии при­ме­не­ния силы не были истин­но макиа­вел­ли­ан­ски­ми в нашем смыс­ле сло­ва⁹.

с.13 Для реше­ния это­го вопро­са очень важен текст пись­ма Cic. Att. IX. 7c. Он важен, ибо его срав­ни­тель­но ран­няя дата (неза­дол­го до 11 мар­та 49 г.) озна­ча­ет, что отра­жён­ные в нём пред­став­ле­ния не иска­же­ны ретро­спек­тив­ной оцен­кой, а Цезарь и в самом деле ком­мен­ти­ру­ет здесь от соб­ст­вен­но­го лица свою так­ти­ку уме­рен­но­сти; тогда как в «Граж­дан­ской войне», как пра­ви­ло, Цезарь не даёт слиш­ком про­стран­ной интер­пре­та­ции моти­вов, исклю­чая вопро­сы, свя­зан­ные с его делом (cau­sa). Отно­си­тель­но cle­men­tiae он обыч­но огра­ни­чи­ва­ет­ся утвер­жде­ни­я­ми без ком­мен­та­ри­ев, что он отпу­стил вра­гов, не при­чи­нив им вреда (или ины­ми подоб­ны­ми сло­ва­ми). Пись­мо Cic. Att. IX. 7c мож­но исполь­зо­вать в под­держ­ку мне­ния Трол­ло­па. Мож­но так­же счи­тать, что оно его опро­вер­га­ет. Пись­мо Cic. Att. IX. 7c важ­но пото­му, что его цель (фак­ти­че­ски) состо­я­ла в том, чтобы отве­тить на тот самый вопрос об искрен­но­сти Цеза­ря¹⁰. Имен­но с этой целью Цезарь напи­сал сво­им дру­зьям Баль­бу и Оппию сле­дую­щее посла­ние (кото­рое они, в свою оче­редь, пере­да­ли Цице­ро­ну) в Cic. Att. IX. 7c. 1:

Нетруд­но понять, поче­му мно­гие рекон­стру­и­ру­ют эту пози­цию Цеза­ря как макиа­вел­ли­ан­скую. Раз­мыш­ле­ния Цеза­ря явно име­ют рацио­наль­ную, ути­ли­тар­ную состав­ля­ю­щую. Он осо­зна­ёт, что, пред­по­чтя одну стра­те­гию дру­гой, он рацио­наль­но зани­ма­ет выиг­рыш­ную пози­цию. Когда Цезарь щадит чью-то жизнь, он наде­ет­ся, что этот чело­век будет бла­го­да­рен и выра­зит свою бла­го­дар­ность так, что он, Цезарь, полу­чит от неё поль­зу¹². Одна­ко не сле­ду­ет авто­ма­ти­че­ски счи­тать, что оче­вид­ное жела­ние Цеза­ря одер­жать решаю­щую поли­ти­че­скую и воен­ную победу над вра­га­ми пол­но­стью огра­ни­чи­ва­ет диа­па­зон его глу­бо­кой внут­рен­ней моти­ва­ции одним лишь этим види­мым стрем­ле­ни­ем — к дости­же­нию ося­зае­мых мате­ри­аль­ных целей ради исклю­чи­тель­но эго­и­сти­че­ских моти­вов. Во-пер­вых, на самом деле ничто в тек­сте не пред­по­ла­га­ет, что Цезарь дей­ст­ви­тель­но смот­рел на вещи имен­но так — под чисто прак­ти­че­ским и (или) бес­прин­цип­ным или даже чисто эго­и­сти­че­ским углом зре­ния. Пред­став­ля­ет­ся, что Цезарь здесь при­зна­ёт, что в неко­то­рых отно­ше­ни­ях его «новый» под­ход к обра­ще­нию с внут­рен­ни­ми вра­га­ми может даже ока­зать­ся пара­док­саль­ным, как с его соб­ст­вен­ной точ­ки зре­ния — в плане наи­луч­ше­го удо­вле­тво­ре­ния его стро­го рацио­наль­ных инте­ре­сов (ибо нет внеш­ней гаран­тии, что люди, с кото­ры­ми он обо­шёл­ся мило­серд­но, сочтут себя обя­зан­ны­ми в свою оче­редь отка­зать­ся от наси­лия), так и с точ­ки зре­ния его широ­кой ауди­то­рии, мно­гие из с.15 кото­рой, конеч­но, были убеж­де­ны, что Кор­фи­ний ока­жет­ся еди­нич­ным при­ме­ром снис­хо­ди­тель­но­сти (учи­ты­вая недав­ний болез­нен­ный опыт с Сул­лой, Цин­ной и мно­гое дру­гое)¹³. Это свиде­тель­ст­ву­ет о том, что Цеза­рю было свой­ст­вен­но тон­кое пони­ма­ние мораль­ных про­блем (воз­мож­но, не толь­ко про­блем сво­ей ауди­то­рии, но и соб­ст­вен­ных) и даже неко­то­рая про­ни­ца­тель­ность в отно­ше­нии исто­ри­че­ских собы­тий, а не толь­ко чистый цинизм. Пись­мо Att. IX. 7c было напи­са­но не для того, чтобы про­сла­вить «поли­ти­ку» Цеза­ря, а для того, чтобы про­де­мон­стри­ро­вать его вели­ко­ду­шие (mag­ni­tu­do ani­mi) и fi­dem (при­чём с пони­ма­ни­ем того, что если эту демон­стра­цию сочтут неопро­вер­жи­мо лжи­вой, это повле­чёт за собой нега­тив­ные послед­ст­вия для fi­dei Цеза­ря)¹⁴.

Кро­ме того, совер­шен­но цинич­ная или макиа­вел­ли­ан­ская оцен­ка рим­ско­го обще­ства, види­мо, не свой­ст­вен­на не толь­ко Цеза­рю, но и Оппию и Баль­бу. Они, судя по все­му, не отно­сят­ся к сво­ей эли­тар­ной рим­ской ауди­то­рии с пре­зре­ни­ем и не счи­та­ют, что их ауди­то­рию (вклю­чав­шую таких людей, как Цице­рон) лег­ко мож­но при­влечь на свою сто­ро­ну с помо­щью при­твор­ства или пустых раз­го­во­ров. Далее, сле­ду­ет отме­тить, что Цезарь откло­ня­ет­ся от темы, чтобы сооб­щить сво­им дру­зьям Баль­бу и Оппию, что, хотя он бла­го­да­рен им за совет, одна­ко и сам (mea spon­te) уже решил избрать уме­рен­ную поли­ти­ку. Точ­но так же он утвер­жда­ет, что не станет под­ра­жать Сул­ле (Бальб, Оппий, Цице­рон и все рим­ляне выс­ших клас­сов, кто мог бы увидеть это пись­мо, веро­ят­но, зна­ли, что один из кон­су­лов 49 г., Луций Кор­не­лий Лен­тул Крус, в это же самое вре­мя хва­стал­ся сво­им дру­зьям, что он, Лен­тул станет новым Сул­лой¹⁵). Таким обра­зом, эти утвер­жде­ния заду­ма­ны как пуб­лич­ные сим­во­лы fi­dei Цеза­ря. Когда Цезарь гово­рит о полез­но­сти уме­рен­ной так­ти­ки для обес­пе­че­ния проч­ной победы, сле­ду­ет с.16 пом­нить, что он име­ет в виду не свой лич­ный три­умф над Рес­пуб­ли­кой, а дли­тель­ный мир и воз­об­нов­ле­ние нор­маль­ной дея­тель­но­сти в рам­ках Рес­пуб­ли­ки. Бальб и Оппий нико­гда не пере­да­ли бы Цице­ро­ну копию пись­ма и нико­гда не доби­ва­лись бы (как ока­за­лось, успеш­но) его посто­ян­ной под­держ­ки¹⁶ в заку­лис­ных мир­ных пере­го­во­рах, если бы идео­ло­ги­че­ские заяв­ле­ния Цеза­ря здесь интер­пре­ти­ро­ва­лись бы в то вре­мя как при­знак его стрем­ле­ния к лич­но­му гос­под­ству (do­mi­na­tio)¹⁷.

Точ­но так же и утвер­жде­ние Цеза­ря, что он не станет под­ра­жать Сул­ле, долж­но было вос­при­ни­мать­ся как пред­ло­же­ние срав­нить его fi­dem с fi­de Лен­ту­ла, хоть он и не упо­ми­на­ет Лен­ту­ла по име­ни. В Позд­ней рес­пуб­ли­ке поли­ти­ка неред­ко при­ни­ма­ла фор­му борь­бы за дове­рие (подроб­нее об этом будет ска­за­но в сле­дую­щей гла­ве). Заяв­ле­ние Цеза­ря долж­но было под­ра­зу­ме­вать, что он, буд­то бы объ­яв­лен­ный вне зако­на, на самом деле более при­вер­жен рес­пуб­ли­кан­ским поряд­кам, чем чело­век, фор­маль­но зани­маю­щий долж­ность кон­су­ла.

Таким обра­зом, я пола­гаю, что пись­мо Att. IX. 7c убеди­тель­но свиде­тель­ст­ву­ет о том, что во вре­мя его напи­са­ния Цезарь искренне желал пре­кра­тить стра­да­ния рим­лян, вызван­ные вой­ной, и что, ско­рее все­го, он искре­нен, когда в «Граж­дан­ской войне» гово­рит и пока­зы­ва­ет (что слу­ча­ет­ся неред­ко), что он желал заклю­чить мир на рес­пуб­ли­кан­ских усло­ви­ях и как мож­но боль­ше уме­рить стра­да­ния, с.17 при­чи­нён­ные рим­ля­нам вой­ной¹⁸. То, что Трол­лоп назы­ва­ет «поли­ти­че­ски­ми сооб­ра­же­ни­я­ми», — это поли­ти­че­ские сооб­ра­же­ния. Тем не менее, это и fi­des.

Дата сочи­не­ния «Граж­дан­ской вой­ны»

Теперь крат­ко рас­смот­рим вопрос о дате сочи­не­ния «Граж­дан­ской вой­ны». В источ­ни­ках нет недву­смыс­лен­ных фак­ти­че­ских сведе­ний о точ­ном вре­ме­ни напи­са­ния и пуб­ли­ка­ции «Граж­дан­ской вой­ны». Напри­мер, Гир­ций гово­рит, что это сочи­не­ние оста­ва­лось неза­кон­чен­ным, когда Цезарь умер, но он не утвер­жда­ет, что ника­кие её части нико­гда ранее не пуб­ли­ко­ва­лись в той или иной фор­ме (BG. VIII. praef.). Для дан­ной про­бле­мы реле­вант­ны такие антич­ные тек­сты, как Cic. Brut. 262 (о лите­ра­тур­ном сти­ле), Hirt. BG. VIII. praef. и Suet. Div. Jul. 56. 4—5. Послед­нее все­объ­ем­лю­щее иссле­до­ва­ние вопро­сов, свя­зан­ных с напи­са­ни­ем и пуб­ли­ка­ци­ей «Граж­дан­ской вой­ны» — это неопуб­ли­ко­ван­ная дис­сер­та­ция Род­же­ра Тома­са Мак­фар­лей­на, защи­щён­ная в 1991 г.¹⁹ Кон­цеп­ция Мак­фар­лей­на состо­ит в том, что сочи­не­ние, извест­ное нам как «Граж­дан­ская вой­на», было напи­са­но и опуб­ли­ко­ва­но частя­ми, не одно­вре­мен­но, и что раз­ные разде­лы работы, таким обра­зом, отра­жа­ют осо­бые поли­ти­че­ские зада­чи, с кото­ры­ми Цезарь стал­ки­вал­ся на каж­дом эта­пе напи­са­ния. Напри­мер, Мар­фар­лейн счи­та­ет, что пер­вые 33 гла­вы обра­зу­ют часть, сочи­нён­ную Цеза­рем с опре­де­лён­ной целью: оправ­дать свои дей­ст­вия в пер­вые неде­ли вой­ны и оспо­рить про­па­ган­ду про­тив­ни­ков. Этот вывод осно­ван на важ­ном наблюде­нии Мак­фар­лей­на, что Цезарь боль­ше нигде не исполь­зу­ет тер­мин ini­mi­cus с.18 для опи­са­ния сво­их вра­гов; после 33-й гла­вы он назы­ва­ет их про­сто hos­tes (этот момент я про­ком­мен­ти­рую в шестой гла­ве)²⁰. Я скло­нен так­же счи­тать, что Цезарь писал вско­ре после опи­сы­вае­мых собы­тий, хотя вряд ли этот пункт мож­но дока­зать. Одна­ко что каса­ет­ся вре­ме­ни пуб­ли­ка­ции, то, по сло­вам Мак­фар­лей­на (с. 21), «логич­но пред­по­ло­жить, что Цезарь поже­лал бы извлечь выго­ду из сво­ей победы. Кому выгод­но? — спра­ши­ва­ет Эдкок. Цеза­рю до победы, но не Цеза­рю после»²¹.

Дру­гие лите­ра­тур­ные источ­ни­ки об идео­ло­гии fi­dei

Спе­ци­аль­ная цель дан­ной гла­вы состо­ит в том, чтобы помочь нам понять неко­то­рые из идео­ло­ги­че­ских осно­ва­ний той важ­ной и суще­ст­вен­ной роли, кото­рую игра­ет fi­des во всём тек­сте «Граж­дан­ской вой­ны» (хотя глав­ное вни­ма­ние мы уде­ля­ем пер­вым трид­ца­ти трём гла­вам, кото­рые будут подроб­но рас­смат­ри­вать­ся в третьей, чет­вёр­той и пятой гла­вах). Вме­сте со вто­рой гла­вой (где глав­ным обра­зом иссле­ду­ет­ся про­бле­ма pub­li­cae fi­dei), дан­ная гла­ва про­сто гото­вит сце­ну для осталь­ной дис­сер­та­ции. В част­но­сти, здесь мы рас­смат­ри­ва­ем зна­че­ние, кото­рое при­да­ва­лось fi­dei в Риме, а так­же вопрос о том, как рим­ляне опре­де­ля­ли или харак­те­ри­зо­ва­ли это поня­тие. Посколь­ку для наше­го иссле­до­ва­ния этот вопрос чрез­вы­чай­но важен, умест­но будет сде­лать ещё несколь­ко пред­ва­ри­тель­ных заме­ча­ний о свиде­тель­ствах источ­ни­ков и моём под­хо­де к ним.

