Философские трактаты

Учение академиков

Книга II. Лукулл (первая редакция)
155

Текст приводится по изданию:
Марк Туллий Цицерон. Учение академиков. М., Издательство «Индрик», 2004.
Перевод с латинского Н. А. Федорова. Комментарий и вступительная статья М. М. Сокольской.

I. 1. Луций Лукулл156, чело­век заме­ча­тель­но­го талан­та, с вели­чай­шим рве­ни­ем посвя­тив­ший себя заме­ча­тель­ным нау­кам, обла­дав­ший зна­ни­ем все­го, что достой­но чело­ве­ка бла­го­род­но­го и знат­но­го, в те годы, когда он мог осо­бен­но пол­но про­явить себя на фору­ме, вооб­ще не при­ни­мал ника­ко­го уча­стия в делах горо­да, ибо сра­зу же, как он, еще совсем моло­дым, вме­сте со сво­им бра­том, столь же бла­го­че­сти­вым и энер­гич­ным, высту­пил про­тив недру­гов сво­его отца и тем стя­жал себе вели­кую сла­ву, отпра­вил­ся кве­сто­ром в Азию и там в тече­ние мно­гих лет157 с исклю­чи­тель­ным успе­хом управ­лял про­вин­ци­ей. Позд­нее, избран­ный заоч­но эди­лом и сра­зу же вслед за этим пре­то­ром (ибо закон давал ему такое пра­во), он отпра­вил­ся в Афри­ку, а затем, став кон­су­лом, испол­нял эту долж­ность так, что все вос­хи­ща­лись его доб­ро­со­вест­но­стью и при­зна­ва­ли его талант. Отправ­лен­ный затем сена­том на вой­ну с Мит­ри­да­том, он не толь­ко вызвал все­об­щее вос­хи­ще­ние сво­ей доб­ле­стью, но и пре­взо­шел сла­вой сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, и это тем более уди­ви­тель­но, что от него не очень-то ожи­да­ли сла­вы пол­ко­во­д­ца, 2. ибо юность его про­шла на фору­ме, а во вре­мя сво­ей кве­сту­ры он дол­гое вре­мя про­вел в Азии на мир­ном попри­ще, пре­до­ста­вив Мурене вести вой­ну в Пон­те. Какая-то неве­ро­ят­ная сила его талан­та и не нуж­да­лась в тягост­ной158 нау­ке опы­та. В тече­ние все­го сво­его путе­ше­ст­вия по суше и по морю, ведя беседы с опыт­ны­ми в воен­ном деле людь­ми и читая сочи­не­ния о дея­ни­ях вели­ких людей, он при­был в Азию опыт­ным пол­ко­вод­цем, отпра­вив­шись из Рима совер­шен­но неве­же­ст­вен­ным в воен­ном деле. Он обла­дал поис­ти­не боже­ст­вен­ной памя­тью на все фак­ты, тогда как Гор­тен­сий луч­ше запо­ми­нал сло­ва, и насколь­ко в судеб­ных делах фак­ты важ­нее слов, настоль­ко память Лукул­ла была цен­нее. Гово­рят, что столь же уни­каль­ная память была у Феми­сток­ла, кото­ро­го мы не колеб­лясь назы­ваем вели­чай­шим сре­ди гре­ков159. Рас­ска­зы­ва­ли, что, когда некто пред­ло­жил научить его искус­ству запо­ми­на­ния (а это искус­ство тогда толь­ко что появи­лось), он отве­тил, что пред­по­чел бы научить­ся искус­ству забы­вать160, надо думать пото­му, что в его памя­ти оста­ва­лось все, что он видел и слы­шал. Обла­дая таким даром, Лукулл соеди­нял с ним еще и ту выуч­ку, кото­рой пре­не­бре­гал Феми­стокл, так что все, что мы запи­сы­ва­ем, желая как-то сохра­нить в памя­ти, он запе­чатле­вал в сво­ем уме. 3. И он же ока­зал­ся столь вели­ким пол­ко­вод­цем, про­явив­шим себя во всех видах воен­но­го искус­ства — в сра­же­ни­ях, штур­мах кре­по­стей, мор­ских бит­вах, где он при­ме­нял все мно­го­об­ра­зие средств воен­но­го искус­ства, что сей вели­чай­ший после Алек­сандра царь161 при­зна­вал его самым вели­ким пол­ко­вод­цем сре­ди всех, кого он знал и о ком он читал. И он же был столь мудр в устро­е­нии государств и столь спра­вед­лив в управ­ле­нии ими, что и по сей день Азия сто­ит бла­го­да­ря тому, что сохра­ня­ет Лукул­ло­вы уста­нов­ле­ния и как бы сле­ду­ет по его сто­пам. Но хоть и с вели­кой поль­зой для государ­ства, одна­ко же доль­ше, чем мне бы хоте­лось, сия вели­кая доб­ро­де­тель и мощ­ный талант обре­та­лись на чуж­бине, вда­ли от фору­ма и от курий. Но когда он победо­нос­но вер­нул­ся с Мит­ри­да­то­вой вой­ны, из-за коз­ней недру­гов он полу­чил три­умф на три года поз­же, чем долж­но. Ведь толь­ко когда я стал кон­су­лом, с трудом уда­лось допу­стить в город колес­ни­цу это­го слав­ней­ше­го мужа162. Я бы рас­ска­зал, как помог­ли мне тогда в важ­ней­ших делах его сове­ты и вли­я­ние163, если бы при этом я не был вынуж­ден гово­рить о самом себе, а это сей­час не нуж­но. Поэто­му я ско­рее пред­по­чту лишить его подо­баю­ще­го свиде­тель­ства, чем сде­лать это, вос­хва­ляя само­го себя.


II. 4. Но то, что долж­но укра­сить Лукул­ла в гла­зах тол­пы, не раз изла­га­лось в латин­ских и в гре­че­ских сочи­не­ни­ях164. Об этих дея­ни­ях его, кото­рые у всех на виду, мы, как и мно­гие дру­гие, слы­ша­ли, но лишь немно­гие зна­ли от него само­го о дру­гих его заня­ти­ях; ибо Лукулл пре­да­вал­ся и вооб­ще вся­кой нау­ке, но осо­бен­но — фило­со­фии, при­том с гораздо боль­шим увле­че­ни­ем, чем это дума­ли те, кто не знал его165; и пре­да­вал­ся ей не толь­ко в ран­ней моло­до­сти, но и когда он несколь­ко лет был про­кве­сто­ром, да и во вре­мя самой вой­ны166, когда заботы о воен­ных делах обыч­но отни­ма­ют так мно­го вре­ме­ни, что пол­ко­вод­цу почти совсем не оста­ет­ся ни мину­ты даже для сна. Так как сре­ди фило­со­фов в то вре­мя выде­лял­ся сво­им талан­том и уче­но­стью Антиох, уче­ник Фило­на, он посто­ян­но дер­жал его при себе, и будучи кве­сто­ром, и позд­нее, спу­стя несколь­ко лет, уже вое­на­чаль­ни­ком, а посколь­ку он обла­дал такой памя­тью, о кото­рой я гово­рил выше, он лег­ко, со слу­ха запо­ми­нал то, что слы­шал хотя бы одна­жды167. Огром­ное удо­воль­ст­вие он полу­чал и от чте­ния книг, о кото­рых узна­вал [от него]. 5. Но меж­ду тем я боюсь, как бы, желая при­умно­жить сла­ву это­го чело­ве­ка, не ума­лить ее. Ведь суще­ст­ву­ет нема­ло людей, кото­рые вооб­ще не любят гре­че­ской сло­вес­но­сти, еще более не любят фило­со­фию, осталь­ные же, хотя и не пори­ца­ют этих заня­тий, одна­ко пола­га­ют рас­суж­де­ния о тако­го рода пред­ме­тах не вполне достой­ны­ми пер­вых людей в государ­стве. Я же, узнав, что Марк Катон168 в ста­ро­сти выучил гре­че­ский язык, а, как гово­рят, Пуб­лий Сци­пи­он Афри­кан­ский169-170 во вре­мя сво­его зна­ме­ни­то­го посоль­ства (кото­рое ему при­шлось испол­нять еще до того, как стал цен­зо­ром) взял себе в спут­ни­ки одно­го толь­ко Пане­тия171, не ищу для себя иных авто­ри­те­тов, кото­рые побуди­ли бы меня занять­ся гре­че­ской сло­вес­но­стью и фило­со­фи­ей. 6. Оста­ет­ся отве­тить тем, кто воз­ра­жа­ет про­тив уча­стия в подоб­но­го рода диа­ло­гах столь важ­ных пер­сон. Как буд­то бы, когда соби­ра­ют­ся зна­ме­ни­тые мужи, они долж­ны либо мол­чать, либо шутить и бол­тать о вся­ких пустя­ках! Ведь если в свое вре­мя мы в нашей кни­ге172 спра­вед­ли­во возда­ли хва­лу фило­со­фии, то, бес­спор­но, заня­тие ею весь­ма достой­но каж­до­го выдаю­ще­го­ся и знат­но­го чело­ве­ка, и нам, кого рим­ский народ поста­вил так высо­ко, оста­ет­ся лишь забо­тить­ся, чтобы наши лич­ные увле­че­ния не нанес­ли како­го-либо ущер­ба обще­ст­вен­ным инте­ре­сам. И если, будучи обя­зан­ны­ми испол­нять наш граж­дан­ский долг, мы не толь­ко посвя­ти­ли все свои уси­лия народ­ным инте­ре­сам, но ни еди­но­го сло­ва не напи­са­ли о том, что не каса­лось бы обще­ст­вен­ных дел, то кто же упрекнет нас за то, что мы на досу­ге не толь­ко хотим рас­слаб­лять­ся сами, ленить­ся и без­дель­ни­чать, но и стре­мим­ся быть полез­ны­ми как мож­но боль­ше­му чис­лу людей? И мы пола­га­ем, что не толь­ко не умень­ша­ет­ся, но уве­ли­чи­ва­ет­ся сла­ва тех, к чьей все­на­род­ной извест­но­сти и попу­ляр­но­сти мы при­со­еди­ня­ем еще и эти заслу­ги в вещах не столь широ­ко извест­ных. 7. Но есть и такие, кото­рые гово­рят, что лица, веду­щие беседы в наших кни­гах, не обла­да­ли зна­ни­ем тех вещей, о кото­рых они рас­суж­да­ют. Эти люди, как мне кажет­ся, завиду­ют не толь­ко живым, но и мерт­вым173.


III. Оста­ет­ся еще один род воз­ра­жаю­щих, это те, кто не при­ни­ма­ет уче­ние (ra­tio) Ака­де­мии. Нам было бы это доволь­но груст­но, если бы хоть кто-то согла­шал­ся с какой-нибудь иной фило­соф­ской шко­лой, кро­ме той, к кото­рой он при­над­ле­жит174. А посколь­ку мы все­гда воз­ра­жа­ем про­тив любо­го мне­ния и гово­рим то, что нам пред­став­ля­ет­ся175, мы не можем воз­ра­жать про­тив того, что кто-то не согла­сен с нами, хотя зада­ча наша про­ста, ибо мы хотим отыс­кать исти­ну176, не всту­пая ни в какие пре­пи­ра­тель­ства, и ищем ее, отда­вая это­му все свои силы и заботы. Ведь несмот­ря на то, что вся­кое позна­ние затруд­не­но мно­же­ст­вом пре­пят­ст­вий, да и сами пред­ме­ты [наше­го позна­ния] настоль­ко тем­ны, а наши суж­де­ния столь непроч­ны, что не без осно­ва­ния уче­ней­шие люди в глу­бо­кой древ­но­сти разу­ве­ри­лись в воз­мож­но­сти най­ти то, к чему они стре­ми­лись, они все же не отка­за­лись от это­го, как и мы не оста­ви­ли наше­го стрем­ле­ния к позна­нию, сколь бы мучи­тель­ным оно ни было. Да и беседы наши не пре­сле­ду­ют ника­кой иной цели, кро­ме того, чтобы, выска­зы­вая и выслу­ши­вая раз­лич­ные мне­ния177, извлечь и как-то выра­зить нечто178, что явля­лось бы исти­ной или воз­мож­но бли­же при­бли­жа­лось бы к ней179. 8. И меж­ду нами и теми, кто уве­рен, что обла­да­ет зна­ни­ем, нет ино­го раз­ли­чия, кро­ме того, что те не сомне­ва­ют­ся в истин­но­сти отста­и­вае­мо­го ими, мы же счи­та­ем мно­гое веро­ят­ным180 (pro­ba­bi­le), чему мы лег­ко можем сле­до­вать, но что едва ли можем утвер­ждать; и мы сво­бод­нее и несвя­зан­нее в том отно­ше­нии, что сохра­ня­ем цель­ной спо­соб­ность суж­де­ния, и ника­кая необ­хо­ди­мость не застав­ля­ет нас отста­и­вать то, что нам навя­зы­ва­ют и чуть ли не повеле­ва­ют181. Ведь все осталь­ные уже свя­за­ны еще до того, как они смо­гут иметь суж­де­ние о том, что явля­ет­ся наи­луч­шим, а кро­ме того, по моло­до­сти лет под­чи­ня­ясь кому-то или увле­чен­ные речью како­го-нибудь чело­ве­ка, у кото­ро­го они впер­вые ста­ли учить­ся, судят о вещах, кото­рых не зна­ют, и к какой бы шко­ле их ни отнес­ло, слов­но бурей, за нее они и хва­та­ют­ся, как за ска­лу. 9. Дело в том, что я бы согла­сил­ся с ними, когда они гово­рят, что верят во всем тому, кого счи­та­ют муд­рым182, если бы необ­ра­зо­ван­ные и неве­же­ст­вен­ные люди были спо­соб­ны судить об этом, то есть решать, кто явля­ет­ся муд­ре­цом, или, по край­ней мере, более все­го пред­став­ля­ет­ся тако­вым183. Но если бы даже они и мог­ли это сде­лать184, то толь­ко узнав все обсто­я­тель­ства, выслу­шав и мне­ние осталь­ных. Они же судят, лишь еди­но­жды услы­хав о пред­ме­те, под­чи­ня­ясь авто­ри­те­ту одно­го чело­ве­ка. И уж не знаю поче­му, но боль­шин­ство пред­по­чи­та­ет заблуж­дать­ся и отча­ян­но защи­щать полю­бив­ши­е­ся им взгляды вме­сто того, чтобы без вся­ко­го упрям­ства185 искать то, о чем мож­но гово­рить с пол­ной уве­рен­но­стью186.

Обо всех этих вещах мы не раз подроб­но рас­суж­да­ли и спо­ри­ли как во мно­гих дру­гих местах, так и собрав­шись одна­жды на вил­ле Гор­тен­сия, неда­ле­ко от Бав­лов, когда туда при­еха­ли Катул187, Лукулл и я, на сле­дую­щий день после того, как мы собра­лись у Кату­ла. Мы при­бы­ли туда даже рань­ше услов­лен­но­го вре­ме­ни, дого­во­рив­шись, что, если будет ветер, плыть Лукул­лу в Неа­по­ли­тан­ское име­ние, а мне — в Пом­пе­ян­ское. Пере­бро­сив­шись несколь­ки­ми фра­за­ми, мы усе­лись на терра­се188, и Катул ска­зал:

IV. 10. «Хотя вче­ра189 мы почти подо­шли к реше­нию иссле­ду­е­мых нами вопро­сов и, пожа­луй, вся про­бле­ма нами рас­смот­ре­на, одна­ко, Лукулл, я жду испол­не­ния тво­е­го обе­ща­ния и наде­юсь, что ты рас­ска­жешь нам, что услы­шал от Антио­ха». «Что каса­ет­ся меня, — заме­тил Гор­тен­сий, — то я сде­лал боль­ше, чем мне бы хоте­лось, ибо сле­до­ва­ло весь вопрос цели­ком оста­вить Лукул­лу. Но на самом деле так и полу­чи­лось: ведь я кос­нул­ся толь­ко того, что было на поверх­но­сти, от Лукул­ла же я ожи­даю более глу­бо­ко­го ана­ли­за». На это Лукулл ска­зал: «По прав­де гово­ря, меня, Гор­тен­сий, мало вол­ну­ют твои ожи­да­ния, хотя, конеч­но, для того, кто хочет, чтобы с ним согла­си­лись, нет ниче­го более непо­д­хо­дя­ще­го190, но посколь­ку я не забо­чусь о том, сколь силь­ны будут мои аргу­мен­ты, я и не испы­ты­ваю ника­ко­го вол­не­ния. Ведь я буду изла­гать не свои мыс­ли и не то, в чем, ока­жись это лож­ным, я пред­по­чел бы ско­рее ока­зать­ся побеж­ден­ным, неже­ли победи­те­лем. Но, чест­ное сло­во, наше дело в том виде, в каком оно пред­ста­ет ныне, пред­став­ля­ет­ся мне совер­шен­но истин­ным, хотя во вче­раш­ней беседе оно и было немно­го поко­леб­ле­но. Я буду гово­рить так, как этот делал Антиох, ибо все это мне хоро­шо извест­но: ведь я слу­шал его очень вни­ма­тель­но и с вели­чай­шим инте­ре­сом, при­том осо­бен­но часто имен­но на ту тему, кото­рая нас зани­ма­ет191, так что я жду от себя даже боль­ше­го, чем толь­ко что обе­щал Гор­тен­сий». Таким нача­лом он воз­будил наш инте­рес к его сло­вам. 11. А он про­дол­жал: «Когда я был про­кве­сто­ром в Алек­сан­дрии192, со мной нахо­дил­ся там Антиох, а еще жил там при­быв­ший рань­ше при­я­тель Антио­ха, Герак­лит Тирий­ский193, мно­го лет учив­ший­ся у Кли­то­ма­ха194 и у Фило­на195, чело­век весь­ма авто­ри­тет­ный и извест­ный в той фило­со­фии, кото­рая, недав­но почти забы­тая, ныне воз­рож­да­ет­ся вновь196. Я не раз был свиде­те­лем его дис­пу­тов с Антиохом, при­чем спор их вел­ся в доста­точ­но мяг­кой мане­ре. И как раз тогда в Алек­сан­дрии появи­лись те самые две кни­ги Фило­на197, о кото­рых вче­ра гово­рил Катул. И тогда же впер­вые они попа­ли в руки Антио­ха, и этот уди­ви­тель­но мяг­кий по при­ро­де чело­век (я думаю, что невоз­мож­но пред­ста­вить чело­ве­ка более доб­ро­го и дели­кат­но­го) при­шел в страш­ный гнев. Меня это силь­но пора­зи­ло, ибо нико­гда рань­ше я не видел его в таком состо­я­нии. А он, обра­ща­ясь к Герак­ли­ту, взы­вая к его памя­ти, спра­ши­вал, неуже­ли же это сочи­не­ние Фило­на, и слы­шал ли он когда-нибудь нечто подоб­ное от Фило­на или любо­го дру­го­го ака­де­ми­ка? Тот ска­зал, что не слы­шал, одна­ко под­твер­дил, что это напи­са­но Фило­ном, да в этом и невоз­мож­но было сомне­вать­ся, ибо там же при­сут­ст­во­ва­ли мои дру­зья — Пуб­лий и Гай Селии и Тет­ри­лий Рог198, под­твер­див­шие, что они слы­ша­ли все это от Фило­на и что обе эти кни­ги напи­са­ны им. 12. Тогда же Антиох ска­зал Фило­ну199 то, о чем вче­ра упо­мя­нул со слов сво­его отца Катул, и мно­гое дру­гое, а в даль­ней­шем не удер­жал­ся от того, чтобы выпу­стить кни­гу про­тив сво­его учи­те­ля, кото­рая назы­ва­ет­ся “Сос”200 (So­sus). Так вот, тогда, когда я с инте­ре­сом слу­шал и Герак­ли­та, высту­пав­ше­го про­тив Антио­ха, и Антио­ха — про­тив Ака­де­ми­ков, я все боль­ше уде­лял вни­ма­ния Антио­ху, дабы полу­чить от него пол­ное пред­став­ле­ние о пред­ме­те. И вот в тече­ние мно­гих дней мы, при­гла­сив Герак­ли­та и мно­же­ство дру­гих уче­ных и сре­ди них бра­та Антио­ха Ари­ста201, а так­же Ари­сто­на202 и Дио­на203, кото­рых он, вслед за бра­том204, ста­вил очень высо­ко, потра­ти­ли мно­го вре­ме­ни на обсуж­де­ние одно­го это­го вопро­са, но мы опу­стим то, что гово­ри­лось там про­тив Фило­на, ибо не слиш­ком опа­сен про­тив­ник, утвер­ждаю­щий, что Ака­де­ми­ки вооб­ще не гово­рят того, что утвер­жда­лось во вче­раш­ней беседе. Ведь даже если он выду­мы­ва­ет (men­ti­tur), он все рав­но оста­ет­ся весь­ма уступ­чи­вым про­тив­ни­ком. Обра­тим­ся теперь к Арке­си­лаю205 и Кар­не­аду»206.


V. 13. Ска­зав это, он про­дол­жал: «Преж­де все­го, мне кажет­ся, что вы (тут он обра­тил­ся ко мне), ссы­ла­ясь поимен­но на древ­них есте­ство­ис­пы­та­те­лей (phy­si­cos), посту­па­е­те подоб­но мятеж­ным граж­да­нам, име­ю­щим обык­но­ве­ние назы­вать неко­то­рых из зна­ме­ни­тых в древ­но­сти мужей “попу­ля­ра­ми”, чтобы самим казать­ся похо­жи­ми на них207. Они начи­на­ют с Пуб­лия Вале­рия208, кото­рый был кон­су­лом в пер­вый год после изгна­ния царей, упо­ми­на­ют и дру­гих, вно­сив­ших демо­кра­ти­че­ские зако­ны об апел­ля­ции к народ­но­му собра­нию, хотя сами были кон­су­ла­ми209, а затем обра­ща­ют­ся и к более извест­ным: к Гаю Фла­ми­ни­ну210[2], кото­рый за несколь­ко лет до вто­рой Пуни­че­ской вой­ны, в быт­ность свою народ­ным три­бу­ном, вопре­ки воле сена­та внес аграр­ный закон, а потом два­жды был кон­су­лом, к Луцию Кас­сию211, Гнею[3] Пом­пею212, при­чис­ляя сюда и Пуб­лия Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го213. Гово­рят, что два весь­ма муд­рых и зна­ме­ни­тых бра­та, Пуб­лий Красс и Пуб­лий Сце­во­ла214, под­дер­жи­ва­ли зако­ны для Тибе­рия Грак­ха215: пер­вый, как извест­но, делал это откры­то, дру­гой же, как пола­га­ют, более скрыт­но. Назы­ва­ют еще и Гая Мария216, и о нем, впро­чем, не гово­рят ни сло­ва лжи. Пере­чис­лив столь­ко имен таких вели­ких людей, они заяв­ля­ют, что сле­ду­ют их заве­там. 14. Точ­но так же и вы, желая совер­шить пере­во­рот в уже проч­но усто­яв­шей­ся фило­со­фии, как те — в государ­стве, назы­ва­е­те име­на Эмпе­док­ла, Ана­к­са­го­ра, Демо­кри­та, Пар­ме­нида, Ксе­но­фа­на, Пла­то­на и даже Сокра­та. Но ни Сатур­нин217 (чтобы назвать наше­го глав­но­го недру­га) не имел ниче­го обще­го с теми древни­ми мужа­ми, ни кле­ве­та Арке­си­лая несрав­ни­ма со скром­но­стью Демо­кри­та218. И одна­ко же эти есте­ство­ис­пы­та­те­ли весь­ма ред­ко, толь­ко в затруд­ни­тель­ных слу­ча­ях, как безум­ные219 (а Эмпе­докл, как мне кажет­ся, ино­гда и был безум­ным220) вос­кли­ца­ют, что все сокры­то от нас, что мы ниче­го не ощу­ща­ем, ниче­го отчет­ли­во не видим и вооб­ще не можем знать, каков дан­ный пред­мет. Во вся­ком слу­чае, мне пред­став­ля­ет­ся, что ско­рее все они даже слиш­ком само­уве­рен­ны и пре­тен­ду­ют на то, что зна­ют боль­ше, чем зна­ют в дей­ст­ви­тель­но­сти. 15. И если древ­ние, стал­ки­ва­ясь с новы­ми веща­ми, ока­зы­ва­лись в затруд­не­нии подоб­но ново­рож­ден­ным мла­ден­цам221, то неуже­ли же мы долж­ны думать, что за столь­ко веков столь­ко выдаю­щих­ся умов ценой столь боль­ших уси­лий не смог­ли ниче­го познать?222 И раз­ве не тогда, когда уже утвер­ди­лись важ­ней­шие фило­соф­ские уче­ния, появил­ся Арке­си­лай, чтобы низ­верг­нуть утвер­див­шу­ю­ся фило­со­фию и спря­тать­ся за авто­ри­тет тех, кто утвер­ждал невоз­мож­ность что-либо вос­при­нять или знать, подоб­но тому, как в пре­крас­но устро­ен­ном государ­стве появил­ся Тибе­рий Гракх, чтобы нару­шить его покой? Из чис­ла этих фило­со­фов сле­ду­ет исклю­чить Пла­то­на и Сокра­та, пер­во­го за то, что оста­вил после себя совер­шен­ней­шее уче­ние, шко­лы ака­де­ми­ков и пери­па­те­ти­ков, отли­чаю­щи­е­ся друг от дру­га тер­ми­но­ло­ги­ей, а по суще­ству соглас­ные меж­ду собой, от кото­рых и сто­и­ки так­же отли­ча­ют­ся ско­рее язы­ком, чем сво­и­ми мыс­ля­ми. Сократ же, ума­ляя само­го себя, при­пи­сы­вал в спо­ре боль­ше муд­ро­сти тому, кого хотел опро­верг­нуть. И поэто­му, гово­ря не то, что он думал, охот­но поль­зо­вал­ся тем спо­со­бом при­твор­ства, назы­вае­мым гре­ка­ми “иро­ни­ей” (εἰρω­νεία), кото­рая, по сло­вам Фан­ния223, была при­су­ща и Сци­пи­о­ну Афри­кан­ско­му. И имен­но пото­му не сле­ду­ет ста­вить ему это в упрек, что тем же каче­ст­вом обла­дал и Сократ.


VI. 16. Но допу­стим, если хоти­те, что это не было извест­но древним. Раз­ве нет ниче­го, что было иссле­до­ва­но уже после того, как Арке­си­лай (упре­кая, как пола­га­ют, Зено­на за то, что тот не открыл ниче­го ново­го, но лишь исправ­лял пред­ше­ст­вен­ни­ков и менял толь­ко сло­ва), желая поко­ле­бать его опре­де­ле­ние, попы­тал­ся наве­сти тень на совер­шен­но ясные вещи?224 Его уче­ние пер­во­на­чаль­но не полу­чи­ло осо­бо­го одоб­ре­ния, хотя сам он был весь­ма зна­ме­нит глу­би­ной сво­его ума и некой уди­ви­тель­ной пре­ле­стью речи, затем это уче­ние было сохра­не­но, прав­да, одним лишь Лакидом225, а потом полу­чи­ло завер­ше­ние у Кар­не­ада, кото­рый был чет­вер­тым в этой шко­ле после Арке­си­лая. Ведь он слу­шал Геге­си­на, кото­рый, в свою оче­редь, слу­шал Еванд­ра226, уче­ни­ка Лакида, а сам Лакид был уче­ни­ком Арке­си­лая. Сам же Кар­не­ад воз­глав­лял шко­лу: он про­жил 90 лет, и уче­ни­ки его достиг­ли весь­ма боль­ших успе­хов. Наи­бо­лее трудо­лю­би­вым из них был Кли­то­мах, как об этом свиде­тель­ст­ву­ет мно­же­ство его сочи­не­ний, наи­бо­лее талант­ли­вым — Гаг­нон227, заме­ча­тель­ным крас­но­ре­чи­ем отли­чал­ся Хар­мад228, изя­ще­ст­вом сти­ля — Мелан­тий Родос­ский229. Счи­та­ет­ся, что наи­луч­шим зна­то­ком Кар­не­ада был Мет­ро­дор из горо­да Стра­то­ни­кея230. 17. Дол­гие годы зани­мал­ся Кли­то­ма­хом ваш Филон, и при жиз­ни Фило­на Ака­де­мия не была лише­на руко­вод­ства231. Но то, что мы начи­на­ем делать сей­час, а имен­но — вести спор с Ака­де­ми­ей, неко­то­рые фило­со­фы, отнюдь неза­у­ряд­ные, счи­та­ют вооб­ще ненуж­ным, ибо нет ника­ко­го смыс­ла спо­рить с теми, кто не согла­ша­ет­ся ни с чем. Они пори­ца­ли сто­и­ка Анти­па­тра232 за то, что тот слиш­ком мно­го вре­ме­ни уде­лял это­му вопро­су, и утвер­жда­ли, что нет необ­хо­ди­мо­сти в опре­де­ле­нии того, что есть позна­ние (cog­ni­tio), или вос­при­я­тие (per­cep­tio), или, если пере­во­дить бук­валь­но, пости­же­ние233, (схва­ты­ва­ние) (compre­hen­sio), то есть то, что гре­ки назы­ва­ют κα­τάλη­ψις. И они гово­ри­ли, что стре­мя­щи­е­ся дока­зать суще­ст­во­ва­ние чего-то, что может быть постиг­ну­то (схва­че­но) (compre­hen­di) и постиг­ну­то (per­ci­pi), посту­па­ют нера­зум­но, пото­му что нет ниче­го яснее того, что гре­ки назы­ва­ют ἐνάρ­γεια234, а мы, если угод­но, будем назы­вать ясно­стью (perspe­cui­tas) или оче­вид­но­стью (evi­den­tia) и, если пона­до­бит­ся, созда­дим новые сло­ва, чтобы этот чело­век (тут он, улы­ба­ясь, посмот­рел на меня) не думал, что это поз­во­ле­но толь­ко ему. В то же вре­мя они пола­га­ли, что невоз­мож­но най­ти сло­ва, кото­рые были бы яснее самой оче­вид­но­сти, и не счи­та­ли нуж­ным давать опре­де­ле­ние тому, что явля­ет­ся столь ясным. Дру­гие же гово­ри­ли, что они не ста­нут пер­вы­ми высту­пать в защи­ту оче­вид­но­сти, но пола­га­ли нуж­ным отве­тить на то, что гово­рит­ся вопре­ки ей, чтобы никто не впа­дал в заблуж­де­ние. 18. Одна­ко же боль­шин­ство и не воз­ра­жа­ет про­тив опре­де­ле­ния даже самых оче­вид­ных вещей и счи­та­ет вопрос достой­ным иссле­до­ва­ния, а этих людей — достой­ны­ми про­тив­ни­ка­ми в спо­ре235. Филон же, выдви­гая какие-то новые поло­же­ния236, посколь­ку едва мог выне­сти те воз­ра­же­ния, кото­рые выдви­га­лись про­тив упор­ства ака­де­ми­ков, откро­вен­но лжет, в чем упре­ка­ет его Катул-отец, и, как пока­зал Антиох, сам запу­ты­ва­ет­ся в том, чего боял­ся. Ведь отри­цая суще­ст­во­ва­ние чего-либо, что может быть постиг­ну­то (имен­но так мы пони­ма­ем ἀκα­τάληπ­τον), если это такое пред­став­ле­ние (vi­sum), как опре­де­ля­ет его Зенон (а это сло­во для пере­во­да φαν­τα­σία мы доволь­но часто употреб­ля­ли во вче­раш­ней беседе), кото­рое запе­чат­ле­но и созда­но тем, что суще­ст­ву­ет, и каким оно не мог­ло бы быть, исхо­дя из того, что не суще­ст­ву­ет237 (мы счи­та­ем это опре­де­ле­ние Зено­на совер­шен­но пра­виль­ным: дей­ст­ви­тель­но, как может быть нечто постиг­ну­то таким обра­зом, чтобы мож­но было быть совер­шен­но уве­рен­ным, что оно постиг­ну­то и позна­но, если этот объ­ект таков, что может быть и лож­ным?), так вот, когда Филон пыта­ет­ся поко­ле­бать и устра­нить это опре­де­ле­ние, он тем самым устра­ня­ет и кри­те­рий238 непо­знан­но­го и познан­но­го. В резуль­та­те полу­ча­ет­ся, что вооб­ще ничто не может быть постиг­ну­то. Так, по сво­е­му нера­зу­мию, он ска­ты­ва­ет­ся туда, куда ему менее все­го хоте­лось. Поэто­му все наше рас­суж­де­ние про­тив Ака­де­мии пред­при­ня­то нами с целью сохра­нить то опре­де­ле­ние, кото­рое Филон хотел нис­про­верг­нуть. Если нам это не удаст­ся, то мы соглас­ны с тем, что ничто не может быть постиг­ну­то (per­ci­pi).


VII. 19. Нач­нем, таким обра­зом, с чувств, суж­де­ния кото­рых столь ясны и опре­де­лен­ны, что если бы при­ро­де нашей была дана сво­бо­да выбо­ра и некое боже­ство спро­си­ло бы у нее, доволь­на ли она сво­и­ми чув­ства­ми, если они целы и невреди­мы, или же она тре­бу­ет себе чего-то луч­ше­го, я, пожа­луй, не вижу, чего бы она мог­ла потре­бо­вать. И здесь не нуж­но ожи­дать, что я в ответ ста­ну гово­рить что-нибудь о пре­лом­лен­ном вес­ле или о шее голуб­ки239, ибо я не при­над­ле­жу к чис­лу тех, кто готов о любом увиден­ном им пред­ме­те утвер­ждать, что он таков, каким пред­став­ля­ет­ся нам. Пусть этим, как и мно­гим дру­гим, зани­ма­ет­ся Эпи­кур. По мое­му же суж­де­нию, чув­ст­вен­ным вос­при­я­ти­ям при­су­ща вели­чай­шая досто­вер­ность, если наши чув­ства здра­вы и силь­ны и если устра­не­но все, что меша­ет и пре­пят­ст­ву­ет им240. Поэто­му мы часто хотим изме­нить осве­ще­ние и рас­по­ло­же­ние тех вещей, кото­рые мы созер­ца­ем, сокра­ща­ем или уве­ли­чи­ва­ем рас­сто­я­ние и дела­ем мно­гое дру­гое, чтобы зри­тель­ное впе­чат­ле­ние (as­pec­tus) под­твер­жда­ло истин­ность наше­го суж­де­ния241. То же самое про­ис­хо­дит и с дру­ги­ми чув­ства­ми — слу­хом, обо­ня­ни­ем, вку­сом, так что не най­дет­ся нико­го, кто бы искал более тон­кий кри­те­рий в любом роде чув­ст­вен­ных вос­при­я­тий. 20. Если же здесь участ­ву­ет еще и навык, и искус­ство (exer­ci­ta­tio et ars), [чтобы увлечь наш взор живо­пи­сью, а слух пени­ем], то най­дет­ся ли хоть кто-то, кто не пони­мал бы совер­шен­но ясно, сколь вели­кая сила заклю­че­на в чув­ствах?242 Как мно­го видят худож­ни­ки в све­то­те­ни243, чего не видим мы! Как мно­го того, что усколь­за­ет от нас в пении, слы­шат иску­шен­ные в этом люди! Они с пер­во­го зву­ка флей­ты уга­ды­ва­ют “Антио­пу”244 или “Анд­ро­ма­ху”245, тогда как мы даже и не дога­ды­ва­ем­ся об этом. Нет ника­кой необ­хо­ди­мо­сти гово­рить о вку­се и обо­ня­нии, кото­рым при­су­ще некое пони­ма­ние (in­tel­li­gen­tia), хотя и не без­оши­боч­ное. А что ска­зать об ося­за­нии и том ощу­ще­нии боли или наслаж­де­ния (vo­lup­tas), кото­рое фило­со­фы назы­ва­ют внут­рен­ним246 (in­te­rior)? В этом послед­нем, и толь­ко в нем, кире­на­и­ки видят кри­те­рий истин­но­сти суж­де­ний, ибо оно вызва­но непо­сред­ст­вен­ным ощу­ще­ни­ем. Может ли кто-нибудь ска­зать, что меж­ду тем, кто стра­да­ет, и тем, кто наслаж­да­ет­ся, нет ника­ко­го раз­ли­чия? Раз­ве тот, кто дума­ет подоб­ным обра­зом, не явля­ет­ся совер­шен­но явным безум­цем? 21. Но ведь каким явля­ет­ся то, что, как мы утвер­жда­ем, вос­при­ни­ма­ет­ся чув­ства­ми, таким ока­зы­ва­ет­ся то, что, как гово­рят, вос­при­ни­ма­ет­ся не сами­ми чув­ства­ми, а лишь отча­сти ими (quo­dam mo­do sen­si­bus), как напри­мер: “Это белое, а то слад­кое, это звон­кое, а это бла­го­ухан­ное, то шер­ша­вое”. Ведь мы пости­га­ем все это умом, а не чув­ства­ми247. Далее: “Это конь, а это соба­ка”. Затем сле­ду­ет осталь­ной ряд, свя­зы­ваю­щий нечто боль­шее, напри­мер, когда дает­ся пол­ное опре­де­ле­ние вещи: “Если он чело­век, то это смерт­ное живое суще­ство, наде­лен­ное разу­мом”248. От тако­го рода [опе­ра­ций] в нас запе­чатле­ва­ют­ся поня­тия вещей, без кото­рых ниче­го невоз­мож­но ни понять, ни иссле­до­вать, ни обсуж­дать. 22. Поэто­му, если бы поня­тия (no­ti­tiae) были лож­ны (ведь, как мне пока­за­лось, ты назы­ва­ешь тер­ми­ном поня­тие гре­че­ское ἔν­νοια), если, ста­ло быть, они ока­за­лись бы лож­ны­ми или были бы запе­чат­ле­ны в тако­го рода пред­став­ле­ни­ях, кото­рые было бы невоз­мож­но отли­чить от лож­ных, то как мог­ли бы мы ими поль­зо­вать­ся? Каким обра­зом смог­ли бы мы увидеть, что соот­вет­ст­ву­ет дан­ной вещи, а что про­ти­во­ре­чит ей? В таком слу­чае не оста­ет­ся вооб­ще ника­ко­го места для памя­ти, на кото­рой стро­ит­ся не толь­ко фило­со­фия, но и, в огром­ной сте­пе­ни, вся жизнь и все нау­ки (ar­tes). Раз­ве может суще­ст­во­вать память о лож­ном?249 Или пом­нит ли кто-нибудь что-то, что он не постиг умом и не хра­нит в нем? Да и может ли суще­ст­во­вать нау­ка, кото­рая не скла­ды­ва­лась бы не из одно­го или двух, а из мно­гих умст­вен­ных пости­же­ний?250 А если уни­что­жить такое пости­же­ние, то как отли­чить масте­ра от невеж­ды?251 Ведь одно­го мы назы­ваем масте­ром, а дру­го­му отка­зы­ваем в этом не слу­чай­но, а пото­му, что видим, что один вла­де­ет постиг­ну­тым и поня­тым, а дру­гой нет. Посколь­ку одни нау­ки сво­дят­ся лишь к умст­вен­но­му созер­ца­нию пред­ме­та, дру­гие же созда­ют и тво­рят нечто252 [новое], то каким же обра­зом гео­метр смо­жет отчет­ли­во видеть (cer­ne­re) то, что вооб­ще не суще­ст­ву­ет, либо то, что невоз­мож­но отли­чить от лож­но­го, или играю­щий на кифа­ре — сохра­нять ритм и сла­гать сти­хи? Нечто подоб­ное про­ис­хо­дит и в тех искус­ствах, кото­рые цели­ком заклю­ча­ют­ся в созда­нии чего-то ново­го и в дей­ст­вии (in fa­cien­do at­que agen­do). Что может быть созда­но каким-нибудь искус­ст­вом, если тот, кто соби­ра­ет­ся зани­мать­ся этим, не постигнет мно­го­го?


VIII. 23. Мысль о воз­мож­но­сти вос­при­я­тия и пости­же­ния мно­го­го более все­го укреп­ля­ет­ся позна­ни­ем доб­ро­де­те­ли253. Мы гово­рим, что толь­ко в этом заклю­ча­ет­ся зна­ние, како­вым мы счи­та­ем не про­стое, но твер­дое и неиз­мен­ное пони­ма­ние (схва­ты­ва­ние — compre­hen­sio) вещей, рав­но как и муд­рость счи­та­ем искус­ст­вом жиз­ни, обла­даю­щим соб­ст­вен­ной внут­рен­ней незыб­ле­мо­стью. А откуда бы и каким обра­зом взя­лась эта незыб­ле­мость (con­stan­tia), если бы не осно­вы­ва­лась на пони­ма­нии и позна­нии? Я спра­ши­ваю так­же, поче­му сей достой­ный муж, гото­вый ско­рее выне­сти все муче­ния, под­верг­нуть­ся невы­но­си­мым стра­да­ни­ям, чем пре­дать то, что тре­бу­ет от него долг и вер­ность, поче­му он нало­жил на себя столь тяж­кое бре­мя этих зако­нов, если у него нет ни малей­ше­го поня­тия, ни малей­ше­го пред­став­ле­ния, ни малей­ше­го пони­ма­ния254 того, поче­му он дол­жен посту­пать таким обра­зом? Сле­до­ва­тель­но, ни в коем слу­чае невоз­мож­но, чтобы кто-то ста­вил спра­вед­ли­вость и вер­ность столь высо­ко, чтобы ради нее быть гото­вым пой­ти на любые муче­ния, если он не будет пре­дан255 тому, что не может быть лож­ным. 24. Да и сама муд­рость, если не будет знать о себе, муд­рость ли она или нет, каким обра­зом суме­ет сохра­нить преж­де все­го самое имя муд­ро­сти? Затем, каким обра­зом осме­лит­ся она пред­при­нять какое-то дело и доб­ро­со­вест­но вести его, если не будет чет­ко опре­де­ле­но, чему она долж­на сле­до­вать? А коль ско­ро станет она сомне­вать­ся, что есть выс­шее и пре­дель­ное бла­го, не зная, с чем все соот­но­сит­ся256, как может она быть муд­ро­стью? Оче­вид­на необ­хо­ди­мость уста­но­вить нача­ло, кото­ро­му бы сле­до­ва­ла муд­рость, когда при­сту­пит к како­му-либо делу, и чтобы это нача­ло согла­со­вы­ва­лось с при­ро­дой. Ведь ина­че стрем­ле­ние (ad­pe­ti­tio) (а имен­но этим сло­вом мы хотим пере­дать гре­че­ское ὁρμή), побуж­даю­щее нас дей­ст­во­вать и стре­мить­ся к дости­же­нию того, что нам пред­став­ля­ет­ся, не смо­жет прий­ти в дви­же­ние. 25. Ибо преж­де нуж­но увидеть дви­жу­щее нача­ло и пове­рить в него, а это невоз­мож­но, если наше пред­став­ле­ние нель­зя будет отли­чить от лож­но­го. Дей­ст­ви­тель­но, как мож­но побудить дух к неко­е­му стрем­ле­нию, если мы не пони­ма­ем, соглас­но ли с при­ро­дой или чуж­до то, что пред­став­ля­ет­ся нам? Точ­но так же, если дух наш не видит, в чем заклю­ча­ет­ся его долг, он вооб­ще нико­гда ниче­го не станет делать, нико­гда невоз­мож­но будет подвиг­нуть его ни на какое дея­ние, при­ве­сти его в дви­же­ние. Если же ино­гда он готов совер­шить нечто, то необ­хо­ди­мо, чтобы это пред­став­ля­лось ему истин­ным. 26. Так что же, если все это пра­виль­но, то разум, как некий свет и све­точ жиз­ни257, исче­за­ет? И вы все же буде­те наста­и­вать на этом заблуж­де­нии? Ведь разум дает нача­ло иссле­до­ва­нию, совер­шен­ст­ву­ет доб­ро­де­тель, а сам укреп­ля­ет­ся в про­цес­се иссле­до­ва­ния. Иссле­до­ва­ние же есть стрем­ле­ние к позна­нию, и конеч­ной целью его явля­ет­ся откры­тие. Но ведь никто не стре­мит­ся к откры­тию лож­но­го, и то, что оста­ет­ся недо­сто­вер­ным, не может быть откры­ти­ем, но толь­ко тогда оно назы­ва­ет­ся тако­вым, когда то, что было как бы оку­та­но неким покро­вом, рас­кры­ва­ет­ся. Этим охва­ты­ва­ет­ся и нача­ло иссле­до­ва­ния, и резуль­тат пости­же­ния и пони­ма­ния. Заклю­че­ние дока­за­тель­ства, назы­вае­мое по-гре­че­ски ἀπό­δειξις, опре­де­ля­ет­ся так: “Рас­суж­де­ние (ra­tio), кото­рое, исхо­дя из постиг­ну­то­го, при­во­дит к тому, что еще не было постиг­ну­то258.


IX. 27. И если бы все пред­став­ле­ния были тако­вы, как о них гово­рят ваши фило­со­фы, заяв­ля­ю­щие, что они могут быть даже лож­ны­ми, и ника­кое поня­тие (no­tio) не было бы спо­соб­но раз­ли­чать их, то как же в таком слу­чае мы гово­ри­ли бы, что кто-то при­шел к како­му-то заклю­че­нию или совер­шил какое-то откры­тие? И как мож­но было бы дока­зать надеж­ность это­го заклю­че­ния? А к чему при­ведет сама фило­со­фия, кото­рая долж­на про­дви­гать­ся впе­ред путем рас­суж­де­ния? Что же станет с самой муд­ро­стью? Ведь она не долж­на сомне­вать­ся ни в самой себе, ни в сво­их прин­ци­пах (dec­re­ta), кото­рые фило­со­фы назы­ва­ют дог­ма­ми (δόγ­μα­τα), и пре­да­тель­ство любо­го из них рав­но­знач­но пре­ступ­ле­нию. Дей­ст­ви­тель­но, когда нару­ша­ют прин­ци­пы, тем самым совер­ша­ет­ся пре­да­тель­ство зако­на прав­ды и спра­вед­ли­во­сти, а этот порок все­гда порож­да­ет пре­да­тель­ство и дру­зей, и все­го государ­ства. Сле­до­ва­тель­но, нель­зя сомне­вать­ся в том, что ни один прин­цип муд­ре­ца не может быть лож­ным, более того, ему недо­ста­точ­но не быть лож­ным, но он дол­жен быть еще и твер­дым, проч­ным и обду­ман­ным, чтобы его не мог­ли поко­ле­бать ника­кие дово­ды. Но тако­вы­ми они не могут ни быть, ни казать­ся по логи­ке тех, кто утвер­жда­ет, что те пред­став­ле­ния, из кото­рых рож­да­ют­ся все прин­ци­пы, ни в чем не отли­ча­ют­ся от лож­ных. 28. Отсюда-то и появи­лось тре­бо­ва­ние Гор­тен­сия [к вам] при­знать по край­ней мере, что муд­рец постиг то, что ничто не может быть постиг­ну­то. Но когда Анти­патр259 выска­зы­вал то же самое, гово­ря, что утвер­ждаю­ще­му невоз­мож­ность позна­ния чего-либо логич­но все же ска­зать, что это-то одно может быть позна­но, хотя все осталь­ное и не может, Кар­не­ад весь­ма тон­ко воз­ра­жал: “Это, — гово­рил он, — не толь­ко неумест­но, но напро­тив, в выс­шей сте­пе­ни про­ти­во­ре­чи­во”. Ведь тот, кто не счи­та­ет воз­мож­ным познать что-либо, не дела­ет из это­го ника­ких исклю­че­ний, и, таким обра­зом, по необ­хо­ди­мо­сти и само то, что не ста­ло исклю­че­ни­ем, не может нико­им обра­зом быть ни позна­но, ни постиг­ну­то260 (compre­hen­di et per­ci­pi). 29. Антиох, как мне кажет­ся, точ­нее261 подо­шел к это­му вопро­су. Ведь посколь­ку ака­де­ми­ки при­дер­жи­ва­лись прин­ци­па (вы пони­ма­е­те, что так я пере­во­жу сло­во δόγ­μα), гла­ся­ще­го, что ничто не может быть постиг­ну­то, то они не долж­ны были бы коле­бать­ся в соб­ст­вен­ных прин­ци­пах, как они это дела­ли в осталь­ном, тем более, что в этом прин­ци­пе заклю­че­но самое глав­ное, ибо это и есть основ­ное мери­ло (re­gu­la) всей фило­со­фии — уста­нов­ле­ние истин­но­го и лож­но­го, познан­но­го и непо­знан­но­го; а посколь­ку они при­ня­ли этот метод (ra­tio) и поже­ла­ли учить тому, какие пред­став­ле­ния долж­ны нами при­ни­мать­ся, а какие — отвер­гать­ся, то они, по край­ней мере, долж­ны были познать, на чем стро­ит­ся вся­кое суж­де­ние об истин­ном и лож­ном; ведь в фило­со­фии суще­ст­ву­ют две самые важ­ные вещи — кри­те­рий исти­ны и выс­шее бла­го, и не может быть муд­ре­ца, кото­рый бы настоль­ко не знал, с чего начи­на­ет­ся позна­ние или к чему оно стре­мит­ся, что ему был бы неве­дом ни исход­ный пункт, ни то, чего он дол­жен достиг­нуть262. Сомне­вать­ся в этих вещах, не дове­рять им настоль­ко, чтобы поте­рять воз­мож­ность вся­ко­го про­дви­же­ния (mo­ve­ri), это зна­чит быть очень дале­ким от муд­ро­сти. В таком слу­чае от них сле­до­ва­ло ско­рее тре­бо­вать при­зна­ния, что по край­ней мере одна вещь ока­за­лась постиг­ну­той: “невоз­мож­но ника­кое позна­ние”. Но ска­зан­но­го о непо­сле­до­ва­тель­но­сти всей этой тео­рии (sen­ten­tia), если вооб­ще может быть какая-нибудь тео­рия у того, кто ни с чем не согла­ша­ет­ся, пола­гаю, доста­точ­но.

X. 30. За этим сле­ду­ет весь­ма про­стран­ное, но несколь­ко тем­но­ва­тое рас­суж­де­ние263 (оно тре­бу­ет неко­то­ро­го зна­ния есте­ствен­ных наук), так что боюсь, как бы не при­шлось мне пре­до­ста­вить сво­бо­ду, и при­том неогра­ни­чен­ную, тому, кто поже­ла­ет высту­пить про­тив. Дей­ст­ви­тель­но, что поду­мать о том, кто, желая иметь дело с веща­ми сокры­ты­ми и тем­ны­ми, попы­тал­ся бы лишить их све­та?264 Мож­но было бы обсто­я­тель­но рас­суж­дать о том, с каким огром­ным искус­ст­вом при­ро­да созда­ла, во-пер­вых, вооб­ще живое суще­ство, а затем — самое глав­ное — чело­ве­ка, какой силой обла­да­ют чув­ства, как сна­ча­ла воздей­ст­ву­ют на нас пред­став­ле­ния, а затем в ответ на это сле­ду­ет стрем­ле­ние265 (ad­pe­ti­tio), а потом — как направ­ля­ем мы наши чув­ства на вос­при­я­тие вещей. Ибо сам ум266 (mens), явля­ю­щий­ся источ­ни­ком чувств и в то же вре­мя сам пред­став­ля­ю­щий собой чув­ство267 (sen­sus), обла­да­ет есте­ствен­ной силой, кото­рую направ­ля­ет на то, что при­во­дит его в дви­же­ние. Поэто­му одни пред­став­ле­ния он тот­час же исполь­зу­ет, дру­гие же как бы откла­ды­ва­ет на буду­щее, и из них-то воз­ни­ка­ет память. Про­чие же он объ­еди­ня­ет по подо­бию268, и из них скла­ды­ва­ют­ся поня­тия о вещах (no­ti­tiae), назы­вае­мые гре­ка­ми то ἔν­νοια, то προ­λήψεις269. Когда сюда при­со­еди­ня­ют­ся рас­судок (ra­tio), умо­за­клю­че­ние и бес­чис­лен­ное мно­же­ство дру­гих вещей, тогда и появ­ля­ет­ся вос­при­я­тие (per­cep­tio) все­го это­го, и тот же совер­шен­ный рас­судок под­ни­ма­ет­ся по этим сту­пе­ням к муд­ро­сти. 31. И вот посколь­ку чело­ве­че­ский ум, пре­крас­но при­спо­соб­лен­ный к позна­нию мира и обре­те­нию жиз­нен­ной стой­ко­сти, стре­мит­ся более все­го к позна­нию и к тому, что гре­ки назы­ва­ют κα­τάλη­ψις, а мы, как я уже гово­рил, будем, пере­во­дя сло­во в сло­во, назы­вать пони­ма­ни­ем (схва­ты­ва­ни­ем — compre­hen­sio), ибо ум любит позна­ние и само по себе (ибо нет для него ниче­го сла­ще све­та исти­ны), и из-за при­но­си­мой им поль­зы270, поэто­му он при­бе­га­ет и к помо­щи чувств, и созда­ет уме­ния (ar­tes), ста­но­вя­щи­е­ся как бы вто­ры­ми чув­ства­ми, и совер­шен­ст­ву­ет самое фило­со­фию, дабы сотво­рить доб­ро­де­тель, един­ст­вен­ное, что дела­ет вся­кую жизнь достой­ной. Сле­до­ва­тель­но, те, кто отри­ца­ют вся­кую воз­мож­ность позна­ния, отни­ма­ют у нас эти сред­ства устро­е­ния и укра­ше­ния жиз­ни, или даже ско­рее до осно­ва­ния нис­про­вер­га­ют всю жизнь, лиша­ют оду­шев­лен­ное суще­ство самой души, так что даже труд­но най­ти под­хо­дя­щие сло­ва, чтобы ска­зать об их без­рас­суд­стве271 так, как того тре­бу­ет само дело.


32. И я не могу доста­точ­но опре­де­лен­но уста­но­вить, в чем состо­ит их замы­сел, чего они хотят. Ведь иной раз, когда мы гово­рим им, что, если бы их рас­суж­де­ния были вер­ны, все ста­ло бы недо­сто­вер­ным, они отве­ча­ют: “А мы-то здесь при чем, раз­ве это наша вина? Обви­няй в этом при­ро­ду, кото­рая, как гово­рит Демо­крит: «Сокры­ла исти­ну в глу­би­нах без­дны»272”. Дру­гие же выра­жа­ют­ся более изыс­кан­но и даже оби­жа­ют­ся, что буд­то мы лож­но обви­ня­ем их в том, что они назы­ва­ют все недо­сто­вер­ным, и пыта­ют­ся объ­яс­нить, сколь вели­ко раз­ли­чие меж­ду недо­сто­вер­ным и тем, что не может быть постиг­ну­то и не спо­соб­но раз­ли­чать эти поня­тия273. Мы будем вести раз­го­вор с теми, кто при­дер­жи­ва­ет­ся это­го раз­ли­че­ния, а тех, кто счи­та­ет все недо­сто­вер­ным274, подоб­но отве­ту на вопрос, чет­но или нечет­но чис­ло звезд275, мы оста­вим в покое, ибо гово­рить с ними без­на­деж­но. Ведь пер­вые пред­по­ла­га­ют (а я заме­чал, что имен­но это вас боль­ше все­го вол­ну­ет) суще­ст­во­ва­ние чего-то веро­ят­но­го (pro­ba­bi­le) и как бы прав­до­по­доб­но­го (ve­ri­si­mi­le)276 и этим пра­ви­лом руко­вод­ст­ву­ют­ся и в жиз­нен­ной прак­ти­ке, и в уче­ных рас­суж­де­ни­ях.


XI. 33. Что же это за мери­ло (re­gu­la) истин­но­го и лож­но­го, если мы не име­ем ника­ко­го поня­тия об истин­ном и лож­ном, посколь­ку их нель­зя раз­ли­чить? Ведь если мы име­ем его, то долж­но суще­ст­во­вать раз­ли­чие меж­ду истин­ным и лож­ным, так же как меж­ду пря­мым и кри­вым. Если же тако­го раз­ли­чия вооб­ще не суще­ст­ву­ет, тогда нет и ника­ко­го мери­ла, и тот, для кого истин­ное и лож­ное пред­став­ля­ет­ся чем-то оди­на­ко­вым277, не может обла­дать каким-либо суж­де­ни­ем об истине или вооб­ще каким-то обо­зна­че­ни­ем (no­ta) ее. Ведь когда они гово­рят, что устра­ня­ют лишь то [поло­же­ние], что нечто [истин­ное] может пред­став­лять­ся так, как не может пред­став­лять­ся лож­ное, в осталь­ном же гото­вы усту­пить, посту­па­ют по-дет­ски. Устра­нив все­об­щий кри­те­рий, они гово­рят, что они не устра­ня­ют осталь­ное. Это похо­же на то, как если бы кто-то, лишив дру­го­го глаз, стал гово­рить, что он не отнял у него то, чем мож­но видеть. Ведь как одно позна­ет­ся толь­ко с помо­щью зре­ния, так осталь­ное — с помо­щью пред­став­ле­ний, но несу­щих на себе соб­ст­вен­ный знак исти­ны, а не общий для истин­но­го и лож­но­го278. А поэто­му, назо­вешь ли ты прав­до­по­доб­ным пред­став­ле­ние, или “прав­до­по­доб­ным и тем, кото­ро­му ничто не пре­пят­ст­ву­ет” (quae non im­pe­dia­tur), как утвер­ждал Кар­не­ад279, или как-то ина­че, к чему бы ты ни при­со­еди­нил­ся, тебе при­дет­ся воз­вра­щать­ся к тому пред­став­ле­нию, о кото­ром мы гово­рим280. 34. Если оно будет нести на себе знак, общий для истин­но­го и лож­но­го, не полу­чит­ся ника­ко­го кри­те­рия, пото­му что осо­бен­ное не может быть отме­че­но зна­ком, общим для истин­но­го и лож­но­го. Если же не будет ниче­го обще­го, я полу­чаю то, что хочу; ведь я ищу то, что мне пред­став­ля­лось в такой сте­пе­ни истин­ным, что не мог­ло бы в то же вре­мя пред­став­лять­ся лож­ным. Ана­ло­гич­ную ошиб­ку совер­ша­ют те, кто, усту­пая осуж­де­ни­ям со сто­ро­ны исти­ны, стре­мят­ся отде­лить оче­вид­ное от постиг­ну­то­го и пыта­ют­ся пока­зать, что суще­ст­ву­ет нечто оче­вид­ное и при этом истин­ное, запе­чат­лен­ное в душе и уме, но одна­ко это не может быть ни постиг­ну­то, ни поня­то (схва­че­но)281. Как мож­но гово­рить об оче­вид­но­сти того, что нечто явля­ет­ся белым, если может слу­чить­ся, что явля­ю­ще­е­ся чер­ным пока­жет­ся белым? Или каким же обра­зом назо­вем мы это оче­вид­ным или точ­но запе­чат­лен­ным в душе, если не ясно, истин­но или мни­мо воздей­ст­вие? Таким обра­зом, у нас не оста­ет­ся ни цве­та, ни тела, ни исти­ны, ни дока­за­тель­ства, ни чувств, ни вооб­ще чего-либо оче­вид­но­го. 35. В резуль­та­те, что бы они ни утвер­жда­ли, им обыч­но зада­ют вопрос: зна­чит, ты все же это пости­га­ешь? Но те, кто зада­ют им подоб­ные вопро­сы, под­вер­га­ют­ся с их сто­ро­ны насмеш­кам. Ведь они не стре­мят­ся ясно пока­зать, что никто не может ни о чем ни спо­рить, ни утвер­ждать что-либо, не имея како­го-то опре­де­лен­но­го и спе­ци­фи­че­ско­го при­зна­ка вещи, кото­рая, как он гово­рит, его удо­вле­тво­ря­ет. Так что же пред­став­ля­ет собой это ваше веро­ят­ное (pro­ba­bi­le)? Ведь если речь идет о под­твер­жде­нии того, что каж­дым вос­при­ни­ма­ет­ся и что пред­став­ля­ет­ся ему с пер­во­го взгляда веро­ят­ным, то что может быть лег­ко­вес­нее это­го? Если же после вни­ма­тель­но­го и все­сто­рон­не­го рас­смот­ре­ния они ска­жут, что сле­ду­ют тому, что им пред­став­ля­ет­ся, они все же не най­дут выхо­да, 36. во-пер­вых, пото­му, что в рав­ной сте­пе­ни отка­зы­ва­ют в досто­вер­но­сти всем “пред­став­ле­ни­ям”, меж­ду кото­ры­ми не суще­ст­ву­ет ника­ко­го раз­ли­чия, а кро­ме того пото­му, что, даже если муд­рец сде­ла­ет все необ­хо­ди­мое и самым тща­тель­ным обра­зом пред­у­смот­рит все, может, по их сло­вам, воз­ник­нуть нечто, что в одно и то же вре­мя будет и пред­став­лять­ся прав­до­по­доб­ным, и быть очень дале­ким от исти­ны; и даже если они “в зна­чи­тель­ной мере”, как они обыч­но гово­рят, подой­дут к самой истине или даже вплот­ную к ней, то они не смо­гут дове­рять самим себе. Ведь для того, чтобы были уве­ре­ны в себе, им дол­жен быть изве­стен при­знак, ука­зы­ваю­щий на исти­ну, а если он неясен и сокрыт, какой же исти­ны они достиг­нут? Что может быть абсурд­нее, чем рас­суж­де­ние тако­го рода: “это при­знак или дока­за­тель­ство [суще­ст­во­ва­ния] дан­ной вещи, и поэто­му я сле­дую ему, но может ока­зать­ся, что обо­зна­чен­ное таким обра­зом либо лож­но, либо вооб­ще не суще­ст­ву­ет?” Но о пости­же­нии (per­cep­tio) ска­за­но доста­точ­но. Если же кому-нибудь захо­чет­ся это опро­верг­нуть, то даже без нашей помо­щи исти­на лег­ко защи­тит самое себя.


