Этика убийства
Перевод с англ. Т. Г. Баранниковой под ред. О. В. Любимовой, 2015.
с.177 Римская республика началась post reges exactos, с изгнания царей. Тарквинии были изгнаны, а не убиты. Пятнадцать лет спустя, восстав против надменных патрициев, плебеи взялись за оружие, но не воспользовались им; они удалились на Священную гору и путём переговоров достигли компромисса1. Это особенно впечатлило греческих историков, писавших о Риме.
Дионисий Галикарнасский знал, что случилось бы в греческом городе: демократы напали бы на аристократов, зарезали бы самых выдающихся и захватили бы их собственность; или привилегированные вызвали бы иноземных союзников и уничтожили бы всю демократическую партию, чтобы жить в городе без страха. В Риме ничего подобного не произошло, поэтому Дионисий считал, что ему должно подражать всё человечество и это является самым славным из всех его замечательных достижений2. Аппиан начал свою большую историю гражданских войн с той же мысли, выраженной менее риторически3:
с.178 Между римским народом и сенатом часто происходили взаимные распри по вопросам законодательства, отмены долговых обязательств, раздела общественной земли, выбора магистратов. Однако это не были в строгом смысле слова гражданские войны, которые доходили бы до применения насильственных действий. Дело шло лишь о разногласиях и пререканиях, которые протекали в рамках закона и улаживались при соблюдении большого почтения к спорящим сторонам, путём взаимных уступок.
Уже во втором веке до нашей эры Полибий с удивлением и восхищением отмечал, что римляне держат слово4.
Одна из клятв, соблюдавшаяся 360 лет, гарантировала священный статус плебейским трибунам и эдилам5. Без этой нормы у богатых и могущественных были бы все преимущества — сильные (по выражению Фукидида) делали бы всё, что могли, а слабые страдали бы, как и положено6. Римляне, как гражданская община, решили этого не допустить. Всё зависело от добросовестности, честности и ответственности — fides по-латыни. Римляне основали храм богини Общественной Верности (Fides Publica) на Капитолии в 257 г. до н. э.; насколько важным было это понятие — можно увидеть у греческого историка тех лет, который приписал храм самой Роме, предположительно дочери Аскания — сына Энея7.
Всему этому неожиданно пришёл конец в 133 г. до н. э. И снова Аппиан8:
В других случаях меч ещё не был поднят в народном собрании, не была пролита кровь граждан. Так дело продолжалось до тех пор, пока Тиберий Гракх, народный трибун, внесший свои законопроекты, первый погиб во время народного волнения, причём были перебиты около храма на Капитолии многие его сторонники. После этого гнусного дела волнения уже не прекращались.
Наоборот, это привело прямо к гражданской войне9.
II
с.179 Что может оправдать такой поступок? Легко понять негодование Гая Гракха («Мой брат был лучшим из людей, а его убийцы — худшими»)10 и позицию тех немногих источников, которые отражают точку зрения народа11. В объяснении нуждается повторяющееся утверждение, что Тиберий был «убит законно»12, и что Сципиона Назику, который был частным лицом, когда повёл сенаторов забить до смерти Тиберия и его сторонников, следует прославлять как национального героя13.
В трактате Цицерона «О государстве», написанном летом 54 г. до н. э., Лелий объясняет два противоречивых взгляда14:
Ибо, как вы видите, смерть Тиберия Гракха и ещё раньше все его стремления как трибуна разделили единый народ на две части.
Это сделала его смерть — или его политика? Ответ зависел от «партии», к которой вы принадлежали.
Конечно, богатые возражали против закона Гракха о распределении общественной земли (ager publicus)15; но в прошлом именно такие разногласия республике удавалось уладить при помощи взаимных с.180 уступок и компромисса. Они также возражали против того, каким образом Тиберий обошёл их попытки предотвратить принятие закона, как будто всем было очевидно, что реформа не должна состояться16. Когда сенат собрался в храме Общественной Верности на Капитолии, председательствующего консула призывали принять меры, но он отказался; как эксперт по римскому праву, он, очевидно, полагал, что Тиберий не совершил ничего незаконного17.
«Следуя правовому порядку, — заявил будто бы Назика, — консул фактически обрушивает римскую власть, а вместе с ней все законы»18. Это цитата из позднего и риторического источника, но она совпадает со свидетельствами Цицерона. Защищая трибуна-популяра в 65 г. до н. э., Цицерон заметил, что Тиберий Гракх был одним из тех, кого оптиматы считали «мятежными»19. Два года спустя он сам принял эту точку зрения, когда, выступая в сенате, сказал, что Тиберий «подрывал республику»20. Но в чём заключался мятеж? В речи за Милона говорится, что Тиберий пренебрёг запретом Октавия, побудив народ проголосовать за его отстранение от должности21. Это, конечно, очень спорный поступок, но он не был незаконным; Тиберий всё-таки действовал от имени народа22.
Что сделал Назика? Он взялся за оружие, как частное лицо23. Согласно Диодору, он был в ярости и просто схватил попавшуюся под руку деревяшку24. Если это — смягчающие обстоятельства, то Цицерон в них не верит25:
Я думаю, что не был в гневе и великий понтифик Сципион, когда, согласно словам стоиков о том, что «мудрец не может быть частным человеком», выступил против Тиберия Гракха: видя нерешительность консула, он, будучи частным человеком, сам стал действовать как консул и призвал за собою всех, кому дорога республика.
Назика точно знал, что делает. Он понимал, что поставлено на карту и сделал то, что было необходимо. В великом труде Цицерона о практической этике, он стал примером добродетели в действии.
К тому времени как Цицерон писал «Тускуланские беседы», его внимание было сосредоточено на событиях — на убийстве Клодия в 52 г. до н. э. и начале гражданской войны три года спустя, которая, по его мнению, должна была завершиться гибелью республики, какая бы сторона ни победила26. В трактате «О законах», вероятно, написанном в конце пятидесятых годов27, он подчёркивает высказанное Квинтом крайнее неодобрение плебейского трибуната как пагубного учреждения, созданного во время мятежа ради содействия мятежу; сам Цицерон защищает трибунат, но это не убеждает Квинта и Аттика28. В трактате «Брут», сочинённом в 46 г. до н. э., он пишет, что сама республика казнила Тиберия Гракха за чрезмерную «мятежность» его трибуната; что касается Назики, то он даровал республике свободу от «господства» Тиберия29.
Убийство Цезаря укрепило поляризацию сторон. В трактате «Об обязанностях» мы читаем, как Назика покарал «пагубные начинания» Тиберия; в «Филиппиках» — как он освободил республику благодаря своему «мужеству, мудрости и величию ума»30. Но всего несколько лет спустя Саллюстий с.182 пишет, что Тиберий и Гай Гракхи освободили республику от преступной олигархии аристократов и были за это убиты31.