В пер­вых двух гла­вах в цен­тре наше­го иссле­до­ва­ния сто­ят избран­ные пас­са­жи дру­гих авто­ров, а не Цеза­ря. Эти тек­сты были вклю­че­ны сюда для того, чтобы поста­вить опи­са­ния fi­dei в «Граж­дан­ской войне» Цеза­ря в идео­ло­ги­че­ский кон­текст, суще­ст­во­вав­ший, по всей види­мо­сти, око­ло 49—48 гг. до н. э. Что каса­ет­ся Цице­ро­на, то я наме­рен­но воз­дер­жи­ва­юсь от того, чтобы в дан­ной гла­ве слиш­ком силь­но опи­рать­ся на с.19 важ­ные ана­ли­ти­че­ские сочи­не­ния, посвя­щён­ные раз­ным аспек­там фило­со­фии, эти­ки, поли­ти­че­ской мора­ли и друж­бы, кото­рые он напи­сал в 46—44 гг. На неко­то­рые из суж­де­ний Цице­ро­на о рес­пуб­ли­ка­низ­ме в этих работах (преж­де все­го «О зако­нах», «Об обя­зан­но­стях», «О пре­де­лах бла­га и зла», «О друж­бе»), веро­ят­но, силь­но повли­я­ло раз­ви­тие собы­тий после 50 г. Поэто­му, хотя дан­ные работы и явля­ют­ся важ­ны­ми источ­ни­ка­ми (осо­бен­но зна­чи­мые свиде­тель­ства содер­жат­ся в трак­та­те «Об обя­зан­но­стях»), не сле­ду­ет думать, что они все­гда дают нам без­уко­риз­нен­но авто­ри­тет­ные кри­те­рии рес­пуб­ли­ка­низ­ма в любых его фор­мах до граж­дан­ской вой­ны Цеза­ря и Пом­пея. Вме­сто того, чтобы счи­тать Цице­ро­на в 46—44 гг. (как тра­ди­ци­он­но пола­га­ют про­фес­со­ра клас­си­че­ской фило­ло­гии) отстав­ным государ­ст­вен­ным дея­те­лем и интел­лек­ту­а­лом, кото­рый обрёл бла­го­сло­вен­ный покой для сочи­ни­тель­ства и тео­ре­ти­че­ски изу­ча­ет куль­тур­ный ланд­шафт сво­его мира с горь­кой и слад­кой фило­соф­ской отстра­нён­но­стью, Цице­ро­на в эти годы ско­рее сле­ду­ет поста­вить в один ряд с Сал­лю­сти­ем — как авто­ра, неред­ко отча­и­ваю­ще­го­ся, кото­рый стре­мит­ся не про­сто осудить кру­ше­ние рес­пуб­ли­ка­низ­ма, но, воз­мож­но, и пере­оце­нить рес­пуб­ли­ка­низм в неко­то­рых отно­ше­ни­ях. В сво­их работах оба поли­ти­ка (Сал­лю­стий начал писать толь­ко в 42 г.) реа­ги­ро­ва­ли при­мер­но на один и тот же поли­ти­че­ский и соци­аль­ный кри­зис. Когда в сво­их работах они огляды­ва­ют­ся назад, на мир, кото­рый они поте­ря­ли, то, вслед­ст­вие оче­вид­ных лич­ных сожа­ле­ний и столь же оче­вид­ной поли­ти­че­ской при­страст­но­сти, не все­гда опи­сы­ва­ют его (или своё преж­нее место в нём) таким, каким он был на самом деле²².

с.20 С дру­гой сто­ро­ны, и в этой гла­ве, и в дру­гих местах, я всё же осно­вы­ва­юсь на неко­то­рых хро­но­ло­ги­че­ски более позд­них пас­са­жах из Ливия, Вале­рия Мак­си­ма, Вел­лея Патер­ку­ла и Авла Гел­лия, пото­му что аспек­ты, кото­рые под­чёр­ки­ва­ют эти авто­ры в избран­ных пас­са­жах, в основ­ном явля­ют­ся идео­ло­ги­че­ски­ми (то есть, сами эти авто­ры не явля­ют­ся рес­пуб­ли­кан­ски­ми поли­ти­ка­ми-неудач­ни­ка­ми с соб­ст­вен­ны­ми поли­ти­че­ски­ми про­грам­ма­ми) — а в цен­тре дан­но­го иссле­до­ва­ния сто­ит идео­ло­гия. Кро­ме того, эти авто­ры, как пра­ви­ло, явля­ют­ся созна­тель­ны­ми кон­сер­ва­то­ра­ми с точ­ки зре­ния исто­ри­че­ской куль­ту­ры. Они не склон­ны к изо­бре­та­тель­но­сти (in­ven­tio) и ско­рее, наобо­рот, стре­мят­ся точ­но запи­сать или объ­яс­нить (как мож­но луч­ше) то, что уже при­сут­ст­ву­ет в тра­ди­ции. Дру­ги­ми сло­ва­ми, эти авто­ры (в цити­ру­е­мых пас­са­жах) не гово­рят ниче­го, с чем не согла­си­лись бы Поли­бий или Катон, судя по тому, что сохра­ни­лось от их работ.

Преж­де чем при­сту­пить к иссле­до­ва­нию дру­гих авто­ров, нена­дол­го вер­нём­ся к «Граж­дан­ской войне». Я при­дер­жи­ва­юсь мне­ния, что Цезарь пред­став­ля­ет в «Граж­дан­ской войне» все глав­ные темы, свя­зан­ные с fi­de, в гла­вах I. 1—33. В осталь­ной части сочи­не­ния он раз­ра­ба­ты­ва­ет эти темы глуб­же. Подроб­ное рас­смот­ре­ние этих про­блем мы отло­жим до третьей гла­вы. Одна­ко полез­но будет сде­лать ещё пару пред­ва­ри­тель­ных заме­ча­ний о дово­дах, кото­рые я пред­став­ляю. Эти же про­бле­мы будут воз­ни­кать на про­тя­же­нии всей дис­сер­та­ции. Луч­ше все­го начать зна­ком­ство чита­те­ля с ними сей­час.

Преж­де все­го, я хочу ещё раз повто­рить, что, с точ­ки зре­ния чита­те­ля, в «Граж­дан­ской войне» настой­чи­во под­чёр­ки­ва­ет­ся, что Цезарь доби­ва­ет­ся мира путём пере­го­во­ров и ком­про­мис­са (или ищет при­ми­ре­ния, ибо боль­шая часть третьей кни­ги явно сочи­не­на после Фар­са­ла). Если допу­стить, что он желал, чтобы основ­ным побуди­тель­ным моти­вом для этих дей­ст­вий счи­та­лась его fi­des, то отсюда сле­ду­ет, что боль­шая часть сведе­ний, кото­рые Цезарь сооб­ща­ет о себе (напри­мер, о сво­их наме­ре­ни­ях в сло­жив­шей­ся ситу­а­ции, о сво­ём поведе­нии по отно­ше­нию к дру­зьям и вра­гам в момен­ты три­ум­фа и бед­ст­вий), име­ет зна­че­ние для с.21 каче­ства его fi­dei. Поэто­му дан­ные сведе­ния тоже важ­но учи­ты­вать для пони­ма­ния того, что для тогдаш­них рим­лян озна­ча­ла fi­des. Сле­до­ва­тель­но, мы можем обос­но­ван­но рас­ши­рить свои выво­ды отно­си­тель­но рим­ско­го пред­став­ле­ния о fi­de, опи­ра­ясь на вос­при­я­тие и исполь­зо­ва­ние это­го поня­тия в «Граж­дан­ской войне» (или «Галль­ской войне») Цеза­ря. Как выра­зил­ся П. А. Брант, «люди не апел­ли­ру­ют к стан­дар­там, кото­рые никто не соблюда­ет, и лице­ме­рие не нуж­но там, где нет доб­ро­де­те­ли»²³.

Fi­des Камил­ла, fi­des Рима

Я дока­зы­ваю так­же, что пони­ма­ние это­го поня­тия у Цеза­ря — поня­тия fi­des, отра­жён­но­го на стра­ни­цах «Граж­дан­ской вой­ны», — явля­ет­ся тра­ди­ци­он­ным, рес­пуб­ли­кан­ским. Что это озна­ча­ет? Цель дан­ной гла­вы (как и сле­дую­щей) — иссле­до­вать этот вопрос. Пред­ва­ри­тель­но я наме­чу по край­ней мере очер­та­ния отве­та. В сохра­нив­ших­ся рес­пуб­ли­кан­ских про­за­и­че­ских источ­ни­ках (как мы вско­ре увидим, я вклю­чаю сюда Ливия), поня­тие fi­des, когда оно отно­сит­ся к поведе­нию, часто вклю­ча­ет по край­ней мере три состав­ля­ю­щие, кото­рые, пожа­луй, необык­но­вен­но труд­но объ­еди­нить: (1) пол­ная и искрен­няя откро­вен­ность (ино­гда дохо­дя­щая до край­ней рез­ко­сти), чест­ность и пря­мота при забо­те обо всех государ­ст­вен­ных и част­ных делах, вос­при­ни­мае­мых как дело чести; (2) выдаю­ща­я­ся вер­ность всем уна­сле­до­ван­ным основ­ным прин­ци­пам (все прин­ци­пы не обя­за­тель­но сосу­ще­ст­ву­ют в гар­мо­нии, но это не с.22 име­ет зна­че­ния); (3) види­мая спо­соб­ность эффек­тив­но испол­нять все почёт­ные обя­зан­но­сти. Более того, спо­соб­ность испол­нять обя­зан­но­сти в Риме силь­но зави­се­ла от пред­став­ле­ния о том, что чело­век не дол­жен укло­нять­ся от сво­его дол­га под воздей­ст­ви­ем дав­ле­ния, мораль­ной сла­бо­сти или веле­ний судь­бы²⁵. Это было уна­сле­до­ван­ное от пред­ков фун­да­мен­таль­ное пред­став­ле­ние. Ожи­да­лось, что нрав­ст­вен­ный чело­век про­явит посто­ян­ство и твёр­дость, столк­нув­шись с бед­ст­ви­я­ми или соблаз­на­ми (будь то соблазн удо­вле­тво­рить недоз­во­лен­ное жела­ние, неза­кон­но или амо­раль­но обо­га­тить­ся, обма­нуть дове­рие или зло­употре­бить вла­стью). Так, напри­мер, если поли­тик пере­хо­дил на дру­гую сто­ро­ну (как посту­пил Пом­пей, когда начал актив­но под­дер­жи­вать вра­гов Цеза­ря²⁶), ему важ­но было выглядеть так, как буд­то он это дела­ет из прин­ци­па, а не из жад­но­сти, стра­ха, често­лю­бия и не вслед­ст­вие непо­до­баю­ще­го дав­ле­ния²⁷. Эти моти­вы не счи­та­лись достой­ны­ми.

с.23 Конеч­но, пер­во­сте­пен­ная идео­ло­ги­че­ская цель для выдаю­щих­ся пуб­лич­ных фигур состо­я­ла в том, чтобы их дей­ст­вия (осо­бен­но в усло­ви­ях кри­зи­са) выстав­ля­ли их харак­тер в наи­луч­шем све­те²⁸.

Рим­ские пред­став­ле­ния о fi­de вклю­ча­ли мне­ние, что выдаю­щи­е­ся про­яв­ле­ния fi­dei в труд­ном поло­же­нии (в поло­же­нии, когда соблюде­ние fi­dei часто озна­ча­ло отказ от почти несо­мнен­но­го пре­иму­ще­ства или риск, кото­ро­му необя­за­тель­но под­вер­гать­ся, ради бла­га дру­го­го) не толь­ко дают доста­точ­ные дока­за­тель­ства fi­dei, но и могут ока­зать боль­шое мораль­ное воздей­ст­вие на дру­зей и вра­гов, на войне и в мир­ное вре­мя²⁹. Такие пред­став­ле­ния, как пра­ви­ло, счи­та­лись при­ме­ни­мы­ми как в нефор­маль­ных, так и в фор­маль­ных ситу­а­ци­ях.

Мно­гое из ска­зан­но­го выше мож­но наблюдать в поведе­нии Камил­ла и рим­ско­го сена­та в отно­ше­нии фалис­ков, кото­рое опи­сы­ва­ет Ливий (V. 27—28. 1; дей­ст­ви­тель­но, в этих стро­ках Ливий пять раз употреб­ля­ет сло­во fi­des)³⁰. Рим­ская армия под коман­до­ва­ни­ем Камил­ла с.24 оса­ди­ла вра­же­ский город-государ­ство Фале­рии. Ливий рас­ска­зы­ва­ет здесь о внут­рен­ней измене у фалис­ков и о неожи­дан­ной (с точ­ки зре­ния фалис­ков) реак­ции на неё Камил­ла. Соглас­но их обы­чаю, обу­че­ние сыно­вей наи­бо­лее выдаю­щих­ся фалис­ков было вве­ре­но само­му знаю­ще­му и учё­но­му чело­ве­ку (Ливий не сооб­ща­ет, был ли он сво­бод­ным; он мог быть и рабом). Вос­поль­зо­вав­шись воз­мож­но­стью, этот чело­век увёл маль­чи­ков из горо­да в рим­ский лагерь и пере­дал уче­ни­ков под стра­жу вра­гам. Этот посту­пок, как объ­яс­нил учи­тель Камил­лу, обес­пе­чил бы Риму победу над Фале­ри­я­ми. Камилл с пре­зре­ни­ем отверг это пре­иму­ще­ство. В ответ он под­черк­нул, что меж­ду Римом и Фале­ри­я­ми нет общ­но­сти, осно­ван­ной на согла­ше­нии или дого­во­ре людей, но заявил, что меж­ду сто­ро­на­ми суще­ст­ву­ет общ­ность, порож­дён­ная при­ро­дой (No­bis cum Fa­lis­cis quae pac­to fit hu­ma­no so­cie­tas non est: quam in­ge­ne­ra­vit na­tu­ra ut­ris­que est erit­que). Поэто­му суще­ст­ву­ет и пра­во вой­ны и мира. Рим­ляне, ска­зал Камилл, не под­ни­ма­ют ору­жие про­тив без­за­щит­ных детей. Он, как и Рим, будет доби­вать­ся победы на поле боя. Они не вос­поль­зу­ют­ся самым пре­зрен­ным родом пре­да­тель­ства. В завер­ше­ние он при­ка­зал раздеть и свя­зать учи­те­ля, отдал его под стра­жу маль­чи­кам и дал им хлы­сты, чтобы сечь настав­ни­ка-пре­да­те­ля по доро­ге в город. Это заяв­ле­ние Камил­ла, в кото­ром он по соб­ст­вен­но­му побуж­де­нию при­зна­ёт сдер­жи­ваю­щее тре­бо­ва­ние мора­ли, кото­рое выше мате­ри­аль­ной силы и выго­ды (и дей­ст­ву­ет в ситу­а­ци­ях, где невоз­мож­но руко­вод­ст­во­вать­ся ни зако­ном, ни пре­цеден­том), явно долж­но вос­при­ни­мать­ся как знак fi­dei — его соб­ст­вен­ной и Рима.

с.25 Ещё глуб­же Ливий раз­ра­ба­ты­ва­ет роль fi­dei в этом эпи­зо­де, опи­сы­вая послед­ст­вия дей­ст­вий Камил­ла. Когда в Фале­ри­ях ста­ло извест­но о слу­чив­шем­ся, жите­ли не мог­ли гово­рить ни о чём ином. Маги­ст­ра­ты созва­ли сенат фалис­ков, чтобы обсудить это собы­тие. Отно­ше­ние к Риму вне­зап­но пере­ме­ни­лось. И на фору­ме, и в сена­те вос­хва­ля­лись fi­des рим­лян и спра­вед­ли­вость Камил­ла (27. 11). Ливий утвер­жда­ет, что люди, кото­рые ранее так нена­виде­ли Рим, что гото­вы были сра­жать­ся не на жизнь, а на смерть, теперь при­зы­ва­ли к миру. С обще­го согла­сия были направ­ле­ны послы, чтобы сдать город Риму. Высту­пая в рим­ском сена­те, послы под­чёр­ки­ва­ли, что их реше­ние объ­яс­ня­ет­ся fi­de. Рим­ляне поста­ви­ли fi­dem выше лёг­кой победы (27. 13); перед лицом рим­ской fi­dei Фале­рии по доб­рой воле усту­пи­ли Риму победу (27. 14). Послы заяви­ли, что в буду­щем у Рима не будет при­чин жало­вать­ся на fi­dem их горо­да (27. 15). Затем Камил­лу возда­ли бла­го­дар­ность и быв­шие вра­ги, и сограж­дане. Рас­смот­ре­ние это­го эпи­зо­да Ливий завер­ша­ет ком­мен­та­ри­ем, что в резуль­та­те Камилл вер­нул­ся в Рим, осе­нён­ный гораздо более яркой сла­вой, чем та, что он заво­е­вал ранее, когда был удо­сто­ен три­ум­фа. Дело было в том, что в дан­ном слу­чае он победил вра­гов с помо­щью спра­вед­ли­во­сти и fi­dei (28. 1)³¹.