XII. 37. Позна­ко­мив­шись доста­точ­но хоро­шо с этой темой, кото­рая теперь рас­кры­та, ска­жем несколь­ко слов о согла­сии (ad­sen­sio), то есть при­зна­нии (adpro­ba­tio)282 [досто­вер­но­сти чувств], кото­рое гре­ки назы­ва­ли συγ­κα­τάθε­σις. Наша крат­кость объ­яс­ня­ет­ся не незна­чи­тель­но­стью вопро­са, а тем, что осно­ва­ние этой темы было уже зало­же­но несколь­ко рань­ше. Ведь ста­ра­ясь рас­крыть силу, заклю­чен­ную в чув­ства, мы одно­вре­мен­но гово­ри­ли, что чув­ства пости­га­ют и схва­ты­ва­ют мно­гое, что не может про­ис­хо­дить без акта согла­сия (ad­sen­sio). Посколь­ку меж­ду неоду­шев­лен­ным пред­ме­том и оду­шев­лен­ным суще­ст­вом основ­ное раз­ли­чие сво­дит­ся к тому, что живое суще­ство как-то дей­ст­ву­ет (ведь даже мыс­лен­но невоз­мож­но пред­ста­вить живое суще­ство, ниче­го не совер­шаю­щее), то мы долж­ны либо отка­зать ему в чув­стве, либо вер­нуть ему спо­соб­ность одоб­ре­ния, что в нашей вла­сти283. 38. Но ведь они так или ина­че лиша­ют оду­шев­лен­но­сти тех, кто, по их мне­нию, и не ощу­ща­ет (sen­ti­re) и не выра­жа­ет согла­сия (ad­sen­ti­re). Ведь подоб­но тому, как чаша весов, если ее нагру­зить, опус­ка­ет­ся вниз, так и дух (ani­mus) усту­па­ет оче­вид­но­му284: ведь точ­но так же, как ни одно живот­ное не может не стре­мить­ся к тому, что несо­мнен­но соот­вет­ст­ву­ет его при­ро­де (гре­ки назы­ва­ют это οἰκεῖον), так не может дух не согла­сить­ся с оче­вид­но­стью, явля­ю­щей­ся ему. Впро­чем, если истин­но то, о чем мы рас­суж­да­ем, то вооб­ще нет ника­кой необ­хо­ди­мо­сти гово­рить о согла­сии, ибо тот, кто пости­га­ет что-то, одно­вре­мен­но выра­жа­ет и согла­сие, но из это­го сле­ду­ет так­же, что без акта одоб­ре­ния невоз­мож­ны ни память, ни позна­ние мира, ни нау­ки; и самое важ­ное: у того, кто не станет согла­шать­ся ни с чем, не будет и соб­ст­вен­ной воли, ибо где же тогда доб­ро­де­тель, если от нас ниче­го не зави­сит?285 39. Наи­бо­лее же абсурд­но утвер­жде­ние, что поро­ки нахо­дят­ся во вла­сти людей и что каж­дый гре­шит толь­ко со сво­его согла­сия; но что дело обсто­ит ина­че в отно­ше­нии доб­ро­де­те­ли, вся твер­дость и стой­кость кото­рой опре­де­ля­ет­ся тем, что она согла­ша­ет­ся и одоб­ря­ет. Поэто­му тот, кто не при­ни­ма­ет пред­став­ле­ния и согла­сия с ним, уни­что­жа­ет вся­кое дей­ст­вие в нашей жиз­ни.


XIII. 40. А теперь рас­смот­рим выдви­гае­мые обыч­но ими воз­ра­же­ния. Но сна­ча­ла нам нуж­но позна­ко­мить­ся со сво­его рода осно­ва­ни­я­ми все­го это­го спо­со­ба рас­суж­де­ния. Преж­де все­го, они созда­ют некую нау­ку (ars) о том, что мы назы­ваем пред­став­ле­ни­я­ми (vi­sa), опре­де­ля­ют их зна­че­ние и роды и то, каким явля­ет­ся то, что может быть постиг­ну­то и схва­че­но286, столь же мно­го­слов­но, как и сто­и­ки. Далее. Они изла­га­ют два поло­же­ния, кото­рые как бы охва­ты­ва­ют весь вопрос: когда нечто пред­став­ля­ет­ся нам таким обра­зом, каким может пред­стать и нечто иное, и меж­ду эти­ми пред­став­ле­ни­я­ми не будет суще­ст­во­вать ника­ко­го раз­ли­чия, то невоз­мож­но, чтобы одно мог­ло быть постиг­ну­то, а дру­гое нет. “Не иметь же ника­ко­го раз­ли­чия” озна­ча­ет не толь­ко быть одно­род­ным во всех частях, но и быть неот­ли­чи­мым. При этих пред­по­сыл­ках весь вопрос охва­ты­ва­ет­ся у них выво­дом одно­го сил­ло­гиз­ма. Это умо­за­клю­че­ние стро­ит­ся сле­дую­щим обра­зом: из все­го, что нам пред­став­ля­ет­ся, одно истин­но, дру­гое лож­но. И то, что лож­но, не может быть постиг­ну­то (per­ci­pi). Вся­кое же истин­ное пред­став­ле­ние тако­во, что подоб­но­го же рода пред­став­ле­ние может пока­зать­ся лож­ным, и если пред­став­ле­ния тако­вы, что меж­ду ними нет ника­ко­го раз­ли­чия, невоз­мож­но, чтобы одни из них мог­ли быть постиг­ну­ты, а дру­гие — не мог­ли. Сле­до­ва­тель­но, вооб­ще не суще­ст­ву­ет тако­го пред­став­ле­ния, кото­рое мог­ло бы быть постиг­ну­то287. 41. Из того, что они берут в каче­стве пред­по­сы­лок, дабы прий­ти к желан­ным для них заклю­че­ни­ям, два поло­же­ния, по их мне­нию, явля­ют­ся при­знан­ны­ми (pro­ba­ti), посколь­ку никто не воз­ра­жа­ет про­тив них. Эти поло­же­ния сле­дую­щие. Пер­вое: лож­ные пред­став­ле­ния не могут быть постиг­ну­ты, и вто­рое: если ника­ко­го раз­ли­чия меж­ду пред­став­ле­ни­я­ми нет, то невоз­мож­но, чтобы одни из них мог­ли пости­гать­ся, а дру­гие нет. Осталь­ные же посыл­ки они отста­и­ва­ют, при­бе­гая к мно­же­ству раз­но­об­раз­ных рас­суж­де­ний. А посы­лок этих тоже две. Пер­вая: из все­го, что пред­став­ля­ет­ся, одно может быть истин­ным, дру­гое — лож­ным; вто­рая: вся­кое пред­став­ле­ние, исхо­дя­щее от истин­но­го, тако­во, каким может быть и исхо­дя­щее от лож­но­го. 42. Они не остав­ля­ют без вни­ма­ния две эти посыл­ки, но подроб­ней­шим и тща­тель­ней­шим обра­зом рас­смат­ри­ва­ют их. Они делят их на части, при­том весь­ма зна­чи­тель­ные, преж­де все­го — на чув­ст­вен­ные вос­при­я­тия, а затем — на то, что явля­ет­ся про­из­вод­ным от них и вся­че­ско­го опы­та (con­sue­tu­do), кото­рый они хотят пред­ста­вить неяс­ным. Затем они пере­хо­дят к той части, кото­рая утвер­жда­ет, что ничто не может быть постиг­ну­то ни логи­че­ски­ми рас­суж­де­ни­я­ми, ни догад­ка­ми (ra­tio­ne et co­niec­tu­ra). Все эти поло­же­ния они под­вер­га­ют еще более мел­ко­му деле­нию. Подоб­но тому, как они посту­па­ют отно­си­тель­но чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия, а это вы виде­ли сами во вче­раш­ней беседе, они посту­па­ют так и с осталь­ным, под­вер­гая каж­дое отдель­ное явле­ние все более и более мел­ко­му деле­нию и желая пока­зать, что каж­до­му пред­став­ле­нию рав­но при­су­ща как истин­ность, так и лож­ность, а посколь­ку пред­став­ле­ния тако­вы, то они не могут быть постиг­ну­ты.

XIV. 43. Все эти тон­ко­сти я счи­таю в выс­шей сте­пе­ни достой­ны­ми фило­со­фии, но и весь­ма дале­ки­ми от поло­же­ния тех, кто рас­суж­да­ет подоб­ным обра­зом. Ведь речь, исполь­зу­ю­щая все эти разде­ле­ния, опре­де­ле­ния и рито­ри­че­ские фигу­ры288, при­бе­гаю­щая к срав­не­ни­ям и про­ти­во­по­став­ле­ни­ям и уста­нав­ли­ваю­щая их тон­кие и ост­ро­ум­ные раз­ли­чия, ско­рее достой­на людей, убеж­ден­ных в истин­но­сти, проч­но­сти и опре­де­лен­но­сти того, что они отста­и­ва­ют, а не тех, кто гром­ко заяв­ля­ет, что это в такой же мере289 истин­но, как и лож­но. Что же ста­нут они делать, когда они уже дали чему-то опре­де­ле­ние, если кто-нибудь спро­сит у них, может ли это опре­де­ле­ние быть пере­не­се­но и на любую дру­гую вещь? Если они отве­тят, что может, то что же ска­жут они о том, поче­му это опре­де­ле­ние истин­но? Если же они ска­жут, что это невоз­мож­но, то посколь­ку при­дет­ся при­знать, что истин­ное опре­де­ле­ние не может быть пере­не­се­но на лож­ное, объ­яс­ня­е­мое этим опре­де­ле­ни­ем, оно может быть постиг­ну­то, а это­го они вовсе не хотят. То же самое мож­но будет ска­зать и обо всех осталь­ных частях рас­суж­де­ния. 44. Ведь если они ска­жут, что вос­при­ни­ма­ют совер­шен­но ясно то, о чем рас­суж­да­ют, и что им не меша­ет ника­кое нало­же­ние пред­став­ле­ний290, то они долж­ны будут при­знать, что спо­соб­ны пости­гать их. Если же они ста­нут отри­цать воз­мож­ность отли­чить истин­ные пред­став­ле­ния от лож­ных, то как же смо­гут они про­дви­гать­ся далее? Ведь они столк­нут­ся с тем, с чем и столк­ну­лись, ибо дока­за­тель­ство нель­зя постро­ить, если то, что будет исполь­зо­ва­но для заклю­че­ния, явно не будет тако­вым, что не смо­жет ока­зать­ся лож­ным. Сле­до­ва­тель­но, если рас­суж­де­ние, опи­раю­ще­е­ся на постиг­ну­тое и вос­при­ня­тое, при­ведет к выво­ду, что невоз­мож­но ника­кое позна­ние (ni­hil pos­se compren­di), то может ли быть что-то, что бы более про­ти­во­ре­чи­ло само­му себе? Так как сама при­ро­да тща­тель­но постро­ен­но­го рас­суж­де­ния заяв­ля­ет, что она наме­ре­на открыть нечто такое, что не про­яв­ля­ет­ся тот­час, и что она исполь­зу­ет чув­ства и оче­вид­ные вещи, дабы лег­че достичь этой цели, то как же назвать речь этих людей, кото­рые утвер­жда­ют, что все не столь­ко суще­ст­ву­ет, сколь­ко кажет­ся суще­ст­ву­ю­щим? Более же все­го изоб­ли­ча­ет их то, что они при­ни­ма­ют как согла­су­ю­щи­е­ся меж­ду собой такие рез­ко про­ти­во­ре­ча­щие друг дру­гу поло­же­ния, как, во-пер­вых, то, что неко­то­рые пред­став­ле­ния явля­ют­ся лож­ны­ми (а это пред­по­ла­га­ет, что неко­то­рые явля­ют­ся истин­ны­ми), а во-вто­рых, то, что меж­ду истин­ны­ми и лож­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми нет ника­ко­го раз­ли­чия. Но если взять в каче­стве посыл­ки пер­вое поло­же­ние, то такое раз­ли­чие как буд­то бы суще­ст­ву­ет. В резуль­та­те вто­рое с пер­вым, а после­дую­щее с преды­ду­щим не вяжут­ся. 45. Но пой­дем даль­ше и будем дей­ст­во­вать таким обра­зом, чтобы каза­лось, что меж­ду собой мы ни в чем не согла­ша­ем­ся, а все, что они гово­рят, будем рас­смат­ри­вать таким обра­зом, чтобы ниче­го не оста­вить без вни­ма­ния. Преж­де все­го, та самая оче­вид­ность (perspi­cui­tas) обла­да­ет доста­точ­ной силой, чтобы уже сама по себе она ука­зы­ва­ла нам, что суще­ст­ву­ю­щее суще­ст­ву­ет имен­но таким обра­зом. Одна­ко же для того, чтобы мы проч­нее и надеж­нее опи­ра­лись на оче­вид­ное, тре­бу­ет­ся какое-то осо­бое искус­ство и боль­шее вни­ма­ние, дабы не дать уве­сти себя с помо­щью вся­ких соблаз­нов и хит­ро­стей от того, что ясно само по себе. Ибо [Эпи­кур?] — тот, кто хотел изба­вить от оши­бок, мешаю­щих, как пред­став­ля­ет­ся, позна­нию исти­ны, и кото­рый гово­рил, что муд­рец дол­жен отли­чать пред­по­ло­же­ния (opi­nio­nes) от оче­вид­но­сти291, ниче­го не достиг, пото­му что нико­им обра­зом не смог устра­нить оши­боч­ность само­го пред­по­ло­же­ния.


XV. 46. Поэто­му, коль ско­ро ясно­сти и оче­вид­но­сти про­ти­во­по­став­ля­ют­ся два рода воз­ра­же­ний, столь­ко же над­ле­жит под­гото­вить и средств защи­ты. Пер­вое воз­ра­же­ние состо­ит в том, что недо­ста­точ­но обра­ща­ют вни­ма­ние на оче­вид­ность, чтобы иметь воз­мож­ность понять, какую ясность несет она с собой292; а во-вто­рых, они отка­зы­ва­ют­ся от [поис­ков] исти­ны, обма­ну­тые и запу­тан­ные ковар­ны­ми, сби­ваю­щи­ми с тол­ку умо­за­клю­че­ни­я­ми293, будучи неспо­соб­ны­ми раз­ре­шить их. Сле­до­ва­тель­но, все­гда нуж­но иметь нагото­ве то, что мож­но отве­тить в защи­ту оче­вид­но­сти, о чем мы уже гово­ри­ли, и быть во все­ору­жии, дабы иметь воз­мож­ность про­ти­во­сто­ять их софиз­мам и раз­ру­шить их под­во­хи и ловуш­ки, что я и решил сде­лать вслед за этим. 47. Поэто­му я в общем виде изло­жу их аргу­мен­ты, тем более, что они сами име­ют обык­но­ве­ние выра­жать­ся ясно. Преж­де все­го, они пыта­ют­ся пока­зать, что мно­гое может пред­став­лять­ся суще­ст­ву­ю­щим, не суще­ст­вуя вооб­ще, ибо ум дей­ст­ву­ет под вли­я­ни­ем как вещей несу­ще­ст­ву­ю­щих, так и суще­ст­ву­ю­щих. Они гово­рят: посколь­ку вы заяв­ля­е­те, что неко­то­рые пред­став­ле­ния посы­ла­ют­ся богом, такие как обра­зы сно­виде­ний или те, что откры­ва­ют­ся в ора­ку­лах, ауспи­ци­ях и жерт­во­при­но­ше­ни­ях (а с этим, как они утвер­жда­ют, согла­ша­ют­ся сто­и­ки, с кото­ры­ми они ведут спор), — то, спра­ши­ва­ют они, каким обра­зом бог может пре­вра­тить лож­ные пред­став­ле­ния в веро­ят­ные (pro­ba­bi­lia), а те, что вплот­ную при­бли­жа­ют­ся к истин­ным, не может, или, если он и может это, поче­му же не может [сде­лать тако­вы­ми] те, что хотя и с очень боль­шим трудом, но все же раз­ли­ча­ют­ся, и если и эти [может сде­лать таки­ми], то поче­му не те, меж­ду кото­ры­ми вооб­ще нет ника­ко­го раз­ли­чия? 48. Далее, посколь­ку ум сам при­во­дит себя в дви­же­ние, как об этом свиде­тель­ст­ву­ют кар­ти­ны, рису­е­мые в вооб­ра­же­нии294, и те, что воз­ни­ка­ют во сне или в бреду ума­ли­шен­ных, то прав­до­по­доб­но (ve­ri­si­mi­le), что ум при­хо­дит в дви­же­ние таким обра­зом, что не толь­ко не раз­ли­ча­ет, истин­ны или лож­ны пред­став­ле­ния, но и то, что в них вооб­ще есть какое-либо раз­ли­чие, как, напри­мер, если кто-то дро­жит от ужа­са и блед­не­ет от како­го-то внут­рен­не­го дви­же­ния ума или от како­го-то страш­но­го виде­ния, явив­ше­го­ся ему извне, и не было бы ника­кой воз­мож­но­сти отли­чить друг от дру­га эти дрожь и блед­ность, ни како­го-то раз­ли­чия внут­рен­ней и внеш­ней [при­чи­ны]295. Нако­нец, если ника­кие пред­став­ле­ния, будучи лож­ны­ми, не явля­ют­ся веро­ят­ны­ми, это — одно, если же они явля­ют­ся тако­вы­ми, то поче­му тако­вы­ми не явля­ют­ся те, что раз­ли­ча­ют­ся с трудом, и поче­му не те, что совер­шен­но не раз­ли­ча­ют­ся? Тем более, что вы сами же гово­ри­те, что муд­рец в состо­я­нии аффек­та дол­жен воз­дер­жи­вать­ся от вся­ко­го согла­сия, ибо меж­ду пред­став­ле­ни­я­ми в этом слу­чае не воз­ни­ка­ет ника­ко­го раз­ли­чия.


XVI. 49. Обо всех этих пустых виде­ни­ях очень мно­го гово­рил Антиох, и одно­му это­му вопро­су был посвя­щен целый день. Я думаю, что мне не сле­ду­ет посту­пать подоб­ным обра­зом, но самое глав­ное ска­зать будет нуж­но. И преж­де все­го сле­ду­ет упрек­нуть их за то, что они при­бе­га­ют к крайне ковар­но­му роду поле­ми­ки, совер­шен­но непри­ем­ле­мо­му для фило­со­фии — когда что-то неза­мет­но, шаг за шагом при­бав­ля­ет­ся [к тези­су] или отни­ма­ет­ся от него. Это то, что назы­ва­ют сори­та­ми, пото­му что после­до­ва­тель­ным при­бав­ле­ни­ем одно­го за дру­гим зерен созда­ет­ся куча296. Это пороч­ный и ковар­ный метод! Ведь вы про­дви­га­е­тесь таким обра­зом: “Если какое-то виде­ние, послан­ное богом чело­ве­ку во сне, пред­став­ля­ет­ся веро­ят­ным, то поче­му не совер­шен­но прав­до­по­доб­ным, поче­му не таким, чтобы с трудом отли­чать­ся от истин­но­го, или даже не отли­чать­ся, нако­нец, чтобы — меж­ду ними вооб­ще не было ника­ко­го раз­ли­чия?” Если ты добе­решь­ся до это­го пунк­та из-за того, что я при­му твою первую посыл­ку, это будет моя вина, если же ты при­дешь туда само­сто­я­тель­но — твоя. 50. Кто согла­сит­ся с тобой в том, что бог все это может сде­лать, и что если бы и мог, то сде­лал бы имен­но так? Откуда ты берешь, что, если что-то подоб­но чему-то, из это­го сле­ду­ет, буд­то их труд­но раз­ли­чать; более того, что их даже невоз­мож­но отли­чить друг от дру­га, нако­нец, что они тож­де­ст­вен­ны? Напри­мер, если вол­ки похо­жи на собак, то ты в кон­це кон­цов ска­жешь, что они — одно и то же, а ведь и нечто недо­стой­ное похо­же на достой­ное, и то, что не явля­ет­ся бла­гом, похо­же на бла­го, и нечто, весь­ма неис­кус­ное, схо­же с искус­ным; так поче­му же мы не реша­ем­ся утвер­ждать, что меж­ду ними нет ника­ко­го раз­ли­чия, и даже не видим здесь про­ти­во­ре­чия? Ведь не суще­ст­ву­ет ниче­го, что мог­ло бы пере­но­сить­ся из сво­его рода в дру­гой. Но если бы слу­чи­лось так, что меж­ду пред­став­ле­ни­я­ми, при­над­ле­жа­щи­ми к раз­лич­ным родам, не было бы ника­ко­го раз­ли­чия, то ока­за­лось бы, что они нахо­дят­ся и в соб­ст­вен­ном, и в чужом роде. Но как это может быть? 51. Все пустые (ina­nia) пред­став­ле­ния могут быть отверг­ну­ты одним спо­со­бом, идет ли речь о том, что созда­но вооб­ра­же­ни­ем297 (и мы соглас­ны, что подоб­ное слу­ча­ет­ся) или воз­ни­ка­ет во сне или в состо­я­нии опья­не­ния или безу­мия. Ибо всем виде­ни­ям подоб­но­го рода не при­су­ща оче­вид­ность, кото­рой мы все­ми сила­ми долж­ны при­дер­жи­вать­ся. Дей­ст­ви­тель­но, кто же, пред­став­ляя и рисуя нечто в сво­ем вооб­ра­же­нии, при­дя после вол­не­ния в себя, не пони­ма­ет тот­час же, какое раз­ли­чие суще­ст­ву­ет меж­ду оче­вид­ным и пустым? Точ­но так же дело обсто­ит и со сно­виде­ни­я­ми. Уж не дума­ешь ли ты, что Энний, совер­шив про­гул­ку в саду с Сер­ви­ем Галь­бой, сво­им сосе­дом, ска­зал бы: “Мне пока­за­лось, что я гуляю с Галь­бой”? Но когда он рас­ска­зы­ва­ет о сво­ем сне, он гово­рит так:


…Мне при­виде­лось, что явил­ся поэт Гомер298.

Точ­но так же в “Эпи­хар­ме”:


…Ибо при­виде­лось мне во сне, что я умер299.

Поэто­му, как толь­ко мы про­сы­па­ем­ся, мы уже не дума­ем об этих виде­ни­ях и не ста­вим их наравне с тем, что мы дела­ли на фору­ме.

XVII. 52. Но в то вре­мя как они нам пред­став­ля­ют­ся, облик того, что мы видим во сне, не отли­ча­ет­ся от того, что мы видим бодр­ст­вуя. Но, во-пер­вых, такое отли­чие суще­ст­ву­ет, но не будем сей­час об этом гово­рить; мы толь­ко ска­жем, что мыс­ли и чув­ства спя­щих и бодр­ст­ву­ю­щих обла­да­ют не оди­на­ко­вой силой и цен­но­стью300. Да и пья­ные все свои поступ­ки совер­ша­ют не столь же уве­рен­но, как трез­вые: колеб­лют­ся, сомне­ва­ют­ся, вре­ме­на­ми при­хо­дят в себя и весь­ма нере­ши­тель­но при­ни­ма­ют то, что им пред­став­ля­ет­ся, а когда ото­спят­ся, пони­ма­ют, сколь неосно­ва­тель­ны были эти пред­став­ле­ния. То же самое про­ис­хо­дит с душев­но­боль­ны­ми, когда они, впа­дая в при­ступ безу­мия, чув­ст­ву­ют и гово­рят, что им пред­став­ля­ет­ся нечто, хотя это­го на самом деле и нет. Когда же при­ступ про­хо­дит, они испы­ты­ва­ют чув­ства подоб­ные тому, о кото­ром гово­рит Алк­ме­он:


Но серд­це мое никак не согла­ша­ет­ся с тем, что видят гла­за…301 

53. Но ведь сам муд­рец дол­жен воз­дер­жи­вать­ся от того, чтобы в состо­я­нии аффек­та при­ни­мать лож­ное за истин­ное. Часто и в дру­гих слу­ча­ях, когда, напри­мер, его соб­ст­вен­ные чув­ства как бы тяже­ле­ют и ста­но­вят­ся непо­во­рот­ли­вы­ми, или то, что пред­став­ля­ет­ся, слиш­ком смут­но, или недо­ста­точ­но вре­ме­ни, чтобы вни­ма­тель­но рас­смот­реть это. Впро­чем, все это, а имен­но: что муд­рец ино­гда воз­дер­жи­ва­ет­ся от выра­же­ния согла­сия, — про­тив вас. Ведь если бы меж­ду пред­став­ле­ни­я­ми не было ника­ко­го раз­ли­чия, он воз­дер­жи­вал­ся бы [от суж­де­ния] или все­гда, или — нико­гда. Но во всем этом мож­но видеть несерь­ез­ность рас­суж­де­ний людей, стре­мя­щих­ся все сме­шать. Мы ищем кри­те­рий (iudi­cium) убеди­тель­но­сти, твер­до­сти, непо­ко­ле­би­мо­сти, муд­ро­сти, а при­бе­га­ем к при­ме­рам сно­виде­ний, бреда сума­сшед­ших или пья­ных; раз­ве не вид­но, как во всем этом мы непо­сле­до­ва­тель­ны в наших рас­суж­де­ни­ях? Ведь мы не долж­ны были бы столь неум­но при­во­дить в при­мер то сума­сшед­ших, то пья­ных, то спя­щих, чтобы утвер­ждать, что меж­ду пред­став­ле­ни­я­ми людей бодр­ст­ву­ю­щих, нахо­дя­щих­ся в здра­вом уме и трез­вых, с одной сто­ро­ны, и тех, кто нахо­дит­ся в про­ти­во­по­лож­ном состо­я­нии, ино­гда суще­ст­ву­ет раз­ли­чие, а ино­гда не суще­ст­ву­ет ника­ко­го. 54. И они даже не видят того, что дела­ют все неопре­де­лен­ным, чего сами же не хотят (я назы­ваю неопре­де­лен­ным (in­cer­ta) то, что гре­ки назы­ва­ют ἄδη­λα), ведь если бы дело обсто­я­ло таким обра­зом, что не суще­ст­во­ва­ло бы раз­ни­цы меж­ду тем, что пред­став­ля­ет­ся безум­но­му, а что — чело­ве­ку в здра­вом уме, то кто бы мог быть уве­рен в здра­во­сти сво­его рас­суд­ка? Уже само жела­ние тако­го рода свиде­тель­ст­ву­ет о нема­лом безу­мии. Они, как дети, носят­ся со сход­ством близ­не­цов или отпе­чат­ков перст­ней302. Дей­ст­ви­тель­но, кто станет отри­цать суще­ст­во­ва­ние сход­ства, тем более, что оно совер­шен­но оче­вид­но во мно­же­стве вещей. Но если для устра­не­ния позна­ния доста­точ­но суще­ст­во­ва­ния мно­же­ства подо­бий мно­же­ства вещей, поче­му вы не удо­вле­тво­ря­е­тесь этим, тем более, что в этом мы с вами соглас­ны? И поче­му вы наста­и­ва­е­те преж­де все­го на том, чего не при­ем­лет при­ро­да вещей, отри­цая, что каж­дая вещь в сво­ем роде тако­ва, како­вой она явля­ет­ся, и что не суще­ст­ву­ет двух или более вещей, совер­шен­но ничем не отли­чаю­щих­ся?303 Даже если совер­шен­но сход­ны меж­ду собой яйца с яйца­ми и пче­лы с пче­ла­ми, зачем же из-за это­го драть­ся? И что тебе дают двой­ни­ки? 55. Ведь с тобой соглас­ны, что они подоб­ны, и ты вполне мог бы этим удо­вле­тво­рить­ся. Ты же хочешь, чтобы они были совер­шен­но тож­де­ст­вен­ны, а не подоб­ны, а это вовсе невоз­мож­но. Далее, ты ищешь убе­жи­ще у есте­ство­ис­пы­та­те­лей, над кото­ры­ми более все­го насме­ха­ют­ся в Ака­де­мии и кото­рых даже ты не остав­ля­ешь в покое, ссы­ла­ясь на Демо­кри­та, кото­рый гово­рил о бес­чис­лен­но­сти миров304, и что неко­то­рые из этих миров не толь­ко схо­жи друг с дру­гом, но и настоль­ко во всех отно­ше­ни­ях абсо­лют­но и совер­шен­но оди­на­ко­вы, что меж­ду ними вооб­ще не суще­ст­ву­ет ника­ко­го раз­ли­чия305, и что то же самое быва­ет и сре­ди людей. Далее, ты тре­бу­ешь, чтобы с тобой согла­си­лись в том, что если один мир настоль­ко подо­бен дру­го­му миру, что меж­ду ними ни в чем нет ни малей­шей раз­ни­цы, то и в этом нашем мире нечто настоль­ко сов­па­да­ет с чем-то, что ни в чем не отли­ча­ет­ся и меж­ду ними нет ни малей­ше­го раз­ли­чия. “Дей­ст­ви­тель­но, — гово­ришь ты, — поче­му, если из тех неде­ли­мых (in­di­vi­dua), из кото­рых, по сло­вам Демо­кри­та, рож­да­ет­ся все, в осталь­ных мирах (а они бес­чис­лен­ны) не толь­ко мог­ли бы воз­ник­нуть, но и дей­ст­ви­тель­но суще­ст­ву­ют бес­чис­лен­ные Квин­ты Лута­ции Кату­лы, а в этом нашем столь огром­ном мире не мог бы воз­ник­нуть дру­гой Катул?”

XVIII. 56. Итак, ты преж­де все­го, зовешь меня к Демо­кри­ту, с кото­рым я не согла­сен и кото­ро­го я даже опро­вер­гаю из-за того, чему так ясно учат нас более тон­кие есте­ство­ис­пы­та­те­ли, а имен­но: что еди­нич­ным вещам при­су­щи свои еди­нич­ные свой­ства306. Даже если допу­стить, что те древ­ние близ­не­цы Сер­ви­лии были настоль­ко схо­жи друг с дру­гом, как об этом гово­рят, то неуже­ли же ты дума­ешь, что они были совер­шен­но оди­на­ко­вы? Их не раз­ли­ча­ли на ули­це — но дома-то раз­ли­ча­ли. Их не узна­ва­ли чужие, но свои-то узна­ва­ли. А раз­ве мы не видим, как порой слу­ча­ет­ся, что тех, кого мы нико­гда не наде­я­лись отли­чить друг от дру­га, при­вык­нув, отли­ча­ли так лег­ко, как буд­то бы они даже ни в малей­шей сте­пе­ни не каза­лись нам похо­жи­ми. 57. Здесь ты можешь всту­пать в сра­же­ние, но я не ста­ну тебе отве­чать; более того, согла­шусь с тобой, что тот самый муд­рец, о кото­ром мы ведем речь, если ему встре­тят­ся вещи, кото­рые он не может раз­ли­чить, воз­дер­жит­ся от одоб­ре­ния и нико­гда не при­зна­ет истин­но­сти ни одно­го пред­став­ле­ния, если оно не будет таким, каким не может быть лож­ное. Но как по отно­ше­нию к осталь­ным вещам он обла­да­ет неким навы­ком (ars), поз­во­ля­ю­щим ему отли­чать истин­ное от лож­но­го, так отно­си­тель­но подоб­но­го сход­ства необ­хо­дим опыт (usus). Как мать при­выч­но раз­ли­ча­ет близ­не­цов, так и ты смо­жешь раз­ли­чать подоб­ные вещи, если при­вык­нешь к ним. Раз­ве ты не зна­ешь, похо­жесть яиц друг на дру­га ста­ла посло­ви­цей307. А тем не менее извест­но, что на Дело­се в годы его про­цве­та­ния было очень мно­го людей, кото­рые раз­во­ди­ли на про­да­жу мно­же­ство кур, и эти люди, взгля­нув на яйцо, мог­ли ска­зать, какая кури­ца его снес­ла. 58. И в этом нет ниче­го, что гово­ри­ло бы про­тив нас. Ведь нам308 доста­точ­но того, что мы не раз­ли­ча­ем эти яйца, ибо согла­сить­ся, что это есть то, рав­но­знач­но тому, что они вооб­ще ничем не отли­ча­ют­ся одно от дру­го­го. Ведь у меня есть мери­ло: “Истин­ные пред­став­ле­ния тако­вы, како­вы­ми не могут быть лож­ные”. От это­го мери­ла мне нель­зя отсту­пать, как гово­рит­ся, ни на пядь, чтобы ниче­го не спу­тать. Ведь если не будет ниче­го, что бы их раз­ли­ча­ло, исчезнет не толь­ко позна­ние истин­но­го и лож­но­го, но и сама их сущ­ность. Так что абсурд­но утвер­ждать, как вы ино­гда это дела­е­те, что, посколь­ку пред­став­ле­ния запе­чатле­ва­ют­ся в уме, нет ника­ко­го раз­ли­чия не меж­ду сами­ми впе­чат­ле­ни­я­ми (impres­sio­nes), а нет их меж­ду неки­ми вида­ми (spe­cies), то есть фор­ма­ми пред­став­ле­ний. Как буд­то бы пред­став­ле­ния опре­де­ля­ют­ся не видом! Если уни­что­жить при­зна­ки истин­но­го и лож­но­го, эти пред­став­ле­ния не будут обла­дать ника­кой досто­вер­но­стью. 59. И уже совер­шен­но абсурд­ны ваши заяв­ле­ния о том, что вы сле­ду­е­те веро­ят­но­му, “если вам ничто не меша­ет”. Но, во-пер­вых, как может быть, чтобы вам ничто не меша­ло, если лож­ное не отли­ча­ет­ся от истин­но­го? Далее, какой может быть кри­те­рий истин­но­го, если он общий и для лож­но­го? Отсюда неиз­беж­но рож­да­ет­ся зна­ме­ни­тое ἐπο­χή, то есть воз­дер­жа­ние от выра­же­ния одоб­ре­ния, в чем наи­бо­лее после­до­ва­те­лен Арке­си­лай, если вер­но то, что неко­то­рые дума­ют о Кар­не­аде309. Ведь если ничто не может быть постиг­ну­то, а так дума­ли и тот и дру­гой, неиз­беж­но долж­но исчез­нуть и одоб­ре­ние. Дей­ст­ви­тель­но, что может быть глу­пее, чем выра­же­ние одоб­ре­ния тому, чего не зна­ешь! Но мы еще вче­ра слы­ша­ли, что Кар­не­ад не раз дохо­дил до того, что утвер­ждал, буд­то муд­рец может пред­по­ла­гать (opi­na­ri), то есть оши­бать­ся310 (pec­ca­re). Я же уве­рен не столь­ко в том, что суще­ст­ву­ет нечто непо­зна­вае­мое, о чем я слиш­ком про­стран­но рас­суж­даю, сколь­ко в том, что муд­рец ниче­го не может пред­по­ла­гать, то есть нико­гда не выра­жать одоб­ре­ние ниче­му лож­но­му или непо­знан­но­му. 60. Оста­ет­ся их поло­же­ние о том, что ради нахож­де­ния исти­ны сле­ду­ет отно­си­тель­но любой вещи выска­зы­вать­ся и за, и про­тив. Хотел бы я увидеть, что обре­ли они [таким обра­зом]. Мне отве­ча­ют: “Мы это­го нико­гда не пока­зы­ваем”. “Так что же это за таин­ства, и поче­му вы скры­ва­е­те, как нечто позор­ное, ваши соб­ст­вен­ные взгляды?” “А это для того, чтобы наши уче­ни­ки руко­вод­ст­во­ва­лись сво­им разу­мом (ra­tio), а не [чужим] авто­ри­те­том”. “А если и тем и дру­гим одно­вре­мен­но, раз­ве это хуже?” Одна­ко един­ст­вен­ное, что они не скры­ва­ют, это: “ничто не может быть постиг­ну­то”. А раз­ве в этом вопро­се авто­ри­тет ниче­му не меша­ет? Мне так кажет­ся, что даже очень. Кто бы после­до­вал за этим столь несо­мнен­но и явно лож­ным и извра­щен­ным уче­ни­ем311, если бы Арке­си­лай, а еще в боль­шей сте­пе­ни Кар­не­ад не обла­да­ли бы столь обшир­ны­ми зна­ни­я­ми и такой силой крас­но­ре­чия?

XIX. 61. Так рас­суж­дал Антиох и в Алек­сан­дрии, а спу­стя мно­го лет он еще настой­чи­вее раз­ви­вал ту же мысль в Сирии, когда я был там неза­дол­го до его кон­чи­ны. Но вот теперь, когда вопрос ясен, я не могу не обра­тить­ся к тебе (это он обра­щал­ся ко мне), чело­ве­ку весь­ма мне дру­же­ст­вен­но­му и к тому же на несколь­ко лет млад­ше меня, со сле­дую­щи­ми сло­ва­ми: “Неуже­ли же ты, пре­воз­но­сив­ший в вели­чай­ших похва­лах фило­со­фию и пере­убедив­ший наше­го Гор­тен­сия, дото­ле с тобою не соглас­но­го, пой­дешь за той фило­со­фи­ей, кото­рая сме­ши­ва­ет истин­ное и лож­ное, отни­ма­ет у нас суж­де­ние, лиша­ет вся­кой [воз­мож­но­сти] одоб­ре­ния, отби­ра­ет у нас все чув­ства? Даже у ким­ме­рий­цев, кото­рых то ли некий бог, то ли при­ро­да, то ли рас­по­ло­же­ние насе­ля­е­мых ими мест лиши­ли воз­мож­но­сти видеть солн­це, даже у них все же были све­то­чи, кото­ры­ми они мог­ли поль­зо­вать­ся312, а вот эти твои фило­со­фы, с кото­ры­ми ты согла­ша­ешь­ся, ока­зав­шись в кро­меш­ной тьме, не оста­ви­ли нам ни еди­ной искры, чтобы раз­глядеть хоть что-нибудь; если мы будем сле­до­вать им, то ока­жем­ся ско­ван­ны­ми таки­ми цепя­ми, что не смо­жем и поше­вель­нуть­ся. 62. Ибо, уни­что­жив согла­сие, они тем самым вооб­ще уни­что­жи­ли и вся­кое дви­же­ние ума, и вся­кую дея­тель­ность, что не толь­ко не может быть пра­виль­ным, но и вооб­ще не может быть. Поду­май о том, что имен­но тебе менее все­го подо­ба­ет отста­и­вать это поло­же­ние! Раз­ве ты, открыв явле­ния, оста­вав­ши­е­ся дото­ле сокро­вен­ней­ши­ми, выведя их на свет и клят­вен­но заве­рив, что ты их познал313 (а это доз­во­ля­лось и мне, посколь­ку я это узнал от тебя), ты ста­нешь утвер­ждать, что нет таких вещей, кото­рые мог­ли бы быть позна­ны, поня­ты, вос­при­ня­ты? Поду­май, пожа­луй­ста, еще и еще раз, не ума­лил ли ты сам зна­че­ние этих пре­крас­ней­ших вещей”». С эти­ми сло­ва­ми он замол­чал.


63. Гор­тен­сий же в силь­ном вос­хи­ще­нии, что с ним посто­ян­но слу­ча­лось, когда он слу­шал Лукул­ла (он даже то и дело всплес­ки­вал рука­ми; и неуди­ви­тель­но, пото­му что, пола­гаю, никто не воз­ра­жал Ака­де­мии столь умно), то ли в шут­ку, то ли всерь­ез (я не очень хоро­шо понял) стал убеж­дать меня отка­зать­ся от сво­его мне­ния. Тогда Катул ска­зал мне: «Если речь Лукул­ла с таким зна­ни­ем дела, столь обсто­я­тель­но и пре­крас­но про­из­не­сен­ная, про­из­ве­ла на тебя впе­чат­ле­ние, я мол­чу и не счи­таю необ­хо­ди­мым застав­лять тебя изме­нить свое мне­ние (sen­ten­tia), раз тебе пред­став­ля­ет­ся имен­но так. Но я бы не сове­то­вал тебе усту­пать его авто­ри­те­ту». И со сме­хом доба­вил: «Ведь он лишь напом­нил тебе, чтобы ты был осто­ро­жен и не поз­во­лил бы како­му-нибудь бес­со­вест­но­му народ­но­му три­бу­ну (а ты видишь, сколь­ко их теперь раз­ведет­ся) при­драть­ся к тебе и спро­сить на сход­ке, как это тебе уда­ет­ся не про­ти­во­ре­чить само­му себе, если ты утвер­жда­ешь, что невоз­мож­но най­ти хоть что-то досто­вер­ное, и сам же заяв­ля­ешь, что удо­сто­ве­рил­ся в этом. Так смот­ри, как бы он не запу­гал тебя этим. Что же до само­го суще­ства дела, я бы пред­по­чел, чтобы ты не согла­сил­ся со ска­зан­ным, и если ты отсту­пишь от него, то я не слиш­ком удив­люсь. Ведь я пом­ню, что сам Антиох после того, как в тече­ние мно­гих лет при­дер­жи­вал­ся одно­го мне­ния, поняв его оши­боч­ность, отка­зал­ся от него». После этих слов Кату­ла все взо­ры обра­ти­лись на меня.


XX. 64. Тогда я, взвол­но­ван­ный не мень­ше, чем это обыч­но про­ис­хо­ди­ло со мной в делах более важ­ных, начал при­бли­зи­тель­но так314: «Речь Лукул­ла об этом пред­ме­те, Катул, про­из­ве­ла на меня впе­чат­ле­ние, ибо это была речь чело­ве­ка уче­но­го, крас­но­ре­чи­во­го, хоро­шо под­готов­лен­но­го и не про­пу­стив­ше­го ниче­го из того, что мог­ло бы быть ска­за­но по это­му пово­ду, одна­ко не настоль­ко, чтобы я не был в состо­я­нии отве­тить на него; и конеч­но, столь боль­шой авто­ри­тет про­из­вел бы на меня впе­чат­ле­ние, не про­ти­во­по­ставь ты ему твой соб­ст­вен­ный, отнюдь не мень­ший. 65. Итак, я возь­мусь за эту тему, но сна­ча­ла ска­жу несколь­ко слов о сво­ей репу­та­ции. Ведь если бы я после­до­вал имен­но за этой фило­со­фи­ей из неко­е­го тще­сла­вия или из люб­ви к спо­рам, я без­услов­но счи­тал бы заслу­жи­ваю­щим осуж­де­ния не толь­ко соб­ст­вен­ную глу­пость, но и свой при­род­ный харак­тер. Ведь если даже в самых мало­важ­ных делах упрям­ство вызы­ва­ет осуж­де­ние, а кле­ве­та нака­зу­е­ма, то неуже­ли, когда речь идет вооб­ще о самом пред­на­зна­че­нии и смыс­ле всей жиз­ни, я поже­лал бы всту­пать в бит­ву с дру­ги­ми или вво­дить их в заблуж­де­ние, да и само­го себя? Поэто­му, если бы я не счи­тал непо­д­хо­дя­щим в подоб­ных дис­кус­си­ях посту­пать так, как иной раз слу­ча­ет­ся в делах государ­ст­вен­ных, я бы поклял­ся Юпи­те­ром и бога­ми Пена­та­ми315, что горю жела­ни­ем най­ти исти­ну и думаю имен­но то, что гово­рю. 66. Как мог бы я не жаж­дать най­ти исти­ну, когда я раду­юсь, если мне уда­ет­ся най­ти хоть какое-нибудь подо­бие ее? Но как я счи­таю пре­крас­ней­шим видеть исти­ну, так самым отвра­ти­тель­ным для меня явля­ет­ся выда­вать лож­ное за истин­ное. Я, одна­ко, не хочу ска­зать, что нико­гда не одоб­рял ниче­го лож­но­го, нико­гда не согла­шал­ся, нико­гда ниче­го не пред­по­ла­гал; но ведь у нас-то речь идет о муд­ре­це! Я и сам вели­кий люби­тель стро­ить пред­по­ло­же­ния (opi­na­tor), ведь я же не муд­рец и свои раз­мыш­ле­ния направ­ляю не по этой малень­кой Кино­су­ре316,


за кото­рой сле­ду­ют в откры­том море ночью фини­кий­цы317, —

как гово­рит Арат. И тем надеж­нее пра­вят кораб­лем, что дер­жат­ся ее, кото­рая


внут­рен­ний путь совер­ша­ет по крат­кой орби­те,

но по Гели­ке и ярко­му Семи­звездию318, то есть опи­ра­ясь на осно­ва­ния более широ­ко­го харак­те­ра, а не на раз­ра­ботан­ные до мель­чай­ших тон­ко­стей. Поэто­му я ино­гда заблуж­да­юсь и захо­жу слиш­ком дале­ко. Но речь идет, как я ска­зал, не обо мне, а о муд­ре­це. Ведь когда эти пред­став­ле­ния силь­но пора­жа­ют ум и чув­ства, я при­ни­маю и ино­гда согла­ша­юсь с ними, одна­ко же не пости­гаю их, ибо я пола­гаю, что ничто не может быть постиг­ну­то. Я не муд­рец и поэто­му усту­паю пред­став­ле­ни­ям и не могу сопро­тив­лять­ся им. Арке­си­лай, согла­ша­ясь с Зено­ном, счи­та­ет, что глав­ная сила муд­ре­ца состо­ит в том, чтобы не дать пере­хит­рить себя, следить, чтобы не быть обма­ну­тым, ибо нет ниче­го более дале­ко­го от наше­го пред­став­ле­ния319 о досто­ин­стве (gra­vi­tas) муд­ре­ца, чем заблуж­де­ние, лег­ко­мыс­лие, необ­ду­ман­ность. А что ска­зать о твер­до­сти муд­ре­ца? Впро­чем, и ты, Лукулл, согла­сен, что муд­рец нико­гда ниче­го не пред­по­ла­га­ет320. Посколь­ку ты это пони­ма­ешь (а я сей­час гово­рю с тобой, забе­гая впе­ред, а потом вос­ста­нов­лю порядок изло­же­ния), поду­май преж­де все­го о том, насколь­ко убеди­тель­но сле­дую­щее умо­за­клю­че­ние:


XXI. 67. “Если муд­рец когда-нибудь согла­сит­ся с чем-то, он тем самым выска­жет пред­по­ло­же­ние; но он нико­гда не станет пред­по­ла­гать, сле­до­ва­тель­но, он не согла­сит­ся ни с чем”321. Арке­си­лай при­ни­мал этот вывод, ибо одоб­рял и первую, и вто­рую посыл­ку, Кар­не­ад же в каче­стве вто­рой посыл­ки вво­дил: “Ино­гда выра­жа­ет согла­сие”. Отсюда сле­ду­ет так­же, что муд­рец пред­по­ла­га­ет; но ты с этим не согла­сен, и, как мне пред­став­ля­ет­ся, пра­виль­но». «Но твоя пер­вая посыл­ка: “Если муд­рец согла­сит­ся, он выска­жет пред­по­ло­же­ние”, — лож­но: так гово­рят и сто­и­ки, и под­дер­жи­ваю­щий их Антиох322, — ведь муд­рец может отли­чать истин­ное от лож­но­го и то, что не может быть постиг­ну­то, от того, что может. 68. Нам же преж­де все­го, даже если что-то может быть постиг­ну­то, опас­ным и рис­ко­ван­ным пред­став­ля­ет­ся само обык­но­ве­ние давать согла­сие. Так как извест­но, сколь оши­боч­но выра­жать согла­сие в чем-то слож­ном или непо­знан­ном, луч­ше воз­дер­жать­ся от любо­го выра­же­ния согла­сия, чтобы не сорвать­ся неосто­рож­но в про­пасть, если неосто­рож­но шаг­нуть впе­ред. Ведь истин­ное и лож­ное столь близ­ко сосед­ст­ву­ют друг с дру­гом, рав­но как и то, что не может быть позна­но, с тем, что может (если толь­ко это вооб­ще суще­ст­ву­ет, но это мы еще увидим), так что муд­рец не дол­жен вста­вать на таком кру­том обры­ве. Если же я сам ска­жу, что вооб­ще не суще­ст­ву­ет ниче­го, что мог­ло бы быть постиг­ну­то, и при­му то, что ты мне пред­ла­га­ешь, то есть что муд­рец ниче­го не пред­по­ла­га­ет, то выво­дом из это­го будет, что муд­рец воз­дер­жит­ся от вся­ко­го согла­сия. Так что тебе при­дет­ся пораз­мыс­лить, пред­по­чи­та­ешь ли ты этот вывод или посчи­та­ешь, что муд­рец все же что-то будет пред­по­ла­гать. Ты ска­жешь: “Ни то, ни дру­гое”. Так поста­ра­ем­ся дока­зать, что ничто не может быть постиг­ну­то, ведь имен­но об этом у нас идет весь спор.


XXII. 69. Но сна­ча­ла несколь­ко слов в свя­зи с Антиохом, кото­рый и то, что я сей­час защи­щаю, узнал от Фило­на, у кото­ро­го он учил­ся так дол­го, как, пожа­луй, не учил­ся никто дру­гой, и с боль­шой про­ни­ца­тель­но­стью напи­сал об этом пред­ме­те, но и он же не менее рез­ко обви­нял в ста­ро­сти то, что преж­де защи­щал. И сколь бы ни был он про­ни­ца­те­лен, а он был таким, его непо­сле­до­ва­тель­ность все же нано­сит ущерб его авто­ри­те­ту. Ска­жи, пожа­луй­ста, что это за свет вдруг вос­си­ял и ука­зал ему при­знак (no­ta) истин­но­го и лож­но­го, суще­ст­во­ва­ние кото­ро­го он столь дол­го отри­цал. Он что-то при­ду­мал сам? Но ведь он гово­рит то же, что и сто­и­ки. Он разо­ча­ро­вал­ся в сво­их преж­них пред­став­ле­ни­ях? Так поче­му же не пере­шел он к дру­гим [фило­со­фам], к тем же сто­и­кам? Ведь имен­но для них харак­тер­ны эти раз­но­гла­сия [с Фило­ном]. Так поче­му же ему не нра­вит­ся Мне­сарх? Или Дар­дан?323 Они в то вре­мя в Афи­нах были пер­вы­ми сре­ди сто­и­ков. Он нико­гда не покидал Фило­на и сде­лал это лишь тогда, когда у него появи­лись соб­ст­вен­ные слу­ша­те­ли324. 70. С чего это вдруг воз­ник­ла вновь Ста­рая Ака­де­мия? Как мне кажет­ся, он хотел сохра­нить ува­жае­мое имя, хотя по суще­ству рас­хо­дил­ся с ними, и были люди, утвер­ждав­шие, что он делал это ради соб­ст­вен­ной сла­вы и даже наде­ял­ся, что его после­до­ва­те­ли ста­нут назы­вать­ся антиохо­вы­ми. Мне же ско­рее кажет­ся, что он не смог про­ти­во­сто­ять друж­но­му натис­ку всех фило­со­фов, хотя у них есть кое-что общее, в этом же ака­де­ми­ки оста­ют­ся в оди­но­че­стве, и ни один фило­соф не согла­ша­ет­ся с ними. Поэто­му он отсту­пил и, подоб­но тем, кто спа­са­ет­ся от солн­ца в Новых лав­ках325, когда почув­ст­во­вал жару, укрыл­ся в тени Ста­рой Ака­де­мии, как в тени Мени­е­ва326 пор­ти­ка. 71. В то вре­мя, когда он утвер­ждал, что ничто не может быть постиг­ну­то (ni­hil pos­se per­ci­pi), он при­бе­гал к сле­дую­ще­му аргу­мен­ту, спра­ши­вая, что постиг зна­ме­ни­тый Дио­ни­сий из Герак­леи327 с помо­щью того надеж­но­го при­зна­ка, кото­рый помо­га­ет, как вы утвер­жда­е­те, выра­зить согла­сие, — то ли то, чего он [Дио­ни­сий] при­дер­жи­вал­ся дол­гие годы, сле­дуя сво­е­му учи­те­лю Зено­ну, а имен­но: “толь­ко то, что нрав­ст­вен­но (ho­nes­tum), есть бла­го”, или же то, что он отста­и­вал впо­след­ст­вии: “нрав­ст­вен­ное (ho­nes­tum) — это пустой звук, а выс­шим бла­гом явля­ет­ся наслаж­де­ние”. И он [Антиох], ссы­ла­ясь на изме­нив­ше­е­ся мне­ние Дио­ни­сия и желая дока­зать, что истин­ное не может оста­вить в наших душах ника­ко­го отпе­чат­ка, отлич­но­го от того, кото­рый может оста­вить лож­ное, хотел, чтобы дока­за­тель­ство, заим­ст­во­ван­ное им у Дио­ни­сия, послу­жи­ло бы и для дру­гих. Но посколь­ку об этом в дру­гом месте гово­рит­ся подроб­но, сей­час я огра­ни­чусь толь­ко тем, что име­ет отно­ше­ние к тво­им сло­вам.


XXIII. 72. Сна­ча­ла рас­смот­рим, что пред­став­ля­ет собой ска­зан­ное тобой вна­ча­ле: ты ска­зал, что мы так же упо­ми­на­ем о древ­них фило­со­фах, как поли­ти­че­ские интри­га­ны обыч­но ста­ра­ют­ся ссы­лать­ся на зна­ме­ни­тых, но извест­ных сво­ей сим­па­ти­ей к наро­ду (po­pu­la­res) мужей. Совер­шая небла­го­вид­ные дела, они хотят казать­ся похо­жи­ми на порядоч­ных людей; мы же гово­рим, что при­дер­жи­ва­ем­ся тех взглядов, кото­рых, по вашим соб­ст­вен­ным сло­вам, при­дер­жи­ва­лись самые зна­ме­ни­тые фило­со­фы. Ана­к­са­гор328 гово­рил, что снег черен. Ты бы согла­сил­ся со мной, если бы я ска­зал то же самое? Ты бы [не согла­сил­ся], даже если бы я все­го лишь сомне­вал­ся. Но кто же этот Ана­к­са­гор? Неуже­ли софист? Ведь имен­но так назы­ва­ли тех, кто зани­мал­ся фило­со­фи­ей из тще­сла­вия или ради зара­бот­ка. 73. Нет. Вели­ка была его сла­ва и мощь талан­та. А что ска­зать о Демо­кри­те? Кого мог­ли бы мы срав­нить с ним, не толь­ко по вели­чию талан­та, но и по вели­чию духа? Ведь он дерз­нул начать так: “Сие я гово­рю о все­лен­ной”329. Он ниче­го не остав­ля­ет без вни­ма­ния, ибо что может рас­по­ла­гать­ся вне все­лен­ной? Кто не поста­вит это­го фило­со­фа выше Кле­ан­фа, Хри­сип­па, дру­гих фило­со­фов более позд­не­го вре­ме­ни? Если их срав­нить с ним, то они пред­став­ля­ют­ся мне при­над­ле­жа­щи­ми к пято­му клас­су330. Но он гово­рит не то же, что и мы, не отри­цаю­щее суще­ст­во­ва­ния чего-то истин­но­го, но не при­знаю­щее воз­мож­но­сти его пости­же­ния. Он же совер­шен­но отри­ца­ет исти­ну331, чув­ства наши назы­ва­ет не смут­ны­ми, а “пол­ны­ми мра­ка” (te­neb­ri­co­si), имен­но так он их назы­ва­ет. Хио­сец Мет­ро­дор332, более всех вос­хи­щаю­щий­ся им в нача­ле кни­ги о при­ро­де, гово­рит: “Я заяв­ляю, что мы не зна­ем, зна­ем ли мы что-нибудь, или ниче­го не зна­ем, даже само это зна­ем и не зна­ем, и вооб­ще, суще­ст­ву­ет ли что-нибудь или не суще­ст­ву­ет ниче­го”. 74. Тебе Эмпе­докл333 пред­став­ля­ет­ся безум­ным, мне же — пою­щим песнь, достой­ней­шую тех вещей, о кото­рых он гово­рит. Неужто же ослеп­ля­ет нас и лиша­ет чувств тот, кто счи­та­ет, что в них заклю­че­на мень­шая сила, чем необ­хо­ди­мо, чтобы судить о том, что явля­ет­ся их объ­ек­том. Пар­ме­нид, Ксе­но­фан334, не в столь пре­крас­ных, но все же сти­хах, гнев­но осуж­да­ют наг­лость тех, кто, не имея воз­мож­но­сти знать что-либо, осме­ли­ва­ют­ся гово­рить, что они зна­ют. Ты гово­рил, что от них сле­ду­ет отде­лить Сокра­та и Пла­то­на, поче­му? Могу ли я ска­зать о ком-либо с боль­шей уве­рен­но­стью? Мне кажет­ся, что я про­жил с ними жизнь; сохра­ни­лось так мно­го бесед335, не остав­ля­ю­щих сомне­ния, что Сократ счи­тал, что ниче­го нель­зя знать, лишь за един­ст­вен­ным исклю­че­ни­ем: он зна­ет, что ниче­го не зна­ет, и ниче­го боль­ше. А что ска­зать о Пла­тоне?336 Он не стал бы писать об этом столь­ко книг, если бы не согла­шал­ся с этой мыс­лью. Сле­до­вать же за иро­ни­ей дру­го­го, тем более, что она была посто­ян­ной, не име­ло ника­ко­го смыс­ла.


XXIV. 75. Не кажет­ся ли тебе, что я не толь­ко, подоб­но Сатур­ни­ну, поимен­но пере­чис­ляю зна­ме­ни­тых мужей, но и ста­ра­юсь под­ра­жать толь­ко слав­ным, толь­ко зна­ме­ни­тым? А ведь до меня были и такие непри­ем­ле­мые для вас, хотя и ничтож­ные, фило­со­фы, как Стил­пон, Дио­дор, Алек­син, кото­рым при­над­ле­жат некие муд­ре­ные и хит­ро­ум­ные софиз­мы (ибо так назы­ва­ют­ся их лож­ные и мелоч­ные умо­за­клю­че­ния (conclu­siun­cu­lae)). Но к чему мне при­во­дить их, если у меня есть Хри­сипп337, при­знан­ный столп Пор­ти­ка сто­и­ков! Сколь­ко у него выпа­дов про­тив чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия, про­тив все­го, что одоб­ря­ет­ся в обы­ден­ной жиз­ни!» — «Но ведь он же и опро­верг их». — «А мне так не кажет­ся; но пусть опро­верг. И, конеч­но, он не стал бы соби­рать столь­ко фак­тов, кото­рые обма­ны­ва­ют нас сво­им вели­ким прав­до­по­до­би­ем, если бы не пони­мал, что им нелег­ко про­ти­во­сто­ять. 76. Ну, а что кире­на­и­ки? Это фило­со­фы отнюдь не ничтож­ные. Они отри­ца­ют суще­ст­во­ва­ние чего бы то ни было вне нас, что может быть позна­но; они гово­рят, что вос­при­ни­ма­ют толь­ко то, что ощу­ща­ют неким внут­рен­ним ося­за­ни­ем — боль, удо­воль­ст­вие, — и заяв­ля­ют, что они не зна­ют, како­го цве­та пред­мет или какой это звук, а лишь ощу­ща­ют опре­де­лен­ное воздей­ст­вие338.