Версия Цицерона одержала верх. Спустя два поколения историкам пришлось подыскивать туманные и зловещие фразы для описания поступков Тиберия, чтобы объяснить, почему он заслужил такую участь: он поставил государство с ног на голову, он возглавлял преступную группировку, он пытался свергнуть конституцию, он держал республику за горло32. А конкретнее, сенат наказал его смертью за то, что он посмел обнародовать аграрный закон33. Только за это? Нет, конечно, нет34:
Во время своего трибуната Тиберий Гракх завоевал благосклонность народа щедрыми взятками. Республика была беспомощна под его властью. Открыто и неоднократно он призывал покончить с сенатом, а все государственные дела передать в руки плебса.
И люди, убившие его, были «оптиматами, избранной и лучшей частью сената и всаднического сословия вместе с плебеями, не испорченными гибельными идеями»35.
III
Таким образом, неясность в вопросе о том, что именно будто бы сделал Тиберий, существовала с самого начала. Публий Сцевола, консул-юрист, с.183 отказавшийся принять против него меры, тем не менее, объявил действия Назики оправданными36. Сципион Эмилиан, как говорят, заявил, что Тиберий был убит справедливо, «если он намеревался захватить государство»37. Что именно это означало?
Когда Тарквинии были изгнаны, римляне поклялись, что больше никогда и никому не позволят царствовать в Риме38. Историческая традиция Рима помнила трех человек, которые будто бы «стремились царствовать» (regnum appetere или regnum occupare), и которых за это казнили: Спурий Кассий в 485 г. до н. э., Спурий Мелий в 439 г. и Марк Манлий в 384 г.39 Сохранившиеся рассказы представляют всех троих демагогами, а содержащиеся в них анахронизмы чётко выявляют влияние современной политики на историков, писавших во втором и третьем веках до нашей эры40. В частности, их рассматривали как прецеденты для убийства Тиберия Гракха41.
Греческие историки Рима переводят понятие «царская власть» (regnum) как «тирания» (tyrannis) и описывают Кассия, Мелия и Манлия, как потенциальных тиранов (tyrannoi)42. В жизнеописании Тиберия Гракха у Плутарха Назика на заседании сената призывает консула подавить тирана43. Латинское слово tyrannus было заимствовано, по крайней мере, ещё во времена Энния и Плавта44; но ни один латинский автор никогда не использует его применительно к Кассию, Мелию или с.184 Манлию, и тем более, Тиберию Гракху. Благодаря Геродоту и Платону, это слово приобрело очень специфический подтекст: тиран был не просто автократом, но насильником и убийцей, которым движет похоть и страсть45. Аристотель, более склонный к аналитике, выделял три вида тиранов, но именно третий и худший вид, «которому ни один свободный человек не подчинится добровольно»46, непременно приходил на ум, когда это слово использовалось без уточнения.
Фигура тирана была характерна для греческой политики и, в частности, для той патологической череды взаимных зверств, от которых была так похвально свободна римская республика47. Правда, римская республика вскоре встала на этот ужасный путь: «олигархические» и «демократические» проскрипции 82 и 43 гг. до н. э. слишком легко вписываются в классическую парадигму, представленную Фукидидом в анализе мятежа на Коркире48. Правда и то, что, именно по этой причине, тиран вскоре стал частью римского политического дискурса: теперь это было не чуждое явление, не порождение риторических школ49, а описание — точное или нет — современников на римском форуме; первым политиком, к которому этот термин был отнесён на латыни, стал Сулла50. Это развитие будет рассматриваться в следующем разделе. А пока нас интересует, с чего вообще начался этот процесс.
Трудно найти кого-то более непохожего на платоновского «человека с тираническими наклонностями», чем Тиберий Гракх. Повторяющийся у Плутарха перечень его достоинств подтверждается свидетельствами Цицерона, который, когда дело того требует, признаёт выдающиеся моральные качества Тиберия51. Более поздние историки подробно останавливались на том, какую прекрасную карьеру он мог бы иметь52, если бы только не… сделал что́ именно?
с.185 Все согласны с тем, что оккупация общественной земли богатыми была незаконна53. Все согласны, что Тиберий был законно избран народом на священную должность народного трибуна, и что аграрная реформа была проведена законно; вопрос был очень спорным, но представлял собой одно из тех политических разногласий в рамках закона, с которыми республика традиционно в состоянии была справиться54. Также все согласны, что Назика действовал как частное лицо по своей собственной инициативе.
От предполагаемых прецедентов не было никакой пользы. Спурия Кассия и Марка Манлия судили и приговорили в соответствии с надлежащей правовой процедурой55; Спурий Мелий был казнён по приказу законно назначенного диктатора56. В альтернативных версиях Кассий был приговорён своим отцом на семейном суде, а Мелий осуждён сенатом на официальном заседании57. Когда дело того требует, даже Цицерон признаёт, что ни один акт исполнительной власти не может считаться законным без полномочий, предоставленных народом58. Так почему это не было убийством?
Иногда выдвигают предположение, что Назика действовал в качестве верховного понтифика. Недавно опубликованная великолепная статья Джерси Линдерски начинается с предположения, что «конституция, гражданская и божественная, была разрушена, когда Тиберий лишил должности своего коллегу-трибуна Марка Октавия»59, и завершается следующим объяснением поступка Назики60:
Но эта интерпретация имеет серьёзные недочёты.
Во-первых, представляется очевидным, что именно вето Октавия, наложенное на решение народа, принятое на законном собрании, явилось нарушением конституционных установлений61; возможно, Назика представил смещение трибуна, который воспрепятствовал воле народа, как нарушение священной неприкосновенности (sacrosanctitas), но эта точка зрения вряд ли была общепринятой62.
Во-вторых, священные законы (leges sacratae), на которые ссылается Линдерски — это законы, якобы проведённые Публием Валерием в первый год республики63, и Луцием Валерием и Марком Горацием после свержения децемвиров в 449 г. до н. э.64 Оба этих эпизода были, конечно же, тщательно переработаны в римской историографической традиции; а так как можно доказать, что позднейшая переработка привносила пункты, которые проливали лестный свет на патрициев Валериев65, было бы абсурдно верить в подлинность этих двух законов. Точно так же они могут свидетельствовать о том, как поступок Назики повлиял на историографию первого века до н. э.