с.26 В этом пас­са­же обна­ру­жи­ва­ют­ся мно­гие кри­те­рии, отно­ся­щи­е­ся к fi­dei, кото­рые я под­черк­нул выше³². Важ­на не его исто­рич­ность (или неисто­рич­ность), а то, что он гово­рит о fi­de в рим­ской куль­ту­ре. Камилл резок и откро­ве­нен в сво­ём поведе­нии, он стро­го блюдёт уна­сле­до­ван­ные прин­ци­пы и спо­со­бен эффек­тив­но дей­ст­во­вать, испол­няя осо­зна­вае­мый им долг. С дру­гой сто­ро­ны, люди, кото­рые видят fi­dem в дей­ст­вии, тро­ну­ты ею в силу обще­че­ло­ве­че­ско­го пони­ма­ния добра; fi­des Камил­ла име­ет дале­ко иду­щее мораль­ное вли­я­ние как на фалис­ков, так и на рим­лян; и это очень похо­же на тот резуль­тат, кото­ро­го Цезарь, как он опи­сы­ва­ет себя во всей «Граж­дан­ской войне», дости­га­ет и наде­ет­ся достичь. Сле­ду­ет так­же отме­тить, что (как мож­но было видеть выше) обя­за­тель­ство дей­ст­во­вать в соот­вет­ст­вии с fi­de не огра­ни­чи­ва­ет­ся толь­ко теми слу­ча­я­ми, в кото­рых было дано опре­де­лён­ное обе­ща­ние про­яв­лять fi­dem. Часто дело обсто­ит наобо­рот. Ины­ми сло­ва­ми, наши источ­ни­ки часто рас­це­ни­ва­ют fi­des чело­ве­ка как необы­чай­но выдаю­щу­ю­ся, пото­му что этот чело­век дей­ст­ву­ет спра­вед­ли­во в ситу­а­ци­ях, когда либо он не обя­зан это­го делать, исхо­дя из скреп­лён­но­го клят­вой согла­ше­ния или иной пред­ва­ри­тель­ной дого­во­рён­но­сти (или даже исхо­дя из общей мора­ли в её тра­ди­ци­он­ном пони­ма­нии), либо ему труд­но это сде­лать³³. Ины­ми сло­ва­ми, нрав­ст­вен­ность, осно­ван­ная на fi­de, име­ет тен­ден­цию к пер­фек­ци­о­низ­му.

с.27 Дей­ст­ви­тель­но, Цице­рон под­ра­зу­ме­ва­ет имен­но это, когда утвер­жда­ет о fi­de сле­дую­щее (Off. I. 40): Sem­per autem in fi­de quid sen­se­ris, non quid di­xe­ris, co­gi­tan­dum («Ведь когда дело идёт о чест­ном сло­ве (fi­des), все­гда надо думать о сво­ем наме­ре­нии, а не о сво­их сло­вах»^[2]). Пере­фра­зи­руя утвер­жде­ние Цице­ро­на мож­но ска­зать, что fi­des — поня­тие не фор­маль­ное и не юриди­че­ское.

Были и люди, счи­тав­шие, что fi­des может быть фор­маль­ной (по край­ней мере ино­гда). В пись­ме Лен­ту­лу Спин­те­ру летом 56 г., по следам деба­тов о Егип­те, Цице­рон пере­да­ёт от Пом­пея тща­тель­но взве­шен­ный совет о том какие отча­ян­ные уси­лия Спин­тер ещё может пред­при­нять, чтобы вос­ста­но­вить на пре­сто­ле царя (кото­рый желал вер­нуть своё Еги­пет­ское цар­ство при помо­щи рим­лян). В сле­дую­щей гла­ве мы увидим, что закон­ные пол­но­мо­чия Спин­те­ра, поз­во­ля­ю­щие ему вос­ста­но­вить Авле­та, были анну­ли­ро­ва­ны три­бу­ном, очень кста­ти обна­ру­жив­шим пред­ска­за­ние Сивил­лы. В таких усло­ви­ях совет Пом­пея соот­вет­ст­во­вал фор­маль­ной состав­ля­ю­щей рим­ско­го мыш­ле­ния. Ора­кул был истол­ко­ван в том смыс­ле, что никто не дол­жен вос­ста­нав­ли­вать царя с помо­щью армии. Поэто­му Пом­пей пред­ло­жил Спин­те­ру (кото­рый тогда нахо­дил­ся в Кили­кии во гла­ве армии) отпра­вить­ся в Еги­пет с царём и арми­ей, про­сто выса­дить царя в Пто­ле­ма­иде, с помо­щью армии пода­вить сопро­тив­ле­ние алек­сан­дрий­цев, а затем поз­во­лить царю само­му вер­нуть­ся в сто­ли­цу. Пом­пей ука­зы­вал, что в таком слу­чае царя вос­ста­но­вит на пре­сто­ле Спин­тер, в соот­вет­ст­вии с пер­во­на­чаль­ным поста­нов­ле­ни­ем сена­та; но, кро­ме того, это будет сде­ла­но без помо­щи армии, кото­рая вызы­ва­ла рели­ги­оз­ные воз­ра­же­ния (об этих подроб­но­стях см. Fam. I. 7. 4). На самом деле это доволь­но слож­ный при­мер рим­ско­го поли­ти­че­ско­го мыш­ле­ния. С одной сто­ро­ны, этот совет, види­мо, осно­ван ско­рее с.28 на сло­вах (quid di­xe­ris), чем на наме­ре­ни­ях (quid sen­se­ris) (поль­зу­ясь при­ведён­ным выше выра­же­ни­ем Цице­ро­на). Но с дру­гой сто­ро­ны, если рас­смат­ри­вать этот слу­чай как при­мер того, что рим­ляне (и в дан­ном слу­чае сам Пом­пей) гото­вы были, когда хоте­ли, нахо­дить при­ем­ле­мые (хотя бы мини­маль­но) спо­со­бы обой­ти фор­маль­ные пре­пят­ст­вия, содер­жа­щи­е­ся в зако­нах и тра­ди­ци­ях, то сле­ду­ет пред­по­ло­жить, что Цезарь небез­осно­ва­тель­но утвер­жда­ет, что кри­зис 50/49 гг. мож­но было раз­ре­шить без наси­лия, несмот­ря на необыч­ные и бес­пре­цедент­ные обсто­я­тель­ства.

Всё же с рим­ской точ­ки зре­ния мог­ло суще­ст­во­вать мно­же­ство ситу­а­ций, в кото­рых бук­валь­ное или (даже с точ­ки зре­ния пер­фек­ци­о­ни­ста) поверх­ност­ное (или удоб­ное) при­ме­не­ние мораль­ной нор­мы было не про­сто оправ­дан­ным, но и пра­виль­ным выбо­ром — несмот­ря ни на что³⁴. В такой ситу­а­ции пер­фек­ци­о­нист­ские упрё­ки (пред­по­ла­гаю­щие, что истин­ным зна­че­ни­ем нор­мы как-то пре­не­бре­га­ют) неумест­ны, стран­ны и пло­хо обос­но­ва­ны. Я пола­гаю, что пер­фек­ци­о­нист­ское изме­ре­ние рим­ской fi­dei часто про­яв­ля­ет­ся в осо­бых ситу­а­ци­ях, где совер­шен­но обще­при­ня­тое истол­ко­ва­ние важ­ной нор­мы может с.29 быть или счи­тать­ся неадек­ват­ным (ска­жем, пото­му, что оно при­ведёт к неспра­вед­ли­во­сти или к тому, что будет вос­при­ня­то как неспра­вед­ли­вость, совер­шае­мая рим­ля­на­ми, либо пото­му, что это как-то ина­че угро­жа­ет рим­ским инте­ре­сам и чести) или где нет чёт­ко­го или надёж­но­го пре­цеден­та, кото­рым мож­но было бы руко­вод­ст­во­вать­ся.

Ещё один под­хо­дя­щий слу­чай мож­но най­ти у Ливия (XXVIII. 34. 11). В 206 г. испа­нец Инди­би­лис, враг Пуб­лия Кор­не­лия Сци­пи­о­на, обра­тил­ся (через посред­ни­ка — сво­его бра­та Ман­до­ния) к рим­ско­му пол­ко­вод­цу с прось­бой о мило­сер­дии для себя и сво­его наро­да (34. 3: ni­hil tu­tius in adflic­tis re­bus ex­per­ta fi­de et cle­men­tia Sci­pio­nis ra­tus^[3] и т. д.). Ливий дела­ет отступ­ле­ние и напо­ми­на­ет чита­те­лям о том, что когда рим­ские пол­ко­вод­цы уста­нав­ли­ва­ли друж­бу (ami­ci­tia) с наро­дом, с кото­рым не были свя­за­ны ни согла­ше­ни­ем, ни сов­ме­сти­мы­ми инсти­ту­та­ми (nec aequis le­gi­bus), они сле­до­ва­ли древ­не­му обы­чаю (mos ve­tus­tas). В таких слу­ча­ях рим­ляне, как пра­ви­ло, при­ни­ма­ли капи­ту­ля­цию (de­di­tio) лишь после того, как вра­ги выда­ва­ли всё боже­ст­вен­ное и чело­ве­че­ское (di­vi­na et hu­ma­na), при­сы­ла­ли залож­ни­ков, сда­ва­ли всё ору­жие, а в их горо­дах раз­ме­щал­ся рим­ский гар­ни­зон (34. 7). Одна­ко Сци­пи­он не стал бук­валь­но сле­до­вать древ­не­му обы­чаю (хотя это не озна­ча­ет, что он сам не счи­тал своё реше­ние его стро­гим выпол­не­ни­ем). Он при­нял капи­ту­ля­цию и поща­дил вра­гов. Но он отве­тил Ман­до­нию (кото­рый, соглас­но Ливию, обнял его коле­ни, что было ярким воз­зва­ни­ем к fi­dei), что не станет изы­мать у них ору­жие и тре­бо­вать залож­ни­ков. Сци­пи­он заявил, что всё это слу­жит гаран­ти­ей для людей (то есть, дру­гих рим­ских пол­ко­вод­цев), кото­рые боят­ся вос­ста­ния (види­мо, либо пото­му, что дру­гие пол­ко­вод­цы усту­па­ют Сци­пи­о­ну по сво­им душев­ным каче­ствам, что фор­маль­но воз­мож­но, но мало­ве­ро­ят­но, ибо в отсут­ст­вие про­во­ка­ции это опре­де­лён­но озна­ча­ло бы неумест­ное высо­ко­ме­рие со сто­ро­ны Сци­пи­о­на, — либо пото­му, что, пред­по­ло­жи­тель­но, рим­ские пол­ко­вод­цы, как пра­ви­ло, при­ни­ма­ли капи­ту­ля­цию (de­di­tio) у вра­гов, сло­ву кото­рых не все­гда мож­но было с.30 дове­рять³⁵); но он остав­ля­ет Инди­би­ли­су и его наро­ду ору­жие без вся­ких огра­ни­че­ний и сво­бод­ные души (se li­be­ra ar­ma re­lin­que­re, so­lu­tos ani­mos).

Этот посту­пок Сци­пи­о­на (его реше­ние дове­рить­ся Инди­би­ли­су, в рам­ках тек­ста явно осно­ван­ное на его fi­de) выра­жа­ет сво­его рода нрав­ст­вен­ный пер­фек­ци­о­низм. Решая вопрос об Инди­би­ли­се, Сци­пи­он, види­мо, чув­ст­ву­ет себя впра­ве истол­ко­вать древ­ний обы­чай (mos ve­tus­tas) доволь­но гиб­ко (это не озна­ча­ет, что Сци­пи­он не дей­ст­во­вал бы ина­че в дру­гих обсто­я­тель­ствах)³⁶. Но этим поступ­ком он пока­зы­ва­ет, что руко­вод­ст­ву­ет­ся соб­ст­вен­ным внут­рен­ним пони­ма­ни­ем того, что fi­des тре­бу­ет от него в дан­ном слу­чае³⁷. Имен­но эта внут­рен­няя (и, быть может, потен­ци­аль­но без­гра­нич­ная) чув­ст­ви­тель­ность к fi­dei слу­жит источ­ни­ком пер­фек­ци­о­низ­ма. Одна­ко, дове­ряя Инди­би­ли­су, Сци­пи­он пока­зы­ва­ет (в тек­сте Ливия), что готов в этой ситу­а­ции отча­сти под­верг­нуть­ся рис­ку, чтобы счи­тать­ся чело­ве­ком, кото­рый руко­вод­ст­ву­ет­ся выдаю­щей­ся fi­de.

Эта рим­ская склон­ность к пер­фек­ци­о­низ­му име­ет ряд послед­ст­вий. Напри­мер, в рим­ской fi­de име­ет­ся субъ­ек­тив­ный эле­мент, и счи­та­ет­ся, что сле­дуя ему, с.31 чело­век образ­цо­вой нрав­ст­вен­но­сти (напри­мер, Камилл, Сци­пи­он Афри­кан­ский, Катон Цен­зор или даже весь сенат в целом) может испы­ты­вать угры­зе­ния сове­сти в ситу­а­ци­ях, когда, с точ­ки зре­ния более орди­нар­но­го чело­ве­ка, тре­бо­ва­ния зако­на и обы­чая вполне нор­маль­но и удо­вле­тво­ри­тель­но выпол­не­ны; более орди­нар­ный рим­ский пол­ко­во­дец, чем Камилл, пожа­луй, не отка­зал­ся бы от пре­иму­ществ, полу­чен­ных от пре­да­тель­ства настав­ни­ка, ибо он и прав­да мог быть недо­ста­точ­но чув­ст­ви­те­лен, чтобы рас­по­знать нрав­ст­вен­ную дилем­му; и рим­ляне опре­де­лён­но спо­соб­ны были обду­мы­вать спо­со­бы обхо­да осо­зна­вае­мых ими мораль­ных тре­бо­ва­ний fi­dei, не нару­шая её фор­маль­но³⁸. Объ­яс­няя свой посту­пок, Камилл ссы­лал­ся на стан­дарт поведе­ния, кото­рый пред­став­ля­ет собой уна­сле­до­ван­ный прин­цип (No­bis cum Fa­lis­cis quae pac­to fit hu­ma­no so­cie­tas non est: quam in­ge­ne­ra­vit na­tu­ra ut­ris­que est erit­que^[4] и т. д.), но этот стан­дарт мог бы так и остать­ся неза­ме­чен­ным (или более сла­бый чело­век, заме­тив его, мог бы ему не после­до­вать), если бы Камилл не захо­тел (или не смог) увидеть его важ­ность в дан­ной ситу­а­ции. Так, в кон­це кон­цов, всё сво­дит­ся к субъ­ек­тив­но­му мораль­но­му выбо­ру чело­ве­ка, то есть, к его доб­ро­воль­но­му при­зна­нию того фак­та, что соблюде­ние или несо­блюде­ние осо­зна­вае­мо­го им обя­за­тель­ства осно­ва­но все­го лишь на его с.32 чести. В ито­ге имен­но доб­ро­ка­че­ст­вен­ность fi­dei Камил­ла (как и Сци­пи­о­на) более, чем что-либо иное, дока­зы­ва­ет, что он был необы­чай­ным чело­ве­ком: Ca­mil­lus, me­lio­re mul­to lau­de quam cum tri­um­phan­tem al­bi per ur­bem ve­xe­rant equi in­sig­nis, ius­ti­tia fi­de­que hos­ti­bus vic­tis cum in ur­bem re­dis­set^[5]. В исто­ри­че­ской и сюжет­ной тра­ди­ции зна­че­ние fi­dei часто иллю­ст­ри­ру­ет­ся путём сохра­не­ния и пере­да­чи тако­го рода рас­ска­зов. Мораль попа­да­ет в цель через поко­ле­ния. Я пола­гаю, что Цезарь изо­бра­жа­ет себя в «Граж­дан­ской войне» имен­но как чело­ве­ка, спо­соб­но­го на подоб­ные угры­зе­ния сове­сти, как чело­ве­ка, подоб­но Камил­лу, очень чув­ст­ви­тель­но­го к тре­бо­ва­ни­ям fi­dei.