Но об авто­ри­те­тах ска­за­но доста­точ­но339. Впро­чем, ты спра­ши­вал меня, неуже­ли я счи­таю, что невоз­мож­но было най­ти исти­ну, если такое чис­ло древ­них уче­ных в тече­ние столь­ких веков с огром­ны­ми уси­ли­я­ми иска­ли ее. Что было най­де­но, мы увидим немно­го поз­же, и ты сам будешь при этом судьей. 77. То, что Арке­си­лай высту­пал про­тив Зено­на не из жела­ния ума­лить его заслу­ги, а пото­му что хотел най­ти исти­ну, ста­но­вит­ся понят­ным из сле­дую­ще­го. Ни один из его пред­ше­ст­вен­ни­ков не толь­ко нико­гда ясно не заяв­лял, но и вскользь не упо­ми­нал, что чело­век может вооб­ще ниче­го не пред­по­ла­гать (ni­hil opi­na­ri), и не толь­ко может, но для муд­ре­ца это необ­хо­ди­мо. Взгляд Арке­си­лая пред­став­ля­ет­ся не толь­ко вер­ным, но и бла­го­род­ным, и достой­ным муд­ре­ца. Быть может, он спро­сил у Зено­на, что будет, если муд­рец не смо­жет ниче­го постиг­нуть, а пред­по­ла­гать ему не при­ста­ло. Тот, пола­гаю, отве­тил бы, что муд­рец не будет ниче­го пред­по­ла­гать, пото­му что суще­ст­ву­ет пости­гае­мое. А что же это такое? Пола­гаю, пред­став­ле­ние. Какое же это пред­став­ле­ние? На это тот дал бы сле­дую­щее опре­де­ле­ние: “Пред­став­ле­ние, запе­чат­лен­ное, отпе­ча­тан­ное, обра­зо­ван­ное (ef­fic­tum) из того, что суще­ст­ву­ет и как суще­ст­ву­ет”. Потом, отве­чая на вопрос “И даже в том слу­чае, если вер­ное пред­став­ле­ние будет таким же точ­но, что и лож­ное?”, — Зенон со сво­ей про­ни­ца­тель­но­стью понял бы, что не суще­ст­ву­ет тако­го пред­став­ле­ния, кото­рое мог­ло бы быть постиг­ну­то, если это пред­став­ле­ние, исхо­дя­щее из того, что суще­ст­ву­ет, может сов­па­дать с исхо­дя­щим из не суще­ст­ву­ю­ще­го. Арке­си­лай спра­вед­ли­во согла­сил­ся с этим, доба­вив к опре­де­ле­нию сле­дую­щее340: “пото­му что не может быть постиг­ну­то ни лож­ное, ни истин­ное, если оно тако­во, каким явля­ет­ся лож­ное”. Он опи­рал­ся на эти рас­суж­де­ния, чтобы пока­зать: нет пред­став­ле­ния, отра­жаю­ще­го истин­ное, кото­рое не мог­ло бы сов­па­дать с таким же, исхо­дя­щим от лож­но­го341. 78. Этот спор про­дол­жа­ет­ся до сих пор. А то поло­же­ние, что муд­рец нико­гда не выска­жет­ся ни о чем утвер­ди­тель­но, к это­му спо­ру не име­ло ника­ко­го отно­ше­ния. Ибо мож­но ниче­го не пости­гать и все же пред­по­ла­гать, что, как гово­рят, при­ни­мал Кар­не­ад. Впро­чем, я, дове­ряя боль­ше Кли­то­ма­ху, чем Фило­ну или Мет­ро­до­ру342, пола­гаю, что он ско­рее про­сто обсуж­дал этот вопрос, а не выра­жал сво­его согла­сия. Но оста­вим это. Во вся­ком слу­чае, если устра­нить пред­по­ло­же­ние (opi­na­tio) и пости­же­ние, за этим сле­ду­ет необ­хо­ди­мость воз­дер­жи­вать­ся от вся­ко­го выра­же­ния согла­сия. Так что, если я дока­жу, что ничто не может быть постиг­ну­то, ты при­зна­ешь, что нико­гда [ни с чем] не выра­зишь согла­сия.


XXV. 79. Так что же тогда пости­жи­мо, если даже чув­ства не сооб­ща­ют нам истин­но­го? Ты, Лукулл, защи­ща­ешь их, при­бе­гая к общим местам343, и чтобы не дать тебе воз­мож­но­сти делать это, я вче­ра, хоть и не в под­хо­дя­щий момент, при­вел мно­же­ство аргу­мен­тов про­тив чув­ст­вен­ных вос­при­я­тий. Ты гово­ришь, что тебя не вол­ну­ют ни пре­лом­лен­ное вес­ло, ни шея голуб­ки. Во-пер­вых, поче­му? Ведь я пони­маю, что вес­ло не тако­во, каким пред­став­ля­ет­ся, и у голуб­ки нам видит­ся мно­го цве­тов, а на самом деле их не более одно­го344. Во-вто­рых, раз­ве мы ниче­го не ска­за­ли, кро­ме это­го? Если все это оста­ет­ся в силе, то ваше дело про­иг­ра­но. Он утвер­жда­ет, что его чув­ства дают досто­вер­ные пока­за­ния; таким обра­зом, у тебя все­гда есть пору­чи­тель, веду­щий дело с вели­чай­шим риском для себя; ведь Эпи­кур реша­ет дело так: “если какое-то чув­ство хоть один раз сол­жет, то в даль­ней­шем не до́лжно дове­рять ни одно­му чув­ству”345. 80. Так вот ока­зы­ва­ет­ся, что пра­виль­но — пола­гать­ся на сво­их свиде­те­лей и упор­ст­во­вать в непра­виль­ном!346 Поэто­му-то эпи­ку­ре­ец Тима­гор347 и гово­рит, что, когда он при­щу­рит глаз, ему нико­гда не видят­ся два огонь­ка в лам­пе; ведь обман исхо­дит не от глаз, а от пред­по­ло­же­ния348. Как буд­то бы речь о том, что есть [на самом деле], а не о том, что пред­став­ля­ет­ся349. Ну, этот пусть под­ра­жа­ет в этом сво­им пред­ше­ст­вен­ни­кам, а ты-то, утвер­ждаю­щий, что из того, что явля­ют нам чув­ства, — одно истин­но, а дру­гое лож­но, — как раз­ли­ча­ешь ты одно от дру­го­го? И пре­кра­ти, пожа­луй­ста, при­бе­гать к общим местам. Это и мы можем. Ты гово­ришь: “Если бы бог спро­сил тебя, чего ты жела­ешь еще, коль ско­ро все чув­ства твои здо­ро­вы и пол­но­цен­ны, что бы ты отве­тил ему?” Если бы он спро­сил меня! Он бы услы­шал, как, пло­хо он посту­пил с нами. Ведь чтобы видеть истин­ное, как дале­ко [долж­ны] мы видеть! Я, напри­мер, отсюда отчет­ли­во вижу Куман­ское поме­стье Кату­ла, а Пом­пе­ян­ско­го не вижу, и дело не в том, что перед гла­за­ми мои­ми какое-то пре­пят­ст­вие, но про­сто зре­ние не может про­сти­рать­ся так дале­ко. О, какое пре­крас­ное зре­ли­ще! Путе­о­лы мы видим, а при­я­те­ля наше­го Гая Авиа­ния, кото­рый, быть может, про­гу­ли­ва­ет­ся сей­час в Пор­ти­ке Неп­ту­на, не видим. 81. А меж­ду тем некто, кого обыч­но упо­ми­на­ют в шко­лах350, видел пред­ме­ты, отсто­яв­шие от него на 1800 ста­ди­ев351. Неко­то­рые же пти­цы видят еще даль­ше. Поэто­му я бы сме­ло отве­тил это­му ваше­му богу, что меня совер­шен­но не удо­вле­тво­ря­ют мои гла­за. Он ска­жет, что мое зре­ние ост­рее, чем, может быть, у тех рыб, кото­рых ни мы не видим (а они у нас сей­час перед гла­за­ми), ни сами они не могут видеть нас. Сле­до­ва­тель­но, как им меша­ет вода, так и нам плот­ный воздух352. Но ведь боль­ше­го мы и не жела­ем. Как, неуже­ли ты пола­га­ешь, что крот нуж­да­ет­ся в све­те? И я бы стал жало­вать­ся богу не столь­ко на то, что вижу недо­ста­точ­но дале­ко, сколь­ко на то, что вижу лож­ное. Видишь тот корабль? Нам кажет­ся, что он сто­ит на месте, а тем, кто нахо­дит­ся на кораб­ле, кажет­ся, что наша вил­ла дви­жет­ся. Задай­ся вопро­сом, поче­му так кажет­ся? И как толь­ко ты най­дешь осно­ва­ние это­му (а я не вполне уве­рен, удаст­ся ли тебе это сде­лать), ты ска­жешь, что у тебя нена­деж­ный свиде­тель и что этот свиде­тель не без при­чи­ны дает лож­ные свиде­тель­ства.


XXVI. 82. Зачем я гово­рю тебе о кораб­ле? Ведь, как я же вижу, ты пре­не­бре­га­ешь и веслом. Может быть, ты ищешь чего-нибудь позна­чи­тель­нее? Но что может быть боль­ше солн­ца? Уче­ные утвер­жда­ют, что оно более чем в 18 раз пре­вы­ша­ет раз­ме­ры зем­ли. А каким малень­ким оно пред­став­ля­ет­ся нам! Мне оно пред­став­ля­ет­ся чуть ли не в фут353, Эпи­кур же счи­та­ет, что оно может быть даже мень­ше, чем пред­став­ля­ет­ся, но нена­мно­го; и нена­мно­го боль­ше, счи­та­ет он, или точ­но такое, каким оно пред­став­ля­ет­ся354, так что зре­ние или вооб­ще не обма­ны­ва­ет, либо обма­ны­ва­ет совсем немно­го355. Так где же это “хоть один раз”? Но оста­вим столь довер­чи­во­го чело­ве­ка, пола­гаю­ще­го, что чув­ства нико­гда не лгут, даже в том слу­чае, когда это солн­це, мча­ще­е­ся с такой ско­ро­стью, что невоз­мож­но и вооб­ра­зить, пред­став­ля­ет­ся нам, одна­ко, сто­я­щим на месте356. 83. Но чтобы спор наш стал не таким оже­сто­чен­ным, обра­ти­те вни­ма­ние, пожа­луй­ста, на то, о сколь малом идет наша тяж­ба. Есть четы­ре основ­ных поло­же­ния, на кото­рых стро­ит­ся заклю­че­ние, что ничто не может быть постиг­ну­то, позна­но, поня­то, к чему и сво­дит­ся весь этот вопрос. Пер­вое из них гла­сит: некое пред­став­ле­ние может быть лож­ным. Вто­рое: оно не может быть постиг­ну­то. Третье: невоз­мож­но, чтобы из тех пред­став­ле­ний, меж­ду кото­ры­ми нет ника­ко­го раз­ли­чия, одни бы мог­ли пости­гать­ся, а дру­гие не мог­ли. Чет­вер­тое: не суще­ст­ву­ет тако­го истин­но­го пред­став­ле­ния, воз­ни­каю­ще­го из чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия, рядом с кото­рым не было бы тако­го же, совер­шен­но не отли­чаю­ще­го­ся от пер­во­го, но непо­сти­жи­мо­го. Из этих четы­рех поло­же­ний вто­рое и третье при­ни­ма­ют­ся все­ми, пер­вое не при­ни­ма­ет Эпи­кур, как и вы, с кем мы име­ем дело. Все сра­же­ние раз­вер­ты­ва­ет­ся вокруг чет­вер­то­го. 84. Таким обра­зом, тот, кто видел Пуб­лия Сер­ви­лия Геми­на и пола­гал при этом, что он видит Квин­та, стал­ки­вал­ся с таким пред­став­ле­ни­ем, кото­рое не мог­ло быть постиг­ну­то, пото­му что не было ника­ко­го при­зна­ка, кото­рый отли­чал бы истин­ное от лож­но­го. Если не будет это­го раз­ли­чия, то какой при­знак, кото­рый не может быть лож­ным, был бы у него, чтобы узнать Гая Кот­ту, два­жды быв­ше­го кон­су­лом вме­сте с Геми­ном. Ты заяв­ля­ешь, что подоб­но­го рода сход­ство не суще­ст­ву­ет в при­ро­де, хоть ты и про­дол­жа­ешь сра­жать­ся, но с лег­ким про­тив­ни­ком. Хоро­шо, пусть не будет тако­го сход­ства, но пред­став­лять­ся-то оно может? Зна­чит, оно вво­дит в заблуж­де­ние чув­ство, и если подоб­ное сход­ство обманет еди­но­жды, то тем самым оно сде­ла­ет сомни­тель­ным и все осталь­ное. Ведь если отсут­ст­ву­ет кри­те­рий (iudi­cium), необ­хо­ди­мый для узна­ва­ния, то даже если тот, кого ты увидишь, будет имен­но тем, кто тебе пред­став­ля­ет­ся, ты все рав­но не смо­жешь судить [об этом] с помо­щью того при­зна­ка, кото­рый, как ты гово­ришь, нужен для тебя, то есть при­зна­ка, кото­рый не может быть таким, каким может быть и лож­ный. 85. Если Пуб­лий Гемин может тебе пока­зать­ся Квин­том, то поче­му не может пока­зать­ся тебе Кот­той тот, кто им не явля­ет­ся, посколь­ку тебе пред­став­ля­ет­ся суще­ст­ву­ю­щим нечто, чего нет? Ты утвер­жда­ешь, что все суще­ст­ву­ет в сво­ем роде (sui ge­ne­ris) и ни одна вещь не тож­де­ст­вен­на дру­гой, что явля­ет­ся иным. Это стои­че­ское поло­же­ние, к тому же не слиш­ком убеди­тель­ное, о том, что в при­ро­де нет ни одно­го во всех отно­ше­ни­ях оди­на­ко­во­го воло­са, ни одно­го оди­на­ко­во­го зер­ныш­ка357. Это мож­но опро­верг­нуть, но я не хочу вое­вать, ведь для того, о чем идет речь, не име­ет ника­ко­го зна­че­ния, во всех ли отно­ше­ни­ях совер­шен­но не отли­ча­ет­ся види­мая вещь [от дру­гой], или ее нель­зя отли­чить, хотя бы она име­ла отли­чия. Но если невоз­мож­но такое сход­ство людей, то мож­но ли ска­зать это и о ста­ту­ях? Ска­жи, пожа­луй­ста, а что, Лисипп из той же самой брон­зы, теми же самы­ми сред­ства­ми, в тех же усло­ви­ях не мог бы сде­лать сто оди­на­ко­вых Алек­сан­дров?358 С помо­щью чего ты бы раз­ли­чал их? 86. Ну, а если на одном и том же вос­ке с помо­щью это­го перст­ня я сде­лаю сто отпе­чат­ков? Что помо­жет раз­ли­чить их? Или тебе при­дет­ся искать како­го-нибудь рез­чи­ка, как ты нашел тво­е­го зна­ме­ни­то­го делос­ско­го пти­це­во­да, кото­рый умел рас­по­зна­вать яйца?


XXVII. Но ты обра­ща­ешь­ся к искус­ству, при­зы­вая его на помощь чув­ствам. Худож­ник видит то, чего мы не видим, и сто­ит флей­ти­сту издать пер­вый звук, как опыт­ное ухо рас­по­зна­ет мело­дию. А не кажет­ся ли тебе, что про­тив тебя гово­рит и то обсто­я­тель­ство, что без помо­щи боль­шо­го искус­ства, доступ­но­го лишь немно­гим, а в осо­бен­но­сти у нас, мы не можем ни видеть, ни слы­шать? А эти зна­ме­ни­тые рас­суж­де­ния о том, с каким искус­ст­вом при­ро­да сма­сте­ри­ла наши чув­ства, ум и весь орга­низм чело­ве­ка! 87. Так поче­му мне не боять­ся опро­мет­чи­во­сти пред­по­ло­же­ния? И ты, Лукулл, смо­жешь утвер­ждать, что суще­ст­ву­ет некая сила, разу­ме­ет­ся наде­лен­ная бла­го­ра­зу­ми­ем и осмот­ри­тель­но­стью (con­si­lium), кото­рая созда­ла или, чтобы вос­поль­зо­вать­ся тво­им выра­же­ни­ем, “сма­сте­ри­ла” чело­ве­ка? Что же это за мастер­ская, где, когда, поче­му, как она воз­ник­ла?359 Эти вопро­сы умно трак­ту­ют­ся и обсуж­да­ют­ся даже утон­чен­но, в кон­це кон­цов, пусть они таки­ми и пред­став­ля­ют­ся, лишь бы не утвер­жда­лись навер­ня­ка. Но о есте­ство­ис­пы­та­те­лях я ска­жу потом (и преж­де все­го затем, чтобы ты не ока­зал­ся лже­цом, посколь­ку неза­дол­го до это­го ты обе­щал, что я это сде­лаю). Но чтобы перей­ти к вещам более ясным, я изло­жу сна­ча­ла общие поло­же­ния, о кото­рых напи­са­ны целые кни­ги, и не толь­ко нашей шко­лой, но и Хри­сип­пом, о кото­ром сто­и­ки обыч­но с огор­че­ни­ем гово­рят, что он, тща­тель­но собрав все аргу­мен­ты про­тив чув­ст­вен­ных вос­при­я­тий и про­тив оче­вид­но­сти, про­тив вся­ко­го повсе­днев­но­го опы­та и про­тив разу­ма, в сво­их соб­ст­вен­ных воз­ра­же­ни­ях ока­зал­ся сла­бее и тем самым воору­жил Кар­не­ада360. А это те самые дово­ды, 88. что самым тща­тель­ным обра­зом изло­же­ны тобою: ты гово­рил, что виде­ния, воз­ни­каю­щие у спя­щих, пья­ных и безум­ных, сла­бее, чем пред­став­ле­ния бодр­ст­ву­ю­щих, трез­вых, нахо­дя­щих­ся в здра­вом уме. Но каким же обра­зом? Ведь Энний, очнув­шись ото сна, не гово­рит, что он видел Гоме­ра, но что ему пред­ста­ви­лось, что он видит его, Алк­ме­он же:


Но мое серд­це никак не соглас­но…361 

То же самое гово­рит­ся о пья­ных, как буд­то бы кто-нибудь, проснув­шись, отри­ца­ет, что во сне гре­зил362, а тот, чей душев­ный при­па­док про­шел, не счи­та­ет, что обра­зы, воз­ник­шие у него в при­пад­ке безу­мия, были лож­ны­ми. Но речь-то идет не об этом; мы хотим знать, как пред­став­ля­лось это, когда пред­став­ля­лось. Если толь­ко мы не счи­та­ем, что Энний все это так и слы­шал:


О, бла­го­че­стие души…, —

если толь­ко он видел это во сне так, как слы­шал бы бодр­ст­ву­ю­щим. Проснув­шись же, он мог счи­тать эти обра­зы сно­виде­ни­я­ми, как это и было на самом деле, спя­ще­му же ему это пред­став­ля­лось под­лин­ным, как если бы он бодр­ст­во­вал. Ну, а раз­ве не верит Или­о­на тому, что гово­рит ее сын в том сне:


Мать, тебя зову я…, —

как вери­ла бы она, очнув­шись ото сна? Ведь она гово­рит:


Постой, послу­шай; повто­ри мне это еще раз!..363 —

и неуже­ли нам кажет­ся, что она мень­ше дове­ря­ет сво­им виде­ни­ям, чем бодр­ст­ву­ю­щая — сво­им?


XXVIII. 89. А что ска­зать о безум­цах? Каков, в кон­це кон­цов, был твой, Катул, родич Туди­тан? Раз­ве кто-нибудь в здра­вом уме счи­та­ет в такой же мере досто­вер­ным то, что видит, как счи­тал тот, кому это лишь пред­став­ля­лось?364 Ну, а тот, кото­рый гово­рит:


Вижу, вижу тебя,
Живи, Улисс, пока мож­но…365 —

раз­ве не вос­кли­ца­ет два­жды, что он “видит” нечто, хотя он вооб­ще ниче­го не видел? Ну, а у Еври­пида Гер­ку­лес, пора­жая стре­ла­ми детей Еври­сфея и сво­их соб­ст­вен­ных, когда пыта­ет­ся убить жену и даже отца, раз­ве не дей­ст­ву­ет под вли­я­ни­ем лож­ных виде­ний, совер­шен­но так же, как дей­ст­во­вал бы под вли­я­ни­ем истин­ных пред­став­ле­ний?366 Ну, а сам этот твой Алк­ме­он, кото­рый утвер­жда­ет, что “Серд­це367 его не соглас­но со взо­ром”. Раз­ве не гово­рит он там же, когда впа­да­ет в безу­мие:


Откуда явля­ет­ся это пла­мя? —

и потом:


Идут, идут, вот они ждут меня.

А когда он про­сит защи­ты у девы:


Помо­ги мне, отго­ни от меня напасть, эту огнен­ную силу, кото­рая тер­за­ет меня!
Сюда при­бли­жа­ют­ся те, чьи голо­вы уви­ты чер­ны­ми зме­я­ми, они окру­жа­ют меня, их факе­лы пыла­ют.

Неуже­ли же ты сомне­ва­ешь­ся, что ему кажет­ся, буд­то он все это видит? И рав­ным обра­зом дру­гое:


Длин­но­куд­рый Апол­лон натя­ги­ва­ет
золо­той лук, напря­гая левую руку,
Диа­на с луны бро­са­ет факел [текст сомни­те­лен].

90. Насколь­ко бы он боль­ше верил в это, если бы это суще­ст­во­ва­ло в дей­ст­ви­тель­но­сти, чем он верил, пото­му что это каза­лось ему суще­ст­ву­ю­щим? Ведь ясно, что “серд­це соглас­но со взо­ром”. Все это при­во­дит­ся для того, чтобы сде­лать совер­шен­но бес­спор­ным поло­же­ние о том, что меж­ду истин­ны­ми и лож­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми, с точ­ки зре­ния при­ня­тия их чело­ве­че­ским умом, нет ника­кой раз­ни­цы. Вы же ниче­го не дости­га­е­те, отвер­гая эти лож­ные виде­ния, воз­ни­каю­щие у безум­ных или спя­щих людей, ссы­ла­ясь на их при­по­ми­на­ния. Ведь важ­но выяс­нить не то, как обыч­но вспо­ми­на­ют об этом очнув­ши­е­ся ото сна или от при­пад­ка безу­мия, но то, что пред­став­ля­лось безум­ным или спя­щим в тот момент, когда они нахо­ди­лись в этом состо­я­нии. Но я доста­точ­но ска­зал о чув­ст­вен­ных вос­при­я­ти­ях.

91. Ну, а что же может быть постиг­ну­то путем раз­мыш­ле­ния (ra­tio)? Вы утвер­жда­е­те, что диа­лек­ти­ка была созда­на для того, чтобы отли­чать истин­ное от лож­но­го368 и судить об этом. Но како­го истин­но­го и лож­но­го? В чем? Может быть, диа­лек­тик станет судить о том, что явля­ет­ся истин­ным или лож­ным в гео­мет­рии, или лите­ра­ту­ре, или в музы­ке? Но он же их не зна­ет369. Зна­чит, в фило­со­фии? Что ему до того, сколь вели­ко солн­це? Что он име­ет для того, чтобы судить, что такое выс­шее бла­го? О чем же он станет судить? Если диа­лек­ти­ка судит о том, какие конъ­юнк­ции370 и дизъ­юнк­ции371 вер­ны, а какие нет, что ска­за­но дву­смыс­лен­но, что явля­ет­ся след­ст­ви­ем чего-либо, а что это­му про­ти­во­ре­чит, и о тому подоб­ных вещах, она судит о самой себе. Но она обе­ща­ла боль­шее. Ибо судить лишь о вещах подоб­но­го рода еще недо­ста­точ­но для суж­де­ния об осталь­ных пред­ме­тах, а их в фило­со­фии нема­ло, и они весь­ма важ­ны. 92. Но посколь­ку вы при­да­е­те такое боль­шое зна­че­ние это­му искус­ству, смот­ри́те, как бы оно не ока­за­лось цели­ком направ­лен­ным имен­но про­тив вас. На пер­вых порах диа­лек­ти­ка увле­ка­тель­но изла­га­ет эле­мен­ты искус­ства речи, уме­ние раз­би­рать­ся в про­ти­во­ре­чи­вых поло­же­ни­ях, поряд­ке умо­за­клю­че­ний, а потом, мало-пома­лу (mi­nu­ta­tim), при­хо­дит к сори­там, пунк­ту скольз­ко­му и опас­но­му, кото­рый ты толь­ко что назвал пороч­ным родом умо­за­клю­че­ний372.


XXIX. Раз­ве мы вино­ва­ты в этом поро­ке? При­ро­да не дала нам ника­ко­го позна­ния пре­де­лов, чтобы мы мог­ли в любом слу­чае решить, “до како­го пре­де­ла”; и это не толь­ко по отно­ше­нию к куче зер­на, откуда и воз­ник­ло само это назва­ние, но и вооб­ще ни в чем мы не можем дать опре­де­лен­но­го отве­та, когда нас мало-пома­лу спра­ши­ва­ют, сколь­ко нуж­но при­ба­вить или отнять, чтобы мож­но было ска­зать: “бога­тый” — “бед­ный”, “ясный” — “тем­ный”, “мно­го” — “мало”, “боль­шой” — “малый”, “длин­ный” — “корот­кий”, “широ­кий” — “узкий”. Но ведь сори­ты пороч­ны. 93. Так сокру­ши­те же их, если може­те, дабы они не меша­ли нам; ибо они будут мешать, если не убе­речь­ся от них». «Уже все пред­у­смот­ре­но, — отве­ча­ет он, — ведь Хри­сипп, когда его шаг за шагом (gra­da­tim) спра­ши­ва­ли, напри­мер: “Три — это мно­го или мало?”, — счи­тал необ­хо­ди­мым перед тем, как при­сту­пить к “мно­же­ству”, “пере­дох­нуть” (quies­ce­re), — то, что у них назы­ва­ет­ся: ἡσυ­χάζειν373. “А по мне, — гово­рит Кар­не­ад, — хоть спи, а не то что отды­хай!”374 Но что это дает? Ведь вслед за этим появ­ля­ет­ся тот, кто будит тебя и точ­но так же спра­ши­ва­ет: “Если я при­бав­лю еди­ни­цу к тому чис­лу, на кото­ром ты оста­но­вил­ся, это будет мно­го?” Про­дви­гай­ся даль­ше сколь­ко тебе будет угод­но. Ну и что? И ты при­зна­ешь толь­ко одно: что ты не можешь назвать ни послед­нее из мало­го, ни пер­вое из мно­го­го. Тако­го рода заблуж­де­ние столь широ­ко рас­про­стра­не­но, что я не знаю, суще­ст­ву­ет ли что-либо, чего бы оно не каса­лось». 94. «Это мне совсем не страш­но, — гово­рит он, — ибо я, как опыт­ный воз­ни­ца, преж­де чем при­быть к фини­шу, попри­дер­жу коней375, тем более если место, к кото­ро­му они мчат­ся, обры­ви­сто. Так, — про­дол­жа­ет он, — и я сдер­жу себя и не ста­ну отве­чать на даль­ней­шие каверз­ные вопро­сы. Если у тебя есть ясный ответ, а ты не даешь его, это — высо­ко­мер­но, если же у тебя нет его, тогда и ты не зна­ешь, как быть. Если это пото­му, что пред­мет темен, я согла­сен, но ты гово­ришь, что не дохо­дишь до тем­ных вещей, сле­до­ва­тель­но, оста­нав­ли­ва­ешь­ся на ясных. Если это толь­ко затем, чтобы мол­чать, ты ниче­го этим не достиг­нешь. Какое име­ет зна­че­ние для того, кто хочет тебя “пой­мать”, будешь ли ты при этом мол­чать или гово­рить? Если же ты, напри­мер, будешь отве­чать без коле­ба­ния, вплоть до девя­ти, что это мало, а на деся­ти оста­но­вишь­ся, то это зна­чит, что ты воз­дер­жи­ва­ешь­ся от под­твер­жде­ния, даже опре­де­лен­но­го и доста­точ­но ясно­го; мне же ты не раз­ре­ша­ешь сде­лать то же самое по отно­ше­нию к вещам тем­ным. Зна­чит, это твое искус­ство ничем не помо­га­ет про­тив сори­тов, ибо не может назвать ни пер­во­го, ни послед­не­го в про­цес­се уве­ли­че­ния или умень­ше­ния. 95. Но что, если то же самое искус­ство, подоб­но Пене­ло­пе, рас­пус­каю­щей ткань, уни­что­жа­ет все преды­ду­щее до осно­ва­ния? Это ваша или наша вина? Дей­ст­ви­тель­но, осно­ва­ни­ем диа­лек­ти­ки явля­ет­ся то, что выска­зы­вае­мое (они назы­ва­ют это ἀξίωμα, что мож­но пере­ве­сти как “выска­зы­ва­ние”) или истин­но, или лож­но. Ну, а такое выска­зы­ва­ние истин­но или лож­но: “Если ты гово­ришь, что лжешь, и гово­ришь, что это прав­да, ты лжешь или гово­ришь прав­ду?”376 Зна­чит, это вы назы­ва­е­те неизъ­яс­ни­мым? Что намно­го хуже, чем то, что мы назы­ваем непо­стиг­ну­тым и непо­знан­ным.


XXX. Но оста­вим это. Я вот о чем спра­ши­ваю: если это нераз­ре­ши­мо и нель­зя най­ти кри­те­рия, поз­во­ля­ю­ще­го отве­тить, истин­но это или лож­но, то где же тогда зна­ме­ни­тое опре­де­ле­ние, что выска­зы­ва­ние явля­ет­ся либо истин­ным, либо лож­ным? Я добав­лю к это­му толь­ко, что из вещей, про­ти­во­по­лож­ных друг дру­гу, одни при­ем­ле­мы, дру­гие отвер­гае­мы. 96. Как, по-тво­е­му, дела­ет­ся заклю­че­ние тако­го рода: “Если ты гово­ришь, что сей­час свет­ло, и гово­ришь прав­ду, то [сей­час] свет­ло; но ты гово­ришь, что сей­час свет­ло, и гово­ришь прав­ду, сле­до­ва­тель­но, сей­час свет­ло”? Вы при­ни­ма­е­те тако­го рода заклю­че­ние и назы­ва­е­те его совер­шен­но пра­виль­ным, и поэто­му, обу­чая диа­лек­ти­ке, вы пер­вым при­во­ди­те этот спо­соб умо­за­клю­че­ния377, сле­до­ва­тель­но, или вы долж­ны при­ни­мать все, что умо­за­клю­ча­ет­ся подоб­ным обра­зом, или ваше искус­ство ниче­го не сто­ит. Посмот­ри на такое умо­за­клю­че­ние и ска­жи, согла­сишь­ся ли ты с ним: “Если ты гово­ришь, что ты лжешь, и гово­ришь прав­ду, ты лжешь; но ты гово­ришь, что ты лжешь, и гово­ришь прав­ду, сле­до­ва­тель­но, ты лжешь”? Как можешь ты не согла­сить­ся с ним, если ты при­нял тако­го рода преды­ду­щее умо­за­клю­че­ние? Это дела­лось еще Хри­сип­пом, но и он не раз­ре­шил это “затруд­не­ние”. Дей­ст­ви­тель­но, что бы он сде­лал со сле­дую­щим умо­за­клю­че­ни­ем: “Если свет­ло, то свет­ло, но свет­ло [сей­час], сле­до­ва­тель­но, свет­ло”? Есте­ствен­но, он согла­сил­ся бы, ибо сам порядок свя­зи застав­ля­ет при­знать после­дую­щее, если при­ня­то преды­ду­щее378. Чем же оно отли­ча­ет­ся от сле­дую­ще­го умо­за­клю­че­ния: “Если ты лжешь, то ты лжешь, но ты лжешь, сле­до­ва­тель­но, ты лжешь”? Ты гово­ришь, что не можешь ни при­нять, ни отверг­нуть это­го заклю­че­ния, а каким же обра­зом одно поло­же­ние ока­зы­ва­ет­ся силь­нее дру­го­го? Если навы­ки (ars), если логи­ка (ra­tio), если метод (via), если, нако­нец, дока­за­тель­ность умо­за­клю­че­ния име­ют силу (va­le­re), то они оди­на­ко­вы в обо­их слу­ча­ях. 97. Но вот их, [сто­и­ков], послед­нее тре­бо­ва­ние — исклю­чить это необъ­яс­ни­мое. Я счи­таю, что им луч­ше обра­тить­ся к како­му-нибудь три­бу­ну, от меня же они нико­гда не дождут­ся ника­ко­го исклю­че­ния379. Ведь когда они не могут добить­ся от Эпи­ку­ра, пре­зи­раю­ще­го всю диа­лек­ти­ку и сме­ю­ще­го­ся над ней, при­зна­ния истин­ным сле­дую­ще­го выска­зы­ва­ния: “Гер­марх380 зав­тра будет жив или не будет жив”, — в то вре­мя как диа­лек­ти­ки счи­та­ют, что вся­кая дизъ­юнк­ция тако­го рода — или да, или нет — не толь­ко истин­на, но и необ­хо­ди­ма; обра­ти вни­ма­ние, сколь ловок тот, кого они счи­та­ют непо­во­рот­ли­вым! “Ведь если, — гово­рит он, — я допу­щу, что одно из этих выска­зы­ва­ний необ­хо­ди­мо, Гер­марх или будет, или не будет жить зав­тра. Но в при­ро­де нет ника­кой подоб­но­го рода необ­хо­ди­мо­сти”381. И пусть с ним сра­жа­ют­ся диа­лек­ти­ки, то есть Антиох и сто­и­ки, ибо он опро­киды­ва­ет всю диа­лек­ти­ку, ведь если дизъ­юнк­ция, состо­я­щая из про­ти­во­по­лож­ных выска­зы­ва­ний (а про­ти­во­по­лож­ны­ми я назы­ваю те выска­зы­ва­ния, из кото­рых одно утвер­жда­ет, а дру­гое то же самое отри­ца­ет), может быть лож­ной, ни одно из них не истин­но. Со мной-то зачем они зате­ва­ют тяж­бу, если я сле­дую их уче­нию? 98. Когда слу­ча­лось что-нибудь в этом роде, Кар­не­ад обыч­но шутил: “Если я сде­лал пра­виль­ное заклю­че­ние, я при­дер­жи­ва­юсь его, если же умо­за­клю­че­ние мое невер­но, пусть Дио­ген382 отдаст мне мину”. Он учил­ся диа­лек­ти­ке у это­го сто­и­ка, а мина — цена за уче­ние у диа­лек­ти­ка. Так вот я сле­дую тем же мето­дам, кото­рым я научил­ся у Антио­ха, и не пони­маю, каким обра­зом смо­гу судить, что утвер­жде­ние “Если свет­ло, то свет­ло” явля­ет­ся истин­ным (пото­му что меня учи­ли, что вся­кое заклю­че­ние, выво­ди­мое из само­го себя, явля­ет­ся истин­ным), и не могу судить о выска­зы­ва­нии “Если ты лжешь, то ты лжешь”, что оно такое же. Либо я буду судить и о том и дру­гом выска­зы­ва­нии, либо ни о том, ни о дру­гом.


XXXI. Но если мы рас­ста­нем­ся со все­ми эти­ми тон­ко­стя­ми и со всем этим извра­щен­ным мето­дом спо­ра и пока­жем, что мы собой пред­став­ля­ем, и когда станет пол­но­стью понят­ной вся мысль Кар­не­ада, то все уче­ние ваше­го Антио­ха рухнет. Я не ска­жу ниче­го тако­го, чтобы кто-нибудь запо­до­зрил, буд­то я измыс­лил это; я возь­му все у Кли­то­ма­ха, кото­рый до самой ста­ро­сти оста­вал­ся с Кар­не­а­дом и был чело­ве­ком тон­ко­го ума, как вся­кий пуни­ец383, весь­ма трудо­лю­би­вым и доб­ро­со­вест­ным. Суще­ст­ву­ет четы­ре его кни­ги о [необ­хо­ди­мо­сти] воз­дер­жи­вать­ся от суж­де­ния384 (ad­sen­sio); то, что я буду гово­рить, взя­то из пер­вой кни­ги. 99. Кар­не­ад при­зна­ет два рода пред­став­ле­ний, для одно­го он уста­нав­ли­ва­ет сле­дую­щее деле­ние: одни пред­став­ле­ния могут быть постиг­ну­ты, дру­гие постиг­ну­ты быть не могут. В вто­ром же роде пред­став­ле­ния делят­ся на веро­ят­ные и те, кото­рые тако­вы­ми не явля­ют­ся. Те пред­став­ле­ния, о кото­рых утвер­жда­ет­ся, что они про­ти­во­ре­чат чув­ст­вен­но­му вос­при­я­тию и оче­вид­но­сти, отно­сят­ся к пер­во­му роду; про­тив вто­ро­го рода деле­ния воз­ра­зить нече­го, пото­му что, по его убеж­де­нию, нет тако­го пред­став­ле­ния, за кото­рым бы сле­до­ва­ло пости­же­ние, но мно­го таких, кото­рые ведут за собой одоб­ре­ние385 (pro­ba­tio). Ведь то, что не суще­ст­ву­ет ниче­го веро­ят­но­го (pro­ba­bi­le), про­ти­во­ре­чит при­ро­де, и из это­го сле­ду­ет то самое низ­вер­же­ние всей жиз­ни, о кото­ром ты, Лукулл, и гово­рил. Поэто­му во мно­гом до́лжно дове­рять чув­ствам, но нуж­но толь­ко пом­нить, что в чув­ствах не содер­жит­ся ниче­го тако­го, что не мог­ло бы содер­жать и лож­ное, ничем от истин­но­го не отли­чаю­ще­е­ся. Так что, если слу­чит­ся что-то веро­ят­ное по виду, если не появит­ся ниче­го, что про­ти­во­ре­чи­ло бы этой веро­ят­но­сти, муд­рец станет поль­зо­вать­ся этим и руко­вод­ст­во­вать­ся в орга­ни­за­ции всей жиз­ни. Ведь изо­бра­жае­мый вами муд­рец, кото­ро­го вы вво­ди­те, сле­ду­ет мно­го­му тако­му, что явля­ет­ся веро­ят­ным, но не постиг­ну­тым и не поня­тым и не под­твер­жден­ным одоб­ре­ни­ем, но лишь прав­до­по­доб­ным386; и если не при­нять это­го, то исче­за­ет вся жизнь. 100. Ну, напри­мер, неуже­ли муд­рец, садясь на корабль, пони­ма­ет сво­им умом и твер­до зна­ет, что он будет плыть так, как ему хоте­лось бы? Как это воз­мож­но? Но если бы он из это­го места отпра­вил­ся в Путе­о­лы, нахо­дя­щи­е­ся отсюда в трех­стах ста­ди­ях, на надеж­ном кораб­ле, с хоро­шим корм­чим, при таком же, как сей­час, шти­ле, то пред­став­ля­ет­ся веро­ят­ным, что он бла­го­по­луч­но при­будет туда. На осно­ва­нии тако­го рода пред­став­ле­ний он будет при­ни­мать реше­ния делать что-то или не делать чего-то. И ему будет лег­че при­знать, что снег белый, чем Ана­к­са­го­ру (кото­рый не толь­ко отри­цал, что он таков, но и гово­рил, что он не кажет­ся ему белым, пото­му что он зна­ет, что вода, из кото­рой полу­ча­ет­ся снег, чер­ная), и какая бы вещь ни кос­ну­лась его вос­при­я­тия, так что это пред­став­ле­ние (при усло­вии, что ему ничто не поме­ша­ет) будет веро­ят­ным, — он будет испы­ты­вать ее воздей­ст­вие. 101. Ведь он не выре­зан из кам­ня, не выдолб­лен из дере­ва387, у него есть тела, есть душа, у него живой ум и вос­при­им­чи­вые чув­ства, так что мно­гое ему пред­став­ля­ет­ся истин­ным, одна­ко он не обла­да­ет отчет­ли­вым и соб­ст­вен­ным при­зна­ком пости­же­ния, а пото­му муд­рец не воз­дер­жи­ва­ет­ся от согла­сия, ибо может суще­ст­во­вать нечто лож­ное того же рода, что и истин­ное. Воз­ра­же­ния наши про­тив чувств не отли­ча­ют­ся от того, что гово­рят сто­и­ки, кото­рые утвер­жда­ют, что мно­гое явля­ет­ся лож­ным и дале­ко не таким, каким пред­став­ля­ет­ся чув­ствам.


XXXII. А если бы что-то одно пред­ста­ви­лось чув­ствам лож­ным, тот­час же появ­ля­ет­ся некто и заяв­ля­ет, что чув­ства не спо­соб­ны вос­при­ни­мать что-либо. Таким обра­зом, с наше­го мол­ча­ли­во­го согла­сия на осно­ва­нии одно­го поло­же­ния Эпи­ку­ра, да и еще одно­го ваше­го, устра­ня­ет­ся вооб­ще вся­кое пости­же­ние и пони­ма­ние. Како­во же это поло­же­ние Эпи­ку­ра? “Если какое-то чув­ст­вен­ное пред­став­ле­ние лож­но, ничто не может быть постиг­ну­то”. А ваше? “Суще­ст­ву­ют лож­ные чув­ст­вен­ные пред­став­ле­ния”. Что же из это­го сле­ду­ет? Я про­мол­чу, пусть само умо­за­клю­че­ние заяв­ля­ет: ничто не может быть постиг­ну­то. “Но я с Эпи­ку­ром не согла­сен”. Так и спорь с тем, кто при­дер­жи­ва­ет­ся совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ных с тобой взглядов, зачем вое­вать со мной, ибо я согла­сен с тобой, во вся­ком слу­чае в том, что чув­ства могут давать и лож­ные пока­за­ния. 102. Впро­чем, ничто не пред­став­ля­ет­ся мне столь уди­ви­тель­ным, как то, что это гово­рит­ся имен­но Антиохом, кото­ро­му было пре­крас­но извест­но то, о чем я гово­рил несколь­ко выше. Ведь вся­кий может, если захо­чет, кри­ти­ко­вать нас за то, что мы отри­ца­ем воз­мож­ность пости­же­ния чего-либо, но эта кри­ти­ка не слиш­ком осно­ва­тель­на, пото­му что мы при­зна­ем, что что-то явля­ет­ся воз­мож­ным. Вам это не кажет­ся недо­ста­точ­ным. Пусть так. Но во вся­ком слу­чае мы долж­ны избе­гать того, что ты осо­бен­но настой­чи­во повто­ря­ешь: “Зна­чит, ты ниче­го не видишь, ниче­го не слы­шишь, ничто для тебя не оче­вид­но?” Я несколь­ко рань­ше разъ­яс­нил, ссы­ла­ясь на Кли­то­ма­ха, как имен­но гово­рил об этом Кар­не­ад, а теперь я рас­ска­жу, как о том же пишет Кли­то­мах в кни­ге, кото­рую он посвя­тил поэту Луци­лию388 после того, как тот напи­сал об этом же самом в кни­ге, посвя­щен­ной Л. Цен­зо­ри­ну, тому само­му, кото­рый был кон­су­лом вме­сте с Мани­ем Мани­ли­ем389. Он писал при­бли­зи­тель­но так (мне зна­ком этот текст, пото­му что в этой кни­ге содер­жит­ся пер­во­на­чаль­ное изло­же­ние и как бы систе­ма­ти­за­ция тех самых вещей, о кото­рых мы ведем речь): так вот, там напи­са­но сле­дую­щее: 103. “Ака­де­ми­ки счи­та­ют, что раз­ли­чия меж­ду веща­ми сво­дят­ся, преж­де все­го, к тому, что одни вещи пред­став­ля­ют­ся веро­ят­ны­ми, а дру­гие наобо­рот”. Это­го, одна­ко, недо­ста­точ­но для того, чтобы объ­яс­нить, поче­му (по тво­им сло­вам) одни вещи могут быть постиг­ну­ты, а дру­гие нет, ибо мно­гое лож­ное веро­ят­но, но ничто лож­ное не может быть постиг­ну­то и позна­но. Поэто­му он гово­рит, что силь­но заблуж­да­ют­ся те, кто утвер­жда­ет, что Ака­де­мия отбра­сы­ва­ет чув­ства, ведь ака­де­ми­ки нико­гда не гово­ри­ли, что не суще­ст­ву­ет ника­ко­го цве­та, вку­са или зву­ка, а дока­зы­ва­ют толь­ко то, что они не обла­да­ют соб­ст­вен­ным нигде в ином месте не суще­ст­ву­ю­щим при­зна­ком истин­но­го и досто­вер­но­го. 104. Изло­жив это, он заме­ча­ет так­же, что воз­дер­жа­ние муд­ре­ца от согла­сия может пони­мать­ся дво­я­ко: во-пер­вых, когда име­ет­ся в виду, что он вооб­ще ни с чем не согла­ша­ет­ся, во-вто­рых, когда он воз­дер­жи­ва­ет­ся от отве­та на вопрос, одоб­ря­ет ли он что-то или не одоб­ря­ет, так что он ниче­го не отри­ца­ет и ниче­го не утвер­жда­ет. А посколь­ку это так, он, с одной сто­ро­ны, при­ни­ма­ет поло­же­ние нико­гда не выска­зы­вать чему-либо одоб­ре­ние, а с дру­гой — при­дер­жи­ва­ет­ся поло­же­ния, тре­бу­ю­ще­го, чтобы тот, кто сле­ду­ет веро­ят­но­му, всюду, где бы оно ни встре­ти­лось или, наобо­рот, отсут­ст­во­ва­ло, мог отве­тить, “да” или “нет”. Но посколь­ку при­зна­но, что тот, кто во всех слу­ча­ях воз­дер­жи­ва­ет­ся от согла­сия, тем не менее под­вер­га­ет­ся воздей­ст­вию (mo­ve­ri) и что-то дела­ет, оста­ют­ся пред­став­ле­ния, побуж­даю­щие нас к дей­ст­вию, и будучи спро­шен­ны­ми, мы можем отве­тить “за” или “про­тив”, сле­дуя толь­ко тому, что нам пред­став­ля­ет­ся, не выра­жая при этом сво­его одоб­ре­ния; одна­ко же не все тако­го рода пред­став­ле­ния одоб­ря­ют­ся, но толь­ко те, кото­рым ничто не пре­пят­ст­ву­ет. 105. Если мы вас не убеди­ли наши­ми рас­суж­де­ни­я­ми, пусть они даже лож­ны, во вся­ком слу­чае они не долж­ны вызы­вать непри­яз­ни. Ведь мы не отни­ма­ем свет, но то, что вы назы­ва­е­те: быть постиг­ну­тым и поня­тым, — если это толь­ко веро­ят­но, мы назы­ваем: пред­став­лять­ся.


XXXIII. И вот после того, как мы вве­ли и уста­но­ви­ли поня­тие веро­ят­но­го, при­том совер­шен­но сво­бод­но­го, ничем не свя­зан­но­го и само­сто­я­тель­но­го, ты, Лукулл, конеч­но, пони­ма­ешь, что твоя защи­та оче­вид­но­сти повер­же­на в прах. Ведь тот муд­рец, о кото­ром я гово­рю, будет смот­реть на небо, зем­лю, море теми же гла­за­ми, что и ваш, и будет вос­при­ни­мать теми же чув­ства­ми осталь­ное, что вос­при­ни­ма­ет­ся каж­дым из этих чувств. Это море, кото­рое сей­час кажет­ся пур­пур­ным под лег­ким дуно­ве­ни­ем Фаво­ния, таким же пока­жет­ся и наше­му муд­ре­цу. Одна­ко он не под­твер­дит (non ad­sen­tie­tur) это­го, пото­му что и нам самим оно толь­ко что каза­лось голу­бым, а утром — серым, а сей­час оно там, где осве­ще­но солн­цем, осле­пи­тель­но бле­стит и искрит­ся и не похо­же на то, как оно выглядит вбли­зи от бере­га. Так что, даже если ты смо­жешь объ­яс­нить, поче­му это про­ис­хо­дит, ты, одна­ко же, не смо­жешь дока­зать, что явля­ет­ся истин­ным то, что пред­став­ля­лось взо­ру. 106. “Но если мы ниче­го не пости­га­ем, то откуда же берет­ся память?” А раз­ве мы можем пом­нить толь­ко постиг­ну­тое? А раз­ве Поли­ен390, кото­ро­го назы­ва­ют вели­ким мате­ма­ти­ком, с тех пор как, при­няв уче­ние Эпи­ку­ра, стал счи­тать всю гео­мет­рию лож­ной, забыл все, что знал? Но ведь то, что лож­но, не может быть постиг­ну­то, как вы и сами счи­та­е­те; сле­до­ва­тель­но, если память может хра­нить толь­ко то, что постиг­ну­то и поня­то, то все, что каж­дый пом­нит, он постиг и понял; но ничто лож­ное не может быть позна­но, а Сирон391 пом­нит все мыс­ли Эпи­ку­ра, сле­до­ва­тель­но, все они и сей­час истин­ны. Я это допус­каю, но ты или дол­жен согла­сить­ся, что это так, чего тебе совсем не хочет­ся, или усту­пить мне в вопро­се о памя­ти и при­знать, что ей есть место и тогда, когда отсут­ст­ву­ет вся­кое пости­же­ние и позна­ние. 107. Ну, а что же станет с “нау­ка­ми” (ar­tes)? С каки­ми? Не с теми ли, кото­рые сами созна­ют­ся, что опи­ра­ют­ся ско­рее на догад­ку, чем на зна­ние, или с теми, кото­рые сле­ду­ют толь­ко тому, что им пред­став­ля­ет­ся, и не обла­да­ют вашим “уме­ни­ем” (ars) раз­ли­чать истин­ное и лож­ное?

Но это как раз две важ­ней­шие вещи, кото­рые про­ли­ва­ют свет (lu­mi­na) на этот вопрос. Во-пер­вых, вы счи­та­е­те невоз­мож­ным, чтобы чело­век не выска­зы­вал согла­сия ни с чем, и что это-то во вся­ком слу­чае оче­вид­но. И если Пане­тий, самый выдаю­щий­ся из всех сто­и­ков, по край­ней мере по мое­му мне­нию, гово­рит, что он сомне­ва­ет­ся в истин­но­сти отве­тов гаруспи­ков, ауспи­ций, ора­ку­лов, снов, про­ро­честв (для всех сто­и­ков, кро­ме него, все это явля­ет­ся совер­шен­но досто­вер­ным) и что он воз­дер­жи­ва­ет­ся от согла­сия (что он может сде­лать даже по отно­ше­нию к вещам, кото­рые его учи­те­ля при­зна­ва­ли досто­вер­ны­ми), то поче­му бы муд­рец не мог сде­лать тако­го же отно­си­тель­но дру­гих вещей? А раз­ве суще­ст­ву­ет нечто, что он может либо одоб­рить, либо не одоб­рить, а сомне­вать­ся не может? Или ты, имея дело с сори­та­ми, смо­жешь это делать, когда захо­чешь, он же, гово­ря обо всем осталь­ном, не смо­жет таким же обра­зом утвер­ждать это, тем более если он спо­со­бен, не выра­жая одоб­ре­ния, сле­до­вать за подо­би­ем исти­ны. 108. Во-вто­рых, вы отри­ца­е­те воз­мож­ность воздей­ст­вия чего-либо на того, кто не выска­зы­ва­ет одоб­ре­ния и согла­сия ни с чем. Но преж­де нуж­но рас­смот­реть, в чем заклю­ча­ет­ся это согла­сие. Ведь сто­и­ки гово­рят, что сами чув­ства явля­ют нам согла­сие. А так как за ним сле­ду­ет стрем­ле­ние (ad­pe­ti­tio), а за ним — дей­ст­вие, то с уни­что­же­ни­ем пред­став­ле­ний уни­что­жа­ет­ся все392.


XXXIV. Об этом было мно­го спо­ров, мно­го было ска­за­но и напи­са­но, но все мож­но решить очень быст­ро. Ведь хотя я и счи­таю вели­чай­шим делом бороть­ся с пред­став­ле­ни­я­ми, про­ти­во­сто­ять пред­по­ло­же­ни­ям, воз­дер­жи­вать­ся от скольз­ко­го согла­сия393 и верю Кли­то­ма­ху, кото­рый пишет, что Кар­не­ад совер­шил некий Гер­ку­ле­сов подвиг, вырвав из наших умов согла­сие, как некое страш­ное и дикое чудо­ви­ще, то есть — без­осно­ва­тель­ное пред­по­ло­же­ние (opi­na­tio et te­me­ri­tas), но (чтобы покон­чить с этой частью защи­ты) что может поме­шать дей­ст­во­вать тому, кто сле­ду­ет веро­ят­но­му, кото­ро­му ничто не пре­пят­ст­ву­ет? 109. “Имен­но то самое его убеж­де­ние, — гово­рит он, — в том, что не может быть постиг­ну­то даже то, с чем он согла­сен”. Но это же поме­ша­ет и тебе, когда ты поплы­вешь на кораб­ле, ста­нешь сеять хлеб, собе­решь­ся женить­ся394, родить детей и во мно­же­стве иных дел, в кото­рых ты будешь сле­до­вать толь­ко веро­ят­но­му.

И все же ты вновь при­во­дишь это затас­кан­ное и не раз опро­верг­ну­тое поло­же­ние, не как Анти­патр, но, как ты гово­ришь, “более точ­но” (pres­sius); ибо Анти­па­тру ста­ви­ли в упрек его сло­ва о том, что для того, кто утвер­жда­ет, что ничто не может быть постиг­ну­то, было бы логич­ным, по край­ней мере, ска­зать, что само это утвер­жде­ние может быть постиг­ну­то. Само­му Антио­ху это каза­лось сла­бым и про­ти­во­ре­чи­вым. Ведь невоз­мож­но, оста­ва­ясь после­до­ва­тель­ным, гово­рить, что ничто не может быть постиг­ну­то, если утвер­жда­ет­ся, что нечто может быть постиг­ну­то. Он пола­га­ет, что насту­пать на Кар­не­ада ско­рее сле­до­ва­ло бы сле­дую­щим обра­зом: коль ско­ро любое реше­ние (dec­re­tum) муд­ре­ца долж­но быть резуль­та­том пости­же­ния, вос­при­я­тия, позна­ния, он дол­жен при­знать, что само это реше­ние, в силу кото­ро­го муд­рец счи­та­ет, что ничто не может быть постиг­ну­то, явля­ет­ся постиг­ну­тым. Как буд­то бы муд­рец не при­ни­ма­ет ника­ко­го дру­го­го реше­ния и может про­жить жизнь без реше­ний! 110. Но подоб­но тому, как эти реше­ния он при­ни­ма­ет как веро­ят­ные, а не постиг­ну­тые, так при­ни­ма­ет и это самое поло­же­ние — “нель­зя постичь ниче­го”. Ведь если бы в этом слу­чае он обла­дал кри­те­ри­ем позна­ния, он поль­зо­вал­ся бы им и в дру­гих слу­ча­ях, а посколь­ку он его не име­ет, он поль­зу­ет­ся веро­ят­ным. Таким обра­зом, он не боит­ся, как бы не ока­за­лось, что все сме­ша­но и неопре­де­лен­но. Ведь на вопрос о дол­ге и о мно­же­стве дру­гих вещей, с кото­ры­ми он име­ет дело и хоро­шо их зна­ет, он не отве­тит, что не зна­ет это­го, подоб­но тому, как он отве­тил бы, если бы его спро­си­ли, чет­но или нечет­но чис­ло звезд395. Ведь в вещах неопре­де­лен­ных ничто не явля­ет­ся веро­ят­ным; в тех же [вещах], где веро­ят­ное суще­ст­ву­ет, муд­рец все­гда най­дет и что делать, и что отве­тить. 111. Ты, Лукулл, не про­пу­стил и того упре­ка Антио­ха (и неуди­ви­тель­но, он же был очень изве­стен), кото­рый, по сло­вам само­го Антио­ха, очень вол­но­вал Фило­на. Ведь когда при­ни­ма­ет­ся в каче­стве посыл­ки преж­де все­го, что “неко­то­рые пред­став­ле­ния лож­ны”, а в каче­стве вто­рой, что “они ничем не отли­ча­ют­ся от истин­ных”, он не обра­ща­ет вни­ма­ния на то, что пер­вое допу­стил пото­му, что ему видит­ся в пред­став­ле­ни­ях некое раз­ли­чие; но оно уни­что­жа­ет­ся вто­рым поло­же­ни­ем, в кото­ром он заяв­ля­ет, что истин­ные пред­став­ле­ния не отли­ча­ют­ся от лож­ных, и нет ниче­го столь про­ти­во­ре­чи­во­го. И так было бы, если бы мы вооб­ще отбро­си­ли исти­ну, но мы это­го не дела­ем, ибо видим как истин­ное, так и лож­ное. Одоб­ре­ние мы можем выра­зить, но мы не име­ем ника­ко­го зна­ка пости­же­ния.


XXXV. 112. Одна­ко мне кажет­ся, что мы и сей­час гово­рим слиш­ком сухо, и если перед нами обшир­ное поле, на кото­ром мог­ло пока­зать себя крас­но­ре­чие, зачем мы заго­ня­ем его в такие тес­ни­ны и дебри стои­че­ско­го спо­ра? Если бы мне при­шлось иметь дело с пери­па­те­ти­ком, кото­рый бы гово­рил, что постиг­ну­то может быть то, что исхо­дит от истин­но­го, и не при­бав­лял бы к это­му зна­ме­ни­тую ого­вор­ку: “таким обра­зом, как не мог­ло бы исхо­дить от лож­но­го”, — я бы попро­сту вел раз­го­вор с про­стым чело­ве­ком и не слиш­ком оже­сто­чен­но спо­рил бы с ним, даже если бы в ответ на мои сло­ва о том, что ничто не может быть постиг­ну­то, он гово­рил, что муд­рец ино­гда пред­по­ла­га­ет. Я бы не стал ему воз­ра­жать, тем более, что Кар­не­ад не очень настой­чи­во воз­ра­жа­ет в этом пунк­те. Ну, а что я могу ска­зать сей­час? 113. Я задаю вопрос, что же это такое, что может быть постиг­ну­то? Мне отве­ча­ет не Ари­сто­тель и не Фео­фраст, даже не Ксе­но­крат или Поле­мон, но тот, кто помо­ло­же: “Это такое истин­ное, кото­рое не может ока­зать­ся лож­ным”. Но я не нахо­жу ниче­го подоб­но­го. Зна­чит, я буду выра­жать согла­сие с явно не познан­ным, то есть пред­по­ла­гать. В этом со мной согла­ша­ют­ся и пери­па­те­ти­ки, и Ста­рая Ака­де­мия. Вы же не согла­ша­е­тесь, и преж­де все­го Антиох, кото­рый имел на меня очень боль­шое вли­я­ние, то ли пото­му, что я любил его так же, как он меня, то ли пото­му, что, по наше­му убеж­де­нию, он самый тон­кий и самый про­ни­ца­тель­ный из всех фило­со­фов наше­го вре­ме­ни. Преж­де все­го я спра­ши­ваю у него, каким это обра­зом он при­над­ле­жит к той Ака­де­мии, о при­част­но­сти к кото­рой он заяв­ля­ет? Не гово­ря о про­чем, вот два вопро­са, о кото­рых идет речь: кто из Ста­рой Ака­де­мии или из пери­па­те­ти­ков когда-нибудь гово­рил, что постиг­ну­то может быть толь­ко то, что явля­ет­ся истин­ным, и при­том такое, что не может быть лож­ным, и что муд­рец нико­гда ниче­го не пред­по­ла­га­ет? Конеч­но же, никто. Ни то ни дру­гое поло­же­ние до Зено­на, не нахо­ди­ло достой­ной защи­ты; что же каса­ет­ся меня, я счи­таю пра­виль­ным и то и дру­гое и гово­рю это не при­ме­ни­тель­но к обсто­я­тель­ствам, но пото­му что пол­но­стью одоб­ряю.


XXXVI. 114. Но вот что я не могу стер­петь: когда ты, запре­щая мне выра­жать согла­сие с непо­знан­ным и назы­вая это совер­шен­но отвра­ти­тель­ным и без­рас­суд­ным, берешь на себя сме­лость изла­гать нау­ку муд­ро­сти, рас­кры­вать при­ро­ду все­го суще­го, вос­пи­ты­вать нра­вы, опре­де­лять гра­ни­цы добра и зла, фор­му­ли­ро­вать обя­зан­но­сти, ука­зы­вать мне, какой образ жиз­ни избрать, и гово­ришь, что ты ука­жешь даже кри­те­рий рас­суж­де­ния и пости­же­ния и научишь это­му искус­ству, добьешь­ся ли ты, чтобы я, охва­ты­вая все это бес­ко­неч­ное мно­же­ство пред­ме­тов, нигде не ошиб­ся, ни о чем не пред­по­ла­гал? Что же это за нау­ка, к кото­рой ты увле­ка­ешь меня, отвра­щая от нашей? Боюсь, не слиш­ком ли само­на­де­ян­но посту­пишь ты, гово­ря, что это твоя нау­ка, а ты имен­но так навер­ня­ка и ска­жешь. И не толь­ко ты один, но любой станет тянуть к сво­е­му уче­нию. 115. Ну, хоро­шо, я ста­ну сопро­тив­лять­ся пери­па­те­ти­кам, кото­рые заяв­ля­ют, что они в род­стве с рито­ра­ми и что они вос­пи­та­ли слав­ных мужей, не раз управ­ляв­ших государ­ст­вом, выдер­жу натиск эпи­ку­рей­цев, сре­ди кото­рых столь­ко моих при­я­те­лей, заме­ча­тель­ных людей, свя­зан­ных вели­кой вза­им­ной любо­вью396, но как мне посту­пить со сто­и­ком Дио­до­том397, кото­ро­го я слу­шал с само­го дет­ства, кото­рый столь­ко лет был вме­сте со мной, жил у меня, кото­рым я так вос­хи­ща­юсь и кото­ро­го я так люб­лю, а ведь он пре­зи­ра­ет все эти Антиохо­вы рас­суж­де­ния. Ты ска­жешь: “Наше уче­ние един­ст­вен­но вер­ное”. Конеч­но, если толь­ко оно вер­ное. Ибо не может быть несколь­ких отли­чаю­щих­ся друг от дру­га истин. Что же это, мы бес­со­вест­ны, посколь­ку не жела­ем оши­бать­ся, или они наг­лы, убедив­шие себя, что толь­ко они одни зна­ют все? “Это не я все знаю, — отве­ча­ет он, — а муд­рец”. Пре­крас­но! То есть он зна­ет, что имен­но пред­став­ля­ет собой твое уче­ние. Но, преж­де все­го, что это такое, если муд­рость разъ­яс­ня­ет­ся не муд­ре­цом? Одна­ко оста­вим нас самих, пого­во­рим о муд­ре­це, кото­ро­му, как я не раз повто­рял, посвя­ще­но все наше иссле­до­ва­ние.