Третье, и думаю фатальное, возражение против версии, что Тиберий Гракх был проклятым человеком (homo sacer), которого предал ритуальной смерти верховный понтифик, — это её полное отсутствие в текстах Цицерона66. с.187 Можно представить себе драматурга или декламатора в риторической школе, которые преподнесли бы поступок Назики так, как описывает Линдерски, но Цицерон не имеет об этом ни малейшего представления. Для него преступление Гракха было политическим, и Назика наказал его не как понтифик, а как частное лицо. Я думаю, разумно рассматривать подход Цицерона как свидетельство об образе мышления оптиматов, которое почти не изменилось со времён самого события. Таким образом, следует задать вопрос: почему убийство гражданина без суда не считается убийством?
Единственно возможное объяснение — это то, что богатые в одностороннем порядке определяли законы, противоречившие их финансовым интересам, как «стремление к царской власти»67, которое должно было привести в действие клятву, данную после изгнания Тарквиниев. Легко посочувствовать горькой иронии трибуна Меммия у Саллюстия:
Но допустим, что возвращение народу его прав означало стремление к царской власти и всё то, за что невозможно покарать без кровопролития, было совершенно законно.
Политическое убийство в республиканском Риме не имело прецедентов68. Теперь его стали оправдывать при помощи возмутительно пристрастной интерпретации того, что позволяет и требует республика.
Так началась «безнаказанность меча»69, катастрофическая поляризация римской политики, переросшая в насильственный конфликт, а затем в гражданскую войну. Представление, будто это случилось из-за того, что сделал Гракх, а не из-за того, что сделали с ним, было неотъемлемой частью «высокомерия аристократии», которое мы рассмотрели во второй главе. В конечном счёте, оно взяло верх потому, что политик-оптимат, разделявший его, был мастером латинской прозы, и последующие поколения усвоили мнение Цицерона вместе с его стилем.
IV
с.188 В предыдущих главах мы видели, как сенат оформил притязания на то, чтобы решать, какая политическая деятельность приемлема, а какая нет. Гай Гракх попытался восстановить традиционные нормы через закон, согласно которому ни один римский гражданин не мог быть предан смерти без решения народа70. Ответом сената стало постановление, предписывающее консулу позаботиться, чтобы республика не претерпела ущерба — по сути, это позволяло принимать чрезвычайные меры без оглядки на закон71.
Эта уловка, которую, впрочем, справедливо оспаривали, поскольку законы лежали в основе республиканской свободы72, дала, по крайней мере, квазиконституционные полномочия Опимию в 124 г. до н. э., Марию в 100 г., Катулу в 77 г. и Цицерону в 63 г.: все они казнили римских граждан без суда. Но если для этих смертей слово «убийство» было не совсем подходящим термином, то оно, несомненно, подходило для описания смерти на Аппиевой дороге в 52 г. до н. э.
Факты не вызывают сомнений73. 18 января Тит Милон направлялся в Ланувий, а Публий Клодий возвращался из Ариции. Когда они миновали друг друга около Бовилл, между их рабами вспыхнула незначительная стычка. Один из людей Милона, гладиатор по имени Биррия, бросил копье, которое угодило Клодию в плечо. Несомненно, это было совершено непреднамеренно, но всё последующее было сделано хладнокровно. Раненого Клодия унесли в придорожную таверну. Люди Милона напали на здание, убили или прогнали рабов Клодия, вытащили его на улицу и прикончили. Тело осталось лежать на дороге.
Когда Милон предстал перед судом, заявление Цицерона, что Милон со своей свитой попал в засаду и Клодий был убит при самообороне, не убедило присяжных74. Для наших целей гораздо важнее аргумент, с.189 который Цицерон не привёл на суде, но подробно развил в опубликованной версии свой речи: если бы Милон убил Клодия, то мог бы поставить это себе в заслугу75. Почему? Потому что он освободил бы город от тирана76:
Итак, если бы Милон был действительно его убийцей, то неужели он, признавшись в своём поступке, опасался бы кары от руки тех, кого он освободил? Греки воздают убийцам тиранов божеские почести. Чему только не был я свидетелем в Афинах и в других городах Греции! Какие религиозные обряды установлены в честь таких мужей, какие песнопения, какие хвалебные песни! Память мужей этих, можно сказать, объявляется священной на вечные времена; им поклоняются как бессмертным. А вы не только не воздадите почестей спасителю такого великого народа, мстителю за столь тяжкое злодеяние, но даже допустите, чтобы его повлекли на казнь? Он сознался бы в своём деянии, если бы он его совершил, повторяю, он сознался бы в том, что он, не колеблясь духом, охотно совершил ради всеобщей свободы то, в чём ему следовало не только сознаться, но о чём надо было даже объявить во всеуслышание.
Учитывая враждебность народа77, Цицерон вряд ли сказал бы такое на самом суде.
Самыми известными из греческих «тираноубийц» были афиняне Гармодий и Аристогитон – и именно поэтому Цицерон особо упоминает Афины. В 514 г. до н. э. они убили Гиппарха (брат тирана Гиппия), и афиняне почитали их так, словно они с.190 убили самого тирана и освободили Афины78. Их бронзовые статуи были установлены на видном месте посреди Агоры, увезены персами в 480 г. до н. э. и заменены новой группой в 477/47679. Мраморные копии этих знаменитых статуй стояли в Риме на Капитолии, вблизи храма богини Общественной Верности (Fides Publica, см. рис. 6, стр. 176)80. Когда их поставили — неизвестно, но выбор места (где Назика призвал сенаторов следовать за ним), вероятнее всего, указывает на то, что это сделали оптиматы где-то в эпоху Поздней республики81.
Не только Цицерон считал поступок Милона благодеянием для республики. Катон, входивший в число присяжных, не скрывал, что придерживается этого мнения, а другие полагали, что именно на этом Цицерон должен был настаивать в суде82. Марк Брут, чья монета двумя годами ранее изображала богиню Свободы (Libertas) и человека, убившего Спурия Мелия, написал речь в защиту Милона с такой аргументацией и опубликовал её, как если бы она была произнесена в суде83.
Вновь, как и в случае с Тиберием Гракхом, мы должны спросить, чем именно Клодий заслужил казнь вне закона. Цицерон приводит длинный перечень всех его чудовищных преступлений, но это не более чем стандартный материал римской политической инвективы против врага (inimicus)84; предсказуемо подчеркнуты похоть и насилие как характеристики тирана85, но Цицерону не удаётся прояснить, почему избрание Клодия с.191 на должность претора (которой он добивался) привело бы к насилию над жёнами и детьми римских граждан86.
Как обычно, последующие поколения приняли сторону Цицерона87. Однако следует отдать должное Веллею Патеркулу за то, что он почувствовал моральную непоследовательность позиции оптиматов: убийство, говорит он, было благотворно для республики, но не явилось полезным прецедентом88.