Здесь мож­но воз­ра­зить, что имен­но такое сопо­став­ле­ние было бы для Цеза­ря неже­ла­тель­ным, так как Камилл доб­ро­воль­но ушёл в изгна­ние (то есть, при­нял поли­ти­че­ское пора­же­ние), когда обви­не­ние, предъ­яв­лен­ное ему три­бу­ном, увен­ча­лось успе­хом (как выяс­ни­лось позд­нее — нака­нуне втор­же­ния гал­лов око­ло 390 г.; см. Liv. V. 32. 7—9). Согла­сие Камил­ла уйти в изгна­ние, хоть и явля­ет­ся при­зна­ком fi­dei, не обя­за­тель­но долж­но рас­смат­ри­вать­ся как при­мер доб­рой fi­dei, и если сопо­ста­вить с ним отказ Цеза­ря при­нять пора­же­ние в 49 г., то это срав­не­ние не будет авто­ма­ти­че­ски небла­го­при­ят­ным для Цеза­ря. Эти двое нахо­ди­лись в раз­ном поло­же­нии, так как ощу­ща­ли раз­ную народ­ную под­держ­ку. Соглас­но Ливию, Камилл поста­рал­ся лич­но выяс­нить волю плеб­са. Даже чле­ны его три­бы и его кли­ен­ты сооб­щи­ли ему, что хотя им при­дёт­ся отве­чать за финан­со­вый ущерб в его деле, они будут голо­со­вать за его осуж­де­ние (cum ac­ci­tis do­mum tri­bu­li­bus clien­ti­bus­que, quae mag­na pars ple­bis erat, per­con­ta­tus ani­mos eorum res­pon­sum tu­lis­set se con­la­tu­ros quan­ti dam­na­tus es­set, ab­sol­ve­re eum non pos­se, in ex­si­lium abiit…)^[6]. У него явно не было вес­ких поли­ти­че­ских или мораль­ных осно­ва­ний для того, чтобы реа­ли­зо­вать пред­по­ла­гае­мое пра­во на само­за­щи­ту. Но в самом серд­це аргу­мен­та­ции Цеза­ря лежит с.33 пред­став­ле­ние о том, что истин­ной воле сена­та и наро­да вос­пре­пят­ст­во­ва­ла кли­ка поли­ти­че­ских махи­на­то­ров ради част­ной выго­ды её чле­нов. Неиз­мен­ный смысл рас­суж­де­ний Цеза­ря в «Граж­дан­ской войне» заклю­ча­ет­ся в том, что если бы он, подоб­но Камил­лу, мог (в его слу­чае через посред­ни­ков) сво­бод­но выяс­нить волю сена­та и плеб­са отно­си­тель­но сво­их послед­них пред­ло­же­ний (как отно­си­тель­но пись­ма, про­чи­тан­но­го 1 янва­ря 49 г., так и отно­си­тель­но офи­ци­аль­но­го резуль­та­та заку­лис­ных пере­го­во­ров, если бы они увен­ча­лись успе­хом) и обна­ру­жить, что его при­тя­за­ния отверг­ну­ты, то он при­нял бы пора­же­ние. В нача­ле «Граж­дан­ской вой­ны» важ­ное место зани­ма­ет рас­сказ о том, как Цеза­ря с вооду­шев­ле­ни­ем встре­ча­ли раз­лич­ные ита­лий­ские общи­ны, одоб­ряя тем самым его дело. Он при­во­дит­ся как дока­за­тель­ство fi­dei (и пат­рио­тиз­ма, а не эго­и­стич­но­го стрем­ле­ния удо­вле­тво­рить свои инте­ре­сы), кото­рой он руко­вод­ст­во­вал­ся, при­ни­мая реше­ние начать воору­жён­ную борь­бу за своё досто­ин­ство (dig­ni­tas). В свя­зи с этим инте­рес­но мне­ние Цице­ро­на об изгна­нии и воз­вра­ще­нии Камил­ла. Цице­рон счи­та­ет, что Камил­лу (как и дру­гим лицам, кото­рых он упо­ми­на­ет) воля наро­да воз­вра­ти­ла преж­нюю честь (Dom. 86: rur­sus ab eodem po­pu­lo pla­ca­to sunt in suam pris­ti­nam dig­ni­ta­tem res­ti­tui^[7]). Точ­но так же и Цезарь не мог выиг­рать борь­бу за вос­ста­нов­ле­ние сво­его преж­не­го досто­ин­ства (pris­ti­na dig­ni­tas) силой ору­жия. Его дело долж­но было полу­чить под­держ­ку наро­да (и (или) выглядеть полу­чив­шим эту под­держ­ку), народ дол­жен был при­знать его спра­вед­ли­вость. Не ощу­щая народ­ной под­держ­ки, Цезарь мог одер­жать победу в войне, но нико­гда не воз­вра­тил бы своё досто­ин­ство. Он это пони­мал.

Сто­ит так­же отме­тить, что рас­сказ Ливия о капи­ту­ля­ции фалис­ков при­влёк вни­ма­ние Ник­ко­ло Макиа­вел­ли в «Рас­суж­де­ни­ях о пер­вой дека­де Тита Ливия» (кни­га 3, гл. 20). По его сло­вам, на при­ме­ре Камил­ла «мож­но очень хоро­шо судить о том, насколь­ко иной раз силь­нее воздей­ст­ву­ет на чело­ве­че­скую душу сер­деч­ный и пре­ис­пол­нен­ный мило­сер­дия посту­пок, чем про­яв­ле­ния с.34 сви­ре­пой жесто­ко­сти»^[8]. В этой же гла­ве он обра­ща­ет вни­ма­ние на пас­саж Ксе­но­фон­та, в кото­ром тот пишет о том, «сколь­ко почё­та, какое мно­же­ство побед и какую доб­рую сла­ву при­нес­ли Киру его обхо­ди­тель­ность и чело­веч­ность, а рав­но и отсут­ст­вие в нём гор­ды­ни, жесто­ко­сти, сла­сто­лю­бия и всех про­чих поро­ков, пят­наю­щих чело­ве­че­скую репу­та­цию»³⁹. Из Све­то­ния извест­но, что Цезарь читал «Киро­пе­дию» Ксе­но­фон­та (Div. Jul. 87)⁴⁰. Я наме­ре­ва­юсь пока­зать, что в «Граж­дан­ской войне» Цезарь рас­суж­да­ет стро­го в рам­ках рим­ской мораль­ной и поли­ти­че­ской тра­ди­ции. Мы нико­гда не узна­ем, насколь­ко силь­ное вли­я­ние гре­че­ской интел­лек­ту­аль­ной тра­ди­ции испы­ты­вал Цезарь, фор­му­ли­руя свою поли­ти­ку при­ми­ре­ния, мило­сер­дия и ком­про­мис­са в граж­дан­ской войне. Но по край­ней мере мож­но отме­тить, что Цезарь (подоб­но Цице­ро­ну и дру­гим дву­языч­ным рим­ским интел­лек­ту­а­лам) был открыт для воздей­ст­вия самых раз­но­об­раз­ных гре­че­ских иссле­до­ва­ний при­бли­зи­тель­но тех же поли­ти­че­ских и воен­ных дилемм, что и те, с кото­ры­ми стал­ки­ва­лись рим­ские лиде­ры⁴¹.

Ami­ci­tia пошат­нув­ша­я­ся или раз­ру­шен­ная, ami­ci­tia вос­ста­нов­лен­ная

В совре­мен­ных иссле­до­ва­ни­ях fi­des часто рас­смат­ри­ва­ет­ся как некая абстрак­ция, кото­рая каким-то обра­зом лег­ко ока­зы­ва­ет­ся вклю­чён­ной почти в любую соци­аль­ную дея­тель­ность рим­лян про­сто пото­му, что она пас­сив­но «при­сут­ст­ву­ет» в куль­ту­ре. Срав­ни­тель­но недав­ний с.35 при­мер тако­го пред­став­ле­ния о fi­de мож­но най­ти у Нила Вуда в иссле­до­ва­нии соци­аль­ной и поли­ти­че­ской мыс­ли Цице­ро­на (1988 г.):

Ещё один при­мер мож­но най­ти у Хайн­ца Хаф­те­ра в иссле­до­ва­нии рим­ской поли­ти­ки и поли­ти­ков (1967):

Эти раз­лич­ные пред­став­ле­ния о fi­de (неко­то­рые из утвер­жде­ний Вуда выбра­ны пря­мо из Цице­ро­на, кото­рый, конеч­но, явля­ет­ся цен­ным источ­ни­ком, но ведёт свою соб­ст­вен­ную идео­ло­ги­че­скую вой­ну), взя­тые сами по себе, вер­ны, но, будучи про­сты­ми опи­са­ни­я­ми, лишён­ны­ми кон­крет­но­го кон­тек­ста, на самом деле мало могут ска­зать о fi­de. Опи­са­ние Вуда до извест­ной сте­пе­ни вер­но, с.36 но в дей­ст­ви­тель­но­сти оно не отра­жа­ет исклю­чи­тель­ную важ­ность и даже вели­чие, кото­рые Ливий явно при­пи­сы­ва­ет fi­dei. На них наме­ка­ет Хаф­тер. Одна­ко его опре­де­ле­ние пере­хо­дит в неопре­де­лён­ное обоб­ще­ние. Хаф­тер прав в том, что осо­зна­ние fi­dei созда­ёт ощу­ще­ние мораль­ных обя­за­тельств, а его пред­по­ло­же­ние о том, что, по мне­нию рим­лян, дове­рие меж­ду граж­да­на­ми в конеч­ном счё­те про­ис­те­ка­ет из fi­dei, име­ет мно­го парал­ле­лей в источ­ни­ках. Но оста­ёт­ся неяс­ным, каким обра­зом, по его мне­нию, воз­ни­ка­ет fi­des, как она созда­ёт­ся. Оба этих пред­став­ле­ния о fi­de под­вер­же­ны неосо­знан­но­му вли­я­нию неко­то­рых рас­про­стра­нён­ных, но оши­боч­ных воз­зре­ний на дове­рие, в част­но­сти, мне­ния о том, что дове­рие — это про­сто среда, свя­зу­ю­щий «клей» в чело­ве­че­ских делах.

Недав­но опуб­ли­ко­ван­ная работа Робер­та Соло­мо­на и Робер­та Фло­ре­са о дове­рии про­ли­ва­ет яркий свет на это заблуж­де­ние⁴⁴. Эти иссле­до­ва­те­ли отме­ча­ют, что дове­рие обыч­но вос­при­ни­ма­ет­ся как все­про­ни­каю­щее свой­ство обще­ства, общи­ны или куль­ту­ры. Поэто­му дове­рие часто рас­смат­ри­ва­ет­ся про­сто как экви­ва­лент осно­во­по­ла­гаю­ще­го чув­ства без­опас­но­сти, как ося­зае­мое осно­ва­ние для уве­рен­но­сти в мире неопре­де­лён­но­сти. Одна­ко, утвер­жда­ют они, про­бле­ма состо­ит в том, что когда дове­рие «мета­фо­ри­че­ски пони­ма­ет­ся как “клей”, или “смаз­ка”, или “атмо­сфе­ра”, или “среда”, или про­сто “суб­стан­ция”, то все эти обра­зы ста­тич­ны». Если дове­рие вос­при­ни­ма­ет­ся как ста­тич­ное, то кажет­ся, что оно про­сто суще­ст­ву­ет там, где люди могут дей­ст­во­вать, исхо­дя из него, или где, подоб­но смаз­ке или клею, оно может пас­сив­но облег­чать или огра­ни­чи­вать дей­ст­вия. Кли­мат или атмо­сфе­ра могут окру­жать дове­рие и вли­ять на него, но они тоже без­лич­ны и инерт­ны. Само дове­рие рас­смат­ри­ва­ет­ся как без­лич­ное и суще­ст­ву­ю­щее изна­чаль­но; кажет­ся, что его мож­но счи­тать само собой разу­ме­ю­щим­ся, а боль­шую часть вре­ме­ни даже игно­ри­ро­вать.