116. Итак, муд­рость боль­шин­ст­вом, и в том чис­ле вами сами­ми, под­разде­ля­ет­ся на три части. Рас­смот­рим, если угод­но, первую часть, касаю­щу­ю­ся при­ро­ды суще­го. Но сна­ча­ла вот что: есть ли хоть кто-нибудь, кто в сво­ем высо­ко­ме­рии заблуж­да­ет­ся настоль­ко, что уве­рен, что он зна­ет все? Я не ста­ну спра­ши­вать о тех тео­ри­ях, кото­рые поко­ят­ся на пред­по­ло­же­нии, кото­рые в дис­кус­си­ях и спо­рах трак­ту­ют­ся и так и эдак; ведь они не несут с собой ника­кой необ­хо­ди­мой силы убеж­де­ния. Пусть уж об этом заботят­ся гео­мет­ры, кото­рые не убеж­да­ют, а вынуж­да­ют и кото­рые дока­зы­ва­ют вам все свои постро­е­ния. Я не спра­ши­ваю у них о тех нача­лах, суще­ст­ву­ю­щих у мате­ма­ти­ков, не при­няв кото­рых, они не могут про­дви­нуть­ся ни на шаг: “Точ­ка — это то, что не име­ет ника­кой вели­чи­ны”; “Конеч­ность (extre­mi­tas) и как бы поверх­ность398 есть то, что вооб­ще лише­но какой-либо тол­щи­ны”; “Линия — это то, что не име­ет шири­ны”. Когда я допу­щу, что нечто истин­но, то, если я при­ве­ду к при­ся­ге муд­ре­ца, ты дума­ешь, он даст клят­ву в том, что солн­це во мно­го раз боль­ше луны, до того как Архи­мед на его гла­зах изло­жит все осно­ва­ния и дово­ды в поль­зу это­го? Если он это сде­ла­ет, он выка­жет пре­не­бре­же­ние само­му солн­цу, кото­рое он счи­та­ет богом. 117. А если он не наме­рен верить дово­дам гео­мет­ров, даю­щим, как вы сами гово­ри­те, дока­за­тель­ству силу, он, конеч­но, едва ли пове­рит аргу­мен­там фило­со­фов, а если и пове­рит, то кому имен­но? Мож­но, конеч­но, разъ­яс­нить все [поло­же­ния] физи­ков, но это дол­го; и все же я спро­шу, кому имен­но он сле­ду­ет? Вооб­ра­зим, что некто ста­но­вит­ся сей­час муд­ре­цом, но еще не стал им, какую тео­рию, какое уче­ние выбе­рет он себе? Впро­чем, какое бы уче­ние он ни избрал, он выбе­рет его, не будучи муд­ре­цом. Ну пусть он обла­да­ет боже­ст­вен­ным умом, кого из физи­ков он пред­по­чтет? Он не смо­жет выбрать более одно­го. Я не ста­ну рас­смат­ри­вать дру­гие бес­чис­лен­ные вопро­сы. Рас­смот­рим толь­ко вопрос о нача­лах вещей, из кото­рых скла­ды­ва­ет­ся все, чтобы узнать, какое уче­ние он одоб­рит, ведь в этом вопро­се суще­ст­ву­ют боль­шие раз­но­гла­сия сре­ди выдаю­щих­ся мужей.


XXXVII. 118. Гово­рят, что Фалес, один из семи муд­ре­цов, кому шесть осталь­ных усту­пи­ли пер­вен­ство, пер­вым утвер­ждал, что все состо­ит из воды. Но это не убеди­ло его сооте­че­ст­вен­ни­ка и дру­га Ана­к­си­манд­ра. Он ска­зал, что все рож­да­ет­ся из бес­пре­дель­но­сти при­ро­ды399; а потом уче­ник его Ана­к­си­мен заяв­лял, что воздух бес­пре­де­лен, но то, что из него воз­ни­ка­ет, — опре­де­лен­но; а рож­да­ют­ся зем­ля, вода, огонь, а потом уж из них все осталь­ное. Ана­к­са­гор гово­рил, что мате­рия бес­пре­дель­на, но из нее воз­ни­ка­ют мель­чай­шие, подоб­ные друг дру­гу части­цы, вна­ча­ле они бес­по­рядоч­но пере­ме­ша­ны, а затем боже­ст­вен­ный ум рас­по­ла­га­ет их в опре­де­лен­ном поряд­ке400; Ксе­но­фан, жив­ший немно­го ранее него, утвер­ждал, что все есть еди­ное, неиз­ме­ня­е­мое и что это есть бог, нико­гда не рож­дав­ший­ся и веч­ный, име­ю­щий фор­му шара; Пар­ме­нид учил, что нача­ло — это огонь, дви­жу­щий зем­лю и обра­зу­ю­щий ее; Лев­кипп гово­рил о пол­ном и пустом, Демо­крит, близ­кий к нему в этом, в дру­гих вещах был содер­жа­тель­нее; Эмпе­докл назы­вал нача­ла­ми эти четы­ре всем извест­ных эле­мен­та; Герак­лит — огонь; Мелисс — пре­дель­ное и неиз­мен­ное, кото­рое все­гда было и будет. Пла­тон счи­та­ет, что мир создан богом из мате­рии, вос­при­ни­маю­щей в себя все, и что он вечен401. Пифа­го­рей­цы пред­по­ла­га­ют, что все исхо­дит от чисел и мате­ма­ти­че­ских начал. Я счи­таю, что ваш муд­рец выбе­рет из них кого-нибудь, кому он станет сле­до­вать, про­чие же мужи, сколь бы заме­ча­тель­ны они ни были, будут им отверг­ну­ты и осуж­де­ны. 119. Одна­ко, какую бы тео­рию он ни одоб­рил, он постигнет (схва­тит) ее сво­им умом так же, как то, что он постиг чув­ства­ми, и его согла­сие с тем, что “сей­час свет­ло”, будет не боль­шим, чем его уве­рен­ность, — посколь­ку он сто­ик, — что этот мир (mun­dus) мудр, наде­лен умом (mens), что он созда­ет и его, и само­го себя, всем управ­ля­ет, при­во­дит в дви­же­ние и власт­ву­ет. Он будет убеж­ден, что и солн­це, и луна, и все звезды, зем­ля и море суть боги, ибо некий оду­шев­лен­ный разум про­ни­зы­ва­ет их всех; одна­ко когда-нибудь весь этот мир сго­рит в огне.


XXXVIII. Но пусть даже все это истин­но (как видишь, я уже при­знаю, что кое-что явля­ет­ся истин­ным), тем не менее я не при­знаю, что это может быть поня­то и постиг­ну­то. Ведь сто­ит толь­ко это­му тво­е­му стои­че­ско­му муд­ре­цу по сло­гам изло­жить тебе это уче­ние, как тут же явит­ся Ари­сто­тель, извер­гаю­щий пото­ки бле­стя­ще­го крас­но­ре­чия, и ска­жет, что тот безу­мен; ведь мир нико­гда не воз­ни­кал, ибо не было ника­ко­го нача­ла столь слав­но­го тво­ре­ния, осу­щест­влен­но­го по ново­му замыс­лу, и мир так гар­мо­ни­чен во всех сво­их частях, что ника­кая сила не спо­соб­на про­из­ве­сти такое дви­же­ние и такие пере­ме­ны, ника­кое вре­мя, сколь бы дол­гим оно ни было, не может при­ве­сти к тому, чтобы эта кра­сота когда-нибудь рух­ну­ла и рас­сы­па­лась в прах от ста­ро­сти. Тебе при­дет­ся отверг­нуть это утвер­жде­ние и защи­тить ска­зан­ное выше, как защи­ща­ют соб­ст­вен­ную жизнь и репу­та­цию, и мне же не раз­ре­ша­ет­ся даже сомне­вать­ся. 120. Не гово­ря уже о лег­ко­мыс­лии людей, без­дум­но согла­шаю­щих­ся с чем-либо, как же высо­ко до́лжно ценить самое сво­бо­ду, сни­маю­щую с меня необ­хо­ди­мость того, что необ­хо­ди­мо тебе! Я спра­ши­ваю, поче­му бог, делая все ради нас (а ведь имен­но это вы утвер­жда­е­те) создал такое мно­же­ство водя­ных гадов и вся­ких змей, поче­му рас­пло­дил на зем­ле, и в морях, и в реках столь­ко смер­то­нос­но­го и губи­тель­но­го? Вы гово­ри­те, что без неко­е­го боже­ст­вен­но­го мастер­ства (sol­ler­tia) создать все это столь совер­шен­но и изящ­но было бы невоз­мож­но; вели­чие это­го искус­ства вы обна­ру­жи­ва­е­те в совер­шен­стве даже пчел и мура­вьев, так что даже при­чис­ля­ли к чис­лу богов неко­е­го Мир­ме­кида402, масте­ра, созда­вав­ше­го мини­а­тюр­ней­шие тво­ре­ния, 121. ибо ты утвер­жда­ешь, что без бога не может быть ниче­го. Но тут вдруг появ­ля­ет­ся Стра­тон из Ламп­са­ка403, кото­рый осво­бож­да­ет это­го бога от сей вели­кой его обя­зан­но­сти (коль ско­ро жре­цы богов осво­бож­да­ют­ся порой от обя­зан­но­стей, насколь­ко спра­вед­ли­вее было бы, чтобы то же самое отно­си­лось к самим богам); он гово­рит, что не нуж­да­ет­ся в помо­щи богов для созда­ния мира. Все, что суще­ст­ву­ет, учит он, созда­но при­ро­дой, но не так, как гово­рит тот, кто пола­га­ет, что все обра­зу­ет­ся сцеп­ле­ни­ем лег­ких, шеро­хо­ва­тых, крюч­ко­об­раз­ных404, изо­гну­тых тел, меж­ду кото­ры­ми нахо­дит­ся пустота, — он счи­та­ет это фан­та­зи­ей Демо­кри­та, ниче­го не дока­зы­ваю­ще­го, а лишь фан­та­зи­ру­ю­ще­го405 (op­tans), сам же он, рас­смат­ри­вая отдель­ные части мира, пока­зы­ва­ет, что все, что уже суще­ст­ву­ет или воз­ни­ка­ет (fiat), воз­ни­ка­ет или воз­ник­ло бла­го­да­ря при­род­ной силе и тяже­сти. Поис­ти­не он осво­бож­да­ет бога от вели­ко­го труда, а меня — от стра­ха. Дей­ст­ви­тель­но, кто, думая, что бог забо­тит­ся о нем, смог бы день и ночь не стра­шить­ся его и, если слу­чит­ся что-то дур­ное (а с кем это­го не слу­ча­ет­ся!), не боять­ся того, что это слу­чи­лось с ним заслу­жен­но406. Но я не согла­сен ни со Стра­то­ном, ни с тобой, и мне пред­став­ля­ет­ся более веро­ят­ным то одно, то дру­гое.


XXXIX. 122. Все это сокры­то от нас, Лукулл, оку­тан­ное густым мра­ком, и нет тако­го ост­ро­го чело­ве­че­ско­го ума, кото­рый был бы спо­со­бен про­ник­нуть в небе­са и в глу­би­ны зем­ли; мы не име­ем пред­став­ле­ния о нашем теле, не зна­ем, как рас­по­ло­же­ны его части, нам неиз­вест­но назна­че­ние каж­дой из них. Поэто­му сами вра­чи, кото­рым важ­но знать все это, ста­ли делать вскры­тие, чтобы увидеть это, одна­ко, как гово­рят сами же эмпи­ри­ки, это не сде­ла­ло пред­мет более ясным, ибо вполне воз­мож­но, что эти части, будучи вскры­ты­ми и ока­зав­шись доступ­ны­ми чело­ве­че­ско­му взо­ру, под­верг­лись изме­не­нию407. Но раз­ве можем мы подоб­ным же обра­зом рас­сечь при­ро­ду вещей, вскрыть и разде­лить на части, чтобы увидеть, закреп­ле­на ли зем­ля, как бы проч­но дер­жась на сво­их кор­нях, или висит в про­стран­стве? 123. Ксе­но­фан утвер­жда­ет, что луна оби­тае­ма и что она — такая же зем­ля с мно­же­ст­вом горо­дов и гор408. Это кажет­ся фан­та­сти­че­ским вымыс­лом, одна­ко же ни тот, кто гово­рит это, не может поклясть­ся, что дело обсто­ит имен­но так, ни я — что это не так. Вы даже гово­ри­те, что на про­ти­во­по­лож­ной сто­роне зем­ли живут люди, кото­рые по отно­ше­нию к нам ходят вниз голо­вой, это те, кого вы назы­ва­е­те анти­по­да­ми. Гикет Сира­куз­ский409, как утвер­жда­ет Фео­фраст, пола­га­ет, что небо, солн­це, луна, звезды и все, что над ними, непо­движ­ны и во всей все­лен­ной ничто не дви­жет­ся, кро­ме Зем­ли; когда она с огром­ной ско­ро­стью вра­ща­ет­ся вокруг сво­ей оси, полу­ча­ет­ся то же самое, как если бы вра­ща­лось небо, а зем­ля оста­ва­лась непо­движ­ной. Неко­то­рые счи­та­ют, что Пла­тон в “Тимее” гово­рит то же самое, но несколь­ко туман­нее. Ну, а ты, Эпи­кур? Ска­жи, ты пола­га­ешь, что солн­це столь мало? А я так думаю, что оно даже в два раза не пре­вы­ша­ет то, что мы видим. И он насме­ха­ет­ся над вами, да и вы в свою оче­редь осме­и­ва­е­те его. Сократ же сво­бо­ден от подоб­ных насме­шек, сво­бо­ден от них хио­сец Ари­стон410, счи­таю­щий, что ниче­го тако­го знать невоз­мож­но. 124. Но, воз­вра­ща­ясь к раз­го­во­ру о душе и теле, доста­точ­но ли хоро­шо они нам извест­ны? Зна­ем ли мы, како­ва при­ро­да жил и сосудов? Зна­ем ли мы, что такое душа, где она нахо­дит­ся? Нако­нец, суще­ст­ву­ет ли она или, как пред­став­ля­ет­ся Дике­ар­ху411, вооб­ще не суще­ст­ву­ет? Если суще­ст­ву­ет, то состо­ит ли, как пола­га­ет Пла­тон, из трех частей — разум­ной, гнев­ли­вой и вожде­ле­ю­щей, или же она про­ста и еди­на. Если она про­ста, то что это, огонь, дыха­ние (ani­mus) или кровь, или же, как гово­рит Ксе­но­крат, это бес­те­лес­ное чис­ло? (Что это такое, понять невоз­мож­но.) И какой бы она ни была, смерт­на она или веч­на? В поль­зу и того и дру­го­го ска­за­но нема­ло. Кое-что из это­го пред­став­ля­ет­ся ваше­му муд­ре­цу досто­вер­ным, наш же не видит даже того, что явля­ет­ся весь­ма веро­ят­ным, — настоль­ко в боль­шин­стве слу­ча­ев рав­но­силь­ны про­ти­во­ре­ча­щие друг дру­гу дово­ды.


XL. 125. Если же ты ста­нешь вести себя со мной скром­нее и будешь обви­нять меня не в том, что я не согла­ша­юсь с тво­и­ми дово­да­ми, а в том, что не согла­ша­юсь ни с чем, я сми­рю свой дух и выбе­ру того, с кем согла­сить­ся. Но с кем же в первую оче­редь? Я выбе­ру, конеч­но, Демо­кри­та. Ведь, как вам извест­но, я все­гда был нерав­но­ду­шен к знат­но­сти. И вот уже все вы гото­вы обру­шить­ся на меня с попре­ка­ми: “Ты что же, пола­га­ешь, что суще­ст­ву­ет некая пустота, тогда как все так запол­не­но и уплот­не­но, что если одно тело подви­нет­ся куда-то, то дру­гое отсту­пит, и куда бы ни отсту­пи­ло одно, дру­гое тот­час же сле­ду­ет за ним?412 Или ты пола­га­ешь, что суще­ст­ву­ют какие-то ато­мы, а все обра­зу­ю­ще­е­ся из них совер­шен­но от них отлич­но? Или ты пола­га­ешь, что может воз­ник­нуть что-нибудь зна­чи­тель­ное без како­го-либо уча­стия ума (mens) и что коль ско­ро в одном мире суще­ст­ву­ет столь заме­ча­тель­ная кра­сота, то суще­ст­ву­ют выше и ниже его, впра­во и вле­во от него, рань­ше и поз­же него бес­чис­лен­ные дру­гие миры, или совер­шен­но непо­хо­жие на него, либо точ­но такие же?413 И как сей­час мы, нахо­дясь в Бавлах, видим Путе­о­лы, так суще­ст­ву­ет бес­чис­лен­ное мно­же­ство «нас» в тех же самых местах, с теми же име­на­ми и зва­ни­я­ми, с теми же поступ­ка­ми, с теми же харак­те­ра­ми, так же выглядя­щих, в том же воз­расте, веду­щих спор о том же самом? И если сей­час или даже во сне нечто пред­став­ля­ет­ся наше­му уму, то эти обра­зы414 (ima­gi­nes) про­ни­ка­ют в наши души через тело? Ты же не дол­жен ни при­ни­мать это­го, ни согла­шать­ся с веща­ми вымыш­лен­ны­ми. Не иметь ника­ко­го суж­де­ния (ni­hil sen­ti­re) луч­ше, чем иметь иска­жен­ное”. 126. Сле­до­ва­тель­но, речь идет не о том, чтобы я выра­зил чему-то одоб­ре­ние сво­им согла­си­ем, чего, боюсь, ты тре­бу­ешь от меня не толь­ко занос­чи­во, но и бес­стыд­но, тем более, что при­веден­ные тобою мне­ния мне не кажут­ся даже веро­ят­ны­ми. Ведь я не при­знаю ника­кой диви­на­ции, кото­рую вы одоб­ря­е­те, и пре­зи­раю рок, все­объ­ем­лю­щий, по вашим сло­вам, я даже не счи­таю, что этот мир постро­ен по боже­ст­вен­но­му замыс­лу, хотя, не знаю, может, это и так?


XLI. Но поче­му же я попа­даю у вас в неми­лость? Может быть, вы мне раз­ре­ши­те не знать того, чего я не знаю? Или самим сто­и­кам спо­рить меж­ду собой мож­но, а с ними нель­зя? Зено­ну, да и почти всем осталь­ным сто­и­кам, эфир пред­став­ля­ет­ся выс­шим боже­ст­вом, наде­лен­ным разу­мом, кото­рый управ­ля­ет всем. Кле­анф, этот сто­ик стар­ше­го поко­ле­ния415, уче­ник Зено­на, счи­та­ет солн­це вла­ды­кой и гос­по­ди­ном все­го суще­го. И вот из-за раз­но­гла­сий сре­ди муд­ре­цов мы вынуж­де­ны не знать, кто наш гос­по­дин, ибо нам неиз­вест­но, кому мы слу­жим, солн­цу или эфи­ру?416 Вы сооб­ща­е­те нам раз­ме­ры солн­ца (а оно само, кажет­ся, сво­им сия­ю­щим ликом взи­ра­ет на меня, напо­ми­ная, чтобы я чаще вспо­ми­нал о нем), так вот, вы сооб­ща­е­те нам его вели­чи­ну, как буд­то изме­рен­ную шестом зем­ле­ме­ра, а я гово­рю, что не верю вашим изме­ре­ни­ям, как не верил бы дур­ным стро­и­те­лям. Так кто же из нас, чтобы помяг­че выра­зить­ся, не столь почти­те­лен? 127. И все же я не думаю, что от этих про­блем есте­ство­ис­пы­та­те­лей нуж­но отка­зать­ся. Ведь рас­смот­ре­ние и созер­ца­ние при­ро­ды — это как бы некая есте­ствен­ная пища для души и ума; мы выпрям­ля­ем­ся, ста­но­вим­ся выше, пре­зи­ра­ем зем­ное, обра­щая мыс­ли свои горе́, к небе­сам, пре­не­бре­гая здеш­ни­ми наши­ми дела­ми, как мел­ки­ми и ничтож­ны­ми. Само иссле­до­ва­ние важ­ней­ших и к тому же сокро­вен­ней­ших вещей достав­ля­ет удо­воль­ст­вие; если же встре­ча­ет­ся что-то, пред­став­ля­ю­ще­е­ся прав­до­по­доб­ным (ve­ri­si­mi­le), душа напол­ня­ет­ся под­лин­но чело­ве­че­ским (hu­ma­nis­si­ma) наслаж­де­ни­ем. 128. К это­му стре­мит­ся и муд­рец, и ваш, и наш. Но ваш — чтобы при­нять, пове­рить, под­твер­дить, наш же ста­ра­ет­ся избе­жать опро­мет­чи­во­го пред­по­ло­же­ния и пола­га­ет, что ему уди­ви­тель­но повез­ло, если в тако­го рода вещах он най­дет нечто, что ока­жет­ся близ­ким к истине.

Обра­тим­ся теперь к поня­тию добра и зла. Но пред­ва­ри­тель­но нуж­но ска­зать несколь­ко слов. Мне кажет­ся, что, упор­но наста­и­вая на этих поло­же­ни­ях, они [физи­ки] не заме­ча­ют, что утра­чи­ва­ют убеди­тель­ность (auc­to­ri­tas) даже тех вещей, кото­рые пред­став­ля­ют­ся доста­точ­но ясны­ми. Ведь их согла­сие и утвер­жде­ние, что сей­час свет­ло, ничем не отли­ча­ет­ся от того, если бы они согла­ша­лись с тем, что воро­на сво­им кар­ка­ньем побуж­да­ет или запре­ща­ет делать что-то, а их утвер­жде­ние, что эта ста­туя, если ее изме­рить, рав­на шести футам, ничуть не убеди­тель­нее, чем утвер­жде­ние о том, что солн­це, кото­рое они не могут изме­рить, в 18 раз боль­ше, чем зем­ля. Отсюда появ­ля­ют­ся тако­го рода умо­за­клю­че­ния: “Если нель­зя познать, сколь вели­ко солн­це, то согла­шаю­щий­ся со всем осталь­ным так же, как он согла­ша­ет­ся с вели­чи­ной солн­ца, не пости­га­ет этих вещей; раз­ме­ры же солн­ца не могут быть постиг­ну­ты, а поэто­му тот, кто утвер­жда­ет, что он яко­бы постиг это, не пости­га­ет ниче­го”. Они воз­ра­зят, что мож­но познать, како­вы раз­ме­ры солн­ца, но я не ста­ну с этим спо­рить при усло­вии, что они заявят, что таким же обра­зом может быть постиг­ну­то и поня­то и осталь­ное. Ведь они не могут ска­зать, что одно пости­га­ет­ся боль­ше, а дру­гое мень­ше, пото­му что для всех вещей суще­ст­ву­ет одно опре­де­ле­ние того, что такое позна­ние.


XLII. 129. Но вер­нем­ся к тому, с чего я начал: что мы зна­ем по-насто­я­ще­му о доб­ре и зле? Без­услов­но, необ­хо­ди­мо уста­но­вить пре­де­лы (fi­nes), до кото­рых про­сти­ра­ют­ся выс­шие [про­яв­ле­ния] добра и зла. Есть ли что-нибудь, что вызы­ва­ло бы бо́льшие спо­ры сре­ди самых выдаю­щих­ся умов? Я не ста­ну гово­рить о том, что, по-види­мо­му, уже забы­то, — о том, что Эрилл417 пола­га­ет выс­шее бла­го в позна­нии и нау­ке; он был уче­ни­ком Зено­на, но ты сам видишь, как силь­но он рас­хо­дит­ся с ним и как бли­зок он к Пла­то­ну. Суще­ст­во­ва­ла зна­ме­ни­тая Мегар­ская шко­ла, во гла­ве кото­рой, как я читал, сто­ял Ксе­но­фан, а после него были Пар­ме­нид и Зенон (от них фило­со­фы этой шко­лы назы­ва­лись эле­а­та­ми). Затем был уче­ник Сокра­та, мега­рец Евклид, от кото­ро­го полу­чи­ли назва­ние мега­ри­ков418 те, кото­рые утвер­жда­ли, что толь­ко еди­ное подоб­ное само­му себе и неиз­мен­ное есть бла­го. Они взя­ли так­же мно­гое у Пла­то­на. От Менеде­ма, посколь­ку он был из Эре­трии, полу­чи­ли назва­ние эре­трий­цев фило­со­фы, счи­тав­шие бла­гом толь­ко ум и его про­ни­ца­тель­ность, бла­го­да­ря кото­рой мож­но увидеть исти­ну; это похо­же на уче­ние элидян, но, как мне кажет­ся, более пол­но раз­ви­то и крас­но­ре­чи­вее изло­же­но. 130. Но если мы невы­со­ко ста­вим всех их, счи­тая их уста­рев­ши­ми, то мы долж­ны про­явить боль­ше вни­ма­ния к дру­гим, напри­мер к Ари­сто­ну, кото­рый, будучи уче­ни­ком Зено­на, на деле дока­зал то, что Зенон сфор­му­ли­ро­вал лишь на сло­вах, а имен­но: толь­ко доб­ро­де­тель явля­ет­ся бла­гом, злом же лишь то, что про­ти­во­по­лож­но доб­ро­де­те­ли; а к про­ме­жу­точ­но­му (me­dia) он не отно­сил ниче­го из того, что было тако­вым в пред­став­ле­нии Зено­на. Ведь для послед­не­го выс­шим бла­гом явля­ет­ся не скло­нять­ся ни в ту ни в дру­гую сто­ро­ну, то есть то, что назы­ва­ет­ся у них ἀδιαφ­ρία. Пиррон419 же пола­гал, что муд­рец даже и не заме­ча­ет это­го, и назы­вал это апа­ти­ей (ἀπά­τεια)420. Оста­вив в сто­роне все это мно­же­ство мне­ний, рас­смот­рим теперь те поло­же­ния, кото­рые уже дав­но и очень настой­чи­во защи­ща­ют­ся. 131. Одни из них счи­та­ют, что выс­шим бла­гом явля­ет­ся наслаж­де­ние; пер­вым здесь был Ари­стипп, уче­ник Сокра­та, затем кире­на­и­ки, потом Эпи­кур, уче­ние кото­ро­го в наше вре­мя более извест­но, одна­ко он рас­хо­дит­ся с кире­на­и­ка­ми в пони­ма­нии само­го наслаж­де­ния. Кал­ли­фон421 счи­та­ет пре­дель­ным, то есть выс­шим, бла­гом соче­та­ние наслаж­де­ния и нрав­ст­вен­но­го (ho­nes­tas — букв. чест­ность); Иеро­ним422 — осво­бож­де­ние ото вся­ких тягот, то же самое, но в соче­та­нии с нрав­ст­вен­ным нача­лом (ho­nes­tas); Дио­дор (оба послед­ние — пери­па­те­ти­ки) — жить достой­но, поль­зу­ясь тем, что при­ро­да с само­го нача­ла дала чело­ве­ку, — так опре­де­ля­ет выс­шее бла­го Ста­рая Ака­де­мия, как о том свиде­тель­ст­ву­ет сочи­не­ние Поле­мо­на, кото­ро­го весь­ма одоб­рял Антиох; Ари­сто­тель со сво­и­ми после­до­ва­те­ля­ми, как мне кажет­ся, вплот­ную под­хо­дит к тому же. Кар­не­ад, не столь­ко для того, чтобы утвер­ждать это, сколь­ко чтобы про­ти­во­по­ста­вить сто­и­кам, вво­дил поло­же­ние, гла­ся­щее, что выс­шее бла­го — наслаж­де­ние веща­ми, кото­рые дала нам при­ро­да как исход­ные (pri­mae). Зенон же уста­но­вил, что пре­дел бла­га — это жить нрав­ст­вен­но (ho­nes­te), что исхо­дит из тре­бо­ва­ний при­ро­ды. Имен­но он был созда­те­лем шко­лы сто­и­ков и гла­вой ее.


XLIII. 132. Оче­вид­но и то, что для всех пере­чис­лен­ных мною пре­де­лов бла­га суще­ст­ву­ют про­ти­во­по­лож­ные им пре­де­лы зла. Я хочу спро­сить у вас, кому мне сле­до­вать; толь­ко пусть никто не отве­ча­ет мне на это таким неве­же­ст­вен­ным и бес­смыс­лен­ным заяв­ле­ни­ем: “Сле­дуй кому угод­но, но толь­ко все же кому-нибудь”. Не может быть ниче­го более необ­ду­ман­но­го. Я желаю сле­до­вать сто­и­кам. Доз­во­ле­но ли мне это сде­лать (я не гово­рю: “с раз­ре­ше­ния Ари­сто­те­ля” — едва ли не само­го заме­ча­тель­но­го, по мое­му мне­нию, фило­со­фа), но с раз­ре­ше­ния само­го Антио­ха? Он назы­вал себя ака­де­ми­ком, но был, если не счи­тать совер­шен­но незна­чи­тель­ных отли­чий, чистей­шим сто­и­ком. Сле­до­ва­тель­но, нуж­но будет сде­лать выбор: либо мы счи­та­ем муд­ре­цом сто­и­ка, либо — при­над­ле­жа­ще­го к Ста­рой Ака­де­мии; быть одно­вре­мен­но и тем и дру­гим невоз­мож­но, ибо тяж­ба меж­ду ними идет не о гра­ни­цах, а обо всем име­нии423. Ведь опре­де­ле­ни­ем выс­ше­го бла­га охва­ты­ва­ет­ся все устро­е­ние жиз­ни (ra­tio vi­tae), и если люди рас­хо­дят­ся в пони­ма­нии это­го, они тем самым рас­хо­дят­ся и в пони­ма­нии само­го устро­е­ния жиз­ни424. А посколь­ку они столь реши­тель­но рас­хо­дят­ся во взглядах, они оба не могут быть муд­ре­ца­ми, но лишь кто-то один из них. Если это после­до­ва­тель Поле­мо­на, тогда сто­ик совер­ша­ет ошиб­ку, согла­ша­ясь с лож­ным (вы же утвер­жда­е­те, что нет ниче­го, столь чуж­до­го муд­ре­цу); если же вер­ны мыс­ли Зено­на, то это же самое сле­ду­ет ска­зать и о после­до­ва­те­лях Ста­рой Ака­де­мии, и о пери­па­те­ти­ках. Так зна­чит, он, [Антиох], не согла­сит­ся ни с тем ни с дру­гим? Если же нет, повто­ряю, то кто из них муд­рее? 133. Ну, а когда сам Антиох рас­хо­дит­ся в неко­то­рых вопро­сах со сво­и­ми люби­мы­ми сто­и­ка­ми, раз­ве это не гово­рит нам, что муд­рец не может одоб­рить это­го? Сто­и­ки счи­та­ют, что все про­ступ­ки рав­ны425, Антиох же реши­тель­но с этим не согла­сен. Так пусть, нако­нец, мне будет поз­во­ле­но пораз­мыс­лить над тем, како­му поло­же­нию сле­до­вать. “Ну, так решись же, — гово­рит он, — и при­ми в кон­це кон­цов какое-то реше­ние!” А что, если то, что гово­рит­ся “за” и “про­тив” в этом спо­ре, мне пред­став­ля­ет­ся оди­на­ко­во тон­ким и убеди­тель­ным? Раз­ве не дол­жен я поста­рать­ся избе­жать пре­ступ­ле­ния? Ведь ты, Лукулл, назы­ва­ешь пре­ступ­ле­ни­ем отказ от дог­мы. Поэто­му я поста­ра­юсь быть осто­рож­ным, дабы не выска­зать одоб­ре­ние тому, чего я не знаю, и это у нас с тобой дог­ма общая. 134. А вот сле­дую­щее раз­но­гла­сие намно­го серь­ез­нее. Зенон пола­га­ет, что счаст­ли­вая жизнь цели­ком заклю­че­на в доб­ро­де­те­ли. А что же Антиох? Да, гово­рит он, это счаст­ли­вая жизнь, но не самая счаст­ли­вая (bea­tis­si­ma). Так вот, пер­вый из них — бог, ибо пола­га­ет, что доб­ро­де­тель само­до­ста­точ­на, вто­рой же — лишь жал­кий чело­ве­чек, думаю­щий, что и поми­мо доб­ро­де­те­ли мно­гое доро­го для чело­ве­ка, а мно­гое — необ­хо­ди­мо. Но, боюсь, не при­пи­сы­ва­ет ли тот доб­ро­де­те­ли боль­ше, чем это поз­во­ля­ет при­ро­да, тем более, что Фео­фраст весь­ма крас­но­ре­чи­во и обос­но­ван­но воз­ра­жа­ет про­тив это­го. И тут я опа­са­юсь, что и вто­рой вряд ли после­до­ва­те­лен, когда он заяв­ля­ет, что суще­ст­ву­ют некие телес­ные стра­да­ния (ma­la) и бед­ст­вия судь­бы, но чело­век, под­вер­гаю­щий­ся все­му это­му, по его мне­нию, все же будет счаст­лив, если он мудр. Я раз­ры­ва­юсь в нере­ши­тель­но­сти: то одно мне кажет­ся веро­ят­нее, то вто­рое, и одна­ко же я пола­гаю, не будь того или дру­го­го, доб­ро­де­тель была бы совер­шен­но повер­же­на. Но имен­но в этом они рас­хо­дят­ся.

XLIV. 135. Ну, а то, в чем они соглас­ны, неуже­ли мы можем при­знать за исти­ну: что дух муд­ре­ца нико­гда не испы­ты­ва­ет стра­сти, нико­гда не пре­да­ет­ся радо­сти? Хоро­шо, пусть это веро­ят­но, но неуже­ли веро­ят­но и то, что он нико­гда не испы­ты­ва­ет стра­ха, нико­гда не испы­ты­ва­ет стра­да­ния? Неуже­ли муд­рец не боит­ся, что роди­на может погиб­нуть? Неуже­ли не стра­да­ет, если она разо­ре­на?426 Это тягост­но, но для Зено­на, кото­рый счи­та­ет, что толь­ко нрав­ст­вен­ное (ho­nes­tum) явля­ет­ся бла­гом, необ­хо­ди­мо, а для тебя, Антиох, отнюдь нет — посколь­ку ты счи­та­ешь, что поми­мо нрав­ст­вен­но­го суще­ст­ву­ет мно­же­ство дру­гих благ и кро­ме позор­но­го (tur­pi­tu­do) мно­го дру­гих зол, кото­рых муд­рец дол­жен стра­шить­ся, пока они не насту­пи­ли, и от кото­рых дол­жен стра­дать, если они при­шли. Но я хочу спро­сить, когда же Ста­рая Ака­де­мия при­ня­ла реше­ние о том, что дух муд­ре­ца не испы­ты­ва­ет вол­не­ний и стра­да­ний? Они одоб­ря­ли “сред­нее” и хоте­ли, чтобы вся­кое вол­не­ние зна­ло некую есте­ствен­ную меру. Мы все чита­ли кни­гу Кран­то­ра427, при­над­ле­жав­ше­го к Ста­рой Ака­де­мии, “О горе”. Это неболь­шая, но поис­ти­не заме­ча­тель­ная кни­жеч­ка, кото­рую Пане­тий сове­то­вал Тубе­ро­ну428 выучить наизусть. И они ведь гово­ри­ли, что эти тре­вол­не­ния даны нам при­ро­дою даже на поль­зу: страх, чтобы быть осто­рож­ны­ми, жалость и огор­че­ние, чтобы быть мило­серд­ны­ми, даже сама гнев­ли­вость, по их сло­вам, явля­ет­ся осел­ком муже­ства429, — пра­виль­но это или нет, мы рас­смот­рим в дру­гой раз. 136. Я, пра­во, не знаю, как ты мог так жесто­ко обру­шить­ся на Ста­рую Ака­де­мию, но я не могу стер­петь это­го, не пото­му, что мне это не нра­вит­ся (ведь боль­шин­ство этих уди­ви­тель­ных поло­же­ний, кото­рые сто­и­ки назы­ва­ют пара­док­са­ми (πα­ράδο­ξα), явля­ют­ся сокра­ти­че­ски­ми), но где Ксе­но­крат, где Ари­сто­тель когда-нибудь каса­лись этих вопро­сов? Ведь вы не жела­е­те видеть ника­ко­го раз­ли­чия меж­ду ними. Раз­ве они когда-нибудь гово­ри­ли, что толь­ко муд­ре­цы явля­ют­ся царя­ми, толь­ко муд­ре­цы бога­ты, толь­ко муд­ре­цы пре­крас­ны? Что все сущее при­над­ле­жит муд­ре­цу? Что никто, кро­ме муд­ре­ца, не может быть кон­су­лом, пре­то­ром, пол­ко­вод­цем, даже квин­кве­ви­ром?430 Нако­нец, что толь­ко муд­рец явля­ет­ся граж­да­ни­ном, толь­ко муд­рец сво­бо­ден? Что все лишен­ные муд­ро­сти — чужа­ки, изгнан­ни­ки, рабы, безум­цы? Нако­нец, что зако­ны Ликур­га и Соло­на и наши Две­на­дцать таб­лиц вовсе и не зако­ны? Более того, даже горо­да и государ­ства вовсе не государ­ства, если не пра­вят ими муд­ре­цы? 137. Все это, Лукулл, если ты согла­сен со сво­им дру­гом Антиохом, тебе при­дет­ся защи­щать, как сте­ны горо­да, мне же — настоль­ко, насколь­ко пред­ста­вит­ся необ­хо­ди­мым.


XLV. Я читал у Кли­то­ма­ха, что когда Кар­не­ад и сто­ик Дио­ген сто­я­ли на Капи­то­лии431 перед сена­том, а Аль­бин, быв­ший в кон­суль­ство П. Сци­пи­о­на и М. Мар­цел­ла пре­то­ром, а вме­сте с тво­им дедом, Лукулл, — кон­су­лом, чело­век весь­ма обра­зо­ван­ный, как о том свиде­тель­ст­ву­ет напи­сан­ная им по-гре­че­ски исто­рия, в шут­ку ска­зал Кар­не­аду: “Так зна­чит, Кар­не­ад, ни я не кажусь тебе пре­то­ром [пото­му что я не муд­рец], ни этот город, ни его граж­дане не кажут­ся тако­вы­ми?” На это Кар­не­ад отве­тил: “Это­му сто­и­ку не кажет­ся”. Ари­сто­тель или Ксе­но­крат, кото­рым хотел сле­до­вать Антиох, не ста­ли бы сомне­вать­ся в том, что и тот был пре­то­ром и Рим — горо­дом, и что его насе­ля­ют граж­дане, но этот — наш друг, — как я ска­зал выше, насто­я­щий сто­ик, гово­ря­щий мало и весь­ма невра­зу­ми­тель­но. 138. А что вы може­те мне посо­ве­то­вать, коль ско­ро я боюсь, как бы не ска­тить­ся мне к пред­по­ло­же­нию и не выра­зить согла­сия и одоб­ре­ния тому, чего я не знаю (а это­го вы менее все­го хоте­ли бы)? Хри­сипп неод­но­крат­но заяв­лял, что суще­ст­ву­ют толь­ко три точ­ки зре­ния отно­си­тель­но пре­де­ла бла­га, кото­рые мож­но отста­и­вать, осталь­ное же мно­же­ство он реши­тель­но отбра­сы­ва­ет. Таким пре­дель­ным бла­гом явля­ет­ся или нрав­ст­вен­ное (ho­nes­tas), или — наслаж­де­ние (vo­lup­tas), или — и то и дру­гое. Пото­му что те, кто счи­та­ют выс­шим бла­гом сво­бо­ду от всех тягот и непри­ят­но­стей, избе­га­ют нена­вист­но­го для них име­ни наслаж­де­ния, но ока­зы­ва­ют­ся совсем рядом с ним. То же про­ис­хо­дит и с теми, кто пыта­ет­ся соеди­нить сво­бо­ду от тягот с нрав­ст­вен­но­стью. Мало чем отли­ча­ют­ся от них и те, кто хотят объ­еди­нить нрав­ст­вен­ность и пер­во­на­чаль­ные бла­га при­ро­ды (pri­ma na­tu­rae com­mo­da). Таким обра­зом, он остав­ля­ет толь­ко три основ­ные точ­ки зре­ния, кото­рые, по его мне­нию, мож­но убеди­тель­но защи­щать. 139. Пусть будет так, хотя мне нелег­ко ото­рвать­ся от того пони­ма­ния пре­дель­но­го бла­га, кото­рое пред­ла­га­ет­ся Поле­мо­ном, пери­па­те­ти­ка­ми и Антиохом, и я не знаю ниче­го более веро­ят­но­го, одна­ко же я вижу, сколь соблаз­ни­тель­но и сла­дост­но для наших чувств наслаж­де­ние. Я готов уже согла­сить­ся с Эпи­ку­ром или Ари­стип­пом; но доб­ро­де­тель зовет меня назад, хва­та­ет меня за руку, гово­рит, что это побуж­де­ние скот­ское, а чело­век бли­зок к богу. И посколь­ку Ари­стипп дума­ет толь­ко о теле, как буд­то бы у нас вооб­ще нет души, Зенон же гово­рит лишь о душе, как буд­то бы мы лише­ны тела, я могу занять сред­нюю пози­цию, а имен­но: сле­до­вать Кал­ли­фон­ту, чью точ­ку зре­ния Кар­не­ад защи­щал так настой­чи­во, что скла­ды­ва­лось впе­чат­ле­ние, буд­то он ее одоб­ря­ет, хотя Кли­то­мах и утвер­ждал, что нико­гда не мог понять, что имен­но одоб­ря­ет Кар­не­ад. Но если бы я захо­тел сле­до­вать имен­но это­му пони­ма­нию пре­дель­но­го бла­га, раз­ве сама исти­на и серь­ез­ный и осно­ва­тель­ный ум (gra­vis et rec­ta ra­tio) не высту­пи­ли бы про­тив? И ты, несмот­ря на то что нрав­ст­вен­ное выра­жа­ет­ся в пре­зре­нии к наслаж­де­нию, хочешь соеди­нить нрав­ст­вен­ность с наслаж­де­ни­ем! А это то же, что соеди­нять чело­ве­ка и зве­ря.


XLVI. 140. Оста­ет­ся, таким обра­зом, одна сра­жаю­ща­я­ся пара: “нрав­ст­вен­ное про­тив наслаж­де­ния”; и здесь Хри­сипп, насколь­ко я пони­маю, не при­ла­гал слиш­ком боль­ших уси­лий. Если же ты выбе­решь вто­рое — рушит­ся мно­гое, и в первую оче­редь общ­ность рода чело­ве­че­ско­го: любовь, друж­ба, спра­вед­ли­вость, про­чие доб­ро­де­те­ли, ни одна из кото­рых не может суще­ст­во­вать, если она не бес­ко­рыст­на. Пото­му что, если доб­ро­де­тель при­хо­дит к испол­не­нию сво­его дол­га, под­тал­ки­вае­мая наслаж­де­ни­ем, как неко­ей пла­той, то это не доб­ро­де­тель, а лжи­вая под­дел­ка и види­мость доб­ро­де­те­ли. А с дру­гой сто­ро­ны, послу­шай: те, кто уве­ря­ют, что они не пони­ма­ют даже само­го сло­ва нрав­ст­вен­ность, если толь­ко мы не соби­ра­ем­ся назы­вать нрав­ст­вен­ным (букв. почет­ным — ho­nes­tum) то, что у тол­пы назы­ва­ет­ся слав­ным (glo­rio­sum), заяв­ля­ют, что источ­ник всех благ заклю­чен в теле, что имен­но оно явля­ет­ся мери­лом, пра­ви­лом, пред­пи­са­ни­ем при­ро­ды, отступ­ле­ние от кото­ро­го лиша­ет навсе­гда воз­мож­но­сти достичь того, чему нуж­но сле­до­вать в жиз­ни. 141. И вы дума­е­те, что, когда я слы­шу подоб­ные вещи или бес­чис­лен­ное мно­же­ство подоб­ных вещей, я оста­юсь рав­но­душ­ным? И меня это вол­ну­ет не мень­ше, чем тебя, Лукулл, и не думай, что я не такой же чело­век, как и ты. Раз­ни­ца лишь в том, что ты, испы­ты­вая это вол­не­ние, при­ни­ма­ешь, согла­ша­ешь­ся, одоб­ря­ешь, счи­та­ешь истин­ным, досто­вер­ным, постиг­ну­тым, вос­при­ня­тым, обду­ман­ным, твер­дым, закреп­лен­ным, и это твое убеж­де­ние не спо­соб­ны поко­ле­бать или изме­нить ника­кие дово­ды, я же счи­таю, что не суще­ст­ву­ет ниче­го, согла­сие с кото­рым не при­во­ди­ло бы меня часто к согла­сию с лож­ным, ибо истин­ное ничем не отде­ле­но от лож­но­го, да и не суще­ст­ву­ет ника­ких логи­че­ских кри­те­ри­ев это­го.

142. Теперь я под­хо­жу к третьей части фило­со­фии. Про­та­гор пола­га­ет, что для каж­до­го истин­ным явля­ет­ся то, что пред­став­ля­ет­ся каж­до­му тако­вым. Кире­на­и­ки же счи­та­ют, что не суще­ст­ву­ет ино­го кри­те­рия исти­ны (iudi­cium), кро­ме глу­бо­чай­ших внут­рен­них дви­же­ний души, и совсем ина­че дума­ет Эпи­кур, кото­рый вся­кое суж­де­ние об истине сво­дит к чув­ствам, к поня­ти­ям о вещах (re­rum no­ti­tiae) и наслаж­де­ни­ям. Пла­тон счи­тал, что вся­кое суж­де­ние об истине и сама исти­на не свя­за­ны с пред­по­ло­же­ни­я­ми и чув­ст­вен­ным вос­при­я­ти­ем, а отно­сят­ся к дея­тель­но­сти мыш­ле­ния и ума (co­gi­ta­tio­nis et men­tis). 143. Раз­ве наш Антиох одоб­ря­ет что-нибудь из это­го? Он даже со сво­и­ми пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми не согла­ша­ет­ся. Где он сле­ду­ет, напри­мер, за Ксе­но­кра­том, чьи мно­го­чис­лен­ные сочи­не­ния по логи­ке (об обос­но­ван­но­сти выска­зы­ва­ния (ra­tio lo­quen­di)) поль­зу­ют­ся боль­шим авто­ри­те­том, или за Ари­сто­те­лем, бес­спор­но самым про­ни­ца­тель­ным и самым бле­стя­щим фило­со­фом? Он ни на шаг не отсту­па­ет от Хри­сип­па.


XLVII. Так поче­му же мы зовем­ся ака­де­ми­ка­ми? Уж не зло­употреб­ля­ем ли мы этим слав­ным име­нем? И поче­му нас застав­ля­ют сле­до­вать тем, кто не может прий­ти к согла­сию меж­ду собой? Даже о том, чему учат диа­лек­ти­ки как само­му эле­мен­тар­но­му, — как сле­ду­ет судить о том, истин­но или лож­но заклю­че­ние тако­го рода: “если это день, то свет­ло”, — какой оже­сто­чен­ный спор под­ни­ма­ет­ся. Дио­дор гово­рит одно, Филон — дру­гое, Хри­сипп — третье. А сам Хри­сипп как часто рас­хо­дит­ся со сво­им учи­те­лем Кле­ан­фом! А эти два глав­ных диа­лек­ти­ка, Анти­патр и Архидем432, зако­ре­не­лые педан­ты (ho­mi­nes opi­nio­sis­si­mi), раз­ве не рас­хо­дят­ся меж­ду собой во мно­же­стве вопро­сов? 144. Так зачем же теперь, Лукулл, ты обре­ка­ешь меня на нена­висть тол­пы и вызы­ва­ешь на сход­ку и при этом, как обыч­но посту­па­ют мятеж­ные три­бу­ны, тре­бу­ешь закрыть тавер­ны. Когда ты обви­ня­ешь нас в том, что мы уни­что­жа­ем прак­ти­че­ские нау­ки (ar­ti­fi­cia), что это, как не жела­ние под­нять на мятеж масте­ро­вых? Ведь если они собе­рут­ся все вме­сте, их лег­ко будет обра­тить и про­тив вас. Я им преж­де все­го напом­ню ваши спо­соб­ные вызвать непри­язнь сло­ва о том, что все участ­ни­ки этой сход­ки — изгнан­ни­ки, рабы и безум­цы. Затем я перей­ду к тому, что обра­ще­но уже не к тол­пе, а к вам самим, при­сут­ст­ву­ю­щим здесь. Ведь и Зенон, и Антиох отри­ца­ют, что вы что-то зна­е­те. “Как это так, — ска­жешь ты, — ведь мы сто­им за то, что и немуд­рый мно­гое пони­ма­ет (схва­ты­ва­ет — compren­de­re)”. 145. Но вы же не при­зна­е­те, что кто-нибудь, кро­ме муд­ре­ца, зна­ет хоть что-то. Все это Зенон пока­зы­вал на жестах. Про­тя­ги­вая рас­кры­тую ладонь с вытя­ну­ты­ми паль­ца­ми, он гово­рил: “Это пред­став­ле­ние”, затем, немнож­ко согнув паль­цы, гово­рил: “Это согла­сие (ad­sen­sus)”, а потом, креп­ко сжав паль­цы в кулак, гово­рил, что “это пони­ма­ние (compren­sio)”. Для это­го жеста он при­ду­мал имя, кото­ро­го ранее не суще­ст­во­ва­ло: κα­τάλη­ψις — пони­ма­ние (схва­ты­ва­ние). А когда он под­но­сил левую руку, креп­ко и силь­но сжи­мая ею кулак, он гово­рил: “Вот это и есть зна­ние (scien­tia), а вла­деть им не может никто, кро­ме муд­ре­ца”. Но они и сами не могут ска­зать, кто же ныне явля­ет­ся муд­ре­цом или был им когда-то. 146. И вот ока­зы­ва­ет­ся: теперь ты, Катул, не зна­ешь, что сей­час свет­ло, а ты, Гор­тен­сий, что мы нахо­дим­ся на тво­ей вил­ле! Раз­ве эти рас­суж­де­ния не могут вызвать такую же непри­язнь? Хотя послед­нее, может быть, несколь­ко гру­бо, преды­ду­щее выглядит тонь­ше. Но как ты утвер­ждал, что если ничто не может быть позна­но, тем самым уни­что­жа­ют­ся прак­ти­че­ские нау­ки (ar­ti­fi­cia), и не согла­шал­ся со мной, что веро­ят­ное име­ет боль­шое зна­че­ние для мастер­ства, так и я гово­рю тебе, что мастер­ство не может суще­ст­во­вать без зна­ния. Раз­ве Зевк­сис, или Фидий, или Поли­клет согла­си­лись бы, что они ниче­го не зна­ют, если они вла­де­ют таким мастер­ст­вом? Но если бы кто-то объ­яс­нил им, в каком смыс­ле гово­рит­ся здесь о зна­нии, они бы пере­ста­ли воз­му­щать­ся да и на нас бы боль­ше не гне­ва­лись, ибо поня­ли, что мы устра­ня­ем то, чего вооб­ще не суще­ст­ву­ет, остав­ля­ем же им то зна­ние, кото­ро­го им вполне доста­точ­но. Этот довод под­твер­жда­ет­ся осмот­ри­тель­но­стью (di­li­gen­tia) наших пред­ков, кото­рые, во-пер­вых, пред­пи­сы­ва­ли каж­до­му клясть­ся “по веле­нию соб­ст­вен­но­го серд­ца”, а за нару­ше­ние клят­вы нака­зы­ва­ли в том слу­чае, если “обма­ны­вал созна­тель­но” (пото­му что в жиз­ни мно­го непред­ска­зу­е­мо­го), а затем, чтобы свиде­тель­ст­ву­ю­щий гово­рил: он “так счи­та­ет”433 (ar­bit­ra­ri), даже о том, что видел сво­и­ми гла­за­ми, и чтобы судьи, при­не­ся при­ся­гу о том, что они узна­ли в ходе дела, гово­ри­ли бы, что это не “про­изо­шло”, а “кажет­ся, что про­изо­шло”.