V
Как мы видели в шестой главе, риторика, связанная с царской властью (regnum) и тиранией, была широко распространена во время первого консульства Цезаря в 59 г. до н. э.89 Но Цезарь являлся законно избранным консулом90, и его законодательства пользовались искренней поддержкой римского народа. Своё галльское командование он также получил путём голосования римского народа (Ватиниев закон в 59 г., Требониев закон в 55 г.), и из его военных записок видно, как хорошо он осознаёт этот факт91. В 52 г. до н. э. римский народ даровал ему привилегию выдвинуть свою кандидатуру на второе консульство заочно; защитник конституции Помпей выступил «за» и предложение было внесено всеми десятью трибунами, что символизировало их единодушие92. Оптиматы были полны решимости не допустить этого, даже ценой гражданской войны93.
Для жителей Рима гражданская война была худшим из зол. Если даже Цицерон, имевший загородные дома, куда можно было сбежать, боялся, что город подожгут и разграбят94, то нет сомнений, что страхи простых с.192 людей были ещё острее. Пожилые граждане помнили ужасы 87 и 82 годов до н. э.95; и все помнили проскрипции96.
В последний момент показалось, что опасности удалось избежать. В самом конце своего трибуната в 50 г. до н. э. Гай Курион добился голосования в сенате по предложению о том, чтобы и Цезарь, и Помпей сложили военное командование и вернулись к мирной жизни. 370 голосов было «за»; 22 — «против». Курион поспешно покинул заседание, чтобы сообщить об этом взволнованным гражданам, которые приветствовали его и осыпали гирляндами цветов97. Но ничего из этого не вышло. Консул отправился к Помпею и попросил его защитить республику; Помпей согласился98.
Итоги голосования и его безрезультатность некоторым образом оправдывают объяснение Цезаря, почему он перешёл Рубикон99:
Не для злодейств он выступил из Провинции, но с тем, чтобы защититься от издевательств врагов, чтобы восстановить народных трибунов, из-за этого дела изгнанных из среды гражданства, в их сане, чтобы освободить и себя и народ римский от гнета шайки олигархов.
Действительно, их было всего 22 человека, но они добились своего, не оставив Цезарю других вариантов. Он вынужден был нарушить закон и вторгнуться в Италию.
Если, как и в шестой главе, мы обратимся к той замечательной серии писем Аттику с декабря 50 г. по май 49 г. до н. э.100, то станет ясно, что именно Цезарь подразумевал под клеветой врагов. На личном уровне Цезарь и Цицерон были друзьями, и в переписке этого периода постоянно с.193 заверяют друг друга во взаимной благосклонности (benevolentia) и дружбе (amicitia)101. Цицерон отлично понимал политическое положение Цезаря и даже утверждал, что разделяет его102:
…я, который всегда и для него [Помпея] и для сената, как только смог, был сторонником мира, а после того, как взялись за оружие, не пристал ни к одной воюющей стороне и признал, что этой войной оскорбляют тебя, на чей почёт, оказанный благосклонностью римского народа, посягают недруги и недоброжелатели[8].
Но в частных письмах считается само собой разумеющимся, что Цезарь — тиран; вопрос только в том, кем он окажется: Фаларидом или Писистратом103.
Очевидно, Цезарь был полон решимости опровергнуть это предположение. В феврале, после осады Корфиния, он позволил свободно уйти Домицию Агенобарбу и другим сенаторам и всадникам104. Чтобы всем было понятно значение этого жеста, он написал своим агентам Оппию и Бальбу, на которых можно было положиться в том, что они распространят письмо как можно шире105:
Клянусь, меня радует, что вы в своём письме отмечаете, сколь сильно вы одобряете то, что совершено под Корфинием. Вашему совету я последую охотно и тем охотнее, что и сам решил поступать так, чтобы проявлять возможно большую мягкость и прилагать старания к примирению с Помпеем. Попытаемся, не удастся ли таким образом восстановить всеобщее расположение и воспользоваться длительной победой, раз остальные, кроме одного Луция Суллы, которому я не намерен подражать, жестокостью не смогли избегнуть ненависти и удержать победу на более долгий срок. Пусть это будет новый способ побеждать — укрепляться состраданием и великодушием.
Цицерон тоже в письме восхвалял Цезаря за его милосердие. Цезарь ответил106:
Ты правильно предрекаешь насчёт меня (ведь ты меня хорошо знаешь), что я ни от чего так не далёк, как от жестокости. И я не только получаю большое наслаждение именно от этого, но и ликую от радости, что ты одобряешь моё поведение, при этом меня не волнует, что те, которые мной отпущены, говорят, уехали, чтобы снова пойти на меня войной. Ведь я хочу только того, чтобы я был верен себе, а те — себе.
Возможно, Цезарь бы так не радовался, если бы знал тайные мысли Цицерона.
Через одиннадцать дней после Корфиния, в письме Аттику Цицерон жалуется на «предательское милосердие», которое настраивает людей в пользу Цезаря107. Когда Аттик выразил надежду на то, что Цезарь продолжит умеренную политику, Цицерон ответил откровенно108:
с.195 Как может он вести себя не губительно? Запрещают жизнь, нравы, прежние действия, сущность предпринятого дела, союзники, силы честных и даже постоянство.
Поскольку для Цицерона самоочевидно, что Цезарь — тиран, несмотря на все доказательства обратного, то он должен быть безжалостным и жестоким и планировать массовое убийство своих противников при первой возможности109:
Опасаюсь, как бы вся эта мягкость не свелась всего лишь к той жестокости. Правда, Бальб старший пишет мне, что Цезарь ничего так не хочет, как жить без опасений под главенством Помпея. Ты, думается мне, веришь этому.
Аттик вполне мог этому верить. Но ключевой фразой было «без опасений». Если даже умеренные оптиматы вроде Цицерона верили, что Цезарь — греческий тиран, то всегда нашёлся бы тот, кто захотел бы разыграть из себя Гармодия или Аристогитона.
В марте 49 г. до н. э. Цицерон читал седьмое письмо Платона, классический рассказ о тирании и философии, и идентифицировал себя с Платоном при дворе Дионисия110. В конце концов, он и был римским Платоном, автором трактатов «О государстве» и «О законах». В первой книге «О государстве» он влагает в уста Сципиона вариацию платоновского анализа тирана, который очень легко было перевести в современные ему римские понятия. Во-первых, имеется «избыток свободы», вследствие которого возникает тиран, потакающий народу раздачей частного имущества (возможно, имеются в виду аграрные законы Цезаря в 59 г. до н. э.). Его наделяют полномочиями, которые затем продлеваются (как в случае Цезаря в 59 и 55), он окружает себя вооруженными людьми, как Писистрат в Афинах. Конституция может быть восстановлена, только если его «свергнут» оптиматы111.