с.37 Соло­мон и Фло­рес пред­ла­га­ют аль­тер­на­ти­ву тра­ди­ци­он­ной моде­ли. Дове­рие, — утвер­жда­ют они, — «это не среда, но доб­ро­де­тель чело­ве­ка, кото­рая раз­ви­ва­ет­ся посред­ст­вом речи, диа­ло­га, обя­за­тельств и дей­ст­вий»⁴⁵. Поэто­му, — под­чёр­ки­ва­ют они, — дове­рие нико­гда не нахо­дит­ся под рукой, оно все­гда созда­ёт­ся чело­ве­че­ски­ми уси­ли­я­ми⁴⁶. Сле­ду­ет отме­тить, что имен­но в этом смысл рас­смот­рен­но­го выше рас­ска­за Ливия о Камил­ле. Дей­ст­ви­тель­но, Ливий не про­сто опи­сы­ва­ет воз­ник­но­ве­ние дове­рия меж­ду рим­ля­на­ми и фалис­ка­ми в резуль­та­те чело­ве­че­ских уси­лий, но и пред­став­ля­ет его как нечто, создан­ное (и, кро­ме того, создан­ное из ниче­го) при помо­щи речи, диа­ло­га, обя­за­тельств и дей­ст­вий, имен­но так, как пред­по­ла­га­ют Соло­мон и Фло­рес. Они так­же при­хо­дят к выво­ду, что дове­рие может (а часто и долж­но) созда­вать­ся осо­знан­но, оно не разу­ме­ет­ся само собой. По их сло­вам,

Соло­мон и Фло­рес утвер­жда­ют так­же, что самое ковар­ное след­ст­вие отно­ше­ния к дове­рию как к ста­тич­ной и в конеч­ном счё­те без­лич­ной среде — это пред­став­ле­ние о том, что дове­рие хруп­ко, «не толь­ко в оче­вид­ном смыс­ле, что оно может быть нару­ше­но един­ст­вен­ным веро­лом­ным поступ­ком или выска­зы­ва­ни­ем, с.38 но и… в том смыс­ле, что оно так же хруп­ко, как хру­сталь или стек­ло»⁴⁸. Лож­ная мета­фо­ра хруп­ко­сти (как и столь же лож­ная мета­фо­ра «проч­но­сти») ведёт к убеж­де­нию, что дове­рие лег­ко раз­ру­ша­ет­ся и, одна­жды раз­ру­шен­ное, не под­да­ёт­ся вос­ста­нов­ле­нию⁴⁹. Обыч­но счи­та­ет­ся, что когда друж­бу под­ры­ва­ет вза­им­ное недо­ве­рие, воз­мо­жен толь­ко один исход — раз­ру­ше­ние друж­бы навсе­гда. Точ­но так же, если две этни­че­ских груп­пы, века­ми мир­но про­жи­вав­шие бок о бок, неожи­дан­но пере­хо­дят к наси­лию друг про­тив дру­га, меж­ду ними нель­зя вос­ста­но­вить мир и успеш­но разо­рвать замкну­тый круг наси­лия. Дове­рие, одна­жды пре­дан­ное, поте­ря­но навсе­гда. Одна­ко Соло­мон и Фло­рес наста­и­ва­ют на невер­но­сти это­го убеж­де­ния. Как исто­рия, так и лич­ный опыт учат нас тому, что раз­ру­шен­ное дове­рие на самом деле мож­но вос­ста­но­вить. Разо­рван­ные или ослож­нён­ные вза­и­моот­но­ше­ния как общин, так и отдель­ных людей мож­но нала­дить или улуч­шить (вновь — как мы виде­ли в при­ме­ре Ливия). По мне­нию авто­ров, дело обсто­ит так, пото­му что дове­рие по сути сво­ей дина­мич­но. Оно гораздо гиб­че и рацио­наль­нее, чем обыч­но счи­та­ет­ся. Поэто­му о дове­рии мож­но дого­ва­ри­вать­ся, оно не явля­ет­ся «проч­ным» и не под­да­ёт­ся пол­но­му уни­что­же­нию. Оно нико­гда не уста­нав­ли­ва­ет­ся раз и навсе­гда и не раз­ру­ша­ет­ся раз и навсе­гда до тех пор, пока суще­ст­ву­ет хотя бы види­мость вза­и­моот­но­ше­ний, даже враж­деб­ных. Они дела­ют вывод:

с.39 Почти всё ска­зан­ное Соло­мо­ном и Фло­ре­сом о дове­рии в этих пара­гра­фах (и, несо­мнен­но, идея о том, что дове­рие явля­ет­ся важ­ней­шей состав­ля­ю­щей эти­ки и мора­ли) вер­но для рим­ской fi­dei. Нил Вуд, несо­мнен­но, прав, утвер­ждая (вслед за Цице­ро­ном), что, по мне­нию рим­лян, нару­ше­ние дове­рия может подо­рвать всю обще­ст­вен­ную жизнь. Но часто мы слиш­ком силь­но реа­ги­ру­ем на подоб­ные заяв­ле­ния. Рим­ляне виде­ли в этом угро­зу, но это не озна­ча­ет, что они чув­ст­во­ва­ли себя бес­по­мощ­ны­ми перед этой угро­зой. Совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли рим­ской исто­рии, кажет­ся, счи­та­ют, что fi­des, вос­при­ни­мае­мая как оплот соци­аль­но­го поряд­ка, была в Позд­ней рес­пуб­ли­ке сво­его рода огра­ни­чен­ным про­дук­том. Когда оно закон­чи­лось, то про­сто закон­чи­лось. В какой-то сте­пе­ни эта тен­ден­ция, веро­ят­но, вос­хо­дит к Цице­ро­ну. Но даже когда Цице­рон про­яв­ля­ет про­ни­ца­тель­ность, он порой быва­ет вели­ким пани­кё­ром, гово­ря об уяз­ви­мо­сти завет­ных рес­пуб­ли­кан­ских инсти­ту­тов.

Но факт состо­ит в том, что рим­ляне уме­ли вос­ста­нав­ли­вать раз­ру­шен­ное дове­рие и пере­стра­и­вать даже очень испор­чен­ные отно­ше­ния, даже в Позд­ней рес­пуб­ли­ке. В самом деле, это вид­но из тех уси­лий, кото­рые сам Цице­рон часто при­ла­гал, чтобы либо вос­ста­но­вить раз­ру­шен­ную друж­бу (ami­ci­tia), либо попы­тать­ся устра­нить непо­ни­ма­ние, воз­ни­каю­щее ино­гда в отно­ше­ни­ях с раз­лич­ны­ми дру­зья­ми и корре­спон­ден­та­ми: напри­мер, его попыт­ка успо­ко­ить уязв­лён­ные чув­ства его дру­га-цеза­ри­ан­ца Гая Матия (Att. XI. 27). От их обще­го дру­га Гая Тре­ба­ция Цице­рон узнал, что, по мне­нию Матия, Цице­рон нанёс ему огром­ный ущерб, в нару­ше­ние их ami­ci­tiae. Кон­крет­ная пре­тен­зия не упо­ми­на­ет­ся, но, види­мо, до Матия дошли слу­хи о том, что Цице­рон осуж­да­ет его, ста­вя под сомне­ние его порядоч­ность в целом. Види­мое непо­ни­ма­ние было свя­за­но с тем, как Цице­рон отно­сит­ся к Матию, в све­те того, что Матий по-преж­не­му с.40 ува­жа­ет сво­его покой­но­го дру­га Цеза­ря после мар­тов­ских ид и не скры­ва­ет это­го (пере­пис­ка меж­ду Цице­ро­ном и Мати­ем состо­я­лась в авгу­сте 43 г.^[9]).

Важ­но, что как толь­ко Цице­рон узнал, что воз­ник­ли труд­но­сти, он счёл необ­хо­ди­мым немед­лен­но свя­зать­ся с Мати­ем, чтобы дока­зать, что дошед­шие до него слу­хи насчёт его пред­по­ла­гае­мо­го отно­ше­ния лжи­вы и что он все­гда очень его ува­жал. Оче­вид­но, что Цице­рон здесь руко­вод­ст­ву­ет­ся fi­de. В пись­ме он хва­лит Матия за то, что тот все­гда про­яв­ля­ет «вели­чай­шую fi­dem в их друж­бе» (Att. XI. 27. 6). На Цице­роне явно лежит обя­зан­ность дока­зать, что он не нару­шил бы fi­dem такой друж­бы. Если бы пока­за­лось, что он это сде­лал, то постра­да­ла бы его соб­ст­вен­ная репу­та­ция как чело­ве­ка, обла­даю­ще­го fi­de. Матий, в свою оче­редь, сочи­нил чрез­вы­чай­но крас­но­ре­чи­вый ответ, в кото­ром при­нял пред­ло­жен­ное Цице­ро­ном объ­яс­не­ние слу­чив­ше­го­ся (Fam. XI. 28)⁵¹. Но он сде­лал это, ни на дюйм не отсту­пив от сво­ей при­вя­зан­но­сти к Цеза­рю и чув­ства дол­га перед ним. С этим чув­ст­вом дол­га была тес­ней­шим обра­зом свя­за­на его соб­ст­вен­ная fi­des. Дей­ст­ви­тель­но, когда речь зашла о сохра­не­нии друж­бы, глав­ная труд­ность состо­я­ла в том, что Цице­ро­ну при­шлось при­знать пра­во­мер­ность обя­за­тельств Матия перед Цеза­рем (см. Fam. XI. 27. 8: lau­dan­dum es­se fi­dem et hu­ma­ni­ta­tem tuam qui ami­cum etiam mor­tuum di­li­gas^[10])⁵². Эта пере­пис­ка под­твер­жда­ет мно­гое из ска­зан­но­го Соло­мо­ном и Фло­ре­сом о дове­рии. Судя по этим пись­мам, в Риме сохра­не­ние с.41 друж­бы (ami­ci­tia) тре­бо­ва­ло уси­лий от обе­их сто­рон, в том чис­ле вза­им­но­го при­зна­ния того, что мож­но и что нель­зя гово­рить меж­ду дру­зья­ми. Дове­рие в отно­ше­ни­ях Цице­ро­на и Матия не было ни «хруп­ким», ни «проч­ным» — оно было дина­мич­ным.

Не вда­ва­ясь в подроб­но­сти, мож­но отме­тить, что напря­жён­ные отно­ше­ния Пом­пея и Лен­ту­ла Спин­те­ра тоже были вос­ста­нов­ле­ны путём актив­но­го вме­ша­тель­ства и пере­пис­ки. Из-за подо­зре­ний, вызван­ных поведе­ни­ем Пом­пея в сена­те во вре­мя так назы­вае­мых «еги­пет­ских деба­тов» (кото­рые будут рас­смот­ре­ны ниже) Лен­тул почув­ст­во­вал, что Пом­пей пре­дал их друж­бу (ami­ci­tia). Из пись­ма Fam. I. 7. 3 мы узна­ём, что Цице­рон до неко­то­рой сте­пе­ни работал посред­ни­ком в инте­ре­сах Пом­пея, чтобы ула­дить эту ссо­ру, и что в резуль­та­те успеш­но­го посред­ни­че­ства Цице­ро­на Спин­тер нако­нец напи­сал Пом­пею. По сло­вам Цице­ро­на, «ты удер­жал око­ло себя этим пись­мом (il­la epis­tu­la re­ti­nuis­ti) пре­крас­но­го чело­ве­ка».

Сле­ду­ет рас­смот­реть ещё несколь­ко при­ме­ров этой «дина­мич­ной fi­dei» в дру­гих обсто­я­тель­ствах. Во-пер­вых, это слу­чай Цице­ро­на и Крас­са. Эти двое часто кон­флик­то­ва­ли. Они ссо­ри­лись и мири­лись по мень­шей мере три­жды. Цице­рон опи­сы­ва­ет их послед­нее при­ми­ре­ние в пись­ме к Лен­ту­лу Спин­те­ру (Fam. I. 9. 20—21), в кото­ром пере­чис­ля­ет раз­лич­ные моти­вы, побудив­шие его ещё раз с боль­шой пом­пой вос­ста­но­вить эту друж­бу (ami­ci­tia). Это тре­бо­ва­ло объ­яс­не­ния, пото­му что его послед­няя ссо­ра с Крас­сом, по-види­мо­му, была поли­ти­че­ски выгод­на Цице­ро­ну. Его раз­рыв с Крас­сом встре­тил одоб­ре­ние не толь­ко вра­гов три­ум­ви­ра­та в сена­те, но и какой-то части наро­да (etiam fo­ris fruc­tum tu­lis­set). В ито­ге, Цице­рон пред­став­ля­ет дело так, слов­но при­ми­ре­ние было моти­ви­ро­ва­но его заботой об обще­ст­вен­ном бла­ге (com­mu­nis con­cor­diae cau­sa), несмот­ря на то, что его насто­я­тель­но тре­бо­ва­ли Пом­пей и Цезарь, с кото­ры­ми он тоже имел тес­ные лич­ные свя­зи.

с.42 Далее рас­смот­рим слу­чай Кло­дия и Пом­пея. В речи «Об отве­тах гаруспи­ков» (49—52) Цице­рон опи­сы­ва­ет серию злоб­ных атак Кло­дия на Пом­пея, в том чис­ле при­пи­сы­вае­мую ему попыт­ку поку­ше­ния. Напа­де­ние было неожи­дан­ным, так как в про­шлом эти поли­ти­ки ино­гда сотруд­ни­ча­ли. Но, несмот­ря на ярост­ную кам­па­нию про­тив Пом­пея, Кло­дий (по сло­вам Цице­ро­на) пред­при­нял пуб­лич­ные шаги для при­ми­ре­ния и воз­об­нов­ле­ния их друж­бы (ami­ci­tia). Кло­дий вос­хва­лял Пом­пея, утвер­ждал, что Пом­пей — един­ст­вен­ный чело­век в государ­стве (ci­vi­tas), достой­ный сла­вы импе­рия и давал понять, что он, Кло­дий, весь­ма дру­же­люб­но настро­ен по отно­ше­нию к Пом­пею и жела­ет с ним при­ми­рить­ся (52; et sig­ni­fi­cat se il­li es­se ami­cis­si­mum et re­con­ci­lia­tio­nem es­se gra­tiae fac­tam^[11]).

Нако­нец, Цице­рон и Цезарь. Цице­рон пуб­лич­но и весь­ма про­стран­но рас­ска­зал о воз­об­нов­ле­нии и укреп­ле­нии раз­ру­шен­ной ami­ci­tiae с Цеза­рем (Prov. Con­s. 18—28 и 40—47) и заявил, что счи­та­ет это бла­гом для государ­ства (23: Hic me meus in rem pub­li­cam ani­mus pris­ti­nus ac pe­ren­nis cum C. Cae­sa­re re­du­cit, re­con­ci­liat, res­ti­tuit in gra­tiam^[12]); в этих пас­са­жах он при­во­дит мно­го дру­гих при­ме­ров того, как выдаю­щи­е­ся люди про­шло­го, враж­до­вав­шие друг с дру­гом, тоже ула­жи­ва­ли свои раз­но­гла­сия и пред­при­ни­ма­ли шаги для вос­ста­нов­ле­ния раз­ру­шен­ной ami­ci­tiae ради обще­ст­вен­но­го бла­га⁵³.

Объ­яс­не­ние Цице­ро­на ука­зы­ва­ет на то, что глав­ным идео­ло­ги­че­ским моти­вом для при­ми­ре­ния в его слу­чае (а так­же и в дру­гих) была fi­des. Как уже гово­ри­лось выше, важ­ней­шей состав­ля­ю­щей fi­dei была вер­ность уна­сле­до­ван­ным фун­да­мен­таль­ным поня­ти­ям. Рим­ское пред­став­ле­ние об этом, с.43 пожа­луй, луч­ше все­го выра­же­но в «Анна­лах» Энния (Fr. 467): Mo­ri­bus an­ti­quis res stat Ro­ma­na vi­ris­que, т. е. «Рим­ское государ­ство сто­ит на древ­них нра­вах и мужах». В цен­тре этой идеи (кото­рая, конеч­но, доста­точ­но широ­ка, и её мож­но кон­струи­ро­вать раз­лич­ны­ми спо­со­ба­ми, не все­гда согла­су­ю­щи­ми­ся друг с дру­гом) часто обна­ру­жи­ва­ет­ся импе­ра­тив, гла­ся­щий, что обще­ст­вен­ное бла­го все­гда сле­ду­ет ста­вить выше, чем эго­и­сти­че­ские инте­ре­сы отдель­но­го чело­ве­ка. Исто­рия часто пре­под­но­сит лич­но­стей и пре­цеден­ты, кото­рые могут слу­жить при­ме­ра­ми для этой идеи, как было с теми фигу­ра­ми, кото­рых выде­ля­ет Цице­рон в речи «О кон­суль­ских про­вин­ци­ях», ибо, подоб­но ему, они заклю­чи­ли мир с вра­га­ми ради обще­ст­вен­но­го бла­га.