XLVIII. 147. Но так как не толь­ко кора­бель­щик пода­ет нам уже знак, но и сам Фаво­ний нашеп­ты­ва­ет на ухо, Лукулл, что вре­мя отплы­вать — да и ска­зал я уже доста­точ­но мно­го, — мне пора закан­чи­вать. А потом, когда мы ста­нем вновь рас­суж­дать об этом, нам, пожа­луй, будет луч­ше пого­во­рить о нема­лых рас­хож­де­ни­ях сре­ди выдаю­щих­ся мужей, о тай­нах при­ро­ды, о заблуж­де­ни­ях мно­гих фило­со­фов, столь силь­но рас­хо­дя­щих­ся отно­си­тель­но и того, что такое бла­го, и того, что про­ти­во­сто­ит ему; и посколь­ку не может суще­ст­во­вать более одной исти­ны, все эти мно­го­чис­лен­ные и зна­ме­ни­тые уче­ния неиз­беж­но рас­сы­па­ют­ся в прах, и, повто­ряю, нам луч­ше рас­суж­дать об этом, чем об обма­нах зре­ния и дру­гих чувств, о сори­те или лже­це, обо всех этих сил­ках, кото­рые сами сто­и­ки спле­ли про­тив самих же себя». 148. Тогда Лукулл ска­зал: «Я не жалею, что мы об этом гово­ри­ли. Мы еще не раз собе­рем­ся и, конеч­но, в нашем Туску­ле и тогда рас­смот­рим, если угод­но, все это». «Пре­крас­но, — отве­чаю я, — ну, а что дума­ет об этом Катул, что Гор­тен­сий?» На это Катул ска­зал: «Что я думаю? Я скло­ня­юсь к мне­нию сво­его отца, кото­рое он, впро­чем, при­пи­сы­вал Кар­не­аду, и пола­гаю, что ничто не может быть постиг­ну­то, но я готов счи­тать, что муд­рец может выра­жать согла­сие с тем, что не постиг­ну­то, то есть пред­по­ла­гать, но так, что он пони­ма­ет, что это толь­ко пред­по­ло­же­ние, и зна­ет, что не суще­ст­ву­ет ниче­го, что мог­ло бы быть постиг­ну­то и поня­то. Поэто­му, не одоб­ряя это их ἐπο­χή при­ме­ни­тель­но ко все­му суще­му, я совер­шен­но согла­сен со вто­рым его поло­же­ни­ем, что “не суще­ст­ву­ет ниче­го, что мог­ло бы быть постиг­ну­то”». «Я понял твою мысль, — гово­рю я, — и не слиш­ком настой­чи­во отвер­гаю ее, — ну, а ты, Гор­тен­сий, ты-то что дума­ешь об этом?» А тот со сме­хом отве­ча­ет: «Пора под­нять якорь434 (Tol­len­dum)». «Вот ты и попал­ся, — гово­рю я, — ибо это и есть соб­ст­вен­но взгляд Ака­де­мии». Так завер­шил­ся раз­го­вор. Катул остал­ся, а мы спу­сти­лись к нашим кораб­лям.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 155«Лукулл», ина­че «Aca­de­mi­ca Prio­ra» — уцелев­шая вто­рая кни­га пер­вой редак­ции трак­та­та. Она состо­ит из введе­ния — похва­лы Лукул­лу, речи Лукул­ла в защи­ту «дог­ма­ти­че­ской» антиохов­ской тео­рии позна­ния, осно­ван­ной на убеж­де­нии, что чело­ве­ку доступ­но окон­ча­тель­ное зна­ние о мире, и речи само­го Цице­ро­на, опро­вер­гаю­ще­го его дово­ды со скеп­ти­че­ских пози­ций Новой Ака­де­мии.
  • 156В «Парал­лель­ных жиз­не­опи­са­ни­ях» Плу­тар­ха все желаю­щие могут про­чи­тать био­гра­фию исто­ри­че­ско­го Луция Лукул­ла; нуж­но, впро­чем, отме­тить, что Плу­тарх чрез­вы­чай­но не кри­ти­че­ски под­хо­дит к Цице­ро­ну как источ­ни­ку и при­пи­сы­ва­ет Лукул­лу как био­гра­фи­че­ские фак­ты заня­тия и инте­ре­сы, кото­рые тому, как выра­жа­ет­ся Цице­рон, «и во сне не сни­лись», одна­ко при­пи­са­ны ему здесь в чисто лите­ра­тур­ных целях.
  • 15787—77 гг.
  • 158in­do­ci­lis употреб­ле­но здесь в стра­да­тель­ном смыс­ле, «неизу­чен­ный, непрой­ден­ный». Т. е. огром­ный талант Лукул­ла не нуж­дал­ся в не прой­ден­ной им выуч­ке опы­та. Такое стра­да­тель­ное употреб­ле­ние это­го при­ла­га­тель­но­го ред­ко в про­зе, но часто в поэ­зии, ср. Про­пер­ций I, 2, 12: «et sciat in­do­ci­lis / cur­re­re lym­pha vias» (то есть «доро­гой, кото­рую ей никто не пока­зы­вал») и Овидий, Tris­tia, IV, 1, 6: «cur can­tet uinctus quo­que com­pe­de fos­sor, / in­do­ci­li nu­me­ro cum graue mol­lit opus» (т. е.«раз­ме­ром, кото­ро­му он не учил­ся»). Это заме­ча­ние и при­ме­ры взя­ты у Рида. Ox­ford La­tin Dic­tio­na­ry при­во­дит дан­ное место Цице­ро­на как при­мер на зна­че­ние 1b: im­pos­sib­le to teach (by pre­cepts), т. e. «нау­ка опы­та, кото­рую невоз­мож­но пре­по­дать (с помо­щью уро­ков)», пере­вод, кото­рый, как кажет­ся, не учи­ты­ва­ет кон­текст, а оба поэ­ти­че­ских при­ме­ра — на зна­че­ние 2 «uninstruc­ted, untrai­ned, ig­no­rant», где пер­вое, бук­валь­но-стра­да­тель­ное uninstruc­ted и явля­ет­ся под­лин­ным зна­че­ни­ем, кото­рое спра­вед­ли­во отме­ча­ет ста­рый ком­мен­та­тор.
  • 159Цице­ро­ну слу­ча­лось выска­зы­вать и дру­гое мне­ние о том, кто сре­ди гре­ков пер­вый. Ср. Tusc. I, 4: «Epa­mo­non­das, prin­ceps meo judi­cio Grae­ciae», а так­же De orat. III, 139: «Epa­mi­non­dan, haud scio an sum­mum vi­rum unuim om­nis Grae­ciae; Off. II, 60: Pe­ric­len prin­ci­pem Grae­ciae».
  • 160Тот же анек­дот рас­ска­зан в Fin. II, 104.
  • 161Мит­ри­дат Пон­тий­ский.
  • 162Лукулл вер­нул­ся из сво­ей про­вин­ции в кон­це 67 г., а три­умф полу­чил лишь в нача­ле 63 г., когда кон­су­лом стал Цице­рон.
  • 163Лукулл был сре­ди тех, кто без­услов­но под­дер­жал Цице­ро­на в его быст­рой рас­пра­ве с захва­чен­ны­ми участ­ни­ка­ми заго­во­ра Кати­ли­ны и внес пред­ло­же­ние почтить его по пово­ду подав­ле­ния это­го заго­во­ра титу­лом «Отец оте­че­ства».
  • 164Под гре­че­ски­ми сочи­не­ни­я­ми име­ют­ся в виду, ско­рее все­го, эпос поэта Архия, кото­рый в моло­до­сти жил в доме Лукул­лов, упо­мя­ну­тый в речи Цице­ро­на «За поэта Архия», и «Исто­рия» Посидо­ния. Что до латин­ских — воз­мож­но, име­ют­ся в виду мему­а­ры Сул­лы, изда­ние кото­рых было пору­че­но Лукул­лу, а так­же упо­мя­ну­тое в одном из писем Цице­ро­на (Fam. V, 12, 2) исто­ри­че­ское сочи­не­ние Луция Лук­цея (Luc­cei­us), если оно в самом деле было завер­ше­но. Сам Цице­рон уже преж­де возда­вал Луци­лию[1] хва­лу в речи «За Мани­ли­ев закон» и «За поэта Архия».
  • 165О том, что Лукулл вовсе не был зна­то­ком фило­со­фии и что его заслу­ги в этой обла­сти Цице­рон в дан­ном введе­нии созна­тель­но пре­уве­ли­чи­ва­ет в лите­ра­тур­ных целях, — об этом в пере­пис­ке с Атти­ком име­ют­ся одно­знач­ные свиде­тель­ства. См. ad Att. XIII, 19, 5: «Haec Aca­de­mi­ca, ut scis, cum Ca­tu­lo, Lu­cul­lo, Hor­ten­sio con­tu­le­ram. Sa­ne in per­so­nas non ca­de­bant; erant enim λο­γικώ­τερα quam ut il­li de iis som­nias­se um­quam vi­de­ren­tur» [Как ты зна­ешь, в этих «Ака­де­ми­че­ских иссле­до­ва­ни­ях» я взял в каче­стве пер­со­на­жей Кату­ла, Лукул­ла, Гор­тен­сия. Но рас­суж­де­ния очень пло­хо под­хо­ди­ли к этим лицам — ведь в них столь­ко логи­ки, что этим людям такое и во сне не мог­ло при­видеть­ся].
  • 166Ср. Цице­рон Rep. 1, 17: «Ru­ti­lius qui­dem nos­ter etiam sub ip­sis Nu­man­tiae moe­ni­bus so­le­bat me­cum in­ter­dum eius­mo­di ali­quid con­qui­re­re» [А наш друг Рути­лий даже под сте­на­ми Нуман­ции порой заво­дил со мной рас­суж­де­ния об этих пред­ме­тах].
  • 167Подроб­ное обос­но­ва­ние того, поче­му Лукулл явля­ет­ся надеж­ным источ­ни­ком инфор­ма­ции об уче­нии Антио­ха (он отли­чал­ся отлич­ной памя­тью, он про­вел с Антиохом очень мно­го вре­ме­ни, он слу­шал его рас­суж­де­ния мно­го­крат­но, хотя при сво­ей отлич­ной памя­ти мог бы запом­нить и с пер­во­го раза, он не толь­ко вос­при­ни­мал уче­ние Антио­ха со слу­ха, но и читал его кни­ги) напо­ми­на­ет введе­ние к пла­то­нов­ско­му «Теэте­ту». Оно в целом име­ет ана­ло­гич­ное постро­е­ние: начи­на­ет­ся c lau­da­tio («хва­леб­ной речи») в честь того, кому пред­сто­ит быть глав­ным собе­сед­ни­ком Сокра­та в этом диа­ло­ге, а затем сле­ду­ет подроб­ное обос­но­ва­ние досто­вер­но­сти сооб­щае­мой беседы, несмот­ря на то что про­ис­хо­ди­ла она дав­но (142d — 143а): «(Евклид): Когда я был в Афи­нах, Сократ сло­во в сло­во пере­дал мне те беседы, кото­рые он вел с ним (Теэте­том)… <Терп­си­он спра­ши­ва­ет, не может ли Евклид пере­ска­зать эти беседы> …наизусть, кля­нусь Зев­сом, конеч­но, нет. Но я запи­сал все это по памя­ти тогда же, сра­зу по при­езде домой. Впо­след­ст­вии, вспо­ми­ная на досу­ге что-то еще, я впи­сы­вал это в кни­гу, и к тому же вся­кий раз, бывая в Афи­нах, я сно­ва спра­ши­вал у Сокра­та то, чего не пом­нил, а дома исправ­лял. Так что у меня теперь запи­сан почти весь этот раз­го­вор». Учи­ты­вая, что в «Теэте­те» речь тоже идет о воз­мож­но­сти и источ­ни­ках зна­ния, воз­мож­но, Цице­рон созна­тель­но стре­мил­ся вызвать у чита­те­ля эти ассо­ци­а­ции.
  • 168Марк Пор­ций Катон Стар­ший Цен­зор (234—149), одна из самых выдаю­щих­ся лич­но­стей «века Сци­пи­о­нов», государ­ст­вен­ный дея­тель, ора­тор и писа­тель, про­сла­вив­ший­ся, сре­ди про­че­го, настой­чи­вым тре­бо­ва­ни­ем «Кар­фа­ген дол­жен быть раз­ру­шен», один из люби­мых пер­со­на­жей Цице­ро­на. В диа­ло­ге «Катон Стар­ший, или О ста­ро­сти» Цице­рон созда­ет его впе­чат­ля­ю­щий образ, явно вобрав­ший мно­гие чер­ты пла­то­нов­ско­го Сокра­та. Катон был извест­ным элли­но­фо­бом, защит­ни­ком ста­рых рим­ских тра­ди­ций, вра­гом все­го гре­че­ско­го, в част­но­сти гре­че­ских вра­чей (мно­же­ство анек­дотов собра­но в его био­гра­фии у Плу­тар­ха). Одна­ко его пре­зре­ние отно­си­лось к совре­мен­ным ему гре­кам, а не к клас­си­че­ской гре­че­ской лите­ра­ту­ре, досто­ин­ства кото­рой этот покро­ви­тель Энния не мог не при­зна­вать, и Цице­рон утвер­жда­ет даже (оче­вид­но, на осно­ва­нии доступ­ной ему тра­ди­ции), что на ста­ро­сти лет, осво­бо­див­шись несколь­ко от государ­ст­вен­ных дел, он засел за изу­че­ние гре­че­ско­го язы­ка (Sen. 26).
  • 169Пуб­лий Кор­не­лий Сци­пи­он (236—184), про­зван­ный Афри­кан­ским за победу над Ган­ни­ба­лом.
  • 170his­to­riae во мно­же­ст­вен­ном чис­ле встре­ча­ет­ся в общем смыс­ле «исто­рия», ср. Att. II, 5, 1: «quid his­to­riae de no­bis ad an­nos DC prae­di­ca­rint?» [Какой при­го­вор выне­сет нам исто­рия через 600 лет?].
  • 171Пане­тий Родо­сец (185—109) — фило­соф-сто­ик, в 144 г. при­ехал в Рим и сбли­зил­ся с кру­гом рим­ской элли­но­филь­ской зна­ти, соби­рав­шей­ся вокруг Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на. В 129 г. сме­нил Анти­па­тра как гла­ва стои­че­ской шко­лы и оста­вал­ся им до самой смер­ти. Был страст­ным поклон­ни­ком Пла­то­на и Ари­сто­те­ля и чер­пал у них новые идеи для раз­ви­тия стои­че­ско­го уче­ния. Сочи­не­ния не сохра­ни­лись, фраг­мен­ты собра­ны в: Van Straa­ten. Pa­nae­tii Rho­dii frag­men­ta. Ley­de, 1962.
  • 172В диа­ло­ге «Гор­тен­сий», жанр кото­ро­го опре­де­лял­ся как «протреп­тик», то есть побуж­де­ние к фило­со­фии.
  • 173См. выше комм. 164. Ср. введе­ние к трак­та­ту «Катон Стар­ший, или О ста­ро­сти» с пояс­не­ни­ем, поче­му Катон выбран в каче­стве героя, и с оправ­да­ни­ем гре­че­ской уче­но­сти, кото­рой он рас­по­ла­га­ет в диа­ло­ге и кото­рая не соот­вет­ст­ву­ет его био­гра­фи­че­ско­му и писа­тель­ско­му обра­зу (Sen. 3): «Om­nem autem ser­mo­nem tri­bui­mus non Ti­tho­no, ut Aris­to Cius — pa­rum enim es­set auc­to­ri­ta­tis in fa­bu­la — sed M. Ca­to­ni se­ni, quo maio­rem auc­to­ri­ta­tem ha­be­ret ora­tio… Qui si eru­du­tius vi­de­bi­tur dis­pu­ta­re quam con­sue­vit ip­se in suis lib­ris, attri­bui­to lit­te­ris Grae­cis, qua­rum con­stat eum perstu­dio­sum fuis­se in se­nec­tu­te» [А все рас­суж­де­ние мы вло­жи­ли в уста не Тифо­ну, как Ари­стон Хиос­ский — ведь сказ­ка выгляде­ла бы недо­ста­точ­но авто­ри­тет­но — а стар­цу Мар­ку Като­ну, чтобы при­дать этой речи боль­шую авто­ри­тет­ность… А если пока­жет­ся, что он про­яв­ля­ет здесь боль­шую эруди­цию, чем в сво­их кни­гах, то пусть это будет при­пи­са­но заня­ти­ям гре­че­ской лите­ра­ту­рой, к кото­рым он, как извест­но, чрез­вы­чай­но при­стра­стил­ся в ста­ро­сти]. Оче­вид­но, что в обо­их слу­ча­ях Цице­рон не пыта­ет­ся пере­убедить сво­их слу­ша­те­лей отно­си­тель­но био­гра­фи­че­ской досто­вер­но­сти сво­их пер­со­на­жей, а напо­ми­на­ет им в изящ­ной рито­ри­че­ской фор­ме о пра­ви­лах жан­ра и лите­ра­тур­ной услов­но­сти.
  • 174К это­му месту может отно­сить­ся фраг­мент из Авгу­сти­на, где гово­рит­ся, что ака­де­мик при­зна­ет­ся все­ми фило­соф­ски­ми шко­ла­ми вто­рым по муд­ро­сти после муд­ре­цов той шко­лы, к кото­рой они сами при­над­ле­жат. Тот же, кого все осталь­ные при­зна­ют вто­рым после себя самих, с боль­шой веро­ят­но­стью может счи­тать­ся пер­вым (c. acad. III, 15). Здесь, конеч­но, обыг­ры­ва­ет­ся анек­дот из Геро­до­та (VIII, 123), где рас­ска­зы­ва­ет­ся о голо­со­ва­нии гре­че­ских вождей на Ист­ме после Сала­мин­ской бит­вы о том, кому долж­на при­над­ле­жать пер­вая награ­да за доб­лесть и муд­рость. Каж­дый назвал пер­вым — себя, а вто­рым — Феми­сток­ла. Феми­сток­ла и при­зна­ли пер­вым.
  • 175Текст в этом месте вызы­ва­ет сомне­ния, в руко­пи­сях име­ют­ся рас­хож­де­ния. Пла­с­берг отме­ча­ет место как испор­чен­ное и при­во­дит в аппа­ра­те еще один весь­ма прав­до­по­доб­ный вари­ант, впи­сан­ный на полях одной из руко­пи­сей: «contra om­nes di­ce­re qui sci­re si­bi vi­den­tur» (т. e. «выска­зы­вать­ся про­тив всех, кто счи­та­ет себя обла­даю­щи­ми зна­ни­ем»). Это чте­ние полу­ча­ет под­держ­ку чуть даль­ше, в нача­ле § 8 (nec in­ter nos et eos qui se sci­re ar­bit­ran­tur…), но имен­но поэто­му может быть и глос­сой. На мой взгляд, напра­ши­ва­ет­ся исправ­ле­ние om­nes на om­nia, кото­рое тогда было бы пра­виль­но согла­со­ва­но с quae, что дает вполне удо­вле­тво­ри­тель­ный смысл «мы, все­гда высту­паю­щие про­тив “пока­зав­ше­го­ся”»; ср. опре­де­ле­ние скеп­ти­че­ской фило­со­фии у Секс­та Эмпи­ри­ка, Pyr. hyp. I, 8: ῎Εστι δὲ ἡ σκεπ­τικὴ δύ­ναμις ἀντι­θετικὴ φαι­νομέ­νων τε καὶ νοουμέ­νων… [Скеп­сис — это спо­соб­ность про­ти­во­по­став­лять кажу­ще­е­ся чув­ствам и уму], при­чем под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что «фено­ме­ны» про­ти­во­по­став­ля­ют­ся не толь­ко «ноуме­нам», но и меж­ду собой, то есть про­тив каж­до­го «фено­ме­на» выдви­га­ет­ся нечто про­ти­во­ре­ча­щее ему, будь то дру­гие «фено­ме­ны» или «ноуме­ны». Ср. Fin. V, 10: «ut non contra om­nia sem­per, si­cut Ar­ce­si­las, di­ce­ret».
  • 176Цице­рон под­чер­ки­ва­ет, что суть ака­де­ми­че­ской фило­со­фии не в том, чтобы отка­зать­ся от поня­тия исти­ны (обыч­ный упрек «скеп­ти­кам»), а в том, чтобы оста­вать­ся неуто­ми­мы­ми в ее поис­ке, не под­ме­няя ее систе­мой догм. Посколь­ку ана­ло­гич­ные выска­зы­ва­ния встре­ча­ют­ся у Секс­та Эмпи­ри­ка, мож­но думать, что это не лич­ное мне­ние Цице­ро­на по дан­но­му вопро­су, а один из основ­ных тези­сов самой ака­де­ми­че­ской шко­лы. В таком слу­чае нель­зя не при­знать, что «ака­де­ми­ки» бли­же всех антич­ных (и мно­гих более позд­них) школ подо­шли к совре­мен­но­му поня­тию науч­но­го зна­ния — не набо­ра сведе­ний или догм, а мето­да кри­ти­че­ско­го мыш­ле­ния, и исти­ны — не достиг­ну­то­го резуль­та­та, а «пре­де­ла» в мате­ма­ти­че­ском смыс­ле, к кото­ро­му зна­ние стре­мит­ся. Позд­нее Секст Эмпи­рик будет пытать­ся обос­но­вать раз­ли­чие меж­ду «ака­де­ми­че­ской» и «скеп­ти­че­ской» фило­со­фи­ей тем, что «ака­де­ми­ки» яко­бы уже (дог­ма­ти­че­ски) при­зна­ли исти­ну нена­хо­ди­мой, а скеп­ти­ки «про­дол­жа­ют искать» (Pyr. hyp. I, 2—3).
  • 177См. выше комм. 153.
  • 178eli­ce­re и expri­me­re — сино­ни­мы. Оба гла­го­ла обо­зна­ча­ют при­мер­но «выпы­ты­вать», «вытя­ги­вать» («expri­me­re» через зна­че­ние «выжи­мать»). Eli­ce­re у Цице­ро­на — основ­ной тер­мин для таких слу­ча­ев, но, как все­гда, когда он вво­дит латин­ский экви­ва­лент сло­ва, отно­ся­ще­го­ся к спе­ци­фи­че­ско­му сло­ва­рю гре­че­ской фило­со­фии, он пояс­ня­ет его еще одним латин­ским сино­ни­мом и вво­дит модаль­ное сло­во-сиг­нал, в дан­ном слу­чае tam­quam (мы уже встре­ча­ли в этом зна­че­нии qua­si и quis­quam). Спе­ци­фи­че­ское употреб­ле­ние eli­ce­re у Цице­ро­на повли­я­ло на судь­бу это­го сло­ва в новых евро­пей­ских язы­ках: так, англий­ское eli­cit вос­хо­дит имен­но к это­му «ака­де­ми­че­ско­му» употреб­ле­нию дан­но­го гла­го­ла. Сто­ит отме­тить в этой свя­зи, что в Ox­ford La­tin Dic­tio­naiy «to eli­cit» пред­ла­га­ет­ся для пере­во­да соот­вет­ст­ву­ю­щих кон­тек­стов как для eli­ce­re, так и для expri­me­re. Eli­ce­re употреб­ле­но в сход­ном кон­тек­сте в De fi­ni­bus, II, 2: «Is (sc. Soc­ra­tes) enim per­con­tan­do at­que in­ter­ro­gan­do eli­ce­re so­le­bat eorum opi­nio­nes, qui­bus­dam dis­se­re­bat, ut ad ea, quae ii res­pon­dis­sent, si quid vi­de­re­tur, di­ce­ret» [Он (Сократ) обыч­но подроб­ны­ми рас­спро­са­ми вытя­ги­вал из сво­их собе­сед­ни­ков их мне­ния, чтобы затем воз­ра­жать на их отве­ты, если у него были воз­ра­же­ния]. Ср. Brut. 231: «ne vos cu­rio­sius eli­ce­re­tis quid de quo­que iudi­ca­rem» [Не пытай­тесь с излиш­ним любо­пыт­ст­вом вытя­нуть из меня, како­во мое суж­де­ние о том или ином пред­ме­те].
  • 179Вновь ука­за­ние на пони­ма­ние исти­ны как «пре­де­ла», см. выше комм. 176.
  • 180pro­ba­bi­lia пере­да­ет гре­че­ское πι­θανά.
  • 181Эта «сво­бо­да» и «скром­ность» скеп­ти­че­ской пози­ции высту­па­ет самой убеди­тель­ной ее поло­жи­тель­ной чер­той и у позд­ней­ших авто­ров, осо­бен­но выра­зи­тель­но у Мон­те­ня. Сам Цице­рон тоже мно­го­крат­но под­чер­ки­ва­ет эту сво­бо­ду мыс­ли от дог­мы и авто­ри­те­та, ср. Tusc. II, 5: «eam­que (phi­lo­sop­hiam) nos adiu­ve­mus nos­que ip­sos re­dar­gui re­fel­li­que pa­tia­mur. Quod ei fe­runt ani­mo ini­quo, qui cer­tis qui­bus­dam des­ti­na­tis­que sen­ten­tiis qua­si ad­duc­ti et con­sec­ra­ti sunt, eaque ne­ces­si­ta­te con­stric­ti ut etiam quae non pro­ba­re so­leant, ea co­gan­tur con­stan­tiae cau­sa de­fen­de­re; nos, qui se­qui­mur pro­ba­bi­lia nec ultra quam id quod ve­ri si­mi­le oc­cu­rit, prog­re­di pos­su­mus, et re­fel­le­re si­ne per­ti­na­cia, et re­fel­li si­ne ira­cun­dia pa­ra­ti su­mus» [Будем же защи­щать ее (фило­со­фию), а самих себя поз­во­лим и кри­ти­ко­вать, и опро­вер­гать. Это­го не могут выне­сти те, кто как бы при­сяг­нул и поклял­ся в вер­но­сти неким зара­нее опре­де­лен­ным мне­ни­ям, так что теперь они при­нуж­де­ны, чтобы быть после­до­ва­тель­ны­ми, защи­щать даже то, что им не все­гда кажет­ся убеди­тель­ным. Мы же, сле­дую­щие убеди­тель­но­му и пола­гаю­щие, что невоз­мож­но про­дви­нуть­ся за пре­де­лы прав­до­по­доб­но­го в дан­ном слу­чае, гото­вы и воз­ра­жать без упрям­ства и при­ни­мать воз­ра­же­ния без гне­ва]. Воз­мож­но, Пуб­ли­лий Сир имел в виду имен­но эту фило­соф­скую дис­кус­сию в сво­ей сен­тен­ции «in­cer­tus ani­mus di­mi­dium est sa­pien­tiae» [колеб­лю­щий­ся ум — поло­ви­на муд­ро­сти]. Ср. так­же ниже, § 120: «quan­ti li­ber­tas ip­sa exis­ti­man­da est, non mi­hi ne­ces­se es­se quod ti­bi est»; Nat. deor. I, 17: «audi­to­rem aequ­um, li­be­ro iudi­cio, nul­la eius mo­di adstric­tum ne­ces­si­ta­te, ut mi­hi ve­lim no­lim sit cer­ta quae­dam tuen­da sen­ten­tia» [слу­ша­те­ля спра­вед­ли­во­го, чье суж­де­ние сво­бод­но, не свя­зан­но­го необ­хо­ди­мо­стью хочешь — не хочешь при­дер­жи­вать­ся како­го-то опре­де­лен­но­го мне­ния]; Tusc. IV, 47: «dig­la­dien­tur il­li per me li­cet, cui ni­hil est ne­ces­se» [они, по мне, пусть сра­жа­ют­ся, а я это делать не обя­зан].
  • 182Направ­ле­но про­тив эпи­ку­рей­цев, где авто­ри­тет учи­те­ля счи­тал­ся боже­ст­вен­ным. Это очень ярко выра­же­но повсюду в поэ­ме Лукре­ция.
  • 183Ср. Plin. Ep. I, 10, 4: «ut enim in pic­to­re, scalpto­re, fic­to­re ni­si ar­ti­fex iudi­ca­re, ita ni­si sa­piens non po­test perspi­ce­re sa­pien­tem» [Как о худож­ни­ке, гра­ве­ре, скуль­п­то­ре может судить лишь собрат по реме­с­лу, так и муд­ре­ца может рас­по­знать толь­ко муд­рец]. Общий смысл напо­ми­на­ет так­же анек­дот об Ана­хар­си­се, рас­ска­зан­ный у Дио­ге­на Лаэр­ция, I, 103: Ана­хар­сис удив­лял­ся, что у гре­ков состя­за­ют­ся масте­ра, а судят про­фа­ны: θαυ­μάζειν δὲ ἔφη πῶς πα­ρὰ τοῖς ῞Ελ­λη­σιν ἀγω­νίζον­ται μὲν οἱ τεχ­νῖ­ται, κρί­νουσι δὲ οἱ μὴ τεχ­νῖ­ται.
  • 184В руко­пи­сях — непо­нят­ное ut po­tue­runt om­ni­bus… Поленц при­ни­ма­ет такой текст: Sed ut po­tue­rint, <aut> om­ni­bus… Заме­ну инди­ка­ти­ва на конъ­юнк­тив пред­ло­жил еще Лам­бин. Наш текст — осно­ван­ное на пред­ло­же­нии Лам­би­на исправ­ле­ние Мадви­га, кото­рое и Рид при­ни­ма­ет в основ­ной текст. Ut трак­ту­ет­ся здесь как усту­пи­тель­ное («но пусть бы даже они были на это спо­соб­ны…»).
  • 185pug­na­cis­si­me, per­ti­na­cia (φι­λονει­κία) — лек­си­ка, выра­жаю­щая тра­ди­ци­он­ные упре­ки дог­ма­ти­кам в том, что они по обя­зан­но­сти цеп­ля­ют­ся за при­ня­тые ими мне­ния, не заботясь об истине. Это­му про­ти­во­по­став­ля­ет­ся «мяг­кость» и «уступ­чи­вость» скеп­ти­ка.
  • 186con­stan­ter употреб­ля­ет­ся у Цице­ро­на в смыс­ле логи­че­ской после­до­ва­тель­но­сти, непро­ти­во­ре­чи­во­сти. Ср. Fin. V, 79: «quae­re­re quid con­stan­ter di­ca­tur» и Tusc. V, 26: «si­bi con­stan­ter con­ve­nien­ter­que di­ce­re».
  • 187Квинт Лута­ций Катул был глав­ным дей­ст­ву­ю­щим лицом назван­ной по нему пер­вой, утра­чен­ной кни­ги пер­вой редак­ции наше­го трак­та­та. Одна­ко скеп­ти­че­ские взгляды он выска­зы­вал не от сво­его лица, а пере­ска­зы­вая слы­шан­ное им от отца, Кату­ла Стар­ше­го — так Цице­рон стре­мил­ся смяг­чить неправ­до­по­до­бие фило­соф­ской начи­тан­но­сти сво­их пер­со­на­жей. Как мы зна­ем из пере­пис­ки с Атти­ком (XIII, 19, 4), Цице­рон с удо­воль­ст­ви­ем сде­лал бы участ­ни­ком диа­ло­га непо­сред­ст­вен­но Кату­ла-отца, кото­ро­го пре­воз­но­сит во мно­гих сво­их сочи­не­ни­ях как одно­го из самых обра­зо­ван­ных людей сво­его вре­ме­ни, но тогда он, по хро­но­ло­ги­че­ским при­чи­нам, мог бы играть в диа­ло­ге толь­ко роль почти бес­сло­вес­но­го юнца, а не одно­го из про­та­го­ни­стов. Соот­вет­ст­вие роли каж­до­го из собе­сед­ни­ков их воз­рас­ту и ран­гу стро­го соблюда­ет­ся в цице­ро­нов­ских диа­ло­гах, поэто­му фик­тив­ная дата наше­го тек­ста доста­точ­но ясна — после 63 г., т. к. Цице­рон здесь, как и его собе­сед­ни­ки, «кон­су­ляр», и до осе­ни 61 г., даты смер­ти Кату­ла Млад­ше­го. Как и Лукулл, Катул при­над­ле­жал к тем вли­я­тель­ным пред­ста­ви­те­лям сенат­ской пар­тии в Риме, кото­рые без­ого­во­роч­но под­дер­жа­ли быст­рую рас­пра­ву кон­су­ла Цице­ро­на с участ­ни­ка­ми заго­во­ра Кати­ли­ны в 63 г., более того, он пер­вым пред­ло­жил награ­дить Цице­ро­на титу­лом «отца оте­че­ства». Он высту­пал так­же защит­ни­ком фило­со­фии в утра­чен­ном диа­ло­ге «Гор­тен­сий», к кото­ро­му «Уче­ние ака­де­ми­ков» при­мы­ка­ет по соста­ву дей­ст­ву­ю­щих лиц и обста­нов­ке.
  • 188xys­tus — длин­ная, откры­тая с одной сто­ро­ны колон­на­да, укра­шав­ша­я­ся ста­ту­я­ми и цве­та­ми, пред­на­зна­чен­ная для гим­на­сти­че­ских упраж­не­ний в дождь или как убе­жи­ще от жары. Опи­са­ние име­ет­ся у Вит­ру­вия (VI, 7, 5).
  • 189«Вче­раш­няя» беседа содер­жа­лась в утра­чен­ном диа­ло­ге «Катул».
  • 190Извест­ное рито­ри­че­ское пра­ви­ло, что боль­шие ожи­да­ния слу­ша­те­лей вредят ора­то­ру, так как повы­ша­ют их тре­бо­ва­тель­ность и лег­ко сме­ня­ют­ся разо­ча­ро­ва­ни­ем.
  • 191Об этом тра­ди­ци­он­ном во введе­ни­ях «заве­ре­нии досто­вер­но­сти источ­ни­ка» см. выше комм. 167.
  • 192зимой 87/86 г.
  • 193поми­мо это­го упо­ми­на­ния неиз­ве­стен.
  • 194Кли­то­мах (187/86—110/9) — уче­ник Кар­не­ада, изла­гав­ший пись­мен­но его взгляды, посколь­ку сам Кар­не­ад ниче­го не писал. Тра­ди­ция сооб­ща­ет, что он соста­вил око­ло 400 сочи­не­ний. Со 127 г. был гла­вой Ака­де­мии.
  • 195Филон из Лариссы (160—80) — сме­нил Кли­то­ма­ха на посту гла­вы Ака­де­мии в 110 г. В 88 г., с нача­лом Мит­ри­да­то­вой вой­ны, бежал в Рим, где быст­ро при­об­рел извест­ность и вли­я­тель­ных уче­ни­ков, сре­ди кото­рых был и сам Цице­рон.
  • 196Т. е. фило­со­фии скеп­ти­че­ской Ака­де­мии. Ср. Nat. deor. I, 6: «Mul­tis enim sen­si mi­ra­bi­le vi­de­ri eam no­bis po­tis­si­mum pro­ba­tam es­se phi­lo­sop­hiam, quae lu­cem eri­pe­ret et qua­si noc­tem quan­dam re­bus of­fun­de­ret, de­ser­tae­que dis­cip­li­nae et iam pri­dem re­lic­tae pat­ro­ci­nium ne­co­pi­na­tum a no­bis es­se sus­cep­tum» [Я заме­тил, что мно­гим кажет­ся уди­ви­тель­ным наша при­вер­жен­ность к той фило­со­фии, что отни­ма­ет свет и как бы покры­ва­ет всё тьмою, а так­же что мы вдруг взя­лись защи­щать шко­лу, уже опу­стев­шую и уже преж­де поки­ну­тую]. Ibid. 11: «Qui autem ad­mi­ran­tur nos hanc po­tis­si­mum dis­cip­li­nam se­cu­tos, his quat­tuor Aca­de­mi­cis lib­ris sa­tis res­pon­sum vi­de­tur. Nec ve­ro de­ser­ta­rum re­lic­ta­rum­que re­rum pat­ro­ci­nium sus­ce­pi­mus; non enim ho­mi­num in­te­ri­tu sen­ten­tiae quo­que oc­ci­dunt, sed lu­cem auc­to­ris for­tas­se de­si­de­rant ut haec in phi­lo­sop­hia ra­tio contra dis­se­ren­di nul­lam­que rem aper­te iudi­can­di pro­fec­ta a Soc­ra­te re­pe­ti­ta ab Ar­ce­si­la con­fir­ma­ta a Car­nea­de us­que ad nostram vi­guit aeta­tem; quam nunc pro­pe mo­dum or­bam es­se in ip­sa Grae­cia in­tel­le­go» [Тем, кто удив­ля­ет­ся, что мы сле­ду­ем имен­но этой фило­соф­ской шко­ле, мы, как кажет­ся, доста­точ­но отве­ти­ли в четы­рех кни­гах «Ака­де­ми­че­ских иссле­до­ва­ний». Мы вовсе не взя­ли на себя защи­ту уже остав­лен­но­го и поки­ну­то­го: ведь со смер­тью людей их мыс­ли не поги­ба­ют, им толь­ко может не хва­тать защит­ни­ка, кото­рый пока­зал бы их всем. Так и в этой фило­соф­ской шко­ле метод рас­суж­де­ния про­тив выдви­ну­то­го поло­же­ния и воз­дер­жа­ния от пря­мо­го суж­де­ния о чем бы то ни было, нача­тый Сокра­том, воз­об­нов­лен­ный Арке­си­ла­ем, раз­ра­ботан­ный Кар­не­а­дом, оста­вал­ся в силе до наше­го вре­ме­ни. Но сей­час он, насколь­ко я знаю, оси­ро­тел и в самой Гре­ции]. Посколь­ку Антиох — види­мо, един­ст­вен­ный зна­чи­тель­ный уче­ник Фило­на — обра­тил­ся к дог­ма­ти­че­ско­му фило­соф­ст­во­ва­нию, уче­ние Кар­не­ада и Кли­то­ма­ха оста­лось без после­до­ва­те­лей.
  • 197Об этих двух кни­гах Фило­на (т. н. «Рим­ские кни­ги») и содер­жа­щих­ся в них новых взглядах авто­ра мало что извест­но, кро­ме того, что мож­но извлечь из само­го «Уче­ния ака­де­ми­ков». Заслу­жи­ва­ет вни­ма­ния пас­саж из Секс­та (Pyr. Hyp. I, 235): Οἱ δὲ περὶ Φίλω­νά φα­σιν ὅσον μὲν ἐπὶ τῷ Στωικῷ κρι­τηρίῳ, του­τέσ­τι τῇ κα­ταληπ­τικῇ φαν­τα­σίᾳ, ἀκα­τάληπ­τα εἶναι τὰ πράγ­μα­τα, ὅσον δὲ ἐπὶ τῇ φύ­σει τῶν πραγ­μά­των αὐτῶν, κα­ταληπ­τά [После­до­ва­те­ли Фило­на гово­рят, что вещи непо­сти­жи­мы по стои­че­ско­му кри­те­рию, то есть пости­гаю­ще­му пред­став­ле­нию, но пости­жи­мы по сво­ей соб­ст­вен­ной при­ро­де]. То есть Филон счи­тал скеп­ти­че­ские утвер­жде­ния ака­де­ми­ков реле­вант­ны­ми лишь в кон­тек­сте поле­ми­ки со стои­че­ским «кри­те­ри­ем» — «пока­зав­шим­ся, доступ­ным пости­же­нию», то есть ака­де­ми­ки, по его мне­нию, отри­ца­ют не воз­мож­ность позна­ния вооб­ще, а лишь воз­мож­ность позна­ния на осно­ва­нии «пока­зав­ше­го­ся». Что под­ра­зу­ме­ва­ет­ся под «при­ро­дой вещей как тако­вых», неяс­но, но Филон, как мы чита­ли выше (Ac. I, 13), наста­и­вал на един­стве Ака­де­мии от Пла­то­на до сво­его вре­ме­ни и уже C. F. Her­mann’у при­хо­ди­ло в про­шлом веке в голо­ву, что, воз­мож­но, Филон обос­но­вы­вал зна­ние, воз­вра­ща­ясь к пла­то­нов­ской тео­рии идей. Мате­ри­а­ла для уве­рен­ных суж­де­ний в источ­ни­ках недо­ста­точ­но. Дати­ро­вать появ­ле­ние этих книг мож­но при­бли­зи­тель­но 87 г., т. е. вре­ме­нем, когда Филон нахо­дил­ся в Риме (обос­но­ва­ние этой дати­ров­ки см. во введе­нии к изда­нию Рида, с. 59—60). См. так­же: Глю­кер, особ. с. 64—88, с под­бор­кой свиде­тельств, и с. 393—398).
  • 198Эти пер­со­на­жи бли­же неиз­вест­ны. Рид подо­зре­ва­ет в послед­нем име­ни ошиб­ку руко­пис­ной тра­ди­ции, см. с. 184 его изда­ния.
  • 199Датель­ный падеж Phi­lo­ni вызы­ва­ет недо­уме­ние. Оно сфор­му­ли­ро­ва­но уже в при­ме­ча­нии к это­му месту в изда­нии Рида. Рид пишет (с. 184): «эти сло­ва не обя­за­тель­но под­ра­зу­ме­ва­ют лич­ную бесе­ду меж­ду Фило­ном и Кату­лом стар­шим. Дат. пад. может озна­чать про­сто “по пово­ду Фило­на”, ср. Федр, I, 7, 3: “hoc il­lis dic­tum est”— “эта бас­ня рас­ска­за­на по пово­ду этих людей”. Phi­lo­ni может быть и про­сто глос­сой». Дей­ст­ви­тель­но, по уда­ле­нии неудоб­но­го сло­ва фра­за ста­но­вит­ся осмыс­лен­нее и есте­ствен­нее, поэто­му мы заклю­ча­ем его в угло­вые скоб­ки. Содер­жа­ние речи Кату­ла отча­сти вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся по гл. 18 ниже.
  • 200Об этом сочи­не­нии Антио­ха более ниче­го неиз­вест­но. Пред­по­ла­га­ет­ся, что Сос, чье имя исполь­зо­ва­но в загла­вии, мог быть «пере­беж­чи­ком» от ака­де­ми­ков к сто­и­кам. Впро­чем, Глю­кер, с. 415—420, счи­та­ет имен­но диа­лог «Сос» источ­ни­ком боль­шой части речи Лукул­ла (13—39) в насто­я­щем сочи­не­нии.
  • 201Об Ари­сте см. выше комм. 37.
  • 202Пери­па­те­тик из Алек­сан­дрии, упо­мя­нут у Дио­ге­на Лаэр­ция (VII, 164).
  • 203Дион из Алек­сан­дрии, ака­де­мик. В 57 г. при­был в Рим послом жало­вать­ся на Пто­ле­мея Авле­та и был убит в доме при­ни­мав­ше­го его Луция Лук­цея. См. речь Цице­ро­на «За Целия» (23, 24, 51—55).
  • 204По пово­ду зна­че­ния пред­ло­га se­cun­dum ср. Att. XII, 15: «se­cun­dum te ni­hil est mi­hi ami­cius so­li­tu­di­ne» [Самый боль­шой мой друг после тебя — оди­но­че­ство].
  • 205Арке­си­лай (315—241/240) — осно­ва­тель Скеп­ти­че­ской Ака­де­мии. См. о нем: D. L. IV, 28 слл. Родом из Пита­ны в Эолии. При­ехав в Афи­ны, стал уче­ни­ком Фео­ф­ра­с­та. Затем Кран­тор убедил его перей­ти в Ака­де­мию. Он дру­жил с Кран­то­ром, а так­же Поле­мо­ном и Кра­те­том, кото­рые были после­до­ва­тель­но гла­ва­ми Ака­де­мии. После смер­ти Кра­те­та (при­бл. 268—265 гг.) стал его пре­ем­ни­ком. Основ­ной сво­ей зада­чей он счи­тал поле­ми­ку со стои­че­ской тео­ри­ей позна­ния, с пред­ло­жен­ным сто­и­ка­ми «кри­те­ри­ем». Опро­вер­гая стои­че­ское пред­став­ле­ние о вос­при­я­тии, он отри­цал воз­мож­ность досто­вер­но­го позна­ния вооб­ще. Пред­став­ле­ние о том, что на Арке­си­лая повли­ял скеп­сис его стар­ше­го совре­мен­ни­ка Пирро­на, как кажет­ся, не под­твер­жда­ет­ся источ­ни­ка­ми (Пиррон, судя по все­му, имел в виду исклю­чи­тель­но эти­че­ские цели — дости­же­ние без­мя­теж­но­сти духа, осно­ван­ное на пони­ма­нии отно­си­тель­но­сти всех чело­ве­че­ских радо­стей и горе­стей, и не зани­мал­ся раз­ра­бот­кой воз­ни­каю­щих тут логи­че­ских вопро­сов. Цице­рон упо­ми­на­ет его толь­ко один раз, исклю­чи­тель­но как авто­ра эти­че­ской мак­си­мы). Зато позд­ней­шие пирро­ни­ки, начи­ная с Эне­сиде­ма, и наш основ­ной источ­ник по «пирро­низ­му», Секст Эмпи­рик, навер­ня­ка очень мно­гим обя­за­ны Арке­си­лаю.
  • 206О Кар­не­аде см. выше комм. 154.
  • 207Сама мысль, что ссыл­ка на более ста­рых фило­со­фов дела­ет­ся ради их авто­ри­те­та, ради того, чтобы сомни­тель­ные нов­ше­ства под­кре­пить ссыл­кой на «слав­ных мужей», была, види­мо, общим местом и в гре­че­ских текстах, осо­бен­но в свя­зи с отно­ше­ни­ем «новой» Ака­де­мии к Сокра­ту и Пла­то­ну. Ср. Плу­тарх, adv. Co­loth. 1121F — 1122A: ὁ δ’ ᾿Αρκε­σίλαος το­σοῦτον ἀπέ­δει τοῦ και­νοτο­μίας τι­νὰ δό­ξαν ἀγα­πᾶν καὶ ὑπο­ποιεῖσ­θαί τι τῶν πα­λαιῶν, ὥστ’ ἐγκα­λεῖν τοὺς τό­τε σο­φισ­τάς, ὅτι προ­στρί­βεται Σωκ­ρά­τει καὶ Πλά­τωνι καὶ Παρ­με­νίδῃ καὶ ῾Ηρακ­λεί­τῳ τὰ περὶ τῆς ἐπο­χῆς δόγ­μα­τα καὶ τῆς ἀκα­ταλη­ψίας οὐδὲν δεομέ­νοις, ἀλλ’ οἷον ἀνα­γωγὴν καὶ βε­βαίω­σιν αὐτῶν εἰς ἄνδρας ἐνδό­ξους ποιούμε­νος [Арке­си­лай был так далек от того, чтобы стре­мить­ся про­слыть нова­то­ром и при­пи­сы­вать себе что-либо, взя­тое у древ­них фило­со­фов, что тогдаш­ние софи­сты обви­ня­ли его в том, что он при­пи­сы­ва­ет без вся­ко­го осно­ва­ния свои уче­ния о воз­дер­жа­нии от суж­де­ния и о непо­сти­жи­мо­сти Сокра­ту, Пла­то­ну, Пар­ме­ниду и Герак­ли­ту толь­ко затем, чтобы под­кре­пить их воз­веде­ни­ем к слав­ным мужам].
  • 208Пуб­лий Вале­рий Пуб­ли­ко­ла или Попли­ко­ла, кон­сул 509—507 и 504 гг. В пер­вый год сво­его кон­суль­ства он внес закон de pro­vo­ca­tio­ni­bus (об апел­ля­ции к народ­но­му собра­нию) (Plut. Popl. 11, Liv. II, 7—8). Этот lex Va­le­ria при­нес Попли­ко­ле сла­ву «народ­но­го» поли­ти­ка и соот­вет­ст­ву­ю­щее про­зви­ще. Цице­рон, одна­ко, гово­рит о нем уста­ми Сци­пи­о­на в «Государ­стве» (55): «mo­di­ca li­ber­ta­te po­pu­lo da­ta fa­ci­lius te­nuit auc­to­ri­ta­tem prin­ci­pum». Таким обра­зом, когда «мятеж­ные» граж­дане вро­де Кати­ли­ны ссы­ла­ют­ся на это­го и про­чих пере­чис­лен­ных ниже мужей как на сво­их идей­ных пред­ше­ст­вен­ни­ков, они, по мне­нию всех участ­ни­ков диа­ло­га — сто­рон­ни­ков сенат­ской пар­тии, дема­го­ги­че­ски иска­жа­ют исто­рию.
  • 209Извест­ны Луций Вале­рий Потит и Марк Гора­ций Бар­бат, кон­су­лы 449 гг. (Liv. III, 55, 4), внес­шие вме­сте lex con­su­la­ris de pro­vo­ca­tio­ne.
  • 210Гай Фла­ми­нин[2], кон­сул 223 и 217 гг., защи­щал как народ­ный три­бун раздел ager Pi­ce­nus Gal­li­cus на неболь­шие наде­лы для без­зе­мель­ных рим­ских граж­дан (lex Fla­mi­nia de ag­ro Gal­li­co vi­ri­tim di­vi­dun­do, Val. Max. V, 4, 5). Соглас­но Цице­ро­ну (Sen. 11), про­тив это­го осо­бен­но воз­ра­жал Кв. Фабий Мак­сим, con­sul ite­rum. Это дает дати­ров­ку 228 г. Одна­ко более веро­ят­ной счи­та­ет­ся дати­ров­ка 232 г.
  • 211Луций Кас­сий Лон­гин Равил­ла, кон­сул 127 г., внес в 137 г. в каче­стве народ­но­го три­бу­на lex Cas­sia ta­bel­la­ria. Этот закон пред­пи­сы­вал в пуб­лич­ных про­цес­сах тай­ное пись­мен­ное голо­со­ва­ние. В «Зако­нах» Цице­ро­на Кв. Цице­рон гово­рит по это­му пово­ду так: «quis autem non sen­tit om­nem auc­to­ri­ta­tem op­ti­ma­tium ta­bel­la­riam le­gem abstu­lis­se?» (III, 34). Там же, 35, гово­рит­ся: «a no­bi­li ho­mi­ne la­ta (sc. lex) L. Cas­sio, sed, pa­ce fa­mi­liae di­xe­rim, dis­si­den­te a bo­nis at­que om­nis ru­mus­cu­los po­pu­la­ri ra­tio­ne aucu­pan­te».
  • 212Кон­сул 141 г.
  • 213Пуб­лий Кор­не­лий Сци­пи­он Эми­ли­ан Нуман­тий­ский Афри­кан­ский Млад­ший (185/184—129), кото­ро­го Цице­рон в «Государ­стве» изо­бра­зил как иде­аль­но­го поли­ти­ка-фило­со­фа. Сци­пи­он, если верить Цице­ро­ну (Leg. III, 37) под­дер­жи­вал упо­мя­ну­тый выше Кас­си­ев закон. Одна­ко «попу­ля­ром» в соб­ст­вен­ном смыс­ле он не был, о чем свиде­тель­ст­ву­ет его реак­ция на гибель Тибе­рия Грак­ха: он, сооб­ща­ет Плу­тарх (Ti. Gracch. 21, 3f), про­ци­ти­ро­вал по это­му пово­ду Гоме­ра («Одис­сея», I, 47) об Эги­сфе: «Прав­да твоя, заслу­жил он поги­бель, и так да погибнет / каж­дый подоб­ный зло­дей».
  • 214Пуб­лий Лици­ний Красс Муци­ан, кон­сул 131 г., был усы­нов­лен­ным в род Лици­ни­ев род­ным бра­том Пуб­лия Муция Сце­во­лы, кон­су­ла 133 г., пон­ти­фи­ка и зна­то­ка пра­ва, и тестем Гая Грак­ха. Оба при­над­ле­жа­ли к немно­го­чис­лен­ным сто­рон­ни­кам бра­тьев Грак­хов в среде опти­ма­тов. Упо­мя­ну­тый здесь Пуб­лий Сце­во­ла — отец того Сце­во­лы, кото­ро­го Цице­рон упо­ми­на­ет во мно­гих сво­их сочи­не­ни­ях, назы­вая посто­ян­но «Сце­во­ла Пон­ти­фик», чтобы отли­чить от его род­ст­вен­ни­ка «Сце­во­лы Авгу­ра».