с.196 Так должен ли римский философ направлять тирана, как попытался, но не сумел Платон в Сиракузах, или просто предвкушать его «свержение»? Переписка с Аттиком показывает, что Цицерон, безусловно, рассматривал второй вариант. Он утешал себя тем, что Цезарь смертен и его можно «устранить» различными способами112. И из рассуждений Платона о тиранах он получил предзнаменование, что правление Цезаря окажется недолгим: «Он неизбежно падет и это, надеюсь я, произойдет при нашей жизни»113.
Однако Платон не оставил указаний о том, как избавиться от тирана. Какими средствами оптиматы «устранят» его? Очевидным прецедентом — согласно которому действовал и сам Цицерон — была быстрая казнь, санкционированная сенатом. У него на уме явно был собственный опыт114:
Не следует допускать, чтобы я повиновался тем, против которых меня вооружил сенат, чтобы государство не понесло никакого ущерба.
Но имелись и менее формальные методы. Кроме чтения Платона, Цицерон также упражнял свой ум риторическими дилеммами о тирании115. И среди прочих, он задал себе такую тему: «Следует ли всяким способом домогаться избавления от тирании?»116
Цицерон прекрасно знал, что Цезаря, как и десять лет назад, поддерживает римский народ117. Но, как и десять лет назад, Цицерона не волновало мнение народа. Решать должны были вышестоящие.
VI
1 января 48 г. до н. э. конституционная проблема была окончательно улажена. Консулы 49 г., покинувшие Рим через семнадцать дней после вступления в должность, с.197 чтобы последовать за Помпеем в Грецию, сложили полномочия, и римский народ избрал их преемниками Гая Юлия Цезаря и Публия Сервилия Исаврика. Все, кто до сих пор думали, что республика находится в лагере Помпея, должны были подумать ещё раз118. Весной 48 г. до н. э. зять Цицерона написал ему из другого лагеря119:
Ты уже удовлетворил и чувство долга и дружбу, удовлетворил также партию и то государственное дело, которое ты одобрял. Нам остаётся быть именно там, где теперь существует государство, вместо того, чтобы, стремясь к прежнему государству, быть лишёнными всякого.
Два представления о республике разделяло только одно — суверенитет римского народа.
Цицерон связал свою судьбу с надменной аристократией (как вскоре назовёт её Саллюстий), «кликой немногих», которая во время своего господства 7 января 49 г. изгнала из Рима двух народных трибунов, угрожая поступить с ними так, как их предшественники поступили с Гракхами и Сатурнином120. Это фактически лишило народ право вето, и поэтому решения сената с этого дня можно было считать недействительными — но только не в лагере Помпея121.
Когда весть о поражении и смерти Помпея достигла Рима в октябре 48 г. до н. э., Цезаря избрали консулом на пять лет, диктатором (во второй раз) на целый год, а не на обычные шесть месяцев, и предоставили ему полномочия трибуна122. Когда весть о поражении «республиканцев» в Африке достигла Рима в апреле 46 с.198 г. до н. э., Цезаря избрали на должность префекта нравов (praefectus moribus) на три года, предоставили ему ежегодную диктатуру и право даровать должности и почести от имени народа123. Когда весть о поражении молодого Помпея в Испании достигла Рима в апреле 45 г. до н. э., Цезаря избрали консулом на десять лет и предоставили ему власть над всеми войсками и государственными фондами124. В начале 44 г. до н. э., Цезаря избрали пожизненным цензором, без коллеги, и предоставили ему трибунскую неприкосновенность (sacrosanctitas); вскоре после этого, он был назначен пожизненным диктатором125.
Я специально подчёркиваю глаголы. Возможно, как предполагает Дион Кассий, эти почести проистекали из стремления сенаторов завоевать благосклонность Цезаря, но все они были утверждены римским народом, и нет оснований полагать, что народ подкупили или принудили126. Цезарь не узурпировал власть, а получил её в соответствии с конституцией от единственного органа, уполномоченного её предоставить. Конечно, влиятельные оптиматы считали, что республика умерла127, потому что их собственная свобода действий была ограничена128. Именно этого и хотел римский народ — ограничить их свободу действий. Из этого не следовало, что Цезарь — деспот129, а верховенство закона забыто130.
Недавно опубликованные надписи, описывающие договор между Римом и советом общин (koinon) Ликии, дают некоторое представление о том, как функционировала республика. 24 июля 46 г. до н. э. городской претор (praetor urbanus) Луций Волкаций Тулл и претор по делам иноземцев (praetor peregrinus) Луций Росций председательствовали при принятии присяги в Комиции, а фециалы Луций Биллиен и Луций Фабриций с.199 Лицин совершили жертвоприношение и возлияние от имени римского народа131. Содержание договора, верность которому подкрепляла присяга, было определено Гаем Цезарем, императором — во время его краткого визита в Азию осенью 48 г. до н. э., после битвы при Фарсале — и утверждено постановлением сената (senatus consultum); гарантию давало то, что в ликийском греческом тексте названо «законом Цезаря», что, очевидно является переводом выражения lege Iulia: это, видимо, законные полномочия, предоставленные ему сенатом и народом, чтобы он принимал решения по вопросам войны и мира132.
Спустя день или два Цезарь достиг Рима133, впервые за двенадцать лет (за исключением двух коротких и поспешных визитов в 49 г. до н. э.) граждане увидели его в столице. Как он будет использовать власть, дарованную ими?
Не так, как платоновский тиран. В публичных выступлениях и, что более показательно, в письмах Цицерон многократно с благодарностью признаёт умеренность и щедрость победителя134. Цезарь сдержал обещание не подражать Сулле, данное в начале войны135. Цицерон, боявшийся проскрипций136, мог оценить это в полной мере, вспоминая, что планировали оптиматы в лагере Помпея — а он это помнил.
В ноябре 48 г. до н. э., когда воспоминания были ещё свежи, он писал Аттику137:
В том, что я отошёл от войны, я никогда не раскаивался: столь сильна была в тех жестокость, столь силён союз с варварскими племенами, что проскрипция была составлена не поименно, а по родам, что по общему суждению было решено, имущество, принадлежащее всем вам, сделать его добычей после победы.
Восемнадцать месяцев спустя, вероятно, до того, как стал известен исход войны в Африке, он высказал тоже мнение своему другу Марку Марию из Помпей138:
Помимо полководца и немногих помимо него, (я говорю о главных лицах) остальные, во-первых, во время самих военных действий проявили хищность, во-вторых, в высказываниях были так жестоки, что я приходил в ужас от самой победы; но главное — это долги людей, самых высоких по положению.