Общее пред­став­ле­ние о том, что забота о государ­стве долж­на иметь пре­иму­ще­ство перед част­ны­ми дела­ми, было глу­бо­ко уко­ре­не­но в рим­ской куль­ту­ре (его поли­ти­че­ский аспект будет подроб­нее рас­смат­ри­вать­ся в сле­дую­щей гла­ве). Напри­мер, Матий в выше­упо­мя­ну­той пере­пис­ке с Цице­ро­ном гово­рит, что люди, осуж­даю­щие его отно­ше­ния с Цеза­рем, заяви­ли ему, что пат­рио­тизм все­гда дол­жен быть важ­нее друж­бы (Fam. XI. 28. 2: aiunt enim pat­riam ami­ci­tiae prae­po­nen­dam es­se^[13]), и под­ра­зу­ме­ва­ли, что ему недо­ста­ёт этой доб­ро­де­те­ли. Есте­ствен­но, Матий не согла­сил­ся с их выво­дом, но не с прин­ци­пом, к кото­ро­му взы­ва­ли его про­тив­ни­ки. Дей­ст­ви­тель­но, сам Цезарь отдал ему долж­ное, утвер­ждая (BC. I. 9. 5), что готов был согла­сить­ся с пони­же­ни­ем сво­его ста­ту­са и пере­не­сти любые невзго­ды ради бла­га государ­ства (Sed ta­men ad om­nia se des­cen­de­re pa­ra­tum at­que om­nia pa­ti rei pub­li­cae cau­sa^[14]), несмот­ря даже на то, что он в это вре­мя под­ни­мал ору­жие про­тив государ­ства (далее в дис­сер­та­ции я ска­жу гораздо боль­ше об этом важ­ном пас­са­же и его зна­че­нии). с.44 Поэто­му весь­ма веро­ят­но, что утвер­жде­ние Цице­ро­на в речи «О кон­суль­ских про­вин­ци­ях» рас­смат­ри­ва­лось в этом же све­те, как выра­же­ние fi­dei⁵⁴.

Возь­мём ещё несколь­ко при­ме­ров, иллю­ст­ри­ру­ю­щих важ­ность при­ми­ре­ния в Риме: хотя Вел­лей Патер­кул и кри­ти­ку­ет Пом­пея за его неже­ла­ние тер­петь рав­но­го по досто­ин­ству (dig­ni­tas), он осо­бен­но хва­лит Пом­пея не про­сто за посто­ян­ство в друж­бе, но за то, что он не дер­жал зла после ссо­ры и искренне (fi­de­lis­si­mus) вос­ста­нав­ли­вал раз­ру­шен­ную друж­бу (см. II. 29. 3: … ni­si ubi ve­re­re­tur ne quem ha­be­ret pa­rem, mo­des­tis­si­mus, ami­ci­tia­rum te­nax, in of­fen­sis exo­ra­bi­lis, in re­con­ci­lian­da gra­tia fi­de­lis­si­mus^[15]). В фев­ра­ле 56 г. Пом­пей, высту­пая в сена­те, намек­нул, что Красс гото­вит поку­ше­ние на него (см. QF. II. 3. 3—4). Одна­ко через несколь­ко недель он и Красс встре­ти­лись с Цеза­рем в Луке, чтобы под­твер­дить и вос­ста­но­вить вза­им­ную ami­ci­tiam. Ниже мы увидим, что сам Цезарь в «Граж­дан­ской войне» остав­ля­ет откры­ты­ми две­ри для при­ми­ре­ния с Пом­пе­ем, и не один раз, а посто­ян­но. Хотя Цезарь пола­га­ет, что имел все осно­ва­ния взять­ся за ору­жие для само­за­щи­ты, он не счи­та­ет раз­ру­ше­ние дове­рия меж­ду собой и Пом­пе­ем, меж­ду сво­и­ми сто­рон­ни­ка­ми и сво­и­ми про­тив­ни­ка­ми, непо­пра­ви­мым и окон­ча­тель­ным⁵⁵. Если бы дове­рие по при­ро­де сво­ей было хруп­ким и с.45 дефи­цит­ным, то Цезарь не стал бы затруд­нять себя напи­са­ни­ем кни­ги-само­оправ­да­ния, в кото­рой под­чёр­ки­ва­ет­ся не про­сто его доб­рая fi­des, но и тот факт, что его fi­des может иметь дале­ко иду­щие бла­готвор­ные послед­ст­вия.

Инте­рес­но, что Цице­рон в пись­ме к Гаю Кас­сию Лон­ги­ну (буду­ще­му убий­це Цеза­ря) в авгу­сте 47 г. (Fam. XV. 15 pas­sim) выска­зы­ва­ет сход­ное мне­ние. Цице­рон утвер­жда­ет, что даже после Фар­са­ла, хотя государ­ство силь­но постра­да­ло от раз­ру­ше­ний, у него ещё есть боль­шая надеж­да (mag­na spes), что (в кон­це кон­цов) воз­мож­но искрен­нее при­ми­ре­ние на рес­пуб­ли­кан­ских усло­ви­ях.

Это утвер­жде­ние осо­бен­но при­ме­ча­тель­но на фоне пози­ции, кото­рую защи­ща­ют Соло­мон и Фло­рес: при­ми­ре­ние воз­мож­но почти все­гда. Поэто­му пись­мо Fam. XV. 15 заслу­жи­ва­ет более подроб­но­го ком­мен­та­рия. Это пись­мо крайне важ­но для исто­ри­ка, кото­рый зада­ёт­ся вопро­сом, дей­ст­ви­тель­но ли древ­ние счи­та­ли паде­ние Рес­пуб­ли­ки неиз­беж­ным след­ст­ви­ем воору­жён­ной борь­бы меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем. Когда в 47 г. Цице­рон писал это пись­мо, он не счи­тал втор­же­ние Цеза­ря в Ита­лию или даже его победу при Фар­са­ле точ­кой невоз­вра­та для Рес­пуб­ли­ки. Он счи­та­ет тако­вой дол­гую задерж­ку после Фар­са­ла, когда Цезарь был занят раз­лич­ны­ми дела­ми в Азии и Афри­ке. Цице­рон утвер­жда­ет, что из-за этой задерж­ки при­го­вор Фар­са­ла не стал решаю­щим, ибо она дала новую надеж­ду раз­бро­сан­ным вой­скам пом­пе­ян­цев, кото­рые про­дли­ли вой­ну. Одна­ко он с.46 обви­ня­ет в задерж­ке не Цеза­ря, а судь­бу (for­tu­na): то есть, Цице­рон под­ра­зу­ме­ва­ет, что Цезарь не мог пред­видеть ни угро­зу со сто­ро­ны Фар­на­ка в Азии, ни про­дол­жи­тель­ность борь­бы в Егип­те (15. 2). Цице­рон, види­мо, счи­та­ет, что если бы Цезарь после Фар­са­ла мог зани­мать­ся чисто поли­ти­че­ским уре­гу­ли­ро­ва­ни­ем, то его мило­сер­дие (cle­men­tia) (кото­рое сам Цезарь, веро­ят­но, счи­та­ет, обще­ст­вен­ным изме­ре­ни­ем соб­ст­вен­ной fi­dei, как будет пока­за­но ниже) помог­ло бы покон­чить со все­об­щим наси­ли­ем (Quae si fuis­set, ean­dem cle­men­tiam ex­per­ta es­set Af­ri­ca, quam cog­no­vit Asia, quam etiam Acha­ia^[16]…).

Неко­то­рые заме­ча­ния Цице­ро­на в пись­ме Fam. XV. 15 пред­по­ла­га­ют (хотя он не утвер­жда­ет это­го пря­мо), что Цезарь, веро­ят­но, не стал бы про­ти­вить­ся вос­ста­нов­ле­нию «нор­маль­ной» рес­пуб­ли­кан­ской поли­ти­че­ской жиз­ни и управ­ле­ния, если бы вой­на пре­кра­ти­лась сра­зу после Фар­са­ла. Напри­мер, Цице­рон утвер­жда­ет, что воз­ла­га­ет боль­шую надеж­ду (mag­na spes) на те остат­ки Рес­пуб­ли­ки, кото­рые ещё сохра­нят­ся после решаю­щей бит­вы, в про­ти­во­по­лож­ность тем усло­ви­ям, кото­рые, ско­рее все­го, воз­ник­нут после про­дол­жи­тель­ной борь­бы: Ego autem ex in­te­ri­tu eius nul­lam spem sci­li­cet mi­hi pro­po­ne­bam, ex re­li­quis mag­nam^[17] (15. 1). Под «нор­маль­ной» я под­ра­зу­ме­ваю такую сво­бод­ную поли­ти­че­скую дея­тель­ность, кото­рая опи­са­на в «Настав­ле­ни­ях по соис­ка­нию», при усло­вии, что Цезарь, види­мо, занял бы преж­нюю пози­цию Пом­пея в поли­ти­ке (силь­ную, но не ста­биль­ную, не все­мо­гу­щую и не посто­ян­ную) — пози­цию весь­ма осо­бой пер­со­ны в государ­стве: это не то же самое, что было рань­ше, но для Цице­ро­на вполне при­ем­ле­мо. Ины­ми сло­ва­ми, Цице­рон под­ра­зу­ме­ва­ет, что дове­рие, раз­ру­шен­ное почти по всем фрон­там, доволь­но лег­ко мог­ло бы быть вос­ста­нов­ле­но, если бы наси­лие огра­ни­чи­лось одним решаю­щим сра­же­ни­ем (и он, види­мо утвер­жда­ет, что немно­го уда­чи — и так и слу­чи­лось бы). Сам Цице­рон, таким обра­зом, не видит «кри­зи­са без аль­тер­на­ти­вы» (выра­жа­ясь сло­ва­ми Кри­сти­а­на Май­е­ра). Но для наше­го тези­са ещё важ­нее, что спу­стя год после Фар­са­ла в тоне послед­не­го пара­гра­фа не чув­ст­ву­ет­ся пол­но­го отча­я­ния. Цице­рон с.47 в кон­це пись­ма спра­ши­ва­ет Кас­сия о его впе­чат­ле­ни­ях и иде­ях отно­си­тель­но суще­ст­ву­ю­ще­го поло­же­ния и о том, что мож­но с ним поде­лать. Из его пред­ше­ст­ву­ю­щих утвер­жде­ний ясно, что пока (в 47 г.) он ещё не дума­ет о насиль­ст­вен­ных дей­ст­ви­ях, но ука­зы­ва­ет на воз­мож­ность воз­вра­ще­ния рес­пуб­ли­кан­ских поряд­ков, осно­ван­ных на при­ми­ре­нии вою­ю­щих сто­рон, и что он (и, веро­ят­но, Кас­сий) не счи­та­ет Цеза­ря пре­пят­ст­ви­ем для тако­го при­ми­ре­ния или тако­го исхо­да.

Выше гово­ри­лось о выво­де Соло­мо­на и Фло­ре­са, по мне­нию кото­рых важ­ной состав­ля­ю­щей дове­рия, осо­бен­но там, где тре­бу­ет­ся обно­вить или вос­ста­но­вить дове­рие, явля­ет­ся готов­ность пове­рить тому, кто нена­дё­жен. Они даже утвер­жда­ют, что дове­рие чужим людям — это «самое серд­це муд­ро­сти, это сила, а не глу­пость»⁵⁶. Это точ­ное опи­са­ние одно­го из аспек­тов fi­dei. Мы виде­ли, что при­мер­но так Камилл посту­пил с фалис­ка­ми в при­ведён­ном выше при­ме­ре из Ливия. Камилл решил сде­лать то, что счи­тал пра­виль­ным, неза­ви­си­мо от того, с какой веро­ят­но­стью вто­рая сто­ро­на отпла­тит ему тем же. В схо­жем све­те Цезарь изо­бра­жа­ет себя в «Граж­дан­ской войне», хотя, к тому же, про­сто дей­ст­вуя в таких ситу­а­ци­ях бла­го­ра­зум­но и пред­у­смот­ри­тель­но, подоб­но Камил­лу, он не явля­ет­ся про­сто­фи­лей и не боит­ся ясно пока­зать чита­те­лю, что никем не оду­ра­чен.

Сле­ду­ет отме­тить, что Сал­лю­стий так же опи­сы­ва­ет идео­ло­ги­че­скую пози­цию Цеза­ря в «Заго­во­ре Кати­ли­ны». В важ­ной речи в сена­те по пово­ду нака­за­ния аре­сто­ван­ных, Цезарь под­чёр­ки­ва­ет, что луч­шие рим­ские тра­ди­ции пред­пи­сы­ва­ют хра­нить fi­dem в соот­вет­ст­вии с наи­бо­лее стро­ги­ми нор­ма­ми поведе­ния (кото­рые не зави­сят от нрав­ст­вен­ных с.48 досто­инств вто­рой сто­ро­ны), а не в соот­вет­ст­вии (под­ра­зу­ме­ва­ет он) с каки­ми-то все­го лишь внешне чест­ны­ми или допу­сти­мы­ми нор­ма­ми (кото­рые могут нра­вить­ся ауди­то­рии лишь сво­ей край­ней реши­тель­но­стью), даже в тех слу­ча­ях, когда пре­да­тель­ство дру­зей или вра­гов Рима не вызы­ва­ет ника­ких сомне­ний (см. Sall. Cat. 51. 5—6, где Цезарь рас­смат­ри­ва­ет исто­ри­че­ские при­ме­ры вели­ко­душ­но­го поведе­ния рим­лян по отно­ше­нию к веро­лом­ным вра­гам — к Македо­нии и царю Пер­сею, к горо­ду-государ­ству Родос и к Кар­фа­ге­ну)⁵⁷.

Точ­но так же в «Настав­ле­ни­ях по соис­ка­нию» (35) Квинт Цице­рон сове­ту­ет кан­дида­ту Мар­ку дове­рять тому, кто нена­дё­жен. Он гово­рит кан­дида­ту, что если он подо­зре­ва­ет или даже точ­но зна­ет, что «друг» на самом деле ему не пре­дан, то сле­ду­ет при­тво­рить­ся, что он не заме­тил изме­ны дру­га. Если лож­ный друг запо­до­зрит, что рас­крыт, и попы­та­ет­ся очи­стить себя от обви­не­ний, то Квинт сове­ту­ет Мар­ку заве­рить это­го чело­ве­ка, что его доб­рая воля (vo­lun­tas) нико­гда не вызы­ва­ла сомне­ний и что нет ника­ких осно­ва­ний в ней сомне­вать­ся. Такой совет пря­мо объ­яс­ня­ет­ся тем, что никто не может быть дру­гом, если дума­ет, что нико­гда не станет доста­точ­но хоро­шим дру­гом (is enim qui se non pu­tat sa­tis fa­ce­re ami­cus es­se nul­lo mo­do po­test^[18]). Отсюда сле­ду­ет тот же вывод, что и из исто­рии с Камил­лом: fi­des даже по отно­ше­нию к тому, кто нена­дё­жен или враж­де­бен, даёт хоро­шую воз­мож­ность для ответ­но­го про­яв­ле­ния fi­dei.

Fi­des и Ima­go: «Настав­ле­ния по соис­ка­нию»

Для рим­ля­ни­на, кото­рый наде­ял­ся выдви­нуть­ся в обще­ст­вен­ной жиз­ни, жиз­нен­но важ­но было счи­тать­ся обла­да­те­лем доб­рой fi­dei, учи­ты­вая серь­ёз­ность с.49 нала­гае­мых на него обя­за­тельств⁵⁸. С точ­ки зре­ния как соис­ка­те­ля долж­но­стей, рас­счи­ты­ваю­ще­го под­нять­ся по поли­ти­че­ской лест­ни­це, так и сена­то­ра стар­ше­го ран­га, кото­рый уже под­нял­ся по ней, иметь fi­dem и иметь репу­та­цию её обла­да­те­ля было прак­ти­че­ски одним и тем же⁵⁹.