  • 215Тибе­рий Сем­п­ро­ний Гракх — три­бун 133 г., вели­кий рефор­ма­тор и осно­ва­тель пар­тии «попу­ля­ров». Будучи вос­пи­тан на гре­че­ской лите­ра­ту­ре и поли­ти­че­ской тео­рии, пытал­ся при­ло­жить кон­цеп­ции гре­че­ской демо­кра­тии к рим­ской поли­ти­ке. Его аграр­ный закон был направ­лен на то, чтобы выве­сти огром­ные пло­ща­ди обще­ст­вен­ной зем­ли из-под кон­тро­ля сена­то­ров и раздать ее в виде участ­ков в арен­ду бед­ным граж­да­нам. Дохо­ды от арен­ды долж­ны были посту­пать в каз­ну, а в Риме тем самым воз­рож­дал­ся класс сред­не­го кре­стьян­ства, кото­рое тра­ди­ци­он­но было костя­ком рим­ской армии. В этой свя­зи Тибе­рий внес пле­бис­цит, по кото­ро­му часть наслед­ства Атта­ла Пер­гам­ско­го, заве­щав­ше­го свое цар­ство Риму, долж­на быть исполь­зо­ва­на имен­но таким обра­зом. Тем самым он вме­ши­вал­ся в сфе­ру финан­со­во­го и, воз­мож­но, внеш­не­по­ли­ти­че­ско­го вли­я­ния Сена­та, что вызва­ло оже­сто­чен­ное сопро­тив­ле­ние и поро­ди­ло кри­зис и сму­ту. Тибе­рий был обви­нен в стрем­ле­нии к цар­ской вла­сти и убит, несмот­ря на три­бун­скую непри­кос­но­вен­ность. Цице­рон после­до­ва­тель­но неодоб­ри­те­лен в отно­ше­нии этой яркой фигу­ры рим­ской исто­рии. См. так­же био­гра­фии бра­тьев Грак­хов у Плу­тар­ха.
  • 216Гай Марий (157—86), шести­крат­ный кон­сул[4], победи­тель ким­вров, тев­то­нов и Югур­ты, к тому же зем­ляк Цице­ро­на — из Арпи­на, и, как и он, ho­mo no­vus сре­ди рим­ских поли­ти­че­ских дея­те­лей, пре­тер­пе­вав­ший вся­кие пре­врат­но­сти в сво­ей поли­ти­че­ской карье­ре, одна­ко умер­ший сво­ей смер­тью на вер­шине вла­сти (и сре­ди пото­ков кро­ви в резуль­та­те объ­яв­лен­ных им про­скрип­ций), все­гда зани­мал вооб­ра­же­ние Цице­ро­на, он даже напи­сал (не дошед­шую до нас) поэ­му «Марий». Ср. так­же: Fin. II, 105; Post red. ad Quir., 19 sq.
  • 217Луций Апу­лей Сатур­нин, три­бун 103 и 100 гг., кото­ро­го сохра­нив­ши­е­ся источ­ни­ки (все враж­деб­ные ему) опи­сы­ва­ют как бес­прин­цип­но­го дема­го­га. Он «недруг» Лукул­ла, т. к. Лукулл — пле­мян­ник Метел­ла Нуми­дий­ско­го. Метелл, будучи цен­зо­ром в 102 г., пытал­ся исклю­чить Сатур­ни­на и его сорат­ни­ка Глав­цию из Сена­та, а когда в 100 г. Сатур­нин про­вел зако­но­про­ект об осно­ва­нии замор­ских коло­ний в Сици­лии, Гре­ции и Македо­нии, к кото­ро­му был добав­лен пункт о при­не­се­нии клят­вы о пови­но­ве­нии это­му зако­ну, Метелл отпра­вил­ся в изгна­ние, чтобы не про­из­но­сить эту клят­ву. В кон­це кон­цов Сатур­нин, захва­чен­ный сво­им преж­ним союз­ни­ком Мари­ем, был убит по реше­нию сосло­вия всад­ни­ков.
  • 218Демо­крит вооб­ще поль­зу­ет­ся осо­бой любо­вью Цице­ро­на, воз­мож­но уна­сле­до­ван­ной от Ари­сто­те­ля, кото­рый так­же, даже кри­ти­куя Демо­кри­та, не скры­ва­ет вос­хи­ще­ния. Цице­рон посто­ян­но про­ти­во­по­став­ля­ет Демо­кри­та Эпи­ку­ру — Эпи­кур не при­ду­мал ниче­го ново­го, а лишь испор­тил заим­ст­во­ван­ное у Демо­кри­та. Ср. Div. II, 30 sqq.
  • 219В «Вос­по­ми­на­ни­ях о Сокра­те» Ксе­но­фон­та (Mem. I, 1, 13) Сократ гово­рит о физи­ках: τοῖς μαι­νομέ­νοις ὁμοίως διακεῖσ­θαι πρὸς ἀλλή­λους [они отно­си­лись друг к дру­гу, как безум­цы].
  • 220Эмпе­докл (при­бл. 493 — при­бл. 433) из сици­лий­ско­го Акра­ган­та сла­вил­ся экс­тра­ва­гант­ным поведе­ни­ем и пре­тен­до­вал на сверх­че­ло­ве­че­ские спо­соб­но­сти.
  • 221Ср. 10-ю гла­ву I кни­ги «Мета­фи­зи­ки» Ари­сто­те­ля по пово­ду «начал у физи­ков» (993а, особ. ψελ­λι­ζομένῃ γὰρ ἔοικεν ἡ πρώ­τη φι­λοσο­φία περὶ πάν­των, ἅτε νέα τε καὶ κατ’ ἀρχὰς οὖσα καὶ τὸ πρῶ­τον… [рас­суж­де­ния пер­вых фило­со­фов обо всем были вро­де дет­ско­го лепе­та, посколь­ку фило­со­фия была тогда моло­да, при самом сво­ем начине…]).
  • 222expli­ca­re содер­жит мета­фо­ру «раз­во­ра­чи­ва­ния»; ана­ло­гич­но неиз­вест­ное часто име­ну­ет­ся у Цице­ро­на «свер­ну­тым», «in­vo­lu­ta», ср. Orat. 102: «res in­vo­lu­tas de­fi­nien­do expli­ca­vi­mus» и ниже § 26: «qua­si in­vo­lu­ta». Идея посте­пен­но­го про­грес­са в чело­ве­че­ском позна­нии мира встре­ча­ет­ся уже у досо­кра­ти­ков, напри­мер, в сохра­нен­ном у Сто­бея (I, 94, 2—3; III, 635, 11—12) фраг­мен­те Ксе­но­фа­на Коло­фон­ско­го (DK fr. 18): οὔτοι ἀπ’ ἀρχῆς πάν­τα θεοὶ θνη­τοῖσ’ ὑπέ­δειξαν, ἀλλὰ χρό­νωι ζη­τοῦν­τες ἐφευ­ρίσ­κου­σιν ἄμει­νον [Боги не с само­го нача­ла откры­ли всё смерт­ным, но со вре­ме­нем они в сво­их поис­ках нахо­дят луч­шее].
  • 223Ср. Brut. 299, De Orat. II, 270; Off. I, 108. Гай Фан­ний, кон­сул 122 г., был авто­ром «Анна­лов», крат­кое изло­же­ние кото­рых соста­вил Брут, см. Att. XII, 5, 3. «Анна­лы» вклю­ча­ли речи пер­со­на­жей и живое изо­бра­же­ние зна­чи­тель­ных совре­мен­ни­ков Фан­ния.
  • 224Эта мета­фо­ра часто встре­ча­ет­ся у Цице­ро­на, когда речь идет о кри­ти­ке Новой Ака­де­мии со сто­ро­ны ее про­тив­ни­ков: Ср. здесь § 30: lu­cem eri­pe­re, Nat. deor. I, 16: noc­tem of­fun­de­re. Ср. у Авгу­сти­на (c. acad. II, 29): te­neb­rae quae pat­ro­nae Aca­de­mi­co­rum so­lent es­se.
  • 225Лакид из Кире­ны сме­нил Арке­си­лая на посту гла­вы Ака­де­мии в 241—240 г. и оста­вал­ся схо­лар­хом по край­ней мере до 224—223 г. Он умер в 206—205 г. Лакид изла­гал пись­мен­но скеп­ти­че­ские взгляды Арке­си­лая, кото­рый сам ниче­го не писал (как Кли­то­мах изла­гал Кар­не­ада).
  • 226О Геге­сине и Еван­дре, кро­ме имен, ниче­го не извест­но.
  • 227О фило­со­фе Гаг­ноне боль­ше ниче­го не извест­но (есть лишь упо­ми­на­ние како­го-то Агно­на у Квин­ти­ли­а­на (II, 17, 15)). Рид счи­та­ет, что его имя здесь — непра­виль­ная интер­пре­та­ция руко­пис­ной тра­ди­ции (текст в этом месте в любом слу­чае испор­чен), и пред­по­ла­га­ет, что сле­ду­ет читать «Эсхин», осно­вы­ва­ясь на пас­са­же из De orat. I, 45: «flo­ren­te Aca­de­mia, cum eam Char­ma­das et Cli­to­mac­hus et Ae­schi­nes ob­ti­ne­bant; erat etiam Met­ro­do­rus, qui cum il­lis una ip­sum il­lum Car­nea­dem di­li­gen­tius audie­rat».
  • 228Хар­мад (fl. c. 107) — Секст Эмпи­рик назы­ва­ет его, вме­сте с Фило­ном из Лариссы, осно­ва­те­лем «4-й Ака­де­мии» (Pyr. hyp. I, 220, 8). Он неод­но­крат­но упо­ми­на­ет­ся Цице­ро­ном как обра­зец истин­но­го ака­де­ми­че­ско­го крас­но­ре­чия: убеди­тель­но­го, но не выдаю­ще­го отно­ше­ния гово­ря­ще­го к изла­гае­мым взглядам (De orat. I, 84; ср. так­же: ibid. I, 46; II, 359; Or. I, 51).
  • 229Поми­мо это­го упо­ми­на­ния неиз­ве­стен.
  • 230Мет­ро­дор из Стра­то­ни­кеи, быв­ший сна­ча­ла эпи­ку­рей­цем, затем уче­ни­ком Кар­не­ада, упо­мя­нут у Дио­ге­на Лаэр­ция (X, 9) и у Цице­ро­на (De orat. I, 45).
  • 231Эта фра­за пред­по­ла­га­ет, что после смер­ти Фило­на такой недо­ста­ток воз­ник. Наряду с про­чи­ми свиде­тель­ства­ми эта фра­за цити­ру­ет­ся Глю­ке­ром в обос­но­ва­ние его (на мой взгляд, чрез­вы­чай­но убеди­тель­но­го) тези­са, что живая школь­ная тра­ди­ция в Ака­де­мии, с пре­ем­ст­вен­но­стью схо­лар­хов, обры­ва­ет­ся на Филоне (т. е., види­мо, с захва­том Афин Сул­лой).
  • 232Анти­патр из Тар­са (II в.) — пре­ем­ник Дио­ге­на Вави­лон­ско­го в каче­стве гла­вы стои­че­ской шко­лы и учи­тель Пане­тия. Фраг­мен­ты собра­ны в SVF III, 244—258.
  • 233Для тако­го важ­но­го и труд­но­го для пере­да­чи тер­ми­на, как κα­τάλη­ψις, Цице­рон употреб­ля­ет ком­би­на­цию даже не двух, а трех сино­ни­мов. Так же он посту­па­ет в Fin. III, 17: «Re­rum autem cog­ni­tio­nes (quas vel compre­hen­sio­nes vel per­cep­tio­nes vel, si haec ver­ba aut mi­nus pla­cent aut mi­nus in­tel­li­gun­tur, κα­ταλή­ψεις apel­le­mus li­cet)». Затруд­не­ние, с кото­рым стал­ки­ва­ет­ся здесь Цице­рон, не поте­ря­ло силы и для совре­мен­ных пере­вод­чи­ков, посколь­ку поня­тие, выра­жае­мое сло­вом κα­τάλη­ψις, вклю­ча­ет в себя и непо­сред­ст­вен­ное вос­при­я­тие пред­ме­та, и зна­ние о нем — это такое ясное и пол­ное вос­при­я­тие, кото­рое пол­но­стью и без иска­же­ний вби­ра­ет в себя вос­при­ни­мае­мый пред­мет, но при этом нуж­но еще пом­нить о его не-тож­де­ст­вен­но­сти зна­нию, от кото­ро­го оно отли­ча­ет­ся сво­ей непо­сред­ст­вен­но­стью, в то вре­мя как зна­ние есть резуль­тат созна­тель­ной обра­бот­ки «ката­леп­си­са», т. н. «согла­сия». Ср. Fin. V, 76: «An… quis­quam po­test pro­ba­re, quod per­cep­tum, quod compre­hen­sum, quod cog­ni­tum non ha­bet».
  • 234Грам­ма­ти­че­ски любо­пыт­ный обо­рот. Его гре­че­ский ори­ги­нал — ἐναρ­γέστε­ρον τῆς ἐναρ­γείας. Посколь­ку гре­че­ско­му Ge­ni­ti­vus com­pa­ra­tio­nis соот­вет­ст­ву­ет по-латы­ни Ab­la­ti­vus, а соот­вет­ст­ви­ем латин­ско­го абла­ти­ва в боль­шин­стве функ­ций явля­ет­ся гре­че­ский датель­ный падеж, Цице­рон и ста­вит гре­че­ское сло­во в датель­ном, имея в виду латин­ский ab­la­ti­vus com­pa­ra­tio­nis.
  • 235Про­бле­ма «оче­вид­но­сти» (ἐνάρ­γεια) игра­ла боль­шую роль в спо­ре о воз­мож­но­сти позна­ния через «пока­зав­ше­е­ся». Сто­и­ки исхо­ди­ли из того, что часть «пока­зав­ше­го­ся нам», будь то пред­став­шее чув­ству или уму, обла­да­ет неким осо­бым при­зна­ком несо­мнен­но­сти, кото­рый и может слу­жить кри­те­ри­ем их истин­но­сти и осно­ва­ни­ем для согла­сия, а сле­до­ва­тель­но, и для зна­ния. Ака­де­ми­ки оспа­ри­ва­ли нали­чие тако­го при­зна­ка вооб­ще; тем самым воз­ни­кал преж­де все­го вопрос о при­ро­де это­го «кри­те­рия». Сре­ди пред­ла­гав­ших­ся вари­ан­тов вид­ную роль игра­ла «оче­вид­ность». У Пла­то­на и Ари­сто­те­ля хотя и встре­ча­ет­ся при­ла­га­тель­ное ἐναρ­γής в смыс­ле «сам собой разу­ме­ю­щий­ся, не тре­бу­ю­щий дока­за­тельств, ясный», а у Ари­сто­те­ля и суще­ст­ви­тель­ное ἐνάρ­γεια (напр., De an. 418b, 24: πα­ρὰ τὴν τοῦ λό­γου ἐνάρ­γειαν) одна­ко эти выра­же­ния совер­шен­но не име­ют тех­ни­че­ско­го зна­че­ния и не свя­за­ны с тео­ри­ей позна­ния. Вооб­ще ἐνάρ­γεια счи­та­лась спе­ци­фи­че­ски эпи­ку­рей­ским поня­ти­ем. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет и рефе­рат на эту тему у Секс­та Эмпи­ри­ка, Adv. math. VII, 203 sqq. Он начи­на­ет­ся сло­ва­ми: ᾿Επί­κουρος δὲ δυεῖν ὄντων τῶν συ­ζυγούν­των ἀλλή­λοις πραγ­μά­των, φαν­τα­σίας καὶ δό­ξης, τού­των τὴν φαν­τα­σίαν, ἣν καὶ ἐνάρ­γειαν κα­λεῖ, διὰ παν­τὸς ἀλη­θῆ φη­σιν ὑπάρ­χειν… (216) πάν­των δὲ κρηπὶς καὶ θε­μέλιος ἡ ἐνάρ­γεια [Эпи­кур гово­рит, что при том, что есть две свя­зан­ные друг с дру­гом вещи, а имен­но, «пока­зав­ше­е­ся» и мне­ние, одна из них, а имен­но «пока­зав­ше­е­ся», кото­рое он назы­ва­ет так­же «оче­вид­но­стью», явля­ет­ся все­гда истин­ной… (216) А фун­да­мен­том и осно­ва­ни­ем все­го явля­ет­ся оче­вид­ность]. Но в про­дол­же­нии сво­его рас­ска­за Секст при­пи­сы­ва­ет тер­ми­но­ло­ги­че­ское употреб­ле­ние ἐναρ­γής «уче­ни­кам Ари­сто­те­ля и Фео­ф­ра­с­та и вооб­ще пери­па­те­ти­кам» (ibid. 217): Τοιοῦτο μὲν καὶ κα­τὰ τὸν ᾿Επί­κουρόν ἐστι κρι­τήριον· οἱ δὲ περὶ τὸν ᾿Αρισ­το­τέλη καὶ Θεόφ­ραστον καὶ κοινῶς οἱ Πε­ριπα­τητι­κοί, διτ­τῆς οὔσης κα­τὰ τὸ ἀνω­τάτω τῆς τῶν πραγ­μά­των φύ­σεως, ἐπεὶ τὰ μέν, κα­θὼς προ­εῖπον, αἰσθη­τά ἐστι τὰ δὲ νοητά, διτ­τὸν καὶ αὐτοὶ τὸ κρι­τήριον ἀπο­λείπου­σιν, αἴσθη­σιν μὲν τῶν αἰσθη­τῶν, νόη­σιν δὲ τῶν νοητῶν, κοινὸν δὲ ἀμφο­τέρων, ὡς ἔλε­γεν ὁ Θεόφ­ρασ­τος, τὸ ἐναρ­γές [Итак, таков кри­те­рий по Эпи­ку­ру. А уче­ни­ки Ари­сто­те­ля и Фео­ф­ра­с­та, и в целом пери­па­те­ти­ки, посколь­ку, как гово­ри­лось выше, вещи быва­ют дво­я­кой при­ро­ды (ведь одни, как я уже упо­ми­нал, чув­ст­вен­но вос­при­ни­мае­мые, а дру­гие — умо­по­сти­гае­мые), счи­та­ют, что и кри­те­рий дво­я­кий: для чув­ст­вен­но вос­при­ни­мае­мо­го — чув­ст­вен­ное вос­при­я­тие, для умо­по­сти­гае­мо­го — мыш­ле­ние, но общим для обо­их, как гова­ри­вал Фео­фраст, явля­ет­ся оче­вид­ное]. Исто­рия, рас­ска­зан­ная у Дио­ге­на Лаэр­ция (VII, 162), где сто­ик Ари­стон Хиос­ский вос­кли­ца­ет при виде быка, у кото­ро­го (оче­вид­но, при рас­се­че­нии для жерт­во­при­но­ше­ния) обна­ру­жи­лась мат­ка: οἴμοι, ἔφη, δέ­δοται ᾿Αρκε­σιλάῳ ἐπι­χεί­ρημα κα­τὰ τῆς ἐναρ­γείας [Горе мне! Арке­си­лай полу­чил аргу­мент про­тив оче­вид­но­сти!], как буд­то пока­зы­ва­ет, что во вре­ме­на Арке­си­лая сто­и­ки уже аргу­мен­ти­ро­ва­ли про­тив скеп­ти­че­ской пози­ции с точ­ки зре­ния «оче­вид­но­сти» (кото­рая явля­ет­ся, соб­ст­вен­но, точ­кой зре­ния обы­ден­но­го «здра­во­го смыс­ла», как свиде­тель­ст­ву­ет исто­рия об Ари­стоне, сле­дую­щая у Дио­ге­на непо­сред­ст­вен­но вслед за этой (ibid. 163): «А когда один ака­де­мик уве­рял, буд­то нет пости­гаю­щих пред­став­ле­ний, он спро­сил: “Так и соседа сво­его ты не видишь?” Тот отве­тил: “Нет”, а Ари­стон ска­зал: “Кто же тебя осле­пил? Кто отнял сия­ние зре­нья?”»). Для более позд­них вре­мен ср. так­же утвер­жде­ние, что Антиох пере­шел от скеп­ти­циз­ма к дог­ма­тиз­му, «побеж­ден­ный оче­вид­но­стью», напри­мер, Плу­тарх в био­гра­фии Цице­ро­на (4, 1—2): ἤδη γὰρ ἐξίσ­τα­το τῆς νέας λε­γομέ­νης ᾿Ακα­δημείας ὁ ᾿Αντίο­χος καὶ τὴν Καρ­νεάδου στά­σιν ἐγκα­τέλει­πεν, εἴτε καμπτό­μενος ὑπὸ τῆς ἐναρ­γείας καὶ τῶν αἰσθή­σεων, εἴτε… [Тогда Антиох уже вышел из так назы­вае­мой новой Ака­де­мии и оста­вил сто­ро­ну Кар­не­ада, то ли убеж­ден­ный оче­вид­но­стью и пока­за­ни­я­ми чувств, то ли…]. Ана­ло­гич­ным обра­зом отступ­ле­ние Фило­на в его «Рим­ских кни­гах» от преж­ней пози­ции объ­яс­ня­ет­ся во фраг­мен­те Нуме­ния, сохра­нен­ном у Евсе­вия (Praep. ev. XIV, 9, 1—2), тем, что «его отвра­ти­ла оче­вид­ность и согла­со­ван­ность впе­чат­ле­ний» (ἡ δὲ τῶν πα­θημά­των αὐτὸν ἀνέστρε­φεν ἐνάρ­γειά τε καὶ ὁμο­λογία).
  • 236Под­бор­ку и интер­пре­та­цию свиде­тельств о «рим­ских нов­ше­ствах» Фило­на см. у Глю­ке­ра, с. 64—90. О них, оче­вид­но, вкрат­це шла речь в утра­чен­ной преды­ду­щей кни­ге «Катул», но в целом, как спе­ци­аль­но ука­зы­ва­ет Цице­рон, они не явля­ют­ся пред­ме­том рас­смот­ре­ния в насто­я­щем трак­та­те.
  • 237Это клю­че­вое опре­де­ле­ние «пока­зав­ше­го­ся, доступ­но­го пости­же­нию» при­во­дит­ся мно­го­крат­но у Секс­та Эмпи­ри­ка (Adv. math. VII, 248, 255, 402, 410; XI, 183, Pyr. hyp. II, 4, а так­же VIII, 86 и Pyr. hyp. III, 42 в сокра­щен­ной фор­ме), а так­же у Дио­ге­на Лаэр­ция (VII, 46, 50). Под­бор­ку фраг­мен­тов с рас­ши­рен­ным кон­тек­стом см. у Хюль­зе­ра, fr. 329—341. Гре­че­ский текст по Adv. math. VII, 248: οὐδὲ συγ­κα­τατί­θεν­ται αὐτῇ. κα­ταληπ­τικὴ δέ ἐστιν ἡ (sc. φαν­τα­σία) ἀπὸ ὑπάρ­χον­τος καὶ κατ’ αὐτὸ τὸ ὑπάρ­χον ἐνα­πομε­μαγ­μέ­νη καὶ ἐνα­πεσφρα­γισ­μέ­νη, ὁποία οὐκ ἂν γέ­νοιτο ἀπὸ μὴ ὑπάρ­χον­τος.
  • 238iudi­cium пере­во­дит κρι­τήριον. «Κα­ταληπ­τικὴ φαν­τα­σία» счи­та­лась «кри­те­ри­ем позна­ния», т. е. спо­со­бом отли­чать истин­ное от неистин­но­го в опы­те и тем самым при­хо­дить к зна­нию. Филон защи­щал, оче­вид­но, в сво­их «рим­ских кни­гах» воз­мож­ность «инту­и­тив­но­го» позна­ния, неза­ви­си­мо­го от опы­та. Этот «пла­то­нов­ский» язык в I в. был, види­мо, уже почти непо­ня­тен. Антиох воз­ра­жа­ет, что если опыт не откры­ва­ет путей к зна­нию (а имен­но это отри­ца­ют те, кто отри­ца­ет суще­ст­во­ва­ние κα­ταληπ­τικὴ φαν­τα­σία), то, сле­до­ва­тель­но, ника­кое зна­ние чело­ве­ку и недо­ступ­но.
  • 239Клас­си­че­ские при­ме­ры недо­сто­вер­но­сти чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия, дожив­шие от глу­бо­чай­шей древ­но­сти до фило­со­фии Ново­го вре­ме­ни: напо­ло­ви­ну погру­жен­ное в воду вес­ло, кото­рое зре­нию кажет­ся сло­ман­ным, в то вре­мя как ося­за­ние спо­соб­но под­твер­дить, что оно целое и пря­мое, и шея голу­бя, кото­рая в раз­ных пово­ротах отли­ва­ет раз­ны­ми цве­та­ми, в то вре­мя как древ­ние были убеж­де­ны, что каж­дая вещь име­ет свой «есте­ствен­ный», «насто­я­щий» цвет.
  • 240Здесь под­ни­ма­ет­ся вопрос о «стан­дарт­ных усло­ви­ях» вос­при­я­тия, кото­рые мог­ли бы гаран­ти­ро­вать необ­ман­ность полу­чае­мых при этих усло­ви­ях впе­чат­ле­ний. Прин­ци­пи­аль­ное суще­ст­во­ва­ние таких усло­вий — ответ сто­и­ков на мно­го­чис­лен­ные при­ме­ры обма­на чувств, но более точ­ное их опре­де­ле­ние натал­ки­ва­ет­ся на мно­го­чис­лен­ные труд­но­сти.
  • 241Ср. у Sext. Emp. Adv. math. VII, 258, в свя­зи с тем, что не вся­кая κα­ταληπ­τικὴ φαν­τα­σία явля­ет­ся кри­те­ри­ем позна­ния, а толь­ко «если ей ничто не пре­пят­ст­ву­ет»; смысл аргу­мен­та в том, что вся­кий чело­век «от при­ро­ды» стре­мит­ся достичь имен­но тако­го пости­же­ния: πᾶς ἄνθρω­πος, ὅταν τι σπου­δάζῃ με­τὰ ἀκρι­βείας κα­ταλαμ­βά­νεσ­θαι, τὴν τοιαύτην φαν­τα­σίαν ἐξ ἑαυτοῦ με­ταδιώκειν φαίνε­ται, οἷον ἐπὶ τῶν ὁρα­τῶν, ὅταν ἀμυδ­ρὰν λαμ­βάνῃ τοῦ ὑπο­κειμέ­νου φαν­τα­σίαν. ἐντεί­νει γὰρ τὴν ὄψιν καὶ σύ­νεγ­γυς ἔρχε­ται τοῦ ὁρω­μένου ὡς τέ­λεον μὴ πλα­νᾶσ­θαι, πα­ρατ­ρί­βει τε τοὺς ὀφθαλ­μοὺς καὶ κα­θόλου πάν­τα ποιεῖ, μέχ­ρις ἂν τρανὴν καὶ πληκ­τικὴν σπάσῃ τοῦ κρι­νομέ­νου φαν­τα­σίαν, ὡς ἐν ταύτῃ κει­μένην θεω­ρῶν τὴν τῆς κα­ταλή­ψεως πίσ­τιν [Вся­кий чело­век, судя по все­му, сам по себе стре­мит­ся имен­но к тако­му виде­нию, когда хочет узнать что-нибудь точ­но. Вот, напри­мер, когда речь идет о види­мых вещах и чело­век видит нуж­ный ему пред­мет неяс­но. В таком слу­чае он напря­га­ет зре­ние, под­хо­дит побли­же к пред­ме­ту, чтобы не оши­бить­ся изда­ле­ка, и про­ти­ра­ет гла­за, и вооб­ще дела­ет все, пока не добьет­ся ясно­го и несо­мнен­но­го виде­ния пред­ме­та, как бы видя в нем гаран­тию пости­же­ния].
  • 242Стои­че­скую защи­ту совер­шен­ства чело­ве­че­ских чувств см. в цице­ро­нов­ском трак­та­те «О при­ро­де богов» (II, 142—146).
  • 243emi­nen­tia употреб­ля­ет­ся в зна­че­нии «ярко осве­щен­но­го», а пото­му «высту­паю­ще­го» места на кар­тине, в то вре­мя как «тень» ино­гда обо­зна­ча­ет­ся как «впа­ди­на», re­ces­sum. См. De orat. III, 101: «ha­beat il­la in di­cen­do ad­mi­ra­tio et sum­ma laus umbram ali­quem et re­ces­sum, quo ma­gis il­lud quod erit il­lu­mi­na­tum, exsta­re at­que emi­ne­re vi­dea­tur» [Пусть это вос­хи­ще­ние и выс­шая похва­ла крас­но­ре­чию <име­ет­ся в виду вос­кли­ца­ние «луч­ше не ска­жешь!»> сто­ят рядом с тене­вы­ми, низин­ны­ми места­ми, чтобы то, что ярче все­го осве­ще­но, силь­нее выде­ля­лось и высту­па­ло]; Tusc. III, 3: «nul­lam emi­nen­tem ef­fi­giem vir­tu­tis, sed adumbra­tam ima­gi­nem glo­riae» [не сия­ю­щее ото­б­ра­же­ние доб­ро­де­те­ли, а туск­лое подо­бие сла­вы].
  • 244Тра­гедия Паку­вия.
  • 245Тра­гедия Энния.
  • 246tac­tus in­te­rior — поня­тие фило­со­фии кире­на­и­ков, кото­рые счи­та­ли, что един­ст­вен­ное, в чем мы не можем обма­ны­вать­ся, есть наши внут­рен­ние ощу­ще­ния боли или наслаж­де­ния, кото­рые они опи­сы­ва­ли как про­дол­же­ние внут­ри нас чув­ства ося­за­ния, веро­ят­но, пото­му, что ося­за­ние, по Ари­сто­те­лю, един­ст­вен­ное наше в бук­валь­ном смыс­ле непо­сред­ст­вен­ное чув­ство, в том смыс­ле, что оно осу­ществля­ет­ся, по его мне­нию, через пря­мой кон­такт субъ­ек­та и объ­ек­та, без посредую­щей среды. Что поня­тие «внут­рен­не­го ося­за­ния» может слу­жить аргу­мен­том в спо­ре о досто­вер­но­сти впе­чат­ле­ний, сомни­тель­но, посколь­ку речь явно идет о раз­ной досто­вер­но­сти (субъ­ек­тив­ной и объ­ек­тив­ной), тем не менее мож­но утвер­ждать, что боль и наслаж­де­ние суть два рода чув­ст­вен­ных впе­чат­ле­ний, кото­рые ни при каких обсто­я­тель­ствах нель­зя пред­ста­вить нераз­ли­чен­ны­ми — а имен­но аргу­мент о нераз­ли­чи­мо­сти вос­при­я­тий и опро­вер­га­ет сей­час Лукулл.
  • 247Соб­ст­вен­но чув­ства вос­при­ни­ма­ют толь­ко «белиз­ну», «сла­дость» и т. п. Свя­зать их с опре­де­лен­ным пред­ме­том есть уже суж­де­ние (ἀξίωμα), т. е. дело разу­ма. И толь­ко суж­де­ние может быть истин­ным или лож­ным. Это подроб­но объ­яс­ня­ет уже Ари­сто­тель в 3-й кни­ге «О душе». В том же ари­сто­телев­ском трак­та­те обсуж­да­ет­ся и воз­мож­ность sen­sus com­mu­nis — чув­ства, обоб­щаю­ще­го пока­за­ния отдель­ных чувств. Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 345 sq: αἰσθή­σεσι μὲν οὖν μό­ναις λα­βεῖν τἀληθὲς οὐ δύ­ναται… φύ­σει γάρ εἰ­σιν ἄλο­γοι, καὶ πλέον τοῦ τυ­ποῦσ­θαι πρὸς τῶν φαν­ταστῶν μὴ δυ­νάμε­ναι παν­τε­λῶς ἄθε­τοι κα­θεσ­τᾶ­σι πρὸς εὕρε­σιν τἀλη­θοῦς. οὐ γὰρ μό­νον λευ­καν­τι­κῶς ἢ γλυ­καν­τι­κῶς δεῖ κι­νεῖσ­θαι τὸ λη­ψόμε­νον τἀληθὲς ἐν τοῖς ὑπο­κειμέ­νοις, ἀλλὰ καὶ εἰς φαν­τα­σίαν ἀχθῆ­ναι τοῦ τοιούτου πράγ­μα­τος “τοῦ­το λευ­κόν ἐστι” καὶ “τοῦ­το γλυ­κύ ἐστιν”… τῷ δὲ τοιούτῳ πράγ­μα­τι οὐκέ­τι τῆς αἰσθή­σεως ἔργον ἐστὶν ἐπι­βάλ­λειν… συν­θέ­σεώς τε δεῖ καὶ μνή­μης πρὸς ἀντί­ληψιν τῶν ὑπο­κειμέ­νων, οἷον ἀνθρώ­που, φυ­τοῦ, τῶν ἐοικό­των. χρώ­μα­τος γὰρ με­τὰ με­γέθους καὶ σχή­μα­τος καὶ ἄλ­λων τι­νῶν ἰδιωμά­των σύν­θε­σίς ἐστιν ὁ ἄνθρω­πος, συν­θεῖ­ναι δέ τι μνη­μο­νικῶς οὐ δύ­ναται ἡ αἴσθη­σις διὰ τὸ μή­τε χρῶ­μα μή­τε χυ­μὸν μή­τε φωνὴν εἶναι τὴν ἐπι­σύν­θε­σιν, ὧν μό­νον ἀντι­ληπ­τι­κή ἐστιν ἡ αἴσθη­σις [чув­ства сами по себе не спо­соб­ны вос­при­ни­мать истин­ное… ведь они по при­ро­де сво­ей лише­ны разу­ма и ни на что не спо­соб­ны, кро­ме того, чтобы вос­при­ни­мать отпе­чат­ки того, что им пред­ста­ет; поэто­му они совер­шен­но не при­спо­соб­ле­ны для того, чтобы отыс­ки­вать исти­ну: ведь то, что мог­ло бы вос­при­ни­мать истин­ность в пред­ме­тах вос­при­я­тия, долж­но не про­сто испы­ты­вать ощу­ще­ние белиз­ны или сла­до­сти, но и при­хо­дить к тако­му пред­став­ле­нию: «это — белое» или «это — слад­кое»… Но тако­го рода пред­ме­ты — вовсе не дело чувств… Для того, чтобы вос­при­нять пред­мет, т. е. чело­ве­ка, рас­те­ние и т. п., нуж­ны спо­соб­ность соче­та­ния и память. Ведь «чело­век» — это соче­та­ние цве­та с раз­ме­ром, фор­мой и про­чи­ми свой­ства­ми, чув­ство же не спо­соб­но соче­тать все это с помо­щью памя­ти, посколь­ку резуль­тат тако­го соче­та­ния — не цвет, не вкус, не звук, а чув­ство спо­соб­но вос­при­ни­мать толь­ко такие вещи].
  • 248Это тра­ди­ци­он­ное опре­де­ле­ние, встре­чаю­ще­е­ся во мно­гих гре­че­ских текстах: ἄνθρω­πος = ζῶον λο­γικὸν θνη­τὸν, νοῦ καὶ ἐπι­στή­μης δεκ­τι­κόν [чело­век — разум­ное смерт­ное живое суще­ство, спо­соб­ное при­об­ре­сти ум и зна­ние].
  • 249Память о лож­ном невоз­мож­на пото­му, что «лож­ное» в этих текстах трак­ту­ет­ся как «несу­ще­ст­ву­ю­щее». Эти про­бле­мы обсуж­дал еще Пла­тон в «Софи­сте» и «Теэте­те».
  • 250Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 373: ἀναι­ρεῖται μὲν μνή­μη, θη­σαυρισ­μὸς οὖσα φαν­τα­σιῶν, ἀναι­ρεῖται δὲ πᾶ­σα τέχ­νη· σύσ­τη­μα γὰρ ἦν καὶ ἄθροισ­μα κα­ταλή­ψεων [уни­что­жа­ет­ся память, посколь­ку она — копил­ка пред­став­ле­ний, уни­что­жа­ет­ся и вся­кое ремес­ло: ведь оно пред­став­ля­ет из себя систе­му и набор пред­став­ле­ний].
  • 251Ср. Sext. Emp. Adv. math. VIII, 280: οὐδὲν διοίσει τῆς ἀτεχ­νίας ἡ τέχ­νη [искус­ность не будет ничем отли­чать­ся от неис­кус­но­сти]. Не сле­ду­ет забы­вать, что ar­ti­fex — это не рус­ское «ремес­лен­ник», а любой «спе­ци­а­лист», будь то сапож­ник или гео­метр. Так и для ars самым близ­ким, хотя и сти­ли­сти­че­ски невоз­мож­ным, пере­во­дом было бы, навер­ное, «спе­ци­аль­ность».
  • 252Деле­ние τέχ­ναι на «тео­ре­ти­че­ские» и «прак­ти­че­ские» мож­но най­ти уже у Пла­то­на и Ари­сто­те­ля.
  • 253cog­ni­tio здесь пере­да­ет гре­че­ское θεω­ρία, а не κα­τάλη­ψις.
  • 254Здесь идея κα­τάλη­ψις пере­да­ет­ся уже четырь­мя сино­ни­ма­ми!
  • 255ad­sen­sus «согла­сил­ся» употреб­ле­но здесь в тех­ни­че­ском смыс­ле зено­нов­ско­го опре­де­ле­ния (см. ниже, § 145).
  • 256С этим опи­са­тель­ным обо­зна­че­ни­ем τέ­λος ср. Fin. I, 11: «qui sit fi­nis, quid extre­mum, quid ul­ti­mum quo sint om­nia… con­si­lia re­fe­ren­da».
  • 257Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 259—260: φαν­τα­σίαν εἶναι κρι­τήριον, τῆς φύ­σεως οἱονεὶ φέγ­γος ἡμῖν πρὸς ἐπίγ­νω­σιν τῆς ἀλη­θείας τὴν αἰσθη­τικὴν δύ­ναμιν ἀνα­δούσης καὶ τὴν δι’ αὐτῆς γι­νομέ­νην φαν­τα­σίαν. ἄτο­πον οὖν ἐστι το­σαύτην δύ­ναμιν ἀθε­τεῖν καὶ τὸ ὥσπερ φῶς αὑτῶν ἀφαι­ρεῖσ­θαι […пред­став­ле­ние есть кри­те­рий, посколь­ку при­ро­да ода­ри­ла нас спо­соб­но­стью чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия и воз­ни­каю­щим бла­го­да­ря ей пред­став­ле­ни­ем слов­но све­том для рас­по­зна­ния исти­ны. Так что неле­по было бы отвер­гать столь важ­ную спо­соб­ность и как бы лишать самих себя све­та].
  • 258Ср. опре­де­ле­ние логи­че­ско­го выво­да в посвя­щен­ной сто­и­кам кни­ге Дио­ге­на Лаэр­ция (VII, 45): λό­γον διὰ τῶν μᾶλ­λον κα­ταλαμ­βα­νομέ­νων τὸ ἧττον κα­ταλαμ­βα­νόμε­νον πε­ραίνον­τα [рас­суж­де­ние, опре­де­ля­ю­щее менее ясное через более ясное]. В цице­ро­нов­ском пере­во­де теря­ет­ся срав­ни­тель­ная сте­пень, общая у Дио­ге­на с клас­си­че­ским ари­сто­телев­ским опре­де­ле­ни­ем во «Вто­рой ана­ли­ти­ке» (71b, 17—22), где гово­рит­ся, что пред­по­сыл­ки γνω­ριμώ­τερα и πρό­τερα по срав­не­нию с выво­дом.
  • 259Анти­патр из Тар­са, сто­ик.
  • 260Гор­тен­сий гово­рил об этом, оче­вид­но, в несо­хра­нив­шей­ся кни­ге «Катул». Ср. кн. 1, § 45: «ita­que Ar­ce­si­las ne­ga­bat es­se quic­quam quod sci­ri pos­set, ne il­lud qui­dem ip­sum quod Soc­ra­tes si­bi re­li­quis­set, ut ni­hil sci­re se sci­ret». Ср. так­же Sext. Emp. Adv. math. VIII, 281, а так­же (один из мно­гих воз­мож­ных при­ме­ров) Pyr. hyp. I, 14: καὶ ἡ φωνὴ ‘οὐδέν ἐστιν ἀλη­θές’ ὁμοίως, οὕτως καὶ ἡ ‘οὐδὲν μᾶλ­λον’ με­τὰ τῶν ἄλ­λων καὶ ἑαυτήν φη­σι μὴ μᾶλ­λον εἶναι καὶ διὰ τοῦ­το τοῖς ἄλ­λοις ἑαυτὴν συμ­πε­ριγ­ρά­φει. [Рече­ние «не более (одно, чем про­ти­во­по­лож­ное)» гово­рит, что и оно само, вме­сте со все­ми осталь­ны­ми, «не более», и тем самым отме­ня­ет само себя вме­сте со все­ми осталь­ны­ми]. Ср. так­же ibid. 206: περὶ πα­σῶν γὰρ τῶν σκεπ­τι­κῶν φω­νῶν ἐκεῖ­νο χρὴ προ­ειλη­φέναι, ὅτι περὶ τοῦ ἀλη­θεῖς αὐτὰς εἶναι πάν­τως οὐ διαβε­βαιούμε­θα, ὅπου γε καὶ ὑφ’ ἑαυτῶν αὐτὰς ἀναι­ρεῖσ­θαι λέ­γομεν δύ­νασ­θαι, συμ­πε­ριγ­ρα­φομέ­νας ἐκεί­νοις περὶ ὧν λέ­γον­ται [Обо всех скеп­ти­че­ских рече­ни­ях сле­ду­ет зара­нее знать, что мы совер­шен­но не утвер­жда­ем, буд­то они истин­ны, посколь­ку мы же сами гово­рим, что они спо­соб­ны уни­что­жать сами себя, отме­няя себя вме­сте с тем, к чему они при­ме­ня­ют­ся].
  • 261pres­sius здесь в смыс­ле боль­шей логи­че­ской стро­го­сти. Ср. сохра­нен­ный у Нония Мар­цел­ла фраг­мент цице­ро­нов­ско­го «Гор­тен­сия» (Non. p. 364, 21): «quis te aut est aut fuit um­quam in par­tiun­dis re­bus, in de­fi­niun­dis, in expli­can­dis pres­sior?» Так­же Tusc. IV, 14: «ita­que eas de­fi­niunt pres­sius». Ср. так­же употреб­ле­ние само­го гла­го­ла «pre­me­re» (Nat. deor. II, 20): «Haec enim quae di­la­tan­tur a no­bis Ze­no hic pre­me­bat» (сле­ду­ет сведе­ние про­бле­мы к сил­ло­гиз­му). Ниже в § 109 Цице­рон в сво­ей ответ­ной речи иро­ни­че­ски сошлет­ся на это «pres­sius»).
  • 262Это опре­де­ле­ние κρι­τήριον как того, из чего фило­со­фия долж­на исхо­дить (а τέ­λος как того, к чему она долж­на при­хо­дить), может слу­жить одним из объ­яс­не­ний того, поче­му Aca­de­mi­ca ока­за­лись пер­вы­ми в ряду трак­та­тов, кото­рые были заду­ма­ны как систе­ма­ти­че­ское изло­же­ние всех «частей фило­со­фии» на латин­ском язы­ке.
  • 263Это нуж­но, види­мо, пони­мать как ука­за­ние на порядок аргу­мен­тов в том сочи­не­нии Антио­ха, кото­рое Лукулл изла­га­ет в сво­ей речи (или, при­дер­жи­ва­ясь усло­вий игры, порядок аргу­мен­тов в его кон­спек­тах), а так­же харак­те­ри­сти­ку этих аргу­мен­тов, «несо­мнен­но, крас­но­ре­чи­вых, но несколь­ко более слож­ных, так как исполь­зу­ю­щих так­же физи­ку».
  • 264Ср. выше § 16 и комм. 224.
  • 265Выше Цице­рон сооб­щил нам, что ad­pe­ti­tio пере­во­дит стои­че­ский тер­мин ὁρμή. Но о «стрем­ле­нии» в ана­ло­гич­ной свя­зи рас­суж­дал еще Ари­сто­тель, у кото­ро­го оно име­ну­е­ся ὄρε­ξις. О том, что вся­кое дви­же­ние пред­по­ла­га­ет стрем­ле­ние, а вся­кое стрем­ле­ние — воздей­ст­вие на чув­ст­ву­ю­щую спо­соб­ность («пока­зав­ше­е­ся», «фан­та­сия» — Ари­сто­тель исполь­зу­ет то же самое сло­во), чита­ем в трак­та­те «О душе», 433b: ὅλως μὲν οὖν… ᾗ ὀρεκ­τι­κὸν τὸ ζῷον, ταύτῃ αὑτοῦ κι­νητι­κόν· ὀρεκ­τι­κὸν δὲ οὐκ ἄνευ φαν­τα­σίας· φαν­τα­σία δὲ πᾶ­σα ἢ λο­γισ­τικὴ ἢ αἰσθη­τική. ταύ­της μὲν οὖν καὶ τὰ ἄλ­λα ζῷα με­τέχει [В целом живое суще­ство постоль­ку спо­соб­но к само­дви­же­нию, посколь­ку обла­да­ет спо­соб­но­стью стрем­ле­ния. Спо­соб­ность же стрем­ле­ния не может суще­ст­во­вать без «пока­зав­ше­го­ся». А вся­кое пока­зав­ше­е­ся есть пока­зав­ше­е­ся либо разу­му, либо чув­ству. Это послед­нее свой­ст­вен­но и про­чим <поми­мо чело­ве­ка> живым суще­ствам].
  • 266Mens здесь не про­сто «ум», а цели­ком «душа» — ср. сохра­нен­ную у Сто­бея (Ed. I, 828) цита­ту из сто­и­ка Ари­сто­на: ψυχὴν… πηγὴν αἰσθή­σεων. Душа, то есть прин­цип жиз­ни, разу­ме­ет­ся, явля­ет­ся источ­ни­ком ощу­ще­ний, посколь­ку нежи­вое не ощу­ща­ет. Ср. цита­ту из «Туску­лан­ских бесед» в сле­дую­щем ком­мен­та­рии.
  • 267Ари­сто­тель неод­но­крат­но гово­рит, что древ­ние фило­со­фы отож­дествля­ли мыш­ле­ние с ощу­ще­ни­ем. См. Met. 1009b, 12, при­веден­ное в комм. 133. В трак­та­те «О душе» он реши­тель­но выска­зы­ва­ет­ся про­тив это­го мне­ния, гово­ря, что мыш­ле­ние и ощу­ще­ние отнюдь не одно и то же, и в то же вре­мя неод­но­крат­но рас­суж­да­ет о том, что «пока­зав­ше­е­ся» для ума — то же, что ощу­ще­ние для спо­соб­но­сти чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия, т. е. что мыш­ле­ние про­ис­хо­дит не ина­че, чем в фор­мах «пока­зав­ше­го­ся», а источ­ник «пока­зав­ше­го­ся» лежит в ощу­ще­ни­ях. Неуди­ви­тель­но, что после­дую­щие фило­со­фы часто вычи­ты­ва­ли из Ари­сто­те­ля не столь­ко декла­ра­тив­ное отде­ле­ние ума от про­чих спо­соб­но­стей души, сколь­ко убеди­тель­ное обос­но­ва­ние его зави­си­мо­сти от них. Что каса­ет­ся тек­стов, где поня­тия души и ощу­ще­ния не разде­ля­ют­ся, см. еще D. L. IX, 51 о Про­та­го­ре: ἔλε­γέ τε μηδὲν εἶναι ψυχὴν πα­ρὰ τὰς αἰσθή­σεις, κα­θὰ καὶ Πλά­των φησὶν ἐν Θεαιτή­τῳ [Он гово­рил, что душа не явля­ет­ся чем-то еще поми­мо чувств, как гово­рит и Пла­тон в «Теэте­те»], Sext. Emp. Adv. math. VII, 350: οἱ μὲν διαφέ­ρειν αὐτὴν τῶν αἰσθή­σεων, ὡς οἱ πλείους, οἱ δὲ αὐτὴν εἶναι τὰς αἰσθή­σεις, κα­θάπερ διά τι­νων ὀπῶν τῶν αἰσθη­τηρίων προ­κύπ­του­σαν, ἧς στά­σεως ἦρξε Στρά­των τε ὁ φυ­σικὸς καὶ Αἰνη­σίδη­μος [Одни, и таких боль­шин­ство, счи­та­ли, что она отли­ча­ет­ся от чувств, а дру­гие — что чув­ства — это и есть душа, кото­рая выгляды­ва­ет из орга­нов чувств, слов­но из окон; эту пар­тию воз­гла­ви­ли физик Стра­тон и Эне­сидем]. С этим ср. Tusc. I, 46: «ut fa­ci­le in­tel­le­gi po­test ani­mum et vi­de­re et audi­re; non eas par­tes quae qua­si fe­nestrae sunt ani­mi, qui­bus ta­men sen­ti­re ni­hil queat mens, ni­si id agat et ad­sit» [Так что лег­ко мож­но понять, что видит и слы­шит душа, а не те части, кото­рые явля­ют­ся как бы окна­ми души и через кото­рые ум ниче­го не может ощу­тить, если не будет актив­но участ­во­вать и при­сут­ст­во­вать]. Любо­пыт­но место у Секс­та Эмпи­ри­ка, где он на необ­хо­ди­мой свя­зи мыш­ле­ния и ощу­ще­ния стро­ит (для опро­вер­же­ния дог­ма­ти­ков) пара­докс, состо­я­щий в том, что если мыш­ле­ние при­во­дит­ся в дви­же­ние ощу­ще­ни­ем, а сле­до­ва­тель­но, явля­ет­ся само чув­ст­вен­ным вос­при­я­ти­ем, то, будучи чув­ст­вен­ным вос­при­я­ти­ем, оно непри­част­но разу­му; тем самым дости­га­ет­ся про­ти­во­ре­чие с опре­де­ле­ни­ем. См. Sext. Emp. Adv. math. VII, 356: καὶ ἡ διάνοια, εἰ τὸ ἑκάσ­της αἰσθή­σεως ἀνα­λαμ­βά­νει πά­θος, αἰσθη­τικῶς κι­νεῖται, αἰσθη­τικῶς δὲ κι­νουμέ­νη αἴσθη­σίς ἐστιν, αἴσθη­σις δὲ οὖσα ἄλο­γός ἐστιν. В этом рас­суж­де­нии вид­но, как мно­гим вся дис­кус­сия в сво­ей тер­ми­но­ло­гии и под­хо­дах обя­за­на Ари­сто­те­лю, той части его уче­ния, кото­рая до нас дошла в трак­та­тах «О душе» и Par­va Na­tu­ra­lia.
  • 268Ср. Fin. III, 33: «cum­que re­rum no­tio­nes in ani­mis fiant, si aut usu ali­quid cog­ni­tum sit, aut co­niunctio­ne, aut si­mi­li­tu­di­ne, aut col­la­tio­ne ra­tio­nis…».
  • 269Ср. Cic. Top. 31: «no­tio­nem ap­pel­lo quod Grae­ci tum ἔν­νοιαν, tum πρό­ληψιν vo­cant». B XIX в. при­ня­то было упре­кать Цице­ро­на в фило­соф­ском неве­же­стве за объ­еди­не­ние под одним латин­ским сло­вом, т. е. утвер­жде­ние сино­ни­мич­но­сти, этих двух поня­тий; так, в част­но­сти, Мадвиг в сво­ем изда­нии De fi­ni­bus. Но уже Рид в ком­мен­та­рии к наше­му месту заме­ча­ет, что, хотя сто­и­ки и раз­ли­ча­ли προ­λήψεις как поня­тия, кото­рые неиз­беж­но фор­ми­ру­ют­ся у людей с само­го ран­не­го воз­рас­та на осно­ва­нии опы­та, без спе­ци­аль­ных уси­лий разу­ма, и ἔν­νοιαι, кото­рые непре­мен­но это­го уси­лия тре­бу­ют, но это не меша­ло им опре­де­лять προ­λήψεις как φυ­σικαί (есте­ствен­ные) или κοιναί (общие всем людям) ἔν­νοιαι, и затем употреб­лять для них при слу­чае про­сто сло­во ἔν­νοιαι, без (под­ра­зу­ме­вае­мых) при­ла­га­тель­ных. F. H. Sandbach посвя­тил этим поня­ти­ям спе­ци­аль­ную ста­тью (En­noia and pro­lep­sis in the Stoic Theo­ry of Knowled­ge / A. A. Long (ed.) // Prob­lems in Stoi­cism. Lon­don, 1971. P. 22—37), так­же под­твер­ждаю­щую закон­ность цице­ро­нов­ско­го употреб­ле­ния. Sandbach обра­ща­ет вни­ма­ние так­же на то, что тер­мин πρό­ληψις — по про­ис­хож­де­нию эпи­ку­рей­ский и может слу­жить при­ме­ром того, как элли­ни­сти­че­ские шко­лы в ходе поле­ми­ки заим­ст­во­ва­ли друг у дру­га тер­ми­ны; в самом деле, оче­вид­но, что для Цице­ро­на суще­ст­ву­ет некое фило­соф­ское «койне», lin­gua fran­ca, на кото­ром сто­ик может бесе­до­вать с ака­де­ми­ком и эпи­ку­рей­цем, и имен­но ана­лог это­го язы­ка Цице­рон стре­мил­ся создать на латы­ни. Sandbach при­во­дит инте­рес­ный пас­саж из Аэтия (Plac. IV, 11 = SVF II, 83), в кото­ром разъ­яс­ня­ет­ся раз­ни­ца меж­ду ἔν­νοια и πρό­ληψις. Вооб­ще, этот отры­вок, объ­яс­ня­ю­щий, как созда­ют­ся поня­тия, пред­став­ля­ет близ­кую парал­лель к наше­му месту, поэто­му име­ет смысл при­ве­сти гре­че­ский текст: Οἱ Στωικωί φα­σι· ὅταν γεν­νη­θη ὁ ἄνθρω­πος, ἔχει τὸ ἡγε­μο­νικὸν μέ­ρος τῆς ψυ­χῆς ὥσπερ χαρ­τίον εὐερ­γὸν εἰς ἀπογ­ρα­φήν. εἰς τοῦ­το μίαν ἐκάσ­την τῶν ἐν­νοιῶν ἐνα­πογ­ρά­φεται. πρῶ­τος δὲ τῆς ἀναγ­ρα­φῆς τρό­πος ὁ διὰ τῶν αἰσθή­σεων· αἰσθα­νόμε­νοι γάρ τί­νος οἷον λευ­κοῦ, ἀπελ­θιόν­τος αὐτου μνή­μην ἔχου­σιν· ὅταν δ’ ὁμοειδεῖς πολ­λαὶ μνῆ­μαι γέ­νων­ται, τό­τε φαμὲν ἔχειν ἐμπει­ρίαν· ἐμπει­ρία γάρ ἐστι τὸ τῶν ὁμοειδῶν <φαν­τα­σιῶν> πλῆ­θος, τῶν δ’ἐν­νοιῶν αἱ μὲν φυ­σικῶς γί­νον­ται κα­τὰ τοὺς εἰρη­μένους τρό­πους καὶ ἀνε­πιτεχ­νή­τως, αἱ δ’ ἤδη δι’ ἡμε­τέρας δι­δασ­κα­λίας καὶ ἐπι­με­λείας· αὗται μὲν οὖν ἔν­νοιαι κα­λοῦν­ται μό­νον, ἐκεῖ­νοι δὲ καὶ προ­λή­ψεις. ὁ δὲ λό­γος, καθ’ ὅν προ­σα­γορευόμε­θα λο­γικοί, ἐκ τῶν προ­λή­ψεων συμπλη­ροῦσ­θαι λέ­γεται κα­τὰ τὴν πρώ­την ἑβδο­μάδα [Сто­и­ки гово­рят: у чело­ве­ка при рож­де­нии веду­щая часть души пред­став­ля­ет собой слов­но бы лист бума­ги, при­год­ный для пись­ма. На нем он запи­сы­ва­ет каж­дое отдель­ное поня­тие. Пер­вый спо­соб такой «запи­си» — через чув­ства: ведь когда люди вос­при­ни­ма­ют что-нибудь чув­ства­ми, напри­мер белое, то, когда само белое исче­за­ет, оста­ет­ся вос­по­ми­на­ние. А когда воз­ни­ка­ет мно­го одно­род­ных вос­по­ми­на­ний, мы гово­рим, что име­ем опыт: ведь мно­же­ство одно­род­ных вос­при­я­тий — это и есть опыт. А из поня­тий одни воз­ни­ка­ют есте­ствен­но выше­опи­сан­ны­ми спо­со­ба­ми, без спе­ци­аль­ных при­е­мов, а дру­гие тре­бу­ют, чтобы мы спе­ци­аль­но учи­лись и при­ла­га­ли уси­лия. При этом пер­вые назы­ва­ют­ся все­гда толь­ко «поня­ти­я­ми» (эннойа), а дру­гие так­же и «пред­по­ня­ти­я­ми» (про­леп­сис). А тот разум, по кото­ро­му мы и назы­ваем­ся разум­ны­ми суще­ства­ми, скла­ды­ва­ет­ся, как они гово­рят, из пред­по­ня­тий в пер­вое семи­ле­тие жиз­ни]. Si­mi­li­tu­di­nes наше­го тек­ста соот­вет­ст­ву­ют здесь ὁμοειδεῖς μνή­μαι, в дру­гих источ­ни­ках этот спо­соб обра­зо­ва­ния поня­тий назы­ва­ет­ся καθ’ ὁμοιότη­τα.