Теперь, имея перед глазами милосердие Цезаря, он напомнил своим сотоварищам, бывшим помпеянцам, какие хищные мотивы двигали ведущими оптиматами, и какой жестокой стала бы их победа139. В конце 46 г. до н. э., когда началась война в Испании, эта перспектива снова стала реальной: молодой Помпей был разгневан и жесток, и его победа была бы кровавой140. Цицерон хорошо понимал, что случилось бы, если бы гражданскую войну выиграли «раздраженные, алчные и наглые люди»141.
Гнев, жестокость, жадность — характеристики тирана — проявил не Цезарь, а люди, желавшие его смерти. И, по крайней мере, гнев был движущей силой заговорщиков142.
VI
с.201 Цицерон был в восторге от убийства Цезаря143. В письмах он сразу же возвращается к пагубной терминологии оптиматов 59 и 49 годов до н. э.: убитого постоянно называют тираном (tyrannus)144, а убийц, в показательно греческом стиле, тираноубийцами (tyrannoctoni)145. Само убийство — героическое и даже божественное146, самое славное из деяний147, величайшее в истории человечества148. Конечно, Цезарь был убит справедливо; это не обосновывается, а само собой разумеется149. Как выразился Кассий, он был величайшим негодяем150. Кажется, что к этому нечего добавить.
Понять этот образ мыслей нелегко. Автор трактатов «О государстве» и «О законах» прекрасно знал (и именно в это время высказал данное мнение), что актам политического насилия можно противопоставить только большее насилие151. Номинальный глава заговора Марк Брут гордился, с.202 что строго блюдёт конституцию: «Того, что сенат еще не постановил и римский народ не повелел, я не предрешаю дерзко и не отношу к области моего ведения»152. Однако Цицерон заверял Децима Брута, что тот самый факт, что он убил Цезаря, не имея государственных полномочий, делает его поступок ещё более славным153.
Можно приблизиться к пониманию этого парадокса, если оглянуться на то, что сказал Цицерон двенадцать лет назад в качестве судебного оратора. Его клиент оскорбил патрицианку и боялся, что её могущественная семья подкупит свидетелей для ложных показаний против него154:
И говорю я это не для того, чтобы возбудить в вас ненависть к тем, кто этим может даже стяжать славу: они выполняют свой долг, они защищают своих близких, они поступают так, как обычно поступают храбрейшие мужи — оскорблённые, они страдают; разгневанные, негодуют; задетые за живое, дерутся. Но даже если у этих храбрых мужей и есть справедливое основание нападать на Марка Целия, то долг вашей мудрости, судьи, не считать, что и у вас поэтому есть справедливое основание придавать чужой обиде большее значение, чем своей клятве… Если кто-нибудь из них вдруг появится на этом суде, будьте разумны, судьи, и отведите их пристрастные заявления, дабы было видно, что вы позаботились о благополучии Целия, поступили согласно со своей совестью и, действуя против опасного могущества немногих, тем самым послужили благу всех граждан.
с.203 То есть интересы высокомерной аристократии не совпадают с интересами римских граждан в целом. Когда их ранят — они негодуют, и за их негодование (dolor) нужно мстить.
Принимая во внимание эту терминологию, давайте взглянем на два места, в которых Цицерон ближе всего подходит к анализу чувств оптиматов относительно убийства155:
О мой Аттик! Опасаюсь, что мартовские иды не дали нам ничего, кроме радости и отмщения за ненависть и скорбь.
ut tantum modo odium illud hominis impuri et servitutis dolor depulsus esse videatur.
…так что кажется, будто мы только избавились от той ненависти к низкому человеку и скорби из-за рабства.
«Ненависть» — сильное слово, но ясно, что именно об этом говорил Цицерон156. И Цезарь прекрасно понимал это, как показывает известная и хорошо засвидетельствованная история. Увидев, что Цицерон дожидается его, чтобы проконсультироваться от имени друга, Цезарь сказал157:
«Сомневаться ли мне в том, что меня глубоко ненавидят, когда сидит Марк Цицерон и не может поговорить со мной с удобством для себя. А ведь если есть сговорчивый человек, то это он. Однако не сомневаюсь, что он глубоко ненавидит меня».
Предположение, что Цезарь был убит, потому что оптиматам хотелось, чтобы всё было для них удобно, может показаться легкомысленным, но оно, должно быть, недалеко от истины. Когда Светоний, который был очень хорошо осведомлён об этом периоде, перечислял причины, почему «считается, что он был убит заслуженно [iure caesus]»158, всё, что ему удалось найти — это полномочия с.204 и почести, дарованные Цезарю римским народом, а затем просто серия анекдотов, предполагавших высокомерие и непочтительность к сенату159. Век спустя Веллей Патеркул дал более простое объяснение: заговорщики злоупотребили милосердием Цезаря и назвали его тираном, чтобы оправдать свой поступок160.
Версию Веллея подтверждает свидетельство Гая Матия в письме к Цицерону, вероятно, в октябре 44 г. до н. э. Оптиматы осуждали Матия за его скорбь по Цезарю. «По их словам, отечество следует ставить выше дружбы, словно они уже доказали, что его кончина была полезна для государства»161. Они не должны были доказывать то, что для них было самоочевидно. Матий продолжает162:
Итак, могу ли я, который хотел, чтобы все были невредимы, не негодовать из-за гибели того, у кого это было испрошено, особенно когда одни и те же люди были причиной и ненависти к нему и его конца? «Так ты поплатишься, — говорят они, — раз ты смеешь осуждать наш поступок». О неслыханная гордость! Чтобы одни величались преступлением, а другим не было дозволено даже скорбеть безнаказанно!
Однако такое высокомерие не было неслыханным. Оно было очевидным со времён Сципиона Назики: категорически отстаивалась с.205 радикальная и пристрастная позиция, которую при необходимости укрепляли убийствами и насилием («ты поплатишься»).
В речи за Целия в интересах дела Цицерону пришлось отстаивать общие интересы граждан против опасной власти меньшинства. Это подобало человеку, который ранее обвинял Верреса. Но реакция Цицерона на смерть Клодия и Цезаря показывает, как далеко сместилась его политическая позиция с 70 г. до н. э. В большой заключительной части второй филиппики, он говорит сенаторам, что они должны думать о Цезаре163:
Гладиаторскими играми, постройками, щедрыми раздачами, играми, он привлёк на свою сторону неискушённую толпу; своих сторонников он привязал к себе наградами, противников — видимостью милосердия. Коротко говоря, он, то внушая страх, то проявляя терпение, приучил свободных граждан к рабству.
Люди, изучавшие греческую философию могли распознать «тиранию»; убить такого человека было прекрасным поступком164. Что невежественный римский народ знал об этом?