Вос­при­я­тие часто явля­ет­ся реаль­но­стью, так как вос­при­я­тие опре­де­ля­ет поли­ти­ку. В плане идео­ло­гии Ливий явно счи­та­ет, что дело про­ис­хо­дит имен­но так. Дея­тель­ность Камил­ла на бла­го похи­щен­ных уче­ни­ков-фалис­ков так явно про­де­мон­стри­ро­ва­ла его fi­dem (Ad quod spec­ta­cu­lum con­cur­su po­pu­li pri­mum fac­to^[19]) как фалис­кам, так и рим­ля­нам (Ca­mil­lo et ab hos­ti­bus et a ci­vi­bus gra­tiae ac­tae^[20]), что созда­ла совер­шен­но новый ком­плекс вза­им­ных вос­при­я­тий. Эти новые вос­при­я­тия, в свою оче­редь, поро­ди­ли новую поли­ти­че­скую реаль­ность (заду­ман­ную как посто­ян­ную). В шестой гла­ве мы так же увидим, как зри­мая fi­des Цеза­ря помо­га­ет завер­шить кон­фликт с пом­пе­ян­ца­ми в Испа­нии. Могут воз­ра­зить, что опи­сан­ная Ливи­ем модель поли­ти­че­ско­го поведе­ния в дан­ном слу­чае — это роман­ти­че­ский иде­а­лизм. Но иде­а­лизм был важ­ней­шим эле­мен­том тра­ди­ци­он­ной куль­ту­ры. Более того, пред­став­ле­ния, кото­рые свя­зы­ва­ли успех в поли­ти­ке с репу­та­ци­ей нрав­ст­вен­ной чест­но­сти, про­ис­те­каю­щей, по край­ней мере, отча­сти, из fi­dei, пря­мо вли­я­ли на реаль­ное поли­ти­че­ское поведе­ние во вполне исто­ри­че­скую эпо­ху Рес­пуб­ли­ки.

с.50 Это мож­но увидеть в гла­вах 25—27 «Настав­ле­ний по соис­ка­нию» (Com­men­ta­rio­lum Pe­ti­tio­nis), при­пи­сы­вае­мых Квин­ту Цице­ро­ну (и дати­ру­ю­щих­ся середи­ной 60-х гг до н. э.)⁶⁰. Квинт напо­ми­на­ет сво­е­му бра­ту Мар­ку, кан­дида­ту в кон­су­лы, что, хотя под­держ­ка уже име­ю­щих­ся дру­зей необ­хо­ди­ма для успе­ха на выбо­рах, очень мно­гие (per­mul­tae) важ­ней­шие (pe­ru­ti­les) дру­же­ские свя­зи завя­зы­ва­ют­ся в ходе само­го соис­ка­ния. Под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что такие новые свя­зи необ­хо­ди­мы для победы. Далее Квинт дела­ет ещё одно инте­рес­ное заме­ча­ние: во вре­мя соис­ка­ния мож­но без ущер­ба для сво­ей чести завя­зы­вать друж­бу с любы­ми людь­ми, чего нель­зя делать в осталь­ное вре­мя. Он даже гово­рит, что Марк вооб­ще не будет счи­тать­ся кан­дида­том, если не станет искать друж­бы людей, явно зани­маю­щих более низ­кое поло­же­ние в обще­стве. Но глав­ная мысль Квин­та состо­ит в том, что, за исклю­че­ни­ем людей, очень тес­но свя­зан­ных (adiunctus) с его сопер­ни­ка­ми, всех осталь­ных Марк лег­ко может при­влечь на свою сто­ро­ну, если при­ло­жит уси­лие. Текст пред­по­ла­га­ет, что иско­мые новые дру­зья очень охот­но ока­жут услу­ги (be­ne­fi­cia) кан­дида­ту Мар­ку, если решат, что в даль­ней­шем Марк в свою оче­редь станет им дру­гом и про­явит к ним ува­же­ние. Квинт объ­яс­ня­ет, что всё зави­сит от того, чтобы новые дру­зья пове­ри­ли в то, что Цице­рон очень высо­ко их ценит (te mag­ni se aes­ti­ma­re), что это отно­ше­ние искренне (ex ani­mo age­re), что они (дру­зья) выиг­ра­ют от победы Цице­ро­на (be­ne se po­ne­re) и что в резуль­та­те их сбли­же­ние станет не крат­ким эпи­зо­дом пред­вы­бор­ной кам­па­нии, а проч­ной и с.51 посто­ян­ной друж­бой (fo­re ex eo non bre­vem et suffra­ga­to­riam sed fir­mam et per­pe­tuam ami­ci­tiam). Квинт под­чёр­ки­ва­ет, что ни один хоть сколь­ко-нибудь порядоч­ный чело­век (in quo mo­do ali­quid sit) не упу­стит воз­мож­но­сти завя­зать друж­бу с Мар­ком, тем более, что его сопер­ни­ки (т. е., Кати­ли­на и Анто­ний) — это люди, друж­бу с кото­ры­ми боль­шин­ство осудит и станет её избе­гать. В пара­гра­фе 28 отсут­ст­вие у Анто­ния чув­ства дол­га (of­fi­cium) при­во­дит­ся как одна из при­чин того, поче­му он не понра­вит­ся изби­ра­те­лям. В кон­тек­сте это­го утвер­жде­ния of­fi­cium высту­па­ет как сино­ним fi­dei.

Сове­ты о том, как выиг­рать выбо­ры, име­ют фор­му обра­ще­ния к «ново­му чело­ве­ку» (no­vus ho­mo) Мар­ку Цице­ро­ну, но, веро­ят­но, мно­гое из ска­зан­но­го в «Настав­ле­ни­ях по соис­ка­нию» при­ме­ни­мо к любо­му достой­но­му кан­дида­ту, в том чис­ле и к выхо­д­цам из вели­ких кон­суль­ских семей⁶¹. Хотя в этом сочи­не­нии часто под­чёр­ки­ва­ет­ся дея­тель­ность, кото­рая раз­дви­га­ет обыч­ные рам­ки нрав­ст­вен­но­го и эти­че­ско­го выбо­ра, его пред­по­сыл­ки под­ра­зу­ме­ва­ют такую щепе­тиль­ность, кото­рая раз­дра­жа­ла бы бес­чест­но­го кан­дида­та. То есть, совер­шен­но бес­чест­ный кан­дидат не стал бы исхо­дя из внут­рен­них побуж­де­ний забо­тить­ся о прав­де в част­ной запис­ке (тогда как автор «Настав­ле­ний по соис­ка­нию» про­яв­ля­ет такую заботу). Это дела­ет «Настав­ле­ния» полез­ным источ­ни­ком о прак­ти­че­ской поли­ти­че­ской мора­ли, кото­рой пред­ста­ви­те­ли рим­ской эли­ты, как пред­по­ла­га­лось, долж­ны были пови­но­вать­ся (нор­мы, за види­мое соблюде­ние кото­рых изби­ра­те­ли, види­мо, всё ещё мог­ли под­дер­жать кан­дида­тов в 60-х годах). Здесь мож­но про­ве­сти инте­рес­ное срав­не­ние с Ливи­ем. Как мы виде­ли, брат сове­то­вал Мар­ку Цице­ро­ну, что, за исклю­че­ни­ем тех изби­ра­те­лей, кото­рые уже име­ют обя­за­тель­ства перед дру­гим кан­дида­том или свя­за­ли себя с ними (adiunctus), почти всех мож­но побудить ока­зать с.52 ему под­держ­ку на выбо­рах, если этот сво­бод­ный от обя­за­тельств изби­ра­тель пой­мёт (in­tel­le­gat), что кан­дидат высо­ко его ценит, что он искре­нен (ex ani­mo age­re) и что сам он (изби­ра­тель), веро­ят­но, выиг­ра­ет от это­го. Выра­же­ние ex ani­mo age­re здесь явля­ет­ся сино­ни­мом fi­dei. Имен­но субъ­ек­тив­ное вос­при­я­тие fi­dei кан­дида­та изби­ра­те­ля­ми автор «Настав­ле­ний по соис­ка­нию» счи­та­ет клю­че­вым фак­то­ром.

Точ­но так же имен­но вос­при­я­тие fi­dei Камил­ла фалис­ка­ми, види­мо, пол­но­стью пере­ме­ни­ло их настро­е­ние в отно­ше­нии Рима. В кон­це кон­цов, если кан­дидат не выглядит чело­ве­ком, кото­рый дей­ст­ви­тель­но посту­па­ет ex ani­mo, то как изби­ра­тель может пове­рить его сло­вам? Как ещё мож­но оце­нить веро­ят­ность того, что ты (и государ­ство) каким-то обра­зом выиг­ра­ешь от победы это­го кан­дида­та? Конеч­но, при­мер Ливия не высту­па­ет твёр­дым мораль­ным импе­ра­ти­вом. Если бы каза­лось, что враг, с кото­рым Рим мог бы заклю­чить мир, спо­соб­ный повлечь за собой зна­чи­тель­ный риск для Рима, не заслу­жи­ва­ет осо­бо­го дове­рия, то рацио­наль­ным и мораль­но оправ­дан­ным (с точ­ки зре­ния рим­лян) мог­ло быть реше­ние о про­дол­же­нии вой­ны (напри­мер, Третья Пуни­че­ская вой­на). Но это лишь под­чёр­ки­ва­ет зна­че­ние, кото­рое при­да­ва­лось fi­dei. Вер­нув детей фалис­ков, Камилл ещё имел воз­мож­ность заявить о дур­ной fi­de фалис­ков и откло­нить их мир­ное пред­ло­же­ние как слиш­ком боль­шой риск, не навле­кая на себя пуб­лич­ное бес­че­стие. Но его выбор, пред­по­ла­гаю­щий, что имен­но fi­des побуди­ла рим­лян при­нять это пред­ло­же­ние, идео­ло­ги­че­ски опре­де­лил его пози­цию и пози­цию Рима.

Посту­пок Камил­ла (то есть, рас­ска­зы о нём) стал одним из тех собы­тий, кото­рые силь­но повли­я­ли на рим­ский мораль­ный и поли­ти­че­ский кли­мат и содей­ст­во­ва­ли фор­ми­ро­ва­нию в I в. до н. э. той тра­ди­ции, свя­зан­ной с fi­de, к кото­рой обра­ща­ет­ся Цезарь в «Заго­во­ре Кати­ли­ны» Сал­лю­стия и, как я дока­зы­ваю в дан­ной рабо­те, в соб­ст­вен­ном сочи­не­нии о сво­ём про­ти­во­сто­я­нии с Пом­пе­ем и сена­том. Эти кон­флик­ты были внут­рен­ни­ми. Конеч­но, если чело­век обду­мы­вал вос­ста­нов­ле­ние с.53 раз­ру­шен­ной ami­ci­tiae со сво­им сооте­че­ст­вен­ни­ком (Цезарь, Пом­пей, пожа­луй, даже Кати­ли­на), то вопрос о том, заслу­жи­вал ли дан­ный сооте­че­ст­вен­ник дове­рия в про­шлом, был жиз­нен­но важен: он играл, воз­мож­но, не решаю­щую, но, несо­мнен­но, зна­чи­тель­ную роль при при­ня­тии реше­ния, сто­ит ли риск­нуть и сно­ва пове­рить это­му чело­ве­ку. Таким обра­зом, демон­стра­ция fi­dei явно счи­та­лась основ­ным сред­ст­вом заво­е­ва­ния дру­зей дома и при­ми­ре­ния с вра­га­ми за гра­ни­цей (как выра­жа­ет­ся Ливий в рас­смот­рен­ном выше пас­са­же про Камил­ла, ius­ti­tia fi­de­que hos­ti­bus vic­tis^[21]). Более того, в обо­их выше­при­ведён­ных слу­ча­ях (то есть, Камилл и пас­саж из «Настав­ле­ний по соис­ка­нию»), как бы они ни были раз­лич­ны, счи­та­лось, что осо­зна­ние доб­рой fi­des пря­мо при­во­дит при­мер­но к тому, что автор «Настав­ле­ний» опи­сы­ва­ет как fir­mam et per­pe­tuam ami­ci­tiam^[22].

Сле­ду­ет сде­лать ещё одно заме­ча­ние, важ­ное для наше­го про­чте­ния «Граж­дан­ской вой­ны» Цеза­ря. Пред­став­ля­ет­ся, что из «Настав­ле­ний по соис­ка­нию» (все­го это­го сочи­не­ния, а не толь­ко выше­при­ведён­но­го пас­са­жа) и из мно­гих утвер­жде­ний в раз­лич­ных судеб­ных речах Мар­ка Цице­ро­на ясно вид­но, что в Риме суще­ст­во­ва­ли мораль­но допу­сти­мые гра­ни­цы, в рам­ках кото­рых поли­тик, счи­тав­ший­ся порядоч­ным, мог при­тя­нуть пару фак­тов в пуб­лич­ной речи или при защи­те кли­ен­та, а так­же дать пару обе­ща­ний, кото­рые не смо­жет сдер­жать, не теряя при этом репу­та­цию чело­ве­ка, достой­но­го дове­рия. Автор­ская точ­ка зре­ния Цеза­ря в «Граж­дан­ской войне» не так уж отлич­на от точ­ки зре­ния кан­дида­та, доби­ваю­ще­го­ся долж­но­сти. Выше мы виде­ли, что серь­ёз­ный кан­дидат 1) дол­жен был завя­зать друж­бу со мно­же­ст­вом людей из всех сло­ёв обще­ства, чтобы добить­ся успе­ха, имея в виду, что уста­нов­ле­ние друж­бы сре­ди рим­ской эли­ты ино­гда сво­ди­лось к про­стой демон­стра­ции того, что ты заслу­жи­ва­ешь друж­бы достой­ных людей; на прак­ти­ке чело­век, име­ю­щий мно­го высо­ко­по­став­лен­ных дру­зей, есте­ствен­ным обра­зом рас­смат­ри­вал­ся с.54 как тот, чьей друж­бы, види­мо, сто­ит доби­вать­ся⁶²; и 2) мог счи­тать боль­шин­ство людей до неко­то­рой сте­пе­ни откры­ты­ми для его пред­ло­же­ний, если толь­ко они уже не были тес­но свя­за­ны с его про­тив­ни­ком. Цезарь, как мы увидим, пред­став­ля­ет в «Граж­дан­ской войне» себя и свою fi­dem прак­ти­че­ски в этом же смыс­ле, хотя фор­маль­но его поло­же­ние вовсе не ана­ло­гич­но и он явля­ет­ся воору­жён­ным мятеж­ни­ком. Кро­ме того, важ­но, что пер­вое поко­ле­ние чита­те­лей пони­ма­ло: посту­пая так, Цезарь наме­рен­но созда­ёт и вопло­ща­ет опре­де­лён­ный соб­ст­вен­ный образ, а так­же рев­ност­но защи­ща­ет свою пози­цию. Само по себе такое поведе­ние, — пока он не давал серь­ёз­ных осно­ва­ний усо­мнить­ся в сво­ей искрен­но­сти, — не нару­ша­ло fi­dem. Квинт Цице­рон опи­сы­ва­ет пози­цию, кото­рую для это­го дол­жен занять кан­дидат, доби­ваю­щий­ся долж­но­сти, как при­твор­ство (si­mu­la­tio, Comm. Pet. 11)⁶³. Дей­ст­ви­тель­но, это не прав­да. Но и не чистый обман. Это очень тща­тель­но создан­ный имидж, в кото­ром пре­иму­ще­ства чело­ве­ка мак­си­маль­но под­чёрк­ну­ты, а его сла­бо­сти не упо­мя­ну­ты или сгла­же­ны, если их не уда­ёт­ся скрыть⁶⁴.

с.55 Опре­де­ле­ние «Граж­дан­ской вой­ны» как про­па­ган­ды может вве­сти чита­те­ля в заблуж­де­ние. Для нас это сло­во часто озна­ча­ет пол­ное ута­и­ва­ние прав­ды как раз­но­вид­ность защи­ты в про­ти­во­по­лож­ность про­стой само­за­щи­те. Рим­ляне не оце­ни­ли бы так доку­мент, подоб­ный «Граж­дан­ской войне». Во-пер­вых, Цезарь не кон­тро­ли­ро­вал поток инфор­ма­ции, подоб­но тота­ли­тар­но­му режи­му. Он никак не смог бы пол­но­стью скрыть какие-то фак­ты, даже если бы захо­тел. Поэто­му «Граж­дан­ская вой­на» может быть толь­ко рес­пуб­ли­кан­ским поли­ти­че­ским доку­мен­том⁶⁵. Напри­мер, по край­ней мере неко­то­рые из аргу­мен­тов в поль­зу Цеза­ря, пред­став­лен­ных им в «Граж­дан­ской войне», широ­ко цир­ку­ли­ро­ва­ли в пись­мен­ной и уст­ной фор­ме в пер­вые неде­ли вой­ны. В какой-то момент Цице­рон отве­тил на эти одно­днев­ки соб­ст­вен­ным пуб­лич­ным заяв­ле­ни­ем о том, что он одоб­ря­ет дело Цеза­ря (Att. VIII. 9. 1: cau­sam eius pro­bo). Более того, в этом же пись­ме он утвер­жда­ет, что раздал копии мно­гим, пото­му что хотел, чтобы его мне­ние насчёт мира было широ­ко извест­но. В антич­ном мире тако­го рода огра­ни­чен­ное, нефор­маль­ное рас­про­стра­не­ние доку­мен­та было рав­но­силь­но его пуб­ли­ка­ции (дей­ст­ви­тель­но, в пись­ме Att. VIII. 9 Цице­рон пишет, что не стал бы воз­ра­жать, если бы рас­про­стра­нён­ное им пись­мо о Цеза­ре кто-то зачи­тал бы на сход­ке)⁶⁶. Это ука­зы­ва­ет на то, что меж­ду лаге­ря­ми шёл с.56 диа­лог рес­пуб­ли­кан­ско­го харак­те­ра. Кро­ме того, и Цице­рон, и Цезарь при­зна­ва­ли, что, когда речь шла о том, какую пози­цию зани­ма­ет Цице­рон, в этом его утвер­жде­нии содер­жа­лась дале­ко не вся прав­да. Но заяв­ле­ние Цице­ро­на не толь­ко не было нару­ше­ни­ем fi­dei, — это был важ­ный при­знак его fi­dei, про­явив­шей­ся в том, что он готов был пуб­лич­но при­знать (несмот­ря на свои хоро­шо извест­ные свя­зи с лаге­рем Пом­пея), что при­тя­за­ния Цеза­ря в какой-то мере спра­вед­ли­вы, если такое при­зна­ние может при­не­сти мир.

Таким обра­зом, игно­ри­ро­вать вос­при­я­тие было опас­но. Важ­ная зада­ча успеш­но­го рим­ско­го поли­ти­ка состо­я­ла в том, чтобы поста­рать­ся его сфор­ми­ро­вать при помо­щи любых доступ­ных ему дей­ст­вен­ных средств. Эти­ми сред­ства­ми были речи и лите­ра­тур­ные сочи­не­ния, а так­же лич­ное обще­ние, уст­ное или пись­мен­ное. Цезарь (как и его вра­ги) не пре­не­бре­гал ни одним из этих средств.

Име­ла ли зна­че­ние fi­des Цеза­ря в 50/49 гг.?

Сле­ду­ет ещё раз под­черк­нуть и иметь в виду, что каче­ство fi­dei Цеза­ря пред­став­ля­ло инте­рес для его совре­мен­ни­ков. Цице­рон пря­мо под­ни­ма­ет этот вопрос в пись­ме к Атти­ку от 18 фев­ра­ля 49 г.: quan­ta fi­des ei sit ha­ben­da^[23] (VIII. 3. 2). Дву­мя неде­ля­ми ранее, 27 янва­ря, обра­ща­ясь к Тиро­ну, Цице­рон утвер­жда­ет, что если Цезарь не станет пови­но­вать­ся усло­ви­ям мира, кото­рые выдви­нул, то не смо­жет выдер­жать после­дую­щую за этим вой­ну, — под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, пото­му что он будет счи­тать­ся чело­ве­ком, отка­зав­шим­ся от соб­ст­вен­ных усло­вий, то есть, про­явив­шим недо­ста­точ­ную fi­dem⁶⁷. Цице­рон ещё не при­нял реше­ние, какой с.57 путь ему избрать в этом кон­флик­те. К момен­ту напи­са­ния это­го пись­ма про­ти­во­сто­я­ние меж­ду Цеза­рем и пра­ви­тель­ст­вен­ны­ми вой­ска­ми под коман­до­ва­ни­ем Пом­пея про­дол­жа­лось око­ло шести недель. У Цице­ро­на было толь­ко две воз­мож­но­сти — ней­тра­ли­тет или при­со­еди­не­ние к Пом­пею. Ней­тра­ли­тет был (по край­ней мере, фор­маль­но) достой­ным выбо­ром, но без­рас­суд­ным, если бы Цезарь нару­шил своё обе­ща­ние отно­сить­ся с ува­же­ни­ем к ней­тра­лам. Мно­гие в Ита­лии вста­ли перед похо­жим выбо­ром⁶⁸. Кро­ме того, даже в мар­те ещё были надеж­ды на раз­ре­ше­ние кри­зи­са путём пере­го­во­ров. Сам Цезарь в нача­ле мар­та опуб­ли­ко­вал заяв­ле­ние о том, что его цель — это при­ми­ре­ние с Пом­пе­ем; см. недав­но про­ци­ти­ро­ван­ное пись­мо к Оппию и Баль­бу, кото­рые пере­сла­ли его Цице­ро­ну (Att. IX. 7c). Поэто­му вос­при­я­тие fi­dei Цеза­ря обще­ст­вом име­ло зна­че­ние на несколь­ких уров­нях. С точ­ки зре­ния Цеза­ря, даже если одно­го толь­ко обще­ст­вен­но­го при­зна­ния его надёж­но­сти будет недо­ста­точ­но для пре­кра­ще­ния кро­во­про­ли­тия, в слу­чае про­ва­ла пере­го­во­ров оно всё же поз­во­лит воз­ло­жить вину за граж­дан­скую вой­ну на Пом­пея и его поли­ти­че­ских союз­ни­ков, ибо будет счи­тать­ся, что они отверг­ли почёт­ный мир (oti­um cum dig­ni­ta­te). С точ­ки зре­ния рим­лян, это была леги­тим­ная само­за­щи­та⁶⁹.

с.58 Сомне­ния Цице­ро­на отно­си­тель­но fi­dei Цеза­ря важ­ны ещё и пото­му, что ука­зы­ва­ют на то, что Цезарь в сво­их пуб­лич­ных заяв­ле­ни­ях не мог сво­бод­но гово­рить обо всём, о чём поже­ла­ет. Я пола­гаю, что его аргу­мен­та­ция в «Граж­дан­ской войне» была огра­ни­че­на бес­по­кой­ст­вом его совре­мен­ни­ков. Они жела­ли знать, мож­но ли ему дове­рять. Иметь армию было недо­ста­точ­но (ско­рее, наобо­рот). Вопрос о том, мож­но ли ему дове­рять, был свя­зан с вопро­сом о том, что он наме­рен делать. Он дол­жен был убеди­тель­но пока­зать (при­мер­но так же, как если бы он был соис­ка­те­лем долж­но­сти), что он доби­ва­ет­ся мира и сво­бо­ды: мира на рес­пуб­ли­кан­ских усло­ви­ях, а не лич­но­го гос­под­ства, в стрем­ле­нии к кото­ро­му его обви­ня­ли про­тив­ни­ки. Для это­го ему тре­бо­ва­лось очень убеди­тель­но про­де­мон­стри­ро­вать свою fi­dem. С точ­ки зре­ния рим­ской ауди­то­рии, обра­ще­ние Цеза­ря к сило­вым мерам для защи­ты пред­по­ла­гае­мых прав, сво­их и чужих (то есть, «прав три­бу­нов» — вопрос, кото­рый рас­смат­ри­ва­ет­ся ниже) тре­бо­ва­ло не толь­ко отвле­чён­но­го мораль­но­го обос­но­ва­ния. Люди крайне жела­ли знать, на каких лич­ных осно­ва­ни­ях они могут верить тому, что Цезарь доби­ва­ет­ся мира и вос­ста­нов­ле­ния нор­маль­ных поли­ти­че­ских усло­вий. Отка­зав­шись от исполь­зо­ва­ния излиш­не­го наси­лия про­тив сво­их вра­гов в граж­дан­ской войне (когда память о Сул­ле ещё была жива), он явно стре­мил­ся пока­зать не толь­ко то, что ему мож­но дове­рять, но и то, что выска­зан­ное им жела­ние решить кон­фликт путём пере­го­во­ров явля­ет­ся искрен­ним. Его аргу­мен­та­ция в «Граж­дан­ской войне», види­мо, пред­по­ла­га­ет, что если бы он наме­ре­вал­ся уни­что­жить сво­бо­ду (li­ber­tas) и захва­тить кон­троль над государ­ст­вом, то его сдер­жан­ность в отно­ше­нии вра­гов не име­ла бы смыс­ла. Это — одно из дока­за­тельств, кото­рые он мог пред­ста­вить тем, кто сомне­вал­ся в его fi­de.

Недав­но опуб­ли­ко­ван­ные заме­ча­ния писа­те­ля и кино­дра­ма­тур­га Луци­а­на К. Трас­кот­та IV о важ­но­сти кодек­са чести Воен­ной ака­де­мии США, с пол­ным осно­ва­ни­ем мож­но отне­сти и к рим­ской fi­dei:

Ауди­то­рия Цеза­ря была хоро­шо зна­ко­ма с тем, что Трас­котт назы­ва­ет «устра­шаю­щей раз­ру­ши­тель­ной силой» сол­дат. В рим­ском мире в бук­валь­ном смыс­ле толь­ко fi­des отдель­ных коман­ди­ров и маги­ст­ра­тов — то есть, их кодекс чести, — гаран­ти­ро­ва­ла, что эта сила нико­гда не будет исполь­зо­ва­на без доста­точ­ных пол­но­мо­чий и осно­ва­ния⁷¹. Для этих людей вопрос о fi­de Цеза­ря вовсе не был ака­де­ми­че­ским.

Поэто­му вполне понят­но реше­ние Цеза­ря не тра­тить мно­го вре­ме­ни в «Граж­дан­ской войне» на юриди­че­ские подроб­но­сти сво­его спо­ра с сена­том (на то, что совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли назы­ва­ют «юриди­че­ский вопрос», Rechtsfra­ge), хотя оно явно было целе­со­об­раз­ным и в том смыс­ле, что опо­ра исклю­чи­тель­но на фор­маль­ные момен­ты дале­ко не все­гда авто­ма­ти­че­ски при­но­сит успех. Как мы увидим в третьей и чет­вёр­той гла­ве, Цезарь, защи­щая свои дей­ст­вия, дей­ст­ви­тель­но под­чёр­ки­ва­ет опре­де­лён­ные юриди­че­ские и кон­сти­ту­ци­он­ные вопро­сы — не как изо­ли­ро­ван­ные сооб­ра­же­ния о бук­ве зако­на, но в таком идео­ло­ги­че­ском кон­тек­сте, из кото­ро­го ясно, что эти вопро­сы име­ли зна­че­ние для него или для его ауди­то­рии. Но, кро­ме того, на момент напи­са­ния «Граж­дан­ской вой­ны» его чита­те­ли уже не были пол­но­стью сосре­дото­че­ны на фор­маль­ных вопро­сах, даже если когда-то и были. Во вре­мя деба­тов кон­ца 50-х гг. боль­шин­ство сена­та про­де­мон­стри­ро­ва­ло, что не счи­та­ет вопрос о с.60 точ­ном пра­во­вом поло­же­нии Цеза­ря (как про­ма­ги­ст­ра­та и как воз­мож­но­го кан­дида­та в кон­су­лы) глав­ной про­бле­мой: оно про­го­ло­со­ва­но за ком­про­мисс­ное раз­ре­ше­ние кри­зи­са 1 декаб­ря 50 г. подав­ля­ю­щим боль­шин­ст­вом в 370 чело­век про­тив 22 (App. BC. II. 30; это голо­со­ва­ние будет подроб­но рас­смат­ри­вать­ся ниже). Теперь бес­по­кой­ство, выра­зив­ше­е­ся в голо­со­ва­нии 1 декаб­ря 50 г., ста­ло ещё силь­нее. Когда Цице­рон спра­ши­вал «Како­ва же fi­des Цеза­ря?», он гово­рил от име­ни мно­гих жите­лей Ита­лии раз­лич­ных сосло­вий.

Под­ведём основ­ные ито­ги этой гла­вы. Нач­нём с наблюде­ния, что вряд ли Цезарь мог исполь­зо­вать эти­ку fi­dei (то есть, мило­сер­дие к плен­ным и готов­ность пожерт­во­вать сво­и­ми инте­ре­са­ми ради мира, о кото­рых он заяв­лял) в макиа­вел­ли­ан­ской мане­ре (по край­ней мере, в нашем пони­ма­нии это­го сло­ва). То есть, Цезарь не рас­смат­ри­ва­ет свою мяг­кость (le­ni­tas) про­сто как сред­ство дости­же­ния поли­ти­че­ской цели, кото­рая, оче­вид­но, не свя­за­на с le­ni­ta­te и про­ти­во­ре­чит ей; Цезарь счи­та­ет свою мяг­кость эффек­тив­ным сред­ст­вом для созда­ния дове­рия в рес­пуб­ли­кан­ском поли­ти­че­ском кон­тек­сте. Дей­ст­ви­тель­но, он по-види­мо­му, счи­тал стра­те­гию, осно­ван­ную на fi­de, луч­шим спо­со­бом для при­об­ре­те­ния сто­рон­ни­ков и вос­ста­нов­ле­ния испор­чен­ных или напря­жён­ных отно­ше­ний. Взгляды Цеза­ря на fi­dem не уни­каль­ны. Мы виде­ли несколь­ко пас­са­жей Ливия и дру­гих авто­ров (осо­бен­но опи­са­ние fi­dei Камил­ла в отно­ше­нии Фале­рий у Ливия), кото­рые свиде­тель­ст­ву­ют, что Цезарь и эти авто­ры зани­ма­ют одну и ту же идео­ло­ги­че­скую пози­цию в отно­ше­нии fi­dei (дру­гие такие свиде­тель­ства при­во­дят­ся в сле­дую­щей гла­ве). Кро­ме того, как мы виде­ли, совре­мен­ные социо­ло­ги Роберт Соло­мон и Фер­нан­до Фло­рес дока­зы­ва­ют, что дове­рие не явля­ет­ся хруп­ким, а его нару­ше­ние — непо­пра­ви­мым; его мож­но вос­ста­но­вить. Я пола­гаю, что Цезарь исхо­дит из таких же пред­по­сы­лок. В «Граж­дан­ской войне» он изо­бра­жа­ет себя как чело­ве­ка, неиз­мен­но гото­во­го (как выра­жа­ют­ся Соло­мон и Фло­рес) «дове­рить­ся тому, кто нена­дё­жен».