    Πρό­ληψις как эпи­ку­рей­ский тер­мин Цице­рон упо­ми­на­ет в Nat. deor. I, 43 с опре­де­ле­ни­ем: «an­te­cep­tam ani­mo rei quan­dam in­for­ma­tio­nem, si­ne qua nec in­tel­le­gi quic­quam nec quae­ri nec dis­pu­ta­ri po­test» [как бы пред­вос­хи­щае­мые душой очер­та­ния вещи, без кото­рых невоз­мож­но ни пони­ма­ние, ни иссле­до­ва­ние, ни обсуж­де­ние чего бы то ни было].

  • 270Так­же и в Fin. III, 17 ска­за­но, что κα­ταλή­ψεις «prop­ter se as­cis­cen­das», то есть они, по стои­че­ской тер­ми­но­ло­гии, отно­сят­ся к δι’ ἀυτὰ ληπ­τά (Stob. Ecl. II 13) или προηγ­μέ­να, из кото­рых, как объ­яс­ня­ет Дио­ген Лаэр­ций (VII, 107), τὰ μὲν δι’ αὑτὰ προ­ῆκ­ται, τὰ δὲ δι’ ἕτε­ρα [одно пред­по­чти­тель­но само по себе, дру­гое — ради чего-то дру­го­го, третье — и само по себе и ради дру­го­го].
  • 271«Без­рас­суд­ство» (te­me­ri­tas, προ­πέτεια), люби­мое обви­не­ние скеп­ти­ков в адрес дог­ма­ти­ков, здесь пере­ад­ре­су­ет­ся им самим.
  • 272Ср. D. L. IX, 72: ἐν βυθῷ γὰρ ἡ ἀλή­θεια.
  • 273Ср. (из Кар­не­ада) Nu­men. ap. Euseb. Pr. Eu. XIV, 7, 15: διαφο­ρὰν δὲ εἶναι ἀδή­λου καὶ ἀκα­ταλήπ­του καὶ πάν­τα μὲν εἶναι ἀκα­τάληπ­τα, οὐ πάν­τα δὲ ἄδη­λα [есть раз­ни­ца меж­ду неяс­ным и непо­сти­жи­мым: всё непо­сти­жи­мо, но не всё неяс­но].
  • 274in­cer­ta пере­да­ет гре­че­ское ἄδη­λα, ср. ниже § 54: «ea in­cer­ta di­co quae ἄδη­λα Grae­ci».
  • 275Встре­ча­ет­ся мно­го­крат­но и у латин­ских, и у гре­че­ских авто­ров, как при­мер вопро­са, не под­даю­ще­го­ся реше­нию и реши­тель­но ни для одно­го чело­ве­ка не пред­став­ля­ю­ще­го инте­ре­са.
  • 276Как обыч­но, два сино­ни­ма, один из них с qua­si, пере­да­ют у Цице­ро­на один гре­че­ский тер­мин: πι­θανόν. Впро­чем, Глю­кер дока­зы­вал в отно­си­тель­но недав­ней ста­тье (воз­вра­ща­ясь к дав­не­му пред­по­ло­же­нию C. F. Her­mann’а), что во мно­гих кон­текстах это сло­во ско­рее соот­вет­ст­ву­ет εἰκός и что меж­ду дву­мя эти­ми гре­че­ски­ми тер­ми­на­ми суще­ст­ву­ет раз­ни­ца в зна­че­нии, кото­рую сле­ду­ет учи­ты­вать и при тол­ко­ва­нии латин­ских тек­стов. См.: Glu­cker. Pro­ba­bi­le, Ve­ri Si­mi­le and Re­la­ted Terms // Ci­ce­ro the phi­lo­sop­her. Twel­ve Pa­pers / Ed. and intro­du­ced by J. G. F. Powell. Ox­ford, 1999.
  • 277Ср. для выра­же­ния «общее для истин­но­го и лож­но­го пред­став­ле­ния» Sext. Emp. Adv. math. VII, 165: πά­λιν οὖν ἐπεὶ οὐδε­μία ἐστὶν ἀληθὴς τοιαύτη οἵα οὐκ ἂν γέ­νοιτο ψευ­δής, ἀλλὰ πάσῃ τῇ δο­κούσῃ ἀλη­θεῖ κα­θεσ­τά­ναι εὑρίσ­κε­ταί τις ἀπα­ράλ­λακ­τος ψευ­δής, γε­νήσε­ται τὸ κρι­τήριον ἐν κοινῇ φαν­τα­σίᾳ τοῦ τε ἀλη­θοῦς καὶ ψεύδους. ἡ δὲ κοινὴ τού­των φαν­τα­σία οὔκ ἐστι κα­ταληπ­τι­κή, μὴ οὖσα δὲ κα­ταληπ­τικὴ οὐδὲ κρι­τήριον ἔσται [Опять-таки, если нет тако­го истин­но­го пока­зав­ше­го­ся, чтобы не мог­ло воз­ник­нуть и точ­но тако­го же лож­но­го, и для вся­ко­го пока­зав­ше­го­ся, пред­став­ля­ю­ще­го­ся истин­ным, най­дет­ся неот­ли­чи­мое от него лож­ное, то кри­те­ри­ем ока­жет­ся пока­зав­ше­е­ся, общее для истин­но­го и лож­но­го. Но общее для того и дру­го­го пока­зав­ше­е­ся не может быть доступ­ным пости­же­нию, а не будучи доступ­но пости­же­нию, оно не будет и кри­те­ри­ем].
  • 278Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 260: ὃν τρό­πον ὁ χρώ­ματα μὲν ἀπο­λείπων καὶ τὰς ἐν τού­τοις διαφο­ράς, τὴν δὲ ὅρα­σιν ἀναι­ρῶν ὡς ἀνύ­παρκτον ἢ ἄπισ­τον, καὶ φω­νὰς μὲν εἶναι λέ­γων, ἀκοὴν δὲ μὴ ὑπάρ­χειν ἀξιῶν, σφόδ­ρα ἐστὶν ἄτο­πος (δι’ ὧν γὰρ ἐνοήσα­μεν χρώ­ματα καὶ φω­νάς, ἐκεί­νων ἀπόν­των οὐδὲ χρῆσ­θαι δυ­νατοὶ χρώ­μα­σιν ἢ φω­ναῖς), οὕτω καὶ ὁ τὰ πράγ­μα­τα μὲν ὁμο­λογῶν, τὴν δὲ φαν­τα­σίαν τῆς αἰσθή­σεως, δι’ ἧς τῶν πραγ­μά­των ἀντι­λαμ­βά­νεται, διαβάλ­λων τε­λέως ἐστὶν ἐμβρόν­τη­τος, καὶ τοῖς ἀψύ­χοις ἴσον αὑτὸν ποιῶν [Ведь как чрез­вы­чай­но неле­пое впе­чат­ле­ние про­из­во­дит тот, кто, при­зна­вая цве­та и их раз­ли­чия, при этом отме­ня­ет зре­ние, счи­тая его несу­ще­ст­ву­ю­щим либо недо­сто­вер­ным, или утвер­жда­ет, что зву­ки суще­ст­ву­ют, не при­зна­вая при этом суще­ст­во­ва­ния слу­ха (ведь без того, бла­го­да­ря чему и обра­зо­ва­лись у нас поня­тия о цве­тах и зву­ках, мы не мог­ли бы поль­зо­вать­ся ни цве­та­ми, ни зву­ка­ми), так и при­знаю­щий суще­ст­во­ва­ние вещей, а пока­зав­ше­му­ся через чув­ство, бла­го­да­ря кото­ро­му он и вос­при­ни­ма­ет вещи, не дове­ря­ю­щий, види­мо, совер­шен­но свих­нул­ся и дела­ет из себя подо­бие неоду­шев­лен­но­го пред­ме­та].
  • 279Так­же со ссыл­кой на Кар­не­ада гово­рит о «пока­зав­шем­ся прав­до­по­доб­но» и о «пока­зав­шем­ся прав­до­по­доб­но и при отсут­ст­вии пре­пят­ст­вий» и Секст Эмпи­рик (Adv. math. VII, 166 слл.), добав­ляя к ним еще третью сте­пень надеж­но­сти: «пока­зав­ше­е­ся прав­до­по­доб­но, при отсут­ст­вии пре­пят­ст­вий и про­ве­рен­ное»: ὁ Καρ­νεάδης… προ­σλαμ­βά­νων τήν τε πι­θανὴν φαν­τα­σίαν καὶ τὴν πι­θανὴν ἅμα καὶ ἀπε­ρίσ­παστον καὶ διεξω­δευμέ­νην.
  • 280τ. е. от κα­ταληπ­τικὴ φαν­τα­σία.
  • 281О рас­про­стра­не­нии во всех шко­лах эпи­ку­рей­ско­го поня­тия ἐναρ­γής ср. комм. 134. Под упо­мя­ну­ты­ми сто­рон­ни­ка­ми тако­го раз­ли­чия ком­мен­та­то­ры XIX в., начи­ная с К. Ф. Гер­ман­на, про­дол­жая Хир­це­лем и закан­чи­вая Ридом в ком­мен­та­рии ad loc., склон­ны пони­мать Фило­на из Лариссы. Sandbach в цит. ста­тье (см. комм. 134), опи­ра­ясь на Цел­ле­ра, так­же при­ни­ма­ет это как факт, см. с. 32: «The word enar­ges, enar­geia pro­vi­de a good example of the way the schools bor­rowed one ano­ther’s vo­ca­bu­la­ry, for not on­ly did the Stiocs ta­ke them from the Epi­cu­reans, but the la­ter Aca­de­my took them over al­so; Phi­lo of La­ri­sa ag­reed that so­me things had this clear­ness and were cer­tain­ly true, though he de­nied that clear­ness implied compre­hen­si­bi­li­ty, as Stoics main­tai­ned» (со ссыл­кой на наше место). Глю­кер (с. 77—79) оспа­ри­ва­ет это мне­ние. Он пред­по­ла­га­ет, что под «неко­то­ры­ми» мы долж­ны пони­мать некую, отде­лив­шу­ю­ся от «кли­то­ма­хов­цев» груп­пу уче­ни­ков Кар­не­ада, ско­рее все­го ту, вождем кото­рой был Мет­ро­дор. Но инте­рес­ны не столь­ко пред­по­ла­гае­мые име­на, сколь­ко пред­по­ло­жи­тель­но вос­ста­нав­ли­вае­мый кон­текст это­го утвер­жде­ния (с. 78, прим. 224): у Секс­та (Adv. math. 402 sqq.) при­во­дит­ся от име­ни «кар­не­а­дов­цев» аргу­мент, подоб­ный тому, кото­рый мы встре­тим ниже в § 53: пред­став­ле­ния, про­ис­хо­дя­щие от реаль­ных и нере­аль­ных пред­ме­тов, никак не раз­ли­ча­ют­ся в отно­ше­нии сво­ей «оче­вид­но­сти и силы воздей­ст­вия», то есть испы­ты­ваю­щий во сне жаж­ду или страх или Геракл, при­ни­маю­щий в исступ­ле­нии сво­их детей за детей Еври­сфея и уби­ваю­щий их, испы­ты­ва­ют самые что ни на есть «оче­вид­ные и дей­ст­вен­ные» впе­чат­ле­ния, точ­но так же побуж­даю­щие к соот­вет­ст­вен­ным дей­ст­ви­ям: τού­των δὲ τὰ μὲν ἄλ­λα λέ­γου­σιν οἱ περὶ τὸν Καρ­νεάδην συγ­χω­ρήσειν τοῖς ἀπὸ τῆς Στοᾶς, τὸ δὲ “οἵα οὐκ ἂν γέ­νοιτο ἀπὸ μὴ ὑπάρ­χον­τος” ἀσυγ­χώ­ρητον εἶναι. γί­νον­ται γὰρ καὶ ἀπὸ μὴ ὑπαρ­χόντων φαν­τα­σίαι ὡς ἀπὸ ὑπαρ­χόντων. καὶ τεκ­μή­ριον τῆς ἀπα­ραλ­λα­ξίας τὸ ἐπ’ ἴσης ταύ­τας ἐναρ­γεῖς καὶ πληκ­τι­κὰς εὑρίσ­κεσ­θαι, τοῦ δὲ ἐπ’ ἴσης πληκ­τι­κὰς καὶ ἐναρ­γεῖς εἶναι τὸ τὰς ἀκο­λούθους πρά­ξεις ἐπι­ζεύγ­νυσ­θαι [Кар­не­а­дов­цы гово­рят, что все про­чее в этом опре­де­ле­нии они гото­вы усту­пить сто­и­кам, но толь­ко не «такое, какое не может воз­ник­нуть от несу­ще­ст­ву­ю­ще­го» — с этим согла­сить­ся невоз­мож­но. Ведь и от несу­ще­ст­ву­ю­ще­го быва­ет пока­зав­ше­е­ся, точ­но так­же как и от суще­ст­ву­ю­ще­го. Свиде­тель­ст­вом их нераз­ли­чи­мо­сти явля­ет­ся то, что они ока­зы­ва­ют­ся в рав­ной мере оче­вид­ны­ми и дей­ст­вен­ны­ми. А свиде­тель­ст­вом того, что они в рав­ной мере оче­вид­ны и дей­ст­вен­ны, явля­ет­ся то, что они вызы­ва­ют соот­вет­ст­вен­ные дей­ст­вия» (далее сле­ду­ют выше­на­зван­ные при­ме­ры)]. Глю­кер пред­по­ла­га­ет, что этим «стро­гим» кар­не­а­дов­цам, не желав­шим при­зна­вать раз­ли­чия в оче­вид­но­сти меж­ду вос­при­я­ти­ем наяву и сон­ной гре­зой, про­ти­во­сто­я­ла более уме­рен­ная груп­па, при­зна­вав­шая раз­ли­чия, суще­ст­ву­ю­щие с точ­ки зре­ния обы­ден­но­го здра­во­го смыс­ла меж­ду нор­маль­ны­ми, «оче­вид­ны­ми» вос­при­я­ти­я­ми здо­ро­во­го чело­ве­ка наяву и вся­че­ски­ми пато­ло­ги­че­ски­ми виде­ни­я­ми. Эту уступ­ку здра­во­му смыс­лу и мож­но назвать con­vi­cio ve­ri­ta­tis coac­ti.
  • 282Как обыч­но, пара сино­ни­мов ad­sen­sio­ne at­que adpro­ba­tio­ne пере­да­ет один гре­че­ский тер­мин, συγ­κα­τάθε­σις.
  • 283См. выше комм. 123.
  • 284Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 257: (о κα­ταληπ­τικὴ φαν­τα­σία) αὕτη γὰρ ἐναργὴς οὖσα καὶ πληκ­τικὴ μό­νον οὐχὶ τῶν τρι­χῶν, φα­σί, λαμ­βά­νεται, κα­τασ­πῶ­σα ἡμᾶς εἰς συγ­κα­τάθε­σιν [она, будучи оче­вид­ной и пора­жаю­щей, толь­ко что не за воло­сы, по их сло­вам, хва­та­ет нас и вле­чет к согла­сию].
  • 285О зна­че­нии «согла­сия» в стои­че­ской фило­со­фии и о наме­чен­ном здесь пере­хо­де от гно­сео­ло­гии к эти­ке см. парал­лель­ный текст у Плу­тар­ха, De stoic. re­pugn. 47, 1057A—B (= Хюль­зер fr. 363A. Фраг­мен­том 363 явля­ет­ся в этом собра­нии наш текст, 37—39): καὶ μὴν ἔν γε τοῖς πρὸς τοὺς ᾿Ακα­δημαϊκοὺς ἀγῶ­σιν ὁ πλεῖσ­τος λό­γος αὐτῷ τε Χρυ­σίπ­πῳ καὶ ᾿Αντι­πάτ­ρῳ περὶ τί­νος γέ­γονε; περὶ τοῦ ‘μή­τε πράτ­τειν μήθ’ ὁρμᾶν ἀσυγ­κα­ταθέ­τως, ἀλλὰ πλάσ­μα­τα λέ­γειν καὶ κε­νὰς ὑπο­θέσεις τοὺς ἀξιοῦν­τας οἰκείας φαν­τα­σίας γε­νομέ­νης εὐθὺς ὁρμᾶν μὴ εἴξαν­τας μηδὲ συγ­κα­ταθε­μένους.’ αὖθις δέ φη­σι Χρύ­σιπ­πος καὶ τὸν θεὸν ψευ­δεῖς ἐμποιεῖν φαν­τα­σίας καὶ τὸν σο­φόν, οὐ συγ­κα­τατι­θεμέ­νων οὐδ’ εἰκόν­των δεομέ­νους ἡμῶν, ἀλλὰ πρατ­τόντων μό­νον καὶ ὁρμών­των ἐπὶ τὸ φαι­νόμε­νον· ἡμᾶς δὲ φαύ­λους ὄν­τας ὑπ’ ἀσθε­νείας συγ­κα­τατί­θεσ­θαι ταῖς τοιαύταις φαν­τα­σίαις [О чем же боль­ше все­го спо­ри­ли с ака­де­ми­ка­ми Хри­сипп и Анти­патр? О том, что без согла­сия не быва­ет ни дей­ст­вия, ни устрем­ле­ния и что те, кто утвер­жда­ет, что при появ­ле­нии соглас­но­го с при­ро­дой пред­став­ле­ния непо­сред­ст­вен­но, без уступ­ки и без согла­сия с нашей сто­ро­ны, воз­ни­ка­ет устрем­ле­ние, выска­зы­ва­ют выдум­ки и пустые пред­по­ло­же­ния. Хри­сипп, опять-таки, гово­рит, что и бог, и муд­рец могут вну­шать нам лож­ные пред­став­ле­ния, вовсе не желая, чтобы мы согла­ша­лись с ними или усту­па­ли им, но толь­ко чтобы мы дей­ст­во­ва­ли и испы­ты­ва­ли стрем­ле­ние на осно­ва­нии того, что нам пока­за­лось. А мы, посколь­ку мы не муд­ре­цы, по наше­му бес­си­лию согла­ша­ем­ся с подоб­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми]. Оче­вид­но, ака­де­ми­ки (в ари­сто­телев­ском духе) исполь­зо­ва­ли поня­тие οἰκεῖον, «под­хо­дя­ще­го», т. е. соот­вет­ст­ву­ю­ще­го при­ро­де дан­но­го суще­ства, чтобы объ­яс­нить ὁρμή, устрем­ле­ние, без того, чтобы при­бе­гать к стои­че­ско­му поня­тию «согла­сия» (а что без устрем­ле­ния немыс­ли­мо ника­кое дей­ст­вие, а без дей­ст­вия — жизнь и что чув­ства и «фан­та­сии» даны вся­ко­му живо­му суще­ству преж­де все­го как осно­ва устрем­ле­ния к тому, что необ­хо­ди­мо для его само­со­хра­не­ния, преж­де все­го к пище, — это исчер­пы­ваю­ще объ­яс­нял еще Ари­сто­тель. Соб­ст­вен­но, и само поня­тие οἰκεῖον воз­ник­ло, надо пола­гать, спер­ва при­ме­ни­тель­но к пище: у раз­ных живых существ пища раз­ная, то, что для одних явля­ет­ся пищей, для дру­гих может ею и не быть, и вся­кое суще­ство от при­ро­ды устрем­ля­ет­ся имен­но к тому, что «под­хо­дит» в пищу имен­но для него — этот ход мыс­ли свя­зан с ари­сто­телев­ским выде­ле­ни­ем «питаю­щей­ся при­ро­ды» как обще­го зна­ме­на­те­ля всех живых существ). При этом в цице­ро­нов­ском тек­сте хоро­шо вид­но, что речь опять же не о «сво­бод­ной воле»: душа, посколь­ку она здо­ро­ва, не может не согла­сить­ся с «под­хо­дя­щим» и «оче­вид­ным» — вопрос в под­дер­жа­нии ее здо­ро­вья. Связь с эти­кой хоро­шо вид­на во фраг­мен­те Эпи­к­те­та у Авла Гел­лия (XIX, I, 4, 14—21) (Хюль­зер fr. 366), хотя нуж­но иметь в виду, что Эпи­к­тет был заин­те­ре­со­ван исклю­чи­тель­но в эти­ке и мно­гие поня­тия к его вре­ме­ни полу­чи­ли новые оттен­ки зна­че­ния: «ex sar­ci­nu­la sua lib­rum pro­tu­lit Epic­te­ti phi­lo­sop­hi quin­tum διαλέ­ξεων, quas ab Ar­ria­no di­ges­tas congrue­re scrip­tis Ζή­νωνος et Chry­sip­pi non du­bium est. In eo lib­ro Grae­ca sci­li­cet ora­tio­ne scrip­tum ad hanc sen­ten­tiam le­gi­mus: “Vi­sa ani­mi, quas φαν­τα­σίας phi­lo­sop­hi ap­pel­lant, qui­bus mens ho­mi­nis pri­ma sta­tim spe­cie ac­ci­den­tis ad ani­mum rei pel­li­tur, non vo­lun­ta­tis sint ne­que ar­bit­ra­ria, sed vi qua­dam sua in­fe­runt se­se ho­mi­ni­bus nos­ci­tan­da; pro­ba­tio­nes autem, quas συγ­κα­ταθέ­σεις vo­cant, qui­bus eadem vi­sa nos­cun­tur ac diju­di­can­tur, vo­lun­ta­riae sunt fiuntque ho­mi­num ar­bit­ra­tu. Prop­te­rea cum so­nus ali­quis for­mi­da­bi­lis aut cae­lo aut ex rui­na aut re­pen­ti­nus nes­cio cui­us pe­ri­cu­li nun­tius vel quid aliud est eius­mo­di fac­tum, sa­pien­tis quo­que ani­mum pau­lis­per mo­ve­ri et contra­hi et pal­les­ce­re ne­ces­sum est non opi­nio­ne ali­cui­us ma­li prae­cep­ta, sed qui­bus­dam mo­ti­bus ra­pi­dis et in­con­sul­tis of­fi­cium men­tis at­que ra­tio­nis prae­ver­ten­ti­bus. Mox ta­men il­le sa­piens ibi­dem τὰς τοιαύ­τας φαν­τα­σίας, id est vi­sa is­taec ani­mi sui ter­ri­fi­ca, non adpro­bat, hoc est οὐ συγ­κα­τατί­θεται οὐδὲ προ­σε­πιδο­ξάζει, sed abi­cit res­puit­que, nec ei me­tuen­dum es­se in his quic­quam vi­de­tur. At hoc in­ter in­si­pien­tis sa­pien­tis­que ani­mun dif­fe­re di­cunt, quod in­si­piens, qua­lia si­bi es­se pri­mo ani­mi sui pul­su vi­sa sunt sae­va et as­pe­ra, ta­lia es­se ve­ro pu­tat et eadem in­cep­ta, tam­quam si iure me­tuen­da sint, sua quo­que ad­sen­sio­ne adpro­bat καὶ προ­σε­πιδο­ξάζει — hoc enim ver­bo Stoi­ci, cum su­per is­ta re dis­se­runt, utun­tur, — sa­piens autem, cum bre­vi­ter et stric­tim co­lo­re at­que vul­tu mo­tus est, οὐ συγ­κα­τατί­θεται, sed ssta­tum vi­go­rem­que sen­ten­tiae suae re­ti­net, quam de hui­us­mo­di vi­sis sem­per ha­buit ut de mi­ni­me me­tuem­dis, sed fron­te fal­sa et for­mi­di­ne ina­ni ter­re­tan­ti­bus”. Haec Epic­te­tum phi­lo­sop­hum ex dec­re­tis Stoi­co­rum sen­sis­se at­que di­xis­se in eo, quo di­xi, lib­ro le­gi­mus» [достал из сво­его чемо­дан­чи­ка пятую кни­гу «Рас­суж­де­ний» фило­со­фа Эпи­к­те­та, кото­рые, собран­ные Арри­а­ном, без сомне­ния не рас­хо­дят­ся с сочи­не­ни­я­ми Зено­на и Хри­сип­па. В этой кни­ге мы чита­ем сле­дую­щее — напи­сан­ное, разу­ме­ет­ся, на гре­че­ском язы­ке, но смысл такой: «Пока­зав­ше­е­ся душе, то, что фило­со­фы назы­ва­ют “фан­та­си­я­ми”, бла­го­да­ря кото­рым чело­ве­че­ский дух быва­ет сра­зу же затро­нут при пер­вом появ­ле­нии при­бли­жаю­ще­го­ся к душе пред­ме­та, не явля­ют­ся зави­ся­щи­ми от нас и про­из­воль­ны­ми, но как бы силой застав­ля­ют чело­ве­ка озна­ко­мить­ся с ними. Зато согла­сия, кото­рые они назы­ва­ют “син­ка­та­те­сис” и бла­го­да­ря кото­рым пока­зав­ше­е­ся позна­ет­ся и раз­ли­ча­ет­ся, зави­сят от нас и про­ис­хо­дят по чело­ве­че­ско­му про­из­во­лу. Поэто­му когда с неба или от паде­ния чего-либо разда­ет­ся какой-нибудь ужа­саю­щий звук или когда явля­ет­ся вне­зап­ная весть о какой-нибудь опас­но­сти или еще что-нибудь в этом роде, то и душа муд­ре­ца неиз­беж­но при­хо­дит в неболь­шое вол­не­ние, он вздра­ги­ва­ет и блед­не­ет, но не пото­му, что у него зара­нее воз­ни­ка­ет мне­ние, что нали­цо некое зло, а из-за неких быст­рых, бес­кон­троль­ных эмо­ций, кото­рые опе­ре­жа­ют дея­тель­ность духа и разу­ма. Но вско­ре выше­упо­мя­ну­тый муд­рец “на подоб­ные фан­та­сии”, то есть на это пока­зав­ше­е­ся, испу­гав­шее его душу, “не согла­ша­ет­ся”, т. е. οὐ συγ­κα­τατί­θεται οὐδὲ προ­σε­πιδο­ξάζει, и он отвер­га­ет и отбра­сы­ва­ет его, и не видит во всем этом ниче­го страш­но­го. Они гово­рят, что в том-то и раз­ни­ца меж­ду душой муд­ре­ца и не-муд­ре­ца, что не-муд­рец счи­та­ет, что как вещи пока­за­лись ему при пер­вом сотря­се­нии его души страш­ны­ми и ужас­ны­ми, такие они и есть на самом деле, и эти пер­во­на­чаль­ные пред­став­ле­ния одоб­ря­ет сво­им согла­си­ем как такие, кото­рых сле­ду­ет боять­ся, и при­со­еди­ня­ет к ним свое мне­ние (προ­σεπι­δοξά­ζει) — этим сло­вом поль­зу­ют­ся сто­и­ки, когда гово­рят на эту тему. Муд­рец же, после того как нена­дол­го и мимо­лет­но поблед­не­ет и пере­ме­нит­ся в лице, не дает согла­сия, а сохра­ня­ет проч­ность и силу того убеж­де­ния, кото­рое он все­гда имел отно­си­тель­но тако­го пока­зав­ше­го­ся, а имен­но, что оно нисколь­ко не заслу­жи­ва­ет бояз­ни, а толь­ко пуга­ет лож­ной внеш­но­стью и пустым стра­хом». Вот что чита­ем мы в назван­ной мною кни­ге о мне­ни­ях и речах фило­со­фа Эпи­к­те­та о стои­че­ских прин­ци­пах]. Инте­рес­но сопо­ста­вить с этим то, что гово­рит Ари­сто­тель о том, что в про­цес­се вос­при­я­тия и мыш­ле­ния зави­сит, а что не зави­сит от нас, ср. De an. 427b, 14—21: φαν­τα­σία γὰρ ἕτε­ρον καὶ αἰσθή­σεως καὶ διανοίας, αὕτη τε οὐ γίγ­νε­ται ἄνευ αἰσθή­σεως, καὶ ἄνευ ταύ­της οὐκ ἔστιν ὑπό­ληψις. ὅτι δ’ οὐκ ἔστιν ἡ αὐτὴ [νόησις] καὶ ὑπό­ληψις, φα­νερόν. τοῦ­το μὲν γὰρ τὸ πά­θος ἐφ’ ἡμῖν ἐστιν, ὅταν βου­λώ­μεθα (πρὸ ὀμμά­των γὰρ ἔστι τι ποιήσασ­θαι, ὥσπερ οἱ ἐν τοῖς μνη­μο­νικοῖς τι­θέμε­νοι καὶ εἰδω­λοποιοῦν­τες), δο­ξάζειν δ’ οὐκ ἐφ’ ἡμῖν· ἀνάγ­κη γὰρ ἢ ψεύδεσ­θαι ἢ ἀλη­θεύειν [ведь впе­чат­ле­ние — нечто отлич­ное как от ощу­ще­ния, так и от мыс­ли. Оно не может воз­ник­нуть без ощу­ще­ния, а без него не может воз­ник­нуть мне­ние. А что мысль и мне­ние — не одно и то же, это ясно. Ведь пер­вое состо­я­ние зави­сит от нас, мы можем вызы­вать его, когда поже­ла­ем (ведь мож­но вызвать нечто в вооб­ра­же­нии, как дела­ют те, кто рас­по­ла­га­ет обра­зы пред­ме­тов в вооб­ра­же­нии в мне­мо­ни­че­ских целях), а мне­ние от нас не зави­сит: ведь мы необ­хо­ди­мо име­ем либо лож­ное, либо истин­ное мне­ние].
  • 286Т. е. κα­ταληπ­τικὴ φαν­τα­σία.
  • 287Про­бле­ма состо­ит в том, что, како­во бы ни было пред­став­ле­ние, его свой­ства ниче­го не гово­рят нам о его отно­ше­нии к вызвав­ше­му его объ­ек­ту — а имен­но к это­му отно­ше­нию толь­ко и могут отно­сить­ся поня­тия «истин­но» и «лож­но». Ср. Sext. Emp. Pyr. hyp. I, 22: διὸ περὶ μὲν τοῦ φαίνεσ­θαι τοῖον ἢ τοῖον τὸ ὑπο­κείμε­νον οὐδεὶς ἴσως ἀμφισ­βη­τήσει, περὶ δὲ τοῦ εἰ τοιοῦτον ἔστιν ὁποῖον φαίνε­ται ζη­τεῖται [О том, что пред­мет кажет­ся таким или иным, никто, пожа­луй, не спо­рит, а вот о том, есть ли он такой, каким кажет­ся, ведут разыс­ка­ния]. Рид цити­ру­ет к это­му месту Берк­ли (Prin­cip­les, § 89): «all scep­ti­cism ari­ses from a sup­po­si­tion of a dif­fe­ren­ce between things and ideas».
  • 288Рид пред­по­ла­га­ет здесь за lu­men зна­че­ние гре­че­ско­го σχή­μα в тех­ни­че­ском рито­ри­че­ском смыс­ле — фигу­ра речи; но при­веден­ные им парал­лель­ные места не убеж­да­ют. Пра­виль­нее пред­став­ля­ет­ся тол­ко­ва­ние в Ox­ford La­tin Dic­tio­na­ry: «strong point in an ar­gu­ment». Ср. ниже § 107: «il­la sunt lu­mi­na duo quae ma­xi­me cau­sam eam con­ti­nent», а так­же Fin. II, 70: «at ne­gat Epi­cu­rus — hoc enim ve­ret­rum lu­men est — quem­quam, qui ho­nes­te non vi­vat, iucun­de pos­se vi­ve­re».
  • 289О скеп­ти­че­ском «рече­нии» ni­hi­lo ma­gis (οὐδὲν μάλ­λον) см. выше в комм. 133 и 260.
  • 290См. комм. 277 и далее § 34.
  • 291Эпи­кур счи­тал, что так назы­вае­мые «обма­ны чувств» суть обма­ны «мне­ния», а не чувств, ср. ниже § 80: «opi­nio­nis enim es­se men­da­cium, non ocu­lo­rum», то есть в слу­чае ошиб­ки дело все­гда в непра­виль­ной интер­пре­та­ции пока­зав­ше­го­ся, кото­рое само по себе тако­во, како­во оно есть, то есть все­гда истин­но. Халь­тен­хоф пред­по­ла­га­ет, что Авгу­стин опи­ра­ет­ся на это место, когда гово­рит (c. acad., III, 11, 26): «er­go­ne ve­rum est quod de re­mo in aqua vi­dent <sc. ocu­li>? pror­sus ve­rum, nam cau­sa ac­ce­den­te, qua­re ita vi­de­re­tur, si de­mer­sus un­da re­mus rec­tus ap­pa­re­ret, ma­gis ocu­los meos fal­sae re­nun­tia­tio­nis ar­gue­rem, non enim vi­de­rent, quod ta­li­bus exis­ten­ti­bus cau­sis vi­den­dum fuit» [Так что же, вер­но то, как они (т. е. гла­за) видят вес­ло в воде? Совер­шен­но вер­но. Ведь, учи­ты­вая при­чи­ну, поче­му вес­ло видит­ся имен­но так, если бы вес­ло, погру­жен­ное в воду, пока­за­лось пря­мым, я бы силь­нее упре­кал мои гла­за за невер­ное доне­се­ние. Ведь они бы не виде­ли того, что сле­до­ва­ло увидеть при нали­чии дан­ных при­чин].
  • 292Об убеж­ден­но­сти сто­и­ков, что при над­ле­жа­щем вни­ма­нии и уме­нии чело­ве­че­ский ум не может не заме­тить суще­ст­ву­ю­щую меж­ду «пости­жи­мы­ми» и лож­ны­ми впе­чат­ле­ни­я­ми раз­ни­цу, более того, что эта раз­ни­ца, как ни часто люди упус­ка­ют ее из виду, на самом деле пора­зи­тель­на, очень замет­на (quan­ta lu­ce наше­го тек­ста), ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 252: ἐκεῖ­νοι (sc. Stoi­ci) μὲν γάρ φα­σιν ὅτι ὁ ἔχων τὴν κα­ταληπ­τικὴν φαν­τα­σίαν τεχ­νι­κῶς προ­σβάλ­λει τῇ ὑπούσῃ τῶν πραγ­μά­των διαφορᾷ, ἐπεί­περ καὶ εἶχέ τι τοιοῦτον ἰδίωμα ἡ τοιαύτη φαν­τα­σία πα­ρὰ τὰς ἄλ­λας φαν­τα­σίας κα­θάπερ οἱ κε­ράσ­ται πα­ρὰ τοὺς ἄλ­λους ὄφεις· οἱ δὲ ἀπὸ τῆς ᾿Ακα­δημίας τοὐναν­τίον φασὶ δύ­νασ­θαι τῇ κα­ταληπ­τικῇ φαν­τα­σίᾳ ἀπα­ράλ­λακ­τον εὑρε­θήσεσ­θαι ψεῦδος [Ведь они гово­рят, что тот, кто полу­ча­ет пости­жи­мое впе­чат­ле­ние, схва­ты­ва­ет как спе­ци­а­лист раз­ни­цу, лежа­щую в осно­ве вещей, посколь­ку такое впе­чат­ле­ние по отно­ше­нию ко всем дру­гим впе­чат­ле­ни­ям име­ет столь же замет­ный отли­чи­тель­ный при­знак, как рога­тые змеи по отно­ше­нию ко всем осталь­ным зме­ям. Ака­де­ми­ки же, напро­тив, утвер­жда­ют, что может най­тись лож­ное впе­чат­ле­ние, неот­ли­чи­мое от пости­жи­мо­го]. По пово­ду τεχ­νι­κῶς ср. выше § 20 о том, как мно­го видят худож­ни­ки в живо­пи­си и слы­шат музы­кан­ты в музы­ке, чего не раз­ли­ча­ют неспе­ци­а­ли­сты.
  • 293in­ter­ro­ga­tio в зна­че­нии «аргу­мент», см. выше комм. 11.
  • 294Как спра­вед­ли­во заме­ча­ет Рид, co­gi­ta­tio и διάνοια по-гре­че­ски — почти един­ст­вен­ный спо­соб выра­зить на клас­си­че­ских язы­ках поня­тие «вооб­ра­же­ния», для кото­ро­го еще не суще­ст­во­ва­ло спе­ци­аль­но­го сло­ва.
  • 295На совре­мен­ном язы­ке это, веро­ят­но, назва­ли бы раз­ни­цей меж­ду субъ­ек­тив­ным и объ­ек­тив­ным. Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 241: ἤτοι τῶν ἐκτὸς ἢ τῶν ἐν ἡμῖν πα­θῶν.
  • 296«Сорит» — один из древ­ней­ших софиз­мов, от гре­че­ско­го сло­ва σω­ρός, «куча», особ. «куча зер­на». Спра­ши­ва­ет­ся, созда­ет ли одно зер­но кучу? Ответ вопро­шае­мо­го, есте­ствен­но, нет. Затем, спра­ши­ва­ют, созда­ют ли 2, 3 и так вплоть до како­го-то чис­ла n зерен кучу, до тех пор, пока отве­чаю­щий на вопрос об n+1 зерен не ска­жет, что они состав­ля­ют кучу. Тогда ему будет ука­за­но, что раз­ни­ца меж­ду n и n+1 зерен как раз в одно зер­но, кото­рое, сле­до­ва­тель­но, и созда­ло кучу, что про­ти­во­ре­чит пер­во­му отве­ту. В Div. II, 11 Цице­рон пред­ла­га­ет пере­во­дить so­ri­tes как acer­va­lis, хотя заме­ча­ет «so­ri­tes sa­tis la­ti­no ser­mo­ne tri­tus est». Ср. Fin. IV, 50: «iam il­le so­ri­tes est, quo ni­hil pu­ta­tis (se. Stoi­ci) es­se vi­tio­sius» [а это ведь сорит, спо­соб аргу­мен­та­ции, кото­рый вы счи­та­е­те наи­бо­лее пороч­ным]. Речь идет там о дока­за­тель­стве поло­же­ния «толь­ко пре­крас­ное есть бла­го», и сход­ство с нашим местом состо­ит в том, что сами сто­и­ки отнюдь не счи­та­ли пред­ло­жен­ное ими дока­за­тель­ство сори­том; так же и здесь аргу­мен­та­ция ака­де­ми­ков не заду­ма­на как сорит, но долж­на еще быть к нему сведе­на (в целях отво­да аргу­мен­та).
  • 297«вооб­ра­же­ние», ср. выше комм. 294.
  • 298Этот сон рас­ска­зы­вал­ся в нача­ле «Анна­лов» Энния, во вступ­ле­нии; Гомер в этом сне как бы «пере­да­вал свою лиру» Эннию. О нем упо­ми­на­ет­ся в Rep. VI, 10; Lucr. I, 124; Hor. Ep. II, 1, 50 (ann. fr. 6 Vah­len).
  • 299«Эпи­харм» — дидак­ти­че­ская поэ­ма Энния (сохра­ни­лось 14 строк), види­мо, касав­ша­я­ся пифа­го­рей­ских сюже­тов. Кон­текст дан­ной цита­ты неиз­ве­стен (var. fr. 45 Vah­len).
  • 300Ср. Div. II, 126: «prae­ser­tim cum Chry­sip­pus Aca­de­mi­cos re­fel­lens per­mul­to cla­rio­ra et cer­tio­ra es­se di­cat, quae vi­gi­lan­ti­bus vi­dean­tur quam quae som­nian­ti­bus» [в осо­бен­но­сти пото­му, что Хри­сипп, опро­вер­гая ака­де­ми­ков, гово­рит, что кажу­ще­е­ся бодр­ст­ву­ю­щим намно­го яснее и отчет­ли­вее, чем то, что кажет­ся спя­щим].
  • 301Из тра­гедии Энния «Алк­ме­он» (scaen. fr. 34 Vah­len).
  • 302Невоз­мож­ность раз­ли­чить близ­не­цов, яйца, отпе­чат­ки одно­го и того же коль­ца на вос­ке — люби­мая тема скеп­ти­ков. Сто­и­ки же наста­и­ва­ли, что при доста­точ­но напря­жен­ном вгляды­ва­нии нет двух вещей, кото­рые были бы дей­ст­ви­тель­но неот­ли­чи­мы (см. Sext. Emp. Adv. math. VII, 408—410). Это вызы­ва­ло мно­же­ство шуток и прак­ти­че­ских «опро­вер­же­ний». Так, к Ари­сто­ну Хиос­ско­му его уче­ник Пер­сей подо­слал одно­го из двух бра­тьев-близ­не­цов, кото­рый дал ему сум­му денег на хра­не­ние, а затем при­шел вто­рой и забрал ее, а Пто­ле­мей Фило­па­тор пред­ло­жил сто­и­ку Сфе­ру за обедом блюдо с вос­ко­вы­ми гра­на­та­ми, кото­ры­ми тот и попы­тал­ся уго­стить­ся, не отли­чив муляж от ори­ги­на­ла (D. L. VII, 162). Здесь заме­ча­тель­но про­яв­ля­ет­ся неот­чет­ли­вость поня­тия «здра­вый смысл»: сто­и­ки апел­ли­ро­ва­ли к здра­во­му смыс­лу про­тив скеп­ти­че­ской «неуве­рен­но­сти» во всем (см. выше комм. 235), а ака­де­ми­ки — к нему же для опро­вер­же­ния стои­че­ской твер­дой веры в чело­ве­че­скую спо­соб­ность пости­гать исти­ну.
  • 303С этим употреб­ле­ни­ем com­mu­ni­tas ср. выше («Лукулл», 34: «vi­sio ve­ri fal­si­que com­mu­nis») и комм. 277.
  • 304Фраг­мен­ты, гово­ря­щие о том, что Демо­крит счи­тал, что миры воз­ни­ка­ют и исче­за­ют, а коли­че­ство их бес­ко­неч­но, мож­но посмот­реть в «Демо­кри­те» С. Я. Лурье (фр. 343—360), а так­же у Диль­са-Кран­ца. Одна­ко дан­ное место Цице­ро­на явля­ет­ся един­ст­вен­ным, где Демо­кри­ту при­пи­сы­ва­ет­ся мысль о суще­ст­во­ва­нии бес­ко­неч­но­го чис­ла совер­шен­но оди­на­ко­вых миров.
  • 305Эти сло­ва есть в руко­пи­сях. Пла­с­берг пред­по­ла­га­ет после in­nu­me­ra­bi­les про­пуск сле­дую­щих слов: <etiam so­les lu­nas ma­ria ter­ras, sin­gu­las de­ni­que res>.
  • 306Пере­во­дит гре­че­ское ἰδιό­της или ἰδίωμα.
  • 307Нераз­ли­чи­мость яиц была настоль­ко дежур­ным при­ме­ром скеп­ти­ков, что, по упо­ми­на­нию Свиды, некий сто­ик Гер­ма­гор напи­сал кни­гу «Рас­смот­ре­ние яиц, или О софиз­мах, про­тив ака­де­ми­ков» («ὠοσ­κο­πία ἤ περὶ σο­φισ­τείας πρὸς Ἀκα­δημαι­κούς»).
  • 308Пла­с­берг пред­ла­га­ет читать в этом месте (вме­сто nos и no­bis) vos и vo­bis. В раз­лич­ных руко­пи­сях име­ют­ся оба вари­ан­та.
  • 309О раз­ли­чии меж­ду (не назван­ны­ми по име­ни) Арке­си­ла­ем и Кар­не­адем см. выше § 32 и комм. 273.
  • 310Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 157: οὐχὶ δέ γε τῶν δο­ξασ­τι­κῶν ἐστιν ὁ σο­φός (τοῦ­το γὰρ ἀφρο­σύνης ἦν κατ’ αὐτούς, καὶ τῶν ἁμαρ­τη­μάτων αἴτιον) [Но муд­рец не при­над­ле­жит к чис­лу «пред­по­ла­га­те­лей», посколь­ку пред­по­ла­гать, по их мне­нию, при­знак нера­зу­мия и при­чи­на погреш­но­стей].
  • 311Ввиду того, что perspi­cui­tas посто­ян­но исполь­зу­ет­ся в нашем трак­та­те для пере­во­да ἐνάρ­γεια в его тех­ни­че­ском зна­че­нии, выра­же­ние «perspi­cue… fal­sa» кажет­ся созна­тель­ным оксю­мо­ро­ном. Но, воз­мож­но, это не име­лось в виду: Цице­рон исполь­зу­ет то же выра­же­ние (Nat. deor. I, 30): «quae et per se sunt fal­sa perspi­cue et in­ter se ve­he­men­ter re­pug­nan­tia», где такой эффект воз­ни­кать не может.
  • 312См. «Одис­сея» XI, 14 слл.
  • 313Намек на зна­ме­ни­тую исто­рию рас­кры­тия заго­во­ра Кати­ли­ны. Цице­рон тогда взял на себя пол­ную ответ­ст­вен­ность за ско­рую, без рас­сле­до­ва­ния, казнь заго­вор­щи­ков, заявив, что «раз­уз­нал» (com­pe­ris­se) все, что каса­ет­ся их при­част­но­сти к заго­во­ру. Если вна­ча­ле его дея­тель­ность полу­чи­ла одоб­ре­ние, выра­жен­ное в титу­ле «отца оте­че­ства» (где «отец» озна­ча­ет «спа­си­тель», тот, бла­го­да­ря кому оте­че­ство избег­ло смер­тель­ной опас­но­сти и, сле­до­ва­тель­но, «сно­ва роди­лось»), то затем его вра­ги из цеза­ри­ан­ской пар­тии суме­ли исполь­зо­вать обви­не­ние в каз­ни без суда рим­ских граж­дан во всей его силе, что повлек­ло за собой изгна­ние Цице­ро­на. Зна­че­ние в этой исто­рии сло­ва «com­pe­ris­se» вид­но в пись­ме Атти­ку (I, 14, 5), где гово­рит­ся, что дру­гих сена­то­ров Кло­дий на сход­ках обви­нял в раз­но­об­раз­ных пре­гре­ше­ни­ях, а что каса­ет­ся Цице­ро­на, «tan­tum “com­pe­ris­se” om­nia cri­mi­na­ba­tur» [все его обви­не­ние состо­я­ло в «com­pe­ris­se»].
  • 314Рид счи­та­ет, что, посколь­ку нет дру­гих при­ме­ров, где exor­dior соче­та­лось бы с ab­la­ti­vus, сле­ду­ет либо читать в этом месте ac­cu­sa­ti­vus «ora­tio­nem», либо пред­по­ло­жить, что в руко­пи­сях выпал пред­лог ab (<ab ora­tio­ne>).
  • 315Клят­ву при­но­сил рим­ский маги­ст­рат (в том чис­ле кон­сул; отсюда выра­же­ние eiu­ra­re ma­gistra­tum) по сло­же­нии пол­но­мо­чий в том, что за вре­мя испол­не­ния обя­зан­но­стей он ни в чем не отсту­пал от зако­на. Обыч­но перед про­из­не­се­ни­ем самой клят­вы маги­ст­рат обра­щал­ся с речью к наро­ду. Когда сам Цице­рон скла­ды­вал кон­суль­ские пол­но­мо­чия, три­бун Метелл Непот вынудил его при­сту­пить сра­зу к клят­ве, без пред­и­сло­вий. Цице­рон тогда вме­сто обыч­ной клят­вы поклял­ся, что спас оте­че­ство.
  • 316Созвездие Малой Мед­веди­цы.
  • 317Стро­ка из соб­ст­вен­но­го цице­ро­нов­ско­го пере­во­да «Фено­ме­нов» Ара­та, как и сле­дую­щая ниже.
  • 318«Гели­ка» озна­ча­ет по-гре­че­ски то же, что «Семи­звездие» по-латы­ни, а имен­но созвездие Боль­шой Мед­веди­цы, так что «et» здесь сле­ду­ет пони­мать в зна­че­нии «то есть».
  • 319«пред­став­ле­ние», т. е. «мыс­лен­ный образ», зна­че­ние, близ­кое к «вооб­ра­же­ние» (см. выше комм. 294).
  • 320То, что муд­рец «нико­гда не пред­по­ла­га­ет (не мнит)», было твер­до уста­нов­ле­но в стои­че­ской шко­ле еще Зено­ном, см. D. L. VII, 121 (о Зеноне): μὴ δο­ξάσειν τὸν σο­φόν. Там же, 201 сооб­ща­ет­ся, что Хри­сипп напи­сал Απο­δείξεις πρὸς τὸ μὴ δο­ξάσειν τὸν σο­φὸν [дока­за­тель­ства, что муд­рец не пред­по­ла­га­ет].
  • 321Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 156—157 (ссы­ла­ясь на Арке­си­лая): πάν­των δὲ ὄντων ἀκα­ταλήπ­των διὰ τὴν ἀνυ­παρ­ξίαν τοῦ Στωικοῦ κρι­τηρίου, εἰ συγ­κα­ταθή­σεται ὁ σο­φός, δο­ξάσει ὁ σο­φός· μη­δενὸς γὰρ ὄν­τος κα­ταληπ­τοῦ εἰ συγ­κα­τατί­θεταί τι­νι, τῷ ἀκα­ταλήπ­τῳ συγ­κα­ταθή­σεται, ἡ δὲ τῷ ἀκα­ταλήπ­τῳ συγ­κα­τάθε­σις δό­ξα ἐστίν. ὥστε εἰ τῶν συγ­κα­τατι­θεμέ­νων ἐστὶν ὁ σο­φός, τῶν δο­ξασ­τι­κῶν ἔσται ὁ σο­φός [а посколь­ку все непо­сти­жи­мо в силу несу­ще­ст­во­ва­ния стои­че­ско­го кри­те­рия, если муд­рец даст согла­сие, то муд­рец будет пред­по­ла­гать («мнить»): ведь если он, при том, что нет ниче­го пости­жи­мо­го, с чем-то согла­ша­ет­ся, то он согла­ша­ет­ся с непо­сти­жи­мым. А согла­сие с непо­сти­жи­мым есть пред­по­ло­же­ние («мне­ние»). Поэто­му если муд­рец при­над­ле­жит к чис­лу тех, кто может давать согла­сие, то он при­над­ле­жит и к тем, кто может мнить].
  • 322Обыч­но Цице­рон отзы­ва­ет­ся об Антио­хе, даже спо­ря с ним, в очень ува­жи­тель­ных тонах. Рез­кость его выра­же­ний здесь и в осо­бен­но­сти чуть ниже, 69—70, застав­ля­ет иссле­до­ва­те­лей пред­по­ло­жить, что он бук­валь­но сле­ду­ет здесь тек­сту Фило­на, веро­ят­нее все­го, как пред­по­ла­га­ет Глю­кер, его воз­ра­же­ни­ям на антиохов­ско­го «Соса» — лег­ко пред­ста­вить себе, что на него­дую­щий пам­флет быв­ше­го уче­ни­ка учи­тель отве­тил рез­кой отпо­ве­дью, не стес­ня­ясь в выра­же­ни­ях. Глю­кер, рас­суж­дая об этом на с. 415, ссы­ла­ет­ся (при­меч. 53) на «отлич­ное заме­ча­ние» M. Ple­zia по пово­ду 69—70 (’De Ci­ce­ro­nis «Aca­de­mi­cis» dis­ser­ta­tio­nes’ II: Eos 38, 1937, 310—355. II, р. 19): «Hunc lo­cum, quo An­tio­chus acer­ri­me rep­re­hen­di­tur, Ci­ce­ro­ni adscri­bi aeg­re fer­rem. In­dig­num einim mi­hi vi­de­tur hu­ma­nis­si­mo scrip­to­re acer­bi­mis prob­ris de­functum iam ma­gistrum suum in­sec­ta­ri, a quo pror­sus num­quam sit of­fen­sus. Po­tius igi­tur Phi­lo­ni sunt haec tri­buen­da, cui­us contra An­tio­chum in­dig­na­tio­nis cau­sae sa­tis sunt perspi­cuae».
  • 323Об этих двух сто­и­ках извест­но толь­ко, что они были уче­ни­ка­ми Пане­тия.
  • 324Пери­фра­за для ἅκροαταί, «уче­ни­ки».
  • 325No­vae ta­ber­nae были (очень ста­рые) ряды юве­ли­ров и менял вокруг фору­ма. См. Var­ro, L. L. VI, 59: «sub No­vis dic­ta pars in fo­ro aedi­fi­cio­rum, quod no­men ei per­ve­tus­tum» [«Новы­ми лав­ка­ми» назы­ва­ет­ся часть зда­ний на фору­ме, и назва­ние это — очень древ­нее].
  • 326Мени­е­вы пор­ти­ки назы­ва­лись так по име­ни Мения, пле­бей­ско­го кон­су­ла 338 г., цен­зо­ра 318 г., кото­рым была постав­ле­на так­же co­lum­na Mae­nia.
  • 327Дио­ни­сий (ок. 328—348), по про­зви­щу «Пере­беж­чик» (ὁ με­ταθέ­μενος), посколь­ку он в ста­ро­сти, стра­дая от жесто­ких болей, обра­тил­ся от стои­че­ско­го уче­ния (был уче­ни­ком Герак­лида Пон­тий­ско­го, Менеде­ма и Зено­на) к кире­на­и­кам и эпи­ку­рей­цам. См. о нем D. L. VII, 166—167; а так­же Fin. V, 94; Tusc. II, 60; III, 19.
  • 328Ана­к­са­гор не был скеп­ти­ком, одна­ко собрал нема­ло мате­ри­а­ла о недо­сто­вер­но­сти чув­ст­вен­ных вос­при­я­тий. Как все древ­ние, он счи­тал, что вся­кая вещь сама по себе обла­да­ет при­су­щим ей по при­ро­де цве­том. При­род­ным цве­том воды он счи­тал чер­ный, пото­му что таков ее цвет в реке или море — там, где воды мно­го и глу­би­на боль­шая. Посколь­ку же снег есть застыв­шая вода, Ана­к­са­гор счи­тал его при­род­ным цве­том опять же чер­ный, а белиз­ну — обма­ном чувств.
  • 329Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 265: Δη­μόκ­ρι­τος δὲ ὁ τῇ Διὸς φωνῇ πα­ρεικα­ζόμε­νος καὶ λέ­γων «τά­δε περὶ τῶν ξυμ­πάντων». Эти сло­ва были, веро­ят­но, нача­лом сочи­не­ния «О при­ро­де» (περὶ φύ­σεως) или «Боль­шой миро­строй» (μέ­γας διάκοσ­μος), зна­ча­ще­го­ся в ката­ло­ге Дио­ге­на Лаэр­ция, IX, 46 слл.
  • 330Оче­вид­но, пого­вор­ка, вос­хо­дя­щая к Сер­ви­е­вой систе­ме клас­сов по иму­ще­ст­вен­но­му цен­зу, одна­ко встре­ча­ет­ся это выра­же­ние в сохра­нив­ших­ся текстах толь­ко здесь. У Гора­ция упо­ми­на­ет­ся один раз «вто­рой класс» (Sat. I, 2, 47).
  • 331О том, что Демо­крит мог вос­при­ни­мать­ся как скеп­тик, свиде­тель­ст­ву­ет то обсто­я­тель­ство, что Секст Эмпи­рик посвя­ща­ет спе­ци­аль­ную глав­ку в пер­вой кни­ге «Пирро­но­вых поло­же­ний» (213—214) отли­чию фило­со­фии Демо­кри­та от Пирро­но­ва скеп­си­са, заме­чая (214): προ­δηλο­τάτη δὲ γί­νεται ἡ διάκ­ρι­σις ὅταν ὁ Δη­μόκ­ρι­τος λέγῃ ‘ἐτεῇ δὲ ἄτο­μα καὶ κε­νόν’. ‘ἐτεῇ’ μὲν γὰρ λέ­γει ἀντὶ τοῦ ‘ἀλη­θείᾳ’ [Раз­ни­ца яснее все­го высту­па­ет тогда, когда Демо­крит гово­рит: «а на самом деле ато­мы и пустота». Ведь «на самом деле» он гово­рит вме­сто «поис­ти­не»]. Ари­сто­тель реши­тель­но при­пи­сы­ва­ет ему утвер­жде­ние о недо­сти­жи­мо­сти исти­ны, см. Met. 1009b 11—13: Δη­μόκ­ρι­τός γέ φη­σιν ἤτοι οὐθὲν εἶναι ἀληθὲς ἢ ἡμῖν γ’ ἄδη­λον [А Демо­крит гово­рит, что либо вооб­ще нет ника­кой исти­ны, либо нам она не вид­на]. Ср. D. L. IX, 72, где Демо­крит гово­рит: «а на самом деле мы ниче­го не зна­ем».
  • 332Мет­ро­дор Хиос­ский, IV в., уче­ник Демо­кри­та. В сочи­не­нии «О при­ро­де» види­мо, пытал­ся соеди­нить ато­мизм с эле­ат­ским отри­ца­ни­ем воз­мож­но­сти изме­не­ния.
  • 333Секст (Adv. math. VII, 123—124) счи­та­ет нуж­ным спе­ци­аль­но пояс­нить, что Эмпе­докл не был скеп­ти­ком, хотя он мно­го гово­рил о недо­сто­вер­но­сти чувств. Тем не менее скеп­ти­ки посто­ян­но ссы­ла­лись на авто­ри­тет Эмпе­док­ла и дру­гих «физи­ков», а так­же на эле­а­тов и Сокра­та с Пла­то­ном. Ср. D. L. IX, 71—74.
  • 334Кри­ти­ка зна­ния, осно­ван­но­го на чув­ст­вен­ном вос­при­я­тии, нача­ло кото­рой поло­жи­ли эле­а­ты, сыг­ра­ла боль­шую роль в ста­нов­ле­нии скеп­ти­циз­ма. Мно­гие скеп­ти­ки назы­ва­ли Ксе­но­фа­на осно­ва­те­лем сво­ей шко­лы.
  • 335Име­ют­ся в виду не толь­ко пла­то­нов­ские диа­ло­ги, но и мно­го­чис­лен­ные сочи­не­ния дру­гих «сокра­ти­ков», как Эсхин, Федон, Кри­тон, Симон, Глав­кон, Демет­рий Фалер­ский. Во вре­ме­на Цице­ро­на они были еще широ­ко извест­ны.
  • 336Об отно­ше­нии скеп­ти­ков к Пла­то­ну ср. Sext. Emp. Pyrr. hyp. I, 221: τὸν Πλά­τωνα οὖν οἱ μὲν δογ­μα­τικὸν ἔφα­σαν εἶναι, οἱ δὲ ἀπο­ρητι­κόν, οἱ δὲ κα­τὰ μέν τι ἀπο­ρητι­κόν, κα­τὰ δέ τι δογ­μα­τικόν [Про Пла­то­на одни гово­ри­ли, что он дог­ма­тик, дру­гие — что он скеп­тик, а третьи — что он в неко­то­рых отно­ше­ни­ях дог­ма­тик, а в неко­то­рых скеп­тик].
  • 337Хри­сипп (ок. 280—207) был сле­дую­щим после Кле­ан­фа гла­вой Стои (с 232 г.). Он при­был в Афи­ны ок. 260 г. и учил­ся сна­ча­ла у Арке­си­лая, тогдаш­не­го гла­вы Ака­де­мии. Полу­чен­ные у него зна­ния по логи­ке и диа­лек­ти­ке он при­ме­нил потом для борь­бы с Арке­си­ла­е­вым скеп­ти­циз­мом. Он оста­вил огром­ное коли­че­ство сочи­не­ний (их ката­лог у D. L. VII, 189—202 сохра­нил­ся не пол­но­стью). Раз­ра­ботан­ное в них уче­ние ста­ло счи­тать­ся стои­че­ской дог­мой, при­чем его взгляды во мно­гом отли­ча­лись от взглядов его пред­ше­ст­вен­ни­ков Зено­на и Кле­ан­фа, осо­бен­но в логи­ке и тео­рии позна­ния.
  • 338Кире­на­и­ки — одна из малых сокра­ти­че­ских школ, осно­ван­ная в Кирене Ари­стип­пом («акме» ок. 400—365). По дан­но­му вопро­су они гово­ри­ли, соглас­но D. L. II, 92: τά τε πά­θη κα­ταληπ­τά. ἔλε­γον οὖν αὐτά, οὐκ ἀφ’ ὧν γί­νεται [Ощу­ще­ния же пости­жи­мы. При этом они име­ли в виду сами ощу­ще­ния, а не те пред­ме­ты, от кото­рых они воз­ник­ли]. Соб­ст­вен­но, скеп­ти­ки гово­ри­ли почти то же самое (ср. D. L. IX, 103: μό­να δὲ τὰ πά­θη γι­νώσ­κο­μεν [мы зна­ем толь­ко ощу­ще­ния]), одна­ко, как подроб­но объ­яс­ня­ет Секст (Pyr. hyp. I, 215), раз­ни­ца состо­ит в том, что кире­на­и­ки гово­рят «ощу­ще­ния позна­вае­мы», скеп­ти­ки же отка­зы­ва­ют­ся при­зна­вать κα­τάλη­ψις даже в слу­чае ощу­ще­ний. Ср. так­же опи­са­ние уче­ния кире­на­и­ков у Секс­та, Adv. math. VII, 191 sq.: φασὶν οὖν οἱ Κυ­ρηναϊκοὶ κρι­τήρια εἶναι τὰ πά­θη καὶ μό­να κα­ταλαμ­βά­νεσ­θαι καὶ ἀδιάψευσ­τα τυγ­χά­νειν, τῶν δὲ πε­ποιηκό­των τὰ πά­θη μηδὲν εἶναι κα­ταληπ­τὸν μηδὲ ἀδιάψευσ­τον. ὅτι μὲν γὰρ λευ­καινό­μεθα, φα­σί, καὶ γλυ­καζό­μεθα, δυ­νατὸν λέ­γειν ἀδιαψεύσ­τως καὶ ἀλη­θῶς καὶ βε­βαίως καὶ ἀνε­ξελέγκτως· ὅτι δὲ τὸ ἐμποιητι­κὸν τοῦ πά­θους λευ­κόν ἐστιν ἢ γλυ­κύ ἐστιν, οὐχ οἷόν τ’ ἀπο­φαίνεσ­θαι. εἰκὸς γάρ ἐστι καὶ ὑπὸ μὴ λευ­κοῦ τι­να λευ­καν­τι­κῶς διατε­θῆναι καὶ ὑπὸ μὴ γλυ­κέος γλυ­καν­θῆ­ναι [Кире­на­и­ки гово­рят, что ощу­ще­ния явля­ют­ся кри­те­ри­я­ми и что они одни пости­га­ют­ся и они одни без­об­ман­ны, а из того, что вызва­ло ощу­ще­ние, нет ниче­го ни пости­жи­мо­го, ни без­об­ман­но­го. Ведь, гово­рят они, мож­но без­об­ман­но, истин­но, твер­до и неопро­вер­жи­мо гово­рить о том, что мы ощу­ща­ем белиз­ну или сла­дость. А вот что то, что вызва­ло дан­ное ощу­ще­ние, белое или слад­кое — это невоз­мож­но ясно пока­зать. Ведь вполне воз­мож­но испы­тать ощу­ще­ние белиз­ны от чего-то не бело­го, и ощу­ще­ние сла­до­сти — от чего-то не слад­ко­го]. Ср. выше комм. 239 о «есте­ствен­ном цве­те».
  • 339Инте­рес­но (то есть зага­доч­но), что в этом спис­ке скеп­ти­че­ских авто­ри­те­тов отсут­ст­ву­ет Пиррон.
  • 340Фра­за «Rec­te con­sen­sit Ar­ce­si­las ad de­fi­ni­tio­nem ad­di­tum» пред­став­ля­ет грам­ма­ти­че­скую и лек­си­че­скую шеро­хо­ва­тость. Рид в при­меч. ad lo­cum сфор­му­ли­ро­вал напра­ши­ваю­щи­е­ся вари­ан­ты: rec­te; con­sen­sit Are­ce­si­las; ad de­fi­ni­tio­nem ad­di­tum est. Или: rec­te con­ces­sit Ar­ce­sials; ad de­fi­ni­tio­nem ad­di­tum est (со ссыл­кой на Fin. I, 39: ti­bi rec­te con­ces­sum est). Рид ука­зы­ва­ет так­же на то, что сме­ше­ние con­sen­sit, con­sen­sis­se c con­ces­sit, con­ces­sis­se — посто­ян­ное явле­ние в руко­пи­сях. Но, посколь­ку руко­пи­си не дают в дан­ном месте раз­но­чте­ний, эти сооб­ра­же­ния оста­ют­ся в при­ме­ча­нии. Не пыта­ет­ся испра­вить в этом месте руко­пис­ный текст и Пла­с­берг в сво­ем изда­нии.
  • 341Посто­ян­ное сме­ше­ние «истин­ный» и «лож­ный» в логи­че­ском смыс­ле и «суще­ст­ву­ю­щий — несу­ще­ст­ву­ю­щий» отра­жа­ет ана­ло­гич­ное нераз­ли­че­ние и в язы­ке гре­че­ской фило­со­фии, за чем сто­ит нераз­ли­че­ние и самих этих поня­тий.
  • 342Посколь­ку Кар­не­ад, подоб­но Сокра­ту, сам ниче­го не писал, уче­ни­ки, брав­ши­е­ся изла­гать его взгляды, изла­га­ли их по-раз­но­му и спо­ри­ли за вер­ное пони­ма­ние учи­те­ля (см. ниже § 139: «Cli­to­mac­hus ad­fir­ma­bat num­quam se in­tel­le­ge­re po­tuis­se quid Car­nea­di pro­ba­re­tur»), Мет­ро­дор, соглас­но In­dex Aca­de­mi­co­rum Her­cu­la­nen­sis, XXVI, 4 sqq., счи­тал, что все осталь­ные уче­ни­ки Кар­не­ада непра­виль­но тол­ко­ва­ли учи­те­ля, и пред­ла­гал свою вер­сию, кото­рая по срав­не­нию с после­до­ва­тель­ным скеп­ти­циз­мом Кли­то­ма­ха опи­сы­ва­ет­ся иссле­до­ва­те­ля­ми как «уме­рен­ная».
  • 343Мне кажет­ся, что com­mu­ni lo­co здесь не име­ет отно­ше­ния ни к «обще­му месту» в совре­мен­ном пони­ма­нии, ни к «рито­ри­че­ско­му» тер­ми­ну τό­πος, на кото­рый ссы­ла­ет­ся Рид. Lo­co здесь, как и чуть ниже ne­ces­sa­rio lo­co, употреб­ле­но почти как суф­фикс наре­чия: Лукулл защи­щал чув­ства «вооб­ще», не раз­би­рая кон­крет­ных при­ме­ров, а Цице­рон при­во­дил нака­нуне мно­го при­ме­ров обма­нов чувств «без необ­хо­ди­мо­сти», но желая упредить такое поведе­ние Лукул­ла. Ср. часто встре­чаю­щи­е­ся в пере­пис­ке Цице­ро­на выра­же­ния res sunt bo­no, per­bo­no, me­lio­re, dif­fi­ci­le lo­co — «дела обсто­ят пре­крас­но, хоро­шо, луч­ше, труд­но» (Att. VI, 1, 3; XI, 13, 4; XIV, 17, 6; Fam. XII, 28, 3 etc.) и ali­cui nul­lo lo­co dee­ro — «нико­им обра­зом не под­ве­ду, не остав­лю тако­го-то» (Or. ad Qui­rit. 18, 4; ad Att. XIV, 15, 2; Fam. V, 17, 5; VI, 13, 4; XI, 6, 5).
  • 344См. выше комм. 239.
  • 345С эти­ми рас­суж­де­ни­я­ми Эпи­ку­ра сто­ит срав­нить то, что гово­рит Ари­сто­тель в De an. (II, 6) о том, что каж­дое чув­ство не может оши­бать­ся отно­си­тель­но при­су­ще­го имен­но ему ощу­ще­ния, напри­мер, глаз отно­си­тель­но ощу­ще­ния белиз­ны или слух отно­си­тель­но зву­ка, но могут оши­бать­ся в суж­де­нии о том, что вызва­ло эти ощу­ще­ния. Имен­но на этом осно­ва­нии он (III, 3, 7) раз­ли­ча­ет αἴσθη­σις и φαν­τα­σία: αἱ μὲν (sc. αἰσθή­σεις) ἀλη­θεῖς ἀεί, αἱ δὲ φαν­τα­σίαι γί­νον­ται αἱ πλείους ψευ­δεῖς [ведь пер­вые (т. е. ощу­ще­ния) все­гда истин­ны, а пока­зав­ше­е­ся по боль­шей части быва­ет лож­но].
  • 346in pra­vi­ta­te in­sis­te­re — конъ­ек­ту­ра Рида. В руко­пи­сях непо­нят­ное in­por­ta­ta in­sis­te­re. Пла­с­берг отме­ча­ет место как испор­чен­ное.
  • 347Изве­стен толь­ко по это­му упо­ми­на­нию.
  • 348Ср. у Лукре­ция (IV, 447—452):


    At si for­te ocu­lo ma­nus uni sub­di­ta sup­ter
    pres­sit eum, quo­dam sen­su fit uti vi­dean­tur
    om­nia quae tui­mur fie­ri tum bi­na tuen­do,
    bi­na lu­cer­na­rum flo­ren­tia lu­mi­na flam­mis,
    bi­na­que ter to­tas aedis ge­mi­na­re su­pel­lex,
    et dup­li­cis ho­mi­num fa­cies et cor­po­ra bi­na.

    Если же как-нибудь мы, слу­чай­но под­пер­шись рукою,
    Сни­зу нада­вим на глаз, то пока­жет­ся нам поче­му-то,
    Буд­то двой­ны­ми тогда все пред­ме­ты, какие мы видим.
    Станет дво­ит­ся в гла­зах и све­тиль­ни­ка яркое пла­мя,
    Станет дво­ит­ся и вся по дому сто­я­щая утварь.
    Так же лица людей и тела их нач­нут раз­дво­ять­ся.

    (Пер. Ф. А. Пет­ров­ско­го)