На самом деле, позиция Цицерона не была последовательна. Вскоре после этого, в трактате «Об обязанностях», он утверждал, что Цезарь сдерживал римский народ с помощью военной силы165, и взывал к их мнимому одобрению убийства166:
Возможно ли большее злодеяние, чем убийство, уже не говорю — человека вообще, более того — близкого человека? Но неужели запятнал себя злодеянием тот, кто убил тирана, хотя это был и очень близкий ему человек? Римский народ, со своей стороны, не думает этого, он, который из всех достославных поступков именно этот считает прекраснейшим.
с.206 В самом деле? В следующей главе мы посмотрим, насколько это соответствует действительности.
Трактат Цицерона о моральном долге имел огромное влияние — от Плиния Старшего, который полагал, что его нужно читать каждый день и выучить наизусть, до Вольтера, который заявил, что никогда не будет написано более правдивой и более мудрой книги, чем эта167. Но она была написана очень быстро, во время острого политического кризиса, и злободневные отсылки неизбежно являются тенденциозными и пристрастными. К примеру, как расценить утверждение, что победа Цезаря была «еще более отвратительной, чем победа Суллы»?168 Цезарь помиловал своих врагов и сделал всё возможное, чтобы при расселении ветеранов не повторить катастрофические последствия сулланского разорения169. Но Цицерона не интересовала беспристрастная оценка. С его точки зрения, Цезарь в своём стремлении к власти пренебрёг всем праведным и честным, ниспроверг все божеские и людские законы, и уничтожил свободу и законы «мерзким и отвратительным» угнетением170.
В третьей книге трактата «Об обязанностях» автору удалось то, что не получилось у Панетия — основного источника Цицерона: рассмотреть совместимость честного и выгодного (honestum и utile). По мнению простого люда, нет ничего более «выгодного», чем быть царём171, но Цицерон не согласен. Несомненно, он думает о Платоне172, но чтобы выразить своё мнение, использует римского драматурга173:
Multi iniqui atque infideles regno, pauci benivoli |
inquit Accius. At cui regno? quod a Tantalo et Pelope proditum iure optinebatur. Nam quanto plures ei regi putas, qui exercitu populi Romani populum ipsum Romanum oppressisset civitatemque non modo liberam, sed etiam gentibus imperantem servire sibi coegisset? Hunc tu quas conscientiae labes in animo censes habuisse, quae vulnera? Cuius autem vita ipsi potest utilis esse, cum eius vitae ea condicio sit, ut qui illam eripuerit, in maxima et gratia futurus sit et gloria?
И действительно, могут ли кому-нибудь быть полезны тревоги, волнения, страхи днём и ночью, жизнь среди непрерывных козней и опасностей?
Власти царской многие враждебны и неверны, Преданных немного, — |
говорит Акций. И какой царской власти? Той, которая, будучи унаследована от Тантала и Пелопа, была законна. Насколько больше было, по твоему мнению, врагов у того царя, который войском римского народа сам римский народ сломил, а государство, уже не говорю — свободное, но даже повелевавшее племенами, себе служить заставил? Какие, по твоему мнению, были пятна на совести этого человека, какие раны? Но может ли жизнь быть полезна человеку, когда условия его жизни таковы, что тот, кто его лишил бы её, заслужил бы величайшую благодарность и славу?
Перед красноречием Цицерона нелегко устоять. Но по справедливости нельзя забывать, что и власть Цезаря была законна, свободно дарована ему народом, который, согласно Цицерону, он будто бы поработил174.
Цезарь не был тираном. Сенат признал это, когда 17 марта 44 г. до н. э. проголосовал за утверждение его распоряжений175. Сенат также проголосовал за амнистию для убийц, но если Цезарь не был тираном — то их поступок был убийством. В октябре, незадолго до того, как Цицерон удалился в Путеолы, чтобы написать трактат «Об обязанностях», консул Антоний обратился к римскому народу, призывая к отмщению за смерть Цезаря, и сказал ему, что это деяние было совершено по совету Цицерона176. Это не соответствовало действительности, но учитывая открыто выраженную позицию Цицерона, этому слишком легко было поверить.
VII
с.208 В феврале 43 г. до н. э., непреклонно добиваясь объявления войны против Антония, Цицерон напал в сенате на Квинта Фуфия Калена177:
И ты утверждаешь, что именно ты всегда стремился к миру, всегда желал, чтобы все граждане были невредимы. Честные слова, но если это порядочные и полезные граждане, граждане государства; если ты желаешь, чтобы невредимы были те, кто по рождению являются гражданами, а по своему выбору — врагами, то чем ты от них отличаешься? Ведь твой отец, с которым, уже стариком, я общался, когда был юношей, суровый и благоразумный человек, обычно называл первым из всех граждан Публия Назику, который убил Тиберия Гракха, и считал, что его доблесть, проницательность и душевное величие освободили республику. Как? Неужели мы слышали от отцов что-то иное? Следовательно, если бы ты жил в то время, то не одобрил бы этого гражданина, так как он желал, чтобы не все были невредимы.
Далее Цицерон высказывает то же мнение об Опимии и Гае Гракхе, о консулах 100 г. до н. э. и Сатурнине, о себе и Катилине: «чтобы всё тело государства было здоровым, пусть будет ампутировано то, что пагубно»178. Так как Фуфий был другом Клодия, Цицерон иронично уступает его предполагаемому мнению, что Клодий был человеком добродетельным и, следовательно, «гражданином, которого следует сохранить»179. Несомненно, это многих рассмешило, но хотелось бы знать, сколько сенаторов согласилось с подразумеваемой с.209 предпосылкой его аргументации — что жизни заслуживают только те граждане, которых он одобряет.
Что думали другие сенаторы, можно предположить только косвенно, на основании двух посмертных нападок на Цицерона, которые без сомнения включают в себя подлинные современные аргументы из ныне утраченных текстов. «Ораторы, враждебные деятельности и памяти Цицерона, были активны в риторических школах в эпоху Августа», и классическая история Поллиона могла предоставить им аутентичный материал для создания речей против Цицерона180. Одной из них может быть инвектива псевдо-Саллюстия «Против Цицерона» — предположительно, речь в сенате в 54 г. до н. э., которую Квинтилиан считал подлинной; другие, должно быть, легли в основу речи, которую Дион Кассий приписывает Фуфию Калену в сенате в январе 43 г. до н. э.181
Оба автора нападают на Цицерона за казнь катилинариев без суда, «Саллюстий» проводит убийственную параллель с методами Суллы182. Кален у Диона Кассия, возможно, несправедлив, заявляя, что Цицерон «убил Клодия руками Милона, а Цезаря руками Брута», но у него есть более веские основания обвинять его в неблагодарности Цезарю и в поощрении его убийц183. И оба автора безошибочно указывают на высокомерие и произвольность политических суждений Цицерона.
Вот как Кален у Диона Кассия описывает Цицерона своим современникам184:
Таким образом, он рассматривает справедливость не с точки зрения законов, а целесообразность — не с точки зрения общественного блага, но руководит всем просто по собственному желанию.
А вот «Саллюстий» иронично комментирует самую известную строчку эпической поэмы Цицерона185:
Твоим консулатом творимый, Цицерон? Наоборот — несчастный и жалкий, раз он подвергся жесточайшей проскрипции, когда ты вызвал потрясения в государстве, понуждал всех честных людей, охваченных страхом, склоняться перед твоею жестокостью, когда всё правосудие, все законы зависели от твоего произвола, когда ты, отменив Порциев закон, отняв у всех нас свободу, сосредоточил в своих руках право жизни и смерти.
«От твоего произвола» (in tua libidine) — совершенно верно: эту фразу использовал настоящий Саллюстий, чтобы описать, как во времена Гракхов высокомерная аристократия злоупотребляла властью186.
Конечно, желая обойти верховенство закона, Цицерон не был исключением. Его деяние в 63 г. до н. э. было поддержано решением сената. Деяния, которым он аплодировал в 52 и 44 годах до н. э., были совершены без всякой тени конституционных полномочий, но сам Цицерон не делал разницы между этими случаями. По его мнению, смерть катилинариев, Клодия и Цезаря была в равной мере и очевидно оправдана. Но мы должны осознать, что его мнение — это позиция клики меньшинства. Оно не совпадало с желаниями римского народа, которому верховенство закона гарантировало свободу от эксплуатации и угнетения.
Литература
Badian 1972: E. Badian, «Tiberius Gracchus and the Beginning of the Roman Revolution» // Hildegard Temporini (ed.), Aufstieg und Niedergang der römischen Welt 1. 1 (Berlin: De Gruyter): 668—
Bertoletti et al. 1999: Marina Bertoletti, Maddalena Cima, and Emilia Talamo, Sculptures of Ancient Rome: The Collections of the Capitoline Museums at the Montemartini Power Plant. Milan: Electa.
Canfora 1999: Luciano Canfora: Giulio Cesare: Il dittatore democratico. Bari: Laterza.
Coarelli 1969: Filippo Coarelli, «Le Tyrannoctone du Capitole et la mort de Tiberius Gracchus», Mélanges d’archéologie et d’histoire de l’École francaise de Rome 81: 137—
Crawford 1974: Michael H. Crawford, Roman Republican Coinage. Cambridge University Press.
Dunkle 1967: J. Roger Dunkle, «The Greek Tyrant and Roman Political Invective of the Late Republic», Transactions of the American Philological Association 98: 151—
Dyck 1996: Andrew R. Dyck, A Commentary on Cicero, De Officiis. Ann Arbor: University of Michigan Press.
Dyck 2004: Andrew R. Dyck, A Commentary on Cicero, De Legibus. Ann Arbor: University of Michigan Press.
Gildenhard 2006: Ingo Gildenhard, «Reckoning with Tyranny: Greek Thoughts on Caesar in Cicero’s Letters to Atticus in Early 49» // Sian Lewis (ed.), Ancient Tyranny (Edinburgh University Press): 197—
Griffin 2003: Miriam Griffin, «Clementia after Caesar: From Politics to Philosophy» // Francis Cairns and Elaine Fantham (eds.), Caesar against Liberty? Perspectives on his Autocracy (ARCA 43, Cambridge: Francis Cairns): 157—
Keppie 1983: Lawrence Keppie, Colonisation and Veteran Settlement in Italy 47—
Lewis 2006: Sian Lewis (ed.), Ancient Tyranny. Edinburgh University Press.
Linderski 2002: J. Linderski, «The Pontiff and the Tribune: The Death of Tiberius Gracchus», Athenaeum 90: 339—
Linderski 2007: Jerzy Linderski, Roman Questions II: Selected Papers (HABES 44). Stuttgart: Franz Steiner.
Lintott 1968: A. W. Lintott, Violence in Republican Rome. Oxford: Clarendon Press.
Lintott 2008: Andrew Lintott, Cicero as Evidence: A Historian’s Companion. Oxford University Press.
Millar 1964: Fergus Millar, A Study of Cassius Dio. Oxford: Clarendon Press.
Mitchell 2005: Stephen Mitchell, «The Treaty between Rome and Lycia of 46 BC» // M. Pintadui (ed.), Papyri Graecae Schøyen (Papyrologica Florentina 35, Florence): 161—
Münzer 1891: Fridericus Münzer, De gente Valeria dissertatio inauguralis historica. Oppeln: Erdmann Raabe.
Oakley 1997: S. P. Oakley, A Commentary on Livy Books VI—
Parker 1996: Robert Parker, Athenian Religion: A History. Oxford: Clarendon Press.
Rich 2005: John Rich, «Valerius Antias and the Construction of the Roman Past», Bulletin of the Institute of Classical Studies 48: 137—
Smith 2006a: Christopher Smith, «Adfectatio regni in the Roman Republic» // Sian Lewis (ed.), Ancient Tyranny (Edinburgh University Press): 49—
Sordi 2003: Marta Sordi, «Caesar’s Powers in his Last Phase» // Francis Cairns and Elaine Fantham (eds.), Caesar against Liberty? Perspectives on his Autocracy (ARCA 43, Cambridge: Francis Cairns): 190—
Stewart 1990: Andrew Stewart, Greek Sculpture: An Exploration. New Haven: Yale University Press.
Syme 1964: Ronald Syme, Sallust (Sather Classical Lectures 33). Berkeley and Los Angeles: University of California Press.
Thomas 2008: William Thomas (ed.), The Journals of Thomas Babington Macaulay. London: Pickering and Chatto.
Toher 2006: Mark Toher, «The Earliest Depiction of Caesar and the Later Tradition» // Maria Wyke (ed.), Julius Caesar in Western Culture (Malden, Mass.: Blackwell): 29—
Voltaire 1877—
Wallace-Hadrill 1983: Andrew Wallace-Hadrill, Suetonius: The Scholar and his Caesars. London: Duckworth.
Wiseman 1992: T. P. Wiseman, Talking to Virgil: A Miscellany. University of Exeter Press.
Wiseman 1998a: T. P. Wiseman, Roman Drama and Roman History. University of Exeter Press.
Wiseman 1998b: T. P. Wiseman, «The Publication of De Bello Gallico» // Kathryn Welch and Anton Powell (eds.), Julius Caesar as Artful Reporter: The War Commentaries as Political Instruments (London: Duckworth): 1—
ПРИМЕЧАНИЯ