  • 349Ср. D. L. IX, 106, где гово­рит­ся, что и для эпи­ку­рей­цев, и для скеп­ти­ков кри­те­ри­ем явля­ет­ся τὸ φαι­νόμε­νον, но толь­ко эпи­ку­ре­ец гово­рит τὸ φαι­νόμε­νον ἔστι, а скеп­тик — τὸ φαι­νόμε­νον φαίνε­ται.
  • 350in scho­lis — «в лек­ци­ях», ср. Div. II, 31: «mul­ta eius mo­di di­cun­tur in scho­lis».
  • 351Пли­ний (N. H. VII, 83) гово­рит, что, соглас­но Варро­ну, имя это­го чело­ве­ка было Стра­бон и он видел с мыса Лили­бей, как пуний­ский флот отплы­ва­ет от Кар­фа­ге­на.
  • 352Ср. мне­ние Демо­кри­та, цити­ру­е­мое Ари­сто­те­лем (De an. 419a, 15—16): εἰ γέ­νοιτο κε­νὸν τὸ με­ταξύ, ὁρᾶσ­θαι ἂν ἀκρι­βῶς καὶ εἰ μύρ­μηξ ἐν τῷ οὐρανῷ εἴη [если бы в про­ме­жут­ке была пустота, то мож­но было бы увидеть и мура­вья на небе].
  • 353Ср. Ари­сто­тель, De an. 428b, 3: φαίνε­ται δέ γε καὶ ψευ­δῆ, περὶ ὧν ἅμα ὑπό­ληψιν ἀλη­θῆ ἔχει, οἷον φαίνε­ται μὲν ὁ ἥλιος πο­διαῖος, πισ­τεύεται δ’ εἶναι μεί­ζων τῆς οἰκου­μένης [а кажет­ся лож­но и то, о чем мы в то же самое вре­мя име­ем вер­ное мне­ние, как, напри­мер, солн­це кажет­ся раз­ме­ром в один фут, а убеж­де­ние о нем — что оно боль­ше всей оби­тае­мой зем­ли].
  • 354То же самое Цице­рон сооб­ща­ет об Эпи­ку­ре в Fin. I, 20. Ср. D. L. X, 91 (из 11-й кни­ги περὶ φύ­σεως Эпи­ку­ра): τὸ δὲ μέ­γεθος ἡλίου τε καὶ τῶν λοιπῶν ἄστρων κα­τὰ μὲν τὸ πρὸς ἡμᾶς τη­λικοῦ­τόν ἐστιν ἡλί­κον φαίνε­ται… · κα­τὰ δὲ τὸ καθ’ αὑτὸ ἤτοι μεῖ­ζον τοῦ ὁρω­μένου ἢ ἔλατ­τον μικρῷ ἢ τη­λικοῦ­τον ἡλί­κον ὁρᾶ­ται [Раз­мер солн­ца и про­чих све­тил по отно­ше­нию к нам такой, каким он кажет­ся… а сам по себе он или боль­ше того, что видит­ся, или немно­го мень­ше, или такой, каким и видит­ся]. Осно­ва­ния это­го стран­но­го мне­ния Эпи­ку­ра отно­си­тель­но вели­чи­ны солн­ца «самой по себе» оста­ют­ся неяс­ны­ми, несмот­ря на доволь­но зна­чи­тель­ное чис­ло свиде­тельств. Ср. так­же Лукре­ций, V, 564 сл.
  • 355Ср. Ари­сто­тель, De an. 428b, 18: ἡ αἴσθη­σις τῶν μὲν ἰδίων ἀλη­θής ἐστιν ἢ ὅτι ὀλί­γισ­τον ἔχου­σα τὸ ψεῦδος [пока­зав­ше­е­ся каж­до­му из отдель­ных чувств истин­но, либо же лож­но в мини­маль­ной сте­пе­ни].
  • 356Ср. Sen. N. Q. I, 3, 10: «quem ve­lo­cis­si­mum om­nium sci­mus, ne­mo nostrum mo­ve­ri vi­det, nec ire cre­de­re­mus, ni­si ad­pa­ret is­se» [хотя мы зна­ем, что оно быст­рее все­го, никто из нас не видит, как оно дви­жет­ся, и мы не пове­ри­ли бы, что оно идет, если бы не было оче­вид­но, что оно про­шло свой путь].
  • 357Сто­и­ки наста­и­ва­ли на том, что две вещи, при­над­ле­жа­щие к одно­му роду, не могут быть прин­ци­пи­аль­но нераз­ли­чи­мы. Эта тема была одной из важ­ней­ших в поле­ми­ке со скеп­ти­ка­ми. Извест­но (D. L. VII, 178 и 199), что у Хри­сип­па и Сфе­ра были сочи­не­ния «о схо­жих вещах» (περὶ τῶν ὁμοίων).
  • 358Алек­сандр Вели­кий запре­тил всем скуль­п­то­рам, кро­ме Лисип­па, ваять свои изо­бра­же­ния и всем худож­ни­кам, кро­ме Апел­ле­са, писать свои порт­ре­ты. Лисип­по­вых ста­туй Алек­сандра было мно­же­ство. До наших вре­мен дошло боль­шое коли­че­ство копий и несколь­ко пред­по­ла­гае­мых ори­ги­на­лов.
  • 359Тот же про­тест про­тив мета­фо­ри­че­ско­го язы­ка рели­ги­оз­но окра­шен­ной кос­мо­го­нии см. Nat. deor. I, 19: «qui­bus enim ocu­lis ani­mi in­tue­ri po­tuit ves­ter Pla­to fab­ri­cam il­lam tan­ti ope­ris qua con­strui a deo at­que aedi­fi­ca­ri mun­dum fa­cit? Quae mo­li­tio, quae fer­ra­men­ta, quae vec­tes, quae ma­chi­nae, qui mi­nistri?» (от име­ни эпи­ку­рей­ца) [каки­ми таки­ми оча­ми души мог ваш Пла­тон увидеть соору­же­ние это­го вели­чай­ше­го про­из­веде­ния, кото­рым у него бог созда­ет и стро­ит мир? Что была за под­готов­ка, что за орудия, что за рыча­ги, что за рабо­чие?].
  • 360Об отно­ше­ни­ях Хри­сип­па и Кар­не­ада — неразде­ли­мых, вза­и­мо­опре­де­ля­ю­щих про­тив­ни­ков — сохра­ни­лось нема­ло антич­ных свиде­тельств. Так, Дио­ген Лаэр­ций, VII, 183, упо­ми­на­ет похваль­ную стро­ку о Хри­сип­пе: εἰ μὴ γὰρ ἦν Χρύ­σιπ­πος, οὐκ ἂν ἦν στοά [Если бы не было Хри­сип­па, то не было бы Стои], кото­рую Кар­не­ад пере­ина­чил так (D. L. IV, 62): εἰ μὴ γὰρ ἦν Χρύ­σιπ­πος, οὐκ ἂν ἦν ἐγώ [Если бы не было Хри­сип­па, то не было бы меня]. Дио­ген рас­ска­зы­ва­ет так­же (VII, 184): Τέ­λος δ’ ᾿Αρκε­σιλάῳ καὶ Λα­κύδῃ… πα­ραγε­νόμε­νος ἐν ᾿Ακα­δημείᾳ συ­νεφι­λοσό­φησε· δι’ ἣν αἰτίαν καὶ κα­τὰ τῆς συ­νηθείας καὶ ὑπὲρ αὐτῆς ἐπε­χείρη­σε, καὶ περὶ με­γεθῶν καὶ πλη­θῶν τῇ τῶν ᾿Ακα­δημαϊκῶν συσ­τά­σει χρη­σάμε­νος [Нако­нец он стал зани­мать­ся фило­со­фи­ей в Ака­де­мии вме­сте с Арке­си­ла­ем и Лакидом; и по этой при­чине он состав­лял дока­за­тель­ства и про­тив повсе­днев­но­го опы­та, и в его защи­ту, и так­же отно­си­тель­но раз­ме­ров и коли­честв, поль­зу­ясь упраж­не­ни­ем, при­ня­тым у ака­де­ми­ков]. Con­sue­tu­do у Цице­ро­на регу­ляр­ный пере­вод гре­че­ско­го συ­νηθεἰα в зна­че­нии «повсе­днев­ный опыт», ср. Nat. deor. I, 83: «non pu­det… phy­si­cum… ab ani­mis con­sue­tu­di­ne in­bu­tis pe­te­re tes­ti­mo­nium ve­ri­ta­tis», где эта репли­ка при­над­ле­жит так­же пред­ста­ви­те­лю скеп­ти­че­ской фило­со­фии. В ката­ло­ге сочи­не­ний Хри­сип­па в VII кни­ге Дио­ге­на Лаэр­ция упо­ми­на­ют­ся его сочи­не­ния κα­τὰ τῆς συ­νηθείας πρὸς Μητ­ρό­δωρον, а так­же περὶ τῆς συ­νηθείας πρὸς Γορ­γιπ­πί­δην, при­чем в послед­нем слу­чае почти все совре­мен­ные изда­те­ли склон­ны при­ни­мать конъ­ек­ту­ру Кобе­та ὑπέρ вм. πε­ρί, осно­вы­ва­ясь, оче­вид­но, как раз на про­ци­ти­ро­ван­ном выше месте, так что полу­ча­ют­ся два сим­мет­рич­ных сочи­не­ния «опро­вер­же­ние повсе­днев­но­го опы­та» и «защи­та повсе­днев­но­го опы­та». О том, что Хри­сипп очень часто рас­суж­дал in ut­ram­que par­tem, а так­же о том, что он собрал мно­же­ство свиде­тельств про­тив чувств и опы­та, но ока­зал­ся сла­бее в их защи­те, гово­рит в выра­же­ни­ях, очень напо­ми­наю­щих наш текст (настоль­ко, что нуж­но, веро­ят­но, пред­по­ла­гать общий источ­ник), Плу­тарх в сво­ем трак­та­те «О про­ти­во­ре­чи­ях сто­и­ков» (De stoic. re­pugn. 1036b—d): ὅτι δ’ αὐτὸς οὐκ ἐν ὀλί­γοις ἀλλὰ πολ­λα­χοῦ τοὺς ἐναν­τίους οἷς δο­κιμά­ζει λό­γους κα­τεσ­κεύακεν ἐρ­ρω­μένως καὶ με­τὰ σπου­δῆς καὶ φι­λοτι­μίας το­σαύ­της, ὥστε μὴ παν­τὸς εἶναι κα­ταμα­θεῖν τὸ ἀρέσ­κον, αὐτοὶ δή­που λέ­γουσι, τὴν δει­νότη­τα θαυ­μάζον­τες τοῦ ἀνδρὸς καὶ τὸν Καρ­νεάδην οὐθὲν οἰόμε­νοι λέ­γειν ἴδιον, ἀλλ’ ἐξ ὧν ἐπε­χείρη­σε Χρύ­σιπ­πος εἰς τοὐναν­τίον, ὁρμώ­μενον ἐπι­τί­θεσ­θαι τοῖς λό­γοις αὐτοῦ καὶ πολ­λά­κις πα­ραφ­θέγ­γεσ­θαι· ‘δαι­μόνιε, φθί­σει σε τὸ σὸν μέ­νος’, ὡς με­γάλας ἀφορ­μὰς καθ’ ἑαυτοῦ δι­δόν­τα τοῖς κι­νεῖν τὰ δόγ­μα­τα καὶ διαβάλ­λειν βου­λο­μένοις. ἐπὶ δὲ τοῖς κα­τὰ Συ­νηθείας ἐκδο­θεῖ­σιν οὕτω κο­μῶσι καὶ με­γαλη­γοροῦ­σιν, ὥστε τοὺς πάν­των ὁμοῦ τῶν ᾿Ακα­δημαϊκῶν λό­γους εἰς ταὐτὸ συμ­φο­ρηθέν­τας οὐκ ἀξίους εἶναι πα­ραβα­λεῖν οἷς Χρύ­σιπ­πος ἔγρα­ψεν εἰς διαβολὴν τῶν αἰσθή­σεων… ἐκεῖ­νο δ’ ἀλη­θές, ὅτι βου­λη­θεὶς αὖθις συ­νειπεῖν τῇ συ­νηθείᾳ καὶ ταῖς αἰσθή­σε­σιν ἐνδεέσ­τε­ρος γέ­γονεν αὑτοῦ καὶ τὸ σύν­ταγμα τοῦ συν­τάγμα­τος μα­λακώ­τερον. ὥστ’ αὐτὸν ἑαυτῷ μά­χεσ­θαι, κε­λεύον­τα μὲν ἀεὶ τὰ ἐναν­τία μὴ με­τὰ συ­νηγο­ρίας ἀλλὰ μετ’ ἐνδεί­ξεως τοῦ ὅτι ψευ­δῆ ἐστι πα­ρατί­θεσ­θαι, τῶν δ’ αὑτοῦ δογ­μά­των κα­τήγο­ρον ὄντα δει­νότε­ρον ἢ συ­νήγο­ρον [а что он не в немно­гих местах, а во мно­гих собрал аргу­мен­ты, про­ти­во­по­лож­ные тому, что счи­тал пра­виль­ным, при­чем с такой силой, усер­ди­ем и често­лю­би­ем, что не так-то лег­ко понять, в чем состо­ит его мне­ние, как они (т. е. сто­и­ки) сами при­зна­ют, вос­хи­ща­ясь талан­та­ми это­го чело­ве­ка и счи­тая, что Кар­не­ад ниче­го не ска­зал сво­его, а соста­вил свои сочи­не­ния на осно­ва­нии тех аргу­мен­тов, кото­рые Хри­сипп раз­ра­ботал как про­ти­во­по­лож­ные <сво­им убеж­де­ни­ям>, и что он частень­ко при­го­ва­ри­вал «Муж уди­ви­тель­ный, губит тебя твоя сила!» («Или­а­да», VI, 407 — гово­рит Анд­ро­ма­ха Гек­то­ру, уго­ва­ри­вая его остать­ся в Трое), посколь­ку он создал обшир­ные воз­мож­но­сти для напа­де­ния для тех, кто хотел опро­верг­нуть и опо­ро­чить его уче­ние; что же каса­ет­ся тех книг, кото­рые он опуб­ли­ко­вал про­тив повсе­днев­но­го опы­та, они хваст­ли­во и нахаль­но утвер­жда­ют, что все дово­ды всех ака­де­ми­ков, если собрать их в одну кучу, не достой­ны срав­нить­ся с тем, что напи­сал Хри­сипп о недо­сто­вер­но­сти чувств… при этом прав­да то, что он, желая затем, напро­тив, защи­тить повсе­днев­ный опыт и чув­ства, он ока­зал­ся сла­бее само­го себя, и это вто­рое его сочи­не­ние хуже пер­во­го… он ока­зал­ся более крас­но­ре­чи­вым обви­ни­те­лем, чем адво­ка­том, соб­ст­вен­но­го уче­ния]. Хри­сипп, глав­ный стои­че­ский авто­ри­тет, с таким усер­ди­ем поль­зо­вал­ся ака­де­ми­че­ским обык­но­ве­ни­ем аргу­мен­ти­ро­вать «за и про­тив» (in ut­ram­que par­tem), что изда­тель XIII тома Плу­тар­хов­ских Mo­ra­lia в серии Loeb пред­по­ла­га­ет не без осно­ва­ния, что несо­хра­нив­ший­ся трак­тат Плу­тар­ха, упо­мя­ну­тый в ката­ло­ге Лам­прия под № 45, περὶ τῆς εἰς ἑκά­τερον ἐπι­χει­ρήσεως (по-латы­ни это было бы de dis­pu­ta­tio­ne in ut­ram­que par­tem), посвя­щен кри­ти­ке Хри­сип­па за его обык­но­ве­ние рас­суж­дать за и про­тив, не давая воз­мож­но­сти понять свое насто­я­щее мне­ние. Такую кри­ти­ку Плу­тарх обе­ща­ет в De stoic. re­pugn. 1036b: ὅτι μὲν οὖν ἄτο­πός ἐστι τοὺς φι­λοσό­φους τὸν ἐναν­τίον λό­γον οἰόμε­νος δεῖν τι­θέναι μὴ με­τὰ συ­νηγο­ρίας ἀλλ’ ὁμοίως τοῖς δι­κολό­γοις κα­κοῦν­τας, ὥσπερ οὐ πρὸς τὴν ἀλή­θειαν ἀλλὰ περὶ νί­κης ἀγω­νιζο­μένους, εἴρη­ται πρὸς αὐτὸν δι’ ἑτέ­ρων [а что он посту­па­ет неле­по, счи­тая, что фило­со­фы долж­ны выстав­лять про­ти­во­по­лож­ное рас­суж­де­ние, не защи­щая его, а поро­ча, напо­до­бие адво­ка­тов, как буд­то фило­со­фы сра­жа­ют­ся не ради исти­ны, а ради победы, об этом ска­за­но про­тив него в дру­гом сочи­не­нии]. Как вид­но из срав­не­ния с соот­вет­ст­ву­ю­щи­ми места­ми у Цице­ро­на, упрек в φι­λονι­κία, стрем­ле­нии к победе любы­ми сред­ства­ми, выстав­лял­ся и скеп­ти­ка­ми про­тив дог­ма­ти­ков, и дог­ма­ти­ка­ми про­тив скеп­ти­ков, и в оправ­да­ние мето­да рас­суж­де­ний «в обе сто­ро­ны», и в его осуж­де­ние.
  • 361См. комм. к § 51.
  • 362Текст в этом месте испор­чен. При дан­ном чте­нии som­nias­se se зави­сит от того же pu­ta­re, что non fuis­se. В руко­пи­сях про­сто som­nia­re. Пла­с­берг вклю­ча­ет в текст <non> som­nia­re, ссы­ла­ясь на добав­ле­ние в худ­ших руко­пи­сях. Рид пред­ла­га­ет несколь­ко экзо­ти­че­скую конъ­ек­ту­ру som­nia re­ri.
  • 363Цита­ты из «Или­о­ны» Паку­вия. Послед­няя стро­ка про­ци­ти­ро­ва­на так­же в Tusc. II, 44; Att. XIV, 14, 1.
  • 364«Qui cum pal­la et co­thur­nis num­mos po­pu­lo de rostris spar­ge­re so­le­bat», как рас­ска­зы­ва­ет Цице­рон в одной из речей (Phil. III, 16; ср. Val. Max. VII, 8, 1).
  • 365Сло­ва эти про­из­но­сит, оче­вид­но, безум­ст­ву­ю­щий Аякс. В «Аяк­се» Софок­ла, 100 сл., есть под­хо­дя­щая ситу­а­ция для этой репли­ки.
  • 366Еври­пид, «Безум­ст­ву­ю­щий Геракл», 921—1015; это клас­си­че­ский при­мер, ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 249, 405.
  • 367бук­валь­но — «серд­це», но в клас­си­че­ской латы­ни серд­це рас­смат­ри­ва­ет­ся как сре­дото­чие мыс­ли.
  • 368Qua­si, тем более в кон­тек­сте ссыл­ки на школь­ное опре­де­ле­ние, наво­дит на мысль, что ред­кая фор­ма dis­cep­tat­rix долж­на быть пере­во­дом с гре­че­ско­го. См. Sext. Emp. Pyr. hyp. II, 229: (о диа­лек­ти­ке) τῶν ἀλη­θῶν καὶ ψευ­δῶν λό­γων… διαγ­νωστι­κή… διακ­ρι­τικὴ…
  • 369Ср. рас­суж­де­ния о рито­ри­ке в «Гор­гии» Пла­то­на, 453d. Ср. так­же ана­ло­гич­ное рас­суж­де­ние о диви­на­ции, кото­рая непри­ме­ни­ма к вещам, для выяс­не­ния кото­рых тре­бу­ют­ся спе­ци­аль­ные зна­ния (ar­tes), в Div. II, 9—12. Этот текст места­ми почти дослов­но сов­па­да­ет с нашим.
  • 370Пере­во­дит стои­че­ский тер­мин συ­νημ­μέ­νον ἀξίωμα, для гипо­те­ти­че­ско­го суж­де­ния в фор­ме si lu­cet, lu­cet.
  • 371Пере­во­дит тер­мин διεζευγ­μέ­νον, для суж­де­ния в фор­ме aut vi­vet cras Her­mar­chus, aut non vi­vet. Встре­ча­ет­ся в руко­пи­сях так­же в фор­ме di­siunctio, от кото­рой и про­ис­хо­дит соот­вет­ст­ву­ю­щий совре­мен­ный логи­че­ский тер­мин.
  • 372Ср. выше комм. 11.
  • 373Ср. Sext. Emp. Adv. math. VII, 416: ὁ σο­φὸς στή­σεται καὶ ἡσυ­χάσει.
  • 374Ответ Кар­не­ада осно­ван на игре слов, ἡσυ­χάζειν употреб­ле­но здесь как сино­ним ἐπέ­χειν, «воз­дер­жи­вать­ся от суж­де­ния», а Кар­не­ад тол­ку­ет это сло­во в быто­вом смыс­ле «при­лечь отдох­нуть».
  • 375sus­ti­ne­bo соот­вет­ст­ву­ет ἐπέ­χω. Ср. Att. XIII, 21, где обсуж­да­ют­ся воз­мож­ные пере­во­ды ἐπέ­χω, и цити­ру­ет­ся стро­ка Луци­лия «sus­ti­neat cur­rum ut bo­nu’ sae­pe agi­ta­tor equos­que», при­чем Цице­рон добав­ля­ет: «sem­per­que Car­nea­des προ­βολήν pu­gi­lis et re­ten­tio­nem auri­gae si­mi­lem fa­cit ἐποχῄ» [Кар­не­ад все­гда срав­ни­ва­ет воз­дер­жа­ние от суж­де­ния с защит­ной пози­ци­ей в кулач­ной борь­бе и со сдер­жи­ва­ни­ем колес­ни­цы]. Воз­мож­но, стро­ка Луци­лия отно­си­лась непо­сред­ст­вен­но к Кар­не­аду. Aug. c. acad. II, 12: «ref­re­na­tio et qua­si sus­pen­sio as­sen­sio­nis» для ἐπο­χή.
  • 376«Лжец» (ὁ ψευ­δόμε­νος), наряду с «Сори­том», один из самых зна­ме­ни­тых софиз­мов, при­пи­сы­ва­ет­ся Эвбу­лиду (см. D. L. II, 108). О нем суще­ст­во­ва­ла в антич­но­сти целая лите­ра­ту­ра. Он встре­ча­ет­ся во мно­же­стве вари­ан­тов, самый извест­ный сле­дую­щий: «Эпи­ме­нид гово­рит, что все кри­тяне лже­цы. Сам он кри­тя­нин. Лжет Эпи­ме­нид или гово­рит прав­ду?»
  • 377По свиде­тель­ству Дио­ге­на Лаэр­ция, Хри­сипп выде­лял 5 видов «не тре­бу­ю­щих дока­за­тель­ства» (основ­ных) сил­ло­гиз­мов. См. D. L. VII, 79—80 (= Хюль­зер fr. 1036): εἰσὶ δὲ καὶ ἀνα­πόδεικ­τοί τι­νες, τῷ μὴ χρῄζειν ἀπο­δείξεως, ἄλ­λοι μὲν παρ’ ἄλ­λοις, πα­ρὰ δὲ τῷ Χρυ­σίπ­πῳ πέν­τε, δι’ ὧν πᾶς λό­γος πλέ­κεται… ·(80) πρῶ­τος δέ ἐστιν ἀνα­πόδεικ­τος ἐν ᾧ πᾶς λό­γος συν­τάσ­σε­ται ἐκ συ­νημ­μέ­νου καὶ τοῦ ἡγου­μένου, ἀφ’ οὗ ἄρχε­ται τὸ συ­νημ­μέ­νον καὶ τὸ λῆ­γον ἐπι­φέ­ρει, οἷον “εἰ τὸ πρῶ­τον, τὸ δεύτε­ρον” [Есть так­же неко­то­рые недо­ка­зы­вае­мые аргу­мен­ты, назы­вае­мые так пото­му, что они не нуж­да­ют­ся в дока­за­тель­стве. Раз­ные <сто­и­ки> назы­ва­ют раз­ные подоб­ные аргу­мен­ты, но у Хри­сип­па их пять, из кото­рых скла­ды­ва­ет­ся вся­кий сил­ло­гизм… Пер­вый недо­ка­зы­вае­мый аргу­мент — это такой, при кото­ром любой сил­ло­гизм скла­ды­ва­ет­ся из конъ­юнк­ции и из пер­во­го пред­ло­же­ния, с кото­ро­го начи­на­ет­ся конъ­юнк­ция, а выво­дом явля­ет­ся заклю­чи­тель­ное пред­ло­же­ние конъ­юнк­ции, напри­мер: если пер­вое, то вто­рое; но, дей­ст­ви­тель­но, пер­вое; сле­до­ва­тель­но, вто­рое]. Ср. Sext. Emp. Pyr. hyp. II, 157, где в каче­стве при­ме­ра тако­го «недо­ка­зы­вае­мо­го сил­ло­гиз­ма» при­во­дит­ся: εἰ ἡμέ­ρα ἔστι, φῶς ἔστιν· ἀλλὰ μὴν ἡμέ­ρα ἔστιν· φῶς ἄρα ἔστιν’.
  • 378su­pe­rius и in­fe­rius пере­да­ют гре­че­ские тер­ми­ны τὸ ἡγού­μενον и τὸ λή­γων (см. текст Дио­ге­на в преды­ду­щем при­ме­ча­нии), т. е. «пер­вая (услов­ная) часть конъ­юнк­ции» и «завер­шаю­щая» (т. е. след­ст­вие из усло­вия) ее часть.
  • 379«ex­cep­tio» здесь — поня­тие рим­ско­го пра­ва. При граж­дан­ских исках пре­тор сам не зани­мал­ся рас­сле­до­ва­ни­ем фак­тов, а пере­да­вал ука­за­ние (for­mu­la) под­чи­нен­ным ему судье или судьям. В «фор­му­ле» ука­зы­ва­лось, что ответ­чик дол­жен быть нака­зан, если под­твер­дят­ся такие-то фак­ты, и отпу­щен, если они не под­твер­дят­ся. Но «фор­му­ла» мог­ла быть и более слож­ной: пре­тор мог ука­зать, что ответ­чик дол­жен быть нака­зан, если под­твер­дят­ся такие-то фак­ты, за исклю­че­ни­ем слу­чая, когда наряду с эти­ми фак­та­ми будут дока­за­ны еще некие фак­ты. Имен­но тако­го рода добав­ле­ния к «фор­му­ле» назы­ва­лись «исклю­че­ни­я­ми» (ex­cep­tio­nes). Если ответ­чик счи­тал, что пре­тор неспра­вед­ли­во не вклю­чил в фор­му­лу бла­го­при­ят­ных для него «исклю­че­ний», он мог апел­ли­ро­вать к три­бу­ну.
  • 380Гер­мар­хом зва­ли эпи­ку­рей­ца, воз­гла­вив­ше­го шко­лу после смер­ти Учи­те­ля.
  • 381Эпи­кур отри­цал прин­цип исклю­чен­но­го третье­го, пото­му что счи­тал, что его при­зна­ние ведет к фата­лиз­му. Эта про­бле­ма подроб­но обсуж­да­ет­ся в цице­ро­нов­ском трак­та­те De fa­to, см. особ. § 21: «Epi­cu­rus ve­re­tur ne, si hoc con­ces­se­rit, con­ce­den­dum sit fa­to fie­ri quae­cum­que fiant» [Эпи­кур опа­са­ет­ся, что, если он согла­сит­ся на это допу­ще­ние, при­дет­ся допу­стить и то, что все, что про­ис­хо­дит, пред­опре­де­ле­но судь­бой].
  • 382Име­ет­ся в виду Дио­ген Вави­лон­ский, вме­сте с Кар­не­а­дом участ­ник посоль­ства в Рим 155 г.
  • 383Сооб­ра­зи­тель­ность фини­кий­цев была общим местом, см. Co­lu­mel­la, I, 3, 8: «acu­tis­si­mam gen­tem Poe­nos», и у Цице­ро­на в Fin. IV, 56: «Poe­nu­lus, ho­mo acu­tus».
  • 384Περὶ ἐπο­χῆς.
  • 385Эти­мо­ло­ги­че­ское род­ство pro­ba­tio (συγ­κα­τάθε­σις) и pro­ba­bi­lis (πι­θανός) суще­ст­ву­ет, оче­вид­но, толь­ко на латин­ской поч­ве.
  • 386В этом пред­ло­же­нии похо­же, что pro­ba­bi­lia и si­mi­lia ve­ri выра­жа­ют хоть и близ­кие, но не пол­но­стью иден­тич­ные поня­тия, так что, воз­мож­но, здесь дей­ст­ви­тель­но отра­жа­ет­ся раз­ни­ца меж­ду πι­θανά и εἰκό­τα (см. выше комм. 276).
  • 387Аллю­зия на «Одис­сею» (XIX, 163: οὐ γὰρ ἀπὸ δρυός ἐσ­σι πα­λαιφά­του οὐδ’ ἀπὸ πέτ­ρης). Эту строч­ку цити­ру­ет у Пла­то­на Сократ («Апо­ло­гия» 34d).
  • 388Гай Луци­лий (ок. 180 — ок. 102) — созда­тель жан­ра «сати­ры», друг мно­гих гре­че­ских фило­со­фов и Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на. В эту эпо­ху мно­гие гре­че­ские фило­со­фы посвя­ща­ли свои сочи­не­ния рим­ским дру­зьям и покро­ви­те­лям, так посту­пал, напри­мер, зна­ме­ни­тый сто­ик Пане­ций.
  • 389Т. е. в 149 г. до н. э.
  • 390Поли­ен из Ламп­са­ка, непо­сред­ст­вен­ный уче­ник Эпи­ку­ра. Учи­тель обра­тил его от мате­ма­ти­ки к фило­со­фии. Поли­ен умер рань­ше Эпи­ку­ра.
  • 391Эпи­ку­ре­ец Сирон, совре­мен­ник Цице­ро­на, упо­мя­нут так­же в Fin. II, 119.
  • 392Цепоч­ку, веду­щую у вся­ко­го живо­го суще­ства от ощу­ще­ния к дей­ст­вию и явля­ю­щу­ю­ся осно­вой его жиз­неде­я­тель­но­сти, подроб­но рас­смат­ри­вал еще Ари­сто­тель в трак­та­те «О душе». О свя­зи меж­ду чув­ст­вен­ным вос­при­я­ти­ем, воз­ник­шим на его осно­ве пред­став­ле­ни­ем, «согла­си­ем» на пред­став­ле­ние, вызы­ваю­щим «устрем­ле­ние», и, нако­нец, сле­дую­щим из стрем­ле­ния дей­ст­ви­ем, как этот про­цесс опи­сы­вал­ся в стои­че­ской тер­ми­но­ло­гии, см. сле­дую­щие близ­кие дан­но­му отрыв­ку гре­че­ские тек­сты: Alex. Aphr. De an. 72, 13—21 (= fr. 293 Хюль­зер): ἕπε­ται μὲν οὖν τῇ φαν­τα­σίᾳ συγ­κα­τάθε­σις, οὐ μὴν πάσῃ, ὥσπερ οὖν καὶ τῇ συγ­κα­ταθέ­σει ὁρμή, οὐδὲ ταύτῃ δὲ πάσῃ. ἀλλ’ οὐδὲ τῇ ὁρμῇ ἐξ ἀνάγ­κης πρᾶ­ξις. καὶ ἔστιν ἐφε­ξῆς ταῦτα ἐν τῷ ζῴῳ τὴν τά­ξιν ἔχον­τα· αἴσθη­σις φαν­τα­σία συγ­κα­τάθε­σις ὁρμὴ πρᾶ­ξις. ἀλλ’ οὔτε πάσῃ αἰσθή­σει δο­κεῖ φαν­τα­σία ἕπεσ­θαι, εἰ δο­θείη τὸ μὴ πάν­τα τὰ ζῷα φαν­τα­σίας με­τέχειν, οὔτε πάσῃ φαν­τα­σίᾳ συγ­κα­τάθε­σις… οὔτε πάσῃ συγ­κα­ταθέ­σει ὁρμή [Итак, за пред­став­ле­ни­ем сле­ду­ет согла­сие, но не за вся­ким, и точ­но так же за согла­си­ем устрем­ле­ние, опять-таки не за вся­ким. Так­же дей­ст­вие не сле­ду­ет с необ­хо­ди­мо­стью за устрем­ле­ни­ем. Эти вещи име­ют у живо­го суще­ства такой порядок: чув­ст­вен­ное вос­при­я­тие, пред­став­ле­ние, согла­сие, устрем­ле­ние, дей­ст­вие. Одна­ко похо­же, не за каж­дым чув­ст­вен­ным вос­при­я­ти­ем сле­ду­ет пред­став­ле­ние, если при­нять, что не вся­кое живое суще­ство име­ет пред­став­ле­ния, и не за каж­дым пред­став­ле­ни­ем согла­сие, … и не за каж­дым согла­си­ем устрем­ле­ние].

    Sto­bae­us, Ec­lo­gae, I, 49, 25, р. 349 (из Пор­фи­рия) (= fr. 294 Хюль­зер): τῶν ἀπὸ τῆς Στοᾶς τὴν αἴσθη­σιν οὐκ ἐν τῇ φαν­τα­σίᾳ ἱστάν­των μό­νον, ἀλλὰ τὴν οὐσίαν ἀναρ­τώντων ἀπὸ τῆς συγ­κα­ταθέ­σεως. Αἰσθη­τικὴ γὰρ φαν­τα­σία συγ­κα­τάθε­σίς ἐστιν ἢ αἴσθη­σις τῆς συγ­κα­ταθέ­σεως καθ’ ὁρμὴν οὔσης [Сто­и­ки пола­га­ют чув­ст­вен­ное вос­при­я­тие не в одном лишь пред­став­ле­нии, но счи­та­ют саму его сущ­ность зави­ся­щей от согла­сия. Ведь чув­ст­вен­ное пред­став­ле­ние — это либо согла­сие, либо чув­ст­вен­ное вос­при­я­тие согла­сия, про­яв­ля­ю­ще­го­ся в устрем­ле­нии]. Из это­го тек­ста вид­но, что sen­sus здесь употреб­ле­но в смыс­ле φαν­τα­σία αἰσθη­τική.

    Sto­bae­us, Ed. I, 50, 14, p. 474 = Aedus, Pla­ci­ta, IV, 8, 12, p. 396 Diels = Fr. 295 Хюль­зер: Οἱ Στωικοὶ πᾶ­σαν αἴσθη­σιν εἶναι συγ­κα­τάθε­σιν καὶ κα­τάλη­ψιν [Сто­и­ки гово­рят, что вся­кое ощу­ще­ние есть согла­сие и пости­же­ние].

  • 393Ср. Fin. III, 31: «…ut qui­dam Aca­de­mi­ci con­sti­tuis­se di­cun­tur, extre­mum bo­no­rum et sum­mum mu­nus es­se sa­pien­tis ob­sis­te­re vi­sis as­sen­sus­que suos fir­me sus­ti­ne­re» […как счи­та­ли, гово­рят, неко­то­рые ака­де­ми­ки, буд­то выс­шее бла­го и выс­шая обя­зан­ность муд­ре­ца — сопро­тив­лять­ся тому, что кажет­ся («пред­став­ле­ни­ям») и упор­но воз­дер­жи­вать­ся от согла­сия]. Это опре­де­ле­ние выс­ше­го бла­га под­твер­жда­ет нам и Секст Эмпи­рик, сооб­щаю­щий (Pyr. hyp. I, 232), что Арке­си­лай гово­рил: τέ­λος μὲν εἶναι τὴν ἐπο­χήν [выс­шее бла­го — это воз­дер­жа­ние от согла­сия]. Инте­рес­но, что, наста­и­вая на при­сталь­ном вни­ма­нии и про­вер­ке пока­зав­ше­го­ся чув­ст­вом, будь то в све­те «гно­сео­ло­ги­че­ско­го пес­си­миз­ма» или, напро­тив, «опти­миз­ма», враж­дую­щие сто­ро­ны, т. е. ака­де­ми­ки и сто­и­ки, при­хо­ди­ли к очень схо­жим фор­му­ли­ров­кам, см. опре­де­ле­ние дол­га стои­че­ско­го муд­ре­ца у Эпи­к­те­та (Diss. II, 17, 1): τί πρῶ­τόν ἐστι ἔργον τοῦ φι­λοσο­φούν­τος; ἀπο­βαλεῖν οἴησιν [В чем состо­ит пер­вая зада­ча фило­со­фа? Отбро­сить мне­ние] (οἴησιν соот­вет­ст­ву­ет по смыс­лу opi­na­tio в про­дол­же­нии цице­ро­нов­ской фра­зы).
  • 394Это клас­си­че­ские, очень древ­ние при­ме­ры тще­ты чело­ве­че­ских надежд и нена­деж­но­сти, состав­ля­ю­щей самую осно­ву чело­ве­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния. Ср. еще в «Вос­по­ми­на­ни­ях о Сокра­те» Ксе­но­фон­та (Mem. I, 1, 8): οὔτε γὰρ τῷ κα­λῶς ἀγρὸν φυ­τευσα­μένῳ δῆ­λον ὅστις καρ­πώ­σεται, οὔτε τῷ καλὴν γή­μαν­τι, ἵν’ εὐφραίνη­ται, δῆ­λον εἰ διὰ ταύ­την ἀνιάσε­ται [Ни тому, кто пре­крас­но засе­ял поле, не извест­но, кто пожнет пло­ды, ни тому, кто женил­ся на пре­крас­ной жен­щине, чтобы радо­вать­ся, не извест­но, не при­не­сет ли она ему горя].
  • 395См. выше § 32.
  • 396Ср. Fin. I, 65: «At ve­ro Epi­cu­rus una in do­mo, et ea qui­dem an­gus­ta, quam mag­nos quan­ta­que amo­ris con­spi­ra­tio­ne con­sen­tien­tes te­nuit ami­co­rum gre­ges! Quod fit etiam nunc ab Epi­cu­reis» [А Эпи­кур в сво­ем един­ст­вен­ном, да к тому же и тес­ном, домиш­ке какие собрал тол­пы дру­зей, и каким согла­си­ем и любо­вью все они были свя­за­ны! И по сей день эпи­ку­рей­цы ведут себя так]. Так­же Fin. II, 81: «Ac mi­hi qui­dem, quod et ip­se bo­nus vir fuit (sc. Epi­cu­rus) et mul­ti Epi­cu­rei et fue­runt et ho­die sunt et in ami­ci­tiis fi­de­les et in om­ni via con­stan­tes et gra­ves, nec vo­lup­ta­te sed of­fi­cio con­si­lia mo­de­ran­tes… vi­de­tur…» [А мне, посколь­ку Эпи­кур и сам был достой­ным чело­ве­ком и мно­гие эпи­ку­рей­цы и в про­шлом и сей­час — люди вер­ные в друж­бе и во всех отно­ше­ни­ях надеж­ные и достой­ные, при­ни­маю­щие реше­ния под дик­тов­ку обя­зан­но­сти, а не удо­воль­ст­вия… кажет­ся…].
  • 397Цице­рон слу­шал лек­ции сто­и­ка Дио­до­та ок. 85 г., а позд­нее фило­соф жил в его доме. Он умер ок. 60 г., заве­щав все свое (доволь­но зна­чи­тель­ное) состо­я­ние Цице­ро­ну.
  • 398extre­mi­ta­tem и lib­ra­men­tum вме­сте пере­да­ют поня­тие «плос­кость», греч. ἐπι­φά­νεια. Qua­si, как обыч­но, ука­зы­ва­ет на пере­вод гре­че­ско­го тер­ми­на. Плос­кость обо­зна­ча­ет­ся поня­ти­ем extre­mi­tas, пото­му что она пони­ма­лась как «поверх­ность», слу­жа­щая гра­ни­цей объ­ем­но­го тела. Lib­ra­men­tum свя­за­но с поня­ти­ем урав­но­ве­шен­ных весов, чаши кото­рых нахо­дят­ся на одном уровне, обо­зна­ча­ет затем гири, про­ти­во­ве­сы, нако­нец, гори­зон­таль­ную поверх­ность, «уро­вень», и отсюда «плос­кость» в гео­мет­ри­че­ском смыс­ле.
  • 399Пере­вод ἄπει­ρον.
  • 400Латин­ское изло­же­ние зна­ме­ни­то­го нача­ла сочи­не­ния Ана­к­са­го­ра: πάν­τα χρή­ματα ἦν ὁμοῦ· νοῦς δὲ ἐλθὼν διεκόσ­μη­σεν αὐτά.
  • 401Мне­ние Пла­то­на изло­же­но по «Тимею».
  • 402Имя Мир­ме­кид про­из­веде­но от греч. «мир­мекс» (мура­вей). Види­мо, это про­зви­ще осо­бо искус­но­го ремес­лен­ни­ка, про­сла­вив­ше­го­ся мини­а­тюр­ны­ми работа­ми.
  • 403Стра­тон из Ламп­са­ка (ум. ок. 270—268) — пери­па­те­тик, уче­ник Фео­ф­ра­с­та, после смер­ти послед­не­го в 287 г. — гла­ва Ликея. Осо­бен­но раз­ра­ба­ты­вал физи­ку. Раз­ра­ботал тео­рию пустоты, ока­зав­шую боль­шое вли­я­ние на антич­ную меха­ни­ку и меди­ци­ну.
  • 404as­per, le­ve et ha­ma­tum встре­ча­ют­ся при опи­са­нии ато­мов так­же у Лукре­ция.
  • 405С этим употреб­ле­ни­ем op­ta­re ср. Tusc. II, 30: «op­ta­re hoc qui­dem est, non do­ce­re» [это назы­ва­ет­ся выска­зы­вать бла­гие поже­ла­ния, а не разъ­яс­нять]; Nat. deor. I, 19: «op­ta­ta ma­gis quam in­ven­ta» [ско­рее меч­ты, чем откры­тия]; De le­ge agr. I, 1: «co­gi­ta­ta sa­pien­tium an op­ta­ta fu­rio­so­rum» [мыс­ли муд­ре­цов или меч­ты безум­цев]. Ана­ло­гич­ные выра­же­ния встре­ча­ют­ся и в гре­че­ском: Pla­to, Res publ. 540d: εὐχὰς εἰρη­κέναι; Arist. Pol. 1295a: πο­λιτεία ἡ κατ εὐχὴν γι­νόμε­νη [иде­аль­ное государ­ство].
  • 406Ср. Nat. deor. I, 54: quis enim non ti­meat om­nia pro­vi­den­tem et co­gi­tan­tem et ani­mad­ver­ten­tem et om­nia ad se per­ti­ne­re pu­tan­tem cu­rio­sum et ple­num ne­go­ti deum? [Кто же не станет боять­ся обо всем пеку­ще­го­ся, всё обду­мы­ваю­ще­го и заме­чаю­ще­го, во всё вхо­дя­ще­го, оза­бо­чен­но­го и заня­то­го бога?]
  • 407Меди­ци­на и фило­со­фия в антич­но­сти были тес­но пере­пле­те­ны, в част­но­сти, тес­ная связь суще­ст­ву­ет меж­ду шко­лой вра­чей-эмпи­ри­ков и фило­соф­ским скеп­ти­циз­мом. Вра­чи-дог­ма­ти­ки, кото­рых Секст Эмпи­рик назы­ва­ет λο­γικοὶ ἰατ­ροί (а Цельс по-латы­ни назы­ва­ет это направ­ле­ние me­di­ci­na ra­tio­na­lis), не толь­ко вскры­ва­ли тру­пы, но и про­во­ди­ли виви­сек­цию пре­ступ­ни­ков, счи­тая, что полу­ча­ют таким обра­зом досто­вер­ное зна­ние об устрой­стве чело­ве­че­ско­го тела, о цве­те, объ­е­ме, плот­но­сти и про­чих каче­ствах здо­ро­вых орга­нов и что это зна­ние необ­хо­ди­мо для лече­ния боль­ных. Эмпи­ри­ки воз­ра­жа­ли, что состо­я­ние орга­нов мерт­во­го или даже зажи­во рас­се­чен­но­го тела ниче­го не гово­рит о том, како­вы эти орга­ны в нор­маль­ном состо­я­нии, в нетро­ну­том теле, и что про­цеду­ра виви­сек­ции — бес­смыс­лен­ная жесто­кость, так как эти сведе­ния в любом слу­чае бес­по­лез­ны для прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти вра­ча. Они наста­и­ва­ли, что меди­ци­на осно­ва­на исклю­чи­тель­но на опы­те (отсюда назва­ние «эмпи­ри­ки»), что, напри­мер, реко­мен­да­ция голо­да­ния для боль­ных с высо­кой тем­пе­ра­ту­рой осно­ва­на на наблюде­нии, что боль­ные, воз­дер­жи­вав­ши­е­ся в этом состо­я­нии от пищи, чув­ст­во­ва­ли себя луч­ше, чем наедав­ши­е­ся; так же обсто­ит дело и с про­чи­ми меди­цин­ски­ми реко­мен­да­ци­я­ми, а «рацио­наль­ное объ­яс­не­ние» таких фено­ме­нов с помо­щью таких «скры­тых при­чин», как, напри­мер, устрой­ство внут­рен­них орга­нов, было под­веде­но под опыт­ные наблюде­ния позд­нее и к тому же раз­нит­ся в раз­лич­ных шко­лах; в любом слу­чае оно не помо­га­ет лечить боль­но­го и допус­ка­ет (в отли­чие от опыт­ных дан­ных) тол­ко­ва­ние in ut­ram­que par­tem. Как вид­но, все основ­ные эпи­сте­мо­ло­ги­че­ские про­бле­мы, о кото­рых идет речь в нашем трак­та­те, живо обсуж­да­лись в этом меди­цин­ском спо­ре. Подроб­ное изло­же­ние его дано во введе­нии к трак­та­ту Цель­са «О меди­цине». Ниже при­во­дит­ся выбор­ка важ­ней­ших мест, близ­ко сопри­ка­саю­щих­ся с нашим тек­стом. Сна­ча­ла Цельс гово­рит о вра­чах-«рацио­на­ли­стах» (Cel­sus. De me­di­ci­na. Prooe­mium): «13. Igi­tur ii, qui ra­tio­na­lem me­di­ci­nam pro­fi­ten­tur, haec ne­ces­sa­ria es­se pro­po­nunt: ab­di­ta­rum et mor­bos con­ti­nen­tium cau­sa­rum no­ti­tiam, dein­de evi­den­tium; post haec etiam na­tu­ra­lium ac­tio­num, no­vis­si­me par­tium in­te­rio­rum… 23. Prae­ter haec, cum in in­te­rio­ri­bus par­ti­bus et do­lo­res et mor­bo­rum va­ria ge­ne­ra nas­can­tur, ne­mi­nem pu­tant his ad­hi­be­re pos­se re­me­dia, qui ip­sas ig­no­ret. Er­go ne­ces­sa­rium es­se in­ci­de­re cor­po­ra mor­tuo­rum, eorum­que vis­ce­ra at­que in­tes­ti­na scru­ta­ri; lon­ge­que op­ti­me fe­cis­se He­ro­phi­lum et Era­sistra­tum, qui no­cen­tes ho­mi­nes a re­gi­bus ex car­ce­re ac­cep­tos vi­vos in­ci­de­rint, 24. con­si­de­ra­rintque etiam­num spi­ri­tu re­ma­nen­te ea, quae na­tu­ra an­te clau­sis­set, eorum­que po­si­tum, co­lo­rem, fi­gu­ram, mag­ni­tu­di­nem, or­di­nem, du­ri­tiem, mol­li­tiem, le­vo­rem, con­tac­tum, pro­ces­sus dein­de sin­gu­lo­rum et re­ces­sus, et si­ve quid in­se­ri­tur al­te­ri, si­ve quid par­tem al­te­rius in se re­ci­pit: … 26. …Ap­tius­que extrin­se­cus in­po­ni re­me­dia con­per­tis in­te­rio­rum et se­di­bus et fi­gu­ris cog­ni­ta­que eorum mag­ni­tu­di­ne; si­mi­les­que om­nia, quae po­si­ta sup­ra sunt, ra­tio­nes ha­be­re. Ne­que es­se cru­de­le, si­cut ple­ri­que pro­po­nunt, ho­mi­num no­cen­tium et ho­rum quo­que pau­co­rum suppli­ciis re­me­dia po­pu­lis in­no­cen­ti­bus sae­cu­lo­rum om­nium quae­ri» [Итак, те, кто при­над­ле­жит к шко­ле рацио­наль­ной меди­ци­ны, счи­та­ют необ­хо­ди­мым сле­дую­щее: зна­ние неяв­ных, вызы­ваю­щих болезнь при­чин, а затем явных; далее, зна­ние есте­ствен­ных дей­ст­вий, и, нако­нец, внут­рен­них частей. …Кро­ме того, посколь­ку самые раз­но­об­раз­ные боли и болез­ни воз­ни­ка­ют во внут­рен­них частях, они счи­та­ют, что никто не может най­ти средств от этих болез­ней, кто не зна­ет самих внут­рен­них частей. Поэто­му необ­хо­ди­мо рас­се­кать тру­пы и иссле­до­вать их внут­рен­но­сти; а еще намно­го луч­ше посту­па­ли, по их сло­вам, Геро­фил и Эра­си­страт, кото­рые, полу­чив в свое рас­по­ря­же­ние пре­ступ­ни­ков, заклю­чен­ных царя­ми в тюрь­му, рас­се­ка­ли их живы­ми и наблюда­ли, при сохра­не­нии еще дыха­ния жиз­ни, то, что при­ро­дой до того было скры­то: поло­же­ние, цвет, фор­му, раз­мер, вза­им­ное рас­по­ло­же­ние, твер­дость, мяг­кость, глад­кость, ощупь, затем высту­пы и впа­ди­ны каж­до­го из орга­нов, а так­же не вхо­дит ли один из них в дру­гой или не при­ни­ма­ет ли в себя часть дру­го­го: …счи­тая, что лечеб­ные сред­ства, при­ме­ня­е­мые извне, будут при­ме­нять­ся пра­виль­нее, если знать рас­по­ло­же­ние, фор­му, раз­мер внут­рен­но­стей; и всё про­чее, о чем ска­за­но выше, дела­ют по тем же при­чи­нам. Они гово­рят так­же, что нет ника­кой жесто­ко­сти — а очень мно­гие назы­ва­ют это жесто­ко­стью — в том, чтобы бла­го­да­ря муче­ни­ям пре­ступ­ни­ков, да и то немно­гих, отыс­кать сред­ства, кото­рые будут помо­гать порядоч­ным людям и на все вре­ме­на].

    Затем он пере­хо­дит к воз­ра­же­ни­ям «эмпи­ри­ков»: «27. Contra ii, qui se Em­pi­ri­cos ab ex­pe­rien­tia no­mi­nant, evi­den­tes qui­dem cau­sas ut ne­ces­sa­rias amplec­tun­tur obscu­ra­rum ve­ro cau­sa­rum et na­tu­ra­lium ac­tio­num quaes­tio­nem ideo su­per­va­cuam es­se con­ten­dunt, quo­niam non conpre­hen­si­bi­lis na­tu­ra sit… 33. Ne in­ter ini­tia qui­dem ab is­tis quaes­tio­ni­bus de­duc­tam es­se me­di­ci­nam, sed ab ex­pe­ri­men­tis: aeg­ro­rum enim, qui si­ne me­di­cis erant, alios prop­ter avi­di­ta­tem pri­mis die­bus pro­ti­nus ci­bum ad­sumpsis­se, alios prop­ter fas­ti­dium absti­nuis­se; le­va­tum­que ma­gis eorum mor­bum es­se, qui absti­nue­rant… 33. Haec si­mi­lia­que cum cot­ti­die in­ci­de­rent, di­li­gen­tes ho­mi­nes no­tas­se quae ple­rum­que me­lius res­pon­de­rent; dein­de aeg­ro­tan­ti­bus ea prae­ci­pe­re coe­pis­se. Sic me­di­ci­nam or­tam, sub­in­de alio­rum sa­lu­te, alio­rum in­te­ri­tu per­ni­cio­sa dis­cer­nen­tem a sa­lu­ta­ri­bus. 36. Re­per­tis dein­de iam re­me­diis, ho­mi­nes de ra­tio­ni­bus eorum dis­se­re­re coe­pis­se; nec post ra­tio­nem me­di­ci­nam es­se in­ven­tam, sed post in­ven­tam me­di­ci­nam ra­tio­nem es­se quae­si­tam… 39. Ne­que quae­ren­dum es­se quo­mo­do spi­re­mus, sed quid gra­vem et tar­dum spi­ri­tum ex­pe­diat; ne­que quid ve­nas mo­veat, sed quid quae­que mo­tus ge­ne­ra sig­ni­fi­cent. Haec autem cog­nos­ci ex­pe­ri­men­tis. Et in om­ni­bus eius­mo­di co­gi­ta­tio­ni­bus in ut­ram­que par­tem dis­se­ri pos­se; ita­que in­ge­nium et fa­cun­diam vin­ce­re, mor­bos autem non elo­quen­tia sed re­me­diis cu­ra­ri. Quae si quis elin­guis usu discre­ta be­ne no­rit, hunc ali­quan­to maio­rem me­di­cum fu­tu­rum, quam si si­ne usu lin­guam suam ex­co­lue­rit… 40. At­que ea qui­dem, de qui­bus est dic­tum, su­per­va­cua es­se tan­tum­mo­do: id ve­ro, quod res­tat, etiam cru­de­le, vi­vo­rum ho­mi­num al­vu at­que prae­cor­dia in­ci­di, et sa­lu­tis hu­ma­nae prae­si­dem ar­tem non so­lum pes­tem ali­cui, sed hanc etiam at­ro­cis­si­mam in­fer­re; cum prae­ser­tim ex his, quae tan­ta vio­len­tia quae­ran­tur, alia non pos­sint om­ni­no cog­nos­ci, alia pos­sint etiam si­ne sce­le­re. 41. Nam co­lo­rem, le­vo­rem, mol­li­tiem, du­ri­tiem, si­mi­lia­que om­nia non es­se ta­lia in­ci­so cor­po­re, qua­lia in­teg­ro fue­rint, quia, cum cor­po­ra in­vio­la­ta sint, haec ta­men me­tu, do­lo­re, ine­dia, cru­di­ta­te, las­si­tu­di­ne, mil­le aliis me­dioc­ri­bus ad­fec­ti­bus sae­pe mu­ten­tur; mul­to ma­gis ve­ri si­mi­le es­se in­te­rio­ra, qui­bus maior mol­li­ties, lux ip­sa no­va sit, sub gra­vis­si­mis vul­ne­ri­bus et ip­sa tru­ci­da­tio­ne mu­ta­ri» [Напро­тив, те, что назы­ва­ют себя «эмпи­ри­ка­ми» от сло­ва «опыт», счи­та­ют необ­хо­ди­мы­ми толь­ко оче­вид­ные при­чи­ны. Иссле­до­ва­ние же скры­тых при­чин и есте­ствен­ных дей­ст­вий они счи­та­ют бес­по­лез­ным, посколь­ку есте­ство непо­сти­жи­мо. И меди­ци­на, гово­рят они, в сво­их нача­лах воз­ник­ла не из подоб­ных иссле­до­ва­ний, а из опы­тов; из тех боль­ных, у кото­рых еще не было ника­ких вра­чей, одни, чув­ст­вуя аппе­тит, в пер­вые дни про­дол­жа­ли при­ни­мать пищу; дру­гие же, чув­ст­вуя отвра­ще­ние к еде, воз­дер­жи­ва­лись; и ока­за­лось, что болезнь лег­че про­те­ка­ла у тех, кто воз­дер­жи­вал­ся. И посколь­ку такие и подоб­ные вещи про­ис­хо­ди­ли повсе­днев­но, сооб­ра­зи­тель­ные люди ста­ли заме­чать, что́ по боль­шей части при­но­сит поль­зу; и затем нача­ли пред­пи­сы­вать это боль­ным. Так воз­ник­ла меди­ци­на, посте­пен­но, через выздо­ров­ле­ние одних и гибель дру­гих, начав­шая раз­ли­чать полез­ное от вред­но­го. Не так обсто­я­ло дело, что спер­ва был най­ден рацио­наль­ное объ­яс­не­ние, и из него воз­ник­ла меди­ци­на, а наобо­рот — когда была изо­бре­те­на меди­ци­на, к ней ста­ли искать рацио­наль­но­го объ­яс­не­ния… И иссле­до­вать надо не то, как мы дышим, а как облег­чить затруд­нен­ное и мед­лен­ное дыха­ние; и не то, что при­во­дит в дви­же­ние мыш­цы, а что озна­ча­ет каж­дый род их дви­же­ния. А это узна­ет­ся на опы­те. Кро­ме того, во всех тео­ре­ти­че­ских рас­суж­де­ни­ях мож­но при­во­дить аргу­мен­ты за и про­тив; поэто­му побеж­да­ют талант и крас­но­ре­чие, болез­ни же лечат не крас­но­ре­чи­ем, а при­ме­не­ни­ем средств. И тот, кто, не вла­дея язы­ком, хоро­шо будет знать то, что позна­ет­ся на опы­те, станет со вре­ме­нем куда луч­шим вра­чом, чем тот, кто, не вла­дея опы­том, будет лишь упраж­нять свой язык… Итак, всё выше­пе­ре­чис­лен­ное — про­сто излишне, а это послед­нее — еще и жесто­ко, когда живым людям рас­се­ка­ют живот и груд­ную клет­ку, и искус­ство, слу­жа­щее здо­ро­вью людей, не толь­ко несет гибель, но еще и жесто­чай­шую гибель; при том что из тех вещей, кото­рые хотят узнать путем тако­го звер­ства, одни вовсе непо­зна­вае­мы, дру­гие же мож­но узнать и без пре­ступ­ле­ния. Ведь цвет, глад­кость, мяг­кость, твер­дость и всё про­чее подоб­ное не тако­вы в рас­се­чен­ном теле, каки­ми они были в нетро­ну­том; ведь даже когда телу не при­чи­ня­ли повреж­де­ний, эти вещи меня­ют­ся от стра­ха, боли, недо­еда­ния, несва­ре­ния, уста­ло­сти и тыся­чи дру­гих весь­ма обыч­ных состо­я­ний. Куда прав­до­по­доб­нее, что внут­рен­но­сти, кото­рым вно­ве насту­пив­шая сла­бость и даже сам свет, изме­ня­ют­ся при тяже­лых ране­ни­ях и тем более при рас­се­че­нии].

  • 408Дио­ген Лаэр­ций при­во­дит это (II, 8: τὴν δὲ σε­λήνην οἰκή­σεις ἔχειν, ἀλλὰ καὶ λό­φους καὶ φά­ραγ­γας [на луне есть дома, хол­мы и уще­лья]) как мне­ние Ана­к­са­го­ра.
  • 409Вре­мя жиз­ни Гике­та Сира­куз­ско­го неиз­вест­но. Во вся­ком слу­чае, он был пифа­го­рей­цем, види­мо, учи­те­лем Экфан­та и моло­же, чем Фило­лай. Воз­мож­но, был одним из пер­вых, кто отка­зал­ся от уче­ния о цен­траль­ном огне и заме­нил уче­ние о вра­ще­нии Зем­ли вокруг цен­траль­но­го огня на вра­ще­ние ее вокруг сво­ей оси.
  • 410Ари­стон Хиос­ский, уче­ник Зено­на, осно­вал неза­ви­си­мое ответв­ле­ние стои­че­ской шко­лы и был ок. 250 г. вли­я­тель­ней­шим фило­со­фом в Афи­нах после Арке­си­лая. Он, оче­вид­но, воз­вра­щал­ся к исход­ным кини­че­ским взглядам, счи­тая неваж­ны­ми физи­ку и логи­ку. О том, что нау­ка о при­ро­де, по его мне­нию, «пре­вос­хо­дит наше разу­ме­ние» (ὑπὲρ ἡμᾶς), свиде­тель­ст­ву­ют Дио­ген Лаэр­ций (VII, 160) и Сто­бей (Flor. 80, 7).
  • 411Дике­арх — уче­ник Ари­сто­те­ля и совре­мен­ник Фео­ф­ра­с­та. Соста­вил мно­же­ство сочи­не­ний, поль­зо­вав­ших­ся боль­шим успе­хом, одна­ко до нас дошли лишь фраг­мен­ты. Дике­арх счи­тал, что душа — не отдель­ная суб­стан­ция, а «гар­мо­ния» (сораз­мер­ность) телес­ных начал — точ­ка зре­ния, обсуж­дав­ша­я­ся еще в пла­то­нов­ском «Федоне».
  • 412Ари­сто­телев­ская тео­рия дви­же­ния, см. Phys. 214a и выше, кн. 1, § 27 и комм.
  • 413Ср. Эпи­кур у D. L. X, 45: κόσ­μοι ἄπει­ροί εἰ­σιν, εἴθ’ ὅμοιοι τού­τῳ εἴθ’ ἀνό­μοιοι [миров бес­ко­неч­но мно­го, то ли подоб­ных это­му, то ли непо­доб­ных].
  • 414ima­go пере­во­дит гре­че­ское εἴδο­λον (кар­тин­ка), основ­ное пред­став­ле­ние в ато­ми­сти­че­ских тео­ри­ях зре­ния и мыш­ле­ния. Так же пере­во­дит это сло­во и Лукре­ций.
  • 415Кле­анф (331—232) — пре­ем­ник Зено­на в каче­стве гла­вы Стои с 262 по 232 г. Кле­анф счи­тал мир живым суще­ст­вом, бога — его душой, солн­це — его серд­цем. Фраг­мен­ты см. в SVF I, 103—39. Цице­рон под­чер­ки­ва­ет, что речь идет об одном из стол­пов стои­че­ской фило­со­фии, о «знат­ней­шем сто­и­ке»: maio­res gen­tes назы­ва­лись в Риме те роды, кото­рые с само­го нача­ла заседа­ли в Сена­те. Отсюда воз­ник­ло пере­нос­ное употреб­ле­ние, напр. Tusc. I, 29: «il­li maio­rum gen­tium dii qui ha­ben­tur».
  • 416Инто­на­ция все­го это­го пас­са­жа — насмеш­ли­во-иро­ни­че­ская.
  • 417Вся­кий раз, как Цице­рон упо­ми­на­ет Эрил­ла (Eril­lus или He­ril­lus), он поме­ща­ет его сре­ди тех, чьи фило­соф­ские систе­мы все­ми остав­ле­ны: Эрилл, Ари­стон, Пиррон (Off. I, 6; Tusc. V, 85; Fin. IV, 40—43). В Fin. II, 43 гово­рит­ся, что эти систе­мы пере­ста­ли обсуж­дать­ся после Хри­сип­па. Он, види­мо, счи­тал зна­ние выс­шим бла­гом, а доб­ро­де­тель — под­чи­нен­ной целью. Свиде­тель­ства о нем см. SVF I, 91—93.
  • 418Цице­рон рас­смат­ри­ва­ет Мегар­скую шко­лу как про­дол­же­ние элей­ской в том же смыс­ле, как эпи­ку­рей­цы были про­дол­жа­те­ля­ми Демо­кри­та. Так же гово­рит о них и Дио­ген Лаэр­ций, II, 106. Зенон здесь — это Зенон Элей­ский, а не Зенон из Кити­о­на, как дву­мя стро­ка­ми выше.
  • 419Это един­ст­вен­ное в нашем трак­та­те упо­ми­на­ние Пирро­на (ок. 360 — ок. 270), кото­рый, если верить Секс­ту Эмпи­ри­ку, был осно­ва­те­лем скеп­си­са; Цице­рон упо­ми­на­ет его в эти­че­ском кон­тек­сте, без вся­кой свя­зи со спо­ром о воз­мож­но­сти зна­ния.
  • 420В сооб­ще­ни­ях о Пирроне чаще встре­ча­ет­ся сло­во ἀτα­ραξία, но и ἀπά­θεια при­во­дит­ся у D. L. IX, 108.
  • 421Об этом фило­со­фе боль­ше ниче­го не извест­но.
  • 422Иеро­ним Родос­ский, жил в Афи­нах ок. 290—230. Сохра­нив­ши­е­ся фраг­мен­ты харак­те­ри­зу­ют его толь­ко как люби­те­ля лите­ра­ту­ры и лите­ра­тур­ных спле­тен. О его фило­со­фии извест­но толь­ко, что его «выс­шее бла­го» назы­ва­лось ἀοχ­λη­σία. Цице­рон упо­ми­на­ет его так­же в Fin. V, 14, а так­же II, 19, 35, 41.
  • 423Исполь­зу­ет­ся юриди­че­ская тер­ми­но­ло­гия спо­ров о недви­жи­мо­сти: «не о гра­ни­цах, а о вла­де­нии цели­ком».
  • 424Ср. Fin. V, 14: «qui de sum­mo bo­no dis­sen­tit, de to­ta phi­lo­sop­hiae ra­tio­ne dis­sen­tit» [Рас­хож­де­ние в вопро­се о выс­шем бла­ге есть рас­хож­де­ние во всей фило­со­фии].
  • 425Ср. «Пара­док­сы сто­и­ков», пара­докс 3-й.
  • 426Ср. Plut. Mor. 1057d: ἄφο­βος δὲ μέ­νει (ὁ σο­φός) καὶ ἄλυ­πος καὶ ἀήτ­τη­τος καὶ ἀβιάσ­τος, τιτ­ρωσκό­μενος, ἀλγῶν, στρεβ­λού­μενος, ἐν κα­τασ­κα­φαῖς πατ­ρί­δος, ἐν πά­θεσι τοιούτοις [муд­рец оста­ет­ся не устра­шен­ным, не опе­ча­лен­ным, не побеж­ден­ным и не при­нуж­ден­ным, даже когда он ранен, испы­ты­ва­ет боль, рас­тя­нут на дыбе, когда его род­ной город стерт с лица зем­ли, и во всех таких несча­стьях].
  • 427Кран­тор из Сол (Кили­кия) (ок. 335 — ок. 275) — фило­соф Древ­ней Ака­де­мии, уче­ник Ксе­но­кра­та, друг Поле­мо­на и Кра­те­та, учи­тель Арке­си­лая (D. L. IV, 22, 24, 29).
  • 428Мы чита­ем так­же в Fin. IV, 23, что Пане­тий сам посвя­тил Тубе­ро­ну книж­ку «De do­lo­re pa­tien­do».
  • 429Это пред­став­ле­ние о роли эмо­ций и этот образ вос­хо­дят к Ари­сто­те­лю. Цице­рон гово­рит об этом так­же в Tusc. IV, 43: «…iidem Pe­ri­pa­te­ti­ci per­tur­ba­tio­nes is­tas quas nos exstir­pan­das pu­ta­mus, non mo­do na­tu­ra­les es­se di­cunt, sed etiam uti­li­ter a na­tu­ra da­tas… Pri­mum mul­tis ver­bis ira­cun­diam lau­dant, co­tem for­ti­tu­di­nis es­se di­cunt, mul­to­que et in hos­tem et in impro­bum ci­vem ve­he­men­tio­res ira­to­rum im­pe­tus es­se…» 48. «ar­do­res ani­mo­rum co­tes­que vir­tu­tum» [те же пери­па­те­ти­ки гово­рят, что стра­сти, кото­рые у нас счи­та­ет­ся необ­хо­ди­мым иско­ре­нять, не толь­ко есте­ствен­ны, но и даны нам при­ро­дой для нашей поль­зы… Сна­ча­ла они про­стран­но рас­хва­ли­ва­ют гнев, назы­ва­ют его осел­ком храб­ро­сти, гово­рят о том, что раз­гне­ван­ные с куда боль­шей силой бро­са­ют­ся и на вра­га, и на недо­стой­но­го сограж­да­ни­на… пыл души и осе­лок доб­ле­сти]. Ср. так­же Se­ne­ca, De Ira. 3, 3, 1: «Aris­to­te­les cal­car ait es­se vir­tu­tis (sc. iram)» [Ари­сто­тель гово­рит, что гнев — шпо­ра доб­ле­сти], а так­же Περὶ ὀργῆς Фило­де­ма (Bo­nitz, Fragm. Arist. 95): ἔνιοι τῶν Πε­ριπα­τετι­κῶν ἐκτέμ­νειν τὰ νεῦρα τῆς ψυ­χῆς φασὶ τοὺς τὴν ὀργὴν καὶ τὸν θυ­μὸν αὐτῆς ἐξαι­ροῦν­τες [Неко­то­рые из пери­па­те­ти­ков гово­рят, что те, кто изы­ма­ют из души гнев и страсть, под­ре­за­ют ей жилы].
  • 430Долж­ность, при­бли­зи­тель­но соот­вет­ст­ву­ю­щая наше­му «участ­ко­во­му мили­ци­о­не­ру».
  • 431В 155 г.
  • 432Сто­и­ки из Тар­са (II в.), уче­ни­ки Дио­ге­на Вави­лон­ско­го; Анти­патр сме­нил Дио­ге­на в каче­стве гла­вы Стои и был учи­те­лем Пане­тия. См. SVF III, 244—258 и 262—264.
  • 433Ср. Orat. pro M. Fon­teio, 29 (19): «il­lud ver­bum con­si­de­ra­tis­si­mum nostrae con­sue­tu­di­nis, “ar­bit­ror”, quo etiam tunc uti­mur, cum ea di­ci­mus iura­ti, quae com­per­ta ha­be­mus» [«ar­bit­ror», этот осто­рож­ней­ший гла­гол наше­го язы­ка, кото­рым мы поль­зу­ем­ся и тогда, когда под при­ся­гой гово­рим о том, что точ­но зна­ем].
  • 434Калам­бур, осно­ван­ный на мно­го­знач­но­сти tol­le­re. С одной сто­ро­ны, эта фра­за может озна­чать «сле­ду­ет уни­что­жить» (под­ра­зу­ме­ва­ет­ся «согла­сие»; tol­le­re as­sen­sus было стан­дарт­ным выра­же­ни­ем в этом смыс­ле) и «сле­ду­ет под­нять (якорь)». Цице­рон дол­го работал над этой кон­цов­кой, как свиде­тель­ст­ву­ет пись­мо к Атти­ку (XIII, 21, 3): «“in­hi­be­re” il­lud tuum, quod val­de mi­hi ad­ri­se­rat, ve­he­men­ter displi­cet, est enim ver­bum to­tum nau­ti­cum, quam­quam id qui­dem scie­bam sed ar­bit­ra­bar sus­ti­ne­ri re­mos cum in­hi­be­re es­sent re­mi­ges ius­si, id non es­se eius mo­di di­di­ci he­ri cum ad vil­lam nostram na­vis ap­pel­le­re­tur, non enim sus­ti­nent sed alio mo­do re­mi­gant, id ab ἐπο­χή re­mo­tis­si­mum est. qua re fa­cies ut ita sit in lib­ro quem ad mo­dum fuit. di­ces hoc idem Var­ro­ni, si for­te mu­ta­vit… in­hi­bi­tio autem re­mi­gum mo­tum ha­bet et ve­he­men­tio­rem qui­dem re­mi­ga­tio­nis na­vem con­ver­ten­tis ad pup­pim» [Пред­ло­жен­ное тобой in­hi­be­re, кото­рое мне сна­ча­ла очень понра­ви­лось, все-таки совер­шен­но не годит­ся. Это чисто мор­ской тер­мин. Я его хоть и знал, но думал, что, когда греб­цам при­ка­зы­ва­ют in­hi­be­re вёс­ла, это озна­ча­ет, что они пре­кра­ща­ют работать вес­ла­ми. Но на самом деле они вовсе не пре­кра­ща­ют, а про­сто гре­бут по-дру­го­му. Так что это не име­ет ни малей­ше­го отно­ше­ния к ἐπο­χή). Поэто­му вер­ни это место в кни­ге к тому, что было рань­ше, и ска­жи об этом так­же Варро­ну, на слу­чай, если он испра­вил у себя… In­hi­bi­tio вклю­ча­ет в себя дви­же­ние греб­ли, и очень энер­гич­ное, чтобы раз­вер­нуть корабль кор­мой].
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]Види­мо, име­ет­ся ввиду Лукулл. — Прим. ред. сай­та.
  • [2]В пере­во­де и ком­мен­та­рии ошиб­ка: пра­виль­ное имя это­го лица Гай Фла­ми­ний. — Прим. ред. сай­та.
  • [3]В ори­ги­на­ле «Квин­ту Пом­пею». — Прим. ред. сай­та.
  • [4]Марий зани­мал кон­суль­ство семь раз: в 107, 104—100 и 86 г. до н. э. — Прим. ред. сай­та.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004212 1364004233 1364004257 1437345740 1438002000 1438